Страница:
— Заставить меня спать, заставить меня говорить во сне, меня, меня! — вскричала королева, побледнев. — Да как вы смеете, сударь? Да знаете ли вы, что это такое? Знаете ли вы, чем это вам грозит? Ведь это же преступление — оскорбление королевской особы. Учтите: едва проснувшись, едва овладев собой, я приказала бы покарать это преступление смертью.
— Ваше величество, — отвечал Жильбер, не сводя глаз с охваченной волнением королевы, — не торопитесь обвинять и особенно угрожать. Конечно, я мог бы усыпить ваше величество; конечно, я мог бы вырвать у женщины все ее секреты, но, поверьте, я никогда не стал бы этого делать во время разговора королевы со своим подданным наедине, во время разговора женщины с чужим мужчиной. Повторяю, я мог бы усыпить королеву и нет для меня ничего легче, но я никогда не позволил бы себе ее усыпить, я никогда не позволил бы себе заставить ее говорить без свидетелей.
— Без свидетелей?
— Да, ваше величество, без свидетеля, который запомнил бы все ваши слова, все ваши движения, в конечном счете, все подробности сцены, чтобы по окончании сеанса у вас не осталось ни тени сомнения.
— Свидетель! — вскричала королева. — И кого же вы прочили в свидетели? Подумайте, сударь, это было бы преступно вдвойне, ибо у вас появился бы сообщник.
— А если бы этим сообщником стал не кто иной как король? — спросил Жильбер.
— Король! — воскликнула Мария-Антуанетта с ужасом, который выдает женщину сильнее, чем признание, сделанное во сне. — О, господин Жильбер! Господин Жильбер!
— Король, — спокойно повторил Жильбер, — король ваш супруг, ваша опора, ваш защитник. Король рассказал бы вам по вашем пробуждении, с каким почтением и достоинством я держался, доказывая свое умение достойнейшей из королев.
Договорил до конца, Жильбер дал королеве время оценить всю глубину его слов.
Королева несколько минут хранила молчание, нарушаемое только ее прерывистым дыханием.
— Сударь, — сказала она, — после всего, что вы мне сказали, вы должны стать моим смертельным врагом…
— Или испытанным другом, ваше величество.
— Невозможно, сударь, дружба не уживается со страхом и недоверием.
— Дружба между подданным и королевой может держаться единственно на доверии, которое внушает подданный. Вы это уже сами поняли, не правда ли? У кого с первого слова отняли возможность вредить — не враг, особенно когда он сам себе запретил пускать в ход свое оружие.
— Можно ли вам полностью доверять? — спросила королева, с тревожным вниманием вглядываясь в лицо Жильбера.
— Отчего бы вам мне не верить, ваше величество, ведь у вас есть все доказательства моей правдивости?
— Люди переменчивы, сударь, люди переменчивы.
— Ваше величество, я дал обет, какой давали некогда иные прославленные мужи, владевшие опасным оружием. Я буду пользоваться своими преимуществами только для того, чтобы отвести от себя удар. «Не для нападения, но Для защиты» — вот мой девиз.
— Увы! — смиренно сказала королева.
— Я понимаю вас, ваше величество. Вам больно видеть свою душу в руках врача, ведь вы негодовали даже когда вам приходилось доверять докторам свое тело. Будьте смелы, будьте доверчивы. Тот, кто на деле доказал вам ныне свою кротость, дает вам добрый совет. Я хочу вас любить, ваше величество; я хочу, чтобы все вас любили. Я представляю на ваш суд идеи, которые уже высказал королю.
— Берегитесь, доктор! — серьезно сказала королева. Вы поймали меня в ловушку; напугав женщину, вы думаете, что сможете управлять королевой.
— Нет, ваше величество, — ответил Жильбер, — я не жалкий торгаш. У меня одни убеждения, у вас, конечно же, другие. Я хочу сразу опровергнуть обвинение, которое вы выдвинули бы против меня — в том, что я напугал вас, дабы подчинить ваш разум. Скажу больше, вы первая женщина, в которой я вижу разом все страсти женщины и всю властность мужчины. Вы можете быть женщиной и другом. Вы способны в случае нужды соединить в себе все человечество. Я восхищаюсь вами и готов вам служить. Я готов вам служить, ничего не требуя взамен, единственно ради того, чтобы вас изучать. Более того, чтобы услужить вам, я предлагаю вот что,: если я покажусь вам слишком неудобной дворцовой мебелью, если впечатление от сегодняшней сцены не изгладится у вас, из памяти, настоятельно прощу вас, умоляю вас: прикажите мне удалиться.
— Приказать вам удалиться! — воскликнула королева с радостью, которая не укрылась от Жильбера.
— Ну что ж! Решено, сударыня, — ответил он с изумительным хладнокровием.
— Я даже не стану говорить королю то, что собирался сказать, и уйду. Вам будет спокойнее, если я буду далеко?
Она взглянула на него, удивленная такой самоотверженностью.
— Я догадываюсь, ваше величество, о чем вы подумали, — продолжал он. — Будучи более сведущей, чем кажется на первый взгляд, в тайнах магнетического влияния, ваше величество сказали себе, что в отдалении я буду столь же опасен;
— Не понимаю!
— Очень просто, ваше величество. Человек, желающий нанести кому-либо вред теми средствами, в злоупотреблении которыми вы только что упрекали моих учителей и меня, способен столь же успешно сделать это, находясь в ста милях как и в тысяче миль или — в трех шагах! Впрочем, не тревожьтесь, ваше величество, я не буду делать никаких попыток.
Королева на секунду задумалась, не зная, что ответить этому странному человеку, заставлявшему ее отказываться от самых твердых своих решений.
Неожиданно в глубине коридоров послышались шаги; Мария-Антуанетта подняла голову.
— Король! — воскликнула она. — Король идет!
— Тогда, ваше величество, ответьте мне, пожалуйста, оставаться мне или уходить?
— Но…
— Торопитесь, ваше величество, если вам угодно, я могу уклониться от встречи с королем. Ваше величество укажет мне, через какую дверь выйти.
— Останьтесь, — промолвила королева.
Жильбер поклонился; Мария-Антуанетта всматривалась в его лицо: быть может, победа оставила в нем более заметный след, чем гнев или тревога?
Жильбер хранил бесстрастие.
«Мог бы выказать хоть какую-то радость», — подумала королева.
