Герролд Дэвид. Ярость мщения

   — Наверное. Уже люблю. Только…
   — Только что?
   — … Не думаю, что тебе стоит беспокоиться насчет этого. Мне нравится.
   — Не в этом дело.
   — Тогда в чем?
   — Мне тоже нравится, потому я и делал это. Не только с тобой — со всеми остальными. Помнишь, что ты говорила раньше? Ты сделала это, чтобы узнать, что ты будешь при этом испытывать…
   — Я говорила о бомбах.
   — Да, но то же самое относится и ко мне. Я делал это, чтобы узнать, что при этом почувствую.
   — Сколько раз?
   — Какая разница?
   — Знаешь, что об этом говорил Вольтер? Если ты сделал это один раз, ты экспериментировал. Больше — значит, извращенец.
   — Я — извращенец.
   Она села, завернулась в одеяло, чтобы согреться.
   — Ладно, ты извращенец, а я сука. Мы стоим друг друга. Нет худа без добра.
   Я уставился на нее. Она была абсолютно серьезна. Я был извращенцем. Она — сукой.
   Ну и что?
   И все равно я любил ее. И все равно она любила меня.
   Я начал смеяться. Лиз тоже. Я протянул руки, и она упала на них.
   — Знаешь, почему я люблю тебя так сильно?
   — Почему?
   — Потому что просто яюблю. Ты заставляешь меня смеяться. Я никогда не поверил бы, что у полковника Лизард Тирелли такое чувство юмора. Мне с тобой хорошо, спокойно. И прежде всего потому, что ты принимаешь меня таким, каков я есть.
   После того как я закончил целовать ее, а она закончила целовать меня, Лиз сказала: — Послушай, мой хороший, у меня нет выбора. Я люблю тебя, потому что ты преданный.
   — Даже если я виноват как черт?
   — Особенно потому, что ты виноват как черт.
   — Лиззи, — сказал я. — Мне надо сообщить тебе еще кое-что.
   — Что0 — Я солгал.
   — Насчет чего?
   — Я солгал президенту Соединенных Штатов сегодня, то есть вчера. О людях в лагерях. Она спросила, остались ли они людьми. И я сказал «нет». Я сказал, что на себе испытал, будто они продали свою человечность. Это неправда. Ложь. Я знаю, как они человечны. Я сказал так только потому… потому что хотел, чтобы она сбросила бомбы. Я хотел отомстить.
   — Я знаю. — Что?
   — Я знаю, — повторила Лиз.
   — Понимаешь, я солгал! И на основе этого президент принимала решение. О людях в лагерях. А я заверил ее, что они больше не люди. Я помог ей оправдать атомную бомбардировку.
   Лиз помрачнела.
   — Я знаю, — еще раз сказала она. — Теперь я отпущу тебе твой грех. Мы знали, что ты так поступишь. Потому и подставили тебя президенту. Доктор Зимф, доктор Форман и еще несколько человек одобрили это. Я работаю с Консультативным советом, милый. Мы хотели сбросить эти бомбы. Слушай, я едва ли не большая дура. Я сбросила их! Ты думаешь, что решение принималось только на основании твоих слов? Нет, было множество других причин. Ты присутствовал… — Она неожиданно рассмеялась. — О нет! Самое смешное заключается в том, что ты должен был уменьшить нашу вину! — А?
   — Чтобы мы не барахтались в ней, как делаешь ты! И внезапно я все понял. Мы расхохотались!
   — Я еще никогда в жизни так не развлекался в постели! Я чувствую себя законченным подлецом!
   — Прекрасно! У тебя есть для этого еще один повод! — Она обхватила меня ногами. — Сделай что-нибудь извращенное.
   — Ладно. Где ты хранишь бойскаутов?
   — В холодильнике. На второй полке.
   — М-м. Мы будем спать сегодня?
   — Зимой отоспишься…

 

   У шлюхи одной с внешностью суки

   Вечно бурчало в голодном брюхе.

   Ее любовник Билл

   Ей мотоцикл купил,

   И теперь цикл трещит у нее в ухе.

