Страница:
она дошла до нас не полностью, и это затрудняет доныне вопрос о ранних
стадиях эволюции закрепленной в ней легенды о Граале: для одних
западно-европейских исследователей в основе этой, легенды лежит уэльская
сказочная тема, к которой "применялись мотивы и имена христианских
сказаний"; для других (эту точку зрения поддерживал у нас акад. А. Н.
Веселовский) она представляет собой развитие христианского (скорее всего
восточно-христианского) апокрифа, "обставившегося фантастическими
подробностями народной уэльской саги". Новейшие исследователи большей частью
считают, что поэма Роберта де Боррона не является древнейшей дошедшей до нас
редакцией романа о Граале и что хронологически ему уже предшествовал
неоконченный "Персеваль" (Perceval или Le conte du Gral) крупнейшего
французского поэта Кретьена де Труа, написанный до 1188 г. и затем
продолженный после смерти Кретьена другими поэтами. Во всяком случае Роберт
де Боррон очень подробно изложил в своей поэме историю Иосифа Аримафейского,
его родственников и хранимой ими чаши, которую они увозят на далекий Запад,
и написал также поэму о "Мерлине" (Merlin), от которой сохранился только
отрывок, и роман "Персеваль" (Perceval), не дошедший до нас совсем.
Кельтские сказания представляли собою одну из важнейших сокровищниц,
откуда англо-нормандские и французские поэты в конце XII - начале XIII в.
черпали свои сюжеты. С одной стороны, эти сказания шли к ним через
посредство странствующих бретонских певцов или рассказчиков, с другой, - они
распространялись непосредственно из кельтских областей Англии - Уэльса и
Корнуола. Оба сюжетных потока смешивались на обширной территории Англии и
Франции, предоставляя англо-нормандским поэтам разнообразные поэтические
материалы, которые они перерабатывали в куртуазно-рыцарском духе, делая из
них общее достояние французской литературы. Так слагались, например,
стихотворные рыцарские романы так называемого Артуровского цикла, впитавшие
в себя ряд сказаний, первоначально не имевших к нему никакого отношения. Это
сделали англо-нормандские и французские поэты, превратившие двор короля
Артура в средоточие идеальной рыцарской культуры и сочетавшие с ним ряд
развившихся, но первоначально обособленных преданий.
Двенадцать "лэ" (lais) Марии Французской, поэтессы, жившей в Англии в
царствование Генриха II, - тонкие стихотворные новеллы, повествующие о любви
и рыцарских приключениях и окутанные сказочной дымкой, - пустили в широкий
оборот французской и общеевропейской литературы ряд сказаний из кельтского
фольклора; мы находим среди них и рассказ о любви рыцаря к бессмертной фее
(Lanval), и легенды об оборотнях (Bisclavret), и поэтическую легенду о любви
Тристана и Изольды (Chievrefeuille), одну из наиболее популярных в
средневековой поэзии Западной Европы. Бретонские "лэ" известны также и
позднейшей английской поэзии; ряд их поэтических обработок (Sir Orfeo, Lai
le Freine, Sir Lauтfal, Sir Degare и др., XIII-XIV вв.) дожил до времен
Чосера, который и сам в своем "Рассказе помещика" (Franklin's tale)
ссылается на аналогичный источник (A british lay).
Легенда о Тристане и Изольде, также в конце-концов примкнувшая к
Артуровскому циклу, вызвала большое количество литературных обработок;
повидимому, все они восходят к одной не дошедшей до нас англо-нормандской
поэме, возникшей около середины XII в. К этому прототипу восходит роман о
Тристане англо-нормандского поэта Томаса (Thomas), написанный, повидимому,
между 1160-1761 гг. К тому же предполагаемому прототипу сказания восходит
французский роман о Тристане Беруля (Beroul), возникший около 1180 г., но
независимо от произведения Томаса. Король Марк, который у Томаса правит всей
Британией, у Беруля является королем Корнуола и современником Артура. Король
Артур у Томаса упоминается только однажды, - Беруль вплетает его в действие,
а наряду с ним называет также Гавейна и "Круглый Стол". Роман Беруля
пользовался большей известностью, чем роман Томаса; оба они сохранились в
отрывках; роман Томаса мы знаем, однако, по нескольким обработкам,
восходящим к нему как к оригиналу: по небольшой английской поэме конца XIII
в. "Sir Tristrem", немецкой поэме Готфрида Стасбургского (начала XIII в.) и
скандинавской саге о Тристане (1226 г.). Кельтские сказания, воспринятые
англо-нормандскими поэтами, и, в частности, Артуровский легендарный цикл,
особо блестящую разработку получили в собственно французской литературе,
прежде всего в творчестве крупнейшего французского поэта конца XII в.
Кретьена де Труа и его поэтической школы.
Провансальская поэзия получила значительно меньшее распространение в
Англии, чем французская. Она стала проникать, сюда при Генрихе II, жена
которого Алиенора Аквитанская была внучкой "первого трубадура", графа
Пуатье, Вильгельма IX. Со времени женитьбы Генриха на Алиеноре
провансальские трубадуры начинают интересоваться Англией, упоминают ее в
своих стихах и даже посещают эту страну. Бернарт де Вентадорн в одной из
своих канцон упоминает о своей поездке "по свирепому глубокому морю" "по ту
сторону Нормандии" и говорит, что ради короля он готов прозываться
"англичанином и нормандцем". Генриха II и его двор по различным поводам
упоминают и другие трубадуры, например, Раймон Видаль, Пейре Оверньский, а
знаменитый Бертран де Борн сыграл даже видную роль в раздорах между Генрихом
и его сыновьями; за это еще Данте поместил Бертрана в своем аду среди
сеятелей смут. Тем не менее, в самой Англии трубадуры не пользовались
большой известностью, и, вообще говоря, трудно проследить непосредственное
влияние их творчества на позднейшую английскую поэзию. Даже сын Генриха II,
Ричард Львиное Сердце, с которым легенды связывают имена нескольких
трубадуров (например, Пейре, Видаля), не мог способствовать распространению
провансальской поэзии в Англии. Предание приписывает Ричарду несколько
поэтических произведений, из которых его песня, написанная в плену,
сохранилась в двух редакциях - французской и провансальской. Легенды
окружили личность этого "странствующего рыцаря на престоле"; в них, однако,
много вымысла; к числу этих легенд, совершенно разрушенных исторической
критикой, относится предание о том, как из плена освободил Ричарда его
верный друг - менестрель Блондель (Blondel de Nesle).
