Герролд Дэвид. Ярость мщения

   — Ты — сукин сын, — холодно сказал я. — Ты не зна-. ешь, через что я прошел.
   — Ты прав, не знаю, и знать не хочу. Но думаю, что тц эгоистичный избалованный барчук, и мне не хочется терять на тебя время. Я помогаю тебе с этим заборо! только потому, что об этом меня попросила Бетти-Джонс А может быть, немного и из уважания к твоей матери, как, огреешь меня своим костылем или всетаки поло-жишь его на место и займешься делом?
   Я швырнул костыль ему под ноги. Это было глупо. Но Джек промолчал.
   Так что я подобрал костыль и вбил его в землю, закрепив виток бритвенного полотна. Вбил газовым молотком по самую шляпку — следующие шесть тоже.
   Джейсон был прав. Разозлить кого-нибудь весьма поучительно.
   А потом я замер во фрустрации.
   — Что стряслось, сынок? — неожиданно спросил Джек.
   — Ничего, — огрызнулся я. — Все. Проклятье! Ненавижу быть неправым. — Я стоял, упираясь молотком в седьмой костыль, но не смог даже нажать на кнопку, вдруг ощутив неожиданную слабость и упал на колени. — Я постоянно тяну из себя жилы, чтобы сделать как можно лучше, но все всегда недовольны.
   Я удержался, чтобы не сказать больше. Судорога сжала горло. Глаза жгло.
   Поглядев на залив, я ожидал, когда фрустрация отпустит меня. Вода была темной, серой и грязной. Красные слизни? Не исключено. Я перевел взгляд на Джека. Он ждал.
   — Ладно, у меня никогда не было возможности сказать ей «прощай». По крайней мере, отец и я… Но…
   — Я был прав. Ты не плакал по ней, верно? Я сверкнул на Джека глазами.
   — Иди к черту. Оставь меня одного.
   С трудом поднявшись на ноги, я поковылял прочь, чтобы немного побыть в одиночестве. Остыть. Через кусты продирался Голубчик и цокал.
   — Я не понимаю тебя. Почему ты не говоришь по-человечески?
   Кажется, он обиделся и быстро подался назад, а я почувствовал себя еще большим болваном, чем прежде. Все правильно: сорвал злость на ребенке.
   Кроме того, все, что сказал Джек Балабан, было правдой.
   Я бросил ее, когда она нуждалась во мне больше, чем когда-либо. Точно так же я предавал всех, когда они нуждались во мне. Это стиль моей жизни: подобраться поближе, так близко, чтобы человеку было больно, — а потом предать.
   Но прежде убедиться, что для этого есть хороший повод.
   Хороший повод всегда снимет вас с крючка.
   Забавная вещь, но я не мог заплакать.
   Потому что не мог ее вспомнить. Я не помнил ее лица.
   Передо мной стояла загадочная улыбка японца, что обедал тогда с нами. Я видел елейную хищную рожу человека, с которым она спала, Алана Уайза, или как там его звали. Вспоминал, как они удивлялись по поводу червей. Я вспоминал все, только какое мне дело до этой чепухи.
   Вспоминалось лишь плохое: в тот раз она сделала то, в этот раз — это. Я был рад избавиться от нее.
   Нет. Джек Балабан — глупый старый валлиец, который сюсюкает с детьми. Как я могу оплакивать человека, которого так ненавижу?
   Проклятье!
   Я пошел через кусты в том направлении, откуда появился Голубчик.
   Однажды я позвонил доктору Дэвидсону в Атланту. В тот раз он подошел к телефону.
   — Можно ли скорбеть по целой планете? Он не сказал ни «да» ни «нет».
   — Ты не считаешь это возможным, если спрашиваешь.
   Я был вынужден согласиться.
   — Джим, — сказал он. — Земля — это часть тебя; холодные зеленые холмы Земли — часть всех нас и всегда будут ею. Мы не потеряли их. Просто надо отыскать их в своем сердце и сохранить, как картину того, что было когда-то.
   — И еще когда-нибудь будет, — добавил я. Доктор Дэвидсон промолчал.
   — Вы не согласны со мной?
   — Я не знаю.
   Голос звучал как-то странно. Безжизненно. Вяло. Он действительно не знал, и мне стало зябко. Человек, от которого столько зависело, не знал всех ответов.
   — Если мы не способны скорбеть по планете, — сказал я, — как мы вообще скорбим?
   — По частям, — ответил доктор Дэвидсон. — Нельзя делать все сразу. Скорби по очереди. Пожалей об огромных слонах. Потом печалься о зеленой траве. После — о лоснящихся дельфинах, смеющихся выдрах и пыльных кузнечиках. Плачь о золотистых бабочках, толстых морщинистых моржах и глупых утконосах. Проливай слезы по алым розам, высоким фикусам и стелющемуся зеленому плющу. Грусти о парящих в небе орлах. И даже о трусливых скорпионах, отвратительных жирных паразитах и крошечных диатомовых водорослях. Скорби о пурпурных горах, молчаливых айсбергах и глубоких синих реках. Плачь по всем ним по очереди, по одному дню. И храни их в сердце. Да, попрощайся с ними — но в скорби, — и сохрани их живыми.
   Это имело смысл. В некотором роде.
   По крайней мере, оставалась возможность продолжать.
   Но… моя мать.
   Я не мог скорбеть, потому что не мог ее простить.
   А простить ее не мог, потому что не мог простить себя.
   Джейсона.
   Я был тем человеком, о котором моя мать постоянно предостерегала меня. Она должна простить меня первой, только тогда я смог бы простить ее. А она не могла этого сделать, потому что была мертва.
   Поэтому я не мог плакать.
   Только злиться.
   Я смотрел вокруг и ничего не видел. И тут внезапно до меня дошел смысл цоканья Голубчика. Он имитировал звук шагов.
   На влажной почве виднелись следы. С вмятинами шипов.
   Ни мальчики, ни мы с Джеком не носили обувь с шипами.
   Я не мог вспомнить никого, кто носил бы шипы.
   По перешейку рыскали чужие.
   Я сразу забыл о матери.
   Пусть подождет, когда у меня появится для нее время.
   Снова.

