Страница:
наделенный фантастическими свойствами. Исторические признаки растворяются в
сказочной обстановке событий, вереница приключений главного действующего
лица необычайна и запутана, чудесные явления встречаются на каждом шагу. В
конце своей поэмы, несколько неожиданно, автор объявляет, что поэма его
переведена с латинского, и в качестве своих главных источников называет
сочинения Джона Блэра (Maistre John Blair) и Томаса Грея, которые до нас не
дошли. Джон Блэр фигурирует и в самой поэме в качестве близкого друга и
школьного товарища Уоллеса. Мы не можем судить, чем именно Гарри обязан этим
названным им самим произведениям, если они действительно существовали, но
все же чувствуем большую близость его не к книжным, а к устным преданиям.
Поэма Гарри не отличается достоинствами поэтического стиля; ее интерес
зиждется, главным образом, на занимательности рассказанных в ней
происшествий. Сражения, убийства, побеги, таинственные исчезновения следуют
здесь одно за другим. Юношей Уоллес убивает оскорбившего его английского
чиновника; за это англичане убивают его жену, а его самого сбрасывают со
стены башни; старая кормилица Уоллеса находит его полумертвое тело; дочь ее,
кормящая мать, оживляет его молоком своей груди. Уоллес бежит в горы,
собирает недовольных и вскоре одерживает знаменитую победу над англичанами
на Стирлингском мосту; затем следует его поражение, плен, путешествие в
Лондон, суд над ним и ужасный приговор: кишки его будут вырваны, голова
отрублена и повешена на Лондонском мосту, а обрубки четвертованного тела
рассеяны на четыре стороны. Но дух отважного бойца не сломлен. Несмотря на
свои недостатки, эта поэма оказала значительное влияние на ряд писателей
вплоть до Бернса и Скотта. Для распространения ее в XVIII в. особое значение
имело издание ее, сделанное в 1729 г. Вильямом Гамильтоном из
Гильбертфильда; он сократил ее, модернизировал ее язык и выпустил в виде
народной книги; эта редакция много раз переиздавалась и, по словам одного из
издателей, "после библии, вероятно, ни одна книга так часто не встречалась в
домах шотландцев, как эта поэма".
Слепой Гарри с его "Уоллесом" примыкает к литературной традиции
Барбора; но еще ранее, с творчеством короля Якова I, иные веяния проникли в
шотландскую поэзию; эти веяния шли из Англии. Король Яков I Шотландский
(1394-1437 гг.) еще ребенком был захвачен в плен англичанами и провел здесь
свыше восемнадцати лет в различных замках. Лишь Генрих V отпустил его на
родину. До своего отъезда Яков женился, на девушке, которую он однажды
весенним утром увидел в саду из окна башни Виндзорского замка и прославил в
своей первой поэме; это была Джен де Бофор, дочь графа Сомерсета и принцесса
королевской крови. В 1423 г. он возвратился вместе с нею в Шотландию и был
коронован в Сконе. Страну свою он нашел в состоянии полного запустения и
энергично принялся за борьбу с самовластием феодального дворянства. Кипучая
деятельность Якова продолжалась пятнадцать лет. Дворяне нашли, что он
проводил свои реформы слишком круто, слишком "по-английски", и решили
освободиться от его железной руки, которая сковала их независимость. Возник
заговор, который и привел к убийству короля в 1437 г.
Яков I был крупным лирическим поэтом и первым в шотландской поэзии
"учеником Чосера", творчество которого он узнал и полюбил в юности, томясь в
английском плену.
Якову I приписывалось несколько поэтических произведений, но в
действительности ему принадлежит лишь одно, называемое "Книгой короля" (The
Kingis Quair). Оно создано в 1423 г. и состоит из 197 семистрочных строф,
форма которых в XV в., возможно, в честь Якова, получила название
"королевской строфы" (rime royale). Несмотря на обилие литературных
заимствований, эта поэма насквозь автобиографична. Как и большинство
чосеровских поэм, "Книга короля" представляет собой поэму-видение. Автор
рассказывает в ней, как однажды майской душной ночью он томился без сна.
Чтобы рассеять свои мысли, он, читал до утра "Утешение философией" Боэция,
быть может, в чосеровском переводе. Настал день. Утомленный горькими
раздумьями о переменчивости счастья, он подошел к окну своей темницы и видит
внизу, в саду, полном солнечного света и пения птиц, посреди ветвей
цветущего боярышника, юную девушку. В мечтаниях он совершает троекратное
паломничество к трем богиням - Венере, Минерве и Фортуне. Минерва убеждается
в искренности и чистоте его чувств и обещает ему свою помощь, Фортуна
приглашает смело довериться ее колесу. Чтобы вполне рассеять его сомнения,
белый голубь опускается к нему на ладонь: в клюве его цветущая ветвь, а на
стебле и листьях ее поэт читает надпись золотыми буквами: "Пробудись,
влюбленный, так как небо решило тебя исцелить!" Счастливый и благодарный
даже за свою темницу, поэт славит "юную любовь, которая всегда обновляется".
В последней строфе Яков вспоминает "моих любимых учителей, Гауэра и Чосера",
и памяти их посвящает свою поэму. Влияние Чосера чувствуется в каждой
строфе. Сцена, в которой пленник впервые видит под своим окном молодую
девушку и влюбляется в нее, создана в подражание "Рассказу рыцаря" из
"Кентерберийских рассказов" и подражает ему даже в мелочах; заимствования
сделаны Яковом также из рассказов сквайра, законника и даже из тех
произведений, которые Чосеру не принадлежат, но носят на себе следы его
влияния и, может быть, приписывались ему уже в 30-х годах XV в. ("Двор
любви", "Цветок и лист", "Кукушка и соловей"). Помимо Чосера, Яков обязан
также Гауэру ("Исповедь влюбленного"). Влияние английской поэзии чувствуется
и в метрике, и в системе образов, и в поэтическом языке "Книги короля".
Ко второй половине XV столетия относится творческая деятельность одного
из наиболее даровитых шотландских "чосерианцев" - Генрисола, отличавшегося
значительным и ярко выраженным поэтическим своеобразием. Жизнь его известна
так же плохо, как и биография большинства шотландских писателей этих времен.