Глава 33. СОВЕТ
Глава 34. РЕШЕНИЕ
— Ваше величество, — отвечал Жильбер, не сводя глаз с охваченной волнением королевы, — не торопитесь обвинять и особенно угрожать. Конечно, я мог бы усыпить ваше величество; конечно, я мог бы вырвать у женщины все ее секреты, но, поверьте, я никогда не стал бы этого делать во время разговора королевы со своим подданным наедине, во время разговора женщины с чужим мужчиной. Повторяю, я мог бы усыпить королеву и нет для меня ничего легче, но я никогда не позволил бы себе ее усыпить, я никогда не позволил бы себе заставить ее говорить без свидетелей.
— Без свидетелей?
— Да, ваше величество, без свидетеля, который запомнил бы все ваши слова, все ваши движения, в конечном счете, все подробности сцены, чтобы по окончании сеанса у вас не осталось ни тени сомнения.
— Свидетель! — вскричала королева. — И кого же вы прочили в свидетели? Подумайте, сударь, это было бы преступно вдвойне, ибо у вас появился бы сообщник.
— А если бы этим сообщником стал не кто иной как король? — спросил Жильбер.
— Король! — воскликнула Мария-Антуанетта с ужасом, который выдает женщину сильнее, чем признание, сделанное во сне. — О, господин Жильбер! Господин Жильбер!
— Король, — спокойно повторил Жильбер, — король ваш супруг, ваша опора, ваш защитник. Король рассказал бы вам по вашем пробуждении, с каким почтением и достоинством я держался, доказывая свое умение достойнейшей из королев.
Договорил до конца, Жильбер дал королеве время оценить всю глубину его слов.
Королева несколько минут хранила молчание, нарушаемое только ее прерывистым дыханием.
— Сударь, — сказала она, — после всего, что вы мне сказали, вы должны стать моим смертельным врагом…
— Или испытанным другом, ваше величество.
— Невозможно, сударь, дружба не уживается со страхом и недоверием.
— Дружба между подданным и королевой может держаться единственно на доверии, которое внушает подданный. Вы это уже сами поняли, не правда ли? У кого с первого слова отняли возможность вредить — не враг, особенно когда он сам себе запретил пускать в ход свое оружие.
— Можно ли вам полностью доверять? — спросила королева, с тревожным вниманием вглядываясь в лицо Жильбера.
— Отчего бы вам мне не верить, ваше величество, ведь у вас есть все доказательства моей правдивости?
— Люди переменчивы, сударь, люди переменчивы.
— Ваше величество, я дал обет, какой давали некогда иные прославленные мужи, владевшие опасным оружием. Я буду пользоваться своими преимуществами только для того, чтобы отвести от себя удар. «Не для нападения, но Для защиты» — вот мой девиз.
— Увы! — смиренно сказала королева.
— Я понимаю вас, ваше величество. Вам больно видеть свою душу в руках врача, ведь вы негодовали даже когда вам приходилось доверять докторам свое тело. Будьте смелы, будьте доверчивы. Тот, кто на деле доказал вам ныне свою кротость, дает вам добрый совет. Я хочу вас любить, ваше величество; я хочу, чтобы все вас любили. Я представляю на ваш суд идеи, которые уже высказал королю.
— Берегитесь, доктор! — серьезно сказала королева. Вы поймали меня в ловушку; напугав женщину, вы думаете, что сможете управлять королевой.
— Нет, ваше величество, — ответил Жильбер, — я не жалкий торгаш. У меня одни убеждения, у вас, конечно же, другие. Я хочу сразу опровергнуть обвинение, которое вы выдвинули бы против меня — в том, что я напугал вас, дабы подчинить ваш разум. Скажу больше, вы первая женщина, в которой я вижу разом все страсти женщины и всю властность мужчины. Вы можете быть женщиной и другом. Вы способны в случае нужды соединить в себе все человечество. Я восхищаюсь вами и готов вам служить. Я готов вам служить, ничего не требуя взамен, единственно ради того, чтобы вас изучать. Более того, чтобы услужить вам, я предлагаю вот что,: если я покажусь вам слишком неудобной дворцовой мебелью, если впечатление от сегодняшней сцены не изгладится у вас, из памяти, настоятельно прощу вас, умоляю вас: прикажите мне удалиться.
— Приказать вам удалиться! — воскликнула королева с радостью, которая не укрылась от Жильбера.
— Ну что ж! Решено, сударыня, — ответил он с изумительным хладнокровием.
— Я даже не стану говорить королю то, что собирался сказать, и уйду. Вам будет спокойнее, если я буду далеко?
Она взглянула на него, удивленная такой самоотверженностью.
— Я догадываюсь, ваше величество, о чем вы подумали, — продолжал он. — Будучи более сведущей, чем кажется на первый взгляд, в тайнах магнетического влияния, ваше величество сказали себе, что в отдалении я буду столь же опасен;
— Не понимаю!
— Очень просто, ваше величество. Человек, желающий нанести кому-либо вред теми средствами, в злоупотреблении которыми вы только что упрекали моих учителей и меня, способен столь же успешно сделать это, находясь в ста милях как и в тысяче миль или — в трех шагах! Впрочем, не тревожьтесь, ваше величество, я не буду делать никаких попыток.
Королева на секунду задумалась, не зная, что ответить этому странному человеку, заставлявшему ее отказываться от самых твердых своих решений.
Неожиданно в глубине коридоров послышались шаги; Мария-Антуанетта подняла голову.
— Король! — воскликнула она. — Король идет!
— Тогда, ваше величество, ответьте мне, пожалуйста, оставаться мне или уходить?
— Но…
— Торопитесь, ваше величество, если вам угодно, я могу уклониться от встречи с королем. Ваше величество укажет мне, через какую дверь выйти.
— Останьтесь, — промолвила королева.
Жильбер поклонился; Мария-Антуанетта всматривалась в его лицо: быть может, победа оставила в нем более заметный след, чем гнев или тревога?
Жильбер хранил бесстрастие.
«Мог бы выказать хоть какую-то радость», — подумала королева.
Глава 33. СОВЕТ
Король стремительно вошел, по обыкновению тяжело ступая.
Его деловитость и любопытство составляли резкую противоположность ледяному оцепенению королевы.
Свежий цвет лица не изменил королю. Рано вставший, гордый своим добрым здравием, которое он, казалось, вдыхал вместе с утренним воздухом, он шумно дышал и всей тяжестью ступал по паркету.
— А доктор? — спросил он. — Где доктор?