 

   Очень любил подсматривать Зик.

   Спрячется в шкаф — и затих…

   А потом с криком: «Ага!» ~

   Выпрыгнет, как на врага.

   «Все не так!» — поднимает он крик.

«СВОЮ БЕЗОПАСНОСТЬ КАЖДЫЙ ПОНИМАЕТ ПО-СВОЕМУ»

   Человек — не остров, хотя некоторые — довольно неплохие полуострова.

Соломон Краткий

 
   — Только давай побыстрее, Джим, — сказала Би-Джей. — У меня и так полно проблем. Снова начали пропадать дети. Я боюсь, что к нам подбираются дикие. Придется пока отложить забор. Я хочу, чтобы ты пошел с поисковой партией.
   Я покачал головой.
   — Джоуи Донаван отсутствует уже больше недели, Это не дикие, а гораздо хуже.
   — Мы уже беседовали на эту тему, Джим. Я устала слушать о хторранах…
   — Би-Джей, послушай! На холмах ренегаты, и они следят за Семьей. — Я рассказал о следах и о Голубчике. — Мне бы раньше сообразить. Они используют детей как разведчиков. Би-Джей, мне нужна помощь, чтобы закончить забор. Кроме того, ты должна позвонить в Санта-Круз, чтобы сюда прислали военных.
   — Черт побери, я не собираюсь снова надевать на себя ярмо военного правительства! Слишком тяжко мне далось освобождение из-под их пяты.
   — Не будь дурой! Мы беззащитны. У нас две сотни детей и меньше двух десятков взрослых. Хорошо организованная атака не оставит в живых никого. Они могут напасть завтра. Или сегодня ночью!
   Би-Джей запустила руку в волосы.
   — Джим, я уже слышала эти речи. Свой забор ты получил. Ничего больше ты сделать не можешь и сказать ничего нового — тоже.
   — Тебе известно, для чего ренегаты используют детей? Она предупреждающе подняла руку: — Избавь меня от ужасов, Джим, последние две недели ты только тем и занимался, что сооружал свой забор, а теперь заявляешь, что он не поможет.
   — Такие заборы могут остановить червей, но не остановят готовых на все ренегатов.
   — Джим, сейчас же прекрати! — закричала на меня Бетти-Джон, покраснев. — Я устала и просто больна от твоей хторранской паранойи! И все остальные тоже! Пропадают дети, а ты призываешь нас вооружаться! Надо и другим доверять хоть чуточку! Позволь нам быть правыми хоть один раз!
   — Ладно, потешьтесь своей правотой! — закричал я в ответ. — Но закончите вы тем, что окажетесь такими же мертвыми, как и неправыми! Вы живете в надуманном мире! И дальше своего носа не видите!
   — А ты видишь?
   — Да, черт возьми, вижу! — кричал я ей прямо в лицо. — Господи, Би-Джей, я же пытаюсь спасти вам жизнь!
   — Я тоже!
   На какой-то момент мы замерли, тяжело дыша и в упор глядя друг на друга, не собираясь уступать ни пяди. Первой заговорила Бетти-Джон: — Все, что могла, я для тебя сделала, Джим. Честное слово. Я вывернулась наизнанку, только бы ты мог строить свои червяные заборы, даже несмотря на то, что ты здесь единственный, кто считает их нужными. На нас никто никогда не нападал, мы и близко не видели хторран. Это один из самых безопасных округов в Калифорнии. Но дня не проходит, чтобы ты не беспокоился о хтор-ранах и ренегатах. Учитывая твою историю, Джим, это кажется мне несколько… показательным. Симптоматичным.
