Страница:
Воздух был таким сладким, как будто я стоял посередине гигантского именинного пирога. Стебли были свечами, а все эти переливающиеся цвета — кондитерскими блестками на поверхности трехметрового слоя карамельной глазури. А под ним — нежнейшие, толстые, сладчайшие слои белого бисквита и в самой глубине шоколадная начинка…
Но добраться до нее ты сможешь только голым.
Надо снять с себя одежду и покататься по пирогу, пока не станешь сладким и сахарным, и потом, когда у тебя вырастет штопорообразное рыло, можно начинать копать…
Я хохотал, сбрасывая туфли, хихикал, стаскивая рубаху и белье. Мне предстояло приятное развлечение.
Да, я знал это розовое и голубое. Джейсон показывал их перед самым Откровением. А здесь целое поле апокалипсических растений, и все это принадлежит мне одному. Я не собирался встречать бога. Я собирался стать богом сам.
Солнце горело большой красной розой на жирном желтом небе. Все растения на вспухавшем поле пели. Я смеялся и бормотал. Скакал по полю и пел, Пока не остановился.
И уставился на гигантскую лепешку мягкого леденца.
Он был слишком велик, чтобы его съесть. Лучше уж жить в нем.
Не думаю, что черви станут возражать.
Леденцовый тотемный столб стоял перед входом, сахарный и мягкий. Он гласил: «Свободно. Для ознакомления пройти внутрь».
Мягкий леденец был очень славный.
Дверь была открыта, и я вошел внутрь.
Я знал, какая комната будет моей. И надеялся, что не опоздал к обеду. Черви будут беспокоиться. Я пошел вниз по тапиоковым туннелям.
Стены были покрыты великолепнейшим голубым мехом, какого я никогда не видел. Он свисал длинными бархатистыми нитями. Можно было вести по нему рукой, спускаясь вниз по спиральному ходу. Мех слегка покалывал, мерцая и звеня, как маленькие колокольчики. От прикосновения поднимались искрящиеся клубы феерической пудры. Почему я раньше не замечал этого? А если его не трогать, он радостно светился сам по себе.
Повсюду на стенах виднелись маслянистые наросты, мягкие и аппетитные на вид, но есть мне пока не хотелось. Две жирные краснобрюхие тысяченожки прошмыгнули мимо, что-то бормоча о своем брюхе. Я сказал им: «Привет», — но они были слишком заняты и не ответили. Прежде всего их заботило, как поскорее стать большими и толстыми.
Меня радовал вид кровеносных сосудов, пронизывающих леденец. Они разбухли от влажного красного сиропа, пахнущего тоже очень сладко. Это был, похоже, один из лучших леденцов на свете. Здесь имелось все.
Я надеялся, что понравлюсь червям и они разрешат мне остаться. Я мог бы рассказывать им леденцовые истории.
Черви были в большой камере левого желудочка. Я знал это, потому что туда вели все сосуды. Сейчас, по крайней мере. Позже они направятся к настоящей главной камере, расположенной гораздо глубже.
Внутри леденца было четыре червя. Они были прекрасны. Все в полосах. Рисунки ясные и чистые. Меня это радовало. Я любил определенность. Их бока переливались пронзительным оранжевым, нежным розовым и местами даже скорбным лиловым.
Я знал имена червей, хотя и не мог их выговорить, так что просто поздоровался как можно приветливее и стал вежливо ждать, когда меня заметят. Они общались. «Аристотель» был достаточно большим, хотя и не самым крупным. У червей всегда есть большой, который передает знания остальным, и быть большим означало быть не самым крупным, а самым опытным. У «Аристотеля» лилового на боках было больше всего.
«Вельзевул» только недавно стал самцом и пока еще надувался от гордости и красовался: его оранжевые полосы так и светились. Все остальные считали его прекрасным. «Аристотель» очень хотел спариться с ним. И «Горгулья» тоже; она переливалась розовым и оранжевым.
«Дельта» была еще слишком юной, чтобы иметь личность; она лишь несла яйца. Она хотела перекатиться на спину и щекотаться до тех пор, пока не станет жирной от яиц. Это было видно по ее полосам — самолюбивым и малиново-розовым.
Они танцевали.
Это был танец «пика неугомонности перед самым отдыхом». Они обвивались друг вокруг друга и расплетались, скользили, терлись и щекотались, отчего их мех искрился. Мне хотелось присоединиться к ним. Я хотел отрастить свой собственный розовый мех. Но с этим можно и подождать. Я знал, что в свое время он у меня вырастет, и тогда я смогу слиться с червями.
Они должны многому научить меня.
А я — их.
Они должны знать, чего им следует опасаться. Мир вне леденца по-прежнему оставался слишком жестоким, слишком диким и еще не разбуженным.
Они «отдыхали». Они «были связаны друг с другом». Они «пели».
«Песня» «включала» меня. Я чувствовал себя внутри «музыки». Я мог погружаться в нее, как в колодец, все глубже и глужбе, и по мере того как я делал это, я переставал быть собой и начинал быть«мною».
Я «обнимался».
Я «щекотался». Весь.
«Сливался».
— Пошли, Джимбо. — А?
— Я сказал — пошли. Пора идти.
Я сел, протирая глаза со сна. Мы по-прежнему находились в гнезде.
Он положил руку мне на плечо. Это напомнило историю в душе. Я поднялся на ноги. Было холодно.
— Где черви?
— Они ушли. А теперь и нам пора. Пошли. Мы узнали все, что нужно. Пошли отсюда.
— Что мы узнали?
— У тебя нет для этого слов. Пойдем. В его голосе звучало нетерпение.
— Я замерз.
— Знаю. Сюда. Через минуту станет теплее.
Он схватил меня и подтолкнул к туннелю. Я покачнулся и упал, он выругался и помог мне подняться.
— Прости.
— Иди сам. Я не могу делать это за тебя. Ты должен помочь мне. — Он поднырнул под мою руку и обхватил меня за спину. — Обопрись, Почти волоком он потащил меня вверх по туннелю. Мы оба были голые. Почему? В наготе что-то было.. .
Теперь гнездо казалось гораздо темнее, словно кто-то выключил свет. Вены больше не пульсировали. Оно умирает? Или его просто выключили?
На улице небо было черным, а земля яркой. Звезды были розовыми. Солнце — холодным. Облака — сплошными. Они клубились и наползали друг на друга — тяжелая крышка мира.
— Где мы?
— Ты просто иди, Джимбо. Это очень важно. Просто продолжай идти.
