Страница:
звучность, гибкость, пластичность. Свойственная ему простота позволяла
Спенсеру говорить обо всем с большей выразительностью, чем тем, которые
прибегали к вычурности и цветистым украшениям своих произведений.
В 1580 г. лорд Артур Грей, вновь назначенный губернатором Ирландии,
взял Спенсера к себе в качестве секретаря и позднее сделал шерифом графствам
Корк. Спенсер помогал Грею не за страх, а за совесть. Ирландия, где
английское правительство беспощадно проводило политику захватов и угнетения,
была в постоянном брожении. Генри Сидней, отец Филиппа, пытался править
милостиво. Его отозвали. Грей получил миссию действовать сурово. Результатом
его политики было восстание в Мунстере под предводительством Гью О'Нейля в
1590-х годах. Спенсер провел в Ирландии 19 лет. Он, разумеется, наезжал
время от времени в Лондон, наблюдал там придворную знать как человек,
отвыкший от нравов и от вкусов современного ему общества, и, возвращаясь к
исполнению своих обязанностей в захолустную и опасную Ирландию, излагал свои
впечатления в стихах. Особенно интересна поэма "Возвращение Колина Клаута"
(Colin Clout's Come Home Againe, 1595 г.). Созданный Скельтоном образ
бродяги-бунтаря превращается у Спенсера в изящного критика придворных
литературных вкусов и, в частности, модной петраркистской лирики. Спенсер
словно забыл, что он сам когда-то отдал дань петраркизму в своих "Amoretti".
"Возвращение Колина Клаута" было все-таки лишь маскарадным эпизодом,
откликом на злобу дня. Спенсер написал в Ирландии шесть книг "Королевы феи",
а в промежутках работал над сочинением, служившим оправданием политики лорда
Грея. - "Взгляд на положение Ирландии" (A view of the state of Ireland,
etc., написано в 1596 г., напечатано в 1633 г.). Как представитель
английской администрации в покоренной Ирландии коркский шериф не пользовался
популярностью среди местного населения. Недаром одним из первых актов
мунстерских повстанцев было нападение на резиденцию Спенсера. Поэт едва
спасся из подожженного замка, кое-как добрался вместе с семьей в Корк. Его
послали с докладом к Елизавете, умер он в Лондоне в январе 1599 г.
"Королева фей" (The Faerie Queene. Disposed into twelve books
fashioning XII Morall Virtues) должна была состоять из 12 книг. Спенсер
успел выпустить при жизни половину: в 1590 г. первую и в 1596 г. вторую
часть, - каждая из частей состояла из трех книг. В его бумагах осталось
несколько фрагментов 7-й книги. Изданная часть представляет собою половину
задуманного плана и в сущности даже была половиной половины.
Каждая из 12 книг должна была быть посвящена воспеванию определенной
моральной добродетели. А следующие 12 книг Спенсер предполагал посвятить
воспеванию политических доблестей. Но до политических доблестей дело не
дошло, а из моральных добродетелей в шести написанных книгах были
прославлены благочестие, умеренность, целомудрие, дружба, справедливость,
вежество.
Поэма эта аллегорическая. Она написана для того, чтобы "воспитать
джентльмена или знатного человека в добродетельных и благородных понятиях".
Аллегория была проведена на канве романов о короле Артуре и его рыцарях.
Спенсер говорит, что он шел по стопам Гомера, Вергилия, Ариосто и Тассо. В
форме стихов он следовал за Чосером. Он взял его октаву, построенную не по
итальянскому образцу - abababcc, а по образцу французской балладной строфы -
ababbcbc, и прибавил к ней девятую строку - ababbcbcc. Восемь первых -
пятистопные, девятая - шестистопная александрийская строка. Так родилась
знаменитая спенсерова строфа. И родилась она под счастливой звездою. Ее
заимствовали у Спенсера Томсон, Китс, Шелли, Байрон. Стих Спенсера в
"Королеве фей" достиг еще большего совершенства, чем в "Календаре пастуха".
И звучность, и мелодичная красота, и ясность, и богатство словаря, и
пластическое мастерство поднимаются тут на небывалую еще высоту. Но не
только чисто внешние словесные достоинства привлекают в "Королеве фей".
Спенсер недаром назвал Гомера первым из своих учителей. Он в совершенстве
владеет искусством свободного, простого, легко текущего, очень детального
описания. Изобразительное его мастерство виртуозно, воображение
расточительно богато, фантазия неисчерпаема. Спенсер умеет всегда быть
разнообразным. С современными словами он комбинирует архаические, которые
любит и которыми пользуется очень умело.
Спенсер переносит действие своей поэмы в фантастический мир рыцарства.
Драконы, феи, великаны, волшебники, чудовища, стилизованные пастухи и
пастушки, уроды, соединяющие в себе разные естества, - все они оживают на
страницах "Королевы фей". Спенсер так свыкся со своим воображаемым рыцарским
миром, что он не вызывает в нем ни скептической улыбки, как у Ариосто, ни
болезненной гримасы, как у Сервантеса, ни насмешки, как у Рабле. Его
поэтическое чувство приемлет всякую фантасмагорию так просто, как если бы
она существовала в действительности. Но ему и этого еще мало. Он обогащает
мир средневековых чудес миром чудес античных. Гуманист приносит богатство
своей эрудиции в дань поэту-сказочнику. Это делает страну его чудес
совершенно ослепительной. И Спенсер чувствует себя в этом мире сказки и мифа
необыкновенно свободно. Он словно упивается творениями собственной фантазии.
Он часто забывает о той задаче, которую поставил себе с самого начала: что
его поэма - аллегория, имеющая моральную цель.
Особенности своей поэмы Спенсер счел нужным объяснить в особом
вступлении. Это - знаменитое его письмо к сэру Вальтеру Ролею, нечто вроде
письма Данте Алигиери к Кану Гранде делла Скала по поводу "Божественной
Комедии". Спенсер говорит об аллегорическом характере своей поэмы и
объясняет ее композиционную разбросанность. Письмо предпослано первым трем
книгам поэмы, каждая из которых как бы совершенно самостоятельно
рассказывает о судьбе трех разных героев. Спенсер поясняет, что различные
сюжетные линии будут сведены воедино лишь в двенадцатой книге поэмы. Только
там будет рассказано, почему героем первой песни является рыцарь Красного
Креста, героем второй - сэр Гюйон, героиней третьей - воительница
Бритомартис. Именно в двенадцатой книге должен был найти изображение тот
праздник в королевстве фей, который длится двенадцать дней и в котором
каждый день должен быть ознаменован началом какого-нибудь славного
рыцарского приключения. В том, что Спенсер не захотел начать свое
произведение рассказов о событии, которое естественно открывает собою серию
приключений его героев, сказалась аристократическая изысканность,
свойственная его искусству. Быть может, поэт подражал в этом Ариосто,
который тоже избегал простого логического хода рассказа.
