Страница:
которые, по его признанию, были для него "чем-то вроде посоха страннику".
Прелесть этой пьесы не столько даже в образах Джорджа и Робина, как
представителей народной героики, и не в образе Беттерис, девушки из народа,
отличной от Маргариты в "Бэконе", но столь же обаятельной. Пьесе придают
настоящее очарование бесконечно разнообразные народные сцены, полные и
юмора, и теплоты, и силы. Люди из народа, как сам Джордж и как его alter
ego, Робин, полны мощи и сознания своего достоинства. Они знают, чего хотят,
и бесстрашно, не теряясь ни при каких обстоятельствах, делают свое дело.
Реалистический талант Грина дал в этой драме лучшее, на что был способен.
Приятель Грина Лодж начал также с эвфуистических повестей. Он не был
так плодовит, как Грин, но три его книги не уступали в популярности
гриновским: "Форбоний и Присцерия", "Розалинда, или золотое наследие
Эвфуэса" и "Тень Эвфуэса, или битва чувств". Лучшая из них, "Розалинда"
(1592 г.), выдержала 10 изданий и вообще родилась под счастливой звездой.
Эту пастушескую историю Шекспир превратил в одну из самых очаровательных
своих комедий - "Как вам это понравится". Любопытно, что сюжет "Розалинды"
Лодж взял из весьма реалистической истории о Гамелине, которая одно время
приписывалась Чосеру. В ней использованы робин-гудовские балладные мотивы,
пасторальные моменты не играют почти никакой роли, а главная нить сюжета
развертывается в борьбе Гамелина со своим старшим братом и в его победе над
ним. У Лоджа пасторальные моменты, напротив, стали основными. И Шекспир
сохранил концепцию Лоджа, обогатив галлерею его персонажей тремя
собственными: Жаком Меланхоликом, Одри и Оселком. Лодж не сошел с этого
пути. Он до конца остался верен эвфуистическому канону. Единственным его
отступлением был памфлет "Набат против ростовщиков" (An Alarum against the
Usurers, 1584 г.), в котором он изображает бессердечные проделки
ростовщиков, как человек, хорошо с ними знакомый по собственному опыту.
На драматургическом поприще Лодж выступил в 1582 г. Из его
самостоятельных пьес нам известна только одна: "Раны гражданской войны" (The
Wounds of Civill War, 1588 г.), напечатанная в 1594 г. Другие до нас не
дошли. Последняя драма Лоджа относится к 1596 г. После этого он больше, не
писал ни пьес, ни повестей, ни стихов. "Раны" написаны белыми стихами,
тяжелыми и необработанными, напоминающими белые стихи его предшественников
по драматургическому творчеству из лондонских юридических корпораций (Лодж
тоже был членом Lincoln's Inn). Сюжет пьесы - попурри из нескольких
биографий Плутарха - изображает борьбу Мария и Суллы, поход Суллы против
Митридата, его диктатуру и смерть. В пьесе много учености, много риторики,
много речей, заставляющих вспоминать красноречие Нортона в "Горбодуке",
много всевозможных ужасов, но нет никаких признаков драматургического
мастерства. Как лирик и как автор беллетристических произведений Лодж был
талантливее.
Нэш следовал за своим другом Грином и так как обладал гораздо более
ярким сатирическим талантом, то его главное произведение "Несчастливый
путешественник, или жизнь Джека Уильтона" (The Unfortunate Traveller, or the
life of Jacke Wilton, 1594 г.) лучше, чем гриновские опыты в этом
направлении, отвечало задачам плутовского жанра. Картина, развернутая Нэшем
в его книге, написана широкой кистью. Это - история маленького пажа,
шустрого и ловкого повесы, который поставил себе задачей стать джентльменом,
что ему и удается. Но прежде чем достигнуть цели, он переживает множество
приключений чуть ли не во всех странах Европы. Нэш заставляет своего героя
встречаться с Томасом Мором, быть свидетелем казни Иоанна Лейденского,
видеть Пьетро Аретино, слушать рассуждения Эразма и спор Лютера с
Карльшдтадтом, попасть к Мариньяно в момент разгрома швейцарцев Франциском
I. Жизнь и нравы Нэш живописует просто, сочно, весело. Глаз его метко
выхватывает каждую характерную деталь в одежде людей, в их жестах и
повадках. Особенно хорошо видит и беспощадно изображает он все смешное. К
жертвам своего Джека он не чувствует ни малейшей жалости. Но от испанских
образцов плутовского жанра роман Нэша отличается тем, что изображает не
только комическую стихию жизни; в нем имеются страницы подлинного и большого
трагизма. Книга Нэша может считаться отдаленным прообразом сочинений
позднейших английских романистов XVIII в. (Дефо и др.), у которых плутовской
роман приключений будет еще теснее граничить с романом воспитания.
Для Нэша очень характерно, что в 80-х годах, когда Пиль и Лодж вели
эвфуистические беседы в садах Аркадии, он не дал ни одного
беллетристического в собственном смысле этого слова произведения. Он
занимался чем угодно. Громил педанта Гарвея, писал памфлеты вроде "Анатомии
нелепости" (Anatomy of Absurditie, 1589 г.), где издевался над известными
всем людьми, а художественной литературой начал интересоваться в 90-х годах.
"Джеку Уильтону" предшествовал памфлет "Мольбы к чорту Пирса без гроша"
(Pierce Penylless, his Supplication to the Divell, 1592 г.), в котором Нэш
выводит несколько модных в то время типов.
Нэш не был беллетристом по призванию. Он был публицистом памфлетного
стиля, вроде Пьетро Аретино, которым он восторгался. Для этого у него были
все данные: смелость, убежденность, великолепный сочный язык с богатейшим
словарем (недаром считают, что его проза ближе всего к прозе Шекспира),
очень неожиданные, иной раз вычурные обороты, зато бьющие без промаха.
Ближайшему поколению его писания остались неизвестными, но уже Дефо, как
полагают, мог его знать и мог многому у него научиться.
Вклад Нэша в английскую драматургию в настоящее время трудно
охарактеризовать сколько-нибудь отчетливо. Из его пьес одна, по-видимому,
самая яркая, "Собачий остров" (Isle of Dogs), никогда не была даже
напечатана. После ее представления в 1597 г. все лондонские театры были
закрыты, а автор попал в тюрьму. Доля его участия в "Дидоне" Марло неясна.