ГАВАЙИ

   Гений — это перпетуум-мобиле.

Соломон Краткий

 
   — Ну уж, это совсем по-курортному… — запротестовал я.
   — Нас приглашает сам Форман, — настаивала Лиз. — Это большая честь.
   Я пожал плечами.
   — Хорошо. — И пошел за ней.
   В палатке у пляжа мы взяли напрокат велосипеды и покатили по оживленному бульвару к Даймонд-Хед. Кратер возвышался огромной зеленой стеной.
   Я поражался энергии Формана. За ним не угнаться. Я начал испытывать благодарность к светофорам.
   — Посмотрите, — показал он. — Это зоопарк Гонолулу. Вам стоит зайти туда как-нибудь. Там сохранилось целых три носорога, возможно последние на белом свете. Будет о чем рассказать внукам.
   Зажегся зеленый свет, и он снова рванул вперед. Я посмотрел на Лиз.
   — Мне казалось, он хочет поговорить со мной.
   — Он этого и хочет. — Она припустила за Форманом. Я пробормотал нечто непечатное и покатил за ними.
   Почему велосипеды? Почему нельзя поехать на машине? Я все еще не мог привыкнуть к гавайской погоде. Здесь либо жарко, либо влажно, либо то и другое сразу. Местные жители говорили, что сейчас дождливо не по сезону, но я не обращал внимания. Это звучало как еще одно оправдание.
   Мы проехали мимо каких-то домов, потом поднялись на холм и обогнули кратер, поднялись еще на один холм, проехали через туннель и оказались в широкой зеленой долине.
   Я остановился сразу у выезда из туннеля. И смотрел во все глаза.
   — Такого я еще никогда не видел.
   А потом понял, что видел. Много лет назад.
   Память перенесла меня в прошлое. Я просто забыл…
   Когда мне было девять лет, мать привела меня к своей подруге, одной китайской леди. Китаянка показала мне чашу. Она заставила меня сесть, потом положила ее мне на колени — мы держали чашу вдвоем — и велела заглянуть в нее. Внутри чаши оказался целый мир — маленькие домики из слоновой кости, маленькие нефритовые деревья, тонюсенькие ручейки из черного дерева, маленькие золотые человечки.
   — Это окно в рай, — объяснила китайская леди. — Ушло сто лет, чтобы сделать его. Четыре поколения одной семьи работали над чашей. Она очень ценная, но я держу ее не поэтому. Она очень красива. Это мой личный маленький мир.
   Я заглянул в чашу и почувствовал благоговейный трепет. Не мог оторвать глаз. Хотелось спуститься в нее и рассмотреть вблизи каждую рощицу, каждого человечка. Мне хотелось познакомиться с крошечными золотыми дамами под хрупкими золотыми зонтиками. Я хотел рассмотреть всех зверей и птиц из черного дерева в маленьком зеленом саду. Я хотел жить в этом прекрасном маленьком мире.
   Такое же чувство я испытывал сейчас, разглядывая кратер Даймонд-Хед.
   Это тоже был личный мир — чаша, огромная и в то же время крошечная. Здесь исчезало чувство пространства, чувство времени.
   Под нами расстилался сочный зеленый пейзаж, но не кукольный, как в китайской нефритовой чаше. Здесь он был дик. Прогибаясь, он убегал вдаль, но противоположная стена кратера все равно была слишком близко.
   Чаша казалась маленькой, но чем дольше ты смотрел в нее, тем больше она становилась. Ты мог кануть в этом мире, затеряться и никогда не вернуться обратно. Оттуда не хотелось возвращаться.
   Здесь можно было спрятать целый секретный мир.
   На самом деле Бог уже так и сделал.
   Отсюда зеленым одеялом долина простиралась в вечность. На одной ее стороне виднелось несколько маленьких домиков. Повсюду был густой лес — стелющийся, буйно-зеленый, пестреющий яркими цветками. Там под деревьями жили волшебные существа. Я это точно знал.
   Лунными ночами они выходили и танцевали вон на той просторной зеленой поляне, спрятанной от людских глаз.