— Добрый день, ваше величество. Как вы чувствуете себя нынче утром? Вы устали?
— Я спал всего шесть часов, такая уж моя судьба, Чувствую себя прекрасно. Голова ясная. Вы слегка бледны, сударыня. Мне доложили, что вы вызвали доктора?
— Вот господин доктор Жильбер, — сказала королева, указывая на проем окна, где скромно стоял доктор.
Лицо короля просветлело, но он тут же спохватился:
— Ах, да! Вы вызвали доктора; вам, верно, нездоровится?
Королева покраснела.
— Вы покраснели? — удивился Людовик XVI. Она стала пунцовой.
— Опять какой-то секрет? — полюбопытствовал король.
— Какой секрет, сударь! — перебила королева с надменностью.
— Вы меня не дослушали, я хотел сказать, что, имея любимых врачей, вы позвали доктора Жильбера, желая, как обычно…
— Желая что?
— Скрыть от меня, что вам нездоровится.
— А-а! — произнесла королева с облегчением.
— Да! — продолжал Людовик XVI. — Но берегитесь, господин Жильбер — одно из моих доверенных лиц, и, если вы поделитесь с ним какой-нибудь тайной, он мне непременно доложит.
Жильбер улыбнулся.
— От этого увольте, государь, — сказал он.
— Ну вот, королева уже подкупает моих людей. Мария-Антуанетта издала короткий приглушенный смешок, каким люди обычно дают понять, что хотят прекратить досаждающую им беседу. Жильбер это понял, король — нет.
— Послушайте, доктор, — сказал он, — расскажите-ка мне, что королева вам тут говорила такое веселое.
— Я спрашивала доктора, — поторопилась объяснить Мария-Антуанетта, — почему вы вызвали его в такой ранний час? Признаюсь, его присутствие в Версале спозаранку и в самом деле вызывает мое любопытство и тревогу.
— Я ждал доктора, — возразил король хмурясь, — чтобы побеседовать с ним о политике.
— Вот славно! — сказала королева.
И она села, сделав вид, что приготовилась слушать.
— Идемте, доктор, — сказал король, направляясь к двери.
Жильбер низко поклонился королеве и собрался последовать за Людовиком XVI.
— Куда же вы? — воскликнула королева. — Как, вы уходите?
— Нам предстоит невеселый разговор, сударыня, и я хочу избавить королеву от лишних забот.
— Вы называете горести заботами! — величественно заметила королева.
— Тем более, моя дорогая.
— Останьтесь, я так хочу, — сказала она. — Господин Жильбер, надеюсь, вы меня послушаетесь.
— Господин Жильбер! Господин Жильбер! — король покачал головой, весьма раздосадованный.
— Так как же?
— Ну вот! Господин Жильбер должен был высказать свое мнение, должен был не чинясь, начистоту поговорить со мной, а теперь он не станет этого делать.
— Отчего же? — спросила королева.
— Оттого что вы тут, сударыня. Жильбер сделал едва заметное движение, которое королева не замедлила истолковать в свою пользу.
— Почему вы решили, — спросила она, чтобы его поддержать, — что мне не понравится, если господин Жильбер будет говорить начистоту?
— Это так понятно, сударыня, — отвечал король, — у вас своя политика; она не всегда совпадает с нашей.., поэтому…
— Поэтому, хотите вы сказать, господин Жильбер совершенно не согласен с моей политикой?
— Вероятно, ваше величество, — ответил Жильбер, — ведь вам известен мой образ мыслей. Но ваше величество можете быть совершенно уверены, что я так же открыто буду говорить правду в присутствии королевы, как и в присутствии одного короля.
— А, это уже кое-что, — сказала Мария-Антуанетта.
— Правду не всегда стоит говорить, — торопливо прошептал Людовик XVI.
— А ради пользы дела? — спросил Жильбер.
— Или просто из добрых побуждений? — добавила королева.
— В этом-то случае, конечно, — прервал Людовик XVI. — Но если бы вы были благоразумны, сударыня, вы позволили бы доктору быть совершенно откровенным… Это мне необходимо.
— Ваше величество, — ответил Жильбер, — поскольку королева сама хочет услышать правду, поскольку я знаю, что у ее величества довольно благородства и силы духа, чтобы выслушать всю правду, я предпочитаю обращаться к обоим моим властителям.
— Ваше величество, — сказала королева, — я этого требую.
— Я верю в мудрость вашего величества, — сказал Жильбер, поклонившись королеве. — Речь идет о счастье и славе его величества короля.
— И правильно делаете, что верите, — сказала королева. — Начинайте же, сударь.
— Все это прекрасно, — король по обыкновению упрямился, — но дело столь деликатное, что ваше присутствие весьма стеснило бы меня.
Королева теряла терпение; она встала, потом снова села, бросив на доктора холодный испытующий взгляд.
Людовик XVI, видя, что нет никакой возможности избежать этого допроса с пристрастием, тяжело вздохнул и опустился в кресло напротив доктора Жильбера.
— О чем идет речь? — спросила королева, когда члены этого, так сказать, новоявленного совета заняли свои места.
Жильбер в последний раз взглянул на короля, словно испрашивая позволения говорить со всей откровенностью.
— Бог мой, сударь, начинайте, — ответил король, — раз это угодно королеве.
— Итак, сударыня, — сказал доктор, — я вкратце объясню вашему величеству причину моего появления в Версале сегодня утром. Я явился, чтобы посоветовать его величеству отправиться в Париж.
Искра, упав на одну из сорока тысяч бочек пороха, хранившихся в подвалах городской Ратуши, не вызвала бы такого взрыва, какой вызвали эти слова.
— Король — в Париж! Король! О Боже! И королева издала вопль, от которого Людовик XVI вздрогнул.
— Ну вот! — произнес король, посмотрев на Жильбера. — Что я вам говорил, доктор?
— Король, — негодовала королева, — король должен отправиться в город, охваченный мятежом; король среди вил и кос; король среди людей, которые перерезали швейцарскую гвардию, убили де Лоне и де Флесселя; король на Ратушной площади, залитой кровью его защитников!.. Вы безумец, сударь, повторяю вам, вы безумец.
Жильбер опустил глаза, как человек, которого удерживает почтение, но не проронил ни слова в ответ.
Король, взволнованный до глубины души, сидел как на угольях.
— Как могла подобная мысль, — вопрошала королева, — родиться в голове умного человека, возникнуть в сердце француза! Вы что же, сударь, не знаете, что вы говорите с потомком Людовика Святого, с правнуком Людовика XIV?