Роберт Генрисон (Robert Henryson - в некоторых ранних источниках он
называется также Henderson) родился, повидимому, между 1420 и 1430 гг. Он
принадлежал к ученой корпорации университета в Глазго и имел звание
магистра. Позднейшие документы (1477 и 1478 гг.) называют его, однако,
нотариусом: то обстоятельство, что должность эту в то время занимали обычно
духовные лица, давало повод заключить, что он также принадлежал к духовному
званию, но на титульном листе лучшей рукописи "его "Басен" (Harleian Ms.,
1570 г.) он именуется "школьным учителем"; повидимому, преподавательская
деятельность его связана со школой при Бенедиктинском аббатстве в
Думфермлине. Время его смерти также не известно нам в точности; В 1507 г.
Дунбар, быть может, знавший его лично, упоминает его среди умерших поэтов
Шотландии.
Генрисон является автором ряда произведений, занимающих видное место не
только в шотландской, но и в английской поэзии; некоторые из них
обнаруживают его начитанность в поэзии Чосера; в других он идет вполне
самостоятельными путями и вводит в шотландскую и английскую поэзию
совершенно новые для них поэтические жанры. Первый в Шотландии лирический
поэт в полном смысле этого слова, Генрисон был также автором первой
пасторали, а его "Басни" считаются одним из лучших образцов этого жанра в
шотландской и английской поэзии. Тем не менее и в жанровом, и в
стилистическом отношениях Генрисон еще всецело связан со средневековой
литературой; античные мотивы проникают к нему через посредство средневековых
источников, в монастырско-христианском обличии и со всей наивной прелестью
свойственных им анахронизмов; средневековая традиция чувствуется у Генрисона
и в его приемах пользования аллегориями, и в его дидактических тенденциях,
философских отступлениях и концовках.
Близость Генрисона к народной поэзии, однако, опосредствованной для
него некоторыми книжными воздействиями, чувствуется в его стихотворной
пасторали "Робин и Макейн" (Robene and Makyne), сделавшейся первым и в то же
время одним из удачнейших образцов пасторали в шотландской и английской
поэзии. "Робин и Макейн" восходит к пасторалям старофранцузской поэзии, хотя
ее непосредственный французский источник доныне не найден. Французские
пасторали обычно повествуют о любовном приключении рыцаря (или пастуха) и
пастушки, причем герою принадлежит инициатива в любви. У Генрисона
влюбленной оказывается пастушка, и именно ей принадлежит инициатива первого
признания.
Его Робин и Макейн - шотландские пастушок и пастушка, которые ведут
свою любовную беседу на фоне типичного шотландского пейзажа. Однажды пастуху
Робину пастушка Макейн объясняется в любви, но Робин объявляет ей, что ему
некогда думать о нежностях, так как у него много дела с овцами, и Макейн
удаляется с глазами, полными слез. Но с вечерним покоем и прохладой в сердце
самого Робина вкрадывается любовная тоска; он сожалеет о своем грубом отказе
и отправляется на поиски пастушки. Но Макейн слишком оскорблена; теперь она
не хочет о нем и слышать и прогоняет его обратно к стадам, словами старой
песни: "Кто не хочет, когда может получить, не получает ничего, когда
хочет".
В поэме Генрисона об Орфее и Эвридике (Orpheus and Eurydice) впервые
отчетливо чувствуется влияние Чосера. Сюжет заимствован из столь любимого
Чосером Боэция. У Генрисона Орфей, царь фракийский, ищет утраченную Эвридику
на небесах, на солнце и планетах, на земле и, наконец, в преисподней, где,
как и в дантовском аду, он встречает не только Цезаря и Нерона, но и многих
пап и кардиналов. Жалобы тоскующего Орфея полны высокого лиризма.
В "Робине и Макейн" Генрисон употребляет октаву. Поэма об Орфее
написана семистрочной строфой. Эту излюбленную строфическую форму Чосера
Генрисон удерживает также в одной из своих лучших и наиболее зрелых поэм -
"Завещание Крессиды", которая и тематически примыкает к знаменитому
произведению Чосера.
"Завещание Крессиды" (The Testament of Cresseid, 616 стихов) написано
Генрисоном в поздние годы его жизни. В прологе автор рассказывает, как
однажды зимней ночью он, сидя у камина, читал книгу "достославного Чосера" о
Троиле и прекрасной Крессиде и ему представилось, что великий поэт был
неправ, оставив безнаказанной неверную красавицу.
Поэма Генрисона представляет нам Крессиду после того, как она брошена
ее новым любовником Диомедом. Мы видим ее, обезображенную проказой, с
трещеткой в руках, которой она предупреждает всех встречных о своем
приближении. Однажды она встречает Троила, возвращающегося после победы. Они
не узнают друг друга; однако Троил случайно взглянул в лицо прокаженной, и
черты ее искаженного лица внезапно и мимолетно пробудили в нем воспоминание
о той неверной красавице, которую он когда-то так сильно любил. Повинуясь
безотчетному влечению сердца, он бросает ей кошелек, полный золота, и с
тяжелым сердцем скачет дальше. - Крессида берет этот дар, не зная имени
великодушного и щедрого рыцаря; услышав имя Троила, она падает без чувств.
Потрясение оказалось слишком сильным: Крессида умирает от горя и угрызений
совести, произнося свою последнюю жалобу (эта "Жалоба" представляет собою
как бы отдельное лирическое стихотворение, вправленное в поэму, что
подчеркнуто и изменением характера ее строф - девятистрочных, в отличие от
семистрочных строф всей поэмы). Кольцо, которое Крессида некогда получила от
Троила, отослано ему обратно с известием о ее смерти. Троил велит
воздвигнуть на ее могиле памятник и написать на нем золотыми буквами: "Под
этим камнем лежит троянка Крессида. После высшей славы узнала она горькую
нужду. Проказа сразила ее - а вот она мертва". Античный сюжет окрашивается у
Генрисона шотландским колоритом; несмотря на упоминания о Венере и Купидоне,
можно подумать, что действие происходит на одной из проезжих дорог
Шотландии. В этой поэме Генрисона много пафоса и сурового величия, которого
не ослабляют и рассеянные в ней моралистические отступления и обобщения.
К поздней поре творчества Генрисона относятся также его "Басни".
Исследователи нередко называют Англию родиной средневековой басни; здесь с
ранних времен нормандского завоевания обращалось много басенных и
родственных им сборникоов на трех языках, - французском, латинском и
английском. Начиная с XII в., ходило по рукам много латинских басен,
которыми охотно пользовались проповедники и сочинители назидательных
повествований - "примеров" (exempla). Однако древнейшие дошедшие до нас
тексты басен, писанные в Англии и Шотландии, исключительно латинские и
французские; о существования басенных сборников на английском языке мы можем
только догадываться. Самыми, ранними из сохранившихся являются семь басен
Лидгейта, возникшие в начале XV в., и басни Генрисона, относящиеся к
последней четверти этого века.
