Страница:
2
– Да, англичанин так не позволит из скаредности,
3потому что там
4не очень много слуг, а русский…
– Джентльмены везде одинаковы.
5Но, однако,
6продолжай дорисовывать мне идеал твоей жизни. Ну, добрые приятели вокруг: что ж дальше? Ну, как бы ты проводил дни свои?
– Ну вот, встал бы [рано] утром, – начал Обломов, подкладывая руки под затылок, и по [всему] лицу разлилось выражение покоя [и лени]: он мысленно был уже в деревне, – погода прекрасная, небо синее-пресинее, [без обла‹ков›] ни одного облачка. Одна сторона дома
7обращена [была] у меня балконом на восток, к саду,
8другая [к сл‹ужбам›] на двор, [к служб‹ам›] на кухню, сарай, конюшни.
9В ожидании, пока проснется жена, я надел бы шлафрок и походил по саду,
10там уж нашел бы садовника – поливали бы цветы, подстригали кусты, деревья.
11Вот отворяется ‹л. 67 об.› [и окно на] дверь на балкон – как грациозное явление:
12жена в блузе, в легком чепчике, который чуть-чуть держится [готов слететь], того и гляди слетит с головы… «Чай готов!» – говорит она. Какой поцелуй, какой чай, в покойном кресле, около стола,
200
на котором и сухари, и сливки, и чего-чего не наставлено.
1
– Потом?
– Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талию, углубиться с ней в бесконечную длинную темную аллею
2и выйти к речке, к полю… Река чуть плещет, колосья волнуются от ветерка,
3сесть в лодку, жена правит…
4
– Да ты поэт!
5– посмеиваясь, сказал
6Штольц. – Потом?
7
– Потом можно зайти в оранжерею,
8посмотреть персики, виноград, сказать, что подать к столу, потом воротиться, слегка позавтракать и ждать гостей. А тут то записка к жене от какой-нибудь Марьи Петровны, то книга, то ноты, оттуда прислали
9ананас в подарок, или у самого в парнике созрел чудовищный арбуз, пошлешь к доброму приятелю к завтрашнему обеду и сам туда отправишься… А на кухне в это время так и кипит: повар в белом как снег фартуке и колпаке суетится, [то] поставит одну кастрюлю, снимет другую, там помешает, тут начнет валять тесто, там выплеснет воду… ножи так и стучат… крошат зелень… там вертят мороженое.
10Но гости едут: ты…
11с женой…
– Ба, ты и меня женил.
201
– Непременно; еще два-три приятеля, всё одни и те же лица. Начнем
1разговор, [смех], шутки
2или искренняя, теплая беседа – до чаю.
3
– Обломовщина! Обломовщина! – закричал Штольц, хлопая в ладони и помирая от смеха. – Как жили отцы и деды, так и ты! Ты и меня хочешь туда же…
[ – Извини, не как отцы.] Обломов почти обиделся.
– Извини, не как отцы и деды, – сказал он, вдруг перевернувшись лицом к Штольцу и опершись на локоть, – я [меня‹юсь›] применяюсь к веку:
4разве у меня жена сидела бы за вареньями да за грибами ‹л. 68›, считала бы тальки да разбирала деревенское полотно, разве била бы девок по щекам? ты слышишь – ноты, книги, рояль, изящная мебель [за обедом мороженое, трюфли, повара бы взял из школы какого-нибудь клуба или посланника].
– Ну а ты сам?
– И сам я прошлогодних бы газет не читал, в колымаге не ездил, ел бы не лапшу и гуся, а [взял] выучил бы повара в Английском клубе или у посланника.
– Ну, потом?
– Потом [дожда‹лись бы›] [полдень] свалил бы
5жар, уселись бы пить чай на террасе – или нет, еще лучше:
6отправили бы телегу с самоваром, с десертом в березовую рощу, а не то так в поле, на скошенную траву, разостлали бы между стогами ковры, и там [с гаванной] блаженствовать вплоть до окрошки и до бифстекса. Мужики идут [едут] с поля,
7завидели господ,
202
шапки долой,
1низко кланяются… А бабы деревенские, а девки
2с загорелой шеей, с открытыми локтями, с [торопли‹во›] робко опущенными, но лукавыми глазами, слабо, для вида
3только, обороняются:
4тс… жена чтоб не увидала. Боже сохрани!