   — Ты считаешь, что я немного того?
   — Да, считаю. Думаю, что ты такой же псих, как и все мы. Но твое сумасшествие особого рода. У тебя такая повышенная чувствительность к этому, что ты не видишь ничего другого.
   — Я не чувствую себя в безопасности, — очень тихо сказал я.
   — Я поняла. Свою безопасность каждый понимает по-своему.
   — Нет, не так. Мы можем еще кое-что сделать.
   — У нас нет средств.
   — Но сидеть сложа руки нельзя.
   — Ну уж это позволь решать мне.
   — Почему ты не хочешь прислушаться к человеку, который знает об этом больше тебя?
   — Джим… — Лицо Бетти-Джон застыло. — Этот разговор ни к чему не приведет. Я не разрешаю ставить заборы, давать детям оружие, просить о помощи военного губернатора. И если ты собираешься остаться здесь, лучше тебе привыкнуть к мысли, что это мое последнее слово.
   — Если это твое последнее слово, Би-Джей, тогда я, наверное, не смогу остаться.
   Би-Джей взглянула так, словно я дал ей пощечину. В комнате вдруг повеяло холодом. Она медленно произнесла: — По-моему, сейчас тебе лучше уйти, Джим. И наверное, тебе стоит подумать, какую реальную пользу ты можешь принести нам.
   — Не понял.
   — Мне кажется, сейчас лучше не говорить об этом.
   — Нет, скажи!
   — Джим, если ты действительно так думаешь, то, наверное, лучше тебе поискать другое место, где ты будешь чувствовать себя в безопасности.
   — Ради моих детей, возможно, я так и сделаю.
   — Нет, дети останутся. Ты уедешь один.
   — По закону они мои.
   — Я могу устроить и это. — Что?
   — Угроза здоровью ребенка, Джим.
   — Тебе потребуются основания.
   — У меня они есть. Твои сексуальные притязания.
   Я осел в кресле, словно меня огрели кирпичом, и уставился на нее.
   — Я не верю. Ты, чертова лицемерка!
   — Лучше поверь. Я сделаю, что сказала. Я устала от болтовни о Хторре. Я прозакладывала собственную задницу, чтобы наладить здесь жизнь. Многие из нас были вынуждены делать то же самое. И ты сильно нам надоел своим приездом и поучениями. Ты отнял у нас массу времени и средств, и мы сыты тобой по горло. Если не хочешь быть частью нашего коллектива, то, пожалуйста, не будь здесь вообще.
   — Прекрасно, — сказал я и встал. — Я буду молить Бога, чтобы в один прекрасный день ты, выйдя на порог, не встретила хторра, ползущего по улице, потому что тогда будет слишком поздно менять свои взгляды.
   — Я в состоянии жить своим умом, Джим. А вот как ты проживешь своим — это интересно.
   — Прекрасно проживу, леди.
   Я решительно вышел из кабинета и направился прн-миком домой.
   Мы с детьми можем отправиться в Сан-Франциско сразу после обеда и, вероятно, попадем на самолет до Гавайев завтра утром.

