Страница:
роскошнее, чем они могут себе позволить.
-- Я обращаюсь к вам, отцы сенаторы,-- начал я, дрожа от возмущения.--
Скажите, как можно иметь чувство собственного достоинства, если не съешь
кусочек мяса хоть раз в месяц?
Сенаторам мой вопрос показался смешным. Мне нет. И то же произошло в
конце заседания, когда речь зашла о виноторговцах.
-- Их надо подбодрить,-- сказал я.-- Даже за последние пять лет число
таверн значительно уменьшилось. Я говорю о честных погребках, где продают
вино распивочно и на вынос, а не о тех грязных, закрытых мною заведениях,
где торговали закуской, а не только вином, если это можно назвать вином!
Жуткая бурда, большей частью приправленная свинцовыми солями, и тут же рядом
бордель с больными девками и все стены заклеены порнографическими
картинками. Пять лет назад в какой-то четверти мили от моего дома на
Палатинском холме было не меньше пятнадцати... да нет, что я говорю? не
меньше двадцати пяти хороших погребков, а теперь их всего три или четыре. И
вино там было превосходное! "Фляга", и "Вакх", и "Ветеран", и "Два брата", и
"Слава Агриппы", и "Лебедь" ("Лебедь" еще держится, но остальные исчезли;
лучшее вино было в "Двух братьях"), и "Бавкида и Филемон" -- его тоже нет
больше, славное было местечко. И "Тиса" тоже нет... я очень его любил...
Как они хохотали! У всех у них были свои винные подвалы, и, возможно,
они ни разу в жизни не заходили в погребок, чтобы промочить горло или купить
бутылочку вина. Я сердито нахмурился, и они смолкли. Я сказал:
-- Вы, наверно, помните, что пять лет назад из-за причуд моего
племянника, покойного императора, я разорился и был вынужден жить милостями
моих друзей -- между прочим, ни одного из вас среди них не было,-- настоящих
друзей: нескольких благодарных мне вольноотпущенников, проститутки и
одного-двух старых рабов. Я заходил в эти таверны купить вина, потому что
мой винный погреб был выставлен для продажи с торгов, так же как и мой дом,
где мне по карману были всего две комнаты. Поэтому я знаю, о чем говорю. Я
надеюсь, что, если кто-нибудь из вас случайно тоже окажется жертвой причуд
императора и впадет в нужду, он вспомнит об этих наших дебатах и пожалеет,
что не поддержал мое предложение о надлежащих поставках в Рим мяса и о
защите таких честных погребков, как старый "Лебедь", "Корона" и "Черный
пес", которые все еще существуют, но которым, если вы им не поможете, не
долго осталось жить. К черту холодную воду и чечевичную кашу! И если,
сиятельные, до того, как я кончу говорить -- или после того,-- я замечу на
ваших лицах хотя бы подобие улыбки, я буду считать, что мне нанесено
публичное оскорбление.
Я был в ярости, меня просто трясло, и я увидел, что их постепенно
охватывает страх за свою жизнь. Мое предложение было принято единогласно.
Успех доставил мне мгновенное удовольствие, но затем я почувствовал
глубокий стыд и еще ухудшил положение, попросив сенат простить меня за
скверный характер. Сенаторы расценили это как слабость и неуверенность в
себе. Я хочу, чтобы вам было ясно: я вовсе не применил, вопреки моим
заветным принципам равенства, справедливости и самоуважения, императорскую
власть, чтобы запугать сенаторов и заставить их угрозами выполнить мою волю.
Просто меня вывел из себя Азиатик и все остальные бессердечные богачи,
которые смотрят на своих сограждан, как на грязь под ногами. Я не угрожал, я
увещевал. Но впоследствии мои враги обратили все сказанное мной против меня,
несмотря на то, что я попросил прощения, а затем написал и разослал по
городу следующее письмо:
"Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик император, великий понтифик,
защитник народа, консул на третий срок, приветствует сенат и римский народ.