Возможно, что он ограничился тем, что только приготовил к печати пьесу,
оставшуюся недоделанной вследствие внезапной смерти автора. Единственно, по
какой пьесе мы можем судить о нем, - это "Последняя воля и завещание
Семмерса" (A Pleasant Gomedie, called Summers' last Will and Testament, 1592
г.). Семмерс был придворным шутом при Генрихе VIII, и Нэш сделал его героем
небольшой придворной комедии, лишенной сюжета. В ней имеются элементы
моралите и элементы "маски"; в ней много намеков, которые теперь уже нельзя
расшифровать; в ней есть несколько едких выпадов по адресу Лили и
заключительное славословие по адресу "Элизы". Но жанр, к которому
принадлежит "Завещание Семмерса", не позволяет Нэшу развернуть ту сторону
своего дарования, которая составляла его силу - сатиру. "Собачий остров" в
этом отношении, повидимому, был более типичным образцом его драматургии: об
этом единогласно свидетельствуют и успех пьесы у публики, и то своеобразное
признание ее достоинства администрацией, которое выразилось в отправлении
Нэша в узилище. Он, очевидно, задел людей, гораздо менее безопасных, чем
Лили. И пострадал.
Нэш был прирожденный сатирик. "Смелый юный Ювенал" - назвал его Мерес.
Лучшее, на что он был способен, Нэш, как и Лодж, дал в прозе.
В драматургии "университетских умов", включая Марло, был завершен
важный этап эволюции английского театра. До них шло нащупывание путей;
создавались, вернее намечались, крупные разделы: трагедии, комедии,
исторической хроники; сводились воедино приемы, унаследованные от моралите и
интерлюдий, заимствованные у классиков и итальянцев. Но не было еще ни
настоящего поэтического мастерства, ни подлинного реализма в изображении
жизни. До Лили драма не владела художественным прозаическим языком, до Марло
не владела художественным белым стихом, до Кида не владела искусством
ведения интриги. Все это пришло вместе с произведениями "университетских
умов". Литература сначала непосредственно отзывалась на призывы жизни
реалистическими зарисовками "Эвфуэса", памфлетами и плутовской
беллетристикой Грина и Нэща. А одновременно шло поэтическое претворение
действительности в драме, уже овладевшей приемами художественного
творчества. В этом отношении пьесы Грина, который не был гениальным
зачинателем, как Марло, но обладал великолепным чутьем действительности,
дали очень много. И Грин, и Нэш как писатели, находившиеся в самой гуще
жизни, хорошо знакомые с настроениями низов, изображают в своих
произведениях настоящих людей и настоящую жизнь. Если в театре
"романтический" аппарат при известных условиях мог встречать одобрение и
сочувствие, то в беллетристике романтика в стиле "Мамилии", "Пандосто",
"Ткани Пенелопы" и "Розалинды" явно выходила из моды. Лодж сделал из этого
наблюдения тот вывод, что перестал писать; Грин, талант более гибкий и более
реалистический, перешел к бытовым очеркам, а Нэш, подхватывая его
инициативу, дал волю реалистической сатире в жанре плутовского романа.
На сцене держалась та драма, которую современники называли
"романтической". Но в ней действуют живые люди и изображаются ситуации,
отнюдь не фантастические, а реальные. И - что важнее всего - реализм,
который в ней царит, - народный, демократический. Он выводит на сцену
опоэтизированных людей из народа. Таковы три лучшие пьесы Грина: "Бэкон",
"Яков IV" и "Джордж Грин". В них народно-реалистический дух выступает все
больше на первый план за счет отвлеченностей моралите, голого протоколизма
таких исторических пьес, как "Раны гражданской войны", и утонченностей
прециозно-пасторального стиля.
В творчестве "университетских умов" уже складывается тот реалистический
стиль Возрождения, которому предстояло, пройдя следующую ступень своего
развития в творчестве Марло, достигнуть наивысшего расцвета в драматургии
Шекспира.
МАРЛО
Не будь драм Марло - не было бы естественной связи между старой
драматургией и Шекспиром. Шекспир, видимо, и сам это понимал, потому что
только Марло он оказал честь, которой не оказывал никому, упомянув его в
одной из своих пьес.
Кристофер Марло (Christopher Marlowe, 1564-1593 гг.) был сыном
кентерберийского сапожника. Благодаря поддержке друзей он получил
возможность поступить в Кембриджский университет. Его, вероятно,
предполагали сделать священником, как большинство небогатых студентов,
учившихся в университетах. Эта перспектива, ослепительная с точки зрения
горизонтов сапожной мастерской, рушилась необыкновенно быстро; по всему
своему складу юноша совсем не подходил для звания священника.
Имеются смутные сведения, что уже в студенческие годы он выполнял
какие-то правительственные миссии, связанные даже с поездкой на континент.
Усердия к учению он обнаруживал мало, особенно после того, как получил
степень баккалавра; был своеволен и дисциплине поддавался туго; часто
исчезал надолго из Кембриджа. Совет университета был склонен отказать ему в
степени магистра, но давление со стороны Тайного совета, очевидно
вознаграждавшего Марло за его таинственную службу, сломило сопротивление
университетского начальства, и начальство, стиснув зубы, вручило заблудшему
сыну магистерский диплом. Получив степень, Марло в Кембридже не остался, а
отправился в Лондон искать счастья. Это было в 1587 г.
Как и Грин, он предложил свои услуги театрам. Имеются сведения, тоже
смутные, что он пробовал силы и как актер, но очень скоро должен был
оставить мечты об артистических лаврах, так как повредил ногу и стал
хромать. Он отдался преимущественно драматургическому творчеству. Хронология
его писаний в значительной степени предположительна, ибо все его вещи, за
исключением обеих частей "Тамерлана", напечатаны после его смерти. В
настоящее время принято считать более или менее твердым следующий порядок.
Две части "Тамерлана Великого" (Tamburlaine the Great, etc.) написаны в 1587
и 1588 гг.; "Трагическая история доктора Фауста" (The tragicall History of
Dr. Faustus) - в конце 1588 или в начале 1589 г.; "Мальтийский еврей" (The
Famous Tragedy of the Jew of Malta) - в 1589 г.; "Эдуард II" (The
troublesome reigne and lamentable death of Edward the Second, etc.) - зимой
1592/93 г.; "Парижская резня" (The Massacre at Paris) - в начале 1593 г. Что
касается "Дидоны, царицы карфагенской" (The tragedy of Dido, Queene of
Carthage, 1593 г.), то в том виде, в каком она попала в руки Нэша,
выпустившего ее в свет, она, повидимому, была написана еще в Кембридже. Доля
Нэша, поставившего свое имя рядом с именем Марло на обложке, не поддается
определению. Поэма "Геро и Леандр" (Hero and Leander) - лебединая песнь
Марло. Она была оборвана его смертью и закончена впоследствии Чапменом.