Уже давно известно, что некоторые герои и героини Спенсера созданы для
прославления живых людей, и прежде всего Елизаветы. Об этом сам поэт
упоминает в том же письме к Ролею. Елизавета послужила образцом для целого
ряда героинь. Она у Спенсера многолика, почти вездесуща. Она - Глориана,
королева фей, она - целомудренная Бельфеба, она - доблестная Бритомартис,
она - Марсилла. Многие лица из ее окружения под разными именами действуют в
поэме: граф Лейстер - король Артур, сэр Вальтер Ролей - Тимиас, лорд Грей -
Артегал, адмирал Говард - Маринель. Образ могущественной колдуньи Дуэссы без
всяких объяснений оказался до такой степени похож на Марию Стюарт, что сын
ее, Яков VI Шотландский, направил лорду Берли по этому поводу
дипломатическую ноту. Есть образы сатирические и карикатурные: король Филипп
Испанский - Герионео; герцог Анжуйский, один из неудачных женихов стареющей
Елизаветы, - Брагадоккио. Подлинные черты этих живых людей иногда бросаются
в глаза. То же и с пейзажами. Давно замечено, что среди фантастических
пейзажей, нагромождаемых Спенсером в изобилии, вдруг мелькают подлинные
картины природы Англии или Ирландии.
Тем не менее английская действительность отразилась в поэме Спенсера
лишь очень односторонне. Кажется, что Спенсер любит не столько современную
ему Англию, сколько Англию далекого прошлого, Англию рыцарской старины,
Англию его любимца Чосера и, быть может, еще более далекую. В ренессансной
Англии Спенсер видит только одну сторону. Он словно не может выпустить из
круга своего воображения всю ту праздничную пышность, которую ренессансная
культура вызвала в Англии, начиная от Генриха VIII: придворные представления
и балы, феерии и "маски", фантастические приемы в честь короля или королевы,
устраиваемые большими вельможами в своих замках, всенародные празднества, на
которые тратились без счета огромные денежные суммы и казною, и любимцами
царствующих особ. Вот эта внешняя декоративная сторона ренессансной культуры
владела воображением Спенсера.
В те годы, когда Спенсер работал над первыми книгами "Королевы фей",
Марло писал свой драмы. В год напечатания первых трех книг поэмы Спенсера
поставил свою первую пьесу Шекспир. Но зритель, которому показывали творения
своего гения Марло и Шекспир, был непохож на того читателя, к которому
обращался Спенсер: Марло и Шекспир писали для народа, Спенсер писал для
"избранных" аристократических читателей.
Спенсер - гуманист, но он не стремится к борьбе и не ищет у народа
отклика своим идеалам. Его гуманистический идеал человека, гармонически
развитого, сочетающего в себе чистоту, бескорыстие и умеренность с рыцарскою
доблестью, красотой и мужеством, прекрасен, но абстрактно-бесплотен; и
проблемная сторона его поэмы отступает перед игрой его фантазии.
Поэтический культ красоты полновластно царит в его творчестве, свободно
изливаясь в звучных строфах. В этом отношении Спенсер почти не имеет
соперников среди английских поэтов.
Уже современники называли Спенсера "князем поэтов". Мильтон высоко
ценил его поэзию. Перед его поэтическим гением преклонялся корифей поэзии
реставрации - Драйден; его поклонником был классицист Поп. В XVIII в.
начинается "возрождение Спенсера"; под влиянием Спенсера развивается поэзия
английского предромантизма. Томсон и Бернс подражали ему, как в XIX в.
Шелли, Китс и Байрон. Чарльз Лэм назвал его "поэтом поэтов". Этим достаточно
определяется место Спенсера - великого поэта времен Возрождения - в истории
английской литературы.
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ШЕКСПИРА
МОРАЛИТЕ ПОД ВЛИЯНИЕМ ГУМАНИЗМА И РЕФОРМАЦИИ
Эволюция драматургии в эпоху Ренессанса была в Англии более органична,
чем в любой другой стране. Здесь не было разрыва между драматургией и
театром. Старые, средневековые формы драматургии, общие в той или иной мере
всей Европе в создававшиеся исключительно для сцены, не умирали в Англии до
тех пор, пока не выросли, постепенно обогащаясь новыми элементами и не теряя
связи со сценой, в зрелую художественную драматургию.
У средневековой английской драматургии были некоторые важные
особенности. Это - прежде всего очень большая популярность и связанная с нею
живучесть моралите. Мистерия, испытавшая административные притеснения уже
при Генрихе VIII и при Эдуарде VI, воспрянувшая с недолгим новым блеском при
католичке Марии Кровавой, постепенно заглохла в царствование Елизаветы.
Совсем по-другому складывалась судьба моралите. Религиозная борьба не
могла стать для него роковой, как для мистерии. Более короткое и гибкое, оно
легче приспособлялось к новым условиям. Более сценичное и доходчивое, оно
было популярней, и от него не так легко отказывались зрители. Уцелев и
приспособившись, оно вобрало в себя многие более живые элементы мистерий,
которые хорошо уложились в его основную идейную схему: в показ борьбы
доброго и злого начала. Но теперь эта схема оказалась уже недостаточной.
Состав аллегорических персонажей резко обновился. Наряду с Благочестием,
Богатством, Бедностью, Великодушием, Щедростью, Скупостью, Смертью и прочими
персонажами средневековых поучений и средневековой символики явились,
вытесняя их все больше, такие, которые отмечали народившиеся свежие интересы
к науке, литературе, образованию, гуманистическим идеям. Преобразились и
самые яркие типы моралите, комические. Так, веселый чортик Тутивиллус, или
Титиниллус, легко перескочивший из мистерии в моралите, теперь, в комбинации
со старым шутом, потешавшим публику своими погремушками, превратился в
фигуру Порока (Vice), выступавшего под разными именами. Фигуре этой была
суждена большая популярность. Особенно славился последний выход Порока,
когда он, совершив все полагавшиеся ему гадости, отправлялся восвояси в ад,
взобравшись на спину к сатане. Даже Роберт Грин не постеснялся позднее
воспользоваться этим популярным трюком в "Монахе Бэконе".