 

   Вызвался Рик по доброй воле

   Дефлорировать нежно подружку по школе.

   Лечь велел ей на кровать,

   Ноги вверх и не сжимать…

   Через час он кончил с нею без боли.

ДЕНЬ КРОВИ

   Насилие — последнее слово невежд. А также первое.

Соломон Краткий

 
   Неужели она права?
   Что, если я действительно тронулся?
   Это вечная проблема сумасшедшего: приходится верить другим на слово, потому что изнутри ничего не заметно.
   Я быстро шагал по улице. Некоторые дети играли в игру, целью которой, казалось, было поднять как можно больше шума вокруг футбольного мяча, катившегося по дороге. Я свернул в парк, чтобы меня не затоптали. Здесь пахло жимолостью, хвоей и розами.
   Может быть, нужно довериться Би-Джей? Я не хотел уезжать отсюда, мне здесь нравилось.
   Но это место — западня. Бежать отсюда некуда. Если у кого-нибудь хватит решимости перебраться через скальную гряду, он застанет врасплох всю деревню. Стая хтор-ран вычистит полуостров за считанные минуты.
   Какие меры потребуются, чтобы обезопасить Семью?
   Мы могли бы начинить перевал минами-сюрпризами, но этого все равно недостаточно. Поможет только взрыв перешейка, но по нему проходят все линии связи, равно как и силовые кабели, питающие электроэнергией Сан-та-Круз. Где-то рядом — пять огромных турбин, бесшумно вращающихся в океанском течении.
   Что бы такое сделать?
   Можно эвакуироваться.
   Но Бетти-Джон не станет даже говорить об этом.
   И правильно сделает. Где еще найти такое оборудованное место?
   Нет, единственный выход — переместить всех на южный конец полуострова, принять строгие меры безопасности, осуществлять постоянное партрулирование и провести обязательные для каждого инструктаж и занятия. Необходимо обучить всех подростков обращаться с гранатометом и огнеметом.
   Но Би-Джей не захочет, чтобы дети росли в милитаристских условиях. «Все это создает атмосферу страха и ненависти».
   За спиной я слышал веселую возню и крики. В них звучала радость. Би-Джей права, им не нужны страх и паранойя.
   А если я ошибаюсь? Они должны находиться в безопасности. — вот с чего надо было начинать спор. Проклятье! Доводы бесконечной лентой снова и снова прокручивались у меня в голове.
   Все, чего я хотел для них, — это безопасности!
   Я понимал, что со мной происходит.
   Это и была запрограммированность на выживание, о которой толковал Деландро. Мозг — компьютер. Он хочет выжить. Для этого он будет делать все, что сочтет необходимым. Никаких ограничений в его запросах нет. Чем больше ты думаешь о том, что, по-твоему, нуждается в защите, тем яростнее пытаешься это защитить.
   Ни плохого, ни хорошего в этом нет — просто так работает мозг.
   Я хотел защитить своих детей.
   Меня невольно тянуло к скалам на перешейке. Хотелось убедиться, не повреждены ли где-нибудь заграждения, и посмотреть, что еще можно сделать. Любая проблема имеет решение. И эта тоже.
   Крики позади меня стали громче. И внезапно раздался визг. Я резко обернулся.
   Дети с воплями бежали в разные стороны.
   Сначала я это услышал и лишь потом увидел.
   — Хторррр! Хторрррр!
   Из парка выплыли три червя, с ними бежали люди!
   Что?..
   Но я уже знал ответ.
   Они перевалили через гряду на перешейке и прошли парком. Не по улице — там бы их сразу заметили. Пользуясь парком как прикрытием, они стремились к самому сердцу Семьи.
   Хторры врезались в детей, как бульдозеры. Я завопил и бросился к ним…
