Дюма Александр. Анж Питу

   Теперь толпа, только что кричавшая: «Долой пушки!», принялась требовать: «Долой швейцарцев!» То было продолжение вчерашних выкриков: «Долой немцев!»
   Но швейцарцы тем не менее, как и прежде, шагали навстречу инвалидам.
   Один из тех, кто кричал: «Долой швейцарцев!», — потеряв терпение, навел свое ружье на часового и выстрелил.
   Пуля впилась в серую стену Бастилии примерно одним футом ниже верхушки башни, как раз под тем местом, где проходил часовой. На стене осталась белая отметина, но часовой даже не остановился, даже не повернул головы.
   Поступок человека, подавшего пример неслыханного, безрассудного нападения, толпа встретила громким гулом, в котором было пока больше страха, чем ярости.
   Большинство не могло взять в толк, что можно вот так запросто выстрелить из ружья в сторону Бастилии; они полагали, что это — преступление, караемое смертью.
   Бийо разглядывал зеленоватую громаду, похожую на сказочных чудовищ, которых древние изображали покрытыми чешуей. Он подсчитывал амбразуры, где вот-вот могли вновь показаться пушки, и длинные ружья, чьи страшные глаза глядели на толпу из крепостных бойниц.
   Видя все это, Бийо покачал головой. Он вспомнил слова Флесселя.
   «Ничего у нас не выйдет», — прошептал он.
   — Почему это у нас ничего не выйдет? — произнес чей-то голос у него за спиной.
   Бийо оглянулся и увидел человека в лохмотьях, со свирепым лицом и горящими, как уголья, глазами.
   — Потому что мне сдается: такую громадину невозможно взять силой.
   — Взятие Бастилии, — отвечал незнакомец, — вопрос не силы, а веры: верь, и ты победишь.
   — Терпение, — сказал Бийо и полез в карман за своим пропуском, — терпение.
   Незнакомец истолковал его жест неверно.
   — Терпение! — повторил он. — Да, конечно, ты-то вон какой жирный, ты смахиваешь на фермера.
   — Я и есть фермер, — сказал Бийо.
   — Тогда понятно, отчего ты толкуешь насчет терпения: ты всегда ел досыта, но погляди на тех призраков, что нас окружают, взгляни на их бескровные лица, пересчитай их кости сквозь прорехи в платье и спроси у них: могут ли они терпеть?
   — Красиво он говорит, — сказал Питу, — но я его боюсь — Я тоже, — ответил Бийо.
   Затем, повернувшись к незнакомцу, он продолжал:
   — Я сказал: терпение, разумея, что нужно набраться терпения всего на четверть часа, не более.
   — Ха! — хмыкнул незнакомец. — Четверть часа — это в самом деле немного; и что же изменится за четверть часа?
   — За четверть часа я побываю в Бастилии, узнаю, из скольких человек состоит ее гарнизон, выясню намерения коменданта, наконец, пойму, как туда входят.
   — Да, если поймешь, как оттуда выходят.
   — Что ж! Если я не выйду оттуда сам, мне поможет один человек.
   — Кто же это?
   — Гоншон, простонародный Мирабо. Незнакомец вздрогнул; глаза его вспыхнули.
   — Ты его знаешь?
   — Нет.
   — Тогда в чем же дело?
   — Дело в том, что, как мне сказали, всякий человек на площади Бастилии, к которому я обращусь, отведет меня к нему; мы с тобой говорим на площади Бастилии, веди меня к нему.
   — Что тебе нужно от него?
   — Передать ему эту записку — От кого?
   — От Марата, врача.
   — От Марата! Ты знаешь Марата? — воскликнул незнакомец.
   — Я только сейчас говорил с ним.
   — Где это?
   — В Ратуше.
   — Что он там делает?
   — Отправился к Инвалидам добывать оружие для двадцати тысяч человек.
   — В таком случае давай сюда записку: я — Гоншон. Бийо отступил на шаг.
   — Ты — Гоншон? — переспросил он.