Генрисон может быть назван создателем литературной басни в новой
английской литературе. Собрание его басен (Morall Fables of Esope the
Phrygian) открывается типичным средневековым видением. Летом, в саду, среди
зелени и цветников, является поэту, сам Эзоп, конечно, в средневековом
наряде, - на голове его "пурпуровый капюшон, отделанный шелком", - и
рассказывает свои басни, числом тринадцать. Это - известные эзоповские
басни, заимствованные из различных средневековых источников, - из Лидгейта,
из анонимных латинских прозаических басен и др.; чувствуются также и иные
влияния, прежде всего Чосера: у него не только заимствован сюжет третьей
басни Генрисона (The Taill of Chantecleir and the Foxe), но и все басни
вообще написаны чосеровской семистрочной строфой, как и "Завещание
Крессиды". Многие из басен напоминают автора "Кентерберийских рассказов"
своим теплым юмором и иронической усмешкой. Наиболее популярной стала вторая
басня Генрисона - о деревенской и городской мыши (The Taill of the
uponlandis Mous and the burges Mous), полная тонкой наблюдательности, юмора
и живописных подробностей.
Деревенская и городская мыши - сестры; сколь, однако, различен образ их
жизни! Деревенская живет в своей скромной норке под изгородью и терновым
кустом, в то время как сестрица ее обитает в городе, в знатном доме, словно
какой-нибудь член гильдии и полноправный гражданин. Однажды, прискучив
городской обстановкой и затосковав о приволье полей, городская мышь решает
навестить свою сестрицу; переодевшись паломником и взяв посох в руки,
отправляется она ночью по пустынным тропинкам, сквозь мхи, кустарники,
пустоши и болота Шотландии. Сестра принимает ее со слезами радости,
объятиями и поцелуями; но жилище ее - жалкая трущоба, "без согревающего огня
и приличного освещения", а ужин, предложенный радушной деревенской хозяйкой,
пробуждает лишь отвращение и тошноту в избалованной городской жительнице.
"Прости меня, - говорит она сестрице, - но можно сломать зубы, грызя этот
сухой горох и орехи. Брось эту дыру, переберись, ко мне; ты увидишь, какую
жизнь я веду; моя страстная пятница лучше твоей пасхи!" И вот они
отправляются. Великолепно сервированный ужин - сыр, масло, солод, рыба,
блюда без конца, с шутками, песнями и танцами, - вводит деревенскую
жительницу в новую, неведомую для нее жизнь, полную очарований и соблазнов;
но вскоре обнаруживаются и теневые стороны такого существования. В самый
разгар веселья, в кладовой богатого городского дома, где происходит
пиршество, внезапно появляется эконом. Городская мышь, нисколько не заботясь
о сестре, мгновенно скрывается в известное ей убежище; деревенская, не зная
куда спрятаться, от страха падает в обморок; эконом спешит и быстро уходит,
не заметав ее и громыхая ключами; опасность миновала, но деревенская мышь
все еще без чувств. "Где ты, дорогая сестра? Крикни "пип!", и я найду тебя!"
- кричит ей городская, и, наконец, находит ее, все еще рыдающую и дрожащую;
не без труда удается ее успокоить. Ужин возобновляется, но едва они
принимаются за еду, как в комнату входит кот Гильберт. С быстротой молнии
городская мышь вновь исчезает; ее сестре, израненной, полумертвой, с трудом
удается спрятаться в щель, куда не достигают острые кошачьи когти.
Деревенская мышь в безопасности, но теперь она приходит к выводу, что ее
бедное деревенское существование куда лучше, чем великолепная, но тревожная
жизнь в городе, и спешит в свои поля, в свою жалкую, но надежную норку.
Заключающая басню мораль прославляет бедность как источник всех добродетелей
и отсутствие чрезмерных требований как главное условие счастья и довольства.
Эта басня Генрисона всегда нравилась читателям своей наглядностью и
живописными подробностями повествования. Первая сатира Уайета начинается
также изложением басни о городской и полевой мыши. В конце XVIII в. Роберт
Бернс в стихотворении "К полевой мыши, разоренной моим плугом", описал этого
"пугливого, серенького зверька" с нежностью и лиризмом, но первым в
шотландской поэзии это сделал Генрисон в своей второй басне.
Многочисленные шотландские поэты - современники Генрисона - в
большинстве своем известны нам теперь лишь по имени.
Непрестанные кровавые войны с Англией, а впоследствии борьба внутри
страны в период реформации оказались гибельными для многих шотландских
книгохранилищ и уничтожили большую часть памятников шотландской поэзии.
Помимо ряда анонимных произведений, написанных в Шотландии в конце XV и
начале XVI вв., до нас дошли лишь произведения двух поэтов, пользовавшихся
особенно громкой славой. Это были Вильям Дунбар и Гевин Дуглас.
Вальтер Скотт назвал Дунбара величайшим из шотландских поэтов, не
имевшим соперников в шотландской литературе. Никто из его шотландских
предшественников, современников или последователей не мог сравниться с ним
ни богатством творческой фантазии, ни той поистине виртуозной легкостью, с
какой Дунбар подчинял неподатливый и литературно еще недостаточно
обработанный язык своей родины исключительному разнообразию ритмов и
богатству впервые примененных им на шотландской почве поэтических форм. В
стихотворном новаторстве и мастерстве Дунбар может быть сравним с Чосером.
Повышенное чувство реальной жизни никогда не покидало Дунбара, писал ли
он изысканные поэмы придворно-аллегорического стиля или создавал
фантастические гротески своих сатир. Благодаря сочности, реалистической
убедительности, жизненному правдоподобию созданных им картин творчество его
всегда оставалось живым, нестареющим памятником жизни и быта его времени,
несмотря на архаический языковый покров, в который оно облечено. Это и дало
повод одному из критиков заметить, что Дунбар "имел больше общего с Чосером,
чем асе чосерианцы, вместе взятые". В самом деле, большинство подражателей
Чосера в XV в. как в Англии, так и в Шотландии видели в авторе "Книги
герцогини" и "Птичьего парламента" прежде всего утонченного придворного
художника, в совершенстве владевшего искусством аллегории и артистического
"преображения" действительности. Дунбар также не пренебрег этой стороной его
поэзии; но вопреки всем "чосерианцам" он, подобно своему великому
английскому, предшественнику, мог делаться также лукавым, насмешливым,
жизнерадостным изобразителем окружающей его жизни и именно в этой сфере,
наиболее отвечавшей его дарованию, обрел самого себя. Близость Дунбара к
Чосеру, впрочем, не следует преувеличивать. Они были не только людьми разных
эпох, - их отделяло друг от друга больше столетия, - это были поэты
различных стран, обязанные в своем развитии совершенно иным бытовым,
культурно-историческим и литературным традициям.