Все растения стали плоскими и примятыми. Умирая, они светились, словно горели изнутри. Вверх плыли тени. Поднималась пыль и уносилась прочь. Наши глаза тоже светились. Но добрых духов я больше не видел.
— Спокойней, парень. Закрой глаза, если это помогает.
— Я хочу вернуться обратно, спать.
— Через минуту ты ляжешь. Но сперва дело.
— Кто ты?
— Джим, мальчик, ты меня знаешь. Я — это ты. Ты — это я. Мы — это мы. А сейчас просто иди, не останавливайся, и я научу тебя сгорать от любви.
— Угу. Ты не можешь. Ты говорил, что этому нельзя научить.
— Я лгал.
Я споткнулся и упал. Земля была очень твердая. Я решил немного отдохнуть. Встать можно и потом.
— Джим, пошли, вставай!
— Потом. Мне надо немного поспать.
— Нет, Джим. Сейчас!
— Маки! — кудахтал кто-то надо мной. — Маки. Я раздраженно открыл глаза.
— Что? Неужели мы так близко от Изумрудного города? У меня же нет серебряных башмачков. Оставь меня одного. Это совсем другая история. Почему старая сука пристает ко мне?
— Потому что ты урод, и твоя мать смешно тебя раздевает. Ладно, Джим, пошли дальше. Держись за мою руку.
Шагни на свет, шагни из темноты — ты же знаешь, как это делается. Одну ногу ставишь перед другой.
— Я больше не хочу быть сумасшедшим, — сказал я. — Лучше уж я буду мертвым. Лучше я буду Тедом. Пусть меня лучше ведут…
— Хорошо, я поведу тебя. — Он потянул меня за руку. — Пошли, я буду Питером Пэном, а ты — одним из потерявшихся мальчиков…
— Мы можем летать?
— Да, мы можем летать.
— Правда? Мы действительно можем летать? — Да.
— Тогда незачем идти пешком. Давай полетим…
— Тебе придется сконцентрироваться.
— Я это сделаю. Я хочу лететь.
— Подними руки. Держись покрепче за меня. Давай вверх, выше, выше…
— Ты Супермен?[11]
— Я — тот, в ком ты нуждаешься. Тот, кого ты хочешь видеть во мне.
— Мы летим?
— Посмотри вниз.
Я посмотрел. Мы легко поднимались вверх — над полем, над гнездом, над моим фургоном… Я захихикал.
— Хорошо, Джим, мальчик. Это действительно хорошо. Продолжай подниматься. Еще немного.
— Какая это трудная работа — летать.
— Я предупреждал, что придется сконцентрироваться. Давай, помаши руками. И ногами тоже подвигай. Вот так, словно идешь.
Мы поплыли. Свечение земли было отражением нашего собственного сияния. Фургон, казалось, таял. Мы погружались навстречу ему.
— Я больше не могу, — прошептал я.
— Все в порядке, мы уже почти на месте. Теперь выпусти шасси для мягкой посадки, и ты будешь просто молодцом.
— И надо убрать столики и поднять спинки сидений, — добавил я.
Мы ударились о землю у самой дверцы фургона. Я отодвинул ее в сторону и упал верхней частью туловища внутрь. Он затащил мои ноги. Мы задвинули дверь, поднялись, шагнули, покачнулись и упали на койку, обвили друг друга руками и прижались друг к другу так (сильно, как только могли, в то время как ночь снаружи ревела сладострастными пурпурными звуками.
От него так приятно пахло.
Меня разбудил яркий солнечный свет, бивший прямо в глаза.
Я лежал поверх измятого одеяла на полу фургона. Рядом никого не было.
Теплые солнечные лучи косо падали сквозь лобовое стекло.
Я сел. Голый. Кожа была какой-то маслянистой, а в голове ощущалась странная легкость. Она не кружилась, но я будто висел в воздухе, скорее парил в двух дюймах от пола, чем сидел на нем.
Я протер глаза и оглянулся вокруг в поисках… как его звали? Но он уже ушел. Даже не поцеловал меня на прощанье.
Что за?..
Кое-что я помнил.
Леденец. Гнездо. Светящийся голубой мех на стенах. Червей. Их «имена». «Песню». А потом… Я не мог отчетливо вспомнить.
Потом кто-то подошел, поднял меня и вывел из гнезда. Это я помнил. Мы шли к Изумрудному городу. А потом прилетели обратно к фургону. Это я помнил лучше всего. А потом мы занялись любовью.
Я и в самом деле сумасшедший.
Мои галлюцинации были реальнее, чем сама реальность.
Я вылез из фургона и нагишом принялся рыскать вокруг, изучая следы на земле. Все отпечатки были моими. Единственные следы протекторов принадлежали моему автобусу.
Нет.
Это глупо.
Он существовал на самом деле. Галлюцинации не бывают такими напряженными. Такими чертовски напряженными! Мы занимались любовью. Я помнил чувство и запах слишком четко.
Могло ли это произойти в моей голове? Бывают ли иллюзии столь реалистичными?
Все это… очень непонятно.
Дерьмо!
Я подобрал то немногое из одежды, что смог найти, и забросил в фургон. Потом натянул комбинезон и тапочки и задумался, что делать дальше.
— По-прежнему существует возможность убить себя, — предположил я.
— Не-а, — заметил опять же я. — Сегодня это звучит уже не так забавно, как вчера.
— Гм… — хмыкнул я.
Это было интересно. Я больше не чувствовал себя сумасшедшим. У меня были потрясающие галлюцинации, но, по крайней мере, не безумие.
В действительности я вроде бы снова стал самим собой. Не так уж плохо, честное слово.
Я мог вспомнить Семью. Мог вспомнить все, но это находилось по другую сторону стены и больше не причиняло боли. Теперь я видел все отчетливо, но ничего не чувствовал.
То, что я ощущал вместо этого, было… раной.
Я осторожно потер шею. Болело все тело. Откуда у меня ссадины и ушибы? Получил ли я их в порыве страсти или просто свалился с холма? Это не имело значения. Самое поразительное заключалось в том, что, несмотря на физическую боль, я чувствовал себя удивительно хорошо. Так всегда бывает после хорошего секса с любимым человеком.
Даже если все пригрезилось.
Я начал смеяться.
Чем бы ни была эта розовая штука, она останется со мной надолго. Повидимому, я буду ухмыляться всю дорогу до Колорадо. Может, мне стоит захватить немного с собой?
Нет.
В этом было что-то не то. Искушение.
Спрятаться в мире галлюцинаций слишком просто. А если они столь прекрасны, как мои, это опасная ошибка. Всего лишь иллюзия бегства от реальности.
