Дюма Александр. Анж Питу

   — Не можешь подняться?
   — Нет.
   — Но ты же только что ворочался, как карась на сковородке?
   — О! Только что — дело другое: я услышал ваш голос, н одновременно вы огрели меня кнутом по спине. Но эти средства хороши только на один раз: к вашему голосу я теперь привык, а что до кнута, то я уверен, что теперь вы употребите его только для того, чтобы взбодрить Малыша, который выглядит не лучше меня.
   Логика Питу, которая в конечном счете была та самая, какой он научился у аббата Фортье, убедила и даже почти растрогала фермера.
   — Некогда мне тебя жалеть, — сказал он Питу. — Давай-ка поднатужься, залезай на спину Малыша — и поедем вместе.
   — Но, — возразил Питу, — бедняга Малыш этого не вынесет.
   — Ерунда! Через полчаса мы будем у папаши Лефрана.
   — Но, дорогой господин Бийо, мне-то ведь совершенно нечего делать у папаши Лефрана.
   — Почему это?
   — Потому что вам нужно попасть в Даммартен, а мне — нет.
   — Да, но мне нужно, чтобы ты вместе со мной попал в Париж. В Париже ты мне пригодишься. У тебя крепкие кулаки, а там, я уверен, скоро начнется заваруха.
   — Неужели? — воскликнул Питу, не слишком прельщенный этой перспективой.
   Фермер взвалил его на спину Малыша, словно куль с мукой, снова выехал на дорогу и принялся так усердно действовать поводьями, коленями и шпорами, что в самом деле уже через полчаса достиг Даммартена.
   Бийо въехал в город по хорошо известной ему улочке. Добравшись до фермы папаши Лефрана, он оставил Питу и Малыша во дворе, а сем кинулся на кухню, где папаша Лефран как раз зашнуровывал гетры.
   — Живей, живей, кум! — крикнул ему Бийо, не дожидаясь, пока тот придет в себя от изумления. — Мне нужна твоя самая крепкая лошадь.
   — Это Марго, — сказал Лефран, — она уже оседлана, я собирался на ней выехать. Добрая скотина.
   — Ладно, Марго так Марго. Но предупреждаю, я ее, возможно, загоню.
   — Хорошенькое дело! Загонишь Марго — с какой это стати, скажи на милость?
   — С такой, что мне сегодня вечером необходимо быть в Париже, — мрачно отвечал Бийо.
   И он сделал Лефрану самый выразительный масонский знак.
   — В таком случае загоняй Марго, а я оставлю у себя Малыша.
   — Идет.
   — Стаканчик вина?
   — Два.
   — Так ты не один?
   — Нет, со мной один добрый малый, который так уморился, что не доползет сюда. Дай ему что-нибудь поесть.
   — Сейчас, сейчас.
   Не прошло и десяти минут, как оба кума опрокинули каждый по бутылке, а Питу проглотил два ливра хлеба и пол-ливра сала. Покуда он ел, работник папаши Лефрана обтирал его охапкой люцерны, как породистую лошадь.
   Освежившись, заморив червячка, Питу в свой черед выпил стакан вина, для чего пришлось откупорить третью бутылку, которая была опорожнена тем более быстро, что ей отдали должное все трое сотрапезников. Затем Бийо оседлал Марго, а Питу с помощью Лефрана взгромоздился позади фермера.
   Шпоры впились в бока славной коняги, и она резво поскакала в сторону Парижа, не переставая отгонять мух своим могучим хвостом, чей густой волос сбивал пыль со спины Питу, а иногда хлестал его по тощим икрам в спущенных чулках.

Глава 10. ЧТО ПРОИСХОДИЛО В КОНЦЕ ДОРОГИ, ПО КОТОРОЙ ЕХАЛ ПИТУ. ИНЫМИ СЛОВАМИ, В ПАРИЖЕ

   От Даммартена до Парижа восемь миль. Первые четыре пролетели почти незаметно, но после Ле Бурже ноги Марго, хотя длинные ноги Питу и подбадривали ее, начали уставать.
