Страница:
— Джим, — прошептал он. — Ты никогда не просил.
— Я думал, это очевидно.
— Но ты должен был попросить. Таково правило. Взгляд голубых глаз Джейсона был невероятно терпеливым.
Я не знал, что ответить.
— Гости не несут ответственности, Джим. Они — гости. За все отвечают хозяева. Это действительно то, чего ты хочешь? Ты этого требуешь? Стать хозяином? Если этого, то ответ будет «да». Мы все ждали, когда ты попросишь об этом.
Он требовал ответа.
Я вздохнул, посмотрел себе под ноги, на винтовку, сердито стряхнул с плеча лапу Франкенштейна. Я идиот. Джейсон прав. Я нарушил приказ и не желал нести за это ответственность. И хотел, чтобы ко мне относились с любовью и уважением. Да, я хотел быть равноправным партнером.
Просто я боялся попросить об этом.
— Но почему? — спросил Джейсон. — Почему ты не просил?
— Потому что… — Я снова посмотрел на него. — Я боялся, что вы скажете «нет».
— О, бедный дурачок. Кто обидел тебя так сильно, что ты бредешь по жизни, не веря в свое право на любовь?
Он шагнул ко мне, обнял меня большими добрыми руками и прижал к себе так сильно, как только мог.
Джесси обхватила нас обоих, за нею Франкенштейн и все остальные.
— Джим, — сказал он, взяв мое лицо в свои руки. — Оглянись кругом; наш ответ всегда — да. Мы не отвергаем никого. Мы любим тебя. Любим за твою храбрость, твою силу и те правильные поступки, которые ты совершил сегодня. Мы любим тебя даже за то, что ты сделал неправильно, ибо знаем, почему ты это сделал. Ты неравнодушен. Я знаю, ты понимаешь меня. Вижу, по твоим щекам бегут слезы.
— Джейсон, — едва выдавил я.
— Да, Джим?
— Можно мне присоединиться к Племени?
— Да, Джим. Я рад за тебя.
И он поцеловал меня. Все поцеловали меня. Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.
Я потерял счет дням.
Календарь больше ничего не значил. Я отмечал время не по тому, какой сегодня день, а то тому, как на этот раз обставлена аудитория.
Каждый день стулья были расставлены, а сцена оформлена по-другому. Мы никогда не видели дважды один и тот же интерьер.
В центре зала мог появиться широкий проход, а стулья расставлялись лицом друг к другу, словно выстроенные для парада. На следующий день все стулья могли быть повернуты к пустой восточной стене. На третий — сцены могло не быть вообще, а стулья размещались концентрическими кругами вокруг широкой арены. На четвертый день обстановка снова менялась.
Сначала это смущало. Я не понимал цели ежедневных перестановок, но через какое-то время перестал им удивляться, и меня стало разбирать любопытство: сколько же еще вариаций на тему стульев и помоста можно придумать?
Сегодня на месте сцены оказалась высокая платформа, напоминавшая дорожку для стриптиз-шоу. С каждой стороны платформы стояли стулья, разделенные на три секции.
Платформа была чуточку высоковатой и немного неудобной. Единственно, чего на ней не хватало, так это виселицы.
Я выбрал себе место в средней секции и сел, постаравшись расслабиться. Подошли две женщины. Одна из них попросила меня пересесть, чтобы они могли устроиться вместе. Я машинально исполнил ее просьбу.
В атмосфере зала чувствовалось что-то неотвратимое, но в чем именно было дело, я не мог понять.
Форман, как всегда, появился секунда в секунду. Сегодня на нем был белый костюм. Он выглядел почти веселым, когда взбежал по ступенькам на помост и оглядел нас. Глаза его блестели.
— Доброе утро, — начал он. — Сегодняшнее занятие, все целиком — столько времени, сколько потребуется, — мы посвятим процессу, который называется процессом выживания. Вы должны разобраться, что в действительности означает выживание и что вы вкладываете в это понятие. — Он снова улыбнулся. Я уже успел заметить, что улыбка Формана всегда предвещает опасность. — Выживание, — сказал он, — это не то, что вы думаете.
Позвольте мне повторить: выживание — это не то, что вы думаете. Выживание — это то, что вы делаете. Но, по всей видимости, некоторым потребуется определенное время, чтобы осознать это. Вот почему мы займемся процессом выживания.
Он обошел помост по краю, вглядываясь в слушателей.
— Нужны два добровольца. Нет, опустите руки. Мы сделаем по-другому. Если вы действительно хотите участвовать в процессе выживания, встаньте, пожалуйста.
Он подождал. Послышалось шарканье подошв и стук отодвигаемых стульев. Примерно треть курсантов встали. Они напоминали лес из коричневых комбинезонов.
Форман горестно покачал головой. Его голос стал жестче.
— Встать должны были все. — Увидев, что многие из сидевших стали подниматься, он замахал руками. — Нет, нет! Прекратите! Не надо вставать лишь потому, что, как я сказал, вы должны были это сделать! Так поступают только роботы. А вы — не роботы. Или я ошибаюсь? Минуту, сейчас мы это выясним. Всем роботам надлежит пройти в дальний конец аудитории и обратиться к куратору курса. Скажите ей, что вы машины и нуждаетесь в смазке.
Он подождал.
Никто не двинулся с места.
— Хорошо. Значит, роботов здесь нет. По крайней мере, тех, кто об этом знает. Я подозреваю, что среди вас не так уж мало людей, которые пока не догадываются, что они роботы. Но мы разберемся и с этим еще до конца сегодняшнего занятия.
Его улыбка внушала страх.
Он опять энергично прошелся по платформе.
— Итак, слушайте. На этот раз слушайте очень внимательно. Я повторяю все снова. Если вы хотите участвовать в процессе выживания, пожалуйста, встаньте.
Снова послышалось шарканье и стук стульев. Встало еще около тридцати человек.
По непроницаемому лицу Формана ничего нельзя было понять. Он сказал: — Я хочу, чтобы вы обратили внимание на то, что сейчас происходит в ваших головах. Одни встали, предлагая себя в добровольцы, потому что вообразили, будто я упрекаю невставших в неправильном поведении. Другие остались сидеть, потому что знают, как опасно быть добровольцем. Некоторые встали, так как подумали, что произведут лучшее впечатление. Остальные предложили себя в добровольцы, потому что считают такой поступок правильным: либо они решили, что участие в этом упражнении может быть интересным, либо захотели оказаться в центре внимания. Все эти мысли, равно как и другие, о которых я не упомянул, свидетельствуют, что ваш стереотип выживания заставляет вас любым способом увильнуть от самого процесса. Не расстраивайтесь. Еще до вечера мы серьезно повредим этот стереотип. А возможно, кое у кого даже разрушим полностью. Возможно, кому-то придется воссоздавать его заново, уже по-другому. Нет, я не буду это объяснять.