Вильям Дунбар (William Dunbar, 1460?-1517? гг.) происходил из
старинного, но обедневшего дворянского рода, генеалогия которого восходит ко
временам нормандского завоевания.
Он родился и провел детские годы в графстве Лотиан, учился в
Сент-Эндрьюском университете и получил здесь степени баккалавра и магистра.
Далее мы на целые двадцать лет почти вовсе теряем его из виду; единственными
источниками наших догадок являются его стихотворения - "Спор Дунбара с
Кеннеди" и, в особенности, небольшое сатирическое "Посещение святого
Франциска", из которого обычно делают вывод, что около 1480 г. Дунбар
вступил послушником в монастырь эдинбургских францисканцев. На самом деле,
для такого заключения у нас слишком мало данных. Более вероятно, что он
попросту воспользовался привилегиями монашеской одежды, чтобы возможно
приятнее и без затрат совершить путешествие в Англию и во Францию. Ряд
путешествий по Европе он предпринял уже в составе посольства короля Якова
IV, но остается загадкой, когда именно на Дунбара обратили внимание при
дворе и что сыграло при этом главную роль, - известность ли его как поэта
или же желание приобщить к посольствам действительно бывалого
путешественника, хорошо знавшего языки и обычаи многих европейских городов.
Достоверно лишь, что в 1500 г. Дунбар получил от короля первую пенсию и что
к этому времени он уже был известен при дворе как поэт.
Ранний период творчества Дунбара, продолжавшийся вплоть до 1501 г.,
представлен, главным образом, рядом его острых и веселых сатирических
стихотворений; все они относятся, повидимому, к тому времени, когда Дунбар
уже находился при дворе и имел возможность наблюдать придворные нравы. Он
выступает здесь как зрелый, сложившийся художник, как бытописатель-сатирик.
Веселые, а то и нескромные стихотворения Дунбара обычно не заключали в себе
в этот период его деятельности какой-нибудь навязчивой морали или
преднамеренного поучения; их отмечала замечательная сочность красок и
резкость очертаний в бытовых зарисовках. То Дунбар пишет забавное
"Новогоднее пожелание" королю, то сочиняет ему нежные любовные песенки, то
создает веселые стихотворные новеллы или пародически осмысленные басни. К
последним относится, например, "Лис и ягненок" (The Tod and the Lamb), где
повествуется об одном из любовных приключений короля, имевшем комический
конец. Король выведен здесь в образе Лиса, героиня приключения - в образе
бедной овечки, а под видом разъяренного волка, от которого, в конце-концов,
Лису приходится скрыться, изображен обманутый муж. Солидной наставительности
басен Генрисона у Дунбара противостоит веселый, светски непринужденный тон
нескромного рассказа, не заключающий в себе никакого морального урока. Еще
более нескромной по своему сюжету является сатира Дунбара "Две замужних
женщины и вдова" (The Two Mariit Wemen and the Wedo) - самое большое по
объему из всех его поэтических произведений (530 стихов), занимающее
обособленное положение в его творчестве также и по своим метрическим
особенностям: это единственное стихотворение Дунбара, написанное
аллитеративным стихом. За бокалом вина беседуют между собой три женщины. Они
не подозревают, что их разговор подслушивает поэт, и поэтому говорят без
всякого стеснения: не стесняется, впрочем, и сам поэт, укладывая в стихи все
их более чем нескромные признания о тайнах любви и брака, о качествах их
мужей и секретах их семейной жизни. В конце поэт, словно выйдя из-за кулис,
обращается к читателю с вопросом, на который, повидимому, не последует
положительного ответа, - кого из трех изображенных перед ним красавиц он
пожелал бы иметь своей женой?
Наблюдения Дунбара не ограничивались придворной сферой; он знал жизнь
гораздо глубже и шире. В том же духе, что и названная сатира, но с сюжетом
из городской мещанской среды, написано Дунбаром стихотворение "Две кумушки"
(The Twa Cummeris) - жанровая картинка в совершенно фламандском вкусе; полны
чудесной живости и самых колоритных бытовых подробностей такие сатиры как
"Известия из залы суда" (Туdlngis Ira the Session), в которой судебное
заседание юмористически описано с точки зрения простого шотландского горца,
или "Допрос дьявола" (The Devlll's Inquest), где Дунбар остро смеется над
виртуозным искусством жителей Эдинбурга всех сословий божиться и клясться на
всевозможные лады. Но подлинным сатирическим шедевром раннего периода
является знаменитое стихотворение Дунбара "К купцам Эдинбурга" (То the
Merchantis of Edinburgh). Здесь дана оживленная картина эдинбургской
городской жизни конца XV в. Дунбар обрушивается в своей сатире на купеческое
сословие, от которого он хотел бы ожидать соблюдения не личной выгоды, а
"общей пользы". Но в Эдинбурге до этого никому нет никакого дела; каждый
живет своими интересами и печется лишь о своих прибылях.
В 1501 г. Дунбар был отправлен в Лондон в составе шотландского
посольства, ехавшего сватать за короля Якова IV английскую принцессу
Маргариту, дочь Генриха VII. Написанное Дунбаром в английской столице
стихотворение "В честь города Лондона" (In Honour of the City of London),
представляет собою разительный контраст его сатире на Эдинбург и
подтверждает чрезвычайную гибкость и разнообразие его стиля. Эта хвалебная,
ода открывает в его творчестве период увлечения "золотыми словесами"
(aureate terms), рассчитанными на изысканный придворный вкус. Средневековый
Лондон едва ли заслуживал прозвания "яшмы блаженств", "драгоценного камня
наслаждений", "карбункула всяческой радости", сияющего "солнцем
справедливости", как его вычурно и манерно именует поэт. В августе 1503 г.