   Когда они добрались до Ла Виллет, Бийо заметил над Парижем зарево.
   Он указал Питу на красноватый горизонт.
   — Разве вы не видите, — изумился Питу, — что это солдаты на бивуаках разжигают костры?
   — Солдаты? — переспросил Бийо.
   — Раз они есть здесь, почему бы им не быть там?
   В самом деле, внимательно посмотрев направо, папаша Бийо разглядел, что равнина Сен-Дени усеяна отрядами пехоты и кавалерии, тихо движущимися в темноте.
   Иногда в бледном свете звезд можно было увидеть, как блестит их оружие.
   Питу, во время своих ночных вылазок в лес свыкшийся с темнотой, показал своему хозяину даже пушки, по ступицу увязшие в сырой земле.
   — Ну и ну, — сказал Бийо, — неужто там что-то стряслось? Надо спешить, мой мальчик, надо спешить.
   — А ведь там, пожалуй, и вправду пожар, — вдруг сказал Питу, приподнявшись на крупе Марго. — Глядите, глядите! Видите искры?
   Марго остановилась. Бийо спешился и, подойдя к солдатам в сине-желтых мундирах, разбившим лагерь под деревьями близ дороги, спросил их:
   — Друзья, не можете ли вы мне сказать, что нового в Париже?
   Но солдаты вместо ответа лишь проворчали несколько немецких ругательств.
   — Какого дьявола они хотят? — спросил Бийо у Питу.
   — Это не латынь, дорогой господин Бийо, — отвечал Питу, дрожа с ног до головы, — вот и все, что я могу сказать.
   Поразмыслив, Бийо всмотрелся в солдат.
   — Ну и дурак же я! — воскликнул он. — Нашел у кого спрашивать — у немчуры.
   Однако, снедаемый любопытством, он остановился посреди дороги и не трогался с места.
   Один из офицеров приблизился нему.
   — Сдубайте звоим бутем, — сказал он с сильным не мелким акцентом. — Сдубайте бистрее.
   — Простите, капитан, — отвечал Бийо, — но я еду в Париж.
   — Дак сдубайте.
   — Но я боюсь, что ваши солдаты меня не пропустят.
   — Бас бробуздят.
   Бийо вновь вскочил в седло и рванулся вперед. Его и в самом деле пропустили.
   Тут он наткнулся на гусаров Бершени, заполонивших Ла Виллет.
   На сей раз он имел дело с соотечественниками, и расспросы его увенчались большим успехом.
   — Сударь, — спросил он, — скажите, пожалуйста, что нового в Париже?
   — А вот что: ваши парижане совсем взбесились, — отвечал один из гусаров,
   — подавай им Неккера, а покамест они палят из ружей по нас, хотя мы тут совсем ни при чем.
   — Подавай им Неккера! — воскликнул Бийо. — Но разве Неккер не с ними?
   — Конечно, нет, ведь король дал ему отставку.
   — Король дал отставку господину Неккеру? — переспросил Бийо с изумлением верующего, на глазах которого оскорбляют святыню. — Король дал отставку этому великому человеку?
   — О Господи! Именно так, любезнейший; больше того, этот великий человек сейчас скачет в Брюссель.
   — Ну что ж! Это им дорого обойдется! — вскричал Бийо громовым голосом, нимало не заботясь о том, что произносить такие мятежные речи в окружении полутора тысяч вооруженных роялистов по меньшей мере неразумно.
   Он вновь безжалостно вонзил шпоры в бока Марго, и она понесла его и Питу к заставе.
   Чем ближе они подъезжали, тем явственнее различали на горизонте пламя пожара; тонкий столп огня поднимался от заставы в небо.
   Горела сама застава.
   Вопящая, разъяренная толпа, в которой было немало женщин, по обыкновению кричавших и грозивших громче мужчин, подбрасывала в громадный костер обломки стен, мебель и вещи чиновников, собиравших здесь прежде ввозную пошлину.
   На дороге стояли венгерский и немецкий полки; опустив ружья, солдаты и офицеры бесстрастно взирали на этот разбой.