   Стены кратера — кольцо обрывистых холмов — словно обнимали нас свысока и покровительственно.
   Небо сверкало, как бриллиантовое.
   Я застыл, не в силах отвести глаза. Я физически чувствовал его очарование, его запах, вкус. Воздух пахнул цветами, но около нас цветов не было.
   — Никогда не видел такого… — повторил я. Форман сказал: — Поэтому я и пригласил вас сюда. Готовы? Тогда поехали.
   Мы покатили вниз к центру кратера. Там стоял неизбежный в таких местах туалет.
   — Не хотите зайти? — спросил Форман.
   — Нет. Зачем?
   — Лучше зайдите. Потом такой возможности долго не будет.
   Я посмотрел на Лиз. Она в ответ пожала плечами. Мы последовали совету Формана. Когда я вышел оттуда, он запирал велосипеды на цепь. Я заметил: — Мне казалось, что замки остались в прошлом. Разве не вы утверждали, что теперь всем всего хватает?
   Он кивнул.
   — Но не все это есть на Гавайях. И частично то, что называется просветленностью, состоит в том, чтобы не заставлять других быть ничтожнее, чем они есть.
   — Можно бы и поехать. Он покачал головой.
   — Нет, нельзя. А вот и Лиз. Идите за мной.
   Он повел нас по тропинке через кусты. Я не переставал восхищаться здешней сочной растительностью. До сих пор мое знакомство с кратерами ограничивалось Уинслоу в Аризоне, а он был почти бесплоден. По дороге сюда я не знал, чего ждать от Даймонд-Хед, — но уж точно не этого маленького кусочка рая.
   Тропинка неожиданно свернула в сторону и вверх. Петляя, она взбегала по скалистой, заросшей деревьями стене. Здесь было темно и тенисто. Мы поднимались к вершине кратера. Я и не знал, что такое возможно. Но шел за Лиз и Форманом, особо не распространяясь. Меня не удивляло, зачем они привели меня сюда. Я уже знал. Это входило в курс терапии.
   Время от времени мы встречались с людьми, которые спускались вниз. Они улыбались и со знающим видом махали рукой. Они знали, что впереди. Они побывали там, а мы нет. По крайней мере, я.
   Так всегда повторялось с Лиз и Форманом: они знали, что ждет меня впереди, а я, похоже, нет.
   Мы вышли из кустарника и оказались высоко на склоне. Отсюда открывался остров. Вверх по зеленым склонам Оаху россыпью взбирались пригороды Гонолулу. Дома ярко сверкали в кристально-прозрачном воздухе.
   Тропинка вилась серпантином, пока не уперлась в дыру в горе.
   — Идемте, — пригласил нас Форман. — Сначала туннель, потом ступеньки. — Он вошел в пещеру.
   — Откуда он черпает свою энергию? — спросил я Лиз.
   — Он создает ее сам.
   Схватив за руку, Лиз увлекла меня в темноту. Пройти часть пути помогли перила.
   На какое-то время я абсолютно ослеп.
   Лиз. остановила меня, прижалась и нашла своими губами мои. Ее поцелуи были быстрыми и страстными.
   — Для чего это? — задохнулся я.
   — Чтобы не забывал.
   — Забывал что?
   — Как сильно я тебя люблю.
   — А как сильно ты меня любишь?
   — Увидишь.
   Когда мы вышли из туннеля, Форман поджидал нас.
   — Смотрите, — показал он.
   Мы стояли на нижней площадке бетонной лестницы. В ней было по меньшей мере тысяча ступенек. Во всяком случае, мне так показалось.
   — Хотите отдышаться перед подъемом?
   — Э…
   — Как у вас с сердцем?
   — Я еще молод.
   — Вы не будете им, когда подниметесь на вершину. Пойдемте. — Он бодро зашагал вверх.
   И оказался прав. На вершине я стал на тысячу лет старше.
   — Раньше здесь находился флотский наблюдательный пункт, — сказал Форман. — Ему больше ста лет. Сейчас осталась метеостанция. И место для пикников.
   Через четырехуровневый бетонный бункер мы выбрались на подвесной мостик…
   — Ой! — выдохнул я.