   — Друзья, — сказал человек в лохмотьях, — этот человек не знает меня и сомневается, в самом ли деле я — Гоншон Толпа разразилась смехом; эти люди не могли поверить, что кто-то не знает их любимого оратора.
   — Да здравствует Гоншон! — завопили две или три тысячи голосов.
   — Держите, — сказал Бийо, отдавая ему записку.
   — Друзья, — сказал Гоншон, прочтя ее и хлопнув Бийо по плечу, — этот человек — брат всем нам; его послал ко мне Марат, значит, мы можем на него положиться. Как тебя зовут?
   — Меня зовут Бийо.
   — А меня, — отвечал Гоншон, — зовут Топор; надеюсь, вдвоем мы чего-нибудь добьемся
   .
   Толпившиеся кругом парижане усмехнулись этой кровавой игре слов.
   — Да, да, мы чего-нибудь добьемся, — подтвердили они.
   — Мы согласны, но как нам чего-нибудь добиться? — спросили несколько голосов. — Что нам делать?
   — Как что, черт подери?! Брать Бастилию! — отвечал Гоншон.
   — В добрый час! — сказал Бийо. — Сказано — сделано. Послушай, Гоншон, сколько у тебя людей?
   — Тысяч тридцать.
   — Тридцать тысяч у тебя, двадцать тысяч придут к нам на помощь от Инвалидов, десять тысяч уже здесь — это больше, чем нужно для победы, если мы вообще можем победить.
   — Мы победим непременно, — сказал Гоншон.
   — Надеюсь. Так вот, собирай свои тридцать тысяч, а я пойду к коменданту и постараюсь уговорить его сдать крепость; если он согласится, — тем лучше, мы не станем проливать кровь; если он откажется, — что ж! тогда пролитая кровь будет на его совести, а нынче кровь, пролитая за неправое дело, не приносит счастья. Немцы это уже узнали.
   — Сколько времени ты пробудешь у коменданта?
   — Как можно дольше, чтобы твои люди успели полностью окружить крепость. Если это удастся, тогда мы сможем пойти на приступ, лишь только я вернусь.
   — Договорились.
   — Ты веришь мне? — спросил Бийо, протягивая руку Гоншону.
   — Я? — отвечал Гоншон с презрительной усмешкой, пожимая руку могучего фермера с силой, которую трудно было предположить в этом тощем, хилом теле.
   — А отчего бы мне тебе не верить? С какой стати? Если я захочу, мне довольно будет одного слова, одного знака, чтобы истолочь тебя в порошок, даже если ты скроешься за этими стенами, которые завтра исчезнут с лица земли, даже если тебя возьмут под защиту эти солдаты, которые сегодня вечером окажутся в наших руках либо отправятся на тот свет. Так что ступай и положись на Гоншона, как Гоншон полагается на Бийо.
   Успокоенный Бийо направился ко входу в Бастилию, а собеседник его скрылся в глубине квартала, провожаемый дружными криками толпы: «Да здравствует Гоншон! Да здравствует простонародный Мирабо!»
   — Не знаю, каков Мирабо у знати, — сказал Питу папаше Бийо, — но наш Мирабо, на мой вкус, здорово уродлив.

Глава 16. БАСТИЛИЯ И ЕЕ КОМЕНДАНТ

   Мы не станем описывать Бастилию: это бесполезно.
   Она навсегда запечатлелась в памяти стариков и детей.
   Мы лишь напомним, что две ее башни выходили на площадь Бастилии, а два фаса шли вдоль того места, где сегодня пролегают берега канала.
   Вход в Бастилию охраняли, во-первых, караул, во-вторых, две линии часовых, в-третьих, два подъемных моста.
   Преодолев все эти препятствия, вы попадали в Комендантский двор, где стоял дом коменданта.
   Отсюда галерея вела ко рву, через который был перекинут еще один подъемный мост; подле него располагалась еще одна караульня, а рядом железные ворота.
   То был второй вход в Бастилию.
   Бийо задержали было у первого входа, но он предъявил Флесселево письмо, и его пропустили.
