Страница:
еще в мае того же года Дунфар окончил свою поэму в честь готовившегося
бракосочетания под заглавием "Чертополох и роза" (The Thrissil and the
Rois). По своему замыслу эта геральдическая фантазия близка к "Птичьему
парламенту" Чосера; поэт воспользовался здесь даже "чосеровой строфой".
Начальная картина поэмы блистает знакомыми нам красками условного весеннего
пейзажа. Майским утром, когда поэт спит еще на своем ложе, является ему
"королева мая" и ведет его в роскошный сад, полный солнца, радости и
благоуханий, где царствует "Госпожа Природа", созывающая к весеннему
празднику всех зверей и птиц, все цветы и травы. Венком из лилий венчает она
льва на царство среди зверей, затем обращается к растениям, венчает розу с
чертополохом, и все птицы поют во славу этих цветов, краше которых нет на
земле. Хвала птичьего хора становится, в конце-концов, столь звонкой, что
поэт просыпается. Аллегорический смысл этого видения разгадать нетрудно:
лев, увенчанный лилиями, а также чертополох находились в шотландском
государственном гербе, а роза - в английском; стихотворение прославляет
свадьбу Якова и Маргариты, связывающих своим браком Шотландию с Англией.
Поэма написана весьма цветистым языком и, конечно, полна условности, но ее
все же отмечает тонкое чувство меры и реалистическая характерность многих
деталей - качества, позволившие Дунбару сохранить своеобразие даже и здесь,
где он шел по давно проторенной дороге.
Еще изысканнее другая поэма Дунбара в том же "придворном" стиле,
возникшая, повидимому, вскоре после "Чертополоха и розы", - "Золотой щит"
(The Qoldyn Targe). Перед нами и на этот раз утонченнейшая аллегорическая
поэма, эротическая тема которой искусно скрыта под покровом мифологических
уподоблений и "золотых словес". Золото, пурпур и драгоценные камни в
изобилии сверкают в каждой строке. В нарядное стилистическое убранство
облечена нехитрая мысль о всемогуществе любви, побеждающей разум. Поэту
представилось всего более удобным развернуть ее в традиционной форме
аллегорического видения. В обычное в такого рода поэмах "майское утро" поэт
видит себя у реки, к берегам которой причалил фантастический корабль. С
палубы его сходят Природа, Флора, Диана, Венера, Минерва со своей пышной
свитой; навстречу им появляется мужская группа. Поэт хочет ближе разглядеть
начавшиеся на лугу пляски и хороводы. Его замечают Венера и ее меткие
стрелки; однако в защиту поэта выступает Разум, заслоняющий его своим
золотым щитом, от которого и произошло название поэмы. Стрелы амуров
отскакивают от этого щита до тех пор, пока странный образ "Настоящего" не
слепит Разуму глаза своим порошком. Поэт остается беззащитным, пронзен
стрелой - и оказывается во власти Красоты. Но Эол трубит в рог, прекрасные
богини вступают на корабль, который, отъезжая, дает салют, пробуждающий
поэта.
Обе поэмы несомненно понравились при дворе. С 1503 г. Дунбар становится
придворным поэтом, состоящим в свите молодой шотландской королевы, и
сочиняет много стихотворений в ее честь и в прославление ее придворных дам.
Жизнь при дворе, однако, тяготила Дунбара. Его старались удержать
денежными подарками и пожалованием новых должностей. В 1504 г. он был сделан
придворным капелланом. Пенсия его повышалась в 1507 и 1510 гг. Но
повторяющиеся просьбы в стихотворных обращениях к королю дать ему новое
назначение показывают, что придворная обстановка временами становилась для
него прямо невыносимой, в нем закипала желчь, и на бумагу ложились гневные
строфы, полные инвектив и убийственной иронии. Дунбар-сатирик вновь обретал
себя; он отказался от "золотых словес" и снова заговорил сочным бытовым
языком в целой серий памфлетов, язвительных посланий, юмористических петиций
к королевской чете и воображаемых "споров" со своими действительными и
мнимыми врагами. В сравнении с сатирами первого периода эти сатиры
отличаются большей страстностью и злостью, а их бытовые образы все чаще
принимают гротескные черты. От мелких происшествий придворной жизни и чисто
личных инвектив Дунбар постепенно поднимается до обобщений значительной
идейной и художественной силы. То издевается он над "сэром" Томасом Норреем,
одним из многочисленных придворных шутов Якова IV (Of Sir Thomas Norray), то
с тонким юмором описывает соблазнительную прелесть некоей появившейся при
дворе "арапки" (Of ane Blackmoir), то пишет королеве длинный пасквиль на
хранителя ее гардероба, пародически пользуясь при этом его именем: беднягу
зовут James Doig, и это имя столь соблазнительно близко к слову "dog" -
"пес", что поэт не может удержаться от оскорбительной игры этим сходством в
рефрене к каждой строфе. Сатирическая "Надгробная надпись для Дональда Оура"
(Owre), осуждающая измену родине, также направлена против конкретного лица,
незаконного сына графа Ангуса.
Наиболее сильной из всех сатир Дунбара этого периода является его
"Танец семи смертных грехов" (The Dance of the Seven Deidly Synnis, около
1507 г.) - зловещая сюита гротескных сцен. Это - также сон, приснившийся
поэту в одну из ночей на масленице, видимо, шумно отпразднованной при дворе,
но в этом видении не осталось ничего от искусственных красот его
аллегорического стиля, и место танцующих нимф заняли теперь мрачные и
уродливые фигуры "грехов", пляшущие в адском огне перед самим дьяволом,
олицетворенном в образе столь обычного для средневековых мистерий "Магуна"
(Маhoun, искаженное имя Магомета). Это одна из тех "плясок смерти", которые
приковали к себе воображение средневековых художников, обрамили страницы
часословов, расцветили оконницы церквей, вышли на сценические подмостки,
длинными фресками развернулись по монастырским стенам, те "пляски смерти",
цикл которых последний раз на пороге нового времени, в начале XVI в.,
гениально резюмировал в своих рисунках Ганс Гольбейн - художник уже новой
эпохи. В гротескных видениях Дунбара угловатые, острые "готические" контуры
рисунка отзываются еще средневековым искусством; они либо внушены поэту
живописными изображениями "плясок смерти", либо запечатлели пантомиму из
какого-нибудь виденного им религиозного действа. В то же время горькая
ирония поэта получает здесь некую символическую обобщенность, а личные
инвективы - более отвлеченный, дидактический смысл; это - начало новой и
последней творческой манеры Дунбара. Как реальных лиц, он будет громить
теперь Алчность и Корысть, свивших себе гнездо при дворе (Of Covetyce, после
1510 г.), и горько сетовать на то, что Откровенность и Прямодушие покинули
двор; а Честь и Заслуга находятся в пренебрежении. Схоластическая
премудрость средневековья своими дидактическими формулами и привычным к
аллегориям языком увлекает дряхлеющего поэта. Он все чаще думает о смерти;
его преследуют образы тлена и разрушения. Насмешки, фривольность и цинизм,
некогда свойственные его поэзии, исчезают из нее вовсе, отступая перед
глубоким и даже трагическим восприятием жизни.