И [оба с] сам Обломов, и Штольц покатились со смеху.
– [А на поле] Сыро [темн‹о›] в поле,
5темно, пар,
6как море,
7висит над рожью, лошади вздрагивают плечом и бьют копытом – пора домой. В доме уж засветились огни, на кухне стучат в пятеро ножей.
8Гости все
9по флигелям, по павильонам. А завтра разбрелись кто удить, кто с ружьем, а кто просто сидит себе…
– Просто, ничего в руках? – спросил Штольц.
– Ну, пожалуй,
10носовой платок, что ли, или там…
– Обломовщина! Обломовщина! – почти с отвращением сказал Штольц.
11
– Что ж, нехорошо?
12Тебе не хотелось бы так пожить?
13– спросил Обломов, – не правда, хотелось бы?
14
– И весь век так? – спросил Штольц.
203
– До седых волос, до гробовой доски. Согласись, ведь это рай земной…
1‹л. 68 об.›
– Нет, это не рай, а обломовщина!
2
– Далась обломовщина: ну что ж, пусть обломовщина, если она удовлетворяет идеалу счастья, покоя…
– А труд? – вдруг спросил Штольц.
– Какой труд? – [спросил] повторил, оторопев, Облом‹ов› и принял самую скромную позу.
204
– Дело?
1
– Дело? – повторил Илья Ил‹ьич›. – Ведь дела есть: с садовником сколько возни, повар придет – с ним часа полтора провозишься…
2
– Это дело? – иронически спросил Шт‹ольц›.
– Ну, книги?
3– продолжал Облом‹ов›, торопливо отыскивая в уме, нет ли еще чего-нибудь. – Мы бы получали всё новые, [жена читала бы по-французски вслух,
4газеты бы выписывали]. Помилуй, чего же еще?
– А имение? Продажа, покупки, отправление хлеба, счеты, опекунский совет?
5Ты выпустил из своей программы многое: какую-нибудь ссору с соседом – не всё же бы я жил у тебя сбоку – забыл неурожай, недоимки, опекунский совет, а там доходу «тысящи яко две помене» – вот бы [мороженое] обеды, приятели да мебель и потеряли свой цвет…
– Да ведь у меня был бы приказчик, – в сильном раздумье сказал Обломов. – Он бы ходил ко мне каждый день с докладом: [как не ‹дело›] это не дело, что ли, видишь? Что ж, завести эдакую контору, как здесь. Когда же пожить-то, попользоваться-то жизнью…
– Да что ты это, как мальчишка: выучил урок – да и бегать. У тебя жизни сшиты из двух каких-то безобразных половин, как бывает маскарадное платье: одна красная, другая желтая – в одной помучился, поработал до какого-то срока – а там взял да и лег – ах ты… [ну]
– Ну, что – я?
– Что? Обломов – больше ничего!
– Что же мне делать? Каким еще быть!
6Значит, я создан так.
– Нет, извини, вспомни, разве ты был таков? Вспомни, что ты говорил десять лет тому назад. Я тебе не только напомню слова, укажу каждое место, где ты что говорил.
205
– Что ж я такое говорил? – задумчиво спросил Обломов, отыскивая в памяти, ‹л. 69› что он мог говорить своему другу, кроме того, что сказал теперь.
– А говорил, что не похоже на нынешние твои слова, – помнишь, какую кучу книг накупил ты на триста рублей, хотел изучать камеральные науки, бредил политической экономией. Где у тебя груды переводов? [Из] Ведь ты почти всего Сея перевел. Помнишь, ты читал Робертсона, Юма? Где у тебя всё это? Я не вижу ничего.
– Захар куда-то подевал, где-нибудь тут же в углу валяется.