Новые веяния, особенно гуманистические идеи, все больше
распространявшиеся в царствование Генриха VIII, не могли остаться без
воздействия на моралите. Подмостками моралите воспользовались наука и
публицистика.
Появляется сразу несколько пьес, где изображается брачный союз между
Умом и Наукою. В моралите школьного учителя Редфорда, дошедшем до нас в
неполном виде, Ум как добрый рыцарь "Круглого Стола" убивает чудовище Скуку,
которая олицетворяет схоластическое знание, и после этой победы получает
руку своей невесты. Перед этим он должен сделать усилие, чтобы стряхнуть с
себя чары блудницы Лени. В пьесе "Все для денег" (All for money) Томаса
Лаптона (Lupton) прославляется наука и оплакивается невысокая оценка ее в
обществе, а также бедственное материальное положение ее служителей. Новые
персонажи, появляющиеся для иллюстрации этих идей, носят вычурные названия:
Учение без денег, Учение с деньгами, Деньги без учения, Ни учения, ни денег.
Особенно ярко сказались гуманистические идеи в моралите "Интерлюдия о
природе четырех стихий" (A New Interlude and a Mery of the IIII elements,
1519 г.) издателя Джона Растеля (John Rastell, умер 1536 г.), зятя Томаса
Мора. Вместо старых аллегорических персонажей в ней фигурирует новый герой -
Жажда Знания. Дама Природа вразумляет его, рассказывая о шаровидности земли,
блудница - Жажда Чувственных Удовольствий и порок - Невежество - стремятся
воспрепятствовать его занятиям. Опыт показывает ему на карте недавно
найденные новые страны и сокрушается, что не Англии досталась слава их
открытия. В прологе автор поясняет через Посланца, что нужно изучать не
только вещи невидимые, но и видимый мир: новая атака против схоластической,
богословско-философской науки.
Из пьес, принадлежащих Скельтону, до нас дошла лишь самая неинтересная
и чрезвычайно мало характерная для этого яркого писателя и образованнейшего
гуманиста, которого восхвалял сам Эразм. Это - моралите "Великолепие". В ней
рассказывается о тернистом пути героя, сталкивающегося то дружески, то
враждебно со множеством персонажей. Тут и Свобода, и Мера, и Неудача, и
порок Причуда, и Бедность, - словом, весь синклит старых скучных аллегорий.
Данью гуманистическим веяниям было то, что путь к счастью указывался не по
церковно-назидательному, а по мирскому способу.
Гораздо ярче и неизмеримо богаче по содержанию моралите Давида Линдсея
(David Lyndsay, 1490-1555 гг.), очень влиятельного шотландского
политического деятеля и талантливого писателя. Это - "Забавная сатира о трех
сословиях" (Ane Pleasant Satyre of Thrie Estatis, 1540 г.). Она больше всех
известных нам моралите этого времени, по количеству стихов (4630) и по числу
действующих лиц, и представляет собою яркую сатиру на католическую церковь.
Короля Человечность соблазняет Беспутство, которое доказывает ему на примере
монахов и попов что распущенная жизнь вовсе не грех. Лесть, одетая монахом,
поддерживает его в этом настроении, а Сластолюбие становится его фавориткой
и оттесняет старого наставника Добрый Совет. Истина, которая появляется с
английским текстом Евангелия в руках, обвиняется в ереси и т. д. Чтобы
покончить со всеми этими бесчинствами, собирается парламент трех сословий:
дворянства, духовенства и горожан. Таково содержание первой части. Перед
второй разыгрывается интерлюдия. Появляется нищий Паупер, который
рассказывает, как притеснения духовных и светских властей, вместе с
непосильными налогами, помещичьими поборами и церковными десятинами, довели
его до сумы. Последнее, что у него оставалось, выманивает оказавшийся тут же
продавец индульгенций. Во второй части появляются сословия. Духовенство
ведут Жадность и Чувственность, дворянство - Притеснения, городское сословие
- Надувательство. Кончается пьеса тем, что духовенство за противодействие
реформе лишается своих функций, которые передаются ученым богословам, а
пороки отправляются на виселицу.
"Сатира о трех сословиях" - самое популярное моралите, поставившее себе
задачей поддержку церковной реформы. В том же духе были написаны
многочисленные пьесы епископа Джона Бейля (John Bale, 1495-1563 гг.), одного
из самых неистовых сторонников реформы, с трудом спасшегося от костра при
Марии Кровавой и долго томившегося в изгнании. Сохранялось всего пять его
пьес. Как сатира против католической церкви наиболее интересна та, которая
озаглавлена "Три закона природы" (The Three Laws of Nature, etc., 1538 г.).
Бог дал людям три закона: закон природы, закон Моисея и закон Христа. Но все
они искажены враждебными силами. Силы эти фигурируют тут же. Епископ -
Честолюбие, доктор римского церковного права - Лжеучение, монах - Содомия.
Есть здесь и ведьма - Идолопоклонство и целый ряд других таких же
персонажей. Бог-отец выступает в начале пьесы с заявлением, явно
противоречащим очевидности: "Я бог-отец, субстанция невидимая". (Впрочем, в
некоторых текстах стоит не invisible - невидимая, a indivisible -
неделимая).
Моралите не исчезли и при Марии Кровавой. Но, разумеется, сатира их
направилась теперь против протестантизма. Так, в пьесе "Республика", быть
может наиболее типичной, Жадность называет себя Правительством (намек на
секуляризацию церковных земель), Наглость - Властью, Притеснение -
Реформацией, Низкопоклонство - Честностью и т. д.
Елизавета не любила моралите за смелость сатиры. В 1559г. она запретила
ставить пьесы на английском языке, в которых затрагиваются вопросы религии
или государственного управления. Поэтому моралите были при ней
немногочисленны и сравнительно мало интересны. Но на эволюцию драматургии
стиль композиция, персонажи, язык моралите оказывали, как увидим, очень
значительное влияние.
Какой гибкий и богатый возможностями жанр представляло собою моралите,
видно по пьесе того же яростного бойца против папизма, епископа Джона Бейля
- "Король Иоанн" (Kyng Johan, около 1548 г.). Это, в сущности, первая
историческая хроника в английской драматургии. Она не порывает еще с каноном
моралите. Написанная для доказательства определенного тезиса она полна
аллегорических персонажей, которые уживаются в ней с историческими лицами.
Пьеса появилась почти несомненно до вступления на престол Марии (1553 г.).