Я отдаю себе отчет в том, что страдаю недостатком, который огорчает
меня сильнее, чем вас, поскольку мы больше сожалеем о зле, причиненном нами,
чем о зле, источником которого служат внешние силы, особенно если мощь их
такова, что сдерживать их мы не можем, такие, как молния, болезни, град или
жестокость судьи. Я имею в виду приступы ярости, которым я становлюсь все
более подвержен с тех пор, как принял бремя правления, возложенное вами на
меня, вопреки моему желанию. Например, позавчера я отправил в Остию депешу,
что приеду посмотреть, как идут земляные работы в новом порту, что я спущусь
к морю по Тибру, что ждать меня можно около полудня, и, если у местных
жителей есть какие-нибудь жалобы на землекопов или они хотят подать мне
какие-нибудь петиции, я с удовольствием выслушаю их и во всем разберусь, но,
когда я достиг Остии, ни одна лодка не вышла мне навстречу, ни одного
городского чиновника не было у причала. Я разгневался и велел немедленно
послать за ведущими гражданами города, в том числе за главным судьей и
начальником порта. Я обратился к ним в самых несдержанных выражениях,
спрашивая, почему я так низко пал в их глазах, что на пристани не было ни
одного моряка, чтобы причалить мою яхту, верно они возьмут с меня портовый
сбор за то, что я вообще к ним приплыл. Я укорял жителей Остии в
неблагодарности -- мол, рычат и кусают руку, которая кормит их, или, в
лучшем случае, безразлично от нее отворачиваются, а объяснялось все проще
простого: они не получили моей депеши. Они извинились передо мной, я
извинился перед ними, и мы снова стали друзьями, не затаив друг на друга
зла. Но я страдал от своего гнева куда сильней, чем они, потому что, когда я
кричал на них, они не чувствовали за собой никакой вины, а я потом мучился
от стыда за то, что их оскорбил.
Поэтому позвольте мне признаться, что я подвержен этим приступам гнева,
и умолять вас быть ко мне снисходительнее. Они скоро кончаются и совершенно
неопасны. Мой врач Ксенофонт говорит, что они вызваны переутомлением, так же
как бессонница. Все последние ночи я почти не сплю, грохот фургонов,
привозящих после полуночи в город продукты, хоть и отдаленный, не дает мне
уснуть до рассвета, когда мне порой удается забыться на часок. Вот почему я
бываю таким сонным в суде после завтрака.
Второй недостаток, в котором я хочу признаться, это моя склонность к
злопамятству: я не могу винить в этом переутомление или слабое здоровье, но
скажу, что если я порой свожу с кем-нибудь счеты, то не из-за необъяснимой
антипатии к лицу или повадке этого человека или зависти к его богатству и
талантам. Моя мстительность всегда оправдана какой-нибудь давней
несправедливостью или обидой, за которую передо мной не извинились и никак
иначе их не искупили. Например, когда я впервые вошел в здание суда --
вскоре после моего восшествия на престол,-- чтобы решить дела людей,
обвиненных в государственной измене, я заметил того мерзкого служителя,
который некогда лез вон из кожи, чтобы снискать милость моего племянника,
покойного императора, за мой счет; это было, когда меня несправедливо
обвинили в подлоге. Указывая на меня, он тогда воскликнул: "Вина написана у
него на лице. Зачем затягивать слушание? Приговори его тут же на месте,
цезарь". Разве не естественно, что я это вспомнил? Я крикнул этому субъекту,
когда, увидев, что я вхожу, он чуть не пополз ко мне на животе: "Вина
написана у тебя на лице. Покинь это здание и чтобы ты больше никогда не
показывался ни в одном из судов Рима!"