Пережитая Дунбаром в 1507 г. тяжелая болезнь вызвала у него
продолжительную моральную депрессию и настроила его музу на элегический лад.
В это время возникает его "Жалоба" или "Плач о поэтах" (Lament for the
Makaris) на тему о бренности всего земного, с мрачным церковно-латинским
рефреном "Timor mortis conturbat me" ("Страх смерти смущает меня"). Он
жалуется на недомогания, изнуряющие его некогда здоровое тело: "плоть
немощна, а дьявол упрям". Все подвержено смерти: она настигает рыцарей на
поле, едущих на конях, с опущенными забралами; от груди матерей она отрывает
младенцев; прекрасных женщин застает в их покоях, она не щадит ни богатых,
ни бедных, ни волшебников, ни врачей, ни ученых, ни поэтов. Она унесла
Чосера, Гауэра и Лидгейта. Где ныне шотландские поэты? Следует длинное
перечисление умерших шотландских поэтов; большинство их имен теперь - пустой
звук; все они похищены смертью... И снова уста шепчут: "Страх смерти смущает
меня..." По своему лиризму эта "Жалоба" Дунбара близко напоминает знаменитые
"баллады" французского современника Дунбара - Франсуа Вийона.
От этих мрачных дум Дунбар спасал себя сочинением религиозных стихов, в
которых писал о божественной благодати и противопоставлял "любовь земную"
"любви небесной" (Of Luve erdly and divine). От последних стихотворений
Дунбара веет глубоким средневековьем.
Между тем Возрождение было близко. Современник Дунбара, Гевин Дуглас,
переводил уже "Энеиду" Вергилия. В 1508 г. в Эдинбурге основана была первая
типография, и уже в этом году Дунбар увидел ряд своих произведений, в первый
раз оттиснутых типографским станком (напечатаны были "Золотой щит", "Две
замужних женщины и вдова" и несколько других сатир). Последнее из
стихотворений Дунбара, допускающее правдоподобную датировку, относится к
1517 или 1518 г. Вскоре после этого он умер.
Среди шотландских поэтов начала XVI в. видное место занимает Гевин
Дуглас. Он оставался еще верным "чосерианцем" и писал поэмы, отзывавшиеся
XIV в. и проникнутые средневековыми английским и французским влияниями.
Вместе с тем он стал одним аз ранних гуманистических поэтов Британии.
Ждойь Гевйна Дугласа (Gawin Douglas, 1475-1522 гг.) была сравнительно
недолгой и тревожной, в особенности с тех пор, как он тесно связал ее с
династической и политической борьбой в одну из "смутных" эпох исторического
существования Шотландии. Дуглас происходил из родовитой шотландской семьи.
По окончании Сент-Эндрьюского университета он сделался духовным лицом.
Шотландский король Яков IV, которому Дуглас посвятил свою первую поэму
"Дворец чести", назначил его настоятелем церкви св. Эгидия в Эдинбурге; в
этой должности Дуглас и провел большую часть своей жизни.
"Дворец чести" (The Palice of Honour, 2166 стихов, около 1501 г.)
представляет собой большую поэму-видение, многим обязанную Чосеру, которого
Дуглас особенно любил и о котором всегда отзывался восторженно.
Поэма начинается совершенно так же, как многие произведения Чосера.
Дуглас рассказывает, как однажды прекрасным майским утром гулял он по саду
и, заснув, оказался во дворце чести.
Поэт дает в аллегорических обобщениях картину своей личной
неудовлетворенности и своих сомнений в постоянстве счастья. Венера слышит
горькие упреки поэта, велит ему приблизиться к себе и в наказание за жалобы
присуждает его к смерти или к превращению в дикого зверя. Музы спасают поэта
от гнева богини; его главная спасительница, Каллиопа, по замыслу Дугласа,
очевидно должна была олицетворять эпическую поэзию; поднимая его выше земной
любовной страсти, поэзия в то же время должна была примирить его с судьбой и
привести на путь чести и славы.
Поэтическая привлекательность "Дворца чести" Дугласа для шотландских и
английских читателей последующих столетий заключилась не в идее этого
произведения и не в его аллегориях, автобиографический смысл которых долгое
время оставался достаточно темным, но, главным образом, в его описаниях
природы. Включенные в поэму горные ландшафты, описание дикой пустынной
местности, где поэт встретил греческих богинь, суровый пейзаж, на фоне
которого живописно расположился дворец, напоминают природу Шотландии и
вносят черты реализма в условный аллегорический жанр.
Во "Дворце чести" Дуглас обещал Венере перевести "Энеиду" Вергилия.
Однако план этот мог быть выполнен им только через десятилетие; как
свидетельствует пометка в рукописи, перевод "Энеиды" (Eneados) был закончен
в 1513 г. Перевод сделан рифмованными "героическими двустишиями" и заключает
в себе много мест, удачно и точно воспроизводящих подлинник; блестящая
стихотворная техника Дугласа, точность его ритмики, богатство его рифм нигде
не выразились с большей полнотой. Каждую из двенадцати книг эпопеи Вергилий
Дуглас снабдил собственным "Прологом" то дидактического, то описательного
характера, и эти прологи получили вполне самостоятельное литературное
значение. Большой известностью пользовались те из них, которые заключают в
себе картины шотландской природы, например, прологи к седьмой и двенадцатой
книгам; их зимние и весенние пейзажи полны живописных и красочных
наблюдений, обнаруживающих глаз подлинного художника.
К двенадцати книгам вергилиевской "Энеиды" Дуглас прибавил еще
тринадцатую и собирался снабдить весь свой труд специально написанным
комментарием. Заключительная тринадцатая книга "Энеиды" имеет свою историю.