Переводы из Овидия, Лукана и эпиграмм относятся к кембриджскому периоду.
Вместе с "Дидоной" и поэмой "Геро и Леандр" эти переводы указывают на то,
что в университете Марло много занимался классиками. Комедия Марло "Праздник
девушки" (Maiden's Holiday) до нас не дошла.
Биографические сведения о Марло так же скудны, как и сведения о
Шекспире и о большинстве других "университетских умов". Но в последнее
время, благодаря трудолюбию его английских биографов, выяснилось все-таки
кое-что новое.
Марло приехал в Лондон в 1587 г., на семь лет позже Грина, на два года
позже Шекспира. Грин, - как и Пиль с Нэшем, как и Лодж по началу, делил
время между театром и притонами, Шекспир - между театром и
аристократическими кружками. Марло пошел по тому же пути, но иначе, чем
Шекспир.
Прежде всего, что это были за кружки и что вызвало их к жизни? Мы мало
о них знаем, но едва ли можно сомневаться, что людей, там собиравшихся,
объединяли интересы к литературе, больше всего к классической, потом к
итальянской, и что там велись беседы по самым разнообразным вопросам
культурного и философского характера. В эти кружки были вхожи не только
представители знати. Туда старались привлекать людей и иного звания, если от
них можно было чему-нибудь научиться, если они могли чем-нибудь позабавить
или дать материал для интересных бесед. Больше, чем о других кружках, мы
знаем о двух. Один из них группировался вокруг графа Саутгемптона и графа
Эссекса. В него входили и другие представители молодого дворянства, близкие
ко двору. Там оказался Шекспир; какими путями - мы не знаем.
Другой кружок собирался в доме сэра Вальтера Ролея, героя, увенчанного
свежими лаврами морских побед над испанцами, ученого, философа, историка и
поэта. Его, как и Эссекса, ждала плаха, но позднее, при Якове, который
должен был положить его голову на алтарь испанской дружбы. У Ролея и его
друзей интересы были более широкие, чем в кружке Саутгемптона. В эти годы
сэр Вальтер больше всего интересовался религиозной философией и, повидимому,
собирал материал для двух своих трактатов по этим вопросам: "Душа" (The
Soul) и "Скептик", (The Sceptic), в которых проводятся взгляды, явно
вольнодумные, проникнутые и материалистическими и атеистическими нотами. Не
следует забывать, что в 1583-1585 гг. в Англии проживал один из первых
провозвестников нового материализма - Джордано Бруно. Он был почетным гостем
французского посла в Лондоне Мовисьера, был знаком с Лейстером и Фрэнсисом
Уолсингемом, дружил с Филиппом Сиднеем. Вполне возможно, что он встречался и
с Ролеем.
Вокруг Ролея в это время группировались люди, разделявшие его
религиозно-философские интересы. Мы знаем о них несколько больше, чем о
людях, которые вместе с Шекспиром бывали у Саутгемптона. Это - его брат
Кэрью; это - Томас Гарриот, математик, имя которого хорошо известно
специалистам, ибо он - один из создателей учения об алгебраических формулах,
предвосхитивший открытия Декарта в области аналитической геометрии,
открывший несколько планет и наблюдавший солнечные пятна; это - Вальтер
Уорнер, друг Гарриота, тоже математик, помогавший Гарриоту в его работах;
это - третий математик, Роберт Хьюз; тут же граф Нортумберленд, общий патрон
всех троих, которые в шутку звались его "тремя волхвами"; еще два
просвещенных аристократа, граф Дерби и сэр Джордж Кэри - будущий лорд
Хансдон; Вильям Уорнер, брат математика, поэт; Томас Аллен, военный,
комендант Портсмутской крепости; Ричард Чомли, эсквайр; образованный
человек; Мэтью Ройден, талантливый поэт; Джордж Чапмен, драматург, не
скрывавший своих республиканских убеждений, и, наконец, Кристофер Марло.
Кружок Ролея был радикальнее, чем кружок Эссекса и Саутгемптона. Ролея и его
друзей занимала больше всего критика религиозных систем и религии как
таковой. Недаром так часто раздавались по их адресу обвинения в атеизме. В
кружке действительно читались атеистические книги. Что понималось под
"атеизмом"? Повидимому, разные вещи, которые очень легко объединялись в
оплаченных показаниях шпионов и провокаторов. Иногда - это не более, как
попытка рационалистического истолкования отдельных мест священного писания.
Эразм значительно раньше и в иной, более тревожной, обстановке позволял себе
высказывания более резкие и смелые, но в этом не усматривали
непосредственной опасности, ибо в них отсутствовала политическая пропаганда.
То, что вызывало подозрения правительства в отношении ролеевского кружка,
насколько мы можем судить сейчас, был именно элемент политической
пропаганды, вносимый в религиозно-философские разговоры некоторыми из друзей
сэра Вальтера. О Томасе Аллене, например, говорили, - к счастью для него,
уже после его смерти, - что он "великий богохульник и легкомысленно
отзывался о религии", что он не ходил в церковь, что, когда в последние часы
его стали убеждать подумать о душе, он отвечал кощунственными словами.
Гораздо тяжелее обвинения по адресу Ричарда Чомли. Приставленный к нему
провокатор рассказывает, что, когда Чомли стал предлагать ему присоединиться
к своим преступным замыслам, он сделал вид, что соглашается, так как хотел
"выведать тайны их дьявольских сердец" и лучше проникнуть в планы
"вовлечения в атеизм подданных ее величества". "Они намереваются после
смерти ее величества поставить короля из собственной среды и жить согласно
собственным законам; это, - по словам Чомли, - совершится легко, ибо в
непродолжительном времени, благодаря пропаганде его и его друзей, у них
будет столько же сторонников, сколько у любой религии". Вероятно, и о других
имелись такие же сведения, потому что многие из друзей Ролея подвергались
преследованиям. Самого Ролея не трогали; он был слишком близок ко двору; но
другие не были защищены такими щитами. Гарриот должен был уехать в Америку,
Ройден - в Шотландию, Чомли попал в тюрьму.
Но, повидимому, никто не вызывал такой тревоги у тайной полиции и никто
не казался таким опасным, как Марло. Поэтому и расправа с ним была
беспощадной.