Вы все знаете старинное патрицианское изречение: "Aquila non captat
muscas" -- "Орел не охотится на мух", что значит: он не преследует
пустяковые цели и не пытается во что бы то ни стало отомстить какому-нибудь
ничтожеству, которое вызывает его на это. Но разрешите привести еще
несколько строк, прибавленных к этому изречению моим благородным братом
Германиком Цезарем:
"Capfat non muscas aquila: at quaeque advolat ultro
Faucibus augustis, musca proterva perit".
He забывайте об этом, и у нас не будет никаких недоразумений; нас
по-прежнему будут связывать узы взаимной любви, в которой мы так часто
клялись друг другу.
Прощайте".
(В переводе куплет этот значил следующее: "Орел не охотится на мух, но
если какая-нибудь наглая муха сама влетит с жужжанием в его августейший
клюв, тут ей и конец".)
Казнь Аппия Силана была лишь предлогом для мятежа, поэтому, желая
показать, что я не питаю вражды к его семье, я устроил так, чтобы его сын
Марк Силан, праправнук Августа, родившийся в год его смерти, стал через пять
лет консулом; я также обещал младшему сыну Аппия, который приехал из Испании
вместе с отцом и жил с нами во дворце, обручить его с моей дочерью Октавией,
как только она достаточно подрастет, чтобы понять смысл этой церемонии.
Британия расположена на севере, но климат там, хотя и сырой, далеко не
такой холодный, как можно было бы ожидать; если землю как следует осушить,
она станет исключительно плодородной. Коренные жители, низкорослые
темноволосые люди, были вытеснены из своих владений примерно в то время,
когда был основан Рим, кельтами, вторгшимися туда с юго-востока. Некоторые
из них все еще сохраняют независимость, живя отдельными поселениями в
неприступных горах и непроходимых болотах, остальные стали рабами и смешали
свою кровь с кровью завоевателей. Я употребляю слово "кельты" в самом
широком смысле, относя его ко множеству народностей, которые появились в
Европе на протяжении нескольких последних столетий из отдаленных восточных
земель, лежащих к северу от Индийских гор. Некоторые ученые полагают, что
они были вынуждены покинуть родные места не из-за любви к скитаниям или под
натиском более сильных племен, а из-за природного бедствия грандиозных
масштабов, а именно, медленного и постепенного истощения огромных участков
тучной, в прошлом, земли, которая раньше их кормила. В число кельтов, если в
этом слове вообще есть какой-то смысл, я включаю не только большую часть
обитателей Франции -- кроме исконных жителей Аквитании и Иберии -- и многие
германские и балканские народности, но даже ахейских греков, которые
некоторое время жили на Верхнем Дунае, прежде чем продвинуться на юг, в
Грецию. Да, греки сравнительно недавно пришли в Грецию. Они вытеснили
исстари живших там пеласгов, культура которых шла с Крита, и принесли с
собой своих богов, главным среди которых был Аполлон. Произошло это
незадолго до Троянской войны. Дорийские греки появились еще позднее -- через
восемьдесят лет после Троянской войны. Примерно в это же время другие
кельтские племена той же расы вторглись во Францию и Италию, и наш латинский
язык ведет свое происхождение от их речи. Именно тогда произошло первое
нашествие кельтов в Британию. Эти кельты, чей язык родственен примитивной
латыни, назывались гаэлы -- высокие, светловолосые, с большими руками и
ногами, хвастливые, необузданные, однако благородные и великодушные люди,
одаренные во всех видах искусства, включая умение ткать тончайшие ткани,
чеканить по металлу, играть на музыкальных инструментах и слагать стихи. Они
все еще существуют в Северной Британии на той же стадии цивилизации, которую
обессмертил для греков, столь сильно изменившихся с тех пор, великий Гомер.
Четыреста или пятьсот лет спустя в северной Европе появились новые
кельты, а именно те племена, которые мы называем галатами. Они захватили
Македонию после смерти Александра и перешли в Малую Азию, заняв область,
нареченную в их честь Галатия. Они вторглись также в Северную Италию, где
сокрушили этрусков, дошли до Рима, разбили нас в битве при Аллии и сожгли
наш город. Эти же племена завладели большей частью Франции, хотя их
предшественники остались в центре, на северо-западе и на юго-востоке страны.