   Тут Бийо заметил, что Питу идет за ним следом. Сам Питу не был способен ни на какое решение, но по приказу фермера спустился бы в ад или поднялся на луну.
   — Оставайся снаружи, — сказал Бийо, — если я не выйду отсюда, кто-то должен напомнить народу, что я сюда вошел.
   — Это верно, — согласился Питу. — Через сколько времени я должен об этом напомнить?
   — Через час.
   — А ларец? — спросил Питу.
   — Верно. Вот что: если я не выйду отсюда, если Гоншон не возьмет Бастилию или же, взяв ее, не отыщет меня внутри, ты должен сказать доктору Жильберу — его-то вы, я надеюсь, разыщете в крепости, — ты должен сказать ему, что приезжие из Парижа отняли у меня ларец, который он доверил мне пять лет назад, что я немедля бросился в Париж, чтобы сообщить ему об этом, но, по прибытии туда, узнал, что он в Бастилии, ты должен сказать ему, что я хотел взять Бастилию и, пытаясь взять ее, распростился с жизнью, которая целиком принадлежала ему, доктору.
   — Все это хорошо, папаша Бийо, — сказал Питу, — только чересчур длинно, и я боюсь что-нибудь забыть.
   — Из того, что я сейчас сказал?
   — Да.
   — Я повторю.
   — Нет, — произнес чей-то голос подле Бийо, — лучше напишите.
   — Я не умею писать, — сказал Бийо.
   — А я умею, я судебный исполнитель.
   — Ах, так вы судебный исполнитель?
   — Станислас Майяр, судебный исполнитель суда Шатле. И он вытащил из кармана длинный роговой чернильный прибор с пером, бумагой и чернилами, словом, всем тем, что требуется для письма.
   Майяр был мужчина лет сорока пяти, высокий, тощий, серьезный, одетый в черное, как и подобает человеку его профессии.
   — Вылитый могильщик, — прошептал Питу.
   — Вы утверждаете, — продолжал невозмутимый судебный исполнитель, — что приезжие из Парижа отняли у вас ларец, принадлежащий доктору Жильберу. А ведь это преступление.
   — Эти приезжие были из парижской полиции.
   — Подлая воровка — эта полиция! — пробормотал Маяйр и, подавая Питу лист бумаги, добавил: «Держи, юноша, вот тебе памятка, а если его убьют… — он показал на Бийо, — и тебя тоже, то уж я-то, надеюсь, уцелею».
   — И что же вы сделаете, если уцелеете?
   — Сделаю то, что должен был сделать ты.
   — Спасибо, — сказал Бийо и протянул судебному исполнителю руку.
   Тот пожал ее с силой, удивительной для столь тощего субъекта.
   — Итак, я могу рассчитывать на вас? — спросил Бийо.
   — Как на Марата и Гоншона.
   — Ну и дела! — сказал Питу. — Вот так Троица — бьюсь об заклад, в раю о такой не слыхали. Затем, обернувшись к Бийо, он продолжил:
   — Кстати, папаша Бийо, не забывайте об осторожности.
   — Питу, — отвечал фермер с красноречивой торжественностью, какой трудно было ожидать от сельского жителя, — не забывай, что во Франции самая большая осторожность — это отвага.
   И он пересек первую линию часовых, меж тем как Питу возвратился на площадь.
   У подъемного моста фермеру пришлось вновь вступить в переговоры.
   Бийо показал свой пропуск: мост опустился, ворота открылись.
   За воротами его ждал комендант.
   Внутренний двор, в котором встретил фермера комендант Бастилии, служил заключенным местом для прогулок. Его окружали восемь башен — восемь гигантских стражей. Ни одно окно не выходило в этот двор. Луч солнца никогда не достигал его сырой, осклизлой мостовой, напоминавшей дно глубокого колодца.
   В этом дворе башенные часы, циферблат которых поддерживали изваяния скованных узников, отмеряли часы и минуты так неторопливо, что приводили на память капли, сочащиеся с потолка в темнице и постепенно разъедающие ее каменный пол.