   — Вы находитесь на высоте двести тридцать три метра над уровнем моря, — сообщил Форман — Не похоже, что это вас волнует.
   Мостик огибал выступ скалы и заканчивался еще одним пролетом. На самом верху стояла маленькая бетонная фигурка человека, расположенная слишком высоко и слишком неустойчиво.
   — Я… э… Думаю, лучше мне зайти внутрь… И смотреть оттуда.
   — Хорошо, — согласился Форман и пошел вверх. Лиз поднялась следом за ним.
   Ни один из них даже не оглянулся.
   Проклятье!
   Я ведь и не подозревал, что страдаю боязнью высоты.
   Закрыв глаза, я стал подниматься по ступенькам и не открывал их, пока не достиг вершины.
   Они ждали меня.
   Расстелили одеяло. Лиз быстро накрыла на стол. Форман открыл бутылку шампанского. Пробка выстрелила в сторону Вайкики и, описав высокую дугу, полетела в зеленые заросли двумястами сорока метрами ниже.
   — Отличный выстрел, — прокомментировал я. Форман вручил мне стакан. Налил себе и Лиз.
   — Ты когда-нибудь был здесь?
   — Э… нет.
   — Потому мы и привели тебя сюда. Когда я был в твоем возрасте, ступенек и перил здесь было значительно меньше. Этот последний пролет, например, был тогда скалистым склоном. Забраться наверх было немного посложнее.
   Я оглянулся и вздрогнул.
   — Давайте немного посмотрим, — предложил Форман.
   — Мне кажется, отсюда можно видеть почти весь Оаху.
   — Ну, пожалуй. Смотрите, — показал он. — Вон государственная птичка Гавайев.
   — Все, что я вижу, — это старый тихоход «747».
   — Точно. Мы собрали все, что способно летать. Они проводят на земле столько времени, сколько необходимо для заправки и погрузки. Мы принимаем самолеты каждые тридцать секунд. Воздушные мосты соединяют нас с Сиэтлом, Портлендом, Сан-Франциско, Лос-Анджелесом и Сан-Диего. Мы перевозим столько жизненно важных органов из больного раком тела Соединенных Штатов, сколько можем. А также копируем хранилища памяти в Нью-Йорке, Денвере и Вашингтоне.
   Если вы посмотрите туда, — показал Форман, — то увидите, где заложены три новых искусственных острова. На будущий год появится цепочка из них длиной десять миль. Пока существует океанское течение, у нас будет электричество. А пока будет электричество, мы сможем выращивать новые морские купола и острова. Также закладывается плавучая взлетно-посадочная полоса для челночных операций, но это — на Мауи.
   — Как к этому относятся местные? — спросил я.
   — Одни негодуют, другие приветствуют. — Форман пожал плечами. — Никому не хочется жить в лагере беженцев, а штат имеет хорошие шансы превратиться именно в него. Мы стараемся, чтобы как можно больше людей перебралось в Австралию и Новую Зеландию, но многие не хотят уезжать так далеко. Ты бы захотел?
   — Я вообще не хочу отдавать Соединенные Штаты хторранам. Но отсюда мы можем отвоевать их обратно.
   — Угу. — Форман намазал паштет на печенье и положил в рот. — Так как насчет тебя?
   — Что насчет меня?
   — Что ты собираешься делать?
   — Разве мы уже не говорили на эту тему?
   — Да, и. возможно, поговорим еще. Ответ мог измениться. Что ты собираешься делать, Джим?
   — Вы знаете мой выбор. Я ненавижу червей. Я хочу их уничтожать.
   — Ну? И что?
   — Что вы имеете в виду под «ну и что»?
   — Я не говорил «ну и что?». Я сказал: «Ну? И что?» Это два разных предложения. Ну? Что дальше?
   — Не пойму я.
   — Хотеть уничтожать червей — далеко не все, Джим. Есть еще кое-что. Если бы ты хотел только убивать, и ничего больше, то этой беседы не было бы. Ты стал бы просто машиной для уничтожения. Мы бросали бы тебя на хторран, и ты убивал бы их. Но правда заключается в том, что ты больше не хочешь убивать, не так ли? У тебя возникли весьма серьезные вопросы по поводу того, что же в действительности происходит, верно? И стремление получить ответы гораздо сильнее желания просто убивать. Правильно?