Эти галаты тоже одаренный народ; правда, в области искусства они уступают
прежним кельтам, зато более сплочены и куда лучшие воины. Роста они
среднего, волосы у них черные или каштановые, подбородки круглые, носы
прямые. Примерно в то же время, когда произошла злополучная битва при Аллии,
несколько их племен вторглись в Британию через Кент, юго-восточную
оконечность острова, и вынудили гаэлов отступить к другим берегам, так что
теперь свободных гаэлов можно найти только на севере Британии и на соседнем
с ней островке, Ирландии, все остальные -- рабы. Захватившие страну галаты
стали известны под именем бритты -- "крашеные люди" (в знак принадлежности к
определенной касте они разрисовывали лицо и тело синей краской) и передали
это имя всему острову. Однако еще через двести лет из Центральной Европы по
Рейну поднялась третья волна кельтов. Это те самые племена -- мы называем их
белги,-- которые живут теперь на побережье Ла-Манша и считаются во Франции
лучшими солдатами. Это смешанная раса, родственная галатам, но с примесью
германской крови; у них светлые волосы, большие подбородки и орлиные носы.
Они тоже вторглись в Британию через Кент и утвердились в южной части
острова, за исключением юго-западного уголка, где по-прежнему живут бритты и
их рабы гаэлы. Эти белги сохраняли тесную связь со своими родственниками на
материке (один из их королей правил по обе стороны от Ла-Манша), постоянно
торговали с ними и даже послали военное подкрепление, когда те сражались с
Юлием Цезарем; точно так же на юго-западе острова бритты торговали со своими
родичами -- галатами с Луары и посылали им помощь.
Но хватит об обитателях Британии, перейдем теперь к истории их
контактов с Римом. Первое римское вторжение в Британию было совершено сто
восемь лет назад Юлием Цезарем. Он обнаружил в рядах своих противников --
белгов и галатов с Луары -- множество британцев и решил, что пора научить
остров уважать мощь Рима. Он не мог рассчитывать на окончательное усмирение
Франции до тех пор, пока самые упорные враги Рима могли найти в Британии
безопасное убежище, а затем вновь предпринять попытки возродить
независимость своей страны. Кроме того, Юлий хотел, из политических
соображений, завоевать громкую военную славу, чтобы уравнять счет в победах
со своим соправителем Помпеем. Его победы в Испании и Франции были ответом
на победы Помпея в Сирии и Палестине, а военные успехи в далекой Британии
могли быть противопоставлены подвигам Помпея среди отдаленных народов
Кавказа. Ну и наконец, Юлию Цезарю были нужны деньги. Судя по успехам
торговцев с Луары и побережья Ла-Манша, ведущих дела с Британией, там был
превосходный рынок, и Юлий хотел захватить его себе, сперва получив от
жителей острова большую дань. Он знал, что в Британии есть золото, поскольку
британские золотые монеты имели свободное хождение во Франции (между прочим,
это были очень любопытные монеты: моделью им послужили золотые статеры
Филиппа Македонского, которые попали в Британию через Рейн и Дунай, но с
течением времени узор настолько стерся, что из двух коней в колеснице
остался только один, сама колесница и возничий были чуть видны, а от головы
Аполлона в лавровом венке сохранился один венок). Но на самом деле Британия
не особенно богата золотом, да и оловом тоже; хотя копи на юго-западе
острова когда-то имели немаловажное значение -- олово оттуда шло на продажу
в Карфаген -- и до сих пор еще разрабатываются, основное снабжение Рима
сейчас идет с оловянных островков у побережья Галиции. В Британии есть
сколько-то серебра, меди и свинца и на юго-восточном берегу ведется добыча
железной руды. Есть тут и пресноводный жемчуг чистой воды, хотя он мелкий и
не выдерживает сравнения с тем, что привозят с востока. Янтаря нет, если не
считать обломков, которые выносит на берег прилив,-- он попадает сюда из
Балтики, зато есть превосходный гагат и другие ценные товары для внешней
торговли, такие, как рабы, шкуры, шерсть, лен, домашние животные, украшенные
эмалью изделия из бронзы, синяя краска, плетеные корзины и зерно. Юлия
больше всего интересовали золото и рабы, хотя он знал, что рабы, добытые им
на острове, будут не особенно высокого качества -- женщины
малопривлекательны и вспыльчивы, а мужчин, кроме тех, кто принадлежал к
местной знати и годился в кучера, можно использовать лишь на самых
примитивных сельских работах. Среди них не найдешь поваров, ювелиров,
музыкантов, цирюльников, секретарей или искусных куртизанок. Средняя цена за
них на римском рынке -- самое большее сорок золотых.