Король притопывал ногой по ковру.
— Однако я надеюсь, — продолжала королева, — вы не хотите лишить короля помощи его охраны и армии и вы не пытаетесь выманить его, одинокого и беззащитного, из дворца, ставшего крепостью, чтобы предать в руки ярых врагов; ведь вы не хотите, чтобы короля убили, не правда ли, господин Жильбер?
— Мог ли я подумать, что у вашего величества хотя на мгновение появится такая мысль? Будь я способен на такое вероломство, меня следовало бы назвать не безумцем, а негодяем. Но, слава Богу, ваше величество так же не верит в это, как и я. Нет, я пришел дать королю совет, потому что уверен, что это хороший совет, более того, лучший, нежели другие советы.
Королева с такой силой стиснула ладони на груди, что батист затрещал под ее пальцами.
Король с нетерпением пожал плечами.
— Но, Бога ради, — сказал он, — выслушайте его, сударыня. Вы успеете сказать «нет» после того, как он договорит до конца.
— Его величество прав, — сказал Жильбер королеве. — Вы не знаете, что я хочу сказать: вы думаете, ваше величество, что вас окружает надежная, преданная армия, готовая умереть за вас. Вы заблуждаетесь! Половина французских полков в заговоре с революционерами.
— Сударь! — воскликнула королева. — Вы оскорбляете армию.
— Напротив, ваше величество, — сказал Жильбер, — я хвалю ее. Можно почитать королеву и быть преданным королю, любя при атом родину и будучи преданным ее свободе.
Королева метнула на Жильбера пламенный, как молния, взгляд.
— Сударь, — сказала она ему, — эти речи…
— Да, эти речи оскорбляют вас, я понимаю; ибо, по всей вероятности, ваше величество слышит их впервые.
— Придется привыкнуть, — пробормотал Людовик XVI со смиренным здравомыслием, составлявшим главное его достоинство.
— Никогда! — вскричала Мария-Антуанетта. — Никогда!
— Послушайте! — воскликнул король. — По-моему, доктор говорит разумные вещи.
Королева села, дрожа от ярости. Жильбер продолжал:
— Я говорю, ваше величество, что я видел Париж своими глазами, меж тем как вы не видели даже Версаля. Известно ли вам, чего хочет сейчас Париж?
— Нет, — встревоженно ответил король.
— Надеюсь, он не хочет снова брать Бастилию, — презрительно проронила королева.
— Конечно, нет, ваше величество, — продолжал Жильбер. — Но Париж знает, что народ и его короля разделяет еще одна крепость. Париж хочет созвать депутатов от сорока восьми округов, которые в него входят, и послать этих депутатов в Версаль.
— Пусть приходят, пусть приходят! — вскричала королева с дикой радостью.
— О, мы устроим им хороший прием!
— Погодите, ваше величество, — ответил Жильбер, — будьте осторожны, эти депутаты придут не одни.
— Кто же с ними придет?
— С ними придут двадцать тысяч солдат Национальной гвардии.
— Национальная гвардия? — спросила королева — Что это такое?
— Ах, ваше величество, не пренебрегайте ею, однажды она станет силой; она будет решать, кто прав, кто виноват.
— Двадцать тысяч человек! — вскричал король.
— Но, ваше величество, — возразила королева, — у вас есть десять тысяч солдат, которые стоят сотни тысяч мятежников! Призовите их на помощь, призовите, говорю вам; двадцать тысяч мерзавцев постигнет достойная кара, это даст острастку всей этой революционной мрази; если бы мне дали полную власть хотя бы на час, то через неделю от нее не осталось бы и следа.
Жильбер грустно покачал головой.
— О, ваше величество, как вы обманываетесь, вернее, как вас обманули. Увы, увы! Подумайте только: королева начинает гражданскую войну; только одна королева решилась на такое, за это ее до самой смерти презрительно называли чужестранкой.
— Как это я начинаю, сударь, почему это я начинаю? Разве это я ни с того ни с сего начала стрелять по Бастилии?
— Сударыня, — вмешался король, — вместо того, чтобы советовать применить силу, прислушайтесь прежде к голосу разума.
— К голосу слабости!
— Послушайте, Антуанетта, — строго сказал король, — это же не пустяк — приход двадцати тысяч человек, в которых мы начнем палить из ружей.
Потом, обращаясь к Жильберу, сказал:
— Продолжайте, сударь, продолжайте.
— Вся эта ненависть, которая разгорается в отдалении, все это бахвальство, которое при случае обращается в храбрость, вся эта неразбериха во время сражения, исход которого неизвестен, избавьте от этого короля и себя самое, ваше величество, — сказал доктор, — ваша мягкость способна ослабить опасность, а ваши решительные действия могут лишь усугубить ее. Толпа хочет прийти к королю, опередим ее; пусть король придет к толпе; пусть он, окруженный нынче своей армией, докажет завтра, что обладает отвагой и политическим умом. Эти двадцать тысяч человек, о которых мы говорим, могут победить короля; позвольте же королю в одиночку победить эти двадцать тысяч человек, ибо эти двадцать тысяч человек, ваше величество, и есть народ.
Король не удержался и одобрительно посмотрел на Жильбера, но Мария-Антуанетта перехватила его взгляд.
— Несчастный! — сказала она Жильберу. — Вы что же, не понимаете, что значит присутствие короля в Париже на тех условиях, о каких вы говорите?
— Что оно значит?
— Оно значит — я одобряю; оно значит — вы правильно сделали, что перебили мою швейцарскую гвардию; оно значит — вы правильно сделали, что уничтожили моих офицеров, что предали огню и мечу мою прекрасную столицу; наконец, вы правильно поступили, что свергли меня с трона! Спасибо, господа, спасибо!
И презрительная усмешка мелькнула на губах Марии-Антуанетты.
— Нет, ваше величество, — сказал Жильбер. — Вы ошибаетесь.
— Сударь!..
— Оно будет означать: народ страдал не совсем безвинно. Я пришел, чтобы простить; я — владыка и король; я стою во главе французской революции, как некогда Генрих III встал во главе Лиги. Ваши генералы — мои офицеры; ваши солдаты Национальной гвардии — мои солдаты; ваши должностные лица — мои чиновники. Вместо того, чтобы нападать на меня, следуйте за мной, если можете. Величие моего шага еще раз докажет, что я король Франции, преемник Карла Великого.
— Он прав, — печально сказал король.