История травли поэта - сложная. Весною 1593 г. стали расти цены на
продовольствие. В народе виновниками дороговизны считали фламандцев,
выписанных правительством в качестве специалистов текстильной техники; они
были ненавистны ремесленникам, у которых отбивали хлеб. Ропот мало-помалу
перешел в волнения: подмастерья стали громить продовольственные лавки,
склады, а заодно и публичные дома. В обращении появились прокламации, и
полиция начала искать их авторов. Пошли обыски у писателей и, между прочим,
по каким-то подозрениям, явились к Томасу Киду. Прокламаций не нашли, а
нашли какой-то "атеистический трактат". Кид показал, что рукопись эта
принадлежит не ему, а Марло, с которым он раньше жил и работал в одной
комнате. Кида тем не менее посадили, а с Марло взяли подписку, что он явится
в назначенный день для дачи показаний на заседание Тайного совета. Но
кто-то, не то очень влиятельное частное лицо, не то лорды Тайного совета,
были заинтересованы в том, чтобы Марло не давал своих показаний. И Марло был
устранен.
Он проживал в это время неподалеку от Лондона в Чизльгерсте, имении
сэра Томаса Уолсингема, двоюродного брата умершего в 1590 г. сэра Фрэнсиса
Уолсингема, главы внутренней и внешней тайной полиции Елизаветы. Сэр Томас и
сам был человеком, по полицейской части очень заслуженным, ибо принимал
участие в изобличении и поимке католического заговорщика Антони Бэбингтона,
которому едва не удалось похитить из заключения Марию Стюарт. Под его
началом работал один из крупнейших тайных агентов правительства, провокатор
Роберт Полей, тоже заслуживший лавры в деле Бэбингтона. Возможно, что Марло
уже давно был на примете у Уолсингема как опасный человек, и тот делал все,
чтобы иметь его на случай необходимости под рукой. Возможно, что в
распоряжении сэра Томаса уже были шпионские сведения вроде тех, которые
позднее, после смерти Марло, сообщил Томас Кид: что поэт читал на собраниях
у Ролея разные атеистические книги, что он издевался над священным писанием,
дерзко, где придется, пропагандировал свои антирелигиозные взгляды: по
городу, среди друзей за столом, у книжных лавок под собором св. Павла.
Расправа с Марло была поручена Роберту Полею. 30 мая Полей вернулся из
очередной шпионской экспедиции за границу, привлек двух подручных, подстать
себе, вора Николаса Скирса и Ингрэма Фризера, крайне темную личность, и в
тот же день нашел Марло в Дептфорде, близ Гринвича. Втроем - шпион, жулик и
вор - они завлекли поэта в трактир, где он провел с ними целый день, а
вечером в инсценированной ссоре был убит Фризером, воткнувшим ему в глаз
кинжал. Это было самое настоящее полицейское, провокаторское убийство. Там
не было ничего похожего на романическую интригу, которую придумали пуритане,
подхватил Фрэнсис Мерес и обработал потом Людвиг Тик в своей новелле о Марло
- "Жизнь поэта". Не было никакой любовной авантюры, никакого соперничества
из-за трактирной красотки. А была настоящая политическая ловушка, устроенная
человеку, ставшему неудобным. На суде все трое соучастников единодушно
показали, что Марло сам начал ссору и что Фризер прибег к законной
самозащите. Других свидетелей не было. Суд поспешил оправдать убийцу, а
чтобы у него не было неприятностей в дальнейшем, кто-то добился для него
полного помилования от Елизаветы.
Смерть Марло успокоила лордов Тайного совета и пролила бальзам на души
пуритан, встревоженных вольнодумством его произведений. Нужно думать, что
подлинные обстоятельства гибели поэта стали известны, да и то в тесных
кругах, значительно позднее. В числе тех, кто искренне его жалел, был
Шекспир. У нас нет положительных указаний на то, что они были знакомы.
Существуют многочисленные гипотезы об их соавторстве в разных пьесах
("Генрих VI", "Тит Андроник"), но все они основаны лишь на данных
стилистического анализа. Во всяком случае Шекспиру были известны пьесы
Марло, и он очень многим ему обязан. И есть косвенное указание, что Шекспир
высоко ценил трагически погибшего гениального собрата. Он помянул Марло в
комедии "Как вам это понравится". Пьеса написана в 1599 г. Не значит ли это,
что Шекспир только теперь узнал тайну его убийства?
Одно место (III, 5) в комедии относится к Марло совершенно бесспорно.
Это - слова пастушки Фебы, внезапно влюбившейся в переодетую юношей
Розалинду:
Теперь пастух умерший,
Я поняла всю силу слов твоих:
"Тот не любил, кто не влюбился сразу".
Феба вспоминает строку из поэмы Марло "Геро и Леандр", которую в то
время все читали, с упоением и многие знали чуть ли не наизусть. И для всех,
конечно, было ясно, кто скрывается под нежным пасторальным псевдонимом.
Возможно, что и другое место (III, 3) тоже относится к Марло.
Все эти скудные сведения, в значительной мере лишенные конкретного
характера и представляющие плод домыслов и догадок, все-таки дают какое-то
понятие о Марло человеке. Он безрассудно, до дерзости, смел и не хочет
сознавать опасности своего образа действий. Ибо он опьянен мыслями, которые
зреют в его голове. А они бьют не только по догматам пуритан, но и по устоям
епископальной церкви. Мало того, критика религии смыкается у него с критикой
политической системы. Все это прорывается в застольных беседах, в разговорах
с мало знакомыми людьми, облекается в нарочито боевые формулировки,
проповедуется вызывающим тоном. В общении с людьми Марло был скорее,
повидимому, мягким и добрым человеком. В одной поэме о нем говорится: "Милый
Кит Марло". Нэш поминает его теплыми словами: "Бедный покойный Кит Марло".
Но когда он начинал говорить о религии или политике, он превращался в
трибуна, стиль которого мы можем без труда представить себе по огненным
монологам его героев. И, конечно, его "атеизм", от которого Грин на своем
смертном одре не то дружески, не то провокаторски увещевал его отречься,
совсем непохож на простое рационалистическое толкование библии. Тут он
становится нетерпим и горяч до последней степени. На эту особенность его
характера указывал хорошо знавший его Кид в письме к лорду Паккерингу: "Он
был несдержан и сердцем жесток".
Две части "Тамерлана" и "Фауст" составляют одну семью. Они - погодки.