Задачи Бейля - борьба против папских притязаний и сатира на пороки
католического духовенства. Этим объясняется идеализация короля Иоанна,
который, как известно, всего меньше годился в герои славных дел и
национальных подвигов. Но так как он боролся против папства и папизма, то
идеализация его казалась епископу делом законным и богоугодным.
Таков первый образец того жанра, шедеврами которого будут исторические
хроники Марло и Шекспира. Бейль, конечно, не способен еще создавать живые
характеры и заставлять их правдоподобно действовать на сцене. Его персонажи
называются Дворянство, Духовенство, Гражданский Порядок, Общины, Истина,
Узурпация; под последней подразумевается папская власть. Есть и Порок. Он
называется Мятежом, но появляется в маске Стивена Лангтона, архиепископа
Кентерберийского, главного противника короля. Кроме Порока, есть и
мелодраматический злодей Притворство, главный зачинщик заговора против жизни
короля Иоанна.
Моралите уже готовится дать жизнь более высокому драматическому
искусству. Аллегорическая персонификация, носившая ранее чисто абстрактный
характер, теперь все больше пропитывается элементами здорового психологизма
и дает почву для реалистической разработки образов.
ДЖОН ГЕЙВУД И ЕГО ИНТЕРЛЮДИИ
Даты рождения и смерти Джона Гейвуда (John Heywood) - гадательны,
наиболее вероятным считают годы 1497-1580. Родом из Лондона, он юношей
получил доступ ко двору Генриха VIII в качестве певца и участника дворцовых
представлений. Как твердый в вере католик, он стал близок к принцессе Марии,
будущей кровавой королеве, а также к кружку Томаса Мора. С автором "Утопии"
Гейвуд даже породнился, женившись на его племяннице Элизе, дочери того
самого Джона Растеля, который написал моралите "Четыре стихии". И в
характере Гейвуда было нечто родственное Мору, что, повидимому, особенно
сближало их. Пока Генрих VIII не порвал с Римом, Гейвуду жилось хорошо.
Когда разрыв совершился, на людей, не пожелавших отказаться от католичества,
стали смотреть все более и более косо. При Эдуарде VI такое положение еще
усилилось. Гейвуду с трудом удалось избежать прямых репрессий. Зато с
воцарением Марии звезда Гейвуда засияла ярче, чем когда-нибудь: он был
осыпан дарами и почестями. Но после вступления на престол Елизаветы
пребывание в Англии сделалось для него невозможным. Он эмигрировал во
Фландрию, долго жил в Малине и умер, как предполагают, в Лувене.
Все шесть пьес, которые, с большим или меньшим основанием,
приписываются Гейвуду, относятся к царствованию Генриха VIII. Четыре были
даже напечатаны в 1533 г., т. е. до разрыва с Римом. Некоторые написаны
раньше. В одной из них упоминается папа Лев X, умерший в 1521 г. Гейвуд
писал их в свои лучшие годы, в полном расцвете сил и таланта, когда
жизнерадостность, бьющая через край, и неисчерпаемая, безоблачная, ничем не
смущаемая веселость были самой основой его характера. Гейвуд умел смотреть и
наблюдать, глаз у него был острый и насмешливый, как у Чосера. От него не
могли укрыться своекорыстные и эгоистические мотивы, руководившие
реформаторской деятельностью Генриха VIII. Но он великолепно видел и то, что
делало католическую церковь и ее служителей ненавистными широким народным
массам и превращало королевскую реформу в общенародное движение.
К сожалению, хронология гейвудовых пьес чрезвычайно путаная, и у нас
нет твердых вех, чтобы проследить развитие его творчества. Нам
представляется, однако, что наиболее правдоподобным будет предположение
такой эволюции, которая ведет от чистого моралите к вполне разработанной
интерлюдии фарсового характера.
Слово "интерлюдия", которому так посчастливилось, означает не
интермедию в итальянском или испанском смысле, т. е. не представление,
заполняющее антракты между действиями большой пьесы, а "игру между" (ludus
inter) действующими лицами, т. е. пьесу вообще. Ее специфика вскоре
определилась очень отчетливо. Интерлюдия сделалась у Джона Гейвуда, самого
классического автора этого жанра, почти полным синонимом фарса.
Гейвуд работал, - теперь это можно считать установленным, - имея перед
собою не только английские, но и французские образцы.
Из шести пьес первой, повидимому, была написана интерлюдия "Действо о
любви" (The play of Love). Для нее не найдено никаких французских образцов,
и она ближе всего к форме моралите. Можно даже сказать, что она ничем не
отличается от моралите, ни по конструкции, ни по характеру. Фигурируют в вей
две четы. В первой - Любящий-нелюбимый и Любимая-нелюбящая. Во второй -
Любящий-любимый и Нелюбимая-нелюбящая. Первая чета спорит о том, кто из двух
более несчастен, вторая - кто более счастлив. Каждая чета делает другую
судьей своего спора. Решение гласит: в первом случае оба одинаково
несчастны, во втором - одинаково счастливы. Нелюбимая-нелюбящая при этом
наделена чертами Порока, которые ярко проявляются в ее поведении.
Вторая вещь, "Разумный и Неразумный" (Witti and Wittless), дает
участникам спора христианские имена Джемса и Джона. Спор идет о том, что
лучше, - быть мудрым или безумным. Сначала как будто побеждает Джемс,
доказывающий, что безумным быть лучше, потому что ему не приходится
трудться, он не мучится думами, и ему обеспечено самое большое счастье,
доступное человеку: вечное спасение. Но в спор вмешивается третий
собеседник, Джером, который решает спор непререкаемым аргументом: между
безумным и животным нет никакой разницы. В этой пьесе заметно влияние
эразмовой "Похвалы глупости"; в ней имеются также прямые заимствования из
французского "Диалога безумного и мудрого".
Третья пьеса по характеру сходна с первыми двумя. Это - "Действо о
погоде" (The play of the Weather). Юпитер собирает "парламент", чтобы
решить, какая погода для людей лучше. Высказываются все. Дворянин
предпочитает сухую и безветреную, благоприятную для охоты, купец -
переменную с умеренными ветрами, лесничий - бури, разгоняющие браконьеров,
мельник - дождь и т. д. Кончается дело тем, что Юпитер обещает, что каждый
будет иметь по очереди погоду по своему вкусу. Гейвуд в этой вещи уже нашел
искусство расцвечивать споры яркими реалистическими чертами, выхваченными из
жизни.
Три последние из дошедших до нас интерлюдий настолько отличаются от
трех первых, что можно приписать это отличие какому-то новому влиянию.