— О, ваше величество, помилуйте! — вскричала королева. — Не слушайте этого человека, этот человек ваш враг!
— Ваше величество, — сказал Жильбер, — его величество сам вам скажет, что он думает о моих словах.
— Я думаю, сударь, — заметил король, — что пока вы единственный, кто осмелился сказать мне правду.
— Правду! — воскликнула королева. — Что вы такое говорите. Боже правый!
— Да, государыня, — сказал Жильбер, — и поверьте, правда нынче — единственное, что может помешать трону и королевству низвергнуться в пропасть.
При этих словах Жильбер низко поклонился Марии-Антуанетте.
Его деловитость и любопытство составляли резкую противоположность ледяному оцепенению королевы.
Свежий цвет лица не изменил королю. Рано вставший, гордый своим добрым здравием, которое он, казалось, вдыхал вместе с утренним воздухом, он шумно дышал и всей тяжестью ступал по паркету.
— А доктор? — спросил он. — Где доктор?
— Добрый день, ваше величество. Как вы чувствуете себя нынче утром? Вы устали?
— Я спал всего шесть часов, такая уж моя судьба, Чувствую себя прекрасно. Голова ясная. Вы слегка бледны, сударыня. Мне доложили, что вы вызвали доктора?
— Вот господин доктор Жильбер, — сказала королева, указывая на проем окна, где скромно стоял доктор.
Лицо короля просветлело, но он тут же спохватился:
— Ах, да! Вы вызвали доктора; вам, верно, нездоровится?
Королева покраснела.
— Вы покраснели? — удивился Людовик XVI. Она стала пунцовой.
— Опять какой-то секрет? — полюбопытствовал король.
— Какой секрет, сударь! — перебила королева с надменностью.
— Вы меня не дослушали, я хотел сказать, что, имея любимых врачей, вы позвали доктора Жильбера, желая, как обычно…
— Желая что?
— Скрыть от меня, что вам нездоровится.
— А-а! — произнесла королева с облегчением.
— Да! — продолжал Людовик XVI. — Но берегитесь, господин Жильбер — одно из моих доверенных лиц, и, если вы поделитесь с ним какой-нибудь тайной, он мне непременно доложит.
Жильбер улыбнулся.
— От этого увольте, государь, — сказал он.
— Ну вот, королева уже подкупает моих людей. Мария-Антуанетта издала короткий приглушенный смешок, каким люди обычно дают понять, что хотят прекратить досаждающую им беседу. Жильбер это понял, король — нет.
— Послушайте, доктор, — сказал он, — расскажите-ка мне, что королева вам тут говорила такое веселое.
— Я спрашивала доктора, — поторопилась объяснить Мария-Антуанетта, — почему вы вызвали его в такой ранний час? Признаюсь, его присутствие в Версале спозаранку и в самом деле вызывает мое любопытство и тревогу.
— Я ждал доктора, — возразил король хмурясь, — чтобы побеседовать с ним о политике.
— Вот славно! — сказала королева.
И она села, сделав вид, что приготовилась слушать.
— Идемте, доктор, — сказал король, направляясь к двери.
Жильбер низко поклонился королеве и собрался последовать за Людовиком XVI.
— Куда же вы? — воскликнула королева. — Как, вы уходите?
— Нам предстоит невеселый разговор, сударыня, и я хочу избавить королеву от лишних забот.
— Вы называете горести заботами! — величественно заметила королева.
— Тем более, моя дорогая.
— Останьтесь, я так хочу, — сказала она. — Господин Жильбер, надеюсь, вы меня послушаетесь.
— Господин Жильбер! Господин Жильбер! — король покачал головой, весьма раздосадованный.
— Так как же?
— Ну вот! Господин Жильбер должен был высказать свое мнение, должен был не чинясь, начистоту поговорить со мной, а теперь он не станет этого делать.
— Отчего же? — спросила королева.
— Оттого что вы тут, сударыня. Жильбер сделал едва заметное движение, которое королева не замедлила истолковать в свою пользу.
— Почему вы решили, — спросила она, чтобы его поддержать, — что мне не понравится, если господин Жильбер будет говорить начистоту?
— Это так понятно, сударыня, — отвечал король, — у вас своя политика; она не всегда совпадает с нашей.., поэтому…
— Поэтому, хотите вы сказать, господин Жильбер совершенно не согласен с моей политикой?
— Вероятно, ваше величество, — ответил Жильбер, — ведь вам известен мой образ мыслей. Но ваше величество можете быть совершенно уверены, что я так же открыто буду говорить правду в присутствии королевы, как и в присутствии одного короля.
— А, это уже кое-что, — сказала Мария-Антуанетта.
— Правду не всегда стоит говорить, — торопливо прошептал Людовик XVI.
— А ради пользы дела? — спросил Жильбер.
— Или просто из добрых побуждений? — добавила королева.
— В этом-то случае, конечно, — прервал Людовик XVI. — Но если бы вы были благоразумны, сударыня, вы позволили бы доктору быть совершенно откровенным… Это мне необходимо.
— Ваше величество, — ответил Жильбер, — поскольку королева сама хочет услышать правду, поскольку я знаю, что у ее величества довольно благородства и силы духа, чтобы выслушать всю правду, я предпочитаю обращаться к обоим моим властителям.
— Ваше величество, — сказала королева, — я этого требую.
— Я верю в мудрость вашего величества, — сказал Жильбер, поклонившись королеве. — Речь идет о счастье и славе его величества короля.
— И правильно делаете, что верите, — сказала королева. — Начинайте же, сударь.
— Все это прекрасно, — король по обыкновению упрямился, — но дело столь деликатное, что ваше присутствие весьма стеснило бы меня.
Королева теряла терпение; она встала, потом снова села, бросив на доктора холодный испытующий взгляд.
Людовик XVI, видя, что нет никакой возможности избежать этого допроса с пристрастием, тяжело вздохнул и опустился в кресло напротив доктора Жильбера.
— О чем идет речь? — спросила королева, когда члены этого, так сказать, новоявленного совета заняли свои места.
Жильбер в последний раз взглянул на короля, словно испрашивая позволения говорить со всей откровенностью.
— Бог мой, сударь, начинайте, — ответил король, — раз это угодно королеве.
— Итак, сударыня, — сказал доктор, — я вкратце объясню вашему величеству причину моего появления в Версале сегодня утром. Я явился, чтобы посоветовать его величеству отправиться в Париж.