тринадцатилетняя английская принцесса Маргарита отправилась в Эдинбург, но
сказочной обстановке событий, вереница приключений главного действующего
лица необычайна и запутана, чудесные явления встречаются на каждом шагу. В
конце своей поэмы, несколько неожиданно, автор объявляет, что поэма его
переведена с латинского, и в качестве своих главных источников называет
сочинения Джона Блэра (Maistre John Blair) и Томаса Грея, которые до нас не
дошли. Джон Блэр фигурирует и в самой поэме в качестве близкого друга и
школьного товарища Уоллеса. Мы не можем судить, чем именно Гарри обязан этим
названным им самим произведениям, если они действительно существовали, но
все же чувствуем большую близость его не к книжным, а к устным преданиям.
Поэма Гарри не отличается достоинствами поэтического стиля; ее интерес
зиждется, главным образом, на занимательности рассказанных в ней
происшествий. Сражения, убийства, побеги, таинственные исчезновения следуют
здесь одно за другим. Юношей Уоллес убивает оскорбившего его английского
чиновника; за это англичане убивают его жену, а его самого сбрасывают со
стены башни; старая кормилица Уоллеса находит его полумертвое тело; дочь ее,
кормящая мать, оживляет его молоком своей груди. Уоллес бежит в горы,
собирает недовольных и вскоре одерживает знаменитую победу над англичанами
на Стирлингском мосту; затем следует его поражение, плен, путешествие в
Лондон, суд над ним и ужасный приговор: кишки его будут вырваны, голова
отрублена и повешена на Лондонском мосту, а обрубки четвертованного тела
рассеяны на четыре стороны. Но дух отважного бойца не сломлен. Несмотря на
свои недостатки, эта поэма оказала значительное влияние на ряд писателей
вплоть до Бернса и Скотта. Для распространения ее в XVIII в. особое значение
имело издание ее, сделанное в 1729 г. Вильямом Гамильтоном из
Гильбертфильда; он сократил ее, модернизировал ее язык и выпустил в виде
народной книги; эта редакция много раз переиздавалась и, по словам одного из
издателей, "после библии, вероятно, ни одна книга так часто не встречалась в
домах шотландцев, как эта поэма".
Слепой Гарри с его "Уоллесом" примыкает к литературной традиции
Барбора; но еще ранее, с творчеством короля Якова I, иные веяния проникли в
шотландскую поэзию; эти веяния шли из Англии. Король Яков I Шотландский
(1394-1437 гг.) еще ребенком был захвачен в плен англичанами и провел здесь
свыше восемнадцати лет в различных замках. Лишь Генрих V отпустил его на
родину. До своего отъезда Яков женился, на девушке, которую он однажды
весенним утром увидел в саду из окна башни Виндзорского замка и прославил в
своей первой поэме; это была Джен де Бофор, дочь графа Сомерсета и принцесса
королевской крови. В 1423 г. он возвратился вместе с нею в Шотландию и был
коронован в Сконе. Страну свою он нашел в состоянии полного запустения и
энергично принялся за борьбу с самовластием феодального дворянства. Кипучая
деятельность Якова продолжалась пятнадцать лет. Дворяне нашли, что он
проводил свои реформы слишком круто, слишком "по-английски", и решили
освободиться от его железной руки, которая сковала их независимость. Возник
заговор, который и привел к убийству короля в 1437 г.
Яков I был крупным лирическим поэтом и первым в шотландской поэзии
"учеником Чосера", творчество которого он узнал и полюбил в юности, томясь в
английском плену.
Якову I приписывалось несколько поэтических произведений, но в
действительности ему принадлежит лишь одно, называемое "Книгой короля" (The
Kingis Quair). Оно создано в 1423 г. и состоит из 197 семистрочных строф,
форма которых в XV в., возможно, в честь Якова, получила название
"королевской строфы" (rime royale). Несмотря на обилие литературных
заимствований, эта поэма насквозь автобиографична. Как и большинство
чосеровских поэм, "Книга короля" представляет собой поэму-видение. Автор
рассказывает в ней, как однажды майской душной ночью он томился без сна.
Чтобы рассеять свои мысли, он, читал до утра "Утешение философией" Боэция,
быть может, в чосеровском переводе. Настал день. Утомленный горькими
раздумьями о переменчивости счастья, он подошел к окну своей темницы и видит
внизу, в саду, полном солнечного света и пения птиц, посреди ветвей
цветущего боярышника, юную девушку. В мечтаниях он совершает троекратное
паломничество к трем богиням - Венере, Минерве и Фортуне. Минерва убеждается
в искренности и чистоте его чувств и обещает ему свою помощь, Фортуна
приглашает смело довериться ее колесу. Чтобы вполне рассеять его сомнения,
белый голубь опускается к нему на ладонь: в клюве его цветущая ветвь, а на
стебле и листьях ее поэт читает надпись золотыми буквами: "Пробудись,
влюбленный, так как небо решило тебя исцелить!" Счастливый и благодарный
даже за свою темницу, поэт славит "юную любовь, которая всегда обновляется".
В последней строфе Яков вспоминает "моих любимых учителей, Гауэра и Чосера",
и памяти их посвящает свою поэму. Влияние Чосера чувствуется в каждой
строфе. Сцена, в которой пленник впервые видит под своим окном молодую
девушку и влюбляется в нее, создана в подражание "Рассказу рыцаря" из
"Кентерберийских рассказов" и подражает ему даже в мелочах; заимствования
сделаны Яковом также из рассказов сквайра, законника и даже из тех
произведений, которые Чосеру не принадлежат, но носят на себе следы его
влияния и, может быть, приписывались ему уже в 30-х годах XV в. ("Двор
любви", "Цветок и лист", "Кукушка и соловей"). Помимо Чосера, Яков обязан
также Гауэру ("Исповедь влюбленного"). Влияние английской поэзии чувствуется
и в метрике, и в системе образов, и в поэтическом языке "Книги короля".
Ко второй половине XV столетия относится творческая деятельность одного
из наиболее даровитых шотландских "чосерианцев" - Генрисола, отличавшегося
значительным и ярко выраженным поэтическим своеобразием. Жизнь его известна
так же плохо, как и биография большинства шотландских писателей этих времен.