Спенсеру говорить обо всем с большей выразительностью, чем тем, которые
прибегали к вычурности и цветистым украшениям своих произведений.
В 1580 г. лорд Артур Грей, вновь назначенный губернатором Ирландии,
взял Спенсера к себе в качестве секретаря и позднее сделал шерифом графствам
Корк. Спенсер помогал Грею не за страх, а за совесть. Ирландия, где
английское правительство беспощадно проводило политику захватов и угнетения,
была в постоянном брожении. Генри Сидней, отец Филиппа, пытался править
милостиво. Его отозвали. Грей получил миссию действовать сурово. Результатом
его политики было восстание в Мунстере под предводительством Гью О'Нейля в
1590-х годах. Спенсер провел в Ирландии 19 лет. Он, разумеется, наезжал
время от времени в Лондон, наблюдал там придворную знать как человек,
отвыкший от нравов и от вкусов современного ему общества, и, возвращаясь к
исполнению своих обязанностей в захолустную и опасную Ирландию, излагал свои
впечатления в стихах. Особенно интересна поэма "Возвращение Колина Клаута"
(Colin Clout's Come Home Againe, 1595 г.). Созданный Скельтоном образ
бродяги-бунтаря превращается у Спенсера в изящного критика придворных
литературных вкусов и, в частности, модной петраркистской лирики. Спенсер
словно забыл, что он сам когда-то отдал дань петраркизму в своих "Amoretti".
"Возвращение Колина Клаута" было все-таки лишь маскарадным эпизодом,
откликом на злобу дня. Спенсер написал в Ирландии шесть книг "Королевы феи",
а в промежутках работал над сочинением, служившим оправданием политики лорда
Грея. - "Взгляд на положение Ирландии" (A view of the state of Ireland,
etc., написано в 1596 г., напечатано в 1633 г.). Как представитель
английской администрации в покоренной Ирландии коркский шериф не пользовался
популярностью среди местного населения. Недаром одним из первых актов
мунстерских повстанцев было нападение на резиденцию Спенсера. Поэт едва
спасся из подожженного замка, кое-как добрался вместе с семьей в Корк. Его
послали с докладом к Елизавете, умер он в Лондоне в январе 1599 г.
"Королева фей" (The Faerie Queene. Disposed into twelve books
fashioning XII Morall Virtues) должна была состоять из 12 книг. Спенсер
успел выпустить при жизни половину: в 1590 г. первую и в 1596 г. вторую
часть, - каждая из частей состояла из трех книг. В его бумагах осталось
несколько фрагментов 7-й книги. Изданная часть представляет собою половину
задуманного плана и в сущности даже была половиной половины.
Каждая из 12 книг должна была быть посвящена воспеванию определенной
моральной добродетели. А следующие 12 книг Спенсер предполагал посвятить
воспеванию политических доблестей. Но до политических доблестей дело не
дошло, а из моральных добродетелей в шести написанных книгах были
прославлены благочестие, умеренность, целомудрие, дружба, справедливость,
вежество.
Поэма эта аллегорическая. Она написана для того, чтобы "воспитать
джентльмена или знатного человека в добродетельных и благородных понятиях".
Аллегория была проведена на канве романов о короле Артуре и его рыцарях.
Спенсер говорит, что он шел по стопам Гомера, Вергилия, Ариосто и Тассо. В
форме стихов он следовал за Чосером. Он взял его октаву, построенную не по
итальянскому образцу - abababcc, а по образцу французской балладной строфы -
ababbcbc, и прибавил к ней девятую строку - ababbcbcc. Восемь первых -
пятистопные, девятая - шестистопная александрийская строка. Так родилась
знаменитая спенсерова строфа. И родилась она под счастливой звездою. Ее
заимствовали у Спенсера Томсон, Китс, Шелли, Байрон. Стих Спенсера в
"Королеве фей" достиг еще большего совершенства, чем в "Календаре пастуха".
И звучность, и мелодичная красота, и ясность, и богатство словаря, и
пластическое мастерство поднимаются тут на небывалую еще высоту. Но не
только чисто внешние словесные достоинства привлекают в "Королеве фей".
Спенсер недаром назвал Гомера первым из своих учителей. Он в совершенстве
владеет искусством свободного, простого, легко текущего, очень детального
описания. Изобразительное его мастерство виртуозно, воображение
расточительно богато, фантазия неисчерпаема. Спенсер умеет всегда быть
разнообразным. С современными словами он комбинирует архаические, которые
любит и которыми пользуется очень умело.
Спенсер переносит действие своей поэмы в фантастический мир рыцарства.
Драконы, феи, великаны, волшебники, чудовища, стилизованные пастухи и
пастушки, уроды, соединяющие в себе разные естества, - все они оживают на
страницах "Королевы фей". Спенсер так свыкся со своим воображаемым рыцарским
миром, что он не вызывает в нем ни скептической улыбки, как у Ариосто, ни
болезненной гримасы, как у Сервантеса, ни насмешки, как у Рабле. Его
поэтическое чувство приемлет всякую фантасмагорию так просто, как если бы
она существовала в действительности. Но ему и этого еще мало. Он обогащает
мир средневековых чудес миром чудес античных. Гуманист приносит богатство
своей эрудиции в дань поэту-сказочнику. Это делает страну его чудес
совершенно ослепительной. И Спенсер чувствует себя в этом мире сказки и мифа
необыкновенно свободно. Он словно упивается творениями собственной фантазии.
Он часто забывает о той задаче, которую поставил себе с самого начала: что
его поэма - аллегория, имеющая моральную цель.
Особенности своей поэмы Спенсер счел нужным объяснить в особом
вступлении. Это - знаменитое его письмо к сэру Вальтеру Ролею, нечто вроде
письма Данте Алигиери к Кану Гранде делла Скала по поводу "Божественной
Комедии". Спенсер говорит об аллегорическом характере своей поэмы и
объясняет ее композиционную разбросанность. Письмо предпослано первым трем
книгам поэмы, каждая из которых как бы совершенно самостоятельно
рассказывает о судьбе трех разных героев. Спенсер поясняет, что различные
сюжетные линии будут сведены воедино лишь в двенадцатой книге поэмы. Только
там будет рассказано, почему героем первой песни является рыцарь Красного
Креста, героем второй - сэр Гюйон, героиней третьей - воительница
Бритомартис. Именно в двенадцатой книге должен был найти изображение тот
праздник в королевстве фей, который длится двенадцать дней и в котором
каждый день должен быть ознаменован началом какого-нибудь славного
рыцарского приключения. В том, что Спенсер не захотел начать свое
произведение рассказов о событии, которое естественно открывает собою серию
приключений его героев, сказалась аристократическая изысканность,
свойственная его искусству. Быть может, поэт подражал в этом Ариосто,
который тоже избегал простого логического хода рассказа.