Искра, упав на одну из сорока тысяч бочек пороха, хранившихся в подвалах городской Ратуши, не вызвала бы такого взрыва, какой вызвали эти слова.
— Король — в Париж! Король! О Боже! И королева издала вопль, от которого Людовик XVI вздрогнул.
— Ну вот! — произнес король, посмотрев на Жильбера. — Что я вам говорил, доктор?
— Король, — негодовала королева, — король должен отправиться в город, охваченный мятежом; король среди вил и кос; король среди людей, которые перерезали швейцарскую гвардию, убили де Лоне и де Флесселя; король на Ратушной площади, залитой кровью его защитников!.. Вы безумец, сударь, повторяю вам, вы безумец.
Жильбер опустил глаза, как человек, которого удерживает почтение, но не проронил ни слова в ответ.
Король, взволнованный до глубины души, сидел как на угольях.
— Как могла подобная мысль, — вопрошала королева, — родиться в голове умного человека, возникнуть в сердце француза! Вы что же, сударь, не знаете, что вы говорите с потомком Людовика Святого, с правнуком Людовика XIV?
Король притопывал ногой по ковру.
— Однако я надеюсь, — продолжала королева, — вы не хотите лишить короля помощи его охраны и армии и вы не пытаетесь выманить его, одинокого и беззащитного, из дворца, ставшего крепостью, чтобы предать в руки ярых врагов; ведь вы не хотите, чтобы короля убили, не правда ли, господин Жильбер?
— Мог ли я подумать, что у вашего величества хотя на мгновение появится такая мысль? Будь я способен на такое вероломство, меня следовало бы назвать не безумцем, а негодяем. Но, слава Богу, ваше величество так же не верит в это, как и я. Нет, я пришел дать королю совет, потому что уверен, что это хороший совет, более того, лучший, нежели другие советы.
Королева с такой силой стиснула ладони на груди, что батист затрещал под ее пальцами.
Король с нетерпением пожал плечами.
— Но, Бога ради, — сказал он, — выслушайте его, сударыня. Вы успеете сказать «нет» после того, как он договорит до конца.
— Его величество прав, — сказал Жильбер королеве. — Вы не знаете, что я хочу сказать: вы думаете, ваше величество, что вас окружает надежная, преданная армия, готовая умереть за вас. Вы заблуждаетесь! Половина французских полков в заговоре с революционерами.
— Сударь! — воскликнула королева. — Вы оскорбляете армию.
— Напротив, ваше величество, — сказал Жильбер, — я хвалю ее. Можно почитать королеву и быть преданным королю, любя при атом родину и будучи преданным ее свободе.
Королева метнула на Жильбера пламенный, как молния, взгляд.
— Сударь, — сказала она ему, — эти речи…
— Да, эти речи оскорбляют вас, я понимаю; ибо, по всей вероятности, ваше величество слышит их впервые.
— Придется привыкнуть, — пробормотал Людовик XVI со смиренным здравомыслием, составлявшим главное его достоинство.
— Никогда! — вскричала Мария-Антуанетта. — Никогда!
— Послушайте! — воскликнул король. — По-моему, доктор говорит разумные вещи.
Королева села, дрожа от ярости. Жильбер продолжал:
— Я говорю, ваше величество, что я видел Париж своими глазами, меж тем как вы не видели даже Версаля. Известно ли вам, чего хочет сейчас Париж?
— Нет, — встревоженно ответил король.
— Надеюсь, он не хочет снова брать Бастилию, — презрительно проронила королева.
— Конечно, нет, ваше величество, — продолжал Жильбер. — Но Париж знает, что народ и его короля разделяет еще одна крепость. Париж хочет созвать депутатов от сорока восьми округов, которые в него входят, и послать этих депутатов в Версаль.
— Пусть приходят, пусть приходят! — вскричала королева с дикой радостью.
— О, мы устроим им хороший прием!
— Погодите, ваше величество, — ответил Жильбер, — будьте осторожны, эти депутаты придут не одни.
— Кто же с ними придет?
— С ними придут двадцать тысяч солдат Национальной гвардии.
— Национальная гвардия? — спросила королева — Что это такое?
— Ах, ваше величество, не пренебрегайте ею, однажды она станет силой; она будет решать, кто прав, кто виноват.
— Двадцать тысяч человек! — вскричал король.
— Но, ваше величество, — возразила королева, — у вас есть десять тысяч солдат, которые стоят сотни тысяч мятежников! Призовите их на помощь, призовите, говорю вам; двадцать тысяч мерзавцев постигнет достойная кара, это даст острастку всей этой революционной мрази; если бы мне дали полную власть хотя бы на час, то через неделю от нее не осталось бы и следа.
Жильбер грустно покачал головой.
— О, ваше величество, как вы обманываетесь, вернее, как вас обманули. Увы, увы! Подумайте только: королева начинает гражданскую войну; только одна королева решилась на такое, за это ее до самой смерти презрительно называли чужестранкой.
— Как это я начинаю, сударь, почему это я начинаю? Разве это я ни с того ни с сего начала стрелять по Бастилии?
— Сударыня, — вмешался король, — вместо того, чтобы советовать применить силу, прислушайтесь прежде к голосу разума.
— К голосу слабости!
— Послушайте, Антуанетта, — строго сказал король, — это же не пустяк — приход двадцати тысяч человек, в которых мы начнем палить из ружей.
Потом, обращаясь к Жильберу, сказал:
— Продолжайте, сударь, продолжайте.
— Вся эта ненависть, которая разгорается в отдалении, все это бахвальство, которое при случае обращается в храбрость, вся эта неразбериха во время сражения, исход которого неизвестен, избавьте от этого короля и себя самое, ваше величество, — сказал доктор, — ваша мягкость способна ослабить опасность, а ваши решительные действия могут лишь усугубить ее. Толпа хочет прийти к королю, опередим ее; пусть король придет к толпе; пусть он, окруженный нынче своей армией, докажет завтра, что обладает отвагой и политическим умом. Эти двадцать тысяч человек, о которых мы говорим, могут победить короля; позвольте же королю в одиночку победить эти двадцать тысяч человек, ибо эти двадцать тысяч человек, ваше величество, и есть народ.
Король не удержался и одобрительно посмотрел на Жильбера, но Мария-Антуанетта перехватила его взгляд.
— Несчастный! — сказала она Жильберу. — Вы что же, не понимаете, что значит присутствие короля в Париже на тех условиях, о каких вы говорите?
— Что оно значит?