   Горящая застава не остановила Бийо: он направил Марго прямо в огонь, и она храбро перепрыгнула через костер, но по другую сторону заставы перед нашими героями выросла густая толпа людей, которые двигались из центра города к окраинам, одни с песнями, другие с криками: «К оружию!»
   Бийо на вид казался тем, кем и был на самом деле: простаком фермером, прибывшим в Париж по делам. Разве что он слишком громко кричал: «Дорогу! Дорогу!» Но Питу так вежливо вторил ему: «Дорогу! Уступите, пожалуйста, дорогу!» — что одно уравновешивало другое. Никому не было никакой корысти в том, чтобы помешать Бийо отправиться по своим делам: ему дали дорогу.
   Марго воспрянула духом: огонь опалил ей брюхо, необычный шум возбудил любопытство. Бийо приходилось сдерживать ее, чтобы не раздавить тех зевак, что толпились перед дверями собственных домов, и тех, что, покинув свои дома, торопились к заставе.
   Бийо с переменным успехом прокладывал себе дорогу, направляя Марго то вправо, то влево; так они добрались до бульвара, но тут им пришлось остановиться.
   Огромная процессия тянулась от Бастилии к Королевской кладовой — в ту пору эти два здания были двумя каменными узлами на поясе, обхватывавшем стан Парижа.
   Впереди толпы, заполонившей бульвар, шли люди, которые несли на носилках два бюста: один, покрытый траурной вуалью, другой — усыпанный цветами. Первый был бюст отставленного министра Неккера; второй — бюст герцога Орлеанского, открыто принявшего при дворе сторону женевского экономиста.
   Бийо спросил у проходящих, что здесь делается, и ему объяснили, что здесь народ приносит дань уважения Неккеру и его защитнику герцогу Орлеанскому.
   Бийо родился в краю, где имя герцога Орлеанского почиталось уже добрых полтора столетия. Бийо принадлежал к секте философов и, следовательно, видел в Неккере не только великого министра, но и спасителя человечества.
   Поэтому услышанного было более чем достаточно, чтобы Бийо потерял голову. Сам не понимая толком, что он творит, он соскочил с коня и, крича: «Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует Неккер!» — смешался с толпой.
   Когда человек смешивается с толпой, он утрачивает свободу воли. Это известно всякому: попав в толпу, мы начинаем желать того же, чего желает она, делать то, что делает она. Бийо подчинился толпе особенно легко оттого, что находился ближе к голове процессии, нежели к ее хвосту.
   Парижане орали что есть мочи: «Да здравствует Неккер! Долой иноземные войска! Чужестранцев — вон!»
   Бийо присоединил свой могучий бас к этим голосам.
   Талант, какого бы рода он ни был, всегда находит в толпе ценителей. Жители парижских пригородов, обладатели голоса либо тонкого, либо сиплого, либо ослабевшего от голода, либо охрипшего от вина, оценили глубокий, чистый и звучный голос Бийо и дали ему дорогу, благодаря чему наш фермер смог в конце концов добраться до носилок, причем по дороге его не толкали, не душили и не пихали локтем в бок, а если и потрепали, то лишь самую малость.
   Минут через десять один из носильщиков, чье рвение явно превосходило физические возможности, уступил ему свое место.
   Как мы видим, Бийо делал стремительную карьеру.
   Еще вчера он был простым пропагандистом брошюры доктора Жильбера, а сегодня стал одним из орудий триумфа Неккера и герцога Орлеанского.
   Но едва он приступил к выполнению своих новых обязанностей, как вспомнил о Питу и Марго: «Где они? Что с ними?»
   Не выпуская из рук носилки, фермер обернулся и в свете факелов, озарявших улицу, и плошек, расцвечивавших все окна, заметил в середине толпы какой-то движущийся бугор, состоявший из пяти-шести человек, которые кричали и махали руками.
   Глядя на этот клубок тел, нетрудно было различить в его середине длинные руки Питу и узнать его голос.