Уже давно известно, что некоторые герои и героини Спенсера созданы для
прославления живых людей, и прежде всего Елизаветы. Об этом сам поэт
упоминает в том же письме к Ролею. Елизавета послужила образцом для целого
ряда героинь. Она у Спенсера многолика, почти вездесуща. Она - Глориана,
королева фей, она - целомудренная Бельфеба, она - доблестная Бритомартис,
она - Марсилла. Многие лица из ее окружения под разными именами действуют в
поэме: граф Лейстер - король Артур, сэр Вальтер Ролей - Тимиас, лорд Грей -
Артегал, адмирал Говард - Маринель. Образ могущественной колдуньи Дуэссы без
всяких объяснений оказался до такой степени похож на Марию Стюарт, что сын
ее, Яков VI Шотландский, направил лорду Берли по этому поводу
дипломатическую ноту. Есть образы сатирические и карикатурные: король Филипп
Испанский - Герионео; герцог Анжуйский, один из неудачных женихов стареющей
Елизаветы, - Брагадоккио. Подлинные черты этих живых людей иногда бросаются
в глаза. То же и с пейзажами. Давно замечено, что среди фантастических
пейзажей, нагромождаемых Спенсером в изобилии, вдруг мелькают подлинные
картины природы Англии или Ирландии.
Тем не менее английская действительность отразилась в поэме Спенсера
лишь очень односторонне. Кажется, что Спенсер любит не столько современную
ему Англию, сколько Англию далекого прошлого, Англию рыцарской старины,
Англию его любимца Чосера и, быть может, еще более далекую. В ренессансной
Англии Спенсер видит только одну сторону. Он словно не может выпустить из
круга своего воображения всю ту праздничную пышность, которую ренессансная
культура вызвала в Англии, начиная от Генриха VIII: придворные представления
и балы, феерии и "маски", фантастические приемы в честь короля или королевы,
устраиваемые большими вельможами в своих замках, всенародные празднества, на
которые тратились без счета огромные денежные суммы и казною, и любимцами
царствующих особ. Вот эта внешняя декоративная сторона ренессансной культуры
владела воображением Спенсера.
В те годы, когда Спенсер работал над первыми книгами "Королевы фей",
Марло писал свой драмы. В год напечатания первых трех книг поэмы Спенсера
поставил свою первую пьесу Шекспир. Но зритель, которому показывали творения
своего гения Марло и Шекспир, был непохож на того читателя, к которому
обращался Спенсер: Марло и Шекспир писали для народа, Спенсер писал для
"избранных" аристократических читателей.
Спенсер - гуманист, но он не стремится к борьбе и не ищет у народа
отклика своим идеалам. Его гуманистический идеал человека, гармонически
развитого, сочетающего в себе чистоту, бескорыстие и умеренность с рыцарскою
доблестью, красотой и мужеством, прекрасен, но абстрактно-бесплотен; и
проблемная сторона его поэмы отступает перед игрой его фантазии.
Поэтический культ красоты полновластно царит в его творчестве, свободно
изливаясь в звучных строфах. В этом отношении Спенсер почти не имеет
соперников среди английских поэтов.
Уже современники называли Спенсера "князем поэтов". Мильтон высоко
ценил его поэзию. Перед его поэтическим гением преклонялся корифей поэзии
реставрации - Драйден; его поклонником был классицист Поп. В XVIII в.
начинается "возрождение Спенсера"; под влиянием Спенсера развивается поэзия
английского предромантизма. Томсон и Бернс подражали ему, как в XIX в.
Шелли, Китс и Байрон. Чарльз Лэм назвал его "поэтом поэтов". Этим достаточно
определяется место Спенсера - великого поэта времен Возрождения - в истории
английской литературы.
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ШЕКСПИРА
МОРАЛИТЕ ПОД ВЛИЯНИЕМ ГУМАНИЗМА И РЕФОРМАЦИИ
Эволюция драматургии в эпоху Ренессанса была в Англии более органична,
чем в любой другой стране. Здесь не было разрыва между драматургией и
театром. Старые, средневековые формы драматургии, общие в той или иной мере
всей Европе в создававшиеся исключительно для сцены, не умирали в Англии до
тех пор, пока не выросли, постепенно обогащаясь новыми элементами и не теряя
связи со сценой, в зрелую художественную драматургию.
У средневековой английской драматургии были некоторые важные
особенности. Это - прежде всего очень большая популярность и связанная с нею
живучесть моралите. Мистерия, испытавшая административные притеснения уже
при Генрихе VIII и при Эдуарде VI, воспрянувшая с недолгим новым блеском при
католичке Марии Кровавой, постепенно заглохла в царствование Елизаветы.
Совсем по-другому складывалась судьба моралите. Религиозная борьба не
могла стать для него роковой, как для мистерии. Более короткое и гибкое, оно
легче приспособлялось к новым условиям. Более сценичное и доходчивое, оно
было популярней, и от него не так легко отказывались зрители. Уцелев и
приспособившись, оно вобрало в себя многие более живые элементы мистерий,
которые хорошо уложились в его основную идейную схему: в показ борьбы
доброго и злого начала. Но теперь эта схема оказалась уже недостаточной.
Состав аллегорических персонажей резко обновился. Наряду с Благочестием,
Богатством, Бедностью, Великодушием, Щедростью, Скупостью, Смертью и прочими
персонажами средневековых поучений и средневековой символики явились,
вытесняя их все больше, такие, которые отмечали народившиеся свежие интересы
к науке, литературе, образованию, гуманистическим идеям. Преобразились и
самые яркие типы моралите, комические. Так, веселый чортик Тутивиллус, или
Титиниллус, легко перескочивший из мистерии в моралите, теперь, в комбинации
со старым шутом, потешавшим публику своими погремушками, превратился в
фигуру Порока (Vice), выступавшего под разными именами. Фигуре этой была
суждена большая популярность. Особенно славился последний выход Порока,
когда он, совершив все полагавшиеся ему гадости, отправлялся восвояси в ад,
взобравшись на спину к сатане. Даже Роберт Грин не постеснялся позднее
воспользоваться этим популярным трюком в "Монахе Бэконе".