Юлий Цезарь дважды вторгался в Британию на юго-востоке острова, как это
делали до него поочередно гаэлы, бритты и белги. В первом случае британцы
яростно сопротивлялись его высадке на берег и показали себя прекрасными
воинами, так что успехи Юлия были невелики: он продвинулся в глубь страны
всего на десять миль да взял несколько заложников из жителей Кента. Во
втором случае, однако, учтя свой прежний опыт, он высадился с большим
войском -- двадцать тысяч человек, а не десять, как в первый раз. Он
выступил из Сэндвича, селения неподалеку от побережья, и шел вдоль южного
берега устья Темзы, форсировав сперва реку Стаур, а затем Темзу возле
Лондона. Он двигался на территорию катувеллавнов -- племя белгов, чей вождь
стал повелителем нескольких более мелких вождей на юге и востоке острова;
его столица называлась Уитхэмпстед и находилась в двадцати пяти милях к
северо-востоку от Лондона. Когда я говорю "столица", я, конечно, употребляю
это слово не в греко-римском понимании; вряд ли можно назвать городом пусть
даже большое скопление плетеных и обмазанных глиной хижин и несколько
строений из нетесаного камня, окруженных крепостными стенами. Как раз вождь
этого племени, Кассивеллавн, и организовал сопротивление Юлию, однако вскоре
он обнаружил, что, хотя его кавалерия и боевые колесницы сильней, чем
французская кавалерия, которую привел Юлий, пехота его уступает римской
пехоте. Он решил, что лучшей тактикой будет вообще расстаться с пехотой и
задержать наступление римлян с помощью кавалерии и колесниц. Юлий увидел,
что может отправлять фуражиров на поиски провианта только целыми отрядами и
при поддержке конницы: излюбленной тактикой британских боевых колесниц было
внезапное нападение на одиночных солдат, отбившихся от своих, и даже на
небольшие группы. На марше римское войско не могло причинить особенно
большого вреда -- ну сожгут несколько полей с созревшими хлебами или
деревень,-- у британцев всегда было достаточно времени, чтобы спрятать
женщин, детей и скот в безопасном месте. Однако, переправившись через Темзу,
Юлий получил поддержку племен, которые незадолго до того были побеждены их
врагами, катувеллавнами. Это были тринованты, жившие к северо-западу от
Лондона, их столица--Колчестер. Сын триновантского вождя, убитого
Кассивеллавном, спасся бегством во Францию незадолго до начала похода и
обещал Юлию, если он захватит территорию катувеллавнов, поднять все
восточное побережье в его поддержку. Обещание свое он выполнил, и теперь
Юлию была обеспечена база на землях триновантов. Пополнив запасы
продовольствия, Юлий вновь выступил в поход на Уитхэмпстед.