Он перестал кружить по платформе и посмотрел на нас — на меня? Я не был уверен.
— Теперь я хочу, чтобы вы ясно представили себе — сейчас есть только две возможности: остаться сидеть или встать. Можете выбрать что хотите. То, что вы сделаете, и будет отражением вашего желания участвовать в процессе выживания. Это все, что мы хотим сейчас знать: есть у вас такое желание или нет?
До сих пор мы не сказали, в чем будет заключаться процесс или что, возможно, случится или не случится при этом. Неизвестность входит в условия данного упражнения. Могу сообщить только, что мы будем заниматься этим целый день и мне нужны два добровольца. А сейчас я повторяю задание: если вы хотите участвовать в процессе выживания, встаньте. Если не хотите, сядьте.
Некоторые сели. Еще несколько человек поднялось. Я задумался, начиная постигать смысл того, что имел в виду Форман. И встал.
Форман выждал, пока мы окончательно решимся.
— Больше никто не хочет передумать? Один человек сел. Еще двое встали.
— Некоторые сейчас пытаются угадать, опередить мои мысли. Хотите выглядеть в лучшем свете? Обратите внимание, чем вы сейчас занимаетесь. Что бы вы ни сделали — встали или сели, — вы сделали это потому, что думаете, будто это поможет вам пережить данное упражнение. Заметьте, что стереотип, нацеленный на выживание любой ценой, полностью контролирует ваш мозг — в данную минуту.
Слушайте меня! — неожиданно выкрикнул Форман. — Все равно вы все участвуете в процессе выживания, независимо от того, хотите вы этого или не хотите! Вы примете участие в нашем сегодняшнем занятии. У вас нет выбора. Что бы здесь ни демонстрировалось, это никак не повлияет на ваше участие. Вы будете участвовать. Такой вопрос даже не стоит. А демонстрируете вы лишь то, что чувствуете по этому поводу. Ну, хотите участвовать?
Еще несколько человек вскочили на ноги. Почти столько же сели на стулья. Форман заметил это, но продолжал говорить: — Вот что я имел в виду, когда заявил, что встать должен каждый. Если не хотите быть здесь, то какого черта вы здесь делаете?
Он посмотрел на нас, словно каждого видел насквозь. Он сверлил нас инквизиторским взглядом. В зале повисла неловкая тишина. Может, он провоцирует нас высказаться? Чего он хочет?
Еще одна женщина тихонько встала. Форман развернулся лицом к ней.
— Нет! Не надо вставать теперь. Уже поздно. Теперь вы поступаете так, потому что знаете правильный ответ. Опять реакция роботов. Послушайте, я не занимаюсь машинами!
Я спросил вас: хотите ли вы? Я не утверждал, что не хотеть неправильно. Нежелание — это то, что вы собой представляете. Значит, вы нежелающий. Дело в другом: если вы нежелающий, тогда почему вы здесь? Вы должны посмотреть и разобраться, почему вы здесь и зачем вам эти занятия. Ходите на них, чтобы произвести хорошее впечатление? Или потому, что это правильно? А может, потому, что это как-то приподнимает вас над окружающими или дает какие-то преимущества? В вас говорит нацеленность на выживание. Но это ложные резоны, потому что наш курс ничего общего с выживанием не имеет. Он посвящен большему, чем просто выживание. Нет, я пока не собираюсь объяснять, потому что большинство из вас попрежнему крепко держатся за свое стремление выжить любой ценой, и, пока мы не взорвем то, что вы вкладываете в понятие выживания, мы не можем говорить ни о чем, кроме выживания.
Форман спустился с помоста и стал расхаживать среди слушателей. Он снизил тон и теперь беседовал с нами по-дружески.
— Дело в том, что вы все хотите участвовать в процессе выживания. Вы продемонстрировали это, придя сюда сегодня утром. Вы сделали свой выбор, когда дали себе слово дойти до конца курса.
Цель этой небольшой демонстрации заключалась в том, чтобы показать вам, как вы — вся группа целиком — подходите к данному курсу. Я хотел, чтобы вы сами увидели, как вы выражаете свое желание участвовать в нем. Согласитесь, что некоторые все еще отсутствуют, то есть тела ваши здесь, но мысленно вы пока стоите одной ногой в дверях. И до тех пор, пока это будет продолжаться, мы не сможем двигаться дальше.
Совершенно ясно, что некоторые сообразили, как можно пережить этот курс: потихоньку сидеть на месте и не привлекать к себе внимания. Вы готовы терпеть все, что с вами будут делать, пока это не закончится. Этого вам не занимать — стремления выжить. Это высшее проявление вашей человеческой сути. Желание во что бы то ни стало выжить — все, что можно от вас ожидать. Каждый выражает это поразному, но сейчас, в данную минуту, чего бы мы ни ждали от вас, можно твердо рассчитывать только на одно: вы пойдете на все, лишь бы гарантировать собственное выживание или сохранение в неприкосновенности тех вещей, с которыми вы связываете понятие личности.
Позвольте мне объяснить. Некоторые из вас могут пожертвовать жизнью ради своих жен или детей, но это остается вашим стремлением выжить. Чтобы здравствовала ваша семья. А некоторые могут пожертвовать собой во имя родины или национального флага. Я не ставлю никаких оценок. Это не хорошо и не плохо; это лишь стремление выжить. Могут даже найтись люди, готовые пожертвовать собой во имя всего человечества. Но опять-таки речь идет о выживании, и только о выживании. Вы боретесь за выживание всего, с чем идентифицируете свою личность.
Сейчас я вам кое-что покажу. Сядьте. — Он подождал, пока мы займем свои места. — Я утверждаю, что вы придаете выживанию слишком большое значение. И не даю этому оценки. Это не хорошо, не плохо. Просто мое наблюдение. Я утверждаю, что вы стремитесь выжить любой ценой. А теперь, если вы с этим согласны, встаньте. Встаньте, если вы ломали себе голову, как пережить этот курс.
Поднялось по крайней мере три сотни. Может, больше. Некоторые обменивались смущенными взглядами. По залу даже пронесся нервный смешок.
— Вот и хорошо, — рассмеялся Форман, обведя взглядом аудиторию. — Передо мной храбрые трусишки. Они отлично понимают, какие трудности им предстоят, поэтому быстренько повскакали со стульев, чтобы одним махом покончить с этим. — Он поглядел поверх голов стоящих. — Никто не испытывает желания присоединиться к храбрым трусам? Где тихони? Те, кто понимает, что принадлежит к этой категории, но не хочет встать?