Автором ее был одни из итальянских гуманистических писателей XV в. Маффео
Веджио (Vegio), умерший августинским монахом в 1458 г.; в своем "Заключении"
римской эпопеи Веджио рассказал о дальнейших странствованиях Энея. Хотя эта
псевдовергилиевская книга и не отличалась большими литературными
достоинствами, но в эту эпоху она пользовалась популярностью далеко за
пределами Италии. В прологе к XIII книге Дуглас рассказывает, что однажды он
задремал в своем саду и, словно наяву, перед ним явился итальянский
продолжатель Вергилия, Маффео Веджио; просьбами, укорами, даже побоями,
после забавной перебранки, он силой заставил Дугласа оказать и тринадцатой
книге ту же честь, какую он уже оказал двенадцати книгам римского поэта;
Дуглас уступил настойчивости итальянца.
Комментарий к "Энеиде", начатый Дугласом, не был им завершен; дошедшая
до нас рукопись этого комментария относится почти исключительно к первой
книге; она служит лучшим пояснением к переводу. В восприятии Дугласом
римского поэта еще много средневековых черт. Дуглас пытается истолковать
"Энеиду" в аллегорическом смысле, с помощью чисто христианских нравственных
представлений. И Эней и Дидона для него не столько герои античного предания,
сколько символы нравственной жизни, отвлеченно толкуемые в манере
средневековых книжников. Но знаменательным для наступающего нового времени
является самый факт обращения шотландского поэта к античной традиции.
"Энеида" Дугласа имела значительный успех и заняла почетное место в
летописях не одной лишь шотландской литературы. Хотя первое печатное издание
ее сделано было лишь в 1553 г., но рукописный текст был уже хорошо известен
одному из ранних английских гуманистических лириков, графу Серрею; он
воспользовался им в своих стихотворных переводах отрывков из "Энеиды"
Вергилия.
В "Эпилоге" к "Энеиде" Дуглас как бы прощался с литературной
деятельностью: ему казалось, что он уже достиг того "Дворца чести", который
некогда открылся его мечтам. Но много лет спустя он снова вернулся к
поэтическому творчеству. Его большая аллегорическая поэма "Король Сердце"
создана была уже в совершенно иной, гораздо более тревожной обстановке.
Подобно его первой поэме, но в гораздо более сильной степени - она отразила
горькие раздумья и мучительные предчувствия поэта. Гуманистические влечения
отошли теперь на задний план, оттесненные сложными задачами, которые ставила
перед ним шотландская действительность.
В битве при Флоддене, в сентябре 1513 г., Дуглас потерял двух братьев и
своего покровителя, которому он некогда посвятил "Дворец чести", - короля
Якова IV. Вскоре умер и его отец. Дальнейшие события вовлекли поэта в
политическую жизнь и сделали одним из главных участников очередной
шотландской придворно-дворцовой интриги. Он был обвинен в государственной
измене, присужден к долгому заключению и освобожден только в 1516 г. После
продолжительной борьбы ему удалось сделаться епископом в Дункельде. В этот
период и была написана поэма "Король Сердце" (King Hart), представляющая
собой аллегорию человеческой жизни. Человеческое сердце уподоблено здесь
юному королю, пышно живущему в своем замке среди многочисленных слуг и
покорному лишь своим причудам. Однажды госпожа Увеселение появляется со всей
своей свитой перед стенами замка короля Сердце, вступает в сражение с его
слугами и одерживает победу: сам король ранен и взят в плен. На помощь ему
приходит Сострадание, освобождает его и, в свою очередь, берет в плен
Увеселение. В конце первой части король женится на этой прекрасной даме. Во
второй части в замке появляется Старость и производит большие перемены в его
жизни: короля оставляют его прежние спутники и товарищи - Юность со своими
братьями Развлечением и Изобилием; иные из них тайно, не попрощавшись с
королем, уходят от него через задние двери замка; покидает его и супруга -
госпожа Увеселение. Все эпизоды, аллегорически представляющие наступление
старости человека, разработаны очень подробно. Условное символическое
значение сочетается в них с чисто житейскими красками. Так, например, вся та
сцена, в которой Юность с товарищами покидает состарившегося короля, прямо
напоминает жанровую картинку. В конце-концов, единственными слугами короля
остаются Мудрость и Разум, но и они не в состоянии противодействовать
одолевающей его дряхлости. Король готовится к смерти, пишет свое завещание и
умирает.
"Король Сердце" - последнее крупное произведение Дугласа. Тревожные
события последующих лет его жизни - странствования, дипломатическая работа -
лишили его досугов и возможности спокойного творческого труда. Он еще раз
был вовлечен в дворцовую борьбу, отправился с политическим поручением в
Лондон, чтобы искать поддержку своей партии при английском дворе, но не
успел еще выполнить своей миссии, как Шотландия вступила в войну с Генрихом
VIII, опираясь на помощь Франции. Снова обвиненный в государственной измене,
оставленный всеми прежними друзьями и родней, в крайне стесненных
материальных обстоятельствах, Дуглас умер в Лондоне, во время вспышки чумной
эпидемии, в сентябре 1522 г.
Совмещая в себе гуманистические склонности со средневековым
схоластическим образованием, остановившись на распутьи между теологией и
светской поэзией, между артистическими влечениями сердца и требованиями сана
и положения; наконец, между шотландской и английской культурой, Дуглас
именно благодаря всем этим противоречиям сделался одним из типичнейших
представителей своего времени. Он был несомненно последним крупным
шотландским поэтом до соединения Шотландии с Англией, которое произошло
менее чем через столетие после его смерти. Последующее шотландское
литературное движение уже растворилось в общеанглийском. Шотландия XVI в. в
период своей последней борьбы за независимость смогла еще выдвинуть крупных
общественных и церковных деятелей, деятелей реформы и проповедников,
государственных людей и ученых, пользовавшихся шотландским литературным
языком, но национальных поэтов она более не создала. Этим отчасти
объясняется та высокая оценка, которую Дуглас получил от ближайших ему
поколений. Давид Линдсей включил весьма риторическую похвалу Дугласу в свое
"Завещание попугая", в XVIII в. ему отдал должное Джордж Дайер, а в начале
XIX в. его прославил Вальтер Скотт в своей знаменитой поэме "Mapмион".