Кассивеллавн знал, что у него мало шансов одержать победу, разве что
какой-нибудь отвлекающий удар заставит римлян повернуть обратно. Он отправил
срочное послание подвластным ему союзникам в Кенте с просьбой подняться
крупными силами и напасть на центральный лагерь Юлия. Юлий уже один раз был
остановлен, вскоре после высадки на остров, известиями о том, что буря
повредила часть его транспортных судов, которые, не позаботившись вытащить
на берег, он оставил стоять на якоре. Он был вынужден вернуться от Стаура --
немалый путь -- и потратить десять дней на починку, что дало противнику
возможность вернуть себе и укрепить позиции, которые Юлий завоевал с немалым
трудом. Если кентцы согласятся напасть на лагерь Юлия, где было всего две
тысячи пехотинцев и триста кавалеристов, и им удастся его захватить и
завладеть флотом, Юлий окажется в ловушке и весь остров поднимется против
римлян -- даже тринованты покинут своих новых союзников. Кентцы произвели на
лагерь массированную атаку, но были отбиты, понеся тяжелые потери. Услышав
об этом поражении, все союзники Кассивеллавна, которые еще не сделали этого,
отправили к Юлию мирных послов. Но он уже двигался на Уитхэмпстед и вскоре
взял его приступом, атаковав одновременно с двух сторон. Эта крепость
представляла собой огромное земляное укрепление в форме кольца, защищенное
лесом, глубокими рвами и частоколом, и считалась неприступной. Она служила
убежищем для всех членов племени, слишком старых или слишком молодых, чтобы
сражаться. Римляне захватили там колоссальные стада и сотни пленников. Хотя
армия Кассивеллавна не была разбита, ему пришлось просить о мире. Юлий
поставил ему легкие условия, так как лето подходило к концу и он стремился
поскорее вернуться во Францию, где назревало восстание. От катувеллавнов
потребовали лишь передать в руки римлян несколько знатных мужчин и женщин
племени как заложников, платить Риму золотом ежегодную дань и обещать не
трогать триновантов. Поэтому Кассивеллавн отдал Юлию часть дани и передал
заложников, что сделали также вожди всех остальных племен, кроме триновантов
и их союзников с восточного побережья, которые ранее предложили Юлию помощь
по собственному почину. Юлий вернулся во Францию с пленниками и тем скотом,
который ему не удалось продать по дешевке триновантам, чтобы избавиться от
необходимости переправлять его через пролив.
Восстание во Франции разразилось два года спустя, и Юлий так был занят
его разгромом, что не мог пожертвовать даже частью людей для третьего похода
на Британию, хотя Кассивеллавн, как только до него дошли слухи о восстании,
сразу же перестал платить дань и послал во Францию помощь повстанцам. Вскоре
начались гражданские войны, и хотя, когда они закончились, вопрос о
вторжении в Британию время от времени и поднимался, всегда находилась
подходящая причина его отложить; обычно это были неприятности на германской
границе. Никогда нельзя было выделить для этого достаточно войск. В конце
концов Август пришел к решению не расширять границ империи за пределы
пролива. Вместо этого он устремил свои силы на то, чтобы цивилизовать
жителей Франции, рейнских провинций и тех областей Германии, которые
завоевал мой отец. Когда в результате мятежа, возглавленного Германном,
Август потерял зарейнскую Германию, он был еще менее склонен прибавить к
своим заботам Британию. В письме к бабке Ливии, датированном годом моего
рождения, он писал, что пока французы не созреют для римского гражданства и
можно будет, не опасаясь, что они восстанут, отвести оттуда оборонительные
войска, вторжение в Британию вряд ли будет политически оправдано:
"Но несмотря на все это, дражайшая Ливия, я считаю, что в конечном
счете Британию надо будет превратить в пограничную провинцию. Нельзя
допустить, чтобы остров, находящийся так близко к Франции, с таким
многочисленным и воинственным населением, сохранял свою независимость.