Новые веяния, особенно гуманистические идеи, все больше
распространявшиеся в царствование Генриха VIII, не могли остаться без
воздействия на моралите. Подмостками моралите воспользовались наука и
публицистика.
Появляется сразу несколько пьес, где изображается брачный союз между
Умом и Наукою. В моралите школьного учителя Редфорда, дошедшем до нас в
неполном виде, Ум как добрый рыцарь "Круглого Стола" убивает чудовище Скуку,
которая олицетворяет схоластическое знание, и после этой победы получает
руку своей невесты. Перед этим он должен сделать усилие, чтобы стряхнуть с
себя чары блудницы Лени. В пьесе "Все для денег" (All for money) Томаса
Лаптона (Lupton) прославляется наука и оплакивается невысокая оценка ее в
обществе, а также бедственное материальное положение ее служителей. Новые
персонажи, появляющиеся для иллюстрации этих идей, носят вычурные названия:
Учение без денег, Учение с деньгами, Деньги без учения, Ни учения, ни денег.
Особенно ярко сказались гуманистические идеи в моралите "Интерлюдия о
природе четырех стихий" (A New Interlude and a Mery of the IIII elements,
1519 г.) издателя Джона Растеля (John Rastell, умер 1536 г.), зятя Томаса
Мора. Вместо старых аллегорических персонажей в ней фигурирует новый герой -
Жажда Знания. Дама Природа вразумляет его, рассказывая о шаровидности земли,
блудница - Жажда Чувственных Удовольствий и порок - Невежество - стремятся
воспрепятствовать его занятиям. Опыт показывает ему на карте недавно
найденные новые страны и сокрушается, что не Англии досталась слава их
открытия. В прологе автор поясняет через Посланца, что нужно изучать не
только вещи невидимые, но и видимый мир: новая атака против схоластической,
богословско-философской науки.
Из пьес, принадлежащих Скельтону, до нас дошла лишь самая неинтересная
и чрезвычайно мало характерная для этого яркого писателя и образованнейшего
гуманиста, которого восхвалял сам Эразм. Это - моралите "Великолепие". В ней
рассказывается о тернистом пути героя, сталкивающегося то дружески, то
враждебно со множеством персонажей. Тут и Свобода, и Мера, и Неудача, и
порок Причуда, и Бедность, - словом, весь синклит старых скучных аллегорий.
Данью гуманистическим веяниям было то, что путь к счастью указывался не по
церковно-назидательному, а по мирскому способу.
Гораздо ярче и неизмеримо богаче по содержанию моралите Давида Линдсея
(David Lyndsay, 1490-1555 гг.), очень влиятельного шотландского
политического деятеля и талантливого писателя. Это - "Забавная сатира о трех
сословиях" (Ane Pleasant Satyre of Thrie Estatis, 1540 г.). Она больше всех
известных нам моралите этого времени, по количеству стихов (4630) и по числу
действующих лиц, и представляет собою яркую сатиру на католическую церковь.
Короля Человечность соблазняет Беспутство, которое доказывает ему на примере
монахов и попов что распущенная жизнь вовсе не грех. Лесть, одетая монахом,
поддерживает его в этом настроении, а Сластолюбие становится его фавориткой
и оттесняет старого наставника Добрый Совет. Истина, которая появляется с
английским текстом Евангелия в руках, обвиняется в ереси и т. д. Чтобы
покончить со всеми этими бесчинствами, собирается парламент трех сословий:
дворянства, духовенства и горожан. Таково содержание первой части. Перед
второй разыгрывается интерлюдия. Появляется нищий Паупер, который
рассказывает, как притеснения духовных и светских властей, вместе с
непосильными налогами, помещичьими поборами и церковными десятинами, довели
его до сумы. Последнее, что у него оставалось, выманивает оказавшийся тут же
продавец индульгенций. Во второй части появляются сословия. Духовенство
ведут Жадность и Чувственность, дворянство - Притеснения, городское сословие
- Надувательство. Кончается пьеса тем, что духовенство за противодействие
реформе лишается своих функций, которые передаются ученым богословам, а
пороки отправляются на виселицу.
"Сатира о трех сословиях" - самое популярное моралите, поставившее себе
задачей поддержку церковной реформы. В том же духе были написаны
многочисленные пьесы епископа Джона Бейля (John Bale, 1495-1563 гг.), одного
из самых неистовых сторонников реформы, с трудом спасшегося от костра при
Марии Кровавой и долго томившегося в изгнании. Сохранялось всего пять его
пьес. Как сатира против католической церкви наиболее интересна та, которая
озаглавлена "Три закона природы" (The Three Laws of Nature, etc., 1538 г.).
Бог дал людям три закона: закон природы, закон Моисея и закон Христа. Но все
они искажены враждебными силами. Силы эти фигурируют тут же. Епископ -
Честолюбие, доктор римского церковного права - Лжеучение, монах - Содомия.
Есть здесь и ведьма - Идолопоклонство и целый ряд других таких же
персонажей. Бог-отец выступает в начале пьесы с заявлением, явно
противоречащим очевидности: "Я бог-отец, субстанция невидимая". (Впрочем, в
некоторых текстах стоит не invisible - невидимая, a indivisible -
неделимая).
Моралите не исчезли и при Марии Кровавой. Но, разумеется, сатира их
направилась теперь против протестантизма. Так, в пьесе "Республика", быть
может наиболее типичной, Жадность называет себя Правительством (намек на
секуляризацию церковных земель), Наглость - Властью, Притеснение -
Реформацией, Низкопоклонство - Честностью и т. д.
Елизавета не любила моралите за смелость сатиры. В 1559г. она запретила
ставить пьесы на английском языке, в которых затрагиваются вопросы религии
или государственного управления. Поэтому моралите были при ней
немногочисленны и сравнительно мало интересны. Но на эволюцию драматургии
стиль композиция, персонажи, язык моралите оказывали, как увидим, очень
значительное влияние.
Какой гибкий и богатый возможностями жанр представляло собою моралите,
видно по пьесе того же яростного бойца против папизма, епископа Джона Бейля
- "Король Иоанн" (Kyng Johan, около 1548 г.). Это, в сущности, первая
историческая хроника в английской драматургии. Она не порывает еще с каноном
моралите. Написанная для доказательства определенного тезиса она полна
аллегорических персонажей, которые уживаются в ней с историческими лицами.
Пьеса появилась почти несомненно до вступления на престол Марии (1553 г.).