В XIII в. англо-нормандская литература приобретает более местные
английские черты; рыцарские романы, например, о Бевисе Гемптолском (Boeuve
de Haumtone), о Гае из Варвика (Guy de Warwick), рассказывают об Англии или
основаны на местных преданиях; это позволит им вскоре в английских переводах
сделаться любимейшим чтением английского средневековья.
В 1215 г. английские бароны, поддержанные духовенством, рыцарством,
городами и верхушкой свободного крестьянства, начали военные действия против
Иоанна Безземельного и получили "Великую хартию вольностей"; это был один из
существенных этапов на пути к образованию новой нации. С этого момента
французский язык англо-нормандской знати начинает заметно перерождаться, а
сами бароны в обстановке постоянно возобновляющихся англо-французских войн и
натянутых государственных отношений между обеими странами все охотнее
противопоставляют себя французам, что отражается и в политической поэзии.
Англо-нормандский поэт Андре де Кутанс (Andre de Coutances) пишет свой
сатирический "Роман о французах" (Romanz des Franceis), в котором высмеивает
французские привычки, нравы и вкусы. "Роман о французах" - сатира, которая
открывает литературно-политическую полемику между писателями обеих стран,
затихшую лишь к началу XIV в. Характерно, что эта полемика с обеих сторон
ведется на французском языке; однако, пока французы сочиняют направленные
против англичан сатиры, от острой "Хроники французских королей" (1230 г.) с
ее выпадами против царствующей в Англии династии, вплоть до "Сказа об
английском возмущении" (начало XIV в.), - в Англии рождается новая нация,
носительница нового самосознания, создающая также и новую английскую
литературу.
АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Первые столетия после нормандского завоевания были эпохой глубокого
падения англо-саксонской литературы. В эту пору литературный
англо-саксонский (уэссекский), язык перестал быть в стране не только языком
государственным, но и языком письменности. Поставленный вне организующих
норм письменной фиксации и ограниченный в возможностях общенационального
распространения, англо-саксонский язык начал быстро изменяться, все заметнее
распадаясь на ряд местных диалектов.
Таким образом, вторая половина XI, XII и XIII столетия были мало
благоприятны для развития английской литературы. Эти века не выдвинули ни
одного крупного литературного деятеля, ни одной сколько-нибудь значительной
творческой индивидуальности. На всех памятниках английской письменности
этого времени лежит печать архаизма; устарелости языка соответствует
устарелость литературной формы и идейного содержания.
Тем не менее, было бы ошибочно представлять себе XII-XIII вв. как
период полного безмолвия. Можно утверждать с полной несомненностью, что в
эту эпоху не иссякли родники богатой народной поэзии англо-саксов. Эта
поэзия не замолкла и после Гастингской битвы, и ей именно в наибольшей
степени принадлежала в XIII в. роль обновительницы литературы на
национальном языке.
Летописцы нормандского периода свидетельствуют, что во второй половине
XI столетия народ в Англии помнил еще старые эпические предания. По
свидетельству Вильяма Мальмсберийского, в его пору народ пел о пышной
свадьбе дочери Канута, Гунхильды, с немецким императором Генрихом III об их
разрыве и заточении Гунхильды в монастыре. Тот же анналист ссылался также на
песни о короле Ательстане; одна из них рассказывала о том, что мать
Ательстана была дочерью простого пастуха, в которую влюбился проезжий принц,
и что будущее возвышение было предсказано ей в вещем сне; в другой песне
говорилось о соперничестве с Ательстаном его брата, который в наказание был
оставлен в море на произвол волн в лодке без весел (этот же мотив
встречается в преданиях о короле Оффе, о Горне и др.). Вильяму
Мальмсберийскому известны также песни (cantilenae) о короле Эдгаре, - о
сватовстве его к красавице Эльфриде, из-за которой он вступил в поединок со
своим коварным сватом, о похищении Эдгаром монахини и т. п. Монастырский
анналист из Эли приводит отрывок песни о короле Кануте; пелись, вероятно, и
другие песни, о битвах с датчанами, о событиях IX-XI вв. В устной передаче
до XII в. дожили также предания о короле Оффе, известные нам в латинских
пересказах.
Во второй половине XII в. в Англии несомненно создано было много новых
песен о людях и событиях бурной и тревожной эпохи завоевания и последовавшей
за ним борьбы. Самые песни до нас не дошли, но мы догадываемся об их
существовании из латинских хроник или отдельных латинских пересказов. Так,
латинские "Деяния Герварда" (Gesta Gervardi) XII в., удостоверяют
существование целого цикла песен об этом борце с нормандскими завоевателями.
Гервард стоял во главе отряда вольных стрелков, скрывался с ними в лесу,
ведя жизнь "изгоя" (outlaw). В 35 главах "Деяний" рассказывается множество
приключений Гарварда, временами очень сильно напоминающих позднейший
балладный цикл о Робин Гуде. Так, здесь говорится о ссоре Герварда с
аббатом, со злым советником короля; далее рассказывается о примирении его с
королем, о смерти его от руки женщины и т. д. Легендарную жизнь Герварда
рассказа в XIX в. Чарльз Кингсли в своем романе ("Hereward the Wake", 1866
г.).
Из всех исторических воспоминаний, сохранявшихся в преданиях
англо-саксов в XII в. следует особо выделить намять о короле Альфреде. Его
образ - мудрого вождя и учителя своего народа - заслонил собою образы других
англо-саксонских властителей. В сильно идеализованном виде появляется он
перед нами в сборниках среднеанглийских гномических стихотворений, которые,
повидимому, существовали уже в XII в., но дошли до нас в нескольких
редакциях в рукописях следующего столетия в виде "изречений" или "пословиц"
Альфреда. Вступление к этому произведению изображает Альфреда, окруженного
виднейшими людьми его королевства. Мнимые "изречения" Альфреда принадлежат
по типу к христианской учительной литературе. Наставления, заимствованные из
проповедей и произведений христианской письменности, тесно переплелись здесь
с изречениями народной мудрости, пословицами, обобщениями житейского опыта и
даже суевериями.
