Страница:
Он заканчивал трапезу, когда ему доложили, что в конце большой аллеи, которая ведет к Оружейной площади, показалась плотная толпа людей, идущих пешком из Парижа.
В то же мгновение офицеры и телохранители бросились вон из залы; король поднял голову, взглянул на Жильбера, но видя, что тот улыбается, спокойно продолжал есть.
Королева побледнела, наклонилась к г-ну де Бово и попросила его пойти узнать, в чем дело.
Господин де Бово поспешил спуститься во двор.
Королева подошла к окну.
Пять минут спустя г-н де Бово вернулся.
— Ваше величество, — сказал он входя, — это солдаты Национальной гвардии, по столице вчера разнесся слух, что ваше величество намеревается ехать в Париж, и вот десять тысяч человек вышли вам навстречу; а поскольку вы припозднились, они успели дойти до Версаля.
— Какие у них намерения, как вы полагаете?
— Самые лучшие, — ответил г-н де Бово.
— Неважно! — воскликнула королева. — Закройте ворота.
— Ни в коем случае, — сказал король, — вполне достаточно того, что двери дворца закрыты.
Королева нахмурила брови и бросила взгляд на Жильбера.
Он ждал взгляда королевы, ибо предсказание его уже наполовину сбылось. Он обещал, что придет двадцать тысяч человек; десять тысяч были уже здесь.
Король обернулся к г-ну де Бово:
— Распорядитесь, чтобы этим славным людям вынесли прохладительные напитки, — приказал он.
Господин де Бово вторично спустился и передал слугам повеление короля. Затем вновь поднялся к королю.
— Ну что? — спросил Людовик XVI.
— Ваше величество, парижане громко спорят с офицерами личной охраны.
— Как? — удивился король. — Они вступили в спор?
— О, они соревнуются в учтивости. Узнав, что король отправляется в путь через два часа, они хотят подождать отъезда его величества и идти позади кареты.
— Но, — вступила в разговор королева, — они, я полагаю, идут пешком?
— Да, ваше величество.
— Ну вот! А у короля в карету впряжены лошади, и они бегут быстро, очень быстро. Вы знаете, господин де Бово, что у короля есть привычка ездить быстро, Она подчеркнула эти слова, что означало: «Позаботьтесь о том, чтобы королевская карета летела, как на крыльях».
Король знаком велел прекратить обсуждение.
— Я поеду шагом, — сказал он.
Королева вздохнула; вздох походил на вопль ярости.
— Несправедливо, — спокойно добавил Людовик XVI, — заставлять бежать этих славных людей, которые так хотели меня почтить. Я поеду медленно, шагом, чтобы все могли за мной поспеть.
Среди присутствующих пробежал одобрительный рокот; однако на некоторых лицах отразилось неодобрение, особенно заметное у королевы: она считала такое добросердечие слабостью.
Тем временем кто-то распахнул окно.
Королева удивленно обернулась: это Жильбер воспользовался своим правом лейб-медика и приказал открыть окно, чтобы проветрить столовую, где стоял запах пищи и находилось более ста человек.
Доктор встал за занавесью подле этого открытого окна, через которое доносились голоса собравшейся во дворе толпы.
— Что случилось? — спросил король.
— Ваше величество, — ответил Жильбер, — солдаты Национальной гвардии стоят на самом солнцепеке, им, верно, очень жарко.
— Отчего бы не пригласить их позавтракать с королем? — тихо сказал королеве один из приближенных.
— Их надо проводить в тень, разместить в мраморном дворике, в вестибюлях
— везде, где прохладно, — велел король.
— Десять тысяч людей в вестибюлях! — воскликнула королева.
— Если распределить их повсюду равномерно, то всем хватит места, — сказал король.
— Разместить повсюду? — переспросила Мария-Антуанетта. — Но, ваше величество, таким образом вы укажете им дорогу к своей опочивальне.
Не прошло и трех месяцев, как это внушенное ужасом предположение оказалось пророчеством и сбылось оно здесь же, в Версале.
— Многие из них пришли с детьми, — мягко заметил Жильбер.
— С детьми? — переспросила королева.
— Да, ваше величество, многие взяли с собой детей, как на прогулку, дети одеты как маленькие солдаты Национальной гвардии, так велик энтузиазм по отношению к новому установлению.
Королева раскрыла было рот, чтобы ответить, но тут же опустила голову.
Она хотела сказать что-нибудь ласковое, но гордыня и ненависть помешали ей.
Жильбер внимательно посмотрел на нее.
— Ах! — воскликнул король. — Бедные детки! Если люди берут с собой детей, не станут же они причинять зло человеку, который сам является отцом семейства; тем более надо провести их в тень, этих бедных малышей. Впустите, впустите их.
Жильбер укоризненно качал головой и, казалось, говорил хранившей молчание королеве: «Вот, сударыня, вот что надо было сказать, я предоставил вам такую возможность. Эти слова передавались бы из уст в уста и на целых два года обеспечили бы вам любовь народа».
Королева поняла немой упрек Жильбера и залилась краской.
Она почувствовала свою ошибку и мысленно сослалась на чувство гордости и неуступчивость, надеясь, что Жильбер поймет ее без слов. Тем временем г-н де Бово отправился к солдатам Национальной гвардии выполнять поручение короля.
Вооруженная толпа, допущенная по приказу короля во дворец, разразилась криками радости и одобрения.
Бесчисленные приветственные возгласы и пожелания взвились к небу; сплетаясь, смешиваясь, они рождали ровный гул, достигавший слуха королевской четы и успокаивавший ее касательно намерений Парижа, внушавшего такой страх.
— Ваше величество, — спросил г-н де Бово, — каков будет приказ свите?
— А как там спор Национальной гвардии с моими офицерами?
— О, ваше величество, рассеялся, угас, славные ребята так счастливы, что говорят теперь: «Мы пойдем туда, куда скажут. Король наш общий, куда он — туда и мы».
Король посмотрел на Марию-Антуанетту, та скривила нижнюю губу в презрительной улыбке.
— Передайте солдатам Национальной гвардии, — сказал Людовик XVI, — пусть размещаются где угодно.
— Ваше величество, — вмешалась Мария-Антуанетта, — не забудьте, что неотъемлемое право ваших телохранителей — находиться у королевской кареты.
Видя нерешительность короля, офицеры личной охраны поспешили поддержать королеву.
— Все это, конечно, так, — проговорил король. — Ну да ладно, посмотрим.