Задачи Бейля - борьба против папских притязаний и сатира на пороки
католического духовенства. Этим объясняется идеализация короля Иоанна,
который, как известно, всего меньше годился в герои славных дел и
национальных подвигов. Но так как он боролся против папства и папизма, то
идеализация его казалась епископу делом законным и богоугодным.
Таков первый образец того жанра, шедеврами которого будут исторические
хроники Марло и Шекспира. Бейль, конечно, не способен еще создавать живые
характеры и заставлять их правдоподобно действовать на сцене. Его персонажи
называются Дворянство, Духовенство, Гражданский Порядок, Общины, Истина,
Узурпация; под последней подразумевается папская власть. Есть и Порок. Он
называется Мятежом, но появляется в маске Стивена Лангтона, архиепископа
Кентерберийского, главного противника короля. Кроме Порока, есть и
мелодраматический злодей Притворство, главный зачинщик заговора против жизни
короля Иоанна.
Моралите уже готовится дать жизнь более высокому драматическому
искусству. Аллегорическая персонификация, носившая ранее чисто абстрактный
характер, теперь все больше пропитывается элементами здорового психологизма
и дает почву для реалистической разработки образов.
ДЖОН ГЕЙВУД И ЕГО ИНТЕРЛЮДИИ
Даты рождения и смерти Джона Гейвуда (John Heywood) - гадательны,
наиболее вероятным считают годы 1497-1580. Родом из Лондона, он юношей
получил доступ ко двору Генриха VIII в качестве певца и участника дворцовых
представлений. Как твердый в вере католик, он стал близок к принцессе Марии,
будущей кровавой королеве, а также к кружку Томаса Мора. С автором "Утопии"
Гейвуд даже породнился, женившись на его племяннице Элизе, дочери того
самого Джона Растеля, который написал моралите "Четыре стихии". И в
характере Гейвуда было нечто родственное Мору, что, повидимому, особенно
сближало их. Пока Генрих VIII не порвал с Римом, Гейвуду жилось хорошо.
Когда разрыв совершился, на людей, не пожелавших отказаться от католичества,
стали смотреть все более и более косо. При Эдуарде VI такое положение еще
усилилось. Гейвуду с трудом удалось избежать прямых репрессий. Зато с
воцарением Марии звезда Гейвуда засияла ярче, чем когда-нибудь: он был
осыпан дарами и почестями. Но после вступления на престол Елизаветы
пребывание в Англии сделалось для него невозможным. Он эмигрировал во
Фландрию, долго жил в Малине и умер, как предполагают, в Лувене.
Все шесть пьес, которые, с большим или меньшим основанием,
приписываются Гейвуду, относятся к царствованию Генриха VIII. Четыре были
даже напечатаны в 1533 г., т. е. до разрыва с Римом. Некоторые написаны
раньше. В одной из них упоминается папа Лев X, умерший в 1521 г. Гейвуд
писал их в свои лучшие годы, в полном расцвете сил и таланта, когда
жизнерадостность, бьющая через край, и неисчерпаемая, безоблачная, ничем не
смущаемая веселость были самой основой его характера. Гейвуд умел смотреть и
наблюдать, глаз у него был острый и насмешливый, как у Чосера. От него не
могли укрыться своекорыстные и эгоистические мотивы, руководившие
реформаторской деятельностью Генриха VIII. Но он великолепно видел и то, что
делало католическую церковь и ее служителей ненавистными широким народным
массам и превращало королевскую реформу в общенародное движение.
К сожалению, хронология гейвудовых пьес чрезвычайно путаная, и у нас
нет твердых вех, чтобы проследить развитие его творчества. Нам
представляется, однако, что наиболее правдоподобным будет предположение
такой эволюции, которая ведет от чистого моралите к вполне разработанной
интерлюдии фарсового характера.
Слово "интерлюдия", которому так посчастливилось, означает не
интермедию в итальянском или испанском смысле, т. е. не представление,
заполняющее антракты между действиями большой пьесы, а "игру между" (ludus
inter) действующими лицами, т. е. пьесу вообще. Ее специфика вскоре
определилась очень отчетливо. Интерлюдия сделалась у Джона Гейвуда, самого
классического автора этого жанра, почти полным синонимом фарса.
Гейвуд работал, - теперь это можно считать установленным, - имея перед
собою не только английские, но и французские образцы.
Из шести пьес первой, повидимому, была написана интерлюдия "Действо о
любви" (The play of Love). Для нее не найдено никаких французских образцов,
и она ближе всего к форме моралите. Можно даже сказать, что она ничем не
отличается от моралите, ни по конструкции, ни по характеру. Фигурируют в вей
две четы. В первой - Любящий-нелюбимый и Любимая-нелюбящая. Во второй -
Любящий-любимый и Нелюбимая-нелюбящая. Первая чета спорит о том, кто из двух
более несчастен, вторая - кто более счастлив. Каждая чета делает другую
судьей своего спора. Решение гласит: в первом случае оба одинаково
несчастны, во втором - одинаково счастливы. Нелюбимая-нелюбящая при этом
наделена чертами Порока, которые ярко проявляются в ее поведении.
Вторая вещь, "Разумный и Неразумный" (Witti and Wittless), дает
участникам спора христианские имена Джемса и Джона. Спор идет о том, что
лучше, - быть мудрым или безумным. Сначала как будто побеждает Джемс,
доказывающий, что безумным быть лучше, потому что ему не приходится
трудться, он не мучится думами, и ему обеспечено самое большое счастье,
доступное человеку: вечное спасение. Но в спор вмешивается третий
собеседник, Джером, который решает спор непререкаемым аргументом: между
безумным и животным нет никакой разницы. В этой пьесе заметно влияние
эразмовой "Похвалы глупости"; в ней имеются также прямые заимствования из
французского "Диалога безумного и мудрого".
Третья пьеса по характеру сходна с первыми двумя. Это - "Действо о
погоде" (The play of the Weather). Юпитер собирает "парламент", чтобы
решить, какая погода для людей лучше. Высказываются все. Дворянин
предпочитает сухую и безветреную, благоприятную для охоты, купец -
переменную с умеренными ветрами, лесничий - бури, разгоняющие браконьеров,
мельник - дождь и т. д. Кончается дело тем, что Юпитер обещает, что каждый
будет иметь по очереди погоду по своему вкусу. Гейвуд в этой вещи уже нашел
искусство расцвечивать споры яркими реалистическими чертами, выхваченными из
жизни.
Три последние из дошедших до нас интерлюдий настолько отличаются от
трех первых, что можно приписать это отличие какому-то новому влиянию.