К числу религиозно-дидактических произведений раннего периода относится
также так называемая "Нравственная поэма" (Poema morale или Moral ode),
дошедшая до нас во многих рукописях XIII столетия, но написанная в середине
XII в. Многие черты этого произведения связывают его с англо-саксонской
литературой. Автор представляет себя умудренным годами, дряхлым стариком,
который для наставления читателей извлекает из опыта собственной жизни
правила мудрости и достойного поведения. Автор "Нравственной поэмы" прежде
всего - христианский проповедник, и поэтому житейские наставления
сопровождаются у него картинами страшного суда, изображениями ада и рая,
уготованных грешникам и праведникам. В картинах ада, представленных с
помощью католических легенд, кое-что предвещает уже более пластические
образы "Божественной Комедии" Данте. Так, например, автор "Нравственной
поэмы" говорит о мучениях душ, повергаемых то в сильный жар, то в страшный
холод, которые мечтают то о палящем огне, то о цепенящем морозе и нигде не
могут найти себе покоя, как волны, вздымаемые ветром. "Это души тех, кто был
непостоянен... тех, кто не знал, чего хотел". В "Нравственной поэме" нужно
отметить новую метрическую форму, несомненно возникшую под влиянием
латинских ямбических семистопников, принципы которых, впрочем, усвоены
автором не до конца, не везде соблюдены и зачастую явно перебиваются
элементами старой аллитеративной техники.
Характерным образцом церковно-дидактической поэзия может служить
"Ормулум" (Orm's Ormulum, 19992 стиха; около 1200 г.), произведение,
возникшее в пределах древнего королевства Мерсии, скорее всего на его
северо-восточных границах. Автором его был монах Орм, имя которого,
вероятно, свидетельствует о том, что он был потомком датчанина, так как у
англо-саксов оно не встречается. "Эта книга названа Ормулум, - говорит сам
автор в посвящении к своему труду, - потому что Орм ее писал". "Ормулум"
представляет собою "евангельскую гармонию" - изложение евангелий на каждый
день с соответствующими проповедями и комментариями. Литературного значения
это тяжеловесное и совершенно архаическое даже для его времени произведение
не имеет; интересны лишь его языковые и метрические особенности, в частности
- отклонение от англо-саксонских стиховых традиций в сторону однообразного
чередования ударных и неударных слогов по образцу средневековой латинской
поэзии.
Во второй половине XII и в начале XIII в. религиозно-дидактические
произведения писались также прозой. До нас дошел весьма любопытный памятник
этого рода - "Правила для отшельниц" (Ancren niwie), возникший на юге в
начале XIII в. или, как думают некоторые исследователи (Napier), может быть
даже во второй половине ХII столетия. "Правила для отшельниц" были созданы
под влиянием новых богословских и этических идей, проникших в Англию после
нормандского завоевания. Это род руководства для трех молодых монахинь из
знатного рода. Сочинение разделено на восемь частей и представляет собою
чрезвычайно ценный бытовой документ. Автор наставляет новых монахинь на все
случаи их отшельнической жизни. Он много говорит о религиозных обязанностях,
приводит назидательные примеры, аллегории, полные мистического значения, и
т. д. Аллегорические рассказы построены с помощью образов, непосредственно
заимствованных из жизни феодалов того времени. Христос в "Правилах для
отшельниц" изображен в виде могущественного короля, делающего все, чтобы
добиться любви человеческой души; он осыпает ее благодеяниями, хочет
привлечь ее своим нравственным совершенством и, не страшась ее равнодушия и
бессердечия, приносит ей в жертву собственную жизнь.
"Правила для отшельниц" полны средневековой учености; мы находим в них
много цитат из различных богословских сочинений. Однако здесь нет и тени
педантизма; наивный юмор и особый, мягкий лиризм в увещаниях, присущие этому
произведению, - качества, каким мы не найдем аналогии в предшествующей
английской литературе. Кто был его автором, остается неизвестным.
Несколько позже в Англии получает развитие религиозная лирика на
народном языке. Она возникает прежде всего из переводов латинских
литургических гимнов, но ее дальнейшей эволюции в особенности содействуют
различные мистические учения, подготовлявшие оппозицию к официальной религии
феодального мира. Мы находим в этой лирике стремление к непосредственному
общению с божеством, упраздняющему всякое средостение между богом и
человеком в виде церкви и клира; отсюда ранние попытки заменить в этой
религиозной поэзии латинскую речь народным языком и, в то же время, сделать
ее отражением личных внутренних переживаний, что, в свою очередь, придает ей
светский характер; уже в середине XIII в. наряду с субъективно-лирическими
элементами мы находим в этой поэзии также ярко выраженный социальный
протест, хотя и выступающий еще в религиозной оболочке. Эта поэзия возникает
в значительном большинстве случаев под непосредственным французским
влиянием.
До нас дошло около двухсот произведений этого рода, написанных на
среднеанглийском языке до 1400 г. Мы находим здесь метрические парафразы
церковных молитв и различных частей литургии, лирические обращения к деве
Марии, Христу, Троице, покаянные исповеди, лирические размышления, полные
риторики, мистических аллегорий и символических сближений. Многие темы этой
лирики остаются в пределах традиционных церковных идей. Но наряду с ними
появляются и новые темы, заимствованные из латинских богословских сочинений,
получивших распространение в Англии в нормандский период, - Ансельма,
Бернарда и др., - или из мистических трактатов. Вскоре в Англии получают
распространение гимны в честь Марии, находящиеся в тесной связи с тем
"культом богоматери", который устанавливается на всем Западе в XII и
особенно XIII вв. По учению Ансельма Кентерберийского, "богоматерь" являлась
посредницей между грешным миром людей и небесными силами. Главные
среднеанглийские произведения, посвященные "богоматери", относятся к
середине и второй половине XIII столетия. В Англии, как и во Франции, культ
Марии сливается с рыцарским культом "прекрасной дамы"; он вносит в
произведения мистико-эротические элементы и открывает возможность
воздействия светской поэзии на религиозную лирику.
Другая группа поэтических памятников, связанных с культом богоматери, -
"плачи Марии", где она в качестве заступницы и утешительницы проливает
горькие слезы о людских грехах, заблуждениях и слабостях.