Характеристика шотландской литературы XV столетия была бы не полна,
если бы мы не остановились вкратце на важнейших памятниках анонимной поэзии
этого периода. Эта поэзия дошла до нас в различных сборниках и антологиях
того времени. Поэмы Якова I и Дугласа, значительное большинство произведений
Дунбара и даже Генрисона принадлежали к жанру "придворной поэзии",
рассчитаны были на сравнительно узкий читательский круг; это было "высокое"
утонченное искусство, полное пафоса, эрудиции, изящного словесного
мастерства. Анонимная шотландская поэзия XV в. остановилась на грани между
народной поэзией и "высокой" литературой ученого, книжного склада.
"Придворное" и "народное" направления в этих памятниках поэзии смешивались,
образуя как бы особое поэтическое течение.
Большой популярностью пользовалась поэма "Угольщик Ральф" (Rauf
Coilyear), объемом в 975 стихов, датируемая концом XV столетия (1475-1500
гг.) и связанная с легендами "каролингского цикла" (в числе эпизодических
лиц упоминается здесь, между прочим, граф Роланд, посланник короля).
Содержанием ее служит рассказ о том, как король Карл Великий заблудился в
горах во время бури и неузнанный принят был в бедной лачуге угольщика
Ральфа. В образе угольщика подчеркнуты благородная независимость бедняка,
его профессиональная гордость; Ральф требует, - правда, еще не узнав короля,
- чтобы тот как гость вел его жену к столу; когда же король замешкался на
минуту, Ральф сердится, ворчит, усматривая в этом неуважение к себе. Цель
поэмы - прославление честного и благородного труженика, обладающего чувством
собственного достоинства. В других аналогичных произведениях юмористический
элемент выступает ярче, как одно из средств сочной бытовой характеристики
или сатирического освещения действительности.
В народной поэме "Свинья Кокльби" (Cockelbie's Sow) дидактизм нисколько
не противоречит трезвости проповедуемой в ней практической морали, а живость
и типичность действующих лиц и жанровых сцен превращают ее в яркое
реалистическое произведение. Стихотворение рассказывает о том, как однажды
крестьянин Кокльби продал свою черную свинью за три пенса. Первый пенс он
потерял на дороге, но монету нашла старая крестьянка, пользовавшаяся в
округе дурной славой; она, в свою очередь, задумала купить на нее свинью,
чтобы угостить славным ужином своих подозрительных друзей - продавца
индульгенций, расстригу-монаха и деревенскую ведьму; однако, по пословице
"чужое добро не идет впрок" купленная ею свинья убегает и приносит много
вреда. Второй из вырученных пенсов Кокльби из милосердия подает слепому и
вознагражден за это: он женит своего сына на красивой девушке, и тот, в
конце-концов, становится графом. На третий пенс Кокльби покупает два десятка
яиц для своею крестника; когда же их возвращают ему с презрением, он сажает
на них наседку и, благодаря своей хозяйственности и бережливости, через
пятнадцать лет получает от своих цыплят состояние в тысячу фунтов, от
которых теперь не отказывается и его крестник.
Особенной популярностью пользовались две поэмы, долго приписывавшиеся
перу Якова I, а некоторыми исследователями и доныне еще принимаемые,
впрочем, без достаточных для того оснований, за произведения его музы: "На
празднике в Пиблсе" (Peebles to the play) и "Церковь христова на лугу" (A
Christ's Kirk on the green). Оба стихотворения довольно близки друг к другу
и по своим сюжетам, и по изображаемой в них среде. В обоих перед нами
веселые толпы крестьян на отдыхе, описание их времяпрепровождения в
праздничный день. Обеим поэмам свойственны наглядность изображения массовых
сцен, выпуклость отдельных персонажей, описанных с помощью одной-двух
характерных деталей, быстро меняющийся ритм, выразительные звуковые эффекты.
Поэмы отличаются замечательным чувством подлинной жизни; умением
подметить в ней характерное, и типичное. Их можно сравнить с фламандскими
полотнами во вкусе Питера Брейгеля. Они интересны и по тому влиянию, которое
оказали на последующую шотландскую литературу, вызвав множество подражаний и
переделок. Традиция поэтического изображения массовых народных сцен,
ярмарочной суеты, праздничного веселья дожила в Шотландии до конца XVIII в.
- ей следовали еще Фергюсон и Роберт Бернс ("Святая ярмарка").
В том же стиле написаны и другие анонимные шотландские поэмы, относимые
к XV-XVI вв., но может быть подновленные в более позднюю эпоху. В "Свадьбе
Джока и Джинни" мать девушки подробно перечисляет своему будущему зятю
приданое своей дочери, на что Джок, в свою очередь, отвечает длинным
перечнем того, что он сам собирается подарить своей невесте. Комический
эффект этой деловой беседы заключается в нескончаемости перечней двух
хозяйственных инвентарей, которые не приобретут никакой материальной
ценности даже тогда, когда они будут объединены. Но что это несомненно
произойдет, видно из того, что монотонные списки хозяйственных предметов,
оглашаемые заботливой матерью и женихом ее дочери, прерываются рефреном, в
котором имена Джона и Джинни стоят рядом и звучат, как сочный поцелуй.
Полна юмора также небольшая поэма "Женщина из Аухтермухти",
повествующая о споре крестьянина с его женой. Это старая тема, широко
разработанная и в старо-французских фаблио, и в немецких шванках, и в
английских балладах, и в европейском фольклоре вообще, - о том, как
крестьянин сам берется хозяйничать в доме вместо жены, которую он обвиняет в
нерадивости; она же покорно исполняет его работы. Как и во всех вариантах
этого международного сюжета, крестьянин из Аухтермухти то и дело попадает
впросак: по неловкости своей он выпускает гусят, и на них налетает коршун;
пока он бежит на помощь к гусятам, в поле убегают телята; неумеючи берется
он за маслобойку, но бросает ее в полном изнеможении. Вечером измученный
непривычными заботами и притихший, он скромно просит прощения у жены.
Сохранилось еще несколько шотландских поэм в том же роде.
Живой и сочный народный юмор, характерный для этих произведений,
непосредственно связанный с народной традицией, прочно сохранится и в
творчестве позднейших Шотландских народных поэтов, вплоть до Бернса.