   То, что он говорил, было правдой.
   — Правильно, — согласился я.
   Форман снова наполнил мой стакан шампанским. Налил и Лиз. Она слушала нас, не произнося ни слова. Форман спросил: — Кто ты?
   — Я — Джеймс Эдвард Маккарти.
   — Нет, ты не Маккарти. Это лишь имя, которым ты пользуешься для обозначения своего тела.
   — Хорошо, тогда я и есть это тело.
   — Нет, тело — просто тело, которым ты пользуешься.
   — Ладно, пусть я буду тем, кто пользуется этим телом.
   — Ну? Кто это? Кто ты такой?
   — Я — человек!
   — Да ну? А что такое человек? Я остановился.
   — Не понимаю, что вы хотите услышать?
   — Я хочу знать, кто ты, Джим.
   — Ладно, ни один из моих ответов не был достаточно хорош для вас.
   — Ни один из твоих ответов не говорит, кто ты в действительности. Ты все время говоришь, что ты — твое имя, или твое тело, или твой биологический вид. Ты и в самом деле только это?
   Я немного подумал, не понимая, куда он клонит. Потом ответил: — Я не знаю.
   — Вот это верно. Не знаешь. Ты не знаешь, кто ты на самом деле. И даже не знаешь, что ты этого не знаешь.
   — Я не знаю, — повторил я. — Этот разговор… какой-то глупый. Не могу понять, о чем мы вообще говорим. Все напоминает головоломку.
   — Это и есть головоломка, Джим. Для этого Господь и дал тебе голову. Ты не можешь играть в футбол без мяча, и в интеллектуальные игры нельзя играть без головы. Это все, на что она годится. Теперь разреши задать тебе следующий вопрос. Теперь, когда ты знаешь, что не знаешь, кто ты, что ты собираешься предпринять?
   — Не знаю.
   — Нет, знаешь.
   — Нет, не знаю.
   — Продолжая утверждать это, ты по-прежнему остаешься в неведении. Это сковывает тебя. Заставляет избегать ответственности.
   — Хорошо. Я думаю, мне полагается заявить, что следующий мой шаг — выяснить, кто я такой на самом деле. Вот только не знаю, как это сделать.
   — Я спрашиваю не об этом. Вопрос звучал по-другому. Ты когда-нибудь замечал, что большинство людей никогда не отвечают на вопрос, который им задали, пускаясь вместо этого в объяснения, почему они не отвечают?
   — К чему все это?
   — Лиз попросила включить тебя в следующий набор на модулирующую тренировку. Мне интересно, хочешь ли ты этого сам. Хочешь?
   — Не знаю. Форман улыбнулся.
   — Спасибо за откровенность. Цель тренировки — показать тебе твои операционные модусы, чтобы ты мог распознавать их и преодолевать.
   — Не могли бы вы перевести это на нормальный язык?
   — Все очень просто, Джим, правда. — Он почесал ухо. — Позволь объяснить это на примере. Ты знаешь, как удивить рыбу?
   — А? Нет! А как удивить рыбу?
   — Ты очень осторожно подходишь к аквариуму, хватаешь рыбу за хвост и поднимаешь в воздух, не очень высоко, но так, чтобы она увидела поверхность воды. Тут нужно быть очень внимательным, и если ты не упустишь момент, то заметишь, как у рыбы появится очень удивленное выражение.
   — Угу.
   Интересно, может ли он говорить без иронии?
   — Потом делай что хочешь, только не пускай ее в аквариум с рыбами, которые не испытали того же самого.
   — Почему?
   — Почему? Да потому, что бедная рыбка покажется им сумасшедшей. Она будет плавать и приставать к другим рыбам, говоря им: «Это — вода! Мы плаваем в воде!» А те будут стараться не смотреть ей в глаза и, отплывая в угол, говорить: «Бедняжка, она всегда была такой здравомыслящей, пока не начала толковать о какой-то воде». Вот так работает и наша тренировка.