Эти произведения допускают лирическое освещение житейских переживаний,
повседневных забот, реального быта.
Наряду с лирикой, посвященной Марии, мы находим также гимны
"сладчайшему Иисусу", как "сыну Марии" и как "небесному жениху души",
риторические и мистические произведения, где чувственные образы "Песни
песней" в ее средневековом символико-богословском понимании мешаются с
символически примененными образами феодального мира ("король", "рыцарь" и т.
д.).
Довольно большое количество произведений среднеанглийской религиозной
поэзии представляют собой покаянные исповеди, где авторы сетуют на свою
греховную жизнь, на свои мирские помыслы, увлекаются идеей аскетических
подвигов, чтобы приблизить свою душу к мистическому общению с божеством. Эта
группа произведений отличается и субъективностью своих переживаний и, порою,
реализмом встречающихся в них житейских черт и бытовых намеков. Так,
например, среди этих стихотворений находится молитва узника (Ar ne kuthe ich
sorge non, 44 стиха; около 1270 г.), быть может, переведенная с
французского, в которой автор, сидящий с товарищами за тюремной решеткой,
вспоминает о своем былом счастье и просит небеса оказать ему помощь в его
настоящей беде. В полуюмористической "Жалобе монаха" (вторая половина XIII
в.) автор сетует на трудность учения и слезно просит Христа о помощи. Мотивы
голиардической поэзии перемешиваются в этой поэзии с мистическими экстазами;
традиционные религиозные темы приобретают здесь новое звучание. Так, в
XII-XIII вв. мы находим ряд обработок известного еще англо-саксонскому
периоду "Спора души с телом"; эта тема получает здесь даже некоторую
социальную остроту в упреках души своему телу за те богатства и роскошь, в
которых оно жило на земле, не заботясь о своей посмертной судьбе. Мотив
бренности всего живущего, мелочности забот, суетности земных благ приводит и
к принципиальному осуждению богатства - обычному у английских мистиков XIII
столетия. Временами эта тема более резко отражает классовые противоречия той
поры. В одном стихотворении, например, говорится о тех, кто хорошо ел и пил,
о людях, чья жизнь проходила в веселье и пред высокомерием которых
склонялись чужие колени: "Но где же теперь ваши длинные одежды, песни,
которыми вы наслаждались, соколы и собачьи своры?.. Их рай был на земле,
теперь получили они адские мучения; ныне пылают их члены, они стонут в
муках..." Лирическая непосредственность, искренность, которая отличает
среднеанглийскую религиозную лирику XIII в., впоследствии исчезает; в первой
половине XIV в. мы найдем ее, пожалуй, в произведениях одного лишь Ричарда
Ролля из Гемполя, еще тесно связанного с мистикой XIII в., но он в то же
время является уже одним из предшественников лоллардов. В XIII столетии под
французским влиянием в Англии начинает развиваться также светская письменная
поэзия на народном языке. Об условиях ее возникновения, об идейных сомнениях
и эстетических спорах, которые она возбуждала на первых порах у своих
читателей, дает некоторое представление дидактическая поэма "Сова и соловей"
(The Owl and the Nightingale), свидетельствующая о том, что процесс
секуляризации поэтического сознания в тех кругах коренного населения,
которые пользовались английским языком, шел чрезвычайно быстро. Возникла эта
поэма между 1200-1220 гг., а форма ее близка к французским стихотворным
"спорам" или "диспутам". Английская поэзия той поры тем легче усвоила эту
форму, что она имела некоторые аналогии и в "прежней англо-саксонской
письменности. Однако, если произведения типа "Спора души с телом" носили
вполне церковный или даже строго аскетический характер и не выходили за
пределы метафизических рассуждений, то "Сова и соловей", стоящая в
зависимости от французских "споров" на светские темы, ставит более
практические, жизненные вопросы, чем ранние англо-саксонские диалоги, и, по
крайней мере устами одного из спорящих, подвергает осуждению строгую аскезу
и полное отречение от земных радостей. Это - поэма о двух полюсах
жизнеощущения, о двух направлениях поэтической мысли. Автор рассказывает,
что однажды в зелени деревьев он услышал жаркий спор двух птиц - совы и
соловья. Соловей, певец весны и любви, восхвалял свое искусство, внушающее
отрадные чувства, бодрость духа, радость бытия, и упрекал сову за то, что
она ищет ночного уединения, поет в холод и стужу. Сова говорит в свою
защиту, что соловьиное пение не спасает людей и не откроет им двери
небесного царства, тогда как она служит другой стороне человеческого духа,
воспитывая его в страхе божием, напоминая ему о грехах и необходимости
покаяния, соединенного с искренними слезами. Спор этот блещет живостью,
острыми словечками, мудростью народных присловий; обе птицы твердо стоят на
своем и не хотят отступиться от своих воззрений. За разрешением спора они
обращаются к некоему жителю Дорсета, maister Nichole of Guldeforde (стихи
191, 1752-1753), в котором не без оснований видят автора поэмы. Николь
отвечает очень уклончиво. Он говорит, что каждая из птиц хороша в своем
роде, что сам он в молодости любил соловьев, теперь же стал разумнее и не
позволит "старой привязанности" совратить его на ложный путь; таким образом,
спор остается, в сущности, нерешенным.
Поэма является одним из самых любопытных произведений этого рода,
чрезвычайно верно отражающим основные философско-эстетические споры своего
времени. Она пользовалась продолжительной популярностью. Следы ее прямого
воздействия мы найдем в поэме "Дрозд и соловей" (The Thrush and the
Nightingale), также созданной на юге Англии, но в царствование Эдуарда I;
здесь предметом спора служат женщины, причем дрозд хулит их, приводя
многочисленные примеры женского лукавства, хитрости, вероломства. Соловей же
не перестает восхвалять достоинства женщин, но без успеха, до тех пор, пока
он не назвал для примера "пресвятую деву Марию"; тут дрозд принужден был
признать себя побежденным.