Господин де Бово и г-н де Вильруа ушли. В Версале пробило десять часов.
— В путь, — сказал король, — дела оставлю на завтра. Негоже заставлять этих славных людей ждать.
Мария-Антуанетта, раскрыв объятия, подошла попрощаться с королем. Дети с плачем повисли на шее у отца. Растроганный Людовик XVI мягко пытался высвободиться из их объятий: он с трудом скрывал волнение.
Королева останавливала всех офицеров, хватая одного за рукав, другого за шпагу.
— Господа! Господа! — говорила она.
Это красноречивое восклицание вверяло им судьбу короля, который только что спустился вниз.
В ответ все прикладывали руку к сердцу, потом к шпаге.
Королева благодарно улыбалась.
Жильбер выходил одним из последних.
— Сударь, — сказала ему королева, — это вы посоветовали королю ехать; это вы уговорили его, несмотря на мои мольбы; подумайте, сударь, какую вы взяли на себя ответственность перед супругой и матерью!
— Я знаю, ваше величество, — спокойно ответил Жильбер.
— И вы вернете мне короля целым и невредимым, сударь? — торжественно спросила королева.
— Да, ваше величество.
— Вы отвечаете за него головой! Жильбер поклонился.
— Помните! Головой! — повторила Мария-Антуанетта с угрозой и беспощадностью самовластной правительницы.
— Да-да, головой, — сказал доктор с поклоном, — да, ваше величество, и грош цена была бы этому залогу, если бы я полагал, что король в опасности, но я убежден, что нынче я веду его величество к победе.
— Я хочу получать вести каждый час, — добавила королева.
— Вы будете их получать, клянусь.
— Теперь идите, сударь, я слышу барабанный бой; король отправляется в путь.
Жильбер поклонился и, спустившись по парадной лестнице, оказался лицом к лицу с адъютантом, который разыскивал его по поручению короля.
Его посадили в карету г-на де Бово, церемониймейстера, — покуда он не проявил себя, его не желали сажать ни в одну из королевских карет.
Жильбер улыбнулся, оказавшись в одиночестве в этой украшенной гербом карете и видя, как г-н де Бово гарцует возле дверцы королевской кареты.
Затем он подумал, как это забавно, что он едет вот так запросто в карете с гербом.
Он еще терзался сомнениями, когда услышал, о чем говорят солдаты Национальной гвардии, обступившие карету; с любопытством заглядывая в окошко, они шептали:
— Ах, вон там — князь де Бово!
— Да нет, — отвечал другой голос, — ты ошибаешься.
— Это князь, — видишь, на карете герб.
— Герб, герб… Говорю тебе, это еще ничего не значит. Черт побери! Подумаешь, герб, ну и что?
— Как что! Раз на карете герб господина де Бово, значит в ней господин де Бово.
— Господин де Бово патриот? — спросил женский голос.
— Гм! — произнес солдат Национальной гвардии. Жильбер снова улыбнулся.
— Да я же толкую тебе, — возразил первый спорщик, — что это не князь; князь толстый, а этот худой; князь в мундире командира охраны, а этот в черном сюртуке, это управляющий.
Недовольный ропот достиг ушей Жильбера, приниженного этим не очень лестным званием.
— Ну нет! — вскричал грубый голос, заставивший Жильбера вздрогнуть, голос человека, который локтями и кулаками прокладывал себе дорогу к карете. — Нет, это и не господин Бово и не управляющий, это храбрый и прославленный патриот, можно сказать, самый прославленный из всех патриотов. Ну, господин Жильбер, какого черта вы делаете в княжеской карете?
— Смотри-ка, да это никак папаша Бийо, — воскликнул доктор.
— Тысяча чертей! Уж я постарался не упустить случай, — ответил фермер.
— А Питу? — спросил Жильбер.
— О, он тут, поблизости. Эй, Питу! Скорей сюда! В ответ на это приглашение Питу, энергично работая плечами, протиснулся прямо к Бийо и с восхищением подошел поприветствовать Жильбера.
— Добрый день, господин Жильбер, — сказал он.
— Добрый день, Питу, добрый день, друг мой.
— Жильбер! Жильбер! Кто это? — спрашивали в толпе.
«Вот что значит слава! — думал доктор. — Одно дело — известность в Виллер-Котре, а другое — в Париже; Да здравствует популярность!»
Он вышел из кареты, которая ехала очень медленно, и, опершись на руку Бийо, продолжал свой путь пешком.
Он в немногих словах поведал фермеру о своем посещении Версаля, о благих намерениях короля и королевской семьи. Он за несколько минут так расхвалил королевскую власть этой кучке людей, что, простодушные и очарованные, эти славные ребята, еще охотно доверяющие хорошим впечатлениям, долго кричали «Да здравствует король», и крик этот, подхваченный теми, кто шел впереди, достиг королевских ушей.
— Я хочу видеть короля, — сказал взволнованный Бийо, — я должен увидеть его вблизи. Я ради этого шел. Я хочу посмотреть, какое у него лицо. Честного человека сразу видно. Давайте подойдем поближе, подойдем, господин Жильбер, ладно?
— Подождите, это будет нетрудно, — отвечал Жильбер, — я вижу адъютанта господина де Бово, он кого-то ищет в нашей стороне.
И правда, всадник, осторожно прокладывая себе путь среди усталых, но радостных пеших путников, пытался подъехать к карете г-на де Бово.
Жильбер окликнул его:
— Не доктора ли Жильбера вы ищете, сударь?
— Его самого, — ответил адъютант.
— Я к вашим услугам.
— Хорошо! Господин де Бово прислал за вами от имени короля.
Услышав эти слова, Бийо раскрыл глаза, а толпа расступилась; Жильбер, а вслед за ним Бийо и Питу устремились за всадником, который повторял:
— Пропустите, господа, пропустите, именем короля! Посторонитесь!
Глава 37. ПУТЕШЕСТВИЕ
В то же мгновение офицеры и телохранители бросились вон из залы; король поднял голову, взглянул на Жильбера, но видя, что тот улыбается, спокойно продолжал есть.
Королева побледнела, наклонилась к г-ну де Бово и попросила его пойти узнать, в чем дело.
Господин де Бово поспешил спуститься во двор.
Королева подошла к окну.
Пять минут спустя г-н де Бово вернулся.
— Ваше величество, — сказал он входя, — это солдаты Национальной гвардии, по столице вчера разнесся слух, что ваше величество намеревается ехать в Париж, и вот десять тысяч человек вышли вам навстречу; а поскольку вы припозднились, они успели дойти до Версаля.