Они богаты идеями, и идеи их - в тесном родстве. У них общий тон, одинаковое
построение. Марло как бы совершенно не заботится о драматически
целесообразной организации сюжета. Сцены бегут одна за другой в определенном
порядке, но если бы, - разумеется, после экспозиции, - их последовательность
изменилась, зритель бы этого не почувствовал. Ибо их сцепление не
Прелесть этой пьесы не столько даже в образах Джорджа и Робина, как
представителей народной героики, и не в образе Беттерис, девушки из народа,
отличной от Маргариты в "Бэконе", но столь же обаятельной. Пьесе придают
настоящее очарование бесконечно разнообразные народные сцены, полные и
юмора, и теплоты, и силы. Люди из народа, как сам Джордж и как его alter
ego, Робин, полны мощи и сознания своего достоинства. Они знают, чего хотят,
и бесстрашно, не теряясь ни при каких обстоятельствах, делают свое дело.
Реалистический талант Грина дал в этой драме лучшее, на что был способен.
Приятель Грина Лодж начал также с эвфуистических повестей. Он не был
так плодовит, как Грин, но три его книги не уступали в популярности
гриновским: "Форбоний и Присцерия", "Розалинда, или золотое наследие
Эвфуэса" и "Тень Эвфуэса, или битва чувств". Лучшая из них, "Розалинда"
(1592 г.), выдержала 10 изданий и вообще родилась под счастливой звездой.
Эту пастушескую историю Шекспир превратил в одну из самых очаровательных
своих комедий - "Как вам это понравится". Любопытно, что сюжет "Розалинды"
Лодж взял из весьма реалистической истории о Гамелине, которая одно время
приписывалась Чосеру. В ней использованы робин-гудовские балладные мотивы,
пасторальные моменты не играют почти никакой роли, а главная нить сюжета
развертывается в борьбе Гамелина со своим старшим братом и в его победе над
ним. У Лоджа пасторальные моменты, напротив, стали основными. И Шекспир
сохранил концепцию Лоджа, обогатив галлерею его персонажей тремя
собственными: Жаком Меланхоликом, Одри и Оселком. Лодж не сошел с этого
пути. Он до конца остался верен эвфуистическому канону. Единственным его
отступлением был памфлет "Набат против ростовщиков" (An Alarum against the
Usurers, 1584 г.), в котором он изображает бессердечные проделки
ростовщиков, как человек, хорошо с ними знакомый по собственному опыту.
На драматургическом поприще Лодж выступил в 1582 г. Из его
самостоятельных пьес нам известна только одна: "Раны гражданской войны" (The
Wounds of Civill War, 1588 г.), напечатанная в 1594 г. Другие до нас не
дошли. Последняя драма Лоджа относится к 1596 г. После этого он больше, не
писал ни пьес, ни повестей, ни стихов. "Раны" написаны белыми стихами,
тяжелыми и необработанными, напоминающими белые стихи его предшественников
по драматургическому творчеству из лондонских юридических корпораций (Лодж
тоже был членом Lincoln's Inn). Сюжет пьесы - попурри из нескольких
биографий Плутарха - изображает борьбу Мария и Суллы, поход Суллы против
Митридата, его диктатуру и смерть. В пьесе много учености, много риторики,
много речей, заставляющих вспоминать красноречие Нортона в "Горбодуке",
много всевозможных ужасов, но нет никаких признаков драматургического
мастерства. Как лирик и как автор беллетристических произведений Лодж был
талантливее.
Нэш следовал за своим другом Грином и так как обладал гораздо более
ярким сатирическим талантом, то его главное произведение "Несчастливый
путешественник, или жизнь Джека Уильтона" (The Unfortunate Traveller, or the
life of Jacke Wilton, 1594 г.) лучше, чем гриновские опыты в этом
направлении, отвечало задачам плутовского жанра. Картина, развернутая Нэшем
в его книге, написана широкой кистью. Это - история маленького пажа,
шустрого и ловкого повесы, который поставил себе задачей стать джентльменом,
что ему и удается. Но прежде чем достигнуть цели, он переживает множество
приключений чуть ли не во всех странах Европы. Нэш заставляет своего героя
встречаться с Томасом Мором, быть свидетелем казни Иоанна Лейденского,
видеть Пьетро Аретино, слушать рассуждения Эразма и спор Лютера с
Карльшдтадтом, попасть к Мариньяно в момент разгрома швейцарцев Франциском
I. Жизнь и нравы Нэш живописует просто, сочно, весело. Глаз его метко
выхватывает каждую характерную деталь в одежде людей, в их жестах и
повадках. Особенно хорошо видит и беспощадно изображает он все смешное. К
жертвам своего Джека он не чувствует ни малейшей жалости. Но от испанских
образцов плутовского жанра роман Нэша отличается тем, что изображает не
только комическую стихию жизни; в нем имеются страницы подлинного и большого
трагизма. Книга Нэша может считаться отдаленным прообразом сочинений
позднейших английских романистов XVIII в. (Дефо и др.), у которых плутовской
роман приключений будет еще теснее граничить с романом воспитания.
Для Нэша очень характерно, что в 80-х годах, когда Пиль и Лодж вели
эвфуистические беседы в садах Аркадии, он не дал ни одного
беллетристического в собственном смысле этого слова произведения. Он
занимался чем угодно. Громил педанта Гарвея, писал памфлеты вроде "Анатомии
нелепости" (Anatomy of Absurditie, 1589 г.), где издевался над известными
всем людьми, а художественной литературой начал интересоваться в 90-х годах.
"Джеку Уильтону" предшествовал памфлет "Мольбы к чорту Пирса без гроша"
(Pierce Penylless, his Supplication to the Divell, 1592 г.), в котором Нэш
выводит несколько модных в то время типов.
Нэш не был беллетристом по призванию. Он был публицистом памфлетного
стиля, вроде Пьетро Аретино, которым он восторгался. Для этого у него были
все данные: смелость, убежденность, великолепный сочный язык с богатейшим
словарем (недаром считают, что его проза ближе всего к прозе Шекспира),
очень неожиданные, иной раз вычурные обороты, зато бьющие без промаха.
Ближайшему поколению его писания остались неизвестными, но уже Дефо, как
полагают, мог его знать и мог многому у него научиться.
Вклад Нэша в английскую драматургию в настоящее время трудно
охарактеризовать сколько-нибудь отчетливо. Из его пьес одна, по-видимому,
самая яркая, "Собачий остров" (Isle of Dogs), никогда не была даже
напечатана. После ее представления в 1597 г. все лондонские театры были
закрыты, а автор попал в тюрьму. Доля его участия в "Дидоне" Марло неясна.