   Мы хватаем тебя за хвост, выдергиваем из воды, а потом бросаем обратно. Знаешь, почему? Потому что нельзя держать рыбу без воды. Она умрет. Тренировка не подразумевает, что ты не сможешь потом плавать, Просто она позволит тебе видеть ту воду, в которой ты плаваешь. Это и есть так называемое операционное состояние, или модус. Тренировка поможет определить твои модусы. Сейчас ты не осознаешь большую их часть, поэтому они управляют тобой. Если ты познаешь их, то сможешь преодолевать и в большей степени отвечать за результаты своих действий в этом мире.
   Тренировка касается взаимоотношений человека с его собственной жизнью. Она учит высовываться на поверхность на достаточный срок, чтобы увидеть, в какой воде ты плаваешь. Находясь в ней, ты ее не видишь. Тренировка открывает нам нашу естественную способность совершать громадные прорывы. А большинство людей так и остаются под водой, Джим. Это возможность научиться летать.
   — Это мало что говорит мне.
   — Я знаю. Ответ тебя не удовлетворил. Но если бы ты его знал, то и нужды спрашивать не было бы. Я могу объяснять это целый день, и ты все равно не поймешь. — Он улыбнулся. — Что бы ты предпочел: самостоятельно натереть тело Лиз взбитыми сливками или выслушивать объяснения, как это надо делать?
   — Я понял. Между объяснением и собственным опытом есть разница. Мы проходили это в школе.
   — Да.
   — Я… я не думаю, что готов к этому.
   — Конечно не готов. Никто не готов. И тем не менее хочешь попробовать?
   Я задумался, не зная, что ответить. Ощущение было такое, будто мне снова приставили ко рту пистолет. Выбирай: жизнь или смерть?
   Но… я любил Лиз. И должен был сделать для нее что-нибудь. Я посмотрел на нее. Она в ответ успокаивающе улыбнулась. Я решился: — Да.
   — Нет, так не пойдет. — Форман взглянул на Лиз. — Еще рано, моя дорогая. Он не готов.
   Она кивнула: — Я вижу.
   — О чем вы?
   — Ты хочешь сделать это для Лиз, но я пока не знаю, хочешь ли ты это сделать для самого себя.
   На вершину Даймонд-Хед налетел порыв холодного бриза. Запахло морем. Я передернул плечами.
   — Вы правы. Для себя — не хочу. Форман кивнул.
   — Ну и не делай. Никто тебя не заставляет.
   — Да, конечно…
   Он посмотрел на меня и поднял бровь. Я взглянул на Лиз.
   — Прости меня, милая. Но я теперь не вполне человек. Есть вещи, о которых ты не знаешь. И никто не знает. Похоже, мне нельзя доверять.
   — Почему?
   — Потому что я ненормальный. Сумасшедший. Контуженый. Я сам не знаю, когда это началось. Может быть, у ренегатов, а может, в Семье. Вы знаете, что я расстрелял их?
   Форман кивнул. Лиз тоже. Форман сказал: — Должно быть, это было невероятно трудно.
   — Это было… легко. Мне понравилось. И… — У меня сжало горло. — Я испугался себя, Я любил их. Они были хорошими людьми. Были. Они изливали свою любовь на всех и вся. В буквальном смысле. Они даже нашли способ уживаться с червями. Они нашли ответ. Я боюсь, что Деландро и в самом деле оказался прав. Они и были будущим. Их путь мог стать единственно возможным путем для человека выжить на одной и той же планете с хторра-нами. Но, понимаете, это тоже не тот ответ. Он для меня неприемлем. Я совсем запутался. Единственная вещь, на которую я оказался способен, это ярость.
   Я посмотрел на Лиз.
   — Я люблю тебя, но с моей стороны нечестно позволять тебе любить меня. Ты заслуживаешь кого-нибудь получше. Бывают моменты, когда мне кажется, что я знаю степень своего безумия и могу контролировать себя. Но я не способен больше справляться с собой. Это как в том старом изречении Соломона Краткого: «Что нас сводит с ума — так это психопатическое стремление к здравомыслию».