— Какие у них намерения, как вы полагаете?
— Самые лучшие, — ответил г-н де Бово.
— Неважно! — воскликнула королева. — Закройте ворота.
— Ни в коем случае, — сказал король, — вполне достаточно того, что двери дворца закрыты.
Королева нахмурила брови и бросила взгляд на Жильбера.
Он ждал взгляда королевы, ибо предсказание его уже наполовину сбылось. Он обещал, что придет двадцать тысяч человек; десять тысяч были уже здесь.
Король обернулся к г-ну де Бово:
— Распорядитесь, чтобы этим славным людям вынесли прохладительные напитки, — приказал он.
Господин де Бово вторично спустился и передал слугам повеление короля. Затем вновь поднялся к королю.
— Ну что? — спросил Людовик XVI.
— Ваше величество, парижане громко спорят с офицерами личной охраны.
— Как? — удивился король. — Они вступили в спор?
— О, они соревнуются в учтивости. Узнав, что король отправляется в путь через два часа, они хотят подождать отъезда его величества и идти позади кареты.
— Но, — вступила в разговор королева, — они, я полагаю, идут пешком?
— Да, ваше величество.
— Ну вот! А у короля в карету впряжены лошади, и они бегут быстро, очень быстро. Вы знаете, господин де Бово, что у короля есть привычка ездить быстро, Она подчеркнула эти слова, что означало: «Позаботьтесь о том, чтобы королевская карета летела, как на крыльях».
Король знаком велел прекратить обсуждение.
— Я поеду шагом, — сказал он.
Королева вздохнула; вздох походил на вопль ярости.
— Несправедливо, — спокойно добавил Людовик XVI, — заставлять бежать этих славных людей, которые так хотели меня почтить. Я поеду медленно, шагом, чтобы все могли за мной поспеть.
Среди присутствующих пробежал одобрительный рокот; однако на некоторых лицах отразилось неодобрение, особенно заметное у королевы: она считала такое добросердечие слабостью.
Тем временем кто-то распахнул окно.
Королева удивленно обернулась: это Жильбер воспользовался своим правом лейб-медика и приказал открыть окно, чтобы проветрить столовую, где стоял запах пищи и находилось более ста человек.
Доктор встал за занавесью подле этого открытого окна, через которое доносились голоса собравшейся во дворе толпы.
— Что случилось? — спросил король.
— Ваше величество, — ответил Жильбер, — солдаты Национальной гвардии стоят на самом солнцепеке, им, верно, очень жарко.
— Отчего бы не пригласить их позавтракать с королем? — тихо сказал королеве один из приближенных.
— Их надо проводить в тень, разместить в мраморном дворике, в вестибюлях
— везде, где прохладно, — велел король.
— Десять тысяч людей в вестибюлях! — воскликнула королева.
— Если распределить их повсюду равномерно, то всем хватит места, — сказал король.
— Разместить повсюду? — переспросила Мария-Антуанетта. — Но, ваше величество, таким образом вы укажете им дорогу к своей опочивальне.
Не прошло и трех месяцев, как это внушенное ужасом предположение оказалось пророчеством и сбылось оно здесь же, в Версале.
— Многие из них пришли с детьми, — мягко заметил Жильбер.
— С детьми? — переспросила королева.
— Да, ваше величество, многие взяли с собой детей, как на прогулку, дети одеты как маленькие солдаты Национальной гвардии, так велик энтузиазм по отношению к новому установлению.
Королева раскрыла было рот, чтобы ответить, но тут же опустила голову.
Она хотела сказать что-нибудь ласковое, но гордыня и ненависть помешали ей.
Жильбер внимательно посмотрел на нее.
— Ах! — воскликнул король. — Бедные детки! Если люди берут с собой детей, не станут же они причинять зло человеку, который сам является отцом семейства; тем более надо провести их в тень, этих бедных малышей. Впустите, впустите их.
Жильбер укоризненно качал головой и, казалось, говорил хранившей молчание королеве: «Вот, сударыня, вот что надо было сказать, я предоставил вам такую возможность. Эти слова передавались бы из уст в уста и на целых два года обеспечили бы вам любовь народа».
Королева поняла немой упрек Жильбера и залилась краской.
Она почувствовала свою ошибку и мысленно сослалась на чувство гордости и неуступчивость, надеясь, что Жильбер поймет ее без слов. Тем временем г-н де Бово отправился к солдатам Национальной гвардии выполнять поручение короля.
Вооруженная толпа, допущенная по приказу короля во дворец, разразилась криками радости и одобрения.
Бесчисленные приветственные возгласы и пожелания взвились к небу; сплетаясь, смешиваясь, они рождали ровный гул, достигавший слуха королевской четы и успокаивавший ее касательно намерений Парижа, внушавшего такой страх.
— Ваше величество, — спросил г-н де Бово, — каков будет приказ свите?
— А как там спор Национальной гвардии с моими офицерами?
— О, ваше величество, рассеялся, угас, славные ребята так счастливы, что говорят теперь: «Мы пойдем туда, куда скажут. Король наш общий, куда он — туда и мы».
Король посмотрел на Марию-Антуанетту, та скривила нижнюю губу в презрительной улыбке.
— Передайте солдатам Национальной гвардии, — сказал Людовик XVI, — пусть размещаются где угодно.
— Ваше величество, — вмешалась Мария-Антуанетта, — не забудьте, что неотъемлемое право ваших телохранителей — находиться у королевской кареты.
Видя нерешительность короля, офицеры личной охраны поспешили поддержать королеву.
— Все это, конечно, так, — проговорил король. — Ну да ладно, посмотрим.
Господин де Бово и г-н де Вильруа ушли. В Версале пробило десять часов.
— В путь, — сказал король, — дела оставлю на завтра. Негоже заставлять этих славных людей ждать.
Мария-Антуанетта, раскрыв объятия, подошла попрощаться с королем. Дети с плачем повисли на шее у отца. Растроганный Людовик XVI мягко пытался высвободиться из их объятий: он с трудом скрывал волнение.
Королева останавливала всех офицеров, хватая одного за рукав, другого за шпагу.
— Господа! Господа! — говорила она.
Это красноречивое восклицание вверяло им судьбу короля, который только что спустился вниз.
В ответ все прикладывали руку к сердцу, потом к шпаге.
Королева благодарно улыбалась.