Роберт Генрисон (Robert Henryson - в некоторых ранних источниках он
называется также Henderson) родился, повидимому, между 1420 и 1430 гг. Он
принадлежал к ученой корпорации университета в Глазго и имел звание
магистра. Позднейшие документы (1477 и 1478 гг.) называют его, однако,
нотариусом: то обстоятельство, что должность эту в то время занимали обычно
духовные лица, давало повод заключить, что он также принадлежал к духовному
званию, но на титульном листе лучшей рукописи "его "Басен" (Harleian Ms.,
1570 г.) он именуется "школьным учителем"; повидимому, преподавательская
деятельность его связана со школой при Бенедиктинском аббатстве в
Думфермлине. Время его смерти также не известно нам в точности; В 1507 г.
Дунбар, быть может, знавший его лично, упоминает его среди умерших поэтов
Шотландии.
Генрисон является автором ряда произведений, занимающих видное место не
только в шотландской, но и в английской поэзии; некоторые из них
обнаруживают его начитанность в поэзии Чосера; в других он идет вполне
самостоятельными путями и вводит в шотландскую и английскую поэзию
совершенно новые для них поэтические жанры. Первый в Шотландии лирический
поэт в полном смысле этого слова, Генрисон был также автором первой
пасторали, а его "Басни" считаются одним из лучших образцов этого жанра в
шотландской и английской поэзии. Тем не менее и в жанровом, и в
стилистическом отношениях Генрисон еще всецело связан со средневековой
литературой; античные мотивы проникают к нему через посредство средневековых
источников, в монастырско-христианском обличии и со всей наивной прелестью
свойственных им анахронизмов; средневековая традиция чувствуется у Генрисона
и в его приемах пользования аллегориями, и в его дидактических тенденциях,
философских отступлениях и концовках.
Близость Генрисона к народной поэзии, однако, опосредствованной для
него некоторыми книжными воздействиями, чувствуется в его стихотворной
пасторали "Робин и Макейн" (Robene and Makyne), сделавшейся первым и в то же
время одним из удачнейших образцов пасторали в шотландской и английской
поэзии. "Робин и Макейн" восходит к пасторалям старофранцузской поэзии, хотя
ее непосредственный французский источник доныне не найден. Французские
пасторали обычно повествуют о любовном приключении рыцаря (или пастуха) и
пастушки, причем герою принадлежит инициатива в любви. У Генрисона
влюбленной оказывается пастушка, и именно ей принадлежит инициатива первого
признания.
Его Робин и Макейн - шотландские пастушок и пастушка, которые ведут
свою любовную беседу на фоне типичного шотландского пейзажа. Однажды пастуху
Робину пастушка Макейн объясняется в любви, но Робин объявляет ей, что ему
некогда думать о нежностях, так как у него много дела с овцами, и Макейн
удаляется с глазами, полными слез. Но с вечерним покоем и прохладой в сердце
самого Робина вкрадывается любовная тоска; он сожалеет о своем грубом отказе
и отправляется на поиски пастушки. Но Макейн слишком оскорблена; теперь она
не хочет о нем и слышать и прогоняет его обратно к стадам, словами старой
песни: "Кто не хочет, когда может получить, не получает ничего, когда
хочет".
В поэме Генрисона об Орфее и Эвридике (Orpheus and Eurydice) впервые
отчетливо чувствуется влияние Чосера. Сюжет заимствован из столь любимого
Чосером Боэция. У Генрисона Орфей, царь фракийский, ищет утраченную Эвридику
на небесах, на солнце и планетах, на земле и, наконец, в преисподней, где,
как и в дантовском аду, он встречает не только Цезаря и Нерона, но и многих
пап и кардиналов. Жалобы тоскующего Орфея полны высокого лиризма.
В "Робине и Макейн" Генрисон употребляет октаву. Поэма об Орфее
написана семистрочной строфой. Эту излюбленную строфическую форму Чосера
Генрисон удерживает также в одной из своих лучших и наиболее зрелых поэм -
"Завещание Крессиды", которая и тематически примыкает к знаменитому
произведению Чосера.
"Завещание Крессиды" (The Testament of Cresseid, 616 стихов) написано
Генрисоном в поздние годы его жизни. В прологе автор рассказывает, как
однажды зимней ночью он, сидя у камина, читал книгу "достославного Чосера" о
Троиле и прекрасной Крессиде и ему представилось, что великий поэт был
неправ, оставив безнаказанной неверную красавицу.
Поэма Генрисона представляет нам Крессиду после того, как она брошена
ее новым любовником Диомедом. Мы видим ее, обезображенную проказой, с
трещеткой в руках, которой она предупреждает всех встречных о своем
приближении. Однажды она встречает Троила, возвращающегося после победы. Они
не узнают друг друга; однако Троил случайно взглянул в лицо прокаженной, и
черты ее искаженного лица внезапно и мимолетно пробудили в нем воспоминание
о той неверной красавице, которую он когда-то так сильно любил. Повинуясь
безотчетному влечению сердца, он бросает ей кошелек, полный золота, и с
тяжелым сердцем скачет дальше. - Крессида берет этот дар, не зная имени
великодушного и щедрого рыцаря; услышав имя Троила, она падает без чувств.
Потрясение оказалось слишком сильным: Крессида умирает от горя и угрызений
совести, произнося свою последнюю жалобу (эта "Жалоба" представляет собою
как бы отдельное лирическое стихотворение, вправленное в поэму, что
подчеркнуто и изменением характера ее строф - девятистрочных, в отличие от
семистрочных строф всей поэмы). Кольцо, которое Крессида некогда получила от
Троила, отослано ему обратно с известием о ее смерти. Троил велит
воздвигнуть на ее могиле памятник и написать на нем золотыми буквами: "Под
этим камнем лежит троянка Крессида. После высшей славы узнала она горькую
нужду. Проказа сразила ее - а вот она мертва". Античный сюжет окрашивается у
Генрисона шотландским колоритом; несмотря на упоминания о Венере и Купидоне,
можно подумать, что действие происходит на одной из проезжих дорог
Шотландии. В этой поэме Генрисона много пафоса и сурового величия, которого
не ослабляют и рассеянные в ней моралистические отступления и обобщения.
К поздней поре творчества Генрисона относятся также его "Басни".
Исследователи нередко называют Англию родиной средневековой басни; здесь с
ранних времен нормандского завоевания обращалось много басенных и
родственных им сборникоов на трех языках, - французском, латинском и
английском. Начиная с XII в., ходило по рукам много латинских басен,
которыми охотно пользовались проповедники и сочинители назидательных
повествований - "примеров" (exempla). Однако древнейшие дошедшие до нас
тексты басен, писанные в Англии и Шотландии, исключительно латинские и
французские; о существования басенных сборников на английском языке мы можем
только догадываться. Самыми, ранними из сохранившихся являются семь басен
Лидгейта, возникшие в начале XV в., и басни Генрисона, относящиеся к
последней четверти этого века.