   Питу делал все, что мог, дабы защитить Марго, но, несмотря на его старания, Марго клонилась к земле. Прежде Марго несла на своей спине Бийо и Питу — груз уже довольно весомый для бедного животного. Теперь ей приходилось нести на спине, на крупе, на шее и на холке всех, кто только мог там поместиться.
   Во тьме, увеличивавшей все предметы по своему произволу, Марго казалась слоном, на котором охотники отправляются сражаться с тигром.
   На ее широкой спине расположились пять или шесть молодчиков, оравших: «Да здравствует Неккер! Да здравствует герцог Орлеанский!» — на что Питу отвечал: «Вы удушите Марго».
   Но хмельные от восторга люди ничего не желали слушать. Бийо хотел было броситься на помощь Питу и Марго, но, поразмыслив, понял, что если он хотя бы на секунду оставит свой почетный пост и бросит ручку носилок, назад его уже не пустят. Вдобавок он рассудил, что, раз он оставил папаше Лефрану Малыша взамен Марго, то Марго может считаться его собственностью, а в таком случае если а ней что и произойдет, он просто-напросто потеряет три или четыре сотни ливров — сумму, которой он вполне может пожертвовать во славу отечества.
   Меж тем процессия двигалась вперед; она повернула налево и по улице Монмартр спустилась к площади Побед. У Пале-Рояля ей помешало скопление народа; то были люди с зелеными листками на шляпах, кричавшие: «К оружию!»
   Необходимо было выяснить, кто эти люди, заполонившие улицу Вивьен: друзья или враги? Зеленый — цвет графа д'Артуа. Что означают зеленые кокарды? Через мгновение все разъяснилось.
   Узнав об отставке Неккера, некий юноша вышел из кафе Фуа, взобрался на стол и, размахивая пистолетом, закричал: «К оружию!»
   На этот крик сбежались все, кто гулял в Пале-Рояле, и в свой черед стали призывать к оружию.
   Как мы уже сказали, вокруг Парижа в эту пору собрались иностранные войска. Можно было подумать, что грядет австрийское нашествие; сами названия полков оскорбляли слух французов; одного звучания фамилий их командиров: Рейнак, Салис-Самаде, Дисбах, Эстергази, Ремер, было достаточно, чтобы толпа поняла: перед ней — враги. Юноша, влезший на стол, назвал их всех поименно; он предупредил, что швейцарцы, расположившиеся на Елисейских полях и установившие там четыре артиллерийских орудия, должны вечером войти в Париж вслед за драгунами принца де Ламбеска. Он предложил французам ввести новую кокарду, отличающуюся от вражеской, сорвал с каштана листок и прикрепил его к своей шляпе. В десять минут три тысячи человек оборвали листья со всех деревьев Пале-Рояля.
   Утром никто еще не знал имени этого юноши; вечером оно уже было у всех на устах. Его звали Камиль Демулен.
   Когда недоразумение разъяснилось, люди из обеих толп начали брататься, обниматься; затем процессия продолжила свой путь.
   Во время остановки любопытство тех, кто, даже поднявшись на цыпочки, не мог ничего увидеть, разгорелось еще ярче, и новая тяжесть обрушилась на поводья, седло и стремена Марго, так что когда толпа снова двинулась вперед, несчастное животное в буквальном смысле слова рухнуло на землю, не вынеся этого груза.
   На углу улицы Ришелье Бийо оглянулся: Марго уже не было видно.
   Он почтил память бедной коняги тяжким вздохом, а , затем так громко, как только позволяла его глотка, трижды выкрикнул имя Питу, как Делали римляне на похоронах родичей; ему показалось, что какой-то голос из глубины толпы ответил ему. Но голос этот затерялся среди угрожающих и приветственных криков, на которые не скупились парижане.
   Процессия двигалась вперед.
   Все лавочки закрылись; однако все окна были открыты и из них слышались ободряющие возгласы упоенных зрителей. Так толпа добралась до Вандомской площади. Здесь ее ждало еще одно неожиданное препятствие.