1
– Помнишь, ты
2[готовил себя на сл‹ужбу›] готовился проходить службу, не хотел сидеть в Петербурге, называл здешних чиновников франтами, белоручками, хотел изрезать Россию вдоль и поперек, поехать посмотреть Сибирь…
– Да, кажется, точно ведь мы собирались, – припомнив, сказал Обл‹омов›.
– Как же: не ты ли твердил, что России нужны головы и руки, что стыдно забиваться в угол, когда нас [зовет торговля, хлеб] зовут огромные поля, берега морские, [когда] призывает торговля, хлебопашество, русская наука. Надо открывать [русские] закрытые источники, чтоб они забились русской силой, чтоб русская жизнь потекла широкой рекой и смешала волны свои с общечеловеческой жизнью, чтобы разливалась свободно своими путями в русской сфере, в русских границах, чтобы исполин восстал от долго‹го› сна… что ты идешь окунуться в это мирское море с головой и отдаешь всего себя… я говорю твои слова – сам я, ты знаешь, так никогда не говорил. У тебя тогда и лицо было не такое сонное, и глаза сияли, и не лежал [так] ты…
3
– Ужели это всё так было? – сказал Обл‹омов›, сидя на постели. – Да, да,
4помню, что я точно… кажется… Как же, – сказал он вдруг, вспомнив прошлое, – ведь мы, помнишь, Андрей, сбирались сначала
206
изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься в Геркулан – как же?
– А не ты ли
1плакал,
2глядя на гравюры рафаэлевских Мадонн, Корреджиевой «Ночи», на Аполлона Бельведерского: «Боже мой! Ужели никогда, никогда не удастся взглянуть на оригиналы и онеметь от [священного] ужаса, что ты стоишь перед произведением Микеланджело, Тициана, попираешь почву Рима? ‹л. 69 об.› Ужели провести век и видеть эти мирты, кипарисы и померанцы в оранжереях, а не ‹на› их родине? Не подышать воздухом Италии, не упиться синевой неба… не проехать в гондоле…»
3
– Да, да, помню, помню: помню, как ты схватил меня за руку и сказал: дадим обещание не умирать, не увидавши ничего этого…
– Помню, – сказал Штольц,
4– ты заплакал тогда и подал мне руку.
5Что ж, Обломов? Я два раза был в Италии,
6я обошел
7пешком Швейцарию, видел ледники и пропасти,
8в Париже и Лондоне жил по годам: я исполнил свой обет – [я знаю Р‹оссию›] видел Россию вдоль и поперек
9– что ж ты не сделал этого… Или ты
207
считаешь обет свой
1за юношеское увлечение, за пустой бред горячки?.. [или умер ты?] Нет, ты [сознательно] разумно [говори‹л›] развивал свою идею: ты хотел не верхоглядом пробежать по трактирам Европы, ты [гов‹орил›] считал это приготовительным курсом к изучению России, [к боле‹е›] необходимостью к правильному и глубокому пониманию России;
2[в возделывании ее] к методическому и добросовестному разработыванию русской жизни, ее источников, сил,
3– [что ж ты] зачем же ты обманул [сво‹ю›] меня,
4свою совесть, изменил своему долгу, обязанности? Это не горячка молодости, а благодетельное зерно, которое бросил было ты заблаговременно, да потом грубо и затоптал сам…
5Вставай, еще не ушло время: может быть, в последний раз протягивается к тебе рука опытного друга; если ты оттолкнешь ее и теперь и останешься в этой сфере, она задушит тебя…
Обломов слушал его почти с ужасом, глядя на него встревоженными [сознательными] глазами. Он [вдруг] заглянул
6как будто в пропасть – и вздрогнул.
– Стой, Андрей, не режь меня: вот опять моя рука – иду за тобой, куда поведешь. Но не покидай меня на дороге, не уставай вести и выведи на [свежий] простор, где я мог ‹бы› вздохнуть свободно, освежить голову и душу.