Генрисон может быть назван создателем литературной басни в новой
английской литературе. Собрание его басен (Morall Fables of Esope the
Phrygian) открывается типичным средневековым видением. Летом, в саду, среди
зелени и цветников, является поэту, сам Эзоп, конечно, в средневековом
наряде, - на голове его "пурпуровый капюшон, отделанный шелком", - и
рассказывает свои басни, числом тринадцать. Это - известные эзоповские
басни, заимствованные из различных средневековых источников, - из Лидгейта,
из анонимных латинских прозаических басен и др.; чувствуются также и иные
влияния, прежде всего Чосера: у него не только заимствован сюжет третьей
басни Генрисона (The Taill of Chantecleir and the Foxe), но и все басни
вообще написаны чосеровской семистрочной строфой, как и "Завещание
Крессиды". Многие из басен напоминают автора "Кентерберийских рассказов"
своим теплым юмором и иронической усмешкой. Наиболее популярной стала вторая
басня Генрисона - о деревенской и городской мыши (The Taill of the
uponlandis Mous and the burges Mous), полная тонкой наблюдательности, юмора
и живописных подробностей.
Деревенская и городская мыши - сестры; сколь, однако, различен образ их
жизни! Деревенская живет в своей скромной норке под изгородью и терновым
кустом, в то время как сестрица ее обитает в городе, в знатном доме, словно
какой-нибудь член гильдии и полноправный гражданин. Однажды, прискучив
городской обстановкой и затосковав о приволье полей, городская мышь решает
навестить свою сестрицу; переодевшись паломником и взяв посох в руки,
отправляется она ночью по пустынным тропинкам, сквозь мхи, кустарники,
пустоши и болота Шотландии. Сестра принимает ее со слезами радости,
объятиями и поцелуями; но жилище ее - жалкая трущоба, "без согревающего огня
и приличного освещения", а ужин, предложенный радушной деревенской хозяйкой,
пробуждает лишь отвращение и тошноту в избалованной городской жительнице.
"Прости меня, - говорит она сестрице, - но можно сломать зубы, грызя этот
сухой горох и орехи. Брось эту дыру, переберись, ко мне; ты увидишь, какую
жизнь я веду; моя страстная пятница лучше твоей пасхи!" И вот они
отправляются. Великолепно сервированный ужин - сыр, масло, солод, рыба,
блюда без конца, с шутками, песнями и танцами, - вводит деревенскую
жительницу в новую, неведомую для нее жизнь, полную очарований и соблазнов;
но вскоре обнаруживаются и теневые стороны такого существования. В самый
разгар веселья, в кладовой богатого городского дома, где происходит
пиршество, внезапно появляется эконом. Городская мышь, нисколько не заботясь
о сестре, мгновенно скрывается в известное ей убежище; деревенская, не зная
куда спрятаться, от страха падает в обморок; эконом спешит и быстро уходит,
не заметав ее и громыхая ключами; опасность миновала, но деревенская мышь
все еще без чувств. "Где ты, дорогая сестра? Крикни "пип!", и я найду тебя!"
- кричит ей городская, и, наконец, находит ее, все еще рыдающую и дрожащую;
не без труда удается ее успокоить. Ужин возобновляется, но едва они
принимаются за еду, как в комнату входит кот Гильберт. С быстротой молнии
городская мышь вновь исчезает; ее сестре, израненной, полумертвой, с трудом
удается спрятаться в щель, куда не достигают острые кошачьи когти.
Деревенская мышь в безопасности, но теперь она приходит к выводу, что ее
бедное деревенское существование куда лучше, чем великолепная, но тревожная
жизнь в городе, и спешит в свои поля, в свою жалкую, но надежную норку.
Заключающая басню мораль прославляет бедность как источник всех добродетелей
и отсутствие чрезмерных требований как главное условие счастья и довольства.
Эта басня Генрисона всегда нравилась читателям своей наглядностью и
живописными подробностями повествования. Первая сатира Уайета начинается
также изложением басни о городской и полевой мыши. В конце XVIII в. Роберт
Бернс в стихотворении "К полевой мыши, разоренной моим плугом", описал этого
"пугливого, серенького зверька" с нежностью и лиризмом, но первым в
шотландской поэзии это сделал Генрисон в своей второй басне.
Многочисленные шотландские поэты - современники Генрисона - в
большинстве своем известны нам теперь лишь по имени.
Непрестанные кровавые войны с Англией, а впоследствии борьба внутри
страны в период реформации оказались гибельными для многих шотландских
книгохранилищ и уничтожили большую часть памятников шотландской поэзии.
Помимо ряда анонимных произведений, написанных в Шотландии в конце XV и
начале XVI вв., до нас дошли лишь произведения двух поэтов, пользовавшихся
особенно громкой славой. Это были Вильям Дунбар и Гевин Дуглас.
Вальтер Скотт назвал Дунбара величайшим из шотландских поэтов, не
имевшим соперников в шотландской литературе. Никто из его шотландских
предшественников, современников или последователей не мог сравниться с ним
ни богатством творческой фантазии, ни той поистине виртуозной легкостью, с
какой Дунбар подчинял неподатливый и литературно еще недостаточно
обработанный язык своей родины исключительному разнообразию ритмов и
богатству впервые примененных им на шотландской почве поэтических форм. В
стихотворном новаторстве и мастерстве Дунбар может быть сравним с Чосером.
Повышенное чувство реальной жизни никогда не покидало Дунбара, писал ли
он изысканные поэмы придворно-аллегорического стиля или создавал
фантастические гротески своих сатир. Благодаря сочности, реалистической
убедительности, жизненному правдоподобию созданных им картин творчество его
всегда оставалось живым, нестареющим памятником жизни и быта его времени,
несмотря на архаический языковый покров, в который оно облечено. Это и дало
повод одному из критиков заметить, что Дунбар "имел больше общего с Чосером,
чем асе чосерианцы, вместе взятые". В самом деле, большинство подражателей
Чосера в XV в. как в Англии, так и в Шотландии видели в авторе "Книги
герцогини" и "Птичьего парламента" прежде всего утонченного придворного
художника, в совершенстве владевшего искусством аллегории и артистического
"преображения" действительности. Дунбар также не пренебрег этой стороной его
поэзии; но вопреки всем "чосерианцам" он, подобно своему великому
английскому, предшественнику, мог делаться также лукавым, насмешливым,
жизнерадостным изобразителем окружающей его жизни и именно в этой сфере,
наиболее отвечавшей его дарованию, обрел самого себя. Близость Дунбара к
Чосеру, впрочем, не следует преувеличивать. Они были не только людьми разных
эпох, - их отделяло друг от друга больше столетия, - это были поэты
различных стран, обязанные в своем развитии совершенно иным бытовым,
культурно-историческим и литературным традициям.