   Как бревна, плывущие по вышедшей из берегов реке, встречают на своем пути опоры моста, так народная армия натолкнулась на Королевский немецкий полк, занимавший Вандомскую площадь.
   Иноземные драгуны, увидев людской поток, запрудивший улицу Сент-Оноре и начавший выплескиваться на Вандомскую площадь, пустили во весь опор своих застоявшихся лошадей, которым надоело топтаться на месте пять часов подряд, и они ринулись на толпу.
   Те, кто несли бюсты, приняли на себя первый удар и рухнули, придавленные собственной ношей. Савояр, шедший перед Бийо, поднялся первым, схватил бюст герцога Орлеанского и, укрепив его на конце палки, взметнул над головой с криком: «Да здравствует герцог Орлеанский! Да здравствует Неккер!». Первого из них он никогда не видел, о втором ничего не знал.
   Бийо хотел было поступить так же с бюстом Неккера, но его опередили. Юноша лет двадцати четырех-двадцати пяти, одетый достаточно элегантно, чтобы прослыть щеголем, не сводил глаз с изваяния министра и, как только бюст очутился на земле, завладел им.
   Напрасно фермер шарил вокруг себя: бюст Неккера уже венчал длинную пику и вместе с бюстом герцога Орлеанского плыл над толпой Внезапно площадь озарилась ярким светом. В ту же секунду грянул залп, засвистели пули; что-то тяжелое ударило Бийо в голову; он упал. В первую минуту ему показалось, что он умирает.
   Но, поскольку он не потерял сознания и ощущал только резкую боль в голове, фермер сообразил, что не убит, а самое большее ранен, и, поднеся руку ко лбу, чтобы выяснить, насколько серьезно его ранение, понял, что контужен в голову; затем он взглянул на свои руки и увидел, что они залиты кровью.
   Юноше же в модном наряде, шедшему впереди Бийо, пуля попала в самое сердце. Он-то и был убит, и кровь на руках Бийо была его кровью. Фермера ударил по голове бюст Неккера, выпавший из рук сраженного насмерть щеголя.
   Бийо испустил вопль, полный ярости и ужаса; толпа подхватила этот вопль, и он, траурным эхом прокатившись по округе, долетел до самой улицы Сент-Оноре.
   Гнев подсказал Бийо, что делать: не раздумывая, он схватил бюст, валявшийся на земле подле корчившегося в предсмертных муках юноши и измаранный его кровью, поднял его над головой и, презирая опасность, стал выкрикивать во весь голос слова протеста.
   Но в тот же миг широкая и могучая рука легла на плечо Бийо и надавила на него с такой силой, что фермеру пришлось пригнуться. Он хотел высвободиться, но другая, не менее могучая рука опустилась на другое его плечо. Взревев от ярости, Бийо обернулся, чтобы выяснить, какой противник покушается на его свободу.
   — Питу! — вскричал он.
   — Да, да, — ответил Питу, — пригнитесь немного, а там посмотрим.
   И, удвоив усилия, Питу заставил непокорного фермера улечься на землю рядом с собой.
   Не успели они прижаться лицом к мостовой, как раздался второй залп. Савояр, несший бюст герцога Орлеанского, рухнул в свой черед, раненный в ногу.
   Затем мостовая задрожала под копытами коней. Драгуны двинулись в атаку вторично; конь с развевающейся гривой, гневный, словно конь Апокалипсиса, пронесся над несчастным савояром, почувствовавшим, как в грудь его вонзается острие копья.
   Грозное войско ринулось в глубину улицы, неся с собой ужас и смерть! На тротуаре остались лежать только трупы. Живые убегали по прилегающим улицам. Окна затворились. Восторженные крики и гневные возгласы сменились скорбной тишиной.
   Бийо, по-прежнему удерживаемый осторожным Питу, выждал немного; затем, поняв, что опасность удаляется вместе с шумом, он встал на колено, меж тем как Питу, подобно зайцу в норе, поднял не голову, но ухо.
   — Я вижу, господин Бийо, — сказал Питу, — вы были правы: мы прибыли как раз вовремя.