Пробравшись к водительскому креслу, я включил все системы. Сигнальные огни сплошь зеленые. Отлично. Значит, прошлой ночью я не натворил никаких глупостей. Я включил подогрев кофе — эта бурда хоть отдаленно, но напоминала кофе — и брикета пайка и стал ждать.
В конце концов я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вывести фургон на шоссе и включить автопилот.
Я почти не видел, где мы ехали.
Мой мозг по-прежнему пытался постичь непостижимое.
Из любопытства я включил бортовой журнал и прокрутил вчерашнюю запись. Сенсоры на двигающиеся предметы включались всего два раза. На первой записи я голый в одиночестве скакал по холму.
По крайней мере, выглядел я довольным.
Вторая запись продемонстрировала, как я, шатаясь, возвращаюсь назад, тоже один. Я походил на зомби, вздрагивал и вертелся так, как будто меня дергали за нитки.
Ладно, все встало на свои места.
Либо эта розовая штука — потрясающий галлюциноген, либо я — сумасшедший лунатик.
Либо то и другое вместе.
Не важно. Это сделало меня слишком сумасшедшим, чтобы умереть. Я должен идти дальше.
Запищал радар.
На экране высветилось: «Вертолет на 6:00». Я потянулся и нажал на кнопку Ш, запрашивая опознавательные знаки.
Экран сообщил: «Ответ негативный».
Я снова нажал на кнопку.
На этот раз экран высветил: «Хью Валькирия 111». Модификация «Стелс». Потом прибавил: «С эмблемой Соединенных Штатов».
— Угу. Как раз это теперь ничего не значит. — Не отрывая глаз от дороги, я еще раз нажал на кнопку.
Экран предупредил: «Вертолет хорошо вооружен».
Я нажал на другую клавишу, и экран очистился, чтобы показать саму вертушку. Изображение слегка дрожало из-за движения фургона, но потом включился логический блок компьютера, на экране возникла четкая картинка, сменяющаяся с интервалом четыре секунды. На носу вертолета кто-то нарисовал хищную улыбку.
— Ладно, кем бы ты ни была, я не собираюсь с тобой тягаться. В тебе достаточно артиллерии, чтобы сровнять с землей Детройт.
Вертушка несла полный боекомплект, напоминая взбешенную гарпию.
Но тем не менее я привел в боевую готовность лазерные пушки и зенитные ракеты.
Компьютер мягко заметил: — Нас сканируют. Сообщить позывные?
— Не волнуйся. Либо они знают, кто мы такие, либо им все равно. — Потом я добавил: — А может быть, они просто не поверят нашим позывным, точно так же, как мы не поверим им. Но в любом случае — спасибо, — Пожалуйста.
Я снова взглянул на экран. Теперь вертушка могла оказаться над нами в любой момент. Я отпустил руль.
— Возьми управление!
И встал со своего сиденья. Компьютер взял машину на себя. Я устроился у турели.
— Подготовь арсенал. Жди противобомбового маневра.
Вертушка с ревом пронеслась над самой головой, прежде чем я закончил пристегивать ремни.
Она прошла прямо над деревьями. Я мог пересчитать направляющие под ее брюхом. Даже прочесть цифры номеров на оперении ракет.
— Ч-черт!
Вертолет прогудел, как сирена, проклекотал, как ястреб! Фургон качнуло от воздушной волны. Грохот был как в мусоропроводе.
Вертушка снова пошла вверх и, разворачиваясь на обратный курс, спланировала, пока пилот определял положение. По тому, как вертушка начала пикировать на фургон, я понял, что пилот снова поймал меня.
— Включай помехи! — завопил я.
Вертушка снова пошла на бреющем, завывая, как банши. В какой-то момент я решил, что она врежется в нас, и зажал уши руками, но она проскочила мимо, пошла вверх, и… дорога позади фургона вздыбилась со страшным грохотом! Воздух стал красным! От взрывной волны фургон пошел юзом! Компьютер снова перехватил управление, и мы нырнули за крутой поворот, прикрытый скалой. Шины взвизгнули. У меня хватило времени оглянуться и увидеть огненный шар. Он был размером с ангар, с дирижабль, с гору и все продолжал разрастаться вширь и ввысь! Что за чудо? Боевая головка этой штуковины, должно быть, содержала фосфор. Яркие огненные полосы все еще высверкивали из ядра, поджигая окрестные деревья.
— Прямо-таки замечательное дерьмо!
— Ракеты поймали цель, — доложил компьютер. — Открыть ответный огонь?
— Нет! — закричал я и ударил по кнопкам, поставив все вооружение на предохранители, прежде чем вывалился из турели. Потом я пробрался обратно на водительское место. — Беру управление на себя.
— Не советую, — предупредил компьютер. — У вас замедленная реакция.
— Прекрати!
Я привстал на педали тормоза при очередном повороте, а потом мы покатили с холма по длинному прямому отрезку шоссе. Я слышал рев настигающего нас вертолета. Потом он прошел над машиной и снова начал набирать высоту. От его брюха что-то отделилось.
Я успел зажмуриться, когда раздался взрыв, но даже сквозь веки меня ослепило. Я ощутил жар. Фургон под-, няло на воздух взрывной волной. Всем телом я почувствовал, как охнули шасси, когда мы шлепнулись обратно, на землю и со скрежетом отлетели назад. Колеса заклинило.
В автобусе звенели все сигналы тревоги. Выли все до единой сирены. Пищали все кнопки. Мигали все экраны.
— Докладываю о повреждениях, — произнес компьютер. — Докладываю о повреждениях, — повторил он. — Докладываю о повреждениях. Докладываю о повреждениях…
Все это я слышал как бы издалека, с расстояния тысячи миль. Шум в ушах не прекращался. Я конвульсивно разевал рот, но не мог сглотнуть. Меня тошнило.
Потом послышался голос компьютера: — Включилось автоматическое управление!
И фургон накренился. Удивительно! Машина работала! Мы ехали задним ходом. Прочь от распухающего огненного шара.
Я проморгался сквозь слезы и вытер лицо рукавом. Похоже, лобовое стекло оплавилось и даже немного вдавилось внутрь.
Фургон по-прежнему ехал задним ходом; он вздрогнул, обо что-то ударившись. И остановился. Поколебался. Потом поехал вперед. Навстречу огню!
Я в панике ударил по клавише и заорал: — Все остановить!
Фургон резко затормозил. Под днищем громыхнуло, зашипело, машина вздохнула и затихла. Я слышал, как стучит мое сердце. Практически упав с сиденья, я открыл дверцу и вывалился на землю, хватая ртом воздух.