Любопытный образец того же жанра "стихотворного диспута" мы находим в
более поздней поэме (не ранее XIV в.), возникшей в восточной или средней
Англии и с большим юмором воспроизводящей черты из быта
горожанина-ремесленника, - "Спор инструментов плотника" (Debate of the
стадиях эволюции закрепленной в ней легенды о Граале: для одних
западно-европейских исследователей в основе этой, легенды лежит уэльская
сказочная тема, к которой "применялись мотивы и имена христианских
сказаний"; для других (эту точку зрения поддерживал у нас акад. А. Н.
Веселовский) она представляет собой развитие христианского (скорее всего
восточно-христианского) апокрифа, "обставившегося фантастическими
подробностями народной уэльской саги". Новейшие исследователи большей частью
считают, что поэма Роберта де Боррона не является древнейшей дошедшей до нас
редакцией романа о Граале и что хронологически ему уже предшествовал
неоконченный "Персеваль" (Perceval или Le conte du Gral) крупнейшего
французского поэта Кретьена де Труа, написанный до 1188 г. и затем
продолженный после смерти Кретьена другими поэтами. Во всяком случае Роберт
де Боррон очень подробно изложил в своей поэме историю Иосифа Аримафейского,
его родственников и хранимой ими чаши, которую они увозят на далекий Запад,
и написал также поэму о "Мерлине" (Merlin), от которой сохранился только
отрывок, и роман "Персеваль" (Perceval), не дошедший до нас совсем.
Кельтские сказания представляли собою одну из важнейших сокровищниц,
откуда англо-нормандские и французские поэты в конце XII - начале XIII в.
черпали свои сюжеты. С одной стороны, эти сказания шли к ним через
посредство странствующих бретонских певцов или рассказчиков, с другой, - они
распространялись непосредственно из кельтских областей Англии - Уэльса и
Корнуола. Оба сюжетных потока смешивались на обширной территории Англии и
Франции, предоставляя англо-нормандским поэтам разнообразные поэтические
материалы, которые они перерабатывали в куртуазно-рыцарском духе, делая из
них общее достояние французской литературы. Так слагались, например,
стихотворные рыцарские романы так называемого Артуровского цикла, впитавшие
в себя ряд сказаний, первоначально не имевших к нему никакого отношения. Это
сделали англо-нормандские и французские поэты, превратившие двор короля
Артура в средоточие идеальной рыцарской культуры и сочетавшие с ним ряд
развившихся, но первоначально обособленных преданий.
Двенадцать "лэ" (lais) Марии Французской, поэтессы, жившей в Англии в
царствование Генриха II, - тонкие стихотворные новеллы, повествующие о любви
и рыцарских приключениях и окутанные сказочной дымкой, - пустили в широкий
оборот французской и общеевропейской литературы ряд сказаний из кельтского
фольклора; мы находим среди них и рассказ о любви рыцаря к бессмертной фее
(Lanval), и легенды об оборотнях (Bisclavret), и поэтическую легенду о любви
Тристана и Изольды (Chievrefeuille), одну из наиболее популярных в
средневековой поэзии Западной Европы. Бретонские "лэ" известны также и
позднейшей английской поэзии; ряд их поэтических обработок (Sir Orfeo, Lai
le Freine, Sir Lauтfal, Sir Degare и др., XIII-XIV вв.) дожил до времен
Чосера, который и сам в своем "Рассказе помещика" (Franklin's tale)
ссылается на аналогичный источник (A british lay).
Легенда о Тристане и Изольде, также в конце-концов примкнувшая к
Артуровскому циклу, вызвала большое количество литературных обработок;
повидимому, все они восходят к одной не дошедшей до нас англо-нормандской
поэме, возникшей около середины XII в. К этому прототипу восходит роман о
Тристане англо-нормандского поэта Томаса (Thomas), написанный, повидимому,
между 1160-1761 гг. К тому же предполагаемому прототипу сказания восходит
французский роман о Тристане Беруля (Beroul), возникший около 1180 г., но
независимо от произведения Томаса. Король Марк, который у Томаса правит всей
Британией, у Беруля является королем Корнуола и современником Артура. Король
Артур у Томаса упоминается только однажды, - Беруль вплетает его в действие,
а наряду с ним называет также Гавейна и "Круглый Стол". Роман Беруля
пользовался большей известностью, чем роман Томаса; оба они сохранились в
отрывках; роман Томаса мы знаем, однако, по нескольким обработкам,
восходящим к нему как к оригиналу: по небольшой английской поэме конца XIII
в. "Sir Tristrem", немецкой поэме Готфрида Стасбургского (начала XIII в.) и
скандинавской саге о Тристане (1226 г.). Кельтские сказания, воспринятые
англо-нормандскими поэтами, и, в частности, Артуровский легендарный цикл,
особо блестящую разработку получили в собственно французской литературе,
прежде всего в творчестве крупнейшего французского поэта конца XII в.
Кретьена де Труа и его поэтической школы.
Провансальская поэзия получила значительно меньшее распространение в
Англии, чем французская. Она стала проникать, сюда при Генрихе II, жена
которого Алиенора Аквитанская была внучкой "первого трубадура", графа
Пуатье, Вильгельма IX. Со времени женитьбы Генриха на Алиеноре
провансальские трубадуры начинают интересоваться Англией, упоминают ее в
своих стихах и даже посещают эту страну. Бернарт де Вентадорн в одной из
своих канцон упоминает о своей поездке "по свирепому глубокому морю" "по ту
сторону Нормандии" и говорит, что ради короля он готов прозываться
"англичанином и нормандцем". Генриха II и его двор по различным поводам
упоминают и другие трубадуры, например, Раймон Видаль, Пейре Оверньский, а
знаменитый Бертран де Борн сыграл даже видную роль в раздорах между Генрихом
и его сыновьями; за это еще Данте поместил Бертрана в своем аду среди
сеятелей смут. Тем не менее, в самой Англии трубадуры не пользовались
большой известностью, и, вообще говоря, трудно проследить непосредственное
влияние их творчества на позднейшую английскую поэзию. Даже сын Генриха II,
Ричард Львиное Сердце, с которым легенды связывают имена нескольких
трубадуров (например, Пейре, Видаля), не мог способствовать распространению
провансальской поэзии в Англии. Предание приписывает Ричарду несколько
поэтических произведений, из которых его песня, написанная в плену,
сохранилась в двух редакциях - французской и провансальской. Легенды
окружили личность этого "странствующего рыцаря на престоле"; в них, однако,
много вымысла; к числу этих легенд, совершенно разрушенных исторической
критикой, относится предание о том, как из плена освободил Ричарда его
верный друг - менестрель Блондель (Blondel de Nesle).