Жильбер выходил одним из последних.
— Сударь, — сказала ему королева, — это вы посоветовали королю ехать; это вы уговорили его, несмотря на мои мольбы; подумайте, сударь, какую вы взяли на себя ответственность перед супругой и матерью!
— Я знаю, ваше величество, — спокойно ответил Жильбер.
— И вы вернете мне короля целым и невредимым, сударь? — торжественно спросила королева.
— Да, ваше величество.
— Вы отвечаете за него головой! Жильбер поклонился.
— Помните! Головой! — повторила Мария-Антуанетта с угрозой и беспощадностью самовластной правительницы.
— Да-да, головой, — сказал доктор с поклоном, — да, ваше величество, и грош цена была бы этому залогу, если бы я полагал, что король в опасности, но я убежден, что нынче я веду его величество к победе.
— Я хочу получать вести каждый час, — добавила королева.
— Вы будете их получать, клянусь.
— Теперь идите, сударь, я слышу барабанный бой; король отправляется в путь.
Жильбер поклонился и, спустившись по парадной лестнице, оказался лицом к лицу с адъютантом, который разыскивал его по поручению короля.
Его посадили в карету г-на де Бово, церемониймейстера, — покуда он не проявил себя, его не желали сажать ни в одну из королевских карет.
Жильбер улыбнулся, оказавшись в одиночестве в этой украшенной гербом карете и видя, как г-н де Бово гарцует возле дверцы королевской кареты.
Затем он подумал, как это забавно, что он едет вот так запросто в карете с гербом.
Он еще терзался сомнениями, когда услышал, о чем говорят солдаты Национальной гвардии, обступившие карету; с любопытством заглядывая в окошко, они шептали:
— Ах, вон там — князь де Бово!
— Да нет, — отвечал другой голос, — ты ошибаешься.
— Это князь, — видишь, на карете герб.
— Герб, герб… Говорю тебе, это еще ничего не значит. Черт побери! Подумаешь, герб, ну и что?
— Как что! Раз на карете герб господина де Бово, значит в ней господин де Бово.
— Господин де Бово патриот? — спросил женский голос.
— Гм! — произнес солдат Национальной гвардии. Жильбер снова улыбнулся.
— Да я же толкую тебе, — возразил первый спорщик, — что это не князь; князь толстый, а этот худой; князь в мундире командира охраны, а этот в черном сюртуке, это управляющий.
Недовольный ропот достиг ушей Жильбера, приниженного этим не очень лестным званием.
— Ну нет! — вскричал грубый голос, заставивший Жильбера вздрогнуть, голос человека, который локтями и кулаками прокладывал себе дорогу к карете. — Нет, это и не господин Бово и не управляющий, это храбрый и прославленный патриот, можно сказать, самый прославленный из всех патриотов. Ну, господин Жильбер, какого черта вы делаете в княжеской карете?
— Смотри-ка, да это никак папаша Бийо, — воскликнул доктор.
— Тысяча чертей! Уж я постарался не упустить случай, — ответил фермер.
— А Питу? — спросил Жильбер.
— О, он тут, поблизости. Эй, Питу! Скорей сюда! В ответ на это приглашение Питу, энергично работая плечами, протиснулся прямо к Бийо и с восхищением подошел поприветствовать Жильбера.
— Добрый день, господин Жильбер, — сказал он.
— Добрый день, Питу, добрый день, друг мой.
— Жильбер! Жильбер! Кто это? — спрашивали в толпе.
«Вот что значит слава! — думал доктор. — Одно дело — известность в Виллер-Котре, а другое — в Париже; Да здравствует популярность!»
Он вышел из кареты, которая ехала очень медленно, и, опершись на руку Бийо, продолжал свой путь пешком.
Он в немногих словах поведал фермеру о своем посещении Версаля, о благих намерениях короля и королевской семьи. Он за несколько минут так расхвалил королевскую власть этой кучке людей, что, простодушные и очарованные, эти славные ребята, еще охотно доверяющие хорошим впечатлениям, долго кричали «Да здравствует король», и крик этот, подхваченный теми, кто шел впереди, достиг королевских ушей.
— Я хочу видеть короля, — сказал взволнованный Бийо, — я должен увидеть его вблизи. Я ради этого шел. Я хочу посмотреть, какое у него лицо. Честного человека сразу видно. Давайте подойдем поближе, подойдем, господин Жильбер, ладно?
— Подождите, это будет нетрудно, — отвечал Жильбер, — я вижу адъютанта господина де Бово, он кого-то ищет в нашей стороне.
И правда, всадник, осторожно прокладывая себе путь среди усталых, но радостных пеших путников, пытался подъехать к карете г-на де Бово.
Жильбер окликнул его:
— Не доктора ли Жильбера вы ищете, сударь?
— Его самого, — ответил адъютант.
— Я к вашим услугам.
— Хорошо! Господин де Бово прислал за вами от имени короля.
Услышав эти слова, Бийо раскрыл глаза, а толпа расступилась; Жильбер, а вслед за ним Бийо и Питу устремились за всадником, который повторял:
— Пропустите, господа, пропустите, именем короля! Посторонитесь!
Глава 37. ПУТЕШЕСТВИЕ
Жильбер, Бийо и Питу неотступно следовали за адъютантом г-на де Бово, с трудом продираясь сквозь толпу, и наконец приблизились к карете короля, который в сопровождении г-н д'Эстена и де Виллекье медленно продвигался вперед среди скопища людей.
Их глазам предстало зрелище занимательное, неслыханное, необычное, ибо такого еще не бывало. Все эти солдаты Национальной гвардии — крестьяне, неожиданно ставшие воинами, приветствовали короля радостными криками, благословляли его правление, старались попасться ему на глаза и вместо того, чтобы вернуться домой, оставались в толпе, сопровождающей короля.
Почему? Кто знает; наверно, то было безотчетное побуждение. Они уже видели и хотели вновь увидеть любимого монарха.
Ибо следует заметить, что в ту эпоху французы глубоко чтили Людовика XVI и воздвигли бы ему алтари, если бы г-н де Вольтер не внушил французам презрение к алтарям.
Итак, Людовик XVI не имел алтаря единственно оттого, что вольнодумцы слишком уважали его, чтобы подвергнуть такому унижению.
Людовик XVI увидел Жильбера, опирающегося на руку Бийо, следом за ними поспешал Питу, по-прежнему вооруженный огромной саблей.
— Ах, доктор, какая прекрасная погода и какой прекрасный народ!