— Оно значит — я одобряю; оно значит — вы правильно сделали, что перебили мою швейцарскую гвардию; оно значит — вы правильно сделали, что уничтожили моих офицеров, что предали огню и мечу мою прекрасную столицу; наконец, вы правильно поступили, что свергли меня с трона! Спасибо, господа, спасибо!
И презрительная усмешка мелькнула на губах Марии-Антуанетты.
— Нет, ваше величество, — сказал Жильбер. — Вы ошибаетесь.
— Сударь!..
— Оно будет означать: народ страдал не совсем безвинно. Я пришел, чтобы простить; я — владыка и король; я стою во главе французской революции, как некогда Генрих III встал во главе Лиги. Ваши генералы — мои офицеры; ваши солдаты Национальной гвардии — мои солдаты; ваши должностные лица — мои чиновники. Вместо того, чтобы нападать на меня, следуйте за мной, если можете. Величие моего шага еще раз докажет, что я король Франции, преемник Карла Великого.
— Он прав, — печально сказал король.
— О, ваше величество, помилуйте! — вскричала королева. — Не слушайте этого человека, этот человек ваш враг!
— Ваше величество, — сказал Жильбер, — его величество сам вам скажет, что он думает о моих словах.
— Я думаю, сударь, — заметил король, — что пока вы единственный, кто осмелился сказать мне правду.
— Правду! — воскликнула королева. — Что вы такое говорите. Боже правый!
— Да, государыня, — сказал Жильбер, — и поверьте, правда нынче — единственное, что может помешать трону и королевству низвергнуться в пропасть.
При этих словах Жильбер низко поклонился Марии-Антуанетте.
Глава 34. РЕШЕНИЕ
Казалось, королева впервые была глубоко тронута Но чем? Доводами ли доктора или его смирением?
Король с решительным видом встал. Он думал о том, как осуществить план доктора.
Однако он не имел обыкновения что-либо предпринимать, не посоветовавшись с королевой, поэтому он спросил:
— Сударыня, вы одобряете?
— Приходится, сударь, — отвечала Мария-Антуанетта.
— Я не требую от вас самоотречения, — нетерпеливо заметил король.
— Тогда чего же вы требуете?
— Я требую от вас убежденности, которая укрепила бы меня в моем решении.
— Вы требуете от меня убежденности?
— Да.
— О, если дело только за этим, то я убеждена.
— В чем?
— Что близится время, когда положение монарха станет самым безрадостным и самым унизительным положением, какое только существует на свете.
— О, вы преувеличиваете, — сказал король. — Безрадостным — допускаю, но уж никак не унизительным.
— Ваше величество, короли — ваши предки — оставили вам невеселое наследство, — печально сказала Мария-Антуанетта.
— Да, — согласился Людовик XVI, — наследство, которое вы имеете несчастье разделить со мной, сударыня.
— Позвольте, ваше величество, — быстро возразил Жильбер, который в глубине души очень жалел королевскую чету, — я полагаю, что вашему величеству не суждено увидеть такое страшное будущее, как вы себе представляете. Деспотическая монархия закончилась, начинается конституционная империя.
— Ну, сударь, — сказал король, — разве я такой человек, какой нужен для того, чтобы основать подобную империю во Франции?
— Почему бы и нет, ваше величество? — возразила королева, несколько ободренная словами Жильбера.
— Сударыня, — снова заговорил король, — я человек здравомыслящий и ученый. Вместо того, чтобы стараться видеть все в розовой дымке, я вижу ясно и знаю доподлинно все, что мне нужно знать, чтобы управлять этой страной Как только меня лишают неограниченной власти, как только я превращаюсь в заурядного человека, беззащитного перед лицом мира, я теряю всякую видимость силы, которая единственно и была необходима правительству Франции, поскольку, по правде говоря, Людовик XIII, Людовик XIV и Людовик XV прекрасно держались благодаря этой видимости силы. Кто нужен сегодня французам? Господин. Я чувствую себя способным только на то, чтобы быть отцом. Что нужно революционерам? Меч. Я не чувствую в себе силы нанести удар.
— Вы не чувствуете в себе силы нанести удар! — вскричала королева. — Нанести удар людям, которые отбирают имущество у ваших детей, людям, которые хотят лишить корону Франции, венчающую ваше чело, всех украшений?
— Что мне ответить? — спокойно спросил Людовик XVI. — Сказать «нет»? Снова поднимется буря из тех, что портят мне жизнь. Вы-то умеете ненавидеть. Тем лучше для вас. Вы даже умеете быть несправедливой, я вас за это не корю, это огромное достоинство для властителей.
— Не считаете ли вы, кстати, что я несправедлива по отношению к революции?
— Еще бы! Конечно, считаю.
— Вы не говорите «конечно, считаю», ваше величество; вы говорите «конечно, считаю».
— Если бы вы были простой гражданкой, дорогая Антуанетта, вы рассуждали бы иначе.
— Но я же не простая гражданка.
— Вот почему я вас прощаю, но это не значит, что я с вами согласен. Нет, сударыня, нет, смиритесь, мы взошли на французский трон в бурное время; нам нужны силы, чтобы тащить этот груженный вилами и косами воз, именуемый революцией, но сил нам не хватает.
— Тем хуже! — воскликнула Мария-Антуанетта. — Ибо этот воз проедет по нашим детям.
— Увы, я знаю, но в конце концов, не мы будем его подталкивать.
— Нам надо повернуть его назад, ваше величество.
— Берегитесь, ваше величество, — произнес Жильбер с глубоким волнением, — отъезжая назад, он раздавит вас.
— Сударь, — сказала королева, теряя терпение, — я смотрю, вы слишком далеко зашли в своих советах.
— Я буду молчать, ваше величество.
— Ах, Боже мой, дайте же ему договорить, — не выдержал король, — если он не прочел то, что он вам тут сообщает, в двадцати газетах, которые уже неделю трубят об этом, то только потому, что не хотел. Будьте признательны ему уже за то, что он высказал вам правду без укора.
Мария-Антуанетта помолчала, затем с сокрушенным вздохом сказала:
— Повторяю еще раз: приехать в Париж по собственной воле — значит одобрить все, что произошло.
— Да, — сказал король, — я знаю.
— Это значит унизить армию, более того, отречься от армии, которая готова защищать вас.
— Это значит щадить кровь французов, — сказал доктор.
— Это значит заявить, что отныне мятеж и насилие смогут направлять королевскую волю туда, куда захотят бунтовщики и предатели.