Еще десятка два людей присоединились к нам.
— Обратите внимание, что тихони прячутся, считая это способом выжить. Они думают, что, когда кусок дерьма падает на вентилятор, можно спрятаться от вонючих брызг. Хуже позиции не придумать. На наших занятиях тихони всегда будут получать самую большую порцию говна. Предупреждаю всех.
Раздался веселый смех. Настроение явно начало подниматься.
— Хорошо. А теперь пусть встанут те, кто солгал — знал, что должен встать, но не сделал этого. Отлично.
Встали, покраснев, еще несколько человек. Снова послышался добродушный смех.
— Посмотрите, это те, кто считает ложь путем к выживанию. Прошу дам обратить особое внимание: за этих мужчин очень рискованно выходить замуж. А вы, мужчины, должны остерегаться этих леди. Нет, не садитесь. Я еще не закончил.
Встаньте все, кто сомневается. Заверяю, вы тоже беспокоитесь о своем выживании. Ваш способ — терзать себя сомнениями. Этим вы как бы оправдываетесь, что не занимаете твердую позицию. Ну, давайте, поднимайтесь.
На стульях осталось всего человек десять.
— Теперь я хочу, чтобы вы обратили внимание на тех, кто до сих пор сидит, — сказал Форман. — У них якобы нет сил бороться за свое выживание. Это их так называемая позиция. Они много вкладывают в нее. Это те, чья хата с краю. Они не участвуют, а это и есть их способ участия. Их способ выживания.
Итак, разрешите обобщить. Вы думаете, что правота человека гарантирует ему выживание. Или считаете, что для этого надо хорошо выглядеть. Или поступать разумно. — Он помахал рукой. — Сядьте все. Внимание, это относится к нашей теме. Вы сделаете все, что, по вашему разумению, небходимо сделать, — все равно что, — только бы выжить. Подчеркиваю: вы пойдете на все, если посчитаете, что это необходимо для вашего выживания. По сути, это единственное, на что вы способны. Вы просто не умеете делать ничего, что не касалось бы выживания.
Поэтому давайте немного порассуждаем. Я вижу, что кое-кто не согласен со мной. И это хорошо. Просто прекрасно. Я не собираюсь переубеждать вас. Мы просто взглянем со стороны и разберемся, верно ли это. Если верно, тогда не важно, согласны мы с этим или нет, не так ли?
Форман снова улыбнулся. Мне захотелось нагнуться и проверить, нет ли под моим стулом капкана. Или бомбы.
— Начнем… пожалуй, с биологии. Здесь есть биологи? Подняли руку я и еще несколько человек.
— Прекрасно. Вы компетентны. Разрешите мне поработать с кем-нибудь несведущим. Кто незнаком с биологией?
Поднялось гораздо больше рук. Форман обратился к человеку с внешностью латиноамериканского типа: — Вот вы, Дельгадо. Какова важнейшая задача человека?
— Воспроизводить себе подобных?
— Это лишь часть, но не все. Что еще? — Пища?
— Вы перебираете варианты. Не стоит. Кто-нибудь знает? — Он указал на молодую женщину.
Та встала: — Выжить.
— Правильно. Видите, иной раз ответы весьма просты. Если организм не выживет, он не сможет сделать ничего, не так ли? Без жизни невозможно остальное. И вы это чувствуете: если не осознанно, то нутром, на клеточном уровне. Каждая клетка вашего организма имеет од-ну-единственную цель — выжить. Это фундаментальный закон биологии.
Конечно. Только мне это давно известно. Пусть он скажет что-нибудь новое. Скрестив руки на груди, я откинулся на спинку стула.
Форман спустился в зал и подошел вплотную к женщине. Ее звали Озалия. Шапка блестящих черных кудрей обрамляла ее лицо. Она напоминала маленькую девочку.
— Хорошо, но теперь будет труднее. В чем заключается цель жизни?
— Э…
— Я сказал цель, а не смысл.
— Цель… выжить, да?
— Да?
Форман подзадоривал ее, словно знал секрет, но делиться им не собирался. Озалия покачала головой: — Не знаю.
— Правильно. Один Бог знает, — подмигнул ей Форман. — А вы легко с этим справились.
Озалия была явно польщена. Форман оглянулся на остальных.
— Господь сам выбирает нам цель жизни. Это его работа. Мы не настолько самонадеянны, чтобы брать на себя такую ответственность, если, конечно, не претендуем на роль богов. Будучи богами, мы могли бы сами выбрать такую цель жизни, какой она должна быть по нашему разумению. Лично я выбрал бы создание на планете разнообразия. Кое-кто, возможно, пожелал бы сладкой жизни: пуститься во все тяжкие, умереть молодым и оставить после себя труп в очень приличном состоянии. Но это не выбор богов, согласны?
Ладно, не мучайте себя. Мы пока что не боги, и рассуждения эти отвлеченны. Давайте опустимся на уровень, понятный среднему шимпанзе. Итак, Озалия, вы не знаете, в чем заключается божественная цель вашей жизни, верно? Но ваша цель вам известна? Подождите… — Форман неожиданно направился в глубину зала. — Прежде чем вы ответите, разрешите мне прочитать, как определена «цель» в толковом словаре. — Он взял со стола одну из книг. — «Цель — то, к чему стремится или чего хотят достичь. Назначение или намерение». — Он отдал словарь ассистенту и вернулся к Озалии. — Думайте хорошенько. Предупреждаю, что от этого зависит ваша жизнь. Какова ваша цель по отношению к себе?
С Озалии моментально слетело все самодовольство, уступив место растерянности. Покачав головой, она забормотала: — Я думаю, что… По-моему, это…
Она расстроилась, и голос ее зазвучал слегка пискливо.
— Я думаю, что цель моей жизни выжить, нет? — полувопросительно сказала она. — Это моя единственная цель, да?
Форман задумчиво кивнул.
— Страшное открытие, не так ли? — подтвердил он и обернулся к нам. — Озалия понимает иронию судьбы. А остальные? Стремление выжить — ошибочная цель, и вам суждено проиграть. Если не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так в любой другой день вы умрете, гарантирую. Можете верить моему слову. Ваша жизнь — удовольствие, имеющее предел. Но вы, зная об этом неприятном факте почти с рождения, продолжаете рассчитывать на победу. Она невозможна. Все, на что вы способны, — это лишь отсрочить поражение. И это называется победой? — На лице его появилось сердитое выражение. — Вы хоть понимаете, насколько это глупо? Отсрочить поражение не значит победить. Оно все равно останется поражением! Вы просто затягиваете трагедию. И это жизнь? Да, некоторые начинают осознавать цену времени, потраченного на выживание. Такую жизнь назвать жизнью нельзя.