Вертушка в этот момент садилась на шоссе метрах в двадцати от меня, лопасти ее винтов медленно рассекали воздух.
Мне хотелось вышибить дух из этого аса — и я это сделаю, как только поднимусь с карачек.
Люк небесной птички распахнулся, и аккуратная фигурка в летном комбинезоне спрыгнула на землю.
— С тобой все в порядке?
Она бежала ко мне с санитарной сумкой первой помощи.
— Нет, не все! — отрезал я, жалея, что нет ремня с кобурой.
— Где болит?
— Я не могу вздохнуть! — прохрипел я. — Не могу видеть! Слышать! Не могу пошевелиться…
Я начал было подниматься, но она нежно толкнула меня в грудь, уложив назад. Потом прикоснулась шприцем к моей руке. Он тихо прожужжал.
— Что это такое?
— Для профилактики. — Приподняв мне веко, она посмотрела на мой зрачок. — С тобой все в порядке. Полежи еще минуту. В автобусе кто-нибудь есть?
Она уже шла к нему, по дороге вынимая пистолет из кобуры — на всякий случай.
Она исчезла в машине, потом появилась оттуда уже с пистолетом в кобуре, картриджем бортового журнала и моей дорожной сумкой.
— Дойдешь сам?
Колени все еще подгибались, но я решил попробовать. Голова немного кружилась.
— Подождите минутку!
— Джим! Перестать прикидываться ослом! — Она подняла забрало шлема.
— Лиз!
— Для тебя полковник Тирелли! — Она была зла. Ее лицо горело. — Ты пока еще офицер Специальных Сил! США, не забыл?
— Я умер. Меня демобилизовали.
— Демобилизоваться нельзя. Это работа на всю жизнь. Тебя снова призвали из запаса…
— Черта лысого призвали!
— … на службу или в подразделение по сжиганию червей, — закончила она. — Так или иначе, я прилетела тобой. Твое дело закрыто. Это не подлежит обсуждению Я не собираюсь возвращаться с пустыми руками.
Я потянулся и отобрал у нее сумку.
— Подожди минуту. Он должен быть где-то здесь. Ах, вот.
Я вытащил из сумки свой собственный пистолет и на-правил его в живот Лиз. Она даже не моргнула.
— Полковник, вы — прекрасная женщина. Отзывчивая. Почему бы вам не сесть обратно в свою птичку и не улететь по-хорошему? И мы оба забудем обо всем, здесь произошло. Договорились?
Она набрала воздуха. Потом спокойно заметила: — Мило, Джим. Очень мило.
— Я не шучу! — Я помахал пистолетом. Мне самому хотелось бы знать, шучу я или нет.
— Далеко ты не уйдешь.
— А это уж как повезет!
— Я взорвала дорогу. У тебя осталось, наверное, с четверть мили бетона между двумя воронками. Кстати, они будут гореть еще трое суток.
— Тогда пойду пешком! Все равно мне будет лучше!
Это прозвучало глупо. Я заткнул пистолет за пояс, подхватил сумку и пошел мимо Лиз.
— Джим, тебе стоит выслушать одну вещь…
— Меня это не интересует, — бросил я на ходу. Ноги болели, но я не собирался показывать ей этого.
Из-за деревьев послышался пурпурный щебет. Где-то совсем рядом. Слишком громко.
— Это из-за взрывов, — объяснила Лиз. — Они пришли посмотреть, не остались ли тела.
— Вот уж не думал, что черви питаются мертвечиной.
— Теперь питаются. Они демонстрируют целый набор новых поведенческих реакций. — И Лиз добавила: — Я думала, что тебе будет интересно узнать об этом.
— Нет, — упрямо сказал я. — Неинтересно.
Из леса снова донесся щебет. Он приближался. В фургоне остался огнемет. Успею ли я?
— Лучше давай к вертушке, — предложила Лиз, но не сдвинулась с места, поджидая меня.
Я посмотрел на вертушку, на нее, на фургон, на столб дыма впереди и точно такой столб позади нас. Посмотрел на лес.
— Дерьмо! Что я больше всего ценю в Спецсилах, так это богатый выбор.
И мы побежали к вертушке.
Лиз схватила у меня сумку и швырнула ее в люк, потом подсадила меня. Я упал в первое попавшееся кресло.
Лиз даже не подождала, пока люк закроется до конца. Мы резко оторвались от земли в тот самый момент, когда первый червь появился из-за деревьев. Лиз перегнулась над приборной доской, чтобы посмотреть вниз. Следом за первым появились еще два. Они уселись на хвосты и, размахивая клешнями, тянулись к нам.
— Просто как дети, — заметила Лиз и прикоснулась к кнопке на приборной доске. Что-то трахнуло — и земля под нами окрасилась в алый цвет.
Лиз развернула вертушку, нацелившись носом на фургон. Мы висели в воздухе, как большой вопросительный знак.
— Ты все оттуда забрал?
— Да, а в чем дело?
— Я собираюсь подорвать его. Хочешь посмотреть? Я с трудом поднялся на ноги.
— Зачем?
— Там слишком много оружия, чтобы бросать его. — Она проверяла что-то на приборной доске. — Ты ведь путешествовал не налегке, не так ли? Думаю, тебя учили-достаточно хорошо.
Она дотронулась до красной кнопки. Фургон взорвался, как будто был начинен динамитом. Затем последовала серия более мелких взрывов.
— Твое оружие, — заметила Лиз, бросила вертушку в сторону, набрала высоту и повернула на запад.
— Эй! Я думал, мы направляемся в Денвер!
— Туда! Только сначала я хочу кое-что тебе показать. — Она похлопала по креслу рядом с собой.
Я осторожно опустил себя в него. Она что-то вызывала на главный экран, расположенный так, чтобы его одинаково хорошо видели и командир, и второй пилот.
— Вот смотри, — сказала Лиз; на экране появилась карта местности. — Мы здесь… Красным отмечено место, где мы оставили фургон. Разобрался? Отлично. — Она дотронулась до низа экрана, и масштаб начал уменьшаться, захватывая окружающую территорию. Первоначальная карта осталась более светлым квадратиком в центре экрана, съеживаясь по мере того, как обзорная картина расширялась. Когда это закончилось, Лиз сказала: — Теперь видно еще четыреста километров. Хочешь посмотреть, какова степень заражения?
Но добраться до нее ты сможешь только голым.
Надо снять с себя одежду и покататься по пирогу, пока не станешь сладким и сахарным, и потом, когда у тебя вырастет штопорообразное рыло, можно начинать копать…
Я хохотал, сбрасывая туфли, хихикал, стаскивая рубаху и белье. Мне предстояло приятное развлечение.