7Ты правду говоришь: теперь или никогда больше. Еще год – и никакая сила не поднимет меня. ‹л. 70›
208
– Помню я тебя юношей, тоненьким, живым,
1как ты каждый день с Пречистенки ходил в Кудрино,
2– там, в садике, – ты не забыл?
3
Обломов уже сидел
4рядом на диване со Штольцем; несмотря на усталость, на сон, который одолевал его, лицо у него вспыхнуло и глаза заиграли, лишь только Штольц напомнил Кудрино.
5
– Забыть? Нет, не забыл, Андрей, и никогда не забуду этих двух сестер. Им я поверял эти мечты, перед ними разыгрывались мои [молодые] силы, прекрасные чистые мысли, свежие чувства, безгрешные мечты.
6Перед ними развивался мой [светлый] взгляд на жизнь, который так помрачился, так погас – и отчего? Ни бурь,
7ни потрясений не было в моей жизни, не терял и не приобретал я ничего,
8а так… – Он вздохнул. – Знаешь ли, Андрей, в жизни моей не загоралось никакого ни [живи‹тельного›] спасительного, ни разрушительного огня. [Это] Она не была никогда утром,
9на которое постепенно падают краски, огонь, которое потом превращается в день
10и пылает жарко, и всё
209
кипит и движется в [этом] ярком полудне, и потом всё тише и тише, всё бледнее, и всё естественно
1гаснет к вечеру. Нет, жизнь моя началась с погасания. С первой минуты, когда я сознал себя, когда я почувствовал свою силу, я почувствовал, что я уже гасну. Гаснул
2я [писав] над писаньем бумаг в канцелярии, гаснул потом, читая [ту] в той куче книг, о которой ты говорил, истины, с которыми не знал, что делать, гаснул потом [сидя] [в бесе‹де›] с приятелями, [где] слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню,
3гаснул и губил силы с Ниной,
4воображая, что люблю ее, гаснул в хождении
5по [ули‹цам›] [по здешним улицам] Невскому проспекту среди енотовых шуб и бобровых воротников, [среди толков о] на вечерах, в приемные дни, гаснул среди здешнего радушия,
6которое оказывали мне как сносному жениху, гаснул и тратился по мелочи,
7переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, [гаснул в борьб‹е›] [ожидая периодическ‹и›] определяя весну привозом устриц и омаров, [зиму и] осень и зиму – [приемом] положенными днями, лето – излеровскими гуляньями и всю жизнь – ленивой и покойной дремотой.
8‹л. 70 об.› И так пятнадцать лет, милый
210
мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше. Да и я ли один: смотри, Михайлов, Петров, Семенов, Ананьев, Филатьев, Васильев, Иванов, Федоров, Алексеев, Степанов… да не пересчитаешь! [У них состоялся]
– Они служат, работают, добывают [насущный] хлеб, – заметил Шт‹ольц›, – про них нельзя сказать того же.
– Служат, да, но как!
1Михайлов двадцать лет сряду [записы‹вает›] линюет всё одну и ту же книгу да записывает приход и расход, Петров с тетрадкой всю жизнь поверяет, то же ли число людей пришло на работу, Семенов наблюдает, чтобы анбары с хлебом были вовремя отперты и заперты и чтоб кули были верно показаны в графах, а Ананьев [бере‹жет?›] [сд‹увает›] вот уж сороковой год сдувает пыль с старых дел…
2[А ведь и они мечтали] [Михеев попросился в Си‹бирь›] А ведь и они мечтали
3об источниках русской жизни и тоже было засучили
4рукава, чтоб разработывать эти источники…
– Ну, что ж помешало? – спросил Штольц.
211
– Что ж? Погорячились, погорячились, а потом получили [свои] места, завелись семействами, да и сели. Ананьев получает тысячу двести рублей, Семенов полторы. Кто враг себе?
1Куда еще ехать? Какого еще источника нужно? Вон Михеев рвался всё в Сибирь, добился наконец, поехал, да теперь письмо за письмом и пишет: пустите, ради Христа, назад…
– А что?