В XIII в. англо-нормандская литература приобретает более местные
английские черты; рыцарские романы, например, о Бевисе Гемптолском (Boeuve
de Haumtone), о Гае из Варвика (Guy de Warwick), рассказывают об Англии или
основаны на местных преданиях; это позволит им вскоре в английских переводах
сделаться любимейшим чтением английского средневековья.
В 1215 г. английские бароны, поддержанные духовенством, рыцарством,
городами и верхушкой свободного крестьянства, начали военные действия против
Иоанна Безземельного и получили "Великую хартию вольностей"; это был один из
существенных этапов на пути к образованию новой нации. С этого момента
французский язык англо-нормандской знати начинает заметно перерождаться, а
сами бароны в обстановке постоянно возобновляющихся англо-французских войн и
натянутых государственных отношений между обеими странами все охотнее
противопоставляют себя французам, что отражается и в политической поэзии.
Англо-нормандский поэт Андре де Кутанс (Andre de Coutances) пишет свой
сатирический "Роман о французах" (Romanz des Franceis), в котором высмеивает
французские привычки, нравы и вкусы. "Роман о французах" - сатира, которая
открывает литературно-политическую полемику между писателями обеих стран,
затихшую лишь к началу XIV в. Характерно, что эта полемика с обеих сторон
ведется на французском языке; однако, пока французы сочиняют направленные
против англичан сатиры, от острой "Хроники французских королей" (1230 г.) с
ее выпадами против царствующей в Англии династии, вплоть до "Сказа об
английском возмущении" (начало XIV в.), - в Англии рождается новая нация,
носительница нового самосознания, создающая также и новую английскую
литературу.
АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Первые столетия после нормандского завоевания были эпохой глубокого
падения англо-саксонской литературы. В эту пору литературный
англо-саксонский (уэссекский), язык перестал быть в стране не только языком
государственным, но и языком письменности. Поставленный вне организующих
норм письменной фиксации и ограниченный в возможностях общенационального
распространения, англо-саксонский язык начал быстро изменяться, все заметнее
распадаясь на ряд местных диалектов.
Таким образом, вторая половина XI, XII и XIII столетия были мало
благоприятны для развития английской литературы. Эти века не выдвинули ни
одного крупного литературного деятеля, ни одной сколько-нибудь значительной
творческой индивидуальности. На всех памятниках английской письменности
этого времени лежит печать архаизма; устарелости языка соответствует
устарелость литературной формы и идейного содержания.
Тем не менее, было бы ошибочно представлять себе XII-XIII вв. как
период полного безмолвия. Можно утверждать с полной несомненностью, что в
эту эпоху не иссякли родники богатой народной поэзии англо-саксов. Эта
поэзия не замолкла и после Гастингской битвы, и ей именно в наибольшей
степени принадлежала в XIII в. роль обновительницы литературы на
национальном языке.
Летописцы нормандского периода свидетельствуют, что во второй половине
XI столетия народ в Англии помнил еще старые эпические предания. По
свидетельству Вильяма Мальмсберийского, в его пору народ пел о пышной
свадьбе дочери Канута, Гунхильды, с немецким императором Генрихом III об их
разрыве и заточении Гунхильды в монастыре. Тот же анналист ссылался также на
песни о короле Ательстане; одна из них рассказывала о том, что мать
Ательстана была дочерью простого пастуха, в которую влюбился проезжий принц,
и что будущее возвышение было предсказано ей в вещем сне; в другой песне
говорилось о соперничестве с Ательстаном его брата, который в наказание был
оставлен в море на произвол волн в лодке без весел (этот же мотив
встречается в преданиях о короле Оффе, о Горне и др.). Вильяму
Мальмсберийскому известны также песни (cantilenae) о короле Эдгаре, - о
сватовстве его к красавице Эльфриде, из-за которой он вступил в поединок со
своим коварным сватом, о похищении Эдгаром монахини и т. п. Монастырский
анналист из Эли приводит отрывок песни о короле Кануте; пелись, вероятно, и
другие песни, о битвах с датчанами, о событиях IX-XI вв. В устной передаче
до XII в. дожили также предания о короле Оффе, известные нам в латинских
пересказах.
Во второй половине XII в. в Англии несомненно создано было много новых
песен о людях и событиях бурной и тревожной эпохи завоевания и последовавшей
за ним борьбы. Самые песни до нас не дошли, но мы догадываемся об их
существовании из латинских хроник или отдельных латинских пересказов. Так,
латинские "Деяния Герварда" (Gesta Gervardi) XII в., удостоверяют
существование целого цикла песен об этом борце с нормандскими завоевателями.
Гервард стоял во главе отряда вольных стрелков, скрывался с ними в лесу,
ведя жизнь "изгоя" (outlaw). В 35 главах "Деяний" рассказывается множество
приключений Гарварда, временами очень сильно напоминающих позднейший
балладный цикл о Робин Гуде. Так, здесь говорится о ссоре Герварда с
аббатом, со злым советником короля; далее рассказывается о примирении его с
королем, о смерти его от руки женщины и т. д. Легендарную жизнь Герварда
рассказа в XIX в. Чарльз Кингсли в своем романе ("Hereward the Wake", 1866
г.).
Из всех исторических воспоминаний, сохранявшихся в преданиях
англо-саксов в XII в. следует особо выделить намять о короле Альфреде. Его
образ - мудрого вождя и учителя своего народа - заслонил собою образы других
англо-саксонских властителей. В сильно идеализованном виде появляется он
перед нами в сборниках среднеанглийских гномических стихотворений, которые,
повидимому, существовали уже в XII в., но дошли до нас в нескольких
редакциях в рукописях следующего столетия в виде "изречений" или "пословиц"
Альфреда. Вступление к этому произведению изображает Альфреда, окруженного
виднейшими людьми его королевства. Мнимые "изречения" Альфреда принадлежат
по типу к христианской учительной литературе. Наставления, заимствованные из
проповедей и произведений христианской письменности, тесно переплелись здесь
с изречениями народной мудрости, пословицами, обобщениями житейского опыта и
даже суевериями.