НАРОДНЫЕ БАЛЛАДЫ АНГЛИИ И ШОТЛАНДИИ
Распространение книжной литературы в средние века не приостановило
развития народного творчества. Произведения книжной поэзии в значительной
степени оставались еще недоступными широким слоям народа, который
бракосочетания под заглавием "Чертополох и роза" (The Thrissil and the
Rois). По своему замыслу эта геральдическая фантазия близка к "Птичьему
парламенту" Чосера; поэт воспользовался здесь даже "чосеровой строфой".
Начальная картина поэмы блистает знакомыми нам красками условного весеннего
пейзажа. Майским утром, когда поэт спит еще на своем ложе, является ему
"королева мая" и ведет его в роскошный сад, полный солнца, радости и
благоуханий, где царствует "Госпожа Природа", созывающая к весеннему
празднику всех зверей и птиц, все цветы и травы. Венком из лилий венчает она
льва на царство среди зверей, затем обращается к растениям, венчает розу с
чертополохом, и все птицы поют во славу этих цветов, краше которых нет на
земле. Хвала птичьего хора становится, в конце-концов, столь звонкой, что
поэт просыпается. Аллегорический смысл этого видения разгадать нетрудно:
лев, увенчанный лилиями, а также чертополох находились в шотландском
государственном гербе, а роза - в английском; стихотворение прославляет
свадьбу Якова и Маргариты, связывающих своим браком Шотландию с Англией.
Поэма написана весьма цветистым языком и, конечно, полна условности, но ее
все же отмечает тонкое чувство меры и реалистическая характерность многих
деталей - качества, позволившие Дунбару сохранить своеобразие даже и здесь,
где он шел по давно проторенной дороге.
Еще изысканнее другая поэма Дунбара в том же "придворном" стиле,
возникшая, повидимому, вскоре после "Чертополоха и розы", - "Золотой щит"
(The Qoldyn Targe). Перед нами и на этот раз утонченнейшая аллегорическая
поэма, эротическая тема которой искусно скрыта под покровом мифологических
уподоблений и "золотых словес". Золото, пурпур и драгоценные камни в
изобилии сверкают в каждой строке. В нарядное стилистическое убранство
облечена нехитрая мысль о всемогуществе любви, побеждающей разум. Поэту
представилось всего более удобным развернуть ее в традиционной форме
аллегорического видения. В обычное в такого рода поэмах "майское утро" поэт
видит себя у реки, к берегам которой причалил фантастический корабль. С
палубы его сходят Природа, Флора, Диана, Венера, Минерва со своей пышной
свитой; навстречу им появляется мужская группа. Поэт хочет ближе разглядеть
начавшиеся на лугу пляски и хороводы. Его замечают Венера и ее меткие
стрелки; однако в защиту поэта выступает Разум, заслоняющий его своим
золотым щитом, от которого и произошло название поэмы. Стрелы амуров
отскакивают от этого щита до тех пор, пока странный образ "Настоящего" не
слепит Разуму глаза своим порошком. Поэт остается беззащитным, пронзен
стрелой - и оказывается во власти Красоты. Но Эол трубит в рог, прекрасные
богини вступают на корабль, который, отъезжая, дает салют, пробуждающий
поэта.
Обе поэмы несомненно понравились при дворе. С 1503 г. Дунбар становится
придворным поэтом, состоящим в свите молодой шотландской королевы, и
сочиняет много стихотворений в ее честь и в прославление ее придворных дам.
Жизнь при дворе, однако, тяготила Дунбара. Его старались удержать
денежными подарками и пожалованием новых должностей. В 1504 г. он был сделан
придворным капелланом. Пенсия его повышалась в 1507 и 1510 гг. Но
повторяющиеся просьбы в стихотворных обращениях к королю дать ему новое
назначение показывают, что придворная обстановка временами становилась для
него прямо невыносимой, в нем закипала желчь, и на бумагу ложились гневные
строфы, полные инвектив и убийственной иронии. Дунбар-сатирик вновь обретал
себя; он отказался от "золотых словес" и снова заговорил сочным бытовым
языком в целой серий памфлетов, язвительных посланий, юмористических петиций
к королевской чете и воображаемых "споров" со своими действительными и
мнимыми врагами. В сравнении с сатирами первого периода эти сатиры
отличаются большей страстностью и злостью, а их бытовые образы все чаще
принимают гротескные черты. От мелких происшествий придворной жизни и чисто
личных инвектив Дунбар постепенно поднимается до обобщений значительной
идейной и художественной силы. То издевается он над "сэром" Томасом Норреем,
одним из многочисленных придворных шутов Якова IV (Of Sir Thomas Norray), то
с тонким юмором описывает соблазнительную прелесть некоей появившейся при
дворе "арапки" (Of ane Blackmoir), то пишет королеве длинный пасквиль на
хранителя ее гардероба, пародически пользуясь при этом его именем: беднягу
зовут James Doig, и это имя столь соблазнительно близко к слову "dog" -
"пес", что поэт не может удержаться от оскорбительной игры этим сходством в
рефрене к каждой строфе. Сатирическая "Надгробная надпись для Дональда Оура"
(Owre), осуждающая измену родине, также направлена против конкретного лица,
незаконного сына графа Ангуса.
Наиболее сильной из всех сатир Дунбара этого периода является его
"Танец семи смертных грехов" (The Dance of the Seven Deidly Synnis, около
1507 г.) - зловещая сюита гротескных сцен. Это - также сон, приснившийся
поэту в одну из ночей на масленице, видимо, шумно отпразднованной при дворе,
но в этом видении не осталось ничего от искусственных красот его
аллегорического стиля, и место танцующих нимф заняли теперь мрачные и
уродливые фигуры "грехов", пляшущие в адском огне перед самим дьяволом,
олицетворенном в образе столь обычного для средневековых мистерий "Магуна"
(Маhoun, искаженное имя Магомета). Это одна из тех "плясок смерти", которые
приковали к себе воображение средневековых художников, обрамили страницы
часословов, расцветили оконницы церквей, вышли на сценические подмостки,
длинными фресками развернулись по монастырским стенам, те "пляски смерти",
цикл которых последний раз на пороге нового времени, в начале XVI в.,
гениально резюмировал в своих рисунках Ганс Гольбейн - художник уже новой
эпохи. В гротескных видениях Дунбара угловатые, острые "готические" контуры
рисунка отзываются еще средневековым искусством; они либо внушены поэту
живописными изображениями "плясок смерти", либо запечатлели пантомиму из
какого-нибудь виденного им религиозного действа. В то же время горькая
ирония поэта получает здесь некую символическую обобщенность, а личные
инвективы - более отвлеченный, дидактический смысл; это - начало новой и
последней творческой манеры Дунбара. Как реальных лиц, он будет громить
теперь Алчность и Корысть, свивших себе гнездо при дворе (Of Covetyce, после
1510 г.), и горько сетовать на то, что Откровенность и Прямодушие покинули
двор; а Честь и Заслуга находятся в пренебрежении. Схоластическая
премудрость средневековья своими дидактическими формулами и привычным к
аллегориям языком увлекает дряхлеющего поэта. Он все чаще думает о смерти;
его преследуют образы тлена и разрушения. Насмешки, фривольность и цинизм,
некогда свойственные его поэзии, исчезают из нее вовсе, отступая перед
глубоким и даже трагическим восприятием жизни.