Да, я знал это розовое и голубое. Джейсон показывал их перед самым Откровением. А здесь целое поле апокалипсических растений, и все это принадлежит мне одному. Я не собирался встречать бога. Я собирался стать богом сам.
Солнце горело большой красной розой на жирном желтом небе. Все растения на вспухавшем поле пели. Я смеялся и бормотал. Скакал по полю и пел, Пока не остановился.
И уставился на гигантскую лепешку мягкого леденца.
Он был слишком велик, чтобы его съесть. Лучше уж жить в нем.
Не думаю, что черви станут возражать.
Леденцовый тотемный столб стоял перед входом, сахарный и мягкий. Он гласил: «Свободно. Для ознакомления пройти внутрь».
Знаете, почему такой странный Вальтер?
Ошибся немного небесный бухгалтер.
Пенис такого большого размера
Выдала парню богиня Венера,
А мать-природа — то, на чем носят бюстгальтер.
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Как Злая Волшебница Запада принимает ванну?
Соломон Краткий
Мягкий леденец был очень славный.
Дверь была открыта, и я вошел внутрь.
Я знал, какая комната будет моей. И надеялся, что не опоздал к обеду. Черви будут беспокоиться. Я пошел вниз по тапиоковым туннелям.
Стены были покрыты великолепнейшим голубым мехом, какого я никогда не видел. Он свисал длинными бархатистыми нитями. Можно было вести по нему рукой, спускаясь вниз по спиральному ходу. Мех слегка покалывал, мерцая и звеня, как маленькие колокольчики. От прикосновения поднимались искрящиеся клубы феерической пудры. Почему я раньше не замечал этого? А если его не трогать, он радостно светился сам по себе.
Повсюду на стенах виднелись маслянистые наросты, мягкие и аппетитные на вид, но есть мне пока не хотелось. Две жирные краснобрюхие тысяченожки прошмыгнули мимо, что-то бормоча о своем брюхе. Я сказал им: «Привет», — но они были слишком заняты и не ответили. Прежде всего их заботило, как поскорее стать большими и толстыми.
Меня радовал вид кровеносных сосудов, пронизывающих леденец. Они разбухли от влажного красного сиропа, пахнущего тоже очень сладко. Это был, похоже, один из лучших леденцов на свете. Здесь имелось все.
Я надеялся, что понравлюсь червям и они разрешат мне остаться. Я мог бы рассказывать им леденцовые истории.
Черви были в большой камере левого желудочка. Я знал это, потому что туда вели все сосуды. Сейчас, по крайней мере. Позже они направятся к настоящей главной камере, расположенной гораздо глубже.
Внутри леденца было четыре червя. Они были прекрасны. Все в полосах. Рисунки ясные и чистые. Меня это радовало. Я любил определенность. Их бока переливались пронзительным оранжевым, нежным розовым и местами даже скорбным лиловым.
Я знал имена червей, хотя и не мог их выговорить, так что просто поздоровался как можно приветливее и стал вежливо ждать, когда меня заметят. Они общались. «Аристотель» был достаточно большим, хотя и не самым крупным. У червей всегда есть большой, который передает знания остальным, и быть большим означало быть не самым крупным, а самым опытным. У «Аристотеля» лилового на боках было больше всего.
«Вельзевул» только недавно стал самцом и пока еще надувался от гордости и красовался: его оранжевые полосы так и светились. Все остальные считали его прекрасным. «Аристотель» очень хотел спариться с ним. И «Горгулья» тоже; она переливалась розовым и оранжевым.
«Дельта» была еще слишком юной, чтобы иметь личность; она лишь несла яйца. Она хотела перекатиться на спину и щекотаться до тех пор, пока не станет жирной от яиц. Это было видно по ее полосам — самолюбивым и малиново-розовым.
Они танцевали.
Это был танец «пика неугомонности перед самым отдыхом». Они обвивались друг вокруг друга и расплетались, скользили, терлись и щекотались, отчего их мех искрился. Мне хотелось присоединиться к ним. Я хотел отрастить свой собственный розовый мех. Но с этим можно и подождать. Я знал, что в свое время он у меня вырастет, и тогда я смогу слиться с червями.
Они должны многому научить меня.
А я — их.
Они должны знать, чего им следует опасаться. Мир вне леденца по-прежнему оставался слишком жестоким, слишком диким и еще не разбуженным.
Они «отдыхали». Они «были связаны друг с другом». Они «пели».
«Песня» «включала» меня. Я чувствовал себя внутри «музыки». Я мог погружаться в нее, как в колодец, все глубже и глужбе, и по мере того как я делал это, я переставал быть собой и начинал быть«мною».
Я «обнимался».
Я «щекотался». Весь.
«Сливался».
— Пошли, Джимбо. — А?
— Я сказал — пошли. Пора идти.
Я сел, протирая глаза со сна. Мы по-прежнему находились в гнезде.
Он положил руку мне на плечо. Это напомнило историю в душе. Я поднялся на ноги. Было холодно.
— Где черви?
— Они ушли. А теперь и нам пора. Пошли. Мы узнали все, что нужно. Пошли отсюда.
— Что мы узнали?
— У тебя нет для этого слов. Пойдем. В его голосе звучало нетерпение.
— Я замерз.
— Знаю. Сюда. Через минуту станет теплее.
Он схватил меня и подтолкнул к туннелю. Я покачнулся и упал, он выругался и помог мне подняться.
— Прости.
— Иди сам. Я не могу делать это за тебя. Ты должен помочь мне. — Он поднырнул под мою руку и обхватил меня за спину. — Обопрись, Почти волоком он потащил меня вверх по туннелю. Мы оба были голые. Почему? В наготе что-то было.. .
Теперь гнездо казалось гораздо темнее, словно кто-то выключил свет. Вены больше не пульсировали. Оно умирает? Или его просто выключили?
На улице небо было черным, а земля яркой. Звезды были розовыми. Солнце — холодным. Облака — сплошными. Они клубились и наползали друг на друга — тяжелая крышка мира.
— Где мы?
— Ты просто иди, Джимбо. Это очень важно. Просто продолжай идти.
Все растения стали плоскими и примятыми. Умирая, они светились, словно горели изнутри. Вверх плыли тени. Поднималась пыль и уносилась прочь. Наши глаза тоже светились. Но добрых духов я больше не видел.
— Спокойней, парень. Закрой глаза, если это помогает.
— Я хочу вернуться обратно, спать.
— Через минуту ты ляжешь. Но сперва дело.
— Кто ты?