   — Давай-ка помоги мне.
   — А что нужно сделать? Убежать отсюда?
   — Нет; юный щеголь убит, но бедняга савояр, я думаю, просто лишился чувств. Помоги мне взвалить его на спину, мы не можем бросить его здесь на растерзание этим чертовым немцам.
   Слова Бийо задели Питу за живое. Не говоря ни слова, он выполнил приказание. Приподняв окровавленное бесчувственное тело савояра, он взвалил его, словно куль, на плечи могучего фермера, который, решив, что улица Сент-Оноре свободна, двинулся вместе с Питу к Пале-Роялю.

Глава 11. НОЧЬ С 12 НА 13 ИЮЛЯ

   Улица показалась Бийо и Питу безлюдной оттого, что драгуны, бросившись в погоню за убегающей толпой, поскакали в направлении рынка Сент-Оноре и рассеялись по улицам Людовика Великого и Гайона, но чем ближе подходил фермер к Пале-Роялю, безотчетно твердя вполголоса слово: «Месть!», тем больше людей возникало на углах улиц и переулков, на порогах домов; поначалу молчаливые и растерянные, они оглядывались вокруг и, убедившись в отсутствии драгунов, присоединялись к траурному шествию, повторяя сперва вполголоса, а затем в полный голос то же самое слово: «Месть!»
   Питу шел вслед за фермером с колпаком савояра в руке.
   Когда страшная траурная процессия достигла площади Пале-Рояля, хмельной от гнева народ уже держал там совет и просил у французских солдат защиты от чужеземцев.
   — Что это за люди в мундирах? — спросил Бийо, указывая на солдат, которые перегораживали площадь Пале-Рояля, растянувшись цепью от главных ворот дворца до Шартрской улицы.
   — Это французские гвардейцы! — крикнули несколько голосов.
   — Как же так? — сказал Бийо, подходя к гвардейцам поближе и показывая им тело савояра, который к этому времени уже испустил дух. — Как же так? Вы, французы, позволяете немцам убивать нас!
   Гвардейцы невольно подались назад.
   — Он мертв! — прошептали несколько голосов.
   — Да, он мертв! Он убит, и не он один.
   — Кто же его убил?
   — Драгуны Королевского немецкого полка. Вы разве не слыхали криков, стрельбы, топота копыт?
   — Слыхали, слыхали! — ответили разом две или три сотни голосов. — На Вандомокой площади расправлялись с народом.
   — Да ведь вы-то тоже народ, тысяча чертей! — воскликнул Бийо, обращаясь к солдатам. — Разве не подлость с вашей стороны — позволять немцам убивать ваших братьев?!
   — Подлость? — послышался в ответ угрожающий шепот.
   — Да.., подлость! Я это сказал и своих слов обратно не возьму. Или, может быть, вы хотите убить меня, чтобы доказать, что вы не подлецы?
   С этими словами Бийо сделал несколько шагов к тому месту, откуда раздались угрозы.
   — Ладно-ладно!.. Хватит… — сказал один из солдат. — Вы, друг мой, храбрый малый, но вы буржуа и можете делать, что хотите, а военные — солдаты, они выполняют приказ.
   — Выходит, — закричал Бийо, — если вам дадут приказ стрелять в нас, безоружных людей, вы будете стрелять — вы, наследники тех, кто при Фонтенуа позволили англичанам первыми открыть огонь?!
   — За себя ручаюсь: я стрелять не стану, — сказал кто-то из гвардейцев.
   — И я! И я тоже! — повторила вслед за ним сотня голосов.
   — В таком случае позаботьтесь о том, чтобы и другие в нас не стреляли, — сказал Бийо. — Если вы позволите немцам убивать нас — это будет все равно как если бы вы убивали нас сами.
   — Драгуны! Драгуны! — закричали сразу несколько голосов.
   Толпа, теснимая преследователями, выплеснулась с улицы Ришелье на площадь, а издалека донесся топот копыт тяжелой кавалерии, с каждой минутой слышавшийся все более отчетливо.