Пережитая Дунбаром в 1507 г. тяжелая болезнь вызвала у него
продолжительную моральную депрессию и настроила его музу на элегический лад.
В это время возникает его "Жалоба" или "Плач о поэтах" (Lament for the
Makaris) на тему о бренности всего земного, с мрачным церковно-латинским
рефреном "Timor mortis conturbat me" ("Страх смерти смущает меня"). Он
жалуется на недомогания, изнуряющие его некогда здоровое тело: "плоть
немощна, а дьявол упрям". Все подвержено смерти: она настигает рыцарей на
поле, едущих на конях, с опущенными забралами; от груди матерей она отрывает
младенцев; прекрасных женщин застает в их покоях, она не щадит ни богатых,
ни бедных, ни волшебников, ни врачей, ни ученых, ни поэтов. Она унесла
Чосера, Гауэра и Лидгейта. Где ныне шотландские поэты? Следует длинное
перечисление умерших шотландских поэтов; большинство их имен теперь - пустой
звук; все они похищены смертью... И снова уста шепчут: "Страх смерти смущает
меня..." По своему лиризму эта "Жалоба" Дунбара близко напоминает знаменитые
"баллады" французского современника Дунбара - Франсуа Вийона.
От этих мрачных дум Дунбар спасал себя сочинением религиозных стихов, в
которых писал о божественной благодати и противопоставлял "любовь земную"
"любви небесной" (Of Luve erdly and divine). От последних стихотворений
Дунбара веет глубоким средневековьем.
Между тем Возрождение было близко. Современник Дунбара, Гевин Дуглас,
переводил уже "Энеиду" Вергилия. В 1508 г. в Эдинбурге основана была первая
типография, и уже в этом году Дунбар увидел ряд своих произведений, в первый
раз оттиснутых типографским станком (напечатаны были "Золотой щит", "Две
замужних женщины и вдова" и несколько других сатир). Последнее из
стихотворений Дунбара, допускающее правдоподобную датировку, относится к
1517 или 1518 г. Вскоре после этого он умер.
Среди шотландских поэтов начала XVI в. видное место занимает Гевин
Дуглас. Он оставался еще верным "чосерианцем" и писал поэмы, отзывавшиеся
XIV в. и проникнутые средневековыми английским и французским влияниями.
Вместе с тем он стал одним аз ранних гуманистических поэтов Британии.
Ждойь Гевйна Дугласа (Gawin Douglas, 1475-1522 гг.) была сравнительно
недолгой и тревожной, в особенности с тех пор, как он тесно связал ее с
династической и политической борьбой в одну из "смутных" эпох исторического
существования Шотландии. Дуглас происходил из родовитой шотландской семьи.
По окончании Сент-Эндрьюского университета он сделался духовным лицом.
Шотландский король Яков IV, которому Дуглас посвятил свою первую поэму
"Дворец чести", назначил его настоятелем церкви св. Эгидия в Эдинбурге; в
этой должности Дуглас и провел большую часть своей жизни.
"Дворец чести" (The Palice of Honour, 2166 стихов, около 1501 г.)
представляет собой большую поэму-видение, многим обязанную Чосеру, которого
Дуглас особенно любил и о котором всегда отзывался восторженно.
Поэма начинается совершенно так же, как многие произведения Чосера.
Дуглас рассказывает, как однажды прекрасным майским утром гулял он по саду
и, заснув, оказался во дворце чести.
Поэт дает в аллегорических обобщениях картину своей личной
неудовлетворенности и своих сомнений в постоянстве счастья. Венера слышит
горькие упреки поэта, велит ему приблизиться к себе и в наказание за жалобы
присуждает его к смерти или к превращению в дикого зверя. Музы спасают поэта
от гнева богини; его главная спасительница, Каллиопа, по замыслу Дугласа,
очевидно должна была олицетворять эпическую поэзию; поднимая его выше земной
любовной страсти, поэзия в то же время должна была примирить его с судьбой и
привести на путь чести и славы.
Поэтическая привлекательность "Дворца чести" Дугласа для шотландских и
английских читателей последующих столетий заключилась не в идее этого
произведения и не в его аллегориях, автобиографический смысл которых долгое
время оставался достаточно темным, но, главным образом, в его описаниях
природы. Включенные в поэму горные ландшафты, описание дикой пустынной
местности, где поэт встретил греческих богинь, суровый пейзаж, на фоне
которого живописно расположился дворец, напоминают природу Шотландии и
вносят черты реализма в условный аллегорический жанр.
Во "Дворце чести" Дуглас обещал Венере перевести "Энеиду" Вергилия.
Однако план этот мог быть выполнен им только через десятилетие; как
свидетельствует пометка в рукописи, перевод "Энеиды" (Eneados) был закончен
в 1513 г. Перевод сделан рифмованными "героическими двустишиями" и заключает
в себе много мест, удачно и точно воспроизводящих подлинник; блестящая
стихотворная техника Дугласа, точность его ритмики, богатство его рифм нигде
не выразились с большей полнотой. Каждую из двенадцати книг эпопеи Вергилий
Дуглас снабдил собственным "Прологом" то дидактического, то описательного
характера, и эти прологи получили вполне самостоятельное литературное
значение. Большой известностью пользовались те из них, которые заключают в
себе картины шотландской природы, например, прологи к седьмой и двенадцатой
книгам; их зимние и весенние пейзажи полны живописных и красочных
наблюдений, обнаруживающих глаз подлинного художника.
К двенадцати книгам вергилиевской "Энеиды" Дуглас прибавил еще
тринадцатую и собирался снабдить весь свой труд специально написанным
комментарием. Заключительная тринадцатая книга "Энеиды" имеет свою историю.