   … потом свернул в парк и побежал к своему дому. И к джипу.
   Кто-то включил сирену тревоги — низкий звук из двух чередующихся нот — то выше, то ниже. Я пулей пронесся вниз по траве, потом через японский мостик над ручьем и вверх по противоположному склону. Там метались растерянные дети, не понимающие, что означает сирена.
   — Бегите к дому! Скорее из парка! С улицы! Бегите изо всех сил.
   Где мои собственные дети?
   Выбежав из парка, я увидел Холли, стоявшую у дома и смотревшую на улицу. Из деревни донеслись выстрел! Проклятье!
   Я подхватил ее на руки и плечом толкнул дверь.
   — Тебе надо спрятаться, милая. Это больше не игра!
   — Нет, папочка! Нет!
   Я упал на одно колено и схватил ее за плечи.
   — Слушай меня, я люблю тебя! Ты должна спрятаться! Бог мне простит. Я затолкнул ее в шкаф и запер дверцу. Потом схватил огнемет и выбежал из дома.
   Джип с рычанием ожил и рванул с места. Я круто свернул, выскочив на бордюр и вырвав с корнями куст, и направился к югу. Хторров я встречу на площади. Выстрелы прекратились, но по-прежнему слышались отвратительные пурпурные выкрики.
   Когда я поворачивал по южной оконечности петли, наперерез выплыл червь и от неожиданности остановился. Джип, несущийся ему навстречу, застал его врасплох. Я нажал на тормоз, со скрежетом остановившись метрах в ста от хторра.
   — Ну, иди сюда, жирный красный червяк! Иди к своему папочке! Я выпишу тебе билет в ад, причем только в один конец! — Я уже стоял на сиденье, закидывая за плечи резервуар. Сняв огнемет с предохранителя, я дважды проверил прицел. — Ну, иди же сюда, ты, скользкая красная мразь!
   Червь скосил на меня глаза, поднял один вверх, другой опустил. Вопросительно прощебетал. Он колебался. Вероятно, ему хотелось повернуть назад, но он не осмеливался. Должно быть, его послали на разведку.
   Поведение хторра было нетипичным. Дикий хторр издал бы свой боевой клич и напал, а этот сообразил, что я представляю собой угрозу. Этот хотел выжить. Какой-то извилиной я подумал, что, может быть, хторране разумны. Или эти просто выдрессированы?
   — Иди сюда, сволочь! — Я снова вызвал его на поединок. Пока он был вне пределов досягаемости. Я не мог одновременно править машиной и стрелять, а червь не мог атаковать. Создалось патовое положение.
   Долго оно продолжаться не могло. Рано или поздно из-за поворота появятся остальные, а сжечь сразу трех червей мне вряд ли удастся.
   Сзади послышались шаги. Прежде чем я успел оглянуться, на водительское сиденье джипа проскользнула Маленькая Айви.
   — Подъедем поближе, — сказала она.
   Я схватился за ветровое стекло, чтобы не упасть.
   — Только медленно.
   Она тронула джип. Хторр попятился. Она увеличила скорость. Встав поудобнее, я поднял огнемет. У меня была только одна попытка.
   Червь неожиданно вздыбился, бросая вызов: — Хторрр!
   И ринулся мне навстречу…
   Я сжег его еще до того, как он коснулся земли. Струя пламени уперлась в лилово-красное чудовище. Огненный шар взорвался, окутав его туловище. Тварь снова рванулась вверх, описала дугу и упала, корчась и катаясь по асфальту. Его крики были ужасны. Казалось, умирал человек!
   А потом он стал просто горелой штуковиной, жирной и резиноподобной, от которой в воздух поднимались огромные клубы черного дыма.
   — Все в порядке, поехали дальше!