   — К оружию! К оружию! — кричали беглецы.
   — Тысяча чертей! — воскликнул Бийо, сбрасывая наземь тело савояра, которое до этой минуты все еще держал на своих плечах. — Если вы сами не способны пустить в ход ружья, отдайте их нам.
   — Если на то пошло, мы, черт подери, пустим их в ход сами! — сказал солдат, к которому обратился Бийо, и отобрал у фермера ружье, за которое тот уже ухватился. — Живо, живо! Заряжай! Пусть только австрийцы попробуют сказать слово этим парням!
   — О, дьявол! — закричал Бийо, топнув ногой. — Угораздило же меня оставить дома охотничье ружье! Но если только одного из этих австрийских псов подстрелят, я заберу у него мушкетон.
   — А покамест возьмите этот карабин, он заряжен, — произнес чей-то голос, и какой-то человек сунул в руки Бийо дорогой карабин.
   В ту же самую минуту драгуны ворвались на площадь, опрокидывая и рубя саблями всех, кто оказывался у них на пути.
   Офицер, командовавший французскими гвардейцами, выступил на четыре шага вперед.
   — Эй, господа драгуны! — крикнул он. — Стойте! Остановитесь, прошу вас.
   То ли драгуны не услышали его, то ли не захотели услышать, то ли так разогнались, что не смогли остановиться, но они метнулись по площади вправо и сбили женщину и старика, которые тут же исчезли под копытами их лошадей.
   — Раз так — огонь! Огонь! — закричал Бийо. Он стоял рядом с офицером, так что можно было подумать, что команду эту дал офицер. Гвардейцы вскинули ружья и дали залп, остановивший драгунов. Эскадрон пришел в замешательство.
   — Эй, господа гвардейцы, — сказал, выезжая вперед, немецкий офицер, — знаете ли вы, в кого стреляете?
   — Черт подери! Еще бы нам не знать, — сказал Бийо и выстрелил в офицера. Тот упал.
   Тогда французские гвардейцы произвели второй залп, и немцы, поняв, что на этот раз имеют дело не с горожанами, обращающимися в бегство от первого же удара саблей, но с солдатами, готовыми принять бой, развернулись и воротились на Вандомскую площадь; вслед им раздался такой оглушительный вопль восторга, что немало лошадей понесли и сломали себе шею.
   — Да здравствуют французские гвардейцы! — кричал народ.
   — Да здравствуют солдаты отечества! — кричал Бийо.
   — Спасибо, — отвечали гвардейцы. — Мы видели, как стреляют, и получили боевое крещение.
   — И я, — сказал Питу, — я тоже видел, как стреляют.
   — Ну, и что ты скажешь? — спросил Бийо.
   — Скажу, что это не так страшно, как я думал.
   — Теперь, — сказал Бийо, осмотрев карабин и убедившись, что он стоит больших денег, — теперь я хотел бы знать, чье это ружье?
   — Моего хозяина, — отозвался из-за его спины давешний голос. — Но вы так ловко пустили его в ход, что мой хозяин раздумал забирать его назад.
   Бийо обернулся и увидел доезжачего в ливрее герцога Орлеанского.
   — А где он, твой хозяин? — спросил он. Доезжачий показал ему приоткрытые жалюзи, из-за которых герцог мог видеть все, что происходило на улице.
   — Значит, он за нас, твой хозяин? — спросил Бийо.
   — Он душой и сердцем за народ, — ответил доезжачий.
   — В таком случае скажем еще и еще раз: да здравствует герцог Орлеанский!
   — закричал Бийо. — Друзья, герцог Орлеанский за нас, да здравствует герцог Орлеанский!
   И он указал толпе на жалюзи, за которыми скрывайся герцог.
   Тогда они отворились полностью, и герцог Орлеанский трижды кивнул толпе.
   Затем жалюзи вновь затворились.
   Каким бы коротким ни был этот эпизод, он привел толпу в исступление.
   — Да здравствует герцог Орлеанский! — возопили две или три тысячи голосов.