Тем временем Озалия неизвестно отчего расплакалась. Она стояла рядом с Форманом, тихонько шмыгая носом, по ее щекам потекли слезы.
Форман вручил ей платок и махнул рукой, разрешая сесть. Потом пересек зал из конца в конец.
— Ладно, я сказал, что мне нужны два добровольца. Пусть каждый пошарит под сиденьем, там приклеены Конверты. Пока не открывайте их.
Я не очень-то поверил этому, но секунду спустя нащупал конверт, вытащил его оттуда и стал рассматривать.
Все вокруг тоже вертели конверты и сравнивали их с другими, но конверты были одинаковыми.
Форман наблюдал за нами.
— Продолжим. Не открывайте конверты без моего разрешения. В них лежат карточки. Почти все они белые. А две — красного цвета. Ассистенты не знают, где лежат красные карточки. Конверты тасовали в течение пятнадцати минут, прежде чем приклеить к стульям. Никто, включая меня, не знает, кому достались красные карточки. Вы сами выбирали где сесть, как делаете это на протяжении уже шести дней.
А сейчас всем предстоит испытание, но двоим придется сделать это на платформе, чтобы продемонстрировать остальным, как это происходит. Двое из вас вызвались сделать это, совершив простой акт — они сели на те стулья, к днищу которых приклеены конверты с красными карточками. Теперь можете вскрыть конверты.
Я уронил свой конверт, а пока поднимал его, женщина на противоположной стороне зала охнула. Она встала, бледная как полотно, держа в руках красную карточку.
— Кто второй? — громко спросил Форман. — Кто еще не вскрыл конверт?
Женщина, сидевшая рядом, подтолкнула меня. Я уже открыл конверт и вынул карточку, но еще не успел взглянуть на нее.
Она была ярко-красной.
И четкие черные буквы гласили: «Вы умрете».
Я растерянно поднял на Формана глаза. Я был обижен и зол.
Жестокая шутка.
Возмущенно я взглянул на свою соседку. Это ведь ее карточка — она попросила меня пересесть. Это нечестно!
Тем не менее я медленно поднялся со стула.
Подняв карточку, чтобы ее видел Форман, я сказал: — Она у меня.
Так я присоединился к Племени.
Как видите, все очень просто.
Разница невелика. Вместо того чтобы ждать, пока меня попросят что-нибудь сделать, теперь я сам должен изобретать себе обязанности. Если я считал, что к чему-то надо приложить руки, мне полагалось проследить, чтобы дело было сделано.
Например, спустя неделю я подошел к Деландро и сказал: — Мне кажется, нам необходимо заняться боевой подготовкой, Джейсон. Я думаю, что каждый, кому больше четырнадцати, должен уметь обращаться с оружием. Я готов дважды в неделю проводить занятия.
Джейсон кивнул: — Прекрасная идея, Джим. Мы объявим об этом на кругу сегодня вечером. — Он немного подумал. — Давай сделаем это почетной обязанностью. Каждое занятие ты будешь проводить с двумя учениками. Выбери, кого ты хочешь удостоить этой чести, согласуй со мной, и я объявлю об этом на кругу. Что-нибудь не так?
— Не понял.
— Ты, кажется, удивлен?
— Я боялся, что это тебя огорчит. Ну, если мы будем учить детей стрелять.
— Нет. Ты наверняка все продумал, раз считаешь это необходимым. Дело стоящее — я с тобой согласен. Случай с рокерами лишь подтверждает твою правоту.
Так-то вот.
Я с головой ушел в повседневные заботы. Каждое утро, раздевшись донага, по часу работал в саду. Мне нравилось напевать растениям песни, я любил смотреть, как они расправляют свои длинные остроконечные побеги навстречу солнцу. Три дня в неделю я помогал готовить обед, а остальное время пас кроликособак.
Хулиганка дала жизнь нескольким сотням крошек либбитов. Мы отобрали два-три десятка наиболее упи-тайных и самых розовых и рассадили по клеткам. Остальных съели.
Раз в две недели мы ходили на разведку. Я участвовал в вылазках не всегда, но не чувствовал себя обойденным, когда меня не приглашали. По расчетам Джейсона, лагерь можно было перенести еще до конца месяца. Он считал, что в горах безопаснее, и все соглашались с ним.
По вечерам мы собирались на круг и танцевали. И спали друг с другом. Лули, Джесси и Марси; Джейсон, Дэнни и Билли. Франкенштейн оказался очень нежным любовником. А Лули — самой игривой. Я заблуждался насчет ее возраста: ей было почти одиннадцать, но из-за маленького роста она все еще выглядела ребенком. Секс она считала серьезным делом, только глупым — не потому, что приходилось принимать в себя мужчину, а из-за щекотки.
Я должен был чувствовать себя счастливым. И я чувствовал.
Но в то же время я ощущал беспокойство.
И это меня тревожило.
Ведь я считал, что не о чем беспокоиться. Я должен радоваться, как и все остальные, разве нет?
Здесь был заповедник счастья и любви. Даже хторране выказывали теперь большую привязанность ко мне. Однажды на кругу Орри подкрался ко мне сзади и, мурлык-нув, в шутку толкнул. Все рассмеялись. Включая меня. Мне нравился Орри. Он — личность!
В конце концов, не осталось ничего другого, кроме как поделиться своими сомнениями с Джейсоном.
— Ты просишь меня помочь, Джим. Но я не помогаю людям. Это лишает их чувства ответственности за себя. Ты должен справиться самостоятельно. Дай мне знать, когда решишь, что делать. — С этими словами он отправил меня восвояси.
Я знал, что выжидаю. Что-то должно произойти, что-нибудь такое, что и будет ответом. И я знал, что ждать сложа руки опасно. Джейсон так говорил о пассивном выжидании: — Существуют два основных состояния в мире подсознательного. Одно — это ожидание Сайта-Клауса. Мы в детстве любим его, но в один прекрасный день осознаем, что он больше никогда не придет, и тотчас же проваливаемся во второе состояние: ожидание трупного окоченения. Племя отказалось от ожидания. Мы не ждем. Мы созидаем. Мы не можем позволить себе ждать, не так ли?
— Я думал, это очевидно.
— Но ты должен был попросить. Таково правило. Взгляд голубых глаз Джейсона был невероятно терпеливым.
Я не знал, что ответить.