– Беда, не приведи Бог, тоска. После расскажу, что с ним случилось, – видишь ли, не я один задремал. Я еще благословляю судьбу, что [не просил] нужда не коробила меня, что я не продавал [своей совести] своих порывов, которые ты хочешь разбудить теперь, а понемногу затаил, как драгоценность, которой никто не хотел оценить…
2
– Ну, кончим, пора спать, Илья.
3Завтра поедем хлопотать о паспорте за границу, потом – собираться…
– Как завтра? – вдруг спросил Обл‹омов›.
4
– Да как же, когда же успеем? – говорил Штольц, – через две недели надо ехать. [Сначала]
– Да куда это, братец, помилуй, вдруг так…
5– говорил Обломов, переходя на постель. – Дай хорошенько обдумать и приготовиться…‹л. 71› [Какого тебе еще] У меня вон платья нет: надо заказать, потом белье, надо сообразить, что взять с собой…
6Помилуй, просто куча хлопот, – месяца через три…
– Какое платье, белье – ничего не бери, в чем есть, в том и поезжай. В Берлине в два часа тебя оденут и обуют.
7
212
– А квартира, а Захар, а Обломовка – ведь надо распорядиться, – [с отчаянием] защищался Облом‹ов›. – И что это тебе вдруг так приспичило [говори] за границу
1непременно? Ну, на будущий год,
2благословясь,
3уладили бы все дела да и поехали себе, не торопясь. Что горячку-то пороть?
4Надо наконец ум-то расшевелить,
5сообразить куда, как…
– Уж я всё сообразил: сначала в Вену
6поедем: там у меня дело есть, а потом в Париж…
– Терпеть не могу Австрии,
7– перебил Обл‹омов›, – ни за что не поеду.
8Ты поезжай-ко
9туда один, а я прямо в Париж…
10
Штольц
11с упреком поглядел на Обломова.
12
213
– Теперь или никогда! – повторил он его слова, – помни, Илья.
1
Он пожал ему руку,
2взял свечку и ушел в гостиную.
Обломов остался в темноте, на диване, подперев голову коленками. Долго сидел он в одном положении, закрыв глаза, боясь заглянуть в этот омут, который вдруг отверзся перед ним. Наконец вскочил и, [в т‹емноте›] натыкаясь в темноте на стулья, на столы, [с шумом] сдернув что-то со стола халатом, с шумом, с грохотом добежал до постели и, как камень, упал лицом [навз‹ничь›] на подушки и погрузился мыслию в эту бездонную пропасть сомнений, вопросов, оглядок, в эту новую сферу, куда его [повергла] так неудержимо [ста‹лкивала›] толкала рука друга.
– Я, за границу! в Италию, в Париж! [Нет, это невозможно] Невозможно: это шутка, сон!
3Через две недели меня не будет здесь! Эта комната, эти подушки… Я возьму их с собой, и одеяло возьму! – вдруг [сказал] решил он. – ‹л. 71 об.› В почтовом экипаже – слышите, что выдумал! Ведь они и ночью едут. А ночью наткнешься на [что-‹нибудь›] кого-нибудь… в яму попадешь! Тут шоссе, конечно; да оно такое узенькое, рядом – около самого колеса – канава идет: ну, как туда! А море: [ух, батюшки] я – на море! Качка: вон на картинках всё рисуют корабли, на боку лежат, вода такая зеленая, противная на вид, из нее торчат головы и руки утопающих, сто человек плывет… [Поди-ка, на бочонке доберись до берега…] Господи! Что это вдруг за камень упал на меня! День и ночь ехать! Сидя спать! Нет, нет, Андрей, ты пошутил: с квартиры еще я могу как-нибудь съехать, – говорил он, – Захар и Тарантьев перевезут, а за границу…
Он даже засмеялся
4при мысли, до какой степени это невозможно.
– Да, – думал он, – побалуй его теперь, он потом и в Сибирь потащит меня, и на Кавказ, и в Крым… Нет, я лучше кончу план… Завтра же за архитектором