   Форман засмеялся. Лиз тоже.
   — А? Что я такого сказал? — Я удивленно взглянул на них.
   — Нет, все нормально, — Форман поднял руку. — Только ты кое-чего не знаешь. Кто такой, по-твоему, Соломон Краткий?
   — Никогда над этим не задумывался. Наверное, просто какой-нибудь старый циничный ублюдок, который каждый день запускает в компьютерную сеть свои идиотские афоризмы.
   Лиз хихикнула. Форман сказал: — Значит, циничный, да? Что ж, с этим я спорить не буду, но, насколько мне известно, мои родители состояли в законном браке.
   — А? — И тут меня словно ударило. — Вы и есть Соломон Краткий?
   Форман улыбнулся: — Ты и половины не знаешь, Джим.
   — Ну и дела-а! — протянул я, не зная, что еще сказать. — Так это вас все цитируют?
   — В том-то и дело, — сказал Форман. — Я никогда не говорил, что не приношу никакой пользы. Но сейчас мы беседуем о тебе, а не обо мне. Мы говорим о модулирующей тренировке.
   Я посмотрел на остроконечные зеленые холмы Гавайев. Цвета здесь были такими яркими, что казались ненастоящими. Я оглянулся на Формана. Ветерок шевелил его белые волосы, поднимая их короной над его головой. Макушка у него была розовая и блестящая. Опять-таки это вопрос доверия.
   Это всегда вопрос доверия.
   В конце концов я ответил: — Я знаю, что такое тренировка, читал о ней. Она касается самореализации. Чтобы стать лучше, чем ты есть. Стать действительно человеком. Подняться на следующую ступеньку. Но я не в состоянии быть даже самим собой, не говоря уже о большем.
   Форман задумался.
   — Трудная проблема.
   — Ну… и как расценивать подобный ответ?
   — Как неудовлетворительный. Тебе известно, что все ответы неудовлетворительны? И всегда будут таковыми. Если ты жаждешь удовлетворения, то поищи его в другом месте. Ответы — это ответы. Точка. Нравятся они тебе или нет, не имеет никакого значения. Удовлетворение живет где-то еще.
   — Хорошо, тогда я не могу сделать этого, — сказал я.
   — Все правильно, — согласился он. — Ты исходишь из своей ограниченности, а это гарантирует поражение. — И добавил: — Плохо дело.
   Я встал.
   — Тогда, может быть, мы пойдем домой?
   — Ладно.
   — Черт побери! Разве вы не попытаетесь переубедить меня?
   — Нет, — бесстрастно сказал Форман. — Почему я? Ты сам отвечаешь за себя и уже понимаешь это. Если тебе хочется оставаться неудачником, это твое личное дело.
   — То же самое говорил Джейсон, — огрызнулся я. Форман кивнул: — Может быть, Джейсон был прав.
   — Нет, не был! Он был не прав! Я уверен! Не знаю почему — но уверен.
   — Тогда докажи, — спокойно предложил Форман. Я застыл.
   — Вы манипулируете мной.
   Он отрицательно покачал головой.
   Я с яростью смотрел на него. Хотелось ударить по бессмысленно ухмыляющейся физиономии. И Лиз тоже. Они загнали меня в угол.
   Форман оставался бесстрастным.
   — Спокойней, Джим. Это всего лишь пикник. Мы просто беседуем и не претендуем на большее. Лиз спросила меня, нельзя ли тебе пройти тренировку, но раз ты не хочешь, то и не надо. Кроме того, ты уже прошел ее.
   — Что?
   — Деландро был моим студентом десять лет назад. Одним из лучших. Я уверен, что ему удалось выяснить кое-что о хторранах. Все, что он говорил тебе — не сомневаюсь, — было правдой, как он ее понимал. Уверен, что Племя было местом всеохватывающей любви, независимо от того, как мы к этому относимся. Факты мне не нравятся, но за твоим рассказом стоит правда, иначе ни ты, ни мы с Лиз не волновались бы так, — Он пытался устроить мне промывание мозгов.