   Очутившись на дне этого колодца, внутри этого каменного мешка, заключенный, чьему взгляду открывалась одна лишь неумолимая нагота камней, очень скоро просил вернуть его обратно в камеру.
   За воротами, ведущими в этот двор, стоял, как мы уже сказали, г-н де Лоне.
   Господин де Лоне был человек лет сорока пяти — пятидесяти; в тот день на нем был розовато-серый кафтан, украшенный красной лентой ордена Святого Людовика; в руке он держал шпагу-трость.
   Господин де Лоне был дурной человек: об этом можно судить по обнародованным недавно запискам Ленге; народ ненавидел коменданта Бастилии почти так же сильно, как управляемую им тюрьму.
   Члены рода де Лоне, подобно Шатонефам, Ла Врийерам и Сен-Флорантенам, передававшим по наследству право подписывать королевские указы о заключении в крепость, были потомственными властителями Бастилии.
   Известно, что офицеры, служившие в Бастилии, получали назначение не от военного министра. Все места в крепости, от коменданта до поваренка, покупались. Комендант Бастилии был просто важный привратник, кабатчик в эполетах, который к шестидесяти тысячам франков жалованья прибавлял шестьдесят тысяч франков, полученных с помощью грабежа и вымогательства.
   Нужно же было оправдать расходы.
   По части скупости г-н де Лоне оставил далеко позади своих предшественников. Впрочем, может быть, все дело в том, что он заплатил за свое место дороже, чем они, да к тому же предвидел, что недолго его сохранит.
   Своих домашних он кормил за счет заключенных. Он уменьшил расход дров для узников, удвоил цену каждого предмета их утвари.
   Де Лоне имел право на беспошлинный ввоз в Париж ста бочек вина. Право свое он продавал трактирщику, который благодаря этому ввозил в столицу превосходные вина. Право же на ввоз десятой части комендант оставлял за собой и покупал скверное вино, по вкусу напоминающее уксус, — им он поил своих узников.
   Несчастным заключенным оставалось одно утешение — садик, разведенный на крыше одного из бастионов. Там они гуляли, там на мгновение вспоминали, что такое воздух, цветы, свет, одним словом, природа.
   За 50 ливров в год комендант сдал этот садик какому-то садовнику и лишил узников последней радости.
   Правда, к богатым заключенным он проявлял чрезвычайное снисхождение: возил их к своей любовнице, жившей в собственном доме и, следовательно, не стоившей ему, де Лоне, ни гроша.
   Прочтите «Бастилию без покрова»: там изложены этот и многие другие факты.
   Впрочем, де Лоне был храбр.
   Уже второй день он чувствовал, что над его головой собираются тучи. Уже второй день он слышал, как волны бунта все громче и громче бьются о стены его крепости.
   Все это заставило его побледнеть, однако он сохранял хладнокровие.
   Впрочем, за его спиной стояли четыре пушки, готовые открыть огонь, рядом с ним был гарнизон швейцарцев и инвалидов, а перед ним — один-единственный человек, и притом безоружный: перед тем, как войти в крепость, Бийо отдал свой карабин Питу. Он понимал, что по ту сторону ворот любое оружие принесет ему больше вреда, чем пользы.
   Бийо было достаточно одного взгляда, чтобы заметить все: грозное спокойствие коменданта, швейцарцев в караульнях, инвалидов на орудийных площадках, молчаливую суету артиллеристов, грузящих в фургоны зарядные картузы.
   Часовые держали ружья наизготовку, офицеры обнажили шпаги.
   Комендант не двигался с места, и Бийо пришлось подойти к нему; ворота закрылись за спиной посланца народа с таким мрачным скрежетом, что, как ни отважен был фермер, его пробрала дрожь.
   — Что вам еще угодно от меня? — спросил де Лоне.
   — Еще? — удивился Бийо. — Сдается мне, что мы видимся впервые в жизни, и у вас нет причин утверждать, что я докучаю вам просьбами.
   — Но мне сказали, что вы пришли ко мне из Ратуши.
   — Это верно.