Возможно, что он ограничился тем, что только приготовил к печати пьесу,
оставшуюся недоделанной вследствие внезапной смерти автора. Единственно, по
какой пьесе мы можем судить о нем, - это "Последняя воля и завещание
Семмерса" (A Pleasant Gomedie, called Summers' last Will and Testament, 1592
г.). Семмерс был придворным шутом при Генрихе VIII, и Нэш сделал его героем
небольшой придворной комедии, лишенной сюжета. В ней имеются элементы
моралите и элементы "маски"; в ней много намеков, которые теперь уже нельзя
расшифровать; в ней есть несколько едких выпадов по адресу Лили и
заключительное славословие по адресу "Элизы". Но жанр, к которому
принадлежит "Завещание Семмерса", не позволяет Нэшу развернуть ту сторону
своего дарования, которая составляла его силу - сатиру. "Собачий остров" в
этом отношении, повидимому, был более типичным образцом его драматургии: об
этом единогласно свидетельствуют и успех пьесы у публики, и то своеобразное
признание ее достоинства администрацией, которое выразилось в отправлении
Нэша в узилище. Он, очевидно, задел людей, гораздо менее безопасных, чем
Лили. И пострадал.
Нэш был прирожденный сатирик. "Смелый юный Ювенал" - назвал его Мерес.
Лучшее, на что он был способен, Нэш, как и Лодж, дал в прозе.
В драматургии "университетских умов", включая Марло, был завершен
важный этап эволюции английского театра. До них шло нащупывание путей;
создавались, вернее намечались, крупные разделы: трагедии, комедии,
исторической хроники; сводились воедино приемы, унаследованные от моралите и
интерлюдий, заимствованные у классиков и итальянцев. Но не было еще ни
настоящего поэтического мастерства, ни подлинного реализма в изображении
жизни. До Лили драма не владела художественным прозаическим языком, до Марло
не владела художественным белым стихом, до Кида не владела искусством
ведения интриги. Все это пришло вместе с произведениями "университетских
умов". Литература сначала непосредственно отзывалась на призывы жизни
реалистическими зарисовками "Эвфуэса", памфлетами и плутовской
беллетристикой Грина и Нэща. А одновременно шло поэтическое претворение
действительности в драме, уже овладевшей приемами художественного
творчества. В этом отношении пьесы Грина, который не был гениальным
зачинателем, как Марло, но обладал великолепным чутьем действительности,
дали очень много. И Грин, и Нэш как писатели, находившиеся в самой гуще
жизни, хорошо знакомые с настроениями низов, изображают в своих
произведениях настоящих людей и настоящую жизнь. Если в театре
"романтический" аппарат при известных условиях мог встречать одобрение и
сочувствие, то в беллетристике романтика в стиле "Мамилии", "Пандосто",
"Ткани Пенелопы" и "Розалинды" явно выходила из моды. Лодж сделал из этого
наблюдения тот вывод, что перестал писать; Грин, талант более гибкий и более
реалистический, перешел к бытовым очеркам, а Нэш, подхватывая его
инициативу, дал волю реалистической сатире в жанре плутовского романа.
На сцене держалась та драма, которую современники называли
"романтической". Но в ней действуют живые люди и изображаются ситуации,
отнюдь не фантастические, а реальные. И - что важнее всего - реализм,
который в ней царит, - народный, демократический. Он выводит на сцену
опоэтизированных людей из народа. Таковы три лучшие пьесы Грина: "Бэкон",
"Яков IV" и "Джордж Грин". В них народно-реалистический дух выступает все
больше на первый план за счет отвлеченностей моралите, голого протоколизма
таких исторических пьес, как "Раны гражданской войны", и утонченностей
прециозно-пасторального стиля.
В творчестве "университетских умов" уже складывается тот реалистический
стиль Возрождения, которому предстояло, пройдя следующую ступень своего
развития в творчестве Марло, достигнуть наивысшего расцвета в драматургии
Шекспира.
МАРЛО
Не будь драм Марло - не было бы естественной связи между старой
драматургией и Шекспиром. Шекспир, видимо, и сам это понимал, потому что
только Марло он оказал честь, которой не оказывал никому, упомянув его в
одной из своих пьес.
Кристофер Марло (Christopher Marlowe, 1564-1593 гг.) был сыном
кентерберийского сапожника. Благодаря поддержке друзей он получил
возможность поступить в Кембриджский университет. Его, вероятно,
предполагали сделать священником, как большинство небогатых студентов,
учившихся в университетах. Эта перспектива, ослепительная с точки зрения
горизонтов сапожной мастерской, рушилась необыкновенно быстро; по всему
своему складу юноша совсем не подходил для звания священника.
Имеются смутные сведения, что уже в студенческие годы он выполнял
какие-то правительственные миссии, связанные даже с поездкой на континент.
Усердия к учению он обнаруживал мало, особенно после того, как получил
степень баккалавра; был своеволен и дисциплине поддавался туго; часто
исчезал надолго из Кембриджа. Совет университета был склонен отказать ему в
степени магистра, но давление со стороны Тайного совета, очевидно
вознаграждавшего Марло за его таинственную службу, сломило сопротивление
университетского начальства, и начальство, стиснув зубы, вручило заблудшему
сыну магистерский диплом. Получив степень, Марло в Кембридже не остался, а
отправился в Лондон искать счастья. Это было в 1587 г.
Как и Грин, он предложил свои услуги театрам. Имеются сведения, тоже
смутные, что он пробовал силы и как актер, но очень скоро должен был
оставить мечты об артистических лаврах, так как повредил ногу и стал
хромать. Он отдался преимущественно драматургическому творчеству. Хронология
его писаний в значительной степени предположительна, ибо все его вещи, за
исключением обеих частей "Тамерлана", напечатаны после его смерти. В
настоящее время принято считать более или менее твердым следующий порядок.
Две части "Тамерлана Великого" (Tamburlaine the Great, etc.) написаны в 1587
и 1588 гг.; "Трагическая история доктора Фауста" (The tragicall History of
Dr. Faustus) - в конце 1588 или в начале 1589 г.; "Мальтийский еврей" (The
Famous Tragedy of the Jew of Malta) - в 1589 г.; "Эдуард II" (The
troublesome reigne and lamentable death of Edward the Second, etc.) - зимой
1592/93 г.; "Парижская резня" (The Massacre at Paris) - в начале 1593 г. Что
касается "Дидоны, царицы карфагенской" (The tragedy of Dido, Queene of
Carthage, 1593 г.), то в том виде, в каком она попала в руки Нэша,
выпустившего ее в свет, она, повидимому, была написана еще в Кембридже. Доля
Нэша, поставившего свое имя рядом с именем Марло на обложке, не поддается
определению. Поэма "Геро и Леандр" (Hero and Leander) - лебединая песнь
Марло. Она была оборвана его смертью и закончена впоследствии Чапменом.