Вильям Дунбар (William Dunbar, 1460?-1517? гг.) происходил из
старинного, но обедневшего дворянского рода, генеалогия которого восходит ко
временам нормандского завоевания.
Он родился и провел детские годы в графстве Лотиан, учился в
Сент-Эндрьюском университете и получил здесь степени баккалавра и магистра.
Далее мы на целые двадцать лет почти вовсе теряем его из виду; единственными
источниками наших догадок являются его стихотворения - "Спор Дунбара с
Кеннеди" и, в особенности, небольшое сатирическое "Посещение святого
Франциска", из которого обычно делают вывод, что около 1480 г. Дунбар
вступил послушником в монастырь эдинбургских францисканцев. На самом деле,
для такого заключения у нас слишком мало данных. Более вероятно, что он
попросту воспользовался привилегиями монашеской одежды, чтобы возможно
приятнее и без затрат совершить путешествие в Англию и во Францию. Ряд
путешествий по Европе он предпринял уже в составе посольства короля Якова
IV, но остается загадкой, когда именно на Дунбара обратили внимание при
дворе и что сыграло при этом главную роль, - известность ли его как поэта
или же желание приобщить к посольствам действительно бывалого
путешественника, хорошо знавшего языки и обычаи многих европейских городов.
Достоверно лишь, что в 1500 г. Дунбар получил от короля первую пенсию и что
к этому времени он уже был известен при дворе как поэт.
Ранний период творчества Дунбара, продолжавшийся вплоть до 1501 г.,
представлен, главным образом, рядом его острых и веселых сатирических
стихотворений; все они относятся, повидимому, к тому времени, когда Дунбар
уже находился при дворе и имел возможность наблюдать придворные нравы. Он
выступает здесь как зрелый, сложившийся художник, как бытописатель-сатирик.
Веселые, а то и нескромные стихотворения Дунбара обычно не заключали в себе
в этот период его деятельности какой-нибудь навязчивой морали или
преднамеренного поучения; их отмечала замечательная сочность красок и
резкость очертаний в бытовых зарисовках. То Дунбар пишет забавное
"Новогоднее пожелание" королю, то сочиняет ему нежные любовные песенки, то
создает веселые стихотворные новеллы или пародически осмысленные басни. К
последним относится, например, "Лис и ягненок" (The Tod and the Lamb), где
повествуется об одном из любовных приключений короля, имевшем комический
конец. Король выведен здесь в образе Лиса, героиня приключения - в образе
бедной овечки, а под видом разъяренного волка, от которого, в конце-концов,
Лису приходится скрыться, изображен обманутый муж. Солидной наставительности
басен Генрисона у Дунбара противостоит веселый, светски непринужденный тон
нескромного рассказа, не заключающий в себе никакого морального урока. Еще
более нескромной по своему сюжету является сатира Дунбара "Две замужних
женщины и вдова" (The Two Mariit Wemen and the Wedo) - самое большое по
объему из всех его поэтических произведений (530 стихов), занимающее
обособленное положение в его творчестве также и по своим метрическим
особенностям: это единственное стихотворение Дунбара, написанное
аллитеративным стихом. За бокалом вина беседуют между собой три женщины. Они
не подозревают, что их разговор подслушивает поэт, и поэтому говорят без
всякого стеснения: не стесняется, впрочем, и сам поэт, укладывая в стихи все
их более чем нескромные признания о тайнах любви и брака, о качествах их
мужей и секретах их семейной жизни. В конце поэт, словно выйдя из-за кулис,
обращается к читателю с вопросом, на который, повидимому, не последует
положительного ответа, - кого из трех изображенных перед ним красавиц он
пожелал бы иметь своей женой?
Наблюдения Дунбара не ограничивались придворной сферой; он знал жизнь
гораздо глубже и шире. В том же духе, что и названная сатира, но с сюжетом
из городской мещанской среды, написано Дунбаром стихотворение "Две кумушки"
(The Twa Cummeris) - жанровая картинка в совершенно фламандском вкусе; полны
чудесной живости и самых колоритных бытовых подробностей такие сатиры как
"Известия из залы суда" (Туdlngis Ira the Session), в которой судебное
заседание юмористически описано с точки зрения простого шотландского горца,
или "Допрос дьявола" (The Devlll's Inquest), где Дунбар остро смеется над
виртуозным искусством жителей Эдинбурга всех сословий божиться и клясться на
всевозможные лады. Но подлинным сатирическим шедевром раннего периода
является знаменитое стихотворение Дунбара "К купцам Эдинбурга" (То the
Merchantis of Edinburgh). Здесь дана оживленная картина эдинбургской
городской жизни конца XV в. Дунбар обрушивается в своей сатире на купеческое
сословие, от которого он хотел бы ожидать соблюдения не личной выгоды, а
"общей пользы". Но в Эдинбурге до этого никому нет никакого дела; каждый
живет своими интересами и печется лишь о своих прибылях.
В 1501 г. Дунбар был отправлен в Лондон в составе шотландского
посольства, ехавшего сватать за короля Якова IV английскую принцессу
Маргариту, дочь Генриха VII. Написанное Дунбаром в английской столице
стихотворение "В честь города Лондона" (In Honour of the City of London),
представляет собою разительный контраст его сатире на Эдинбург и
подтверждает чрезвычайную гибкость и разнообразие его стиля. Эта хвалебная,
ода открывает в его творчестве период увлечения "золотыми словесами"
(aureate terms), рассчитанными на изысканный придворный вкус. Средневековый
Лондон едва ли заслуживал прозвания "яшмы блаженств", "драгоценного камня
наслаждений", "карбункула всяческой радости", сияющего "солнцем
справедливости", как его вычурно и манерно именует поэт. В августе 1503 г.
тринадцатилетняя английская принцесса Маргарита отправилась в Эдинбург, но