   Маленькая Айви подала назад, так как не могла его объехать — и спасла нам жизнь. Граната расковыряла дыру в том месте, где только что стоял джип. Я увидел вспышку — и, сбитый взрывной волной на сиденье, почувствовал, как джип оторвался от земли и — плюхнулся обратно. Сверху посыпался гравий и крошки асфальта.
   Четверо мужчин и три женщины выбегали из-за поворота. С ними были двое хторран. Они образовывали безупречную стрелковую цепь. На какой-то момент я восхитился красотой операции. Люди и хторране вместе — эффект сокрушительный.
   Потом — двигаясь автоматически — я снова поднялся. Перед глазами все еще стоял туман от контузии. Они, заметив меня, бросились врассыпную.
   Из-за поворота появился еще один хторр вместе с четырьмя людьми. Я узнал его Не знаю как — может быть, по форме и окраске тела или по манере двигаться, — но это был Орри. И людей я узнал. Марси. И Деландро.
   У Марси был гранатомет. Она припала на одно колено…
   Маленькая Айви уже отъезжала задним ходом. Она вильнула в сторону, и между нами оказался сожженный хторранин. Обзор заслонили клубы жирного дыма.
   Айви развернула джип и направила его к парку. Перескочив через бордюр, мы помчались вниз по склону. Сзади что-то взорвалось. Краем глаза я заметил, как расщепились и взлетели на воздух деревья. Опасаясь обломков, я пригнулся. Джип мотало по траве и кочкам, он форсировал ручей и устремился вверх по противоположному склону. Когда я оглянулся, никого не было видно.
   — Выезжай на шоссе. Мы зайдем с тыла…
   Я потянулся к гранатомету.
   Мы снова выехали на мостовую. На улице валялись тела. Кровь стекала в водосточные желоба и собиралась темными лужами. Кругом стояли дети, ошеломленные, плачущие. Бежали люди. Мы объехали их и помчались дальше — развернулись на южной оконечности шоссейной петли, опять проехали мимо сгоревшего хторра-нина…
   Они направлялись на север — к моему дому, к Холли, запертой в шкафу! Первую гранату я выпустил в жирного хторра, прикрывавшего их с тыла. Взрывом его подбросило в воздух, и он кувырком покатился по газону. Люди бросились в стороны. Двое упали. Остальные бежали к парку, за деревья.
   Их встретил шквал автоматного огня. Я увидел, как из-за деревьев выступили Джек и Голубчик, каждый — с «АМ-280». Воздух прорезали тонкие лучи лазерных прицелов и нащупали цели. Винтовки изрыгнули струи расплавленного металла, и там, где они попадали на людей или хторрам, появлялись дыры с рваными краями. Еще два ренегата упали.
   А затем их накрыл Орри. Он обрушился на Джека и устремился к Голубчику. Что было дальше, я не видел. Ренегаты следом за хторром скрылись в парке.
   Ползший последним огромный червь разворачивался ко мне, поднимаясь в боевую стойку. Я выпустил вторую гранату, но взял слишком низко, и она взорвалась на дороге. Взрывная волна опрокинула хторра вверх тормашками, он врезался в дом. Мой дом. Из окон посыпались стекла.
   Тем временем первый хторр перевернулся на ноги. Из его ран хлестала черная кровь. Он с трудом полз к спасительному парку. Я выстрелил третьей гранатой; она вошла в тушу червя, и послышался приглушенный взрыв. Буквально на миг показалось, что хторр чудовищно вздулся, а потом он исчез в огромном огненном шаре.
   Оставалось две гранаты. Я снова прицелился во второго хторра, он отклеивал себя от стены. Джип налетел на воронку в асфальте, и граната ушла за молоком, сорвав часть крыши. Хторр рванулся к деревьям и был таков.
   — Давай за ним! — приказал я. Маленькая Айви что-то неразборчиво пробормотала. Повернувшись, я увидел кровь, текущую по ее лицу и рубашке. Что стряслось? — Вперед! — закричал я на нее.