Автором ее был одни из итальянских гуманистических писателей XV в. Маффео
Веджио (Vegio), умерший августинским монахом в 1458 г.; в своем "Заключении"
римской эпопеи Веджио рассказал о дальнейших странствованиях Энея. Хотя эта
псевдовергилиевская книга и не отличалась большими литературными
достоинствами, но в эту эпоху она пользовалась популярностью далеко за
пределами Италии. В прологе к XIII книге Дуглас рассказывает, что однажды он
задремал в своем саду и, словно наяву, перед ним явился итальянский
продолжатель Вергилия, Маффео Веджио; просьбами, укорами, даже побоями,
после забавной перебранки, он силой заставил Дугласа оказать и тринадцатой
книге ту же честь, какую он уже оказал двенадцати книгам римского поэта;
Дуглас уступил настойчивости итальянца.
Комментарий к "Энеиде", начатый Дугласом, не был им завершен; дошедшая
до нас рукопись этого комментария относится почти исключительно к первой
книге; она служит лучшим пояснением к переводу. В восприятии Дугласом
римского поэта еще много средневековых черт. Дуглас пытается истолковать
"Энеиду" в аллегорическом смысле, с помощью чисто христианских нравственных
представлений. И Эней и Дидона для него не столько герои античного предания,
сколько символы нравственной жизни, отвлеченно толкуемые в манере
средневековых книжников. Но знаменательным для наступающего нового времени
является самый факт обращения шотландского поэта к античной традиции.
"Энеида" Дугласа имела значительный успех и заняла почетное место в
летописях не одной лишь шотландской литературы. Хотя первое печатное издание
ее сделано было лишь в 1553 г., но рукописный текст был уже хорошо известен
одному из ранних английских гуманистических лириков, графу Серрею; он
воспользовался им в своих стихотворных переводах отрывков из "Энеиды"
Вергилия.
В "Эпилоге" к "Энеиде" Дуглас как бы прощался с литературной
деятельностью: ему казалось, что он уже достиг того "Дворца чести", который
некогда открылся его мечтам. Но много лет спустя он снова вернулся к
поэтическому творчеству. Его большая аллегорическая поэма "Король Сердце"
создана была уже в совершенно иной, гораздо более тревожной обстановке.
Подобно его первой поэме, но в гораздо более сильной степени - она отразила
горькие раздумья и мучительные предчувствия поэта. Гуманистические влечения
отошли теперь на задний план, оттесненные сложными задачами, которые ставила
перед ним шотландская действительность.
В битве при Флоддене, в сентябре 1513 г., Дуглас потерял двух братьев и
своего покровителя, которому он некогда посвятил "Дворец чести", - короля
Якова IV. Вскоре умер и его отец. Дальнейшие события вовлекли поэта в
политическую жизнь и сделали одним из главных участников очередной
шотландской придворно-дворцовой интриги. Он был обвинен в государственной
измене, присужден к долгому заключению и освобожден только в 1516 г. После
продолжительной борьбы ему удалось сделаться епископом в Дункельде. В этот
период и была написана поэма "Король Сердце" (King Hart), представляющая
собой аллегорию человеческой жизни. Человеческое сердце уподоблено здесь
юному королю, пышно живущему в своем замке среди многочисленных слуг и
покорному лишь своим причудам. Однажды госпожа Увеселение появляется со всей
своей свитой перед стенами замка короля Сердце, вступает в сражение с его
слугами и одерживает победу: сам король ранен и взят в плен. На помощь ему
приходит Сострадание, освобождает его и, в свою очередь, берет в плен
Увеселение. В конце первой части король женится на этой прекрасной даме. Во
второй части в замке появляется Старость и производит большие перемены в его
жизни: короля оставляют его прежние спутники и товарищи - Юность со своими
братьями Развлечением и Изобилием; иные из них тайно, не попрощавшись с
королем, уходят от него через задние двери замка; покидает его и супруга -
госпожа Увеселение. Все эпизоды, аллегорически представляющие наступление
старости человека, разработаны очень подробно. Условное символическое
значение сочетается в них с чисто житейскими красками. Так, например, вся та
сцена, в которой Юность с товарищами покидает состарившегося короля, прямо
напоминает жанровую картинку. В конце-концов, единственными слугами короля
остаются Мудрость и Разум, но и они не в состоянии противодействовать
одолевающей его дряхлости. Король готовится к смерти, пишет свое завещание и
умирает.
"Король Сердце" - последнее крупное произведение Дугласа. Тревожные
события последующих лет его жизни - странствования, дипломатическая работа -
лишили его досугов и возможности спокойного творческого труда. Он еще раз
был вовлечен в дворцовую борьбу, отправился с политическим поручением в
Лондон, чтобы искать поддержку своей партии при английском дворе, но не
успел еще выполнить своей миссии, как Шотландия вступила в войну с Генрихом
VIII, опираясь на помощь Франции. Снова обвиненный в государственной измене,
оставленный всеми прежними друзьями и родней, в крайне стесненных
материальных обстоятельствах, Дуглас умер в Лондоне, во время вспышки чумной
эпидемии, в сентябре 1522 г.
Совмещая в себе гуманистические склонности со средневековым
схоластическим образованием, остановившись на распутьи между теологией и
светской поэзией, между артистическими влечениями сердца и требованиями сана
и положения; наконец, между шотландской и английской культурой, Дуглас
именно благодаря всем этим противоречиям сделался одним из типичнейших
представителей своего времени. Он был несомненно последним крупным
шотландским поэтом до соединения Шотландии с Англией, которое произошло
менее чем через столетие после его смерти. Последующее шотландское
литературное движение уже растворилось в общеанглийском. Шотландия XVI в. в
период своей последней борьбы за независимость смогла еще выдвинуть крупных
общественных и церковных деятелей, деятелей реформы и проповедников,
государственных людей и ученых, пользовавшихся шотландским литературным
языком, но национальных поэтов она более не создала. Этим отчасти
объясняется та высокая оценка, которую Дуглас получил от ближайших ему
поколений. Давид Линдсей включил весьма риторическую похвалу Дугласу в свое
"Завещание попугая", в XVIII в. ему отдал должное Джордж Дайер, а в начале
XIX в. его прославил Вальтер Скотт в своей знаменитой поэме "Mapмион".