— Вот видите, ваш; величество, — ответил Жильбер, затем, наклонившись к королю, добавил:
— Что я обещал вашему величеству?
— Да, сударь, да, и вы сдержали слово.
Король снова поднял голову и громко сказал:
— Как ни медленно мы едем, мне кажется, это все же слишком быстро для такого величественного зрелища.
— Ваше величество, — возразил г-н де Бово, — вы делаете одну треть мили в час. Трудно ехать медленнее.
И правда, лошади останавливались поминутно; звучали торжественные речи, раздавались приветственные возгласы ; солдаты Национальной гвардии братались
— слово это только что было найдено — с солдатами личной охраны его величества.
«Вот ведь как, — размышлял Жильбер, который философски созерцал это занятное зрелище, — раз они теперь братаются, значит, прежде они были врагами?»
— Послушайте, господин Жильбер, — сказал Бийо вполголоса, — я изрядно поглядел на короля, изрядно его послушал. Ну что ж, мое мнение таково: король славный малый!
И восторг, который одушевлял Бийо, заставил его произнести последние слова так, что их услышал король и его свита.
Свита начала смеяться.
Король улыбнулся, потом одобрительно кивнул головой:
— Вот эта похвала мне по душе. Слова эти прозвучали достаточно громко, чтобы Бийо их услышал.
— Вы правы, ваше величество, я не бросаюсь похвалами направо и налево, — сказал Бийо, на равных вступая в беседу с королем, как Мишо с Генрихом IV.
— Это мне тем более лестно, — промолвил король в большом замешательстве, не зная как быть, чтобы не уронить свое королевское достоинство и при этом проявить учтивость, как подобает достойному патриоту.
Увы! Бедный государь еще не привык называть себя королем французов. Он все еще почитал себя королем Франции.
Ликующему Бийо было невдомек, что Людовик, с философской точки зрения, отрекся от титула короля и принял звание человека; Бийо, чувствовавший, как близок их разговор простодушному деревенскому языку, гордился, что понимает короля и король понимает его.
Начиная с этого мгновения Бийо воодушевлялся все больше и больше. Он, как сказано у Вергилия, «пил из черт» короля долгую любовь к конституционной монархии и сообщал ее Питу, а тот, переполненный своей собственной любовью и избытком любви Бийо, изливал свои чувства вначале громкими, затем пронзительными, затем невнятными криками:
— Да здравствует король! Да здравствует отец народа!
Эти перемены в голосе Питу объяснялись тем, что он хрипнул.
Питу совершенно охрип, когда процессия дошла до Пуэн-дю-Жур, где господин Лафайет верхом на знаменитом белом скакуне сдерживал не привыкшие к дисциплине, бурлящие когорты Национальной гвардии, е пяти часов утра ожидающие приезда короля.
Ведь было уже около двух часов.
Встреча короля с новым вождем вооруженной Франции ублаготворила присутствующих.
Однако король начинал чувствовать усталость, он умолк и ограничивался улыбками.
Главнокомандующий парижской милицией, со своей стороны, уже не командовал, он отдавал распоряжения взмахами руки.
Королю было приятно слышать, что возгласы «да здравствует король» раздавались почти так же часто, как «да здравствует Лафайет», К сожалению, эти лестные для его самолюбия возгласы звучали в последний раз.
Жильбер не отходил от дверцы королевской кареты. Бийо был рядом с Жильбером, Питу рядом с Бийо.
Верный своему обещанию, Жильбер сумел за время пути отправить к королеве четырех гонцов.
Эти гонцы несли лишь добрые вести, ибо короля всюду встречали, бросая в воздух шляпы, правда, на всех этих шляпах блестела кокарда с цветами нации — своего рода упрек белым кокардам королевской охраны и самого короля.
Эта разница кокард была единственным, что омрачало радость Бийо.
У Бийо на треуголке красовалась огромная трехцветная кокарда.
На шляпе короля была белая кокарда, так что вкусы короля и подданного совпадали не полностью.
Эта мысль так занимала Бийо, что он высказал ее Жильберу, когда тот кончил разговаривать с его величеством.
— Господин Жильбер, — спросил он, — почему король не носит национальную кокарду?
— Потому, дорогой Бийо, что король либо не знает, что существует новая кокарда, либо считает, что его кокарда и должна быть национальной.
— Нет, нет, ведь у него кокарда белая, а наша — трехцветная.
— Погодите! — прервал Жильбер, видя, что Бийо готов пуститься в разглагольствования, — кокарда короля белая, как французский флаг. Король тут ни при чем. Кокарда и флаг были белыми задолго до того, как он появился на свет; впрочем, дорогой Бийо, белый флаг покрыл себя славой, и белая кокарда тоже. Белая кокарда была на шляпе бальи де Сюффрена, когда он водружал наше знамя на Индийском полуострове. Белая кокарда была на шляпе шевалье д'Ассаса, именно по ней немцы узнали его ночью, когда он спасал своих солдат. Белая кокарда была у маршала Саксонского, когда он разбил англичан при Фонтенуа. Наконец, белая кокарда была у господина де Конде, когда он одержал победы при Рокруа, Фрибуре и Лансе. И это далеко не все подвиги белой кокарды, дорогой Бийо, меж тем как у национальной кокарды все впереди; быть может, она оправдает предсказание Лафайета и обойдет весь мир, но пока она еще не успела ничем прославиться ввиду того, что существует без году неделя. Я вовсе не хочу сказать, что те, кто ее носит, будут сидеть сложа руки, но в конце концов, покуда они ничего не совершили, король вправе повременить.
— Как это они ничего не совершили, — возразил Бийо, — а кто же взял Бастилию?
— Конечно, — грустно согласился Жильбер, — вы правы, Бийо.
— Вот почему, — победно заключил фермер, — вот почему королю следовало бы носить трехцветную кокарду.
Жильбер сильно ткнул Бийо локтем в бок, ибо заметил, что король их слушает, потом стал шепотом увещевать фермера:
— Вы что, Бийо, с ума сошли? Кому, по-вашему, нанесло удар взятие Бастилии? По-моему, королевской власти. А вы хотите нацепить на короля трофеи вашей победы и знаки его поражения? Безумец! Король исполнен великодушия, доброты, откровенности, а вы хотите превратить его в лицемера?
— Но, — возразил Бийо более покладисто, однако не сдаваясь окончательно,
— удар был направлен не против особы короля, а против деспотизма.