— Джим, мальчик, ты меня знаешь. Я — это ты. Ты — это я. Мы — это мы. А сейчас просто иди, не останавливайся, и я научу тебя сгорать от любви.
— Угу. Ты не можешь. Ты говорил, что этому нельзя научить.
— Я лгал.
Я споткнулся и упал. Земля была очень твердая. Я решил немного отдохнуть. Встать можно и потом.
— Джим, пошли, вставай!
— Потом. Мне надо немного поспать.
— Нет, Джим. Сейчас!
— Маки! — кудахтал кто-то надо мной. — Маки. Я раздраженно открыл глаза.
— Что? Неужели мы так близко от Изумрудного города? У меня же нет серебряных башмачков. Оставь меня одного. Это совсем другая история. Почему старая сука пристает ко мне?
— Потому что ты урод, и твоя мать смешно тебя раздевает. Ладно, Джим, пошли дальше. Держись за мою руку.
Шагни на свет, шагни из темноты — ты же знаешь, как это делается. Одну ногу ставишь перед другой.
— Я больше не хочу быть сумасшедшим, — сказал я. — Лучше уж я буду мертвым. Лучше я буду Тедом. Пусть меня лучше ведут…
— Хорошо, я поведу тебя. — Он потянул меня за руку. — Пошли, я буду Питером Пэном, а ты — одним из потерявшихся мальчиков…
— Мы можем летать?
— Да, мы можем летать.
— Правда? Мы действительно можем летать? — Да.
— Тогда незачем идти пешком. Давай полетим…
— Тебе придется сконцентрироваться.
— Я это сделаю. Я хочу лететь.
— Подними руки. Держись покрепче за меня. Давай вверх, выше, выше…
— Ты Супермен?[11]
— Я — тот, в ком ты нуждаешься. Тот, кого ты хочешь видеть во мне.
— Мы летим?
— Посмотри вниз.
Я посмотрел. Мы легко поднимались вверх — над полем, над гнездом, над моим фургоном… Я захихикал.
— Хорошо, Джим, мальчик. Это действительно хорошо. Продолжай подниматься. Еще немного.
— Какая это трудная работа — летать.
— Я предупреждал, что придется сконцентрироваться. Давай, помаши руками. И ногами тоже подвигай. Вот так, словно идешь.
Мы поплыли. Свечение земли было отражением нашего собственного сияния. Фургон, казалось, таял. Мы погружались навстречу ему.
— Я больше не могу, — прошептал я.
— Все в порядке, мы уже почти на месте. Теперь выпусти шасси для мягкой посадки, и ты будешь просто молодцом.
— И надо убрать столики и поднять спинки сидений, — добавил я.
Мы ударились о землю у самой дверцы фургона. Я отодвинул ее в сторону и упал верхней частью туловища внутрь. Он затащил мои ноги. Мы задвинули дверь, поднялись, шагнули, покачнулись и упали на койку, обвили друг друга руками и прижались друг к другу так (сильно, как только могли, в то время как ночь снаружи ревела сладострастными пурпурными звуками.
От него так приятно пахло.
А потом показали скотоложца Бобби
В передане «Отгадай его хобби».
Все сразу решили,
Что живет он с шиншиллой.
Только не поняли, почему он мышей не ловит.
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
Свет обычно дают снова в тот самый момент, когда наконец находишь фонарик.
Соломон Краткий
Меня разбудил яркий солнечный свет, бивший прямо в глаза.
Я лежал поверх измятого одеяла на полу фургона. Рядом никого не было.
Теплые солнечные лучи косо падали сквозь лобовое стекло.
Я сел. Голый. Кожа была какой-то маслянистой, а в голове ощущалась странная легкость. Она не кружилась, но я будто висел в воздухе, скорее парил в двух дюймах от пола, чем сидел на нем.
Я протер глаза и оглянулся вокруг в поисках… как его звали? Но он уже ушел. Даже не поцеловал меня на прощанье.
Что за?..
Кое-что я помнил.
Леденец. Гнездо. Светящийся голубой мех на стенах. Червей. Их «имена». «Песню». А потом… Я не мог отчетливо вспомнить.
Потом кто-то подошел, поднял меня и вывел из гнезда. Это я помнил. Мы шли к Изумрудному городу. А потом прилетели обратно к фургону. Это я помнил лучше всего. А потом мы занялись любовью.
Я и в самом деле сумасшедший.
Мои галлюцинации были реальнее, чем сама реальность.
Я вылез из фургона и нагишом принялся рыскать вокруг, изучая следы на земле. Все отпечатки были моими. Единственные следы протекторов принадлежали моему автобусу.
Нет.
Это глупо.
Он существовал на самом деле. Галлюцинации не бывают такими напряженными. Такими чертовски напряженными! Мы занимались любовью. Я помнил чувство и запах слишком четко.
Могло ли это произойти в моей голове? Бывают ли иллюзии столь реалистичными?
Все это… очень непонятно.
Дерьмо!
Я подобрал то немногое из одежды, что смог найти, и забросил в фургон. Потом натянул комбинезон и тапочки и задумался, что делать дальше.
— По-прежнему существует возможность убить себя, — предположил я.
— Не-а, — заметил опять же я. — Сегодня это звучит уже не так забавно, как вчера.
— Гм… — хмыкнул я.
Это было интересно. Я больше не чувствовал себя сумасшедшим. У меня были потрясающие галлюцинации, но, по крайней мере, не безумие.
В действительности я вроде бы снова стал самим собой. Не так уж плохо, честное слово.
Я мог вспомнить Семью. Мог вспомнить все, но это находилось по другую сторону стены и больше не причиняло боли. Теперь я видел все отчетливо, но ничего не чувствовал.
То, что я ощущал вместо этого, было… раной.
Я осторожно потер шею. Болело все тело. Откуда у меня ссадины и ушибы? Получил ли я их в порыве страсти или просто свалился с холма? Это не имело значения. Самое поразительное заключалось в том, что, несмотря на физическую боль, я чувствовал себя удивительно хорошо. Так всегда бывает после хорошего секса с любимым человеком.
Даже если все пригрезилось.
Я начал смеяться.
Чем бы ни была эта розовая штука, она останется со мной надолго. Повидимому, я буду ухмыляться всю дорогу до Колорадо. Может, мне стоит захватить немного с собой?
Нет.
В этом было что-то не то. Искушение.
Спрятаться в мире галлюцинаций слишком просто. А если они столь прекрасны, как мои, это опасная ошибка. Всего лишь иллюзия бегства от реальности.