Характеристика шотландской литературы XV столетия была бы не полна,
если бы мы не остановились вкратце на важнейших памятниках анонимной поэзии
этого периода. Эта поэзия дошла до нас в различных сборниках и антологиях
того времени. Поэмы Якова I и Дугласа, значительное большинство произведений
Дунбара и даже Генрисона принадлежали к жанру "придворной поэзии",
рассчитаны были на сравнительно узкий читательский круг; это было "высокое"
утонченное искусство, полное пафоса, эрудиции, изящного словесного
мастерства. Анонимная шотландская поэзия XV в. остановилась на грани между
народной поэзией и "высокой" литературой ученого, книжного склада.
"Придворное" и "народное" направления в этих памятниках поэзии смешивались,
образуя как бы особое поэтическое течение.
Большой популярностью пользовалась поэма "Угольщик Ральф" (Rauf
Coilyear), объемом в 975 стихов, датируемая концом XV столетия (1475-1500
гг.) и связанная с легендами "каролингского цикла" (в числе эпизодических
лиц упоминается здесь, между прочим, граф Роланд, посланник короля).
Содержанием ее служит рассказ о том, как король Карл Великий заблудился в
горах во время бури и неузнанный принят был в бедной лачуге угольщика
Ральфа. В образе угольщика подчеркнуты благородная независимость бедняка,
его профессиональная гордость; Ральф требует, - правда, еще не узнав короля,
- чтобы тот как гость вел его жену к столу; когда же король замешкался на
минуту, Ральф сердится, ворчит, усматривая в этом неуважение к себе. Цель
поэмы - прославление честного и благородного труженика, обладающего чувством
собственного достоинства. В других аналогичных произведениях юмористический
элемент выступает ярче, как одно из средств сочной бытовой характеристики
или сатирического освещения действительности.
В народной поэме "Свинья Кокльби" (Cockelbie's Sow) дидактизм нисколько
не противоречит трезвости проповедуемой в ней практической морали, а живость
и типичность действующих лиц и жанровых сцен превращают ее в яркое
реалистическое произведение. Стихотворение рассказывает о том, как однажды
крестьянин Кокльби продал свою черную свинью за три пенса. Первый пенс он
потерял на дороге, но монету нашла старая крестьянка, пользовавшаяся в
округе дурной славой; она, в свою очередь, задумала купить на нее свинью,
чтобы угостить славным ужином своих подозрительных друзей - продавца
индульгенций, расстригу-монаха и деревенскую ведьму; однако, по пословице
"чужое добро не идет впрок" купленная ею свинья убегает и приносит много
вреда. Второй из вырученных пенсов Кокльби из милосердия подает слепому и
вознагражден за это: он женит своего сына на красивой девушке, и тот, в
конце-концов, становится графом. На третий пенс Кокльби покупает два десятка
яиц для своею крестника; когда же их возвращают ему с презрением, он сажает
на них наседку и, благодаря своей хозяйственности и бережливости, через
пятнадцать лет получает от своих цыплят состояние в тысячу фунтов, от
которых теперь не отказывается и его крестник.
Особенной популярностью пользовались две поэмы, долго приписывавшиеся
перу Якова I, а некоторыми исследователями и доныне еще принимаемые,
впрочем, без достаточных для того оснований, за произведения его музы: "На
празднике в Пиблсе" (Peebles to the play) и "Церковь христова на лугу" (A
Christ's Kirk on the green). Оба стихотворения довольно близки друг к другу
и по своим сюжетам, и по изображаемой в них среде. В обоих перед нами
веселые толпы крестьян на отдыхе, описание их времяпрепровождения в
праздничный день. Обеим поэмам свойственны наглядность изображения массовых
сцен, выпуклость отдельных персонажей, описанных с помощью одной-двух
характерных деталей, быстро меняющийся ритм, выразительные звуковые эффекты.
Поэмы отличаются замечательным чувством подлинной жизни; умением
подметить в ней характерное, и типичное. Их можно сравнить с фламандскими
полотнами во вкусе Питера Брейгеля. Они интересны и по тому влиянию, которое
оказали на последующую шотландскую литературу, вызвав множество подражаний и
переделок. Традиция поэтического изображения массовых народных сцен,
ярмарочной суеты, праздничного веселья дожила в Шотландии до конца XVIII в.
- ей следовали еще Фергюсон и Роберт Бернс ("Святая ярмарка").
В том же стиле написаны и другие анонимные шотландские поэмы, относимые
к XV-XVI вв., но может быть подновленные в более позднюю эпоху. В "Свадьбе
Джока и Джинни" мать девушки подробно перечисляет своему будущему зятю
приданое своей дочери, на что Джок, в свою очередь, отвечает длинным
перечнем того, что он сам собирается подарить своей невесте. Комический
эффект этой деловой беседы заключается в нескончаемости перечней двух
хозяйственных инвентарей, которые не приобретут никакой материальной
ценности даже тогда, когда они будут объединены. Но что это несомненно
произойдет, видно из того, что монотонные списки хозяйственных предметов,
оглашаемые заботливой матерью и женихом ее дочери, прерываются рефреном, в
котором имена Джона и Джинни стоят рядом и звучат, как сочный поцелуй.
Полна юмора также небольшая поэма "Женщина из Аухтермухти",
повествующая о споре крестьянина с его женой. Это старая тема, широко
разработанная и в старо-французских фаблио, и в немецких шванках, и в
английских балладах, и в европейском фольклоре вообще, - о том, как
крестьянин сам берется хозяйничать в доме вместо жены, которую он обвиняет в
нерадивости; она же покорно исполняет его работы. Как и во всех вариантах
этого международного сюжета, крестьянин из Аухтермухти то и дело попадает
впросак: по неловкости своей он выпускает гусят, и на них налетает коршун;
пока он бежит на помощь к гусятам, в поле убегают телята; неумеючи берется
он за маслобойку, но бросает ее в полном изнеможении. Вечером измученный
непривычными заботами и притихший, он скромно просит прощения у жены.
Сохранилось еще несколько шотландских поэм в том же роде.
Живой и сочный народный юмор, характерный для этих произведений,
непосредственно связанный с народной традицией, прочно сохранится и в
творчестве позднейших Шотландских народных поэтов, вплоть до Бернса.
НАРОДНЫЕ БАЛЛАДЫ АНГЛИИ И ШОТЛАНДИИ
Распространение книжной литературы в средние века не приостановило
развития народного творчества. Произведения книжной поэзии в значительной
степени оставались еще недоступными широким слоям народа, который