— Гости не несут ответственности, Джим. Они — гости. За все отвечают хозяева. Это действительно то, чего ты хочешь? Ты этого требуешь? Стать хозяином? Если этого, то ответ будет «да». Мы все ждали, когда ты попросишь об этом.
Он требовал ответа.
Я вздохнул, посмотрел себе под ноги, на винтовку, сердито стряхнул с плеча лапу Франкенштейна. Я идиот. Джейсон прав. Я нарушил приказ и не желал нести за это ответственность. И хотел, чтобы ко мне относились с любовью и уважением. Да, я хотел быть равноправным партнером.
Просто я боялся попросить об этом.
— Но почему? — спросил Джейсон. — Почему ты не просил?
— Потому что… — Я снова посмотрел на него. — Я боялся, что вы скажете «нет».
— О, бедный дурачок. Кто обидел тебя так сильно, что ты бредешь по жизни, не веря в свое право на любовь?
Он шагнул ко мне, обнял меня большими добрыми руками и прижал к себе так сильно, как только мог.
Джесси обхватила нас обоих, за нею Франкенштейн и все остальные.
— Джим, — сказал он, взяв мое лицо в свои руки. — Оглянись кругом; наш ответ всегда — да. Мы не отвергаем никого. Мы любим тебя. Любим за твою храбрость, твою силу и те правильные поступки, которые ты совершил сегодня. Мы любим тебя даже за то, что ты сделал неправильно, ибо знаем, почему ты это сделал. Ты неравнодушен. Я знаю, ты понимаешь меня. Вижу, по твоим щекам бегут слезы.
— Джейсон, — едва выдавил я.
— Да, Джим?
— Можно мне присоединиться к Племени?
— Да, Джим. Я рад за тебя.
И он поцеловал меня. Все поцеловали меня. Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.
У математика Виктора
Жена — просто умора.
Он всем рассказывает,
А за деньги показывает
Клитор ее в форме тора.
ПРОЦЕСС ВЫЖИВАНИЯ
Правда никогда не успокаивает. Основное ее свойство — способность мешать.
Соломон Краткий
Я потерял счет дням.
Календарь больше ничего не значил. Я отмечал время не по тому, какой сегодня день, а то тому, как на этот раз обставлена аудитория.
Каждый день стулья были расставлены, а сцена оформлена по-другому. Мы никогда не видели дважды один и тот же интерьер.
В центре зала мог появиться широкий проход, а стулья расставлялись лицом друг к другу, словно выстроенные для парада. На следующий день все стулья могли быть повернуты к пустой восточной стене. На третий — сцены могло не быть вообще, а стулья размещались концентрическими кругами вокруг широкой арены. На четвертый день обстановка снова менялась.
Сначала это смущало. Я не понимал цели ежедневных перестановок, но через какое-то время перестал им удивляться, и меня стало разбирать любопытство: сколько же еще вариаций на тему стульев и помоста можно придумать?
Сегодня на месте сцены оказалась высокая платформа, напоминавшая дорожку для стриптиз-шоу. С каждой стороны платформы стояли стулья, разделенные на три секции.
Платформа была чуточку высоковатой и немного неудобной. Единственно, чего на ней не хватало, так это виселицы.
Я выбрал себе место в средней секции и сел, постаравшись расслабиться. Подошли две женщины. Одна из них попросила меня пересесть, чтобы они могли устроиться вместе. Я машинально исполнил ее просьбу.
В атмосфере зала чувствовалось что-то неотвратимое, но в чем именно было дело, я не мог понять.
Форман, как всегда, появился секунда в секунду. Сегодня на нем был белый костюм. Он выглядел почти веселым, когда взбежал по ступенькам на помост и оглядел нас. Глаза его блестели.
— Доброе утро, — начал он. — Сегодняшнее занятие, все целиком — столько времени, сколько потребуется, — мы посвятим процессу, который называется процессом выживания. Вы должны разобраться, что в действительности означает выживание и что вы вкладываете в это понятие. — Он снова улыбнулся. Я уже успел заметить, что улыбка Формана всегда предвещает опасность. — Выживание, — сказал он, — это не то, что вы думаете.
Позвольте мне повторить: выживание — это не то, что вы думаете. Выживание — это то, что вы делаете. Но, по всей видимости, некоторым потребуется определенное время, чтобы осознать это. Вот почему мы займемся процессом выживания.
Он обошел помост по краю, вглядываясь в слушателей.
— Нужны два добровольца. Нет, опустите руки. Мы сделаем по-другому. Если вы действительно хотите участвовать в процессе выживания, встаньте, пожалуйста.
Он подождал. Послышалось шарканье подошв и стук отодвигаемых стульев. Примерно треть курсантов встали. Они напоминали лес из коричневых комбинезонов.
Форман горестно покачал головой. Его голос стал жестче.
— Встать должны были все. — Увидев, что многие из сидевших стали подниматься, он замахал руками. — Нет, нет! Прекратите! Не надо вставать лишь потому, что, как я сказал, вы должны были это сделать! Так поступают только роботы. А вы — не роботы. Или я ошибаюсь? Минуту, сейчас мы это выясним. Всем роботам надлежит пройти в дальний конец аудитории и обратиться к куратору курса. Скажите ей, что вы машины и нуждаетесь в смазке.
Он подождал.
Никто не двинулся с места.
— Хорошо. Значит, роботов здесь нет. По крайней мере, тех, кто об этом знает. Я подозреваю, что среди вас не так уж мало людей, которые пока не догадываются, что они роботы. Но мы разберемся и с этим еще до конца сегодняшнего занятия.
Его улыбка внушала страх.
Он опять энергично прошелся по платформе.
— Итак, слушайте. На этот раз слушайте очень внимательно. Я повторяю все снова. Если вы хотите участвовать в процессе выживания, пожалуйста, встаньте.
Снова послышалось шарканье и стук стульев. Встало еще около тридцати человек.
По непроницаемому лицу Формана ничего нельзя было понять. Он сказал: — Я хочу, чтобы вы обратили внимание на то, что сейчас происходит в ваших головах. Одни встали, предлагая себя в добровольцы, потому что вообразили, будто я упрекаю невставших в неправильном поведении. Другие остались сидеть, потому что знают, как опасно быть добровольцем. Некоторые встали, так как подумали, что произведут лучшее впечатление. Остальные предложили себя в добровольцы, потому что считают такой поступок правильным: либо они решили, что участие в этом упражнении может быть интересным, либо захотели оказаться в центре внимания. Все эти мысли, равно как и другие, о которых я не упомянул, свидетельствуют, что ваш стереотип выживания заставляет вас любым способом увильнуть от самого процесса. Не расстраивайтесь. Еще до вечера мы серьезно повредим этот стереотип. А возможно, кое у кого даже разрушим полностью. Возможно, кому-то придется воссоздавать его заново, уже по-другому. Нет, я не буду это объяснять.