   — А я только что принимал посланцев муниципалитета.
   — Зачем же они приходили?
   — Затем, чтобы попросить меня не открывать огонь.
   — И вы обещали?
   — Да. Еще они просили меня убрать пушки.
   — И вы их убрали, я видел. Я был в эту минуту на площади.
   — И, конечно, решили, что я испугался угроз этой толпы?
   — Натурально, — согласился Бийо, — очень было на это похоже.
   — Что я вам говорил, господа, — обратился де Лоне к офицерам, — что я вам говорил: нас сочли способными на такую подлость!
   Затем он продолжил свои расспросы.
   — А от чьего имени пришли ко мне вы? — поинтересовался он у Бийо.
   — От имени народа, — гордо ответил Бийо.
   — Прекрасно, — улыбнулся де Лоне, — но у вас, кажется, есть и другая рекомендация, иначе вы не пересекли бы и первой линии часовых.
   — Да, у меня есть письмо от вашего друга господина де Флесселя.
   — Флесселя! Вы назвали его моим другом?!, — живо подхватил де Лоне, так пристально вглядываясь в лицо Бийо, словно ему хотелось прочесть все тайные мысли собеседника. — Откуда вы взяли, что господин де Флессель — мой друг?
   — Мне так показалось.
   — Показалось. Все дело в этом. Ладно, поглядим на письмо.
   Бийо подал ему бумагу.
   Де Лоне прочел ее один раз, затем второй, развернул листок, дабы убедиться, что на обороте нет никакой приписки, поднес его ближе к свету, чтобы удостовериться, что в письме нет никакой тайнописи, скрытой между строк.
   — И это все? — спросил комендант.
   — Да.
   — Вы уверены?
   — Уверен.
   — И он ничего не велел передать на словах?
   — Ничего.
   — Странно! — произнес де Лоне, бросив сквозь бойницу взгляд на площадь Бастилии.
   — Не что же вы хотели от него услышать? — спросил Бийо.
   Де Лоне вздрогнул.
   — В общем-то, ничего особенного. Вернемся к вам; говорите, что вам нужно, но поскорее: я спешу.
   — В двух словах: мне нужно, чтобы вы сдали нам Бастилию.
   — Что-что? — переспросил, встрепенувшись, Де Лоне тоном человека, плохо расслышавшего слова собеседника. — Что вы сказали?
   — Я сказал, что пришел к вам от имени народа с требованием сдать Бастилию. Де Лоне пожал плечами.
   — По правде говоря, странная это тварь — народ, — сказал он.
   Бийо в ответ только хмыкнул.
   — И что же хочет сделать с Бастилией этот ваш народ?
   — Он хочет ее разрушить.
   — Какого черта далась ему Бастилия? Разве людей из народа сажали в Бастилию? Бастилия! Народу следовало бы благословлять каждый ее камень. Кого сажают в Бастилию? Философов, ученых, аристократов, министров, князей — одним словом, врагов народа.
   — Ну что ж, значит, народ не такой себялюбец.
   — Друг мой, — сказал де Лоне с неким сочувствием, — сразу видно, что вы не солдат.
   — Вы правы, я фермер.
   — И что вы не парижанин.
   — Вы правы, я из провинции.
   — И что вы плохо знаете Бастилию.
   — Совершенно верно, я знаю только то, что видел, то есть стены.
   — В таком случае пойдемте со мной, я покажу вам, что такое Бастилия.
   «Ох-ох-ох! — подумал Бийо, — сейчас он спихнет меня в какой-нибудь каменный мешок — и прощай, папаша Бийо»
   Однако отважный фермер ничем не выдал своих опасений и приготовился пойти следом за комендантом Бастилии — Для начала, — сказал де Лоне, — усвойте, что в подвалах у меня достанет пороха, чтобы взорвать Бастилию, а с нею — половину Сент-Антуанского предместья.
   — Это я знаю, — спокойно отвечал Бийо.
   — Прекрасно. Теперь взгляните на эти четыре пушки.
   — Я их вижу.