Пробравшись к водительскому креслу, я включил все системы. Сигнальные огни сплошь зеленые. Отлично. Значит, прошлой ночью я не натворил никаких глупостей. Я включил подогрев кофе — эта бурда хоть отдаленно, но напоминала кофе — и брикета пайка и стал ждать.
В конце концов я почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вывести фургон на шоссе и включить автопилот.
Я почти не видел, где мы ехали.
Мой мозг по-прежнему пытался постичь непостижимое.
Из любопытства я включил бортовой журнал и прокрутил вчерашнюю запись. Сенсоры на двигающиеся предметы включались всего два раза. На первой записи я голый в одиночестве скакал по холму.
По крайней мере, выглядел я довольным.
Вторая запись продемонстрировала, как я, шатаясь, возвращаюсь назад, тоже один. Я походил на зомби, вздрагивал и вертелся так, как будто меня дергали за нитки.
Ладно, все встало на свои места.
Либо эта розовая штука — потрясающий галлюциноген, либо я — сумасшедший лунатик.
Либо то и другое вместе.
Не важно. Это сделало меня слишком сумасшедшим, чтобы умереть. Я должен идти дальше.
Жил однажды человек по имени Гленн,
У которого был удивительный член:
Мог он нюхать и отыскивать по следу
Те влагалища, где праздновал победу.
А при виде ануса, губ и рук он свисал ниже колен.
ВЕРТУШКА
Конечно же стукнуть лежачего — самое удобное. А если не хочешь бить, пока он лежит, тем более не бей, когда он поднимется.
Соломон Краткий
Запищал радар.
На экране высветилось: «Вертолет на 6:00». Я потянулся и нажал на кнопку Ш, запрашивая опознавательные знаки.
Экран сообщил: «Ответ негативный».
Я снова нажал на кнопку.
На этот раз экран высветил: «Хью Валькирия 111». Модификация «Стелс». Потом прибавил: «С эмблемой Соединенных Штатов».
— Угу. Как раз это теперь ничего не значит. — Не отрывая глаз от дороги, я еще раз нажал на кнопку.
Экран предупредил: «Вертолет хорошо вооружен».
Я нажал на другую клавишу, и экран очистился, чтобы показать саму вертушку. Изображение слегка дрожало из-за движения фургона, но потом включился логический блок компьютера, на экране возникла четкая картинка, сменяющаяся с интервалом четыре секунды. На носу вертолета кто-то нарисовал хищную улыбку.
— Ладно, кем бы ты ни была, я не собираюсь с тобой тягаться. В тебе достаточно артиллерии, чтобы сровнять с землей Детройт.
Вертушка несла полный боекомплект, напоминая взбешенную гарпию.
Но тем не менее я привел в боевую готовность лазерные пушки и зенитные ракеты.
Компьютер мягко заметил: — Нас сканируют. Сообщить позывные?
— Не волнуйся. Либо они знают, кто мы такие, либо им все равно. — Потом я добавил: — А может быть, они просто не поверят нашим позывным, точно так же, как мы не поверим им. Но в любом случае — спасибо, — Пожалуйста.
Я снова взглянул на экран. Теперь вертушка могла оказаться над нами в любой момент. Я отпустил руль.
— Возьми управление!
И встал со своего сиденья. Компьютер взял машину на себя. Я устроился у турели.
— Подготовь арсенал. Жди противобомбового маневра.
Вертушка с ревом пронеслась над самой головой, прежде чем я закончил пристегивать ремни.
Она прошла прямо над деревьями. Я мог пересчитать направляющие под ее брюхом. Даже прочесть цифры номеров на оперении ракет.
— Ч-черт!
Вертолет прогудел, как сирена, проклекотал, как ястреб! Фургон качнуло от воздушной волны. Грохот был как в мусоропроводе.
Вертушка снова пошла вверх и, разворачиваясь на обратный курс, спланировала, пока пилот определял положение. По тому, как вертушка начала пикировать на фургон, я понял, что пилот снова поймал меня.
— Включай помехи! — завопил я.
Вертушка снова пошла на бреющем, завывая, как банши. В какой-то момент я решил, что она врежется в нас, и зажал уши руками, но она проскочила мимо, пошла вверх, и… дорога позади фургона вздыбилась со страшным грохотом! Воздух стал красным! От взрывной волны фургон пошел юзом! Компьютер снова перехватил управление, и мы нырнули за крутой поворот, прикрытый скалой. Шины взвизгнули. У меня хватило времени оглянуться и увидеть огненный шар. Он был размером с ангар, с дирижабль, с гору и все продолжал разрастаться вширь и ввысь! Что за чудо? Боевая головка этой штуковины, должно быть, содержала фосфор. Яркие огненные полосы все еще высверкивали из ядра, поджигая окрестные деревья.
— Прямо-таки замечательное дерьмо!
— Ракеты поймали цель, — доложил компьютер. — Открыть ответный огонь?
— Нет! — закричал я и ударил по кнопкам, поставив все вооружение на предохранители, прежде чем вывалился из турели. Потом я пробрался обратно на водительское место. — Беру управление на себя.
— Не советую, — предупредил компьютер. — У вас замедленная реакция.
— Прекрати!
Я привстал на педали тормоза при очередном повороте, а потом мы покатили с холма по длинному прямому отрезку шоссе. Я слышал рев настигающего нас вертолета. Потом он прошел над машиной и снова начал набирать высоту. От его брюха что-то отделилось.
Я успел зажмуриться, когда раздался взрыв, но даже сквозь веки меня ослепило. Я ощутил жар. Фургон под-, няло на воздух взрывной волной. Всем телом я почувствовал, как охнули шасси, когда мы шлепнулись обратно, на землю и со скрежетом отлетели назад. Колеса заклинило.
В автобусе звенели все сигналы тревоги. Выли все до единой сирены. Пищали все кнопки. Мигали все экраны.
— Докладываю о повреждениях, — произнес компьютер. — Докладываю о повреждениях, — повторил он. — Докладываю о повреждениях. Докладываю о повреждениях…
Все это я слышал как бы издалека, с расстояния тысячи миль. Шум в ушах не прекращался. Я конвульсивно разевал рот, но не мог сглотнуть. Меня тошнило.
Потом послышался голос компьютера: — Включилось автоматическое управление!
И фургон накренился. Удивительно! Машина работала! Мы ехали задним ходом. Прочь от распухающего огненного шара.
Я проморгался сквозь слезы и вытер лицо рукавом. Похоже, лобовое стекло оплавилось и даже немного вдавилось внутрь.
Фургон по-прежнему ехал задним ходом; он вздрогнул, обо что-то ударившись. И остановился. Поколебался. Потом поехал вперед. Навстречу огню!