Жильбер пожал плечами с великодушным превосходством победителя, который не хочет добивать поверженного противника.
— Нет, — продолжал Бийо, воодушевляясь, — мы сражались не против нашего доброго короля, но против его ратников.
Ведь в ту эпоху в политике говорили «ратники» вместо «солдаты», как в театре говорили «скакун» вместо «лошадь».
— Впрочем, — рассуждал Бийо вслух, — раз он с нами, значит, он их осуждает, а раз он их осуждает, значит, нас он одобряет. Мы, завоеватели Бастилии, старались ради своего счастья и его славы.
— Увы! Увы! — прошептал Жильбер, который сам толком не знал, как сообразовать то, что выражает лицо короля, с тем, что происходит у него в душе.
Что до короля, он снова начинал различать сквозь неясный гул шагов отдельные слова завязавшегося рядом с ним спора.
Жильбер, заметив, что король прислушивается к их спору, прилагал все усилия, чтобы увести Бийо со скользкого пути, на который тот ступил.
Внезапно процессия остановилась; Людовик XVI и его свита прибыли на Королевскую аллею, к старой заставе Конферанс, на Елисейских полях.
Там их ждала депутация избирателей и членов городской управы под предводительством нового мэра Байи, за ними выстроились триста гвардейцев под командованием полковника и по меньшей мере триста членов Национального собрания, разумеется, принадлежащих к третьему сословию.
Два избирателя прилагали все силы и всю ловкость, чтобы удержать в равновесии серебряное позолоченное блюдо, на котором лежали два огромных ключа: ключи от Парижа времен Генриха IV.
При виде этой величественной картины все замолчали и приготовились слушать торжественные речи.
Байи, достойный ученый, хороший астроном, против воли избранный депутатом, против воли назначенный мэром, против воли ставший трибуном, сочинил длинную речь. Эта речь в строгом соответствии с правилами ораторского искусства должна была начаться с похвалы королю и его царствованию, начиная с прихода к власти господина Тюрго и кончая взятием Бастилии. В пылу красноречия он едва не изобразил короля зачинщиком событий, которым измученный народ всего лишь покорился, да и покорился, как мы видели, нехотя Байи был чрезвычайно доволен приготовленной речью, как вдруг нежданное происшествие — Байи сам рассказывает об этом в своих «Воспоминаниях» — подсказало ему новое вступление, еще более живописное, чем он сочинил, впрочем, оно одно и сохранилось в памяти народа, всегда запоминающего верные и, главное, красивые слова, основывающиеся на подлинном событии.
Двигаясь навстречу королю вместе с членами городской управы и выборщиками, Байи тревожился, не слишком ли тяжелы ключи, которые собирались преподнести королю.
— Уж не думаете ли вы, — сказал он со смехом, — что, показав это сокровище королю, я потащу его обратно в Париж?
— Что же вы с ним сделаете? — спросил один из избирателей.
— Что сделаю? Либо отдам вам, либо брошу в придорожную канаву.
— Не вздумайте так поступать! — воскликнул негодующий избиратель. — Разве вы не знаете, что это те самые ключи, которые город Париж преподнес Генриху IV после осады? Они бесценны: это старинная работа.
— Вы правы, — согласился Байи, — ключи, подаренные Генриху IV, завоевавшему Париж, дарят Людовику XVI, который.., ну, тоже, что-нибудь такое, на атом можно построить хорошую антитезу.
И взявшись за карандаш, достойный мэр немедля предварил подготовленную заранее речь следующим вступлением:
«Государь, я вручаю вашему величеству ключи от славного города Парижа. Это те же ключи, что были подарены Генриху IV. Он покорил свой народ, а сегодня народ покорил своего короля».
Фраза была красивая, справедливая, она врезалась в память парижан, эти слова — единственное, что сохранилось в памяти народной ив речи Вайи, более того — из всех его произведений.
Что до Людовика XVI, он одобрительно покивал головой, но залился краской, ибо почувствовал эпиграмматическую иронию этих слов, скрытую под маской почтения и украшенную цветами красноречия, затем тихо пробормотал:
— Мария-Антуанетта не попалась бы на удочку господина Байи и сумела бы поставить злосчастного астронома с его притворным почтением на место.
Людовик XVI внимательно слушал начало речи г-на Байи, но вовсе не слышал ее конца; не слышал он и речи господина Делавиня, главы выборщиков, он пропустил ее мимо ушей от первого до последнего слова.
Однако когда речи кончились, король, боясь разочаровать ораторов, желавших доставить ему радость, ответил очень достойным образом; ни словом не упомянув о том, что он услышал, он сказал, что почести, которые воздал ему город Париж и избиратели, ему бесконечно приятны, после чего отдал приказ ехать дальше.
Но прежде чем продолжить путь, он отослал своих телохранителей, дабы ответить милостивым доверием на полуучтивость городских властей в лице избирателей и г-на Байи.
И карета, одна среди огромной толпы солдат Национальной гвардии и любопытных, поехала быстрее.
Когда карета пересекала площадь Людовика XV, на другом берегу Сены раздался выстрел и белый дымок, словно дым ладана, поднялся в голубое небо и тотчас развеялся.
Жильбер содрогнулся, как будто в нем отозвался этот выстрел. У него на секунду перехватило дыхание, он почувствовал острую боль и схватился за сердце.
В то же самое время близ королевской кареты раздался отчаянный крик, какая-то женщина упала, пронзенная пулей ниже правого плеча.
Пуговица на сюртуке Жильбера, большая граненая пуговица вороненой стали, какие были в моде в ту эпоху, тоже была задета пулей.
Пуговица сыграла роль кольчуги, пуля отскочила от нее; именно в это мгновение Жильбер почувствовал резкую боль и толчок.
Кусок его черного жилета и клок жабо были оторваны.
Эта пуля, отскочившая от пуговицы Жильбера, насмерть поразила несчастную женщину — ее, умирающую, истекающую кровью, поспешно унесли.
Их глазам предстало зрелище занимательное, неслыханное, необычное, ибо такого еще не бывало. Все эти солдаты Национальной гвардии — крестьяне, неожиданно ставшие воинами, приветствовали короля радостными криками, благословляли его правление, старались попасться ему на глаза и вместо того, чтобы вернуться домой, оставались в толпе, сопровождающей короля.
Почему? Кто знает; наверно, то было безотчетное побуждение. Они уже видели и хотели вновь увидеть любимого монарха.