   — Они, как нетрудно заметить, держат под прицелом всю эту галерею, путь к которой, кроме того, преграждают караулы, два рва, через которые можно перебраться только по подъемным мостам, и, наконец, ворота.
   — Да я ведь не говорю, что Бастилия плохо укреплена, — невозмутимо ответствовал Бийо, — я говорю, что мы будем ее хорошо атаковать.
   — Пойдем дальше, — сказал де Лоне. Бийо кивнул.
   — Вот потерна, выходящая в ров, — сказал комендант. — Убедитесь в толщине ее стен.
   — Не меньше сорока футов.
   — Да, внизу сорок, а сверху пятнадцать. Вы сами можете убедиться, что, какие бы острые когти ни имел народ, этот камень ему не своротить.
   — Я и не говорил, что народ сначала разрушит Бастилию, а затем возьмет ее; я сказал, что он возьмет ее, а затем разрушит, — возразил Бийо.
   — Поднимемся наверх, — предложил де Лоне.
   — Поднимемся, — согласился Бийо. Они поднялись на три десятка ступеней. Комендант остановился.
   — Смотрите, — сказал он, — вот еще одна амбразура, откуда мы можем держать под обстрелом проход, которым вы собираетесь воспользоваться; конечно, из нее высовывается ствол не пушки, а всего лишь длинного ружья, но у этого ружья недурная репутация. Знаете песенку:
   Любимая волынка, Как голос твой мне мил!
   — Разумеется, знаю, — отвечал Бийо, — но, по моему разумению, сейчас не время ее петь.
   — Погодите, я не договорил. Дело в том, что маршал Саксонский называл эти длинные ружья волынками, потому что они лучше всех исполняли его любимую мелодию.
   — Ах вот что! — только и сказал Бийо.
   — Поднимемся еще выше И они поднялись на орудийную площадку Графской башни.
   — Ну и ну! — сказал Бийо. — Что такое?
   — Вы же не убрали пушки.
   — Я приказал откатить их от бойниц, вот и все.
   — Но я скажу народу, что пушки еще здесь.
   — Говорите.
   — Вы, значит, не хотите их убрать?
   — Нет.
   — Решительно?
   — Королевские пушки стоят здесь по приказу короля, сударь; следовательно, уберу я их тоже по приказу короля, и никак иначе.
   — Господин де Лоне, — сказал Бийо, чувствуя, как зреет в его уме величественная фраза, — истинный король, которому вам надлежит повиноваться,
   — там, внизу, и я советую вам не забывать об этом.
   С этими словами он указал коменданту на серую толпу, в которой кое-где алели окровавленные повязки участников вчерашних боев и сверкало на солнце оружие.
   — Сударь, — отвечал де Лоне, с надменным видом откинув назад голову, — быть может, вы подчиняетесь двум королям, но я, комендант Бастилии, признаю только одного; это Людовик, шестнадцатый король, носящий это имя, — король, который поставил свою подпись под моим назначением на эту должность и волею которого я командую этой крепостью и находящимися в ней людьми.
   — Значит, вы не гражданин? — гневно воскликнул Бийо.
   —Я французский дворянин, — отвечал комендант.
   — Ах да, верно, вы солдат и говорите как солдат.
   — Вы совершенно правы, сударь, — согласился де Лоне, поклонившись, — я солдат и выполняю приказ.
   — А я, сударь, — сказал Бийо, — гражданин, и поскольку мой долг гражданина противоречит вашему солдатскому долгу, одному из нас придется умереть.
   — Вполне вероятно, сударь.
   — Итак, вы намерены стрелять в народ?
   — Пока нет — до тех пор, пока он не начнет стрелять в меня. Я дал слово посланцам господина де Флесселя. Вы ведь видите, что пушки отодвинуты от амбразур. Однако после первого же выстрела, произведенного с площади по моей крепости…
   — Что же произойдет после первого выстрела?
   — Я подойду к одному из этих орудий, хотя бы вот к этому. Я сам подкачу его к амбразуре, сам наведу и сам приставлю фитиль.