Переводы из Овидия, Лукана и эпиграмм относятся к кембриджскому периоду.
Вместе с "Дидоной" и поэмой "Геро и Леандр" эти переводы указывают на то,
что в университете Марло много занимался классиками. Комедия Марло "Праздник
девушки" (Maiden's Holiday) до нас не дошла.
Биографические сведения о Марло так же скудны, как и сведения о
Шекспире и о большинстве других "университетских умов". Но в последнее
время, благодаря трудолюбию его английских биографов, выяснилось все-таки
кое-что новое.
Марло приехал в Лондон в 1587 г., на семь лет позже Грина, на два года
позже Шекспира. Грин, - как и Пиль с Нэшем, как и Лодж по началу, делил
время между театром и притонами, Шекспир - между театром и
аристократическими кружками. Марло пошел по тому же пути, но иначе, чем
Шекспир.
Прежде всего, что это были за кружки и что вызвало их к жизни? Мы мало
о них знаем, но едва ли можно сомневаться, что людей, там собиравшихся,
объединяли интересы к литературе, больше всего к классической, потом к
итальянской, и что там велись беседы по самым разнообразным вопросам
культурного и философского характера. В эти кружки были вхожи не только
представители знати. Туда старались привлекать людей и иного звания, если от
них можно было чему-нибудь научиться, если они могли чем-нибудь позабавить
или дать материал для интересных бесед. Больше, чем о других кружках, мы
знаем о двух. Один из них группировался вокруг графа Саутгемптона и графа
Эссекса. В него входили и другие представители молодого дворянства, близкие
ко двору. Там оказался Шекспир; какими путями - мы не знаем.
Другой кружок собирался в доме сэра Вальтера Ролея, героя, увенчанного
свежими лаврами морских побед над испанцами, ученого, философа, историка и
поэта. Его, как и Эссекса, ждала плаха, но позднее, при Якове, который
должен был положить его голову на алтарь испанской дружбы. У Ролея и его
друзей интересы были более широкие, чем в кружке Саутгемптона. В эти годы
сэр Вальтер больше всего интересовался религиозной философией и, повидимому,
собирал материал для двух своих трактатов по этим вопросам: "Душа" (The
Soul) и "Скептик", (The Sceptic), в которых проводятся взгляды, явно
вольнодумные, проникнутые и материалистическими и атеистическими нотами. Не
следует забывать, что в 1583-1585 гг. в Англии проживал один из первых
провозвестников нового материализма - Джордано Бруно. Он был почетным гостем
французского посла в Лондоне Мовисьера, был знаком с Лейстером и Фрэнсисом
Уолсингемом, дружил с Филиппом Сиднеем. Вполне возможно, что он встречался и
с Ролеем.
Вокруг Ролея в это время группировались люди, разделявшие его
религиозно-философские интересы. Мы знаем о них несколько больше, чем о
людях, которые вместе с Шекспиром бывали у Саутгемптона. Это - его брат
Кэрью; это - Томас Гарриот, математик, имя которого хорошо известно
специалистам, ибо он - один из создателей учения об алгебраических формулах,
предвосхитивший открытия Декарта в области аналитической геометрии,
открывший несколько планет и наблюдавший солнечные пятна; это - Вальтер
Уорнер, друг Гарриота, тоже математик, помогавший Гарриоту в его работах;
это - третий математик, Роберт Хьюз; тут же граф Нортумберленд, общий патрон
всех троих, которые в шутку звались его "тремя волхвами"; еще два
просвещенных аристократа, граф Дерби и сэр Джордж Кэри - будущий лорд
Хансдон; Вильям Уорнер, брат математика, поэт; Томас Аллен, военный,
комендант Портсмутской крепости; Ричард Чомли, эсквайр; образованный
человек; Мэтью Ройден, талантливый поэт; Джордж Чапмен, драматург, не
скрывавший своих республиканских убеждений, и, наконец, Кристофер Марло.
Кружок Ролея был радикальнее, чем кружок Эссекса и Саутгемптона. Ролея и его
друзей занимала больше всего критика религиозных систем и религии как
таковой. Недаром так часто раздавались по их адресу обвинения в атеизме. В
кружке действительно читались атеистические книги. Что понималось под
"атеизмом"? Повидимому, разные вещи, которые очень легко объединялись в
оплаченных показаниях шпионов и провокаторов. Иногда - это не более, как
попытка рационалистического истолкования отдельных мест священного писания.
Эразм значительно раньше и в иной, более тревожной, обстановке позволял себе
высказывания более резкие и смелые, но в этом не усматривали
непосредственной опасности, ибо в них отсутствовала политическая пропаганда.
То, что вызывало подозрения правительства в отношении ролеевского кружка,
насколько мы можем судить сейчас, был именно элемент политической
пропаганды, вносимый в религиозно-философские разговоры некоторыми из друзей
сэра Вальтера. О Томасе Аллене, например, говорили, - к счастью для него,
уже после его смерти, - что он "великий богохульник и легкомысленно
отзывался о религии", что он не ходил в церковь, что, когда в последние часы
его стали убеждать подумать о душе, он отвечал кощунственными словами.
Гораздо тяжелее обвинения по адресу Ричарда Чомли. Приставленный к нему
провокатор рассказывает, что, когда Чомли стал предлагать ему присоединиться
к своим преступным замыслам, он сделал вид, что соглашается, так как хотел
"выведать тайны их дьявольских сердец" и лучше проникнуть в планы
"вовлечения в атеизм подданных ее величества". "Они намереваются после
смерти ее величества поставить короля из собственной среды и жить согласно
собственным законам; это, - по словам Чомли, - совершится легко, ибо в
непродолжительном времени, благодаря пропаганде его и его друзей, у них
будет столько же сторонников, сколько у любой религии". Вероятно, и о других
имелись такие же сведения, потому что многие из друзей Ролея подвергались
преследованиям. Самого Ролея не трогали; он был слишком близок ко двору; но
другие не были защищены такими щитами. Гарриот должен был уехать в Америку,
Ройден - в Шотландию, Чомли попал в тюрьму.
Но, повидимому, никто не вызывал такой тревоги у тайной полиции и никто
не казался таким опасным, как Марло. Поэтому и расправа с ним была
беспощадной.