Ибо следует заметить, что в ту эпоху французы глубоко чтили Людовика XVI и воздвигли бы ему алтари, если бы г-н де Вольтер не внушил французам презрение к алтарям.
Итак, Людовик XVI не имел алтаря единственно оттого, что вольнодумцы слишком уважали его, чтобы подвергнуть такому унижению.
Людовик XVI увидел Жильбера, опирающегося на руку Бийо, следом за ними поспешал Питу, по-прежнему вооруженный огромной саблей.
— Ах, доктор, какая прекрасная погода и какой прекрасный народ!
— Вот видите, ваш; величество, — ответил Жильбер, затем, наклонившись к королю, добавил:
— Что я обещал вашему величеству?
— Да, сударь, да, и вы сдержали слово.
Король снова поднял голову и громко сказал:
— Как ни медленно мы едем, мне кажется, это все же слишком быстро для такого величественного зрелища.
— Ваше величество, — возразил г-н де Бово, — вы делаете одну треть мили в час. Трудно ехать медленнее.
И правда, лошади останавливались поминутно; звучали торжественные речи, раздавались приветственные возгласы ; солдаты Национальной гвардии братались
— слово это только что было найдено — с солдатами личной охраны его величества.
«Вот ведь как, — размышлял Жильбер, который философски созерцал это занятное зрелище, — раз они теперь братаются, значит, прежде они были врагами?»
— Послушайте, господин Жильбер, — сказал Бийо вполголоса, — я изрядно поглядел на короля, изрядно его послушал. Ну что ж, мое мнение таково: король славный малый!
И восторг, который одушевлял Бийо, заставил его произнести последние слова так, что их услышал король и его свита.
Свита начала смеяться.
Король улыбнулся, потом одобрительно кивнул головой:
— Вот эта похвала мне по душе. Слова эти прозвучали достаточно громко, чтобы Бийо их услышал.
— Вы правы, ваше величество, я не бросаюсь похвалами направо и налево, — сказал Бийо, на равных вступая в беседу с королем, как Мишо с Генрихом IV.
— Это мне тем более лестно, — промолвил король в большом замешательстве, не зная как быть, чтобы не уронить свое королевское достоинство и при этом проявить учтивость, как подобает достойному патриоту.
Увы! Бедный государь еще не привык называть себя королем французов. Он все еще почитал себя королем Франции.
Ликующему Бийо было невдомек, что Людовик, с философской точки зрения, отрекся от титула короля и принял звание человека; Бийо, чувствовавший, как близок их разговор простодушному деревенскому языку, гордился, что понимает короля и король понимает его.
Начиная с этого мгновения Бийо воодушевлялся все больше и больше. Он, как сказано у Вергилия, «пил из черт» короля долгую любовь к конституционной монархии и сообщал ее Питу, а тот, переполненный своей собственной любовью и избытком любви Бийо, изливал свои чувства вначале громкими, затем пронзительными, затем невнятными криками:
— Да здравствует король! Да здравствует отец народа!
Эти перемены в голосе Питу объяснялись тем, что он хрипнул.
Питу совершенно охрип, когда процессия дошла до Пуэн-дю-Жур, где господин Лафайет верхом на знаменитом белом скакуне сдерживал не привыкшие к дисциплине, бурлящие когорты Национальной гвардии, е пяти часов утра ожидающие приезда короля.
Ведь было уже около двух часов.
Встреча короля с новым вождем вооруженной Франции ублаготворила присутствующих.
Однако король начинал чувствовать усталость, он умолк и ограничивался улыбками.
Главнокомандующий парижской милицией, со своей стороны, уже не командовал, он отдавал распоряжения взмахами руки.
Королю было приятно слышать, что возгласы «да здравствует король» раздавались почти так же часто, как «да здравствует Лафайет», К сожалению, эти лестные для его самолюбия возгласы звучали в последний раз.
Жильбер не отходил от дверцы королевской кареты. Бийо был рядом с Жильбером, Питу рядом с Бийо.
Верный своему обещанию, Жильбер сумел за время пути отправить к королеве четырех гонцов.
Эти гонцы несли лишь добрые вести, ибо короля всюду встречали, бросая в воздух шляпы, правда, на всех этих шляпах блестела кокарда с цветами нации — своего рода упрек белым кокардам королевской охраны и самого короля.
Эта разница кокард была единственным, что омрачало радость Бийо.
У Бийо на треуголке красовалась огромная трехцветная кокарда.
На шляпе короля была белая кокарда, так что вкусы короля и подданного совпадали не полностью.
Эта мысль так занимала Бийо, что он высказал ее Жильберу, когда тот кончил разговаривать с его величеством.
— Господин Жильбер, — спросил он, — почему король не носит национальную кокарду?
— Потому, дорогой Бийо, что король либо не знает, что существует новая кокарда, либо считает, что его кокарда и должна быть национальной.
— Нет, нет, ведь у него кокарда белая, а наша — трехцветная.
— Погодите! — прервал Жильбер, видя, что Бийо готов пуститься в разглагольствования, — кокарда короля белая, как французский флаг. Король тут ни при чем. Кокарда и флаг были белыми задолго до того, как он появился на свет; впрочем, дорогой Бийо, белый флаг покрыл себя славой, и белая кокарда тоже. Белая кокарда была на шляпе бальи де Сюффрена, когда он водружал наше знамя на Индийском полуострове. Белая кокарда была на шляпе шевалье д'Ассаса, именно по ней немцы узнали его ночью, когда он спасал своих солдат. Белая кокарда была у маршала Саксонского, когда он разбил англичан при Фонтенуа. Наконец, белая кокарда была у господина де Конде, когда он одержал победы при Рокруа, Фрибуре и Лансе. И это далеко не все подвиги белой кокарды, дорогой Бийо, меж тем как у национальной кокарды все впереди; быть может, она оправдает предсказание Лафайета и обойдет весь мир, но пока она еще не успела ничем прославиться ввиду того, что существует без году неделя. Я вовсе не хочу сказать, что те, кто ее носит, будут сидеть сложа руки, но в конце концов, покуда они ничего не совершили, король вправе повременить.
— Как это они ничего не совершили, — возразил Бийо, — а кто же взял Бастилию?
— Конечно, — грустно согласился Жильбер, — вы правы, Бийо.
— Вот почему, — победно заключил фермер, — вот почему королю следовало бы носить трехцветную кокарду.