Он перестал кружить по платформе и посмотрел на нас — на меня? Я не был уверен.
— Теперь я хочу, чтобы вы ясно представили себе — сейчас есть только две возможности: остаться сидеть или встать. Можете выбрать что хотите. То, что вы сделаете, и будет отражением вашего желания участвовать в процессе выживания. Это все, что мы хотим сейчас знать: есть у вас такое желание или нет?
До сих пор мы не сказали, в чем будет заключаться процесс или что, возможно, случится или не случится при этом. Неизвестность входит в условия данного упражнения. Могу сообщить только, что мы будем заниматься этим целый день и мне нужны два добровольца. А сейчас я повторяю задание: если вы хотите участвовать в процессе выживания, встаньте. Если не хотите, сядьте.
Некоторые сели. Еще несколько человек поднялось. Я задумался, начиная постигать смысл того, что имел в виду Форман. И встал.
Форман выждал, пока мы окончательно решимся.
— Больше никто не хочет передумать? Один человек сел. Еще двое встали.
— Некоторые сейчас пытаются угадать, опередить мои мысли. Хотите выглядеть в лучшем свете? Обратите внимание, чем вы сейчас занимаетесь. Что бы вы ни сделали — встали или сели, — вы сделали это потому, что думаете, будто это поможет вам пережить данное упражнение. Заметьте, что стереотип, нацеленный на выживание любой ценой, полностью контролирует ваш мозг — в данную минуту.
Слушайте меня! — неожиданно выкрикнул Форман. — Все равно вы все участвуете в процессе выживания, независимо от того, хотите вы этого или не хотите! Вы примете участие в нашем сегодняшнем занятии. У вас нет выбора. Что бы здесь ни демонстрировалось, это никак не повлияет на ваше участие. Вы будете участвовать. Такой вопрос даже не стоит. А демонстрируете вы лишь то, что чувствуете по этому поводу. Ну, хотите участвовать?
Еще несколько человек вскочили на ноги. Почти столько же сели на стулья. Форман заметил это, но продолжал говорить: — Вот что я имел в виду, когда заявил, что встать должен каждый. Если не хотите быть здесь, то какого черта вы здесь делаете?
Он посмотрел на нас, словно каждого видел насквозь. Он сверлил нас инквизиторским взглядом. В зале повисла неловкая тишина. Может, он провоцирует нас высказаться? Чего он хочет?
Еще одна женщина тихонько встала. Форман развернулся лицом к ней.
— Нет! Не надо вставать теперь. Уже поздно. Теперь вы поступаете так, потому что знаете правильный ответ. Опять реакция роботов. Послушайте, я не занимаюсь машинами!
Я спросил вас: хотите ли вы? Я не утверждал, что не хотеть неправильно. Нежелание — это то, что вы собой представляете. Значит, вы нежелающий. Дело в другом: если вы нежелающий, тогда почему вы здесь? Вы должны посмотреть и разобраться, почему вы здесь и зачем вам эти занятия. Ходите на них, чтобы произвести хорошее впечатление? Или потому, что это правильно? А может, потому, что это как-то приподнимает вас над окружающими или дает какие-то преимущества? В вас говорит нацеленность на выживание. Но это ложные резоны, потому что наш курс ничего общего с выживанием не имеет. Он посвящен большему, чем просто выживание. Нет, я пока не собираюсь объяснять, потому что большинство из вас попрежнему крепко держатся за свое стремление выжить любой ценой, и, пока мы не взорвем то, что вы вкладываете в понятие выживания, мы не можем говорить ни о чем, кроме выживания.
Форман спустился с помоста и стал расхаживать среди слушателей. Он снизил тон и теперь беседовал с нами по-дружески.
— Дело в том, что вы все хотите участвовать в процессе выживания. Вы продемонстрировали это, придя сюда сегодня утром. Вы сделали свой выбор, когда дали себе слово дойти до конца курса.
Цель этой небольшой демонстрации заключалась в том, чтобы показать вам, как вы — вся группа целиком — подходите к данному курсу. Я хотел, чтобы вы сами увидели, как вы выражаете свое желание участвовать в нем. Согласитесь, что некоторые все еще отсутствуют, то есть тела ваши здесь, но мысленно вы пока стоите одной ногой в дверях. И до тех пор, пока это будет продолжаться, мы не сможем двигаться дальше.
Совершенно ясно, что некоторые сообразили, как можно пережить этот курс: потихоньку сидеть на месте и не привлекать к себе внимания. Вы готовы терпеть все, что с вами будут делать, пока это не закончится. Этого вам не занимать — стремления выжить. Это высшее проявление вашей человеческой сути. Желание во что бы то ни стало выжить — все, что можно от вас ожидать. Каждый выражает это поразному, но сейчас, в данную минуту, чего бы мы ни ждали от вас, можно твердо рассчитывать только на одно: вы пойдете на все, лишь бы гарантировать собственное выживание или сохранение в неприкосновенности тех вещей, с которыми вы связываете понятие личности.
Позвольте мне объяснить. Некоторые из вас могут пожертвовать жизнью ради своих жен или детей, но это остается вашим стремлением выжить. Чтобы здравствовала ваша семья. А некоторые могут пожертвовать собой во имя родины или национального флага. Я не ставлю никаких оценок. Это не хорошо и не плохо; это лишь стремление выжить. Могут даже найтись люди, готовые пожертвовать собой во имя всего человечества. Но опять-таки речь идет о выживании, и только о выживании. Вы боретесь за выживание всего, с чем идентифицируете свою личность.
Сейчас я вам кое-что покажу. Сядьте. — Он подождал, пока мы займем свои места. — Я утверждаю, что вы придаете выживанию слишком большое значение. И не даю этому оценки. Это не хорошо, не плохо. Просто мое наблюдение. Я утверждаю, что вы стремитесь выжить любой ценой. А теперь, если вы с этим согласны, встаньте. Встаньте, если вы ломали себе голову, как пережить этот курс.
Поднялось по крайней мере три сотни. Может, больше. Некоторые обменивались смущенными взглядами. По залу даже пронесся нервный смешок.
— Вот и хорошо, — рассмеялся Форман, обведя взглядом аудиторию. — Передо мной храбрые трусишки. Они отлично понимают, какие трудности им предстоят, поэтому быстренько повскакали со стульев, чтобы одним махом покончить с этим. — Он поглядел поверх голов стоящих. — Никто не испытывает желания присоединиться к храбрым трусам? Где тихони? Те, кто понимает, что принадлежит к этой категории, но не хочет встать?