   — Вы?
   — Я.
   — О, неужели вы способны на такое преступление! — воскликнул Бийо.
   — Я ведь вам сказал, сударь, что я солдат и выполняю приказ.
   — В таком случае, смотрите, — сказал Бийо, подводя де Лоне к амбразуре и показывая пальцем сначала в сторону Сент-Антуанского предместья, а затем в сторону бульвара, — вот кто будет приказывать вам отныне.
   Там, внизу, извивалась, подобно гигантской змее, чей хвост терялся где-то вдали, черная, плотная, вопящая масса людей.
   Гигантская эта змея была покрыта сверкающей чешуей.
   Ее составляли два людских потока, два войска, которым Бийо назначил свидание на площади Бастилии: одно из них возглавлял Марат, другое — Гоншон.
   Они текли к площади с двух сторон, потрясая оружием и испуская устрашающие крики.
   Увидев все это, де Лоне побледнел и, взмахнув тростью, крикнул: «По местам!»
   Затем, двинувшись к Бийо с угрожающим видом, он воскликнул:
   — А вы, несчастный, вы, явившийся сюда как парламентарий, в то время как сообщники ваши идут на приступ, знаете ли вы, что заслуживаете смерти?
   Бийо опередил коменданта и, быстрый, как молния, схватил де Лоне за шиворот и за пояс.
   — А вы, — сказал он, приподняв его над землей, — вы заслуживаете, чтобы я швырнул вас вниз, прямо в ров. Но, благодарение Богу, я расправлюсь с вами другим способом.
   В эту минуту оглушительный вопль, который, казалось, испустила разом вся площадь, пронесся по воздуху, как ураган, а на площадке показался плац-майор Бастилии господин де Лорм.
   — Ради Бога, сударь, — обратился он к Бийо, — покажитесь толпе; эти люди думают, что с вами стряслась беда; они непременно хотят вас увидеть.
   В самом деле, толпа выкрикивала имя Бийо, которое сообщил ей Питу.
   Бийо отпустил коменданта, а тот убрал свою шпагу в ножны.
   Снизу доносились угрожающие крики и призывы к мести; наверху три человека медлили, не зная, как поступить.
   — Покажитесь же им, сударь, — сказал де Лоне. — Не то чтобы эти крики меня смущали, но я не хочу прослыть бесчестным человеком.
   Тогда Бийо высунул голову в бойницу и помахал рукой. При виде его толпа разразилась рукоплесканиями. В лице этого человека из народа, первым ступившего по своей воле на орудийную площадку Бастилии, толпа, казалось, приветствовала воплощенную революцию.
   — Теперь, сударь, — сказал де Лоне, — мне больше не о чем говорить с вами, а вам больше нечего здесь делать. Вас ждут там, внизу; ступайте.
   Бийо оценил этот благородный жест человека, в чьей власти он находился; он начал спускаться вниз; комендант шел за ним следом.
   Что же до плац-майора, то он остался наверху: комендант тихонько отдал ему какие-то приказания.
   Было очевидно, что г-ном де Лоне владеет одно-единственное желание — чтобы присланный к нему парламентарий как можно скорее возвратился в ряды его врагов.
   Бийо молча пересек двор. Он увидел, что артиллеристы уже заняли места подле орудий. Фитили уже дымились.
   Бийо остановился перед канонирами.
   — Друзья! — сказал он. — Помните, что я приходил к вашему коменданту и просил его избежать кровопролития, но он отказал мне.
   — Именем короля, сударь! — сказал де Лоне, топнув ногой. — Уходите отсюда прочь!
   — Берегитесь, — сказал Бийо, — вы гоните меня отсюда именем короля, но я вернусь именем народа.
   Затем, обернувшись к караульным-швейцарцам, он спросил:
   — А вы, на чьей вы стороне?
   Швейцарцы молчали.
   Де Лоне указал ему пальцем на железные ворота.
   Бийо решил предпринять последнюю попытку.
   — Сударь! — сказал он коменданту. — Заклинаю вас именем нации! Именем ваших братьев!