Жильбер сильно ткнул Бийо локтем в бок, ибо заметил, что король их слушает, потом стал шепотом увещевать фермера:
— Вы что, Бийо, с ума сошли? Кому, по-вашему, нанесло удар взятие Бастилии? По-моему, королевской власти. А вы хотите нацепить на короля трофеи вашей победы и знаки его поражения? Безумец! Король исполнен великодушия, доброты, откровенности, а вы хотите превратить его в лицемера?
— Но, — возразил Бийо более покладисто, однако не сдаваясь окончательно,
— удар был направлен не против особы короля, а против деспотизма.
Жильбер пожал плечами с великодушным превосходством победителя, который не хочет добивать поверженного противника.
— Нет, — продолжал Бийо, воодушевляясь, — мы сражались не против нашего доброго короля, но против его ратников.
Ведь в ту эпоху в политике говорили «ратники» вместо «солдаты», как в театре говорили «скакун» вместо «лошадь».
— Впрочем, — рассуждал Бийо вслух, — раз он с нами, значит, он их осуждает, а раз он их осуждает, значит, нас он одобряет. Мы, завоеватели Бастилии, старались ради своего счастья и его славы.
— Увы! Увы! — прошептал Жильбер, который сам толком не знал, как сообразовать то, что выражает лицо короля, с тем, что происходит у него в душе.
Что до короля, он снова начинал различать сквозь неясный гул шагов отдельные слова завязавшегося рядом с ним спора.
Жильбер, заметив, что король прислушивается к их спору, прилагал все усилия, чтобы увести Бийо со скользкого пути, на который тот ступил.
Внезапно процессия остановилась; Людовик XVI и его свита прибыли на Королевскую аллею, к старой заставе Конферанс, на Елисейских полях.
Там их ждала депутация избирателей и членов городской управы под предводительством нового мэра Байи, за ними выстроились триста гвардейцев под командованием полковника и по меньшей мере триста членов Национального собрания, разумеется, принадлежащих к третьему сословию.
Два избирателя прилагали все силы и всю ловкость, чтобы удержать в равновесии серебряное позолоченное блюдо, на котором лежали два огромных ключа: ключи от Парижа времен Генриха IV.
При виде этой величественной картины все замолчали и приготовились слушать торжественные речи.
Байи, достойный ученый, хороший астроном, против воли избранный депутатом, против воли назначенный мэром, против воли ставший трибуном, сочинил длинную речь. Эта речь в строгом соответствии с правилами ораторского искусства должна была начаться с похвалы королю и его царствованию, начиная с прихода к власти господина Тюрго и кончая взятием Бастилии. В пылу красноречия он едва не изобразил короля зачинщиком событий, которым измученный народ всего лишь покорился, да и покорился, как мы видели, нехотя Байи был чрезвычайно доволен приготовленной речью, как вдруг нежданное происшествие — Байи сам рассказывает об этом в своих «Воспоминаниях» — подсказало ему новое вступление, еще более живописное, чем он сочинил, впрочем, оно одно и сохранилось в памяти народа, всегда запоминающего верные и, главное, красивые слова, основывающиеся на подлинном событии.
Двигаясь навстречу королю вместе с членами городской управы и выборщиками, Байи тревожился, не слишком ли тяжелы ключи, которые собирались преподнести королю.
— Уж не думаете ли вы, — сказал он со смехом, — что, показав это сокровище королю, я потащу его обратно в Париж?
— Что же вы с ним сделаете? — спросил один из избирателей.
— Что сделаю? Либо отдам вам, либо брошу в придорожную канаву.
— Не вздумайте так поступать! — воскликнул негодующий избиратель. — Разве вы не знаете, что это те самые ключи, которые город Париж преподнес Генриху IV после осады? Они бесценны: это старинная работа.
— Вы правы, — согласился Байи, — ключи, подаренные Генриху IV, завоевавшему Париж, дарят Людовику XVI, который.., ну, тоже, что-нибудь такое, на атом можно построить хорошую антитезу.
И взявшись за карандаш, достойный мэр немедля предварил подготовленную заранее речь следующим вступлением:
«Государь, я вручаю вашему величеству ключи от славного города Парижа. Это те же ключи, что были подарены Генриху IV. Он покорил свой народ, а сегодня народ покорил своего короля».
Фраза была красивая, справедливая, она врезалась в память парижан, эти слова — единственное, что сохранилось в памяти народной ив речи Вайи, более того — из всех его произведений.
Что до Людовика XVI, он одобрительно покивал головой, но залился краской, ибо почувствовал эпиграмматическую иронию этих слов, скрытую под маской почтения и украшенную цветами красноречия, затем тихо пробормотал:
— Мария-Антуанетта не попалась бы на удочку господина Байи и сумела бы поставить злосчастного астронома с его притворным почтением на место.
Людовик XVI внимательно слушал начало речи г-на Байи, но вовсе не слышал ее конца; не слышал он и речи господина Делавиня, главы выборщиков, он пропустил ее мимо ушей от первого до последнего слова.
Однако когда речи кончились, король, боясь разочаровать ораторов, желавших доставить ему радость, ответил очень достойным образом; ни словом не упомянув о том, что он услышал, он сказал, что почести, которые воздал ему город Париж и избиратели, ему бесконечно приятны, после чего отдал приказ ехать дальше.
Но прежде чем продолжить путь, он отослал своих телохранителей, дабы ответить милостивым доверием на полуучтивость городских властей в лице избирателей и г-на Байи.
И карета, одна среди огромной толпы солдат Национальной гвардии и любопытных, поехала быстрее.
Когда карета пересекала площадь Людовика XV, на другом берегу Сены раздался выстрел и белый дымок, словно дым ладана, поднялся в голубое небо и тотчас развеялся.
Жильбер содрогнулся, как будто в нем отозвался этот выстрел. У него на секунду перехватило дыхание, он почувствовал острую боль и схватился за сердце.
В то же самое время близ королевской кареты раздался отчаянный крик, какая-то женщина упала, пронзенная пулей ниже правого плеча.
Пуговица на сюртуке Жильбера, большая граненая пуговица вороненой стали, какие были в моде в ту эпоху, тоже была задета пулей.
Пуговица сыграла роль кольчуги, пуля отскочила от нее; именно в это мгновение Жильбер почувствовал резкую боль и толчок.
Кусок его черного жилета и клок жабо были оторваны.
Эта пуля, отскочившая от пуговицы Жильбера, насмерть поразила несчастную женщину — ее, умирающую, истекающую кровью, поспешно унесли.