Еще десятка два людей присоединились к нам.
— Обратите внимание, что тихони прячутся, считая это способом выжить. Они думают, что, когда кусок дерьма падает на вентилятор, можно спрятаться от вонючих брызг. Хуже позиции не придумать. На наших занятиях тихони всегда будут получать самую большую порцию говна. Предупреждаю всех.
Раздался веселый смех. Настроение явно начало подниматься.
— Хорошо. А теперь пусть встанут те, кто солгал — знал, что должен встать, но не сделал этого. Отлично.
Встали, покраснев, еще несколько человек. Снова послышался добродушный смех.
— Посмотрите, это те, кто считает ложь путем к выживанию. Прошу дам обратить особое внимание: за этих мужчин очень рискованно выходить замуж. А вы, мужчины, должны остерегаться этих леди. Нет, не садитесь. Я еще не закончил.
Встаньте все, кто сомневается. Заверяю, вы тоже беспокоитесь о своем выживании. Ваш способ — терзать себя сомнениями. Этим вы как бы оправдываетесь, что не занимаете твердую позицию. Ну, давайте, поднимайтесь.
На стульях осталось всего человек десять.
— Теперь я хочу, чтобы вы обратили внимание на тех, кто до сих пор сидит, — сказал Форман. — У них якобы нет сил бороться за свое выживание. Это их так называемая позиция. Они много вкладывают в нее. Это те, чья хата с краю. Они не участвуют, а это и есть их способ участия. Их способ выживания.
Итак, разрешите обобщить. Вы думаете, что правота человека гарантирует ему выживание. Или считаете, что для этого надо хорошо выглядеть. Или поступать разумно. — Он помахал рукой. — Сядьте все. Внимание, это относится к нашей теме. Вы сделаете все, что, по вашему разумению, небходимо сделать, — все равно что, — только бы выжить. Подчеркиваю: вы пойдете на все, если посчитаете, что это необходимо для вашего выживания. По сути, это единственное, на что вы способны. Вы просто не умеете делать ничего, что не касалось бы выживания.
Поэтому давайте немного порассуждаем. Я вижу, что кое-кто не согласен со мной. И это хорошо. Просто прекрасно. Я не собираюсь переубеждать вас. Мы просто взглянем со стороны и разберемся, верно ли это. Если верно, тогда не важно, согласны мы с этим или нет, не так ли?
Форман снова улыбнулся. Мне захотелось нагнуться и проверить, нет ли под моим стулом капкана. Или бомбы.
— Начнем… пожалуй, с биологии. Здесь есть биологи? Подняли руку я и еще несколько человек.
— Прекрасно. Вы компетентны. Разрешите мне поработать с кем-нибудь несведущим. Кто незнаком с биологией?
Поднялось гораздо больше рук. Форман обратился к человеку с внешностью латиноамериканского типа: — Вот вы, Дельгадо. Какова важнейшая задача человека?
— Воспроизводить себе подобных?
— Это лишь часть, но не все. Что еще? — Пища?
— Вы перебираете варианты. Не стоит. Кто-нибудь знает? — Он указал на молодую женщину.
Та встала: — Выжить.
— Правильно. Видите, иной раз ответы весьма просты. Если организм не выживет, он не сможет сделать ничего, не так ли? Без жизни невозможно остальное. И вы это чувствуете: если не осознанно, то нутром, на клеточном уровне. Каждая клетка вашего организма имеет од-ну-единственную цель — выжить. Это фундаментальный закон биологии.
Конечно. Только мне это давно известно. Пусть он скажет что-нибудь новое. Скрестив руки на груди, я откинулся на спинку стула.
Форман спустился в зал и подошел вплотную к женщине. Ее звали Озалия. Шапка блестящих черных кудрей обрамляла ее лицо. Она напоминала маленькую девочку.
— Хорошо, но теперь будет труднее. В чем заключается цель жизни?
— Э…
— Я сказал цель, а не смысл.
— Цель… выжить, да?
— Да?
Форман подзадоривал ее, словно знал секрет, но делиться им не собирался. Озалия покачала головой: — Не знаю.
— Правильно. Один Бог знает, — подмигнул ей Форман. — А вы легко с этим справились.
Озалия была явно польщена. Форман оглянулся на остальных.
— Господь сам выбирает нам цель жизни. Это его работа. Мы не настолько самонадеянны, чтобы брать на себя такую ответственность, если, конечно, не претендуем на роль богов. Будучи богами, мы могли бы сами выбрать такую цель жизни, какой она должна быть по нашему разумению. Лично я выбрал бы создание на планете разнообразия. Кое-кто, возможно, пожелал бы сладкой жизни: пуститься во все тяжкие, умереть молодым и оставить после себя труп в очень приличном состоянии. Но это не выбор богов, согласны?
Ладно, не мучайте себя. Мы пока что не боги, и рассуждения эти отвлеченны. Давайте опустимся на уровень, понятный среднему шимпанзе. Итак, Озалия, вы не знаете, в чем заключается божественная цель вашей жизни, верно? Но ваша цель вам известна? Подождите… — Форман неожиданно направился в глубину зала. — Прежде чем вы ответите, разрешите мне прочитать, как определена «цель» в толковом словаре. — Он взял со стола одну из книг. — «Цель — то, к чему стремится или чего хотят достичь. Назначение или намерение». — Он отдал словарь ассистенту и вернулся к Озалии. — Думайте хорошенько. Предупреждаю, что от этого зависит ваша жизнь. Какова ваша цель по отношению к себе?
С Озалии моментально слетело все самодовольство, уступив место растерянности. Покачав головой, она забормотала: — Я думаю, что… По-моему, это…
Она расстроилась, и голос ее зазвучал слегка пискливо.
— Я думаю, что цель моей жизни выжить, нет? — полувопросительно сказала она. — Это моя единственная цель, да?
Форман задумчиво кивнул.
— Страшное открытие, не так ли? — подтвердил он и обернулся к нам. — Озалия понимает иронию судьбы. А остальные? Стремление выжить — ошибочная цель, и вам суждено проиграть. Если не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так в любой другой день вы умрете, гарантирую. Можете верить моему слову. Ваша жизнь — удовольствие, имеющее предел. Но вы, зная об этом неприятном факте почти с рождения, продолжаете рассчитывать на победу. Она невозможна. Все, на что вы способны, — это лишь отсрочить поражение. И это называется победой? — На лице его появилось сердитое выражение. — Вы хоть понимаете, насколько это глупо? Отсрочить поражение не значит победить. Оно все равно останется поражением! Вы просто затягиваете трагедию. И это жизнь? Да, некоторые начинают осознавать цену времени, потраченного на выживание. Такую жизнь назвать жизнью нельзя.