   Она сглотнула и взялась за руль. Мы перевалили через бордюр и снова покатили через парк. Машину заносило, она скользила, пропахивая борозду в траве и ломая деревья. Два робота-садовника попытались привести в порядок газон и разравнивали землю там, где хторр проволок за собой полу оторванный кусок своей туши. Мы опрокинули одного робота, он покатился по траве и упал в ручей.
   Джип пошел юзом и остановился.
   — Куда теперь?
   Я показал вперед…
   Джип накренился и заскользил. Мелькнуло что-то пурпурное. Я выстрелил последней гранатой. Она взорвалась оранжевым шаром, повалившим деревья и оставившим дымящийся кратер, который пришлось объехать, — я опять промазал.
   Они спускались по склону впереди нас — о Боже! — к запруженному бассейну, где все еще были дети, которые жались друг к другу под большой скалой, нахохлившиеся и испуганные.
   Орри врезался в них, как торпеда. Тела щепками летели из-под него. Их крики были ужасны. Я прекратил огонь. Следом за Орри бежали люди, спотыкаясь об окровавленные маленькие тельца. Рядом со мной Маленькая Айви ругалась так, что стекла готовы были полопаться. Я по-прежнему не стрелял. Второй хторранин исчез за скалами вслед за своим компаньоном.
   Маленькая Айви скользила вниз на тормозах, пока джип не остановился рядом с бойней. Она выпрыгнула из машины и побежала к детям. Дерьмо! Ведь они были у нас в руках. Я бросился на водительское место и привстал на педали. Джип занесло, и я завернул за большую скалу. Что-то взорвалось позади меня. Я выехал из-за скалы и увидел поднимающуюся на ноги Марси с еще дымящимся гранатометом в руках.
   Я направил джип прямо на нее. Она отскочила вбок, гранатомет, кувыркаясь, отлетел в сторону. Джип въехал в воду. Я включил заднюю передачу и, матерясь, попытался выбраться. Из-под колес летела пена. Марси убегала.
   — Давай, джип! — Я ударил кулаком по приборной доске. Машина прыгнула назад. — Спасибо тебе!
   Но ренегатов уже не было. И хторран тоже. Они исчезли в самой чаще, где джип не мог проехать.
   Не беда. Отсюда только один путь, и я встречу их там. Я развернулся и направил джип к дороге. Еще не конец. Не совсем конец.
   Джип вылетел из парка, его занесло на повороте, я вывернул руль и помчался по шоссе на север. Навстречу мне бежали люди и показывали на что-то у себя за спиной. Я не мог расслышать, что они кричали, должно быть, оглох от взрывов. По лицу Берди текла кровь. Я помахал рукой, чтобы она посторонилась, и бросил джип вперед.
   Тут лежали еще тела — мой Бог, что они натворили! Казалось, здесь буйствовала смерть. Однако я видел этих хторран, я видел, как они двигались и вели себя; это было отнюдь не голодное бешенство. Они действовали сознательно. Это было наказание.
   Это было самое худшее, что мне когда-либо доводилось видеть.
   Скорей на север — к развороту шоссейной петли. Там они выйдут из парка. Прямо на меня. Сирены я больше не слышал. Или она все-таки продолжала выть?
   Я включил сирену джипа. С юга еще шли люди. Я не хотел снижать скорость, свернул вправо и промчался мимо них по пешеходной дорожке. Затем снова съехал на шоссе и свернул…
   … мелькнув в последний раз, они исчезли за скальной грядой! Я опоздал.
   И тем не менее я выстрелил. Все-таки я снес вершину холма. Не знаю, попал ли я в кого-нибудь, — смотреть не хотелось.
   А потом наступила тишина.
   Все кончилось.