История травли поэта - сложная. Весною 1593 г. стали расти цены на
продовольствие. В народе виновниками дороговизны считали фламандцев,
выписанных правительством в качестве специалистов текстильной техники; они
были ненавистны ремесленникам, у которых отбивали хлеб. Ропот мало-помалу
перешел в волнения: подмастерья стали громить продовольственные лавки,
склады, а заодно и публичные дома. В обращении появились прокламации, и
полиция начала искать их авторов. Пошли обыски у писателей и, между прочим,
по каким-то подозрениям, явились к Томасу Киду. Прокламаций не нашли, а
нашли какой-то "атеистический трактат". Кид показал, что рукопись эта
принадлежит не ему, а Марло, с которым он раньше жил и работал в одной
комнате. Кида тем не менее посадили, а с Марло взяли подписку, что он явится
в назначенный день для дачи показаний на заседание Тайного совета. Но
кто-то, не то очень влиятельное частное лицо, не то лорды Тайного совета,
были заинтересованы в том, чтобы Марло не давал своих показаний. И Марло был
устранен.
Он проживал в это время неподалеку от Лондона в Чизльгерсте, имении
сэра Томаса Уолсингема, двоюродного брата умершего в 1590 г. сэра Фрэнсиса
Уолсингема, главы внутренней и внешней тайной полиции Елизаветы. Сэр Томас и
сам был человеком, по полицейской части очень заслуженным, ибо принимал
участие в изобличении и поимке католического заговорщика Антони Бэбингтона,
которому едва не удалось похитить из заключения Марию Стюарт. Под его
началом работал один из крупнейших тайных агентов правительства, провокатор
Роберт Полей, тоже заслуживший лавры в деле Бэбингтона. Возможно, что Марло
уже давно был на примете у Уолсингема как опасный человек, и тот делал все,
чтобы иметь его на случай необходимости под рукой. Возможно, что в
распоряжении сэра Томаса уже были шпионские сведения вроде тех, которые
позднее, после смерти Марло, сообщил Томас Кид: что поэт читал на собраниях
у Ролея разные атеистические книги, что он издевался над священным писанием,
дерзко, где придется, пропагандировал свои антирелигиозные взгляды: по
городу, среди друзей за столом, у книжных лавок под собором св. Павла.
Расправа с Марло была поручена Роберту Полею. 30 мая Полей вернулся из
очередной шпионской экспедиции за границу, привлек двух подручных, подстать
себе, вора Николаса Скирса и Ингрэма Фризера, крайне темную личность, и в
тот же день нашел Марло в Дептфорде, близ Гринвича. Втроем - шпион, жулик и
вор - они завлекли поэта в трактир, где он провел с ними целый день, а
вечером в инсценированной ссоре был убит Фризером, воткнувшим ему в глаз
кинжал. Это было самое настоящее полицейское, провокаторское убийство. Там
не было ничего похожего на романическую интригу, которую придумали пуритане,
подхватил Фрэнсис Мерес и обработал потом Людвиг Тик в своей новелле о Марло
- "Жизнь поэта". Не было никакой любовной авантюры, никакого соперничества
из-за трактирной красотки. А была настоящая политическая ловушка, устроенная
человеку, ставшему неудобным. На суде все трое соучастников единодушно
показали, что Марло сам начал ссору и что Фризер прибег к законной
самозащите. Других свидетелей не было. Суд поспешил оправдать убийцу, а
чтобы у него не было неприятностей в дальнейшем, кто-то добился для него
полного помилования от Елизаветы.
Смерть Марло успокоила лордов Тайного совета и пролила бальзам на души
пуритан, встревоженных вольнодумством его произведений. Нужно думать, что
подлинные обстоятельства гибели поэта стали известны, да и то в тесных
кругах, значительно позднее. В числе тех, кто искренне его жалел, был
Шекспир. У нас нет положительных указаний на то, что они были знакомы.
Существуют многочисленные гипотезы об их соавторстве в разных пьесах
("Генрих VI", "Тит Андроник"), но все они основаны лишь на данных
стилистического анализа. Во всяком случае Шекспиру были известны пьесы
Марло, и он очень многим ему обязан. И есть косвенное указание, что Шекспир
высоко ценил трагически погибшего гениального собрата. Он помянул Марло в
комедии "Как вам это понравится". Пьеса написана в 1599 г. Не значит ли это,
что Шекспир только теперь узнал тайну его убийства?
Одно место (III, 5) в комедии относится к Марло совершенно бесспорно.
Это - слова пастушки Фебы, внезапно влюбившейся в переодетую юношей
Розалинду:
Теперь пастух умерший,
Я поняла всю силу слов твоих:
"Тот не любил, кто не влюбился сразу".
Феба вспоминает строку из поэмы Марло "Геро и Леандр", которую в то
время все читали, с упоением и многие знали чуть ли не наизусть. И для всех,
конечно, было ясно, кто скрывается под нежным пасторальным псевдонимом.
Возможно, что и другое место (III, 3) тоже относится к Марло.
Все эти скудные сведения, в значительной мере лишенные конкретного
характера и представляющие плод домыслов и догадок, все-таки дают какое-то
понятие о Марло человеке. Он безрассудно, до дерзости, смел и не хочет
сознавать опасности своего образа действий. Ибо он опьянен мыслями, которые
зреют в его голове. А они бьют не только по догматам пуритан, но и по устоям
епископальной церкви. Мало того, критика религии смыкается у него с критикой
политической системы. Все это прорывается в застольных беседах, в разговорах
с мало знакомыми людьми, облекается в нарочито боевые формулировки,
проповедуется вызывающим тоном. В общении с людьми Марло был скорее,
повидимому, мягким и добрым человеком. В одной поэме о нем говорится: "Милый
Кит Марло". Нэш поминает его теплыми словами: "Бедный покойный Кит Марло".
Но когда он начинал говорить о религии или политике, он превращался в
трибуна, стиль которого мы можем без труда представить себе по огненным
монологам его героев. И, конечно, его "атеизм", от которого Грин на своем
смертном одре не то дружески, не то провокаторски увещевал его отречься,
совсем непохож на простое рационалистическое толкование библии. Тут он
становится нетерпим и горяч до последней степени. На эту особенность его
характера указывал хорошо знавший его Кид в письме к лорду Паккерингу: "Он
был несдержан и сердцем жесток".
Две части "Тамерлана" и "Фауст" составляют одну семью. Они - погодки.
Они богаты идеями, и идеи их - в тесном родстве. У них общий тон, одинаковое
построение. Марло как бы совершенно не заботится о драматически
целесообразной организации сюжета. Сцены бегут одна за другой в определенном
порядке, но если бы, - разумеется, после экспозиции, - их последовательность
изменилась, зритель бы этого не почувствовал. Ибо их сцепление не