Тем временем Озалия неизвестно отчего расплакалась. Она стояла рядом с Форманом, тихонько шмыгая носом, по ее щекам потекли слезы.
Форман вручил ей платок и махнул рукой, разрешая сесть. Потом пересек зал из конца в конец.
— Ладно, я сказал, что мне нужны два добровольца. Пусть каждый пошарит под сиденьем, там приклеены Конверты. Пока не открывайте их.
Я не очень-то поверил этому, но секунду спустя нащупал конверт, вытащил его оттуда и стал рассматривать.
Все вокруг тоже вертели конверты и сравнивали их с другими, но конверты были одинаковыми.
Форман наблюдал за нами.
— Продолжим. Не открывайте конверты без моего разрешения. В них лежат карточки. Почти все они белые. А две — красного цвета. Ассистенты не знают, где лежат красные карточки. Конверты тасовали в течение пятнадцати минут, прежде чем приклеить к стульям. Никто, включая меня, не знает, кому достались красные карточки. Вы сами выбирали где сесть, как делаете это на протяжении уже шести дней.
А сейчас всем предстоит испытание, но двоим придется сделать это на платформе, чтобы продемонстрировать остальным, как это происходит. Двое из вас вызвались сделать это, совершив простой акт — они сели на те стулья, к днищу которых приклеены конверты с красными карточками. Теперь можете вскрыть конверты.
Я уронил свой конверт, а пока поднимал его, женщина на противоположной стороне зала охнула. Она встала, бледная как полотно, держа в руках красную карточку.
— Кто второй? — громко спросил Форман. — Кто еще не вскрыл конверт?
Женщина, сидевшая рядом, подтолкнула меня. Я уже открыл конверт и вынул карточку, но еще не успел взглянуть на нее.
Она была ярко-красной.
И четкие черные буквы гласили: «Вы умрете».
Я растерянно поднял на Формана глаза. Я был обижен и зол.
Жестокая шутка.
Возмущенно я взглянул на свою соседку. Это ведь ее карточка — она попросила меня пересесть. Это нечестно!
Тем не менее я медленно поднялся со стула.
Подняв карточку, чтобы ее видел Форман, я сказал: — Она у меня.
Всем дамам пришлось признать,
Что члена у Морта почти не видать.
Фыркнула одна красавица:
«Кому это понравится?»
Морт возразил: «Я горд им обладать!»
ЧЕТВЕРТАЯ СТЕНА
В нормальной обстановке есть где спятить. В ненормальной сойти с ума негде.
Соломон Краткий
Так я присоединился к Племени.
Как видите, все очень просто.
Разница невелика. Вместо того чтобы ждать, пока меня попросят что-нибудь сделать, теперь я сам должен изобретать себе обязанности. Если я считал, что к чему-то надо приложить руки, мне полагалось проследить, чтобы дело было сделано.
Например, спустя неделю я подошел к Деландро и сказал: — Мне кажется, нам необходимо заняться боевой подготовкой, Джейсон. Я думаю, что каждый, кому больше четырнадцати, должен уметь обращаться с оружием. Я готов дважды в неделю проводить занятия.
Джейсон кивнул: — Прекрасная идея, Джим. Мы объявим об этом на кругу сегодня вечером. — Он немного подумал. — Давай сделаем это почетной обязанностью. Каждое занятие ты будешь проводить с двумя учениками. Выбери, кого ты хочешь удостоить этой чести, согласуй со мной, и я объявлю об этом на кругу. Что-нибудь не так?
— Не понял.
— Ты, кажется, удивлен?
— Я боялся, что это тебя огорчит. Ну, если мы будем учить детей стрелять.
— Нет. Ты наверняка все продумал, раз считаешь это необходимым. Дело стоящее — я с тобой согласен. Случай с рокерами лишь подтверждает твою правоту.
Так-то вот.
Я с головой ушел в повседневные заботы. Каждое утро, раздевшись донага, по часу работал в саду. Мне нравилось напевать растениям песни, я любил смотреть, как они расправляют свои длинные остроконечные побеги навстречу солнцу. Три дня в неделю я помогал готовить обед, а остальное время пас кроликособак.
Хулиганка дала жизнь нескольким сотням крошек либбитов. Мы отобрали два-три десятка наиболее упи-тайных и самых розовых и рассадили по клеткам. Остальных съели.
Раз в две недели мы ходили на разведку. Я участвовал в вылазках не всегда, но не чувствовал себя обойденным, когда меня не приглашали. По расчетам Джейсона, лагерь можно было перенести еще до конца месяца. Он считал, что в горах безопаснее, и все соглашались с ним.
По вечерам мы собирались на круг и танцевали. И спали друг с другом. Лули, Джесси и Марси; Джейсон, Дэнни и Билли. Франкенштейн оказался очень нежным любовником. А Лули — самой игривой. Я заблуждался насчет ее возраста: ей было почти одиннадцать, но из-за маленького роста она все еще выглядела ребенком. Секс она считала серьезным делом, только глупым — не потому, что приходилось принимать в себя мужчину, а из-за щекотки.
Я должен был чувствовать себя счастливым. И я чувствовал.
Но в то же время я ощущал беспокойство.
И это меня тревожило.
Ведь я считал, что не о чем беспокоиться. Я должен радоваться, как и все остальные, разве нет?
Здесь был заповедник счастья и любви. Даже хторране выказывали теперь большую привязанность ко мне. Однажды на кругу Орри подкрался ко мне сзади и, мурлык-нув, в шутку толкнул. Все рассмеялись. Включая меня. Мне нравился Орри. Он — личность!
В конце концов, не осталось ничего другого, кроме как поделиться своими сомнениями с Джейсоном.
— Ты просишь меня помочь, Джим. Но я не помогаю людям. Это лишает их чувства ответственности за себя. Ты должен справиться самостоятельно. Дай мне знать, когда решишь, что делать. — С этими словами он отправил меня восвояси.
Я знал, что выжидаю. Что-то должно произойти, что-нибудь такое, что и будет ответом. И я знал, что ждать сложа руки опасно. Джейсон так говорил о пассивном выжидании: — Существуют два основных состояния в мире подсознательного. Одно — это ожидание Сайта-Клауса. Мы в детстве любим его, но в один прекрасный день осознаем, что он больше никогда не придет, и тотчас же проваливаемся во второе состояние: ожидание трупного окоченения. Племя отказалось от ожидания. Мы не ждем. Мы созидаем. Мы не можем позволить себе ждать, не так ли?