К числу религиозно-дидактических произведений раннего периода относится
также так называемая "Нравственная поэма" (Poema morale или Moral ode),
дошедшая до нас во многих рукописях XIII столетия, но написанная в середине
XII в. Многие черты этого произведения связывают его с англо-саксонской
литературой. Автор представляет себя умудренным годами, дряхлым стариком,
который для наставления читателей извлекает из опыта собственной жизни
правила мудрости и достойного поведения. Автор "Нравственной поэмы" прежде
всего - христианский проповедник, и поэтому житейские наставления
сопровождаются у него картинами страшного суда, изображениями ада и рая,
уготованных грешникам и праведникам. В картинах ада, представленных с
помощью католических легенд, кое-что предвещает уже более пластические
образы "Божественной Комедии" Данте. Так, например, автор "Нравственной
поэмы" говорит о мучениях душ, повергаемых то в сильный жар, то в страшный
холод, которые мечтают то о палящем огне, то о цепенящем морозе и нигде не
могут найти себе покоя, как волны, вздымаемые ветром. "Это души тех, кто был
непостоянен... тех, кто не знал, чего хотел". В "Нравственной поэме" нужно
отметить новую метрическую форму, несомненно возникшую под влиянием
латинских ямбических семистопников, принципы которых, впрочем, усвоены
автором не до конца, не везде соблюдены и зачастую явно перебиваются
элементами старой аллитеративной техники.
Характерным образцом церковно-дидактической поэзия может служить
"Ормулум" (Orm's Ormulum, 19992 стиха; около 1200 г.), произведение,
возникшее в пределах древнего королевства Мерсии, скорее всего на его
северо-восточных границах. Автором его был монах Орм, имя которого,
вероятно, свидетельствует о том, что он был потомком датчанина, так как у
англо-саксов оно не встречается. "Эта книга названа Ормулум, - говорит сам
автор в посвящении к своему труду, - потому что Орм ее писал". "Ормулум"
представляет собою "евангельскую гармонию" - изложение евангелий на каждый
день с соответствующими проповедями и комментариями. Литературного значения
это тяжеловесное и совершенно архаическое даже для его времени произведение
не имеет; интересны лишь его языковые и метрические особенности, в частности
- отклонение от англо-саксонских стиховых традиций в сторону однообразного
чередования ударных и неударных слогов по образцу средневековой латинской
поэзии.
Во второй половине XII и в начале XIII в. религиозно-дидактические
произведения писались также прозой. До нас дошел весьма любопытный памятник
этого рода - "Правила для отшельниц" (Ancren niwie), возникший на юге в
начале XIII в. или, как думают некоторые исследователи (Napier), может быть
даже во второй половине ХII столетия. "Правила для отшельниц" были созданы
под влиянием новых богословских и этических идей, проникших в Англию после
нормандского завоевания. Это род руководства для трех молодых монахинь из
знатного рода. Сочинение разделено на восемь частей и представляет собою
чрезвычайно ценный бытовой документ. Автор наставляет новых монахинь на все
случаи их отшельнической жизни. Он много говорит о религиозных обязанностях,
приводит назидательные примеры, аллегории, полные мистического значения, и
т. д. Аллегорические рассказы построены с помощью образов, непосредственно
заимствованных из жизни феодалов того времени. Христос в "Правилах для
отшельниц" изображен в виде могущественного короля, делающего все, чтобы
добиться любви человеческой души; он осыпает ее благодеяниями, хочет
привлечь ее своим нравственным совершенством и, не страшась ее равнодушия и
бессердечия, приносит ей в жертву собственную жизнь.
"Правила для отшельниц" полны средневековой учености; мы находим в них
много цитат из различных богословских сочинений. Однако здесь нет и тени
педантизма; наивный юмор и особый, мягкий лиризм в увещаниях, присущие этому
произведению, - качества, каким мы не найдем аналогии в предшествующей
английской литературе. Кто был его автором, остается неизвестным.
Несколько позже в Англии получает развитие религиозная лирика на
народном языке. Она возникает прежде всего из переводов латинских
литургических гимнов, но ее дальнейшей эволюции в особенности содействуют
различные мистические учения, подготовлявшие оппозицию к официальной религии
феодального мира. Мы находим в этой лирике стремление к непосредственному
общению с божеством, упраздняющему всякое средостение между богом и
человеком в виде церкви и клира; отсюда ранние попытки заменить в этой
религиозной поэзии латинскую речь народным языком и, в то же время, сделать
ее отражением личных внутренних переживаний, что, в свою очередь, придает ей
светский характер; уже в середине XIII в. наряду с субъективно-лирическими
элементами мы находим в этой поэзии также ярко выраженный социальный
протест, хотя и выступающий еще в религиозной оболочке. Эта поэзия возникает
в значительном большинстве случаев под непосредственным французским
влиянием.
До нас дошло около двухсот произведений этого рода, написанных на
среднеанглийском языке до 1400 г. Мы находим здесь метрические парафразы
церковных молитв и различных частей литургии, лирические обращения к деве
Марии, Христу, Троице, покаянные исповеди, лирические размышления, полные
риторики, мистических аллегорий и символических сближений. Многие темы этой
лирики остаются в пределах традиционных церковных идей. Но наряду с ними
появляются и новые темы, заимствованные из латинских богословских сочинений,
получивших распространение в Англии в нормандский период, - Ансельма,
Бернарда и др., - или из мистических трактатов. Вскоре в Англии получают
распространение гимны в честь Марии, находящиеся в тесной связи с тем
"культом богоматери", который устанавливается на всем Западе в XII и
особенно XIII вв. По учению Ансельма Кентерберийского, "богоматерь" являлась
посредницей между грешным миром людей и небесными силами. Главные
среднеанглийские произведения, посвященные "богоматери", относятся к
середине и второй половине XIII столетия. В Англии, как и во Франции, культ
Марии сливается с рыцарским культом "прекрасной дамы"; он вносит в
произведения мистико-эротические элементы и открывает возможность
воздействия светской поэзии на религиозную лирику.
Другая группа поэтических памятников, связанных с культом богоматери, -
"плачи Марии", где она в качестве заступницы и утешительницы проливает
горькие слезы о людских грехах, заблуждениях и слабостях.