— Ваше величество, вы, кажется, изволили признать, что я имел счастье вас убедить?
— Да, я признаю, что давеча покров приподнялся передо мной. А теперь, сударь, теперь я снова становлюсь, как вы говорите, слепой, и предпочитаю хранить величие моего сана, беречь то, к чему меня приучили воспитание, традиция, история; я предпочитаю по-прежнему видеть себя королевой, нежели чувствовать себя плохой матерью этого народа, который оскорбляет и ненавидит меня.
— Антуанетта! Антуанетта! — воззвал Людовик XVI, напуганный внезапной бледностью, которая разлилась по щекам королевы и была не чем иным, как предвестием сильной бури.
— О, нет, ваше величество, позвольте мне сказать! — произнесла королева.
— Будьте осторожны, сударыня. — И король краем глаза указал Марии-Антуанетте на доктора.
Король с решительным видом встал. Он думал о том, как осуществить план доктора.
Однако он не имел обыкновения что-либо предпринимать, не посоветовавшись с королевой, поэтому он спросил:
— Сударыня, вы одобряете?
— Приходится, сударь, — отвечала Мария-Антуанетта.
— Я не требую от вас самоотречения, — нетерпеливо заметил король.
— Тогда чего же вы требуете?
— Я требую от вас убежденности, которая укрепила бы меня в моем решении.
— Вы требуете от меня убежденности?
— Да.
— О, если дело только за этим, то я убеждена.
— В чем?
— Что близится время, когда положение монарха станет самым безрадостным и самым унизительным положением, какое только существует на свете.
— О, вы преувеличиваете, — сказал король. — Безрадостным — допускаю, но уж никак не унизительным.
— Ваше величество, короли — ваши предки — оставили вам невеселое наследство, — печально сказала Мария-Антуанетта.
— Да, — согласился Людовик XVI, — наследство, которое вы имеете несчастье разделить со мной, сударыня.
— Позвольте, ваше величество, — быстро возразил Жильбер, который в глубине души очень жалел королевскую чету, — я полагаю, что вашему величеству не суждено увидеть такое страшное будущее, как вы себе представляете. Деспотическая монархия закончилась, начинается конституционная империя.
— Ну, сударь, — сказал король, — разве я такой человек, какой нужен для того, чтобы основать подобную империю во Франции?
— Почему бы и нет, ваше величество? — возразила королева, несколько ободренная словами Жильбера.
— Сударыня, — снова заговорил король, — я человек здравомыслящий и ученый. Вместо того, чтобы стараться видеть все в розовой дымке, я вижу ясно и знаю доподлинно все, что мне нужно знать, чтобы управлять этой страной Как только меня лишают неограниченной власти, как только я превращаюсь в заурядного человека, беззащитного перед лицом мира, я теряю всякую видимость силы, которая единственно и была необходима правительству Франции, поскольку, по правде говоря, Людовик XIII, Людовик XIV и Людовик XV прекрасно держались благодаря этой видимости силы. Кто нужен сегодня французам? Господин. Я чувствую себя способным только на то, чтобы быть отцом. Что нужно революционерам? Меч. Я не чувствую в себе силы нанести удар.
— Вы не чувствуете в себе силы нанести удар! — вскричала королева. — Нанести удар людям, которые отбирают имущество у ваших детей, людям, которые хотят лишить корону Франции, венчающую ваше чело, всех украшений?
— Что мне ответить? — спокойно спросил Людовик XVI. — Сказать «нет»? Снова поднимется буря из тех, что портят мне жизнь. Вы-то умеете ненавидеть. Тем лучше для вас. Вы даже умеете быть несправедливой, я вас за это не корю, это огромное достоинство для властителей.
— Не считаете ли вы, кстати, что я несправедлива по отношению к революции?
— Еще бы! Конечно, считаю.
— Вы не говорите «конечно, считаю», ваше величество; вы говорите «конечно, считаю».
— Если бы вы были простой гражданкой, дорогая Антуанетта, вы рассуждали бы иначе.
— Но я же не простая гражданка.
— Вот почему я вас прощаю, но это не значит, что я с вами согласен. Нет, сударыня, нет, смиритесь, мы взошли на французский трон в бурное время; нам нужны силы, чтобы тащить этот груженный вилами и косами воз, именуемый революцией, но сил нам не хватает.
— Тем хуже! — воскликнула Мария-Антуанетта. — Ибо этот воз проедет по нашим детям.
— Увы, я знаю, но в конце концов, не мы будем его подталкивать.
— Нам надо повернуть его назад, ваше величество.
— Берегитесь, ваше величество, — произнес Жильбер с глубоким волнением, — отъезжая назад, он раздавит вас.
— Сударь, — сказала королева, теряя терпение, — я смотрю, вы слишком далеко зашли в своих советах.
— Я буду молчать, ваше величество.
— Ах, Боже мой, дайте же ему договорить, — не выдержал король, — если он не прочел то, что он вам тут сообщает, в двадцати газетах, которые уже неделю трубят об этом, то только потому, что не хотел. Будьте признательны ему уже за то, что он высказал вам правду без укора.
Мария-Антуанетта помолчала, затем с сокрушенным вздохом сказала:
— Повторяю еще раз: приехать в Париж по собственной воле — значит одобрить все, что произошло.
— Да, — сказал король, — я знаю.
— Это значит унизить армию, более того, отречься от армии, которая готова защищать вас.
— Это значит щадить кровь французов, — сказал доктор.
— Это значит заявить, что отныне мятеж и насилие смогут направлять королевскую волю туда, куда захотят бунтовщики и предатели.
— Ваше величество, вы, кажется, изволили признать, что я имел счастье вас убедить?
— Да, я признаю, что давеча покров приподнялся передо мной. А теперь, сударь, теперь я снова становлюсь, как вы говорите, слепой, и предпочитаю хранить величие моего сана, беречь то, к чему меня приучили воспитание, традиция, история; я предпочитаю по-прежнему видеть себя королевой, нежели чувствовать себя плохой матерью этого народа, который оскорбляет и ненавидит меня.
— Антуанетта! Антуанетта! — воззвал Людовик XVI, напуганный внезапной бледностью, которая разлилась по щекам королевы и была не чем иным, как предвестием сильной бури.
— О, нет, ваше величество, позвольте мне сказать! — произнесла королева.
— Будьте осторожны, сударыня. — И король краем глаза указал Марии-Антуанетте на доктора.