Я в панике ударил по клавише и заорал: — Все остановить!
Фургон резко затормозил. Под днищем громыхнуло, зашипело, машина вздохнула и затихла. Я слышал, как стучит мое сердце. Практически упав с сиденья, я открыл дверцу и вывалился на землю, хватая ртом воздух.
Вертушка в этот момент садилась на шоссе метрах в двадцати от меня, лопасти ее винтов медленно рассекали воздух.
Мне хотелось вышибить дух из этого аса — и я это сделаю, как только поднимусь с карачек.
Люк небесной птички распахнулся, и аккуратная фигурка в летном комбинезоне спрыгнула на землю.
— С тобой все в порядке?
Она бежала ко мне с санитарной сумкой первой помощи.
— Нет, не все! — отрезал я, жалея, что нет ремня с кобурой.
— Где болит?
— Я не могу вздохнуть! — прохрипел я. — Не могу видеть! Слышать! Не могу пошевелиться…
Я начал было подниматься, но она нежно толкнула меня в грудь, уложив назад. Потом прикоснулась шприцем к моей руке. Он тихо прожужжал.
— Что это такое?
— Для профилактики. — Приподняв мне веко, она посмотрела на мой зрачок. — С тобой все в порядке. Полежи еще минуту. В автобусе кто-нибудь есть?
Она уже шла к нему, по дороге вынимая пистолет из кобуры — на всякий случай.
Она исчезла в машине, потом появилась оттуда уже с пистолетом в кобуре, картриджем бортового журнала и моей дорожной сумкой.
— Дойдешь сам?
Колени все еще подгибались, но я решил попробовать. Голова немного кружилась.
— Подождите минутку!
— Джим! Перестать прикидываться ослом! — Она подняла забрало шлема.
— Лиз!
— Для тебя полковник Тирелли! — Она была зла. Ее лицо горело. — Ты пока еще офицер Специальных Сил! США, не забыл?
— Я умер. Меня демобилизовали.
— Демобилизоваться нельзя. Это работа на всю жизнь. Тебя снова призвали из запаса…
— Черта лысого призвали!
— … на службу или в подразделение по сжиганию червей, — закончила она. — Так или иначе, я прилетела тобой. Твое дело закрыто. Это не подлежит обсуждению Я не собираюсь возвращаться с пустыми руками.
Я потянулся и отобрал у нее сумку.
— Подожди минуту. Он должен быть где-то здесь. Ах, вот.
Я вытащил из сумки свой собственный пистолет и на-правил его в живот Лиз. Она даже не моргнула.
— Полковник, вы — прекрасная женщина. Отзывчивая. Почему бы вам не сесть обратно в свою птичку и не улететь по-хорошему? И мы оба забудем обо всем, здесь произошло. Договорились?
Она набрала воздуха. Потом спокойно заметила: — Мило, Джим. Очень мило.
— Я не шучу! — Я помахал пистолетом. Мне самому хотелось бы знать, шучу я или нет.
— Далеко ты не уйдешь.
— А это уж как повезет!
— Я взорвала дорогу. У тебя осталось, наверное, с четверть мили бетона между двумя воронками. Кстати, они будут гореть еще трое суток.
— Тогда пойду пешком! Все равно мне будет лучше!
Это прозвучало глупо. Я заткнул пистолет за пояс, подхватил сумку и пошел мимо Лиз.
— Джим, тебе стоит выслушать одну вещь…
— Меня это не интересует, — бросил я на ходу. Ноги болели, но я не собирался показывать ей этого.
Из-за деревьев послышался пурпурный щебет. Где-то совсем рядом. Слишком громко.
— Это из-за взрывов, — объяснила Лиз. — Они пришли посмотреть, не остались ли тела.
— Вот уж не думал, что черви питаются мертвечиной.
— Теперь питаются. Они демонстрируют целый набор новых поведенческих реакций. — И Лиз добавила: — Я думала, что тебе будет интересно узнать об этом.
— Нет, — упрямо сказал я. — Неинтересно.
Из леса снова донесся щебет. Он приближался. В фургоне остался огнемет. Успею ли я?
— Лучше давай к вертушке, — предложила Лиз, но не сдвинулась с места, поджидая меня.
Я посмотрел на вертушку, на нее, на фургон, на столб дыма впереди и точно такой столб позади нас. Посмотрел на лес.
— Дерьмо! Что я больше всего ценю в Спецсилах, так это богатый выбор.
И мы побежали к вертушке.
Лиз схватила у меня сумку и швырнула ее в люк, потом подсадила меня. Я упал в первое попавшееся кресло.
Лиз даже не подождала, пока люк закроется до конца. Мы резко оторвались от земли в тот самый момент, когда первый червь появился из-за деревьев. Лиз перегнулась над приборной доской, чтобы посмотреть вниз. Следом за первым появились еще два. Они уселись на хвосты и, размахивая клешнями, тянулись к нам.
— Просто как дети, — заметила Лиз и прикоснулась к кнопке на приборной доске. Что-то трахнуло — и земля под нами окрасилась в алый цвет.
Лиз развернула вертушку, нацелившись носом на фургон. Мы висели в воздухе, как большой вопросительный знак.
— Ты все оттуда забрал?
— Да, а в чем дело?
— Я собираюсь подорвать его. Хочешь посмотреть? Я с трудом поднялся на ноги.
— Зачем?
— Там слишком много оружия, чтобы бросать его. — Она проверяла что-то на приборной доске. — Ты ведь путешествовал не налегке, не так ли? Думаю, тебя учили-достаточно хорошо.
Она дотронулась до красной кнопки. Фургон взорвался, как будто был начинен динамитом. Затем последовала серия более мелких взрывов.
— Твое оружие, — заметила Лиз, бросила вертушку в сторону, набрала высоту и повернула на запад.
— Эй! Я думал, мы направляемся в Денвер!
— Туда! Только сначала я хочу кое-что тебе показать. — Она похлопала по креслу рядом с собой.
Я осторожно опустил себя в него. Она что-то вызывала на главный экран, расположенный так, чтобы его одинаково хорошо видели и командир, и второй пилот.
— Вот смотри, — сказала Лиз; на экране появилась карта местности. — Мы здесь… Красным отмечено место, где мы оставили фургон. Разобрался? Отлично. — Она дотронулась до низа экрана, и масштаб начал уменьшаться, захватывая окружающую территорию. Первоначальная карта осталась более светлым квадратиком в центре экрана, съеживаясь по мере того, как обзорная картина расширялась. Когда это закончилось, Лиз сказала: — Теперь видно еще четыреста километров. Хочешь посмотреть, какова степень заражения?