Эти произведения допускают лирическое освещение житейских переживаний,
повседневных забот, реального быта.
Наряду с лирикой, посвященной Марии, мы находим также гимны
"сладчайшему Иисусу", как "сыну Марии" и как "небесному жениху души",
риторические и мистические произведения, где чувственные образы "Песни
песней" в ее средневековом символико-богословском понимании мешаются с
символически примененными образами феодального мира ("король", "рыцарь" и т.
д.).
Довольно большое количество произведений среднеанглийской религиозной
поэзии представляют собой покаянные исповеди, где авторы сетуют на свою
греховную жизнь, на свои мирские помыслы, увлекаются идеей аскетических
подвигов, чтобы приблизить свою душу к мистическому общению с божеством. Эта
группа произведений отличается и субъективностью своих переживаний и, порою,
реализмом встречающихся в них житейских черт и бытовых намеков. Так,
например, среди этих стихотворений находится молитва узника (Ar ne kuthe ich
sorge non, 44 стиха; около 1270 г.), быть может, переведенная с
французского, в которой автор, сидящий с товарищами за тюремной решеткой,
вспоминает о своем былом счастье и просит небеса оказать ему помощь в его
настоящей беде. В полуюмористической "Жалобе монаха" (вторая половина XIII
в.) автор сетует на трудность учения и слезно просит Христа о помощи. Мотивы
голиардической поэзии перемешиваются в этой поэзии с мистическими экстазами;
традиционные религиозные темы приобретают здесь новое звучание. Так, в
XII-XIII вв. мы находим ряд обработок известного еще англо-саксонскому
периоду "Спора души с телом"; эта тема получает здесь даже некоторую
социальную остроту в упреках души своему телу за те богатства и роскошь, в
которых оно жило на земле, не заботясь о своей посмертной судьбе. Мотив
бренности всего живущего, мелочности забот, суетности земных благ приводит и
к принципиальному осуждению богатства - обычному у английских мистиков XIII
столетия. Временами эта тема более резко отражает классовые противоречия той
поры. В одном стихотворении, например, говорится о тех, кто хорошо ел и пил,
о людях, чья жизнь проходила в веселье и пред высокомерием которых
склонялись чужие колени: "Но где же теперь ваши длинные одежды, песни,
которыми вы наслаждались, соколы и собачьи своры?.. Их рай был на земле,
теперь получили они адские мучения; ныне пылают их члены, они стонут в
муках..." Лирическая непосредственность, искренность, которая отличает
среднеанглийскую религиозную лирику XIII в., впоследствии исчезает; в первой
половине XIV в. мы найдем ее, пожалуй, в произведениях одного лишь Ричарда
Ролля из Гемполя, еще тесно связанного с мистикой XIII в., но он в то же
время является уже одним из предшественников лоллардов. В XIII столетии под
французским влиянием в Англии начинает развиваться также светская письменная
поэзия на народном языке. Об условиях ее возникновения, об идейных сомнениях
и эстетических спорах, которые она возбуждала на первых порах у своих
читателей, дает некоторое представление дидактическая поэма "Сова и соловей"
(The Owl and the Nightingale), свидетельствующая о том, что процесс
секуляризации поэтического сознания в тех кругах коренного населения,
которые пользовались английским языком, шел чрезвычайно быстро. Возникла эта
поэма между 1200-1220 гг., а форма ее близка к французским стихотворным
"спорам" или "диспутам". Английская поэзия той поры тем легче усвоила эту
форму, что она имела некоторые аналогии и в "прежней англо-саксонской
письменности. Однако, если произведения типа "Спора души с телом" носили
вполне церковный или даже строго аскетический характер и не выходили за
пределы метафизических рассуждений, то "Сова и соловей", стоящая в
зависимости от французских "споров" на светские темы, ставит более
практические, жизненные вопросы, чем ранние англо-саксонские диалоги, и, по
крайней мере устами одного из спорящих, подвергает осуждению строгую аскезу
и полное отречение от земных радостей. Это - поэма о двух полюсах
жизнеощущения, о двух направлениях поэтической мысли. Автор рассказывает,
что однажды в зелени деревьев он услышал жаркий спор двух птиц - совы и
соловья. Соловей, певец весны и любви, восхвалял свое искусство, внушающее
отрадные чувства, бодрость духа, радость бытия, и упрекал сову за то, что
она ищет ночного уединения, поет в холод и стужу. Сова говорит в свою
защиту, что соловьиное пение не спасает людей и не откроет им двери
небесного царства, тогда как она служит другой стороне человеческого духа,
воспитывая его в страхе божием, напоминая ему о грехах и необходимости
покаяния, соединенного с искренними слезами. Спор этот блещет живостью,
острыми словечками, мудростью народных присловий; обе птицы твердо стоят на
своем и не хотят отступиться от своих воззрений. За разрешением спора они
обращаются к некоему жителю Дорсета, maister Nichole of Guldeforde (стихи
191, 1752-1753), в котором не без оснований видят автора поэмы. Николь
отвечает очень уклончиво. Он говорит, что каждая из птиц хороша в своем
роде, что сам он в молодости любил соловьев, теперь же стал разумнее и не
позволит "старой привязанности" совратить его на ложный путь; таким образом,
спор остается, в сущности, нерешенным.
Поэма является одним из самых любопытных произведений этого рода,
чрезвычайно верно отражающим основные философско-эстетические споры своего
времени. Она пользовалась продолжительной популярностью. Следы ее прямого
воздействия мы найдем в поэме "Дрозд и соловей" (The Thrush and the
Nightingale), также созданной на юге Англии, но в царствование Эдуарда I;
здесь предметом спора служат женщины, причем дрозд хулит их, приводя
многочисленные примеры женского лукавства, хитрости, вероломства. Соловей же
не перестает восхвалять достоинства женщин, но без успеха, до тех пор, пока
он не назвал для примера "пресвятую деву Марию"; тут дрозд принужден был
признать себя побежденным.
Любопытный образец того же жанра "стихотворного диспута" мы находим в
более поздней поэме (не ранее XIV в.), возникшей в восточной или средней
Англии и с большим юмором воспроизводящей черты из быта
горожанина-ремесленника, - "Спор инструментов плотника" (Debate of the