Заглядывая в будущее, я вижу Британию столь же цивилизованной, как
теперешняя южная Франция, и я думаю, что островитяне, будучи родственны нам
по крови, станут куда лучшими римлянами, чем когда-либо, как мы ни старайся,
будут германцы, которые, несмотря на их понятливость и желание усвоить наши
ремесла и прочие промыслы, на мой взгляд, более чужды нам по разуму и духу,
чем даже мавры или евреи. Я не могу объяснить это чувство, кроме как сказав,
что уж слишком быстро они всему учатся; ты ведь знаешь поговорку "быстро
выучишь, быстро забудешь". Тебе покажется глупым, что я пишу о британцах,
словно они уже вошли в Римскую империю, но так интересно представлять
будущее. Я не имею в виду через двадцать лет или даже пятьдесят, но
допустим, что французам понадобится лет пятьдесят, чтобы заслужить римское
гражданство, и еще двадцать уйдет на полное покорение Британии,-- возможно,
через сто лет Италия будет тесно связана со всем британским архипелагом и
(не улыбайся) британская знать, возможно, займет места в римском сенате. А
пока мы должны продолжить политику коммерческого проникновения. Этот король,
который сделался верховным правителем большей части Британии, тепло
встречает романизированных французских торговцев и даже греческих врачей,
особенно окулистов, так как британцы, по-видимому, часто страдают от глазных
болезней из-за заболоченности почвы, а римские чеканщики чеканят для него
прекрасную серебряную монету -- золотые остаются все еще прежними,
варварскими,-- и он в дружбе с нашим губернатором во Франции. За последние
годы торговля с Римом сильно возросла. Мне говорили, что при дворе Цимбелина
в Колчестере латынь слышна не реже, чем местная речь".
В связи с этим я должен привести отрывок из Страбона, философа, жившего
при Тиберии. Он писал:
"В наши дни некоторые правители Британии добились дружбы Цезаря
Августа, посылая к нему послов, которые рассыпаются перед ним в любезностях
и даже делают жертвоприношения в храме Капитолийского Юпитера; Британия
буквально превратилась в, так сказать, родную землю римлян. Островитяне
платят очень умеренную пошлину как за вывозимые во Францию, так и за
ввозимые в Британию товары; в основном это браслеты из слоновой кости, бусы,
янтарь, стеклянная посуда и прочее в том же роде".
Затем Страбон перечисляет товары, которые идут на экспорт: золото,
серебро, железо, шкуры, рабы, охотничьи собаки, зерно и рогатый скот. Его
вывод -- подсказанный, я думаю, самой Ливией:
"Поэтому римлянам нет никакой нужды вводить на остров войска и ставить
-- Я обращаюсь к вам, отцы сенаторы,-- начал я, дрожа от возмущения.--
Скажите, как можно иметь чувство собственного достоинства, если не съешь
кусочек мяса хоть раз в месяц?
Сенаторам мой вопрос показался смешным. Мне нет. И то же произошло в
конце заседания, когда речь зашла о виноторговцах.
-- Их надо подбодрить,-- сказал я.-- Даже за последние пять лет число
таверн значительно уменьшилось. Я говорю о честных погребках, где продают
вино распивочно и на вынос, а не о тех грязных, закрытых мною заведениях,
где торговали закуской, а не только вином, если это можно назвать вином!
Жуткая бурда, большей частью приправленная свинцовыми солями, и тут же рядом
бордель с больными девками и все стены заклеены порнографическими
картинками. Пять лет назад в какой-то четверти мили от моего дома на
Палатинском холме было не меньше пятнадцати... да нет, что я говорю? не
меньше двадцати пяти хороших погребков, а теперь их всего три или четыре. И
вино там было превосходное! "Фляга", и "Вакх", и "Ветеран", и "Два брата", и
"Слава Агриппы", и "Лебедь" ("Лебедь" еще держится, но остальные исчезли;
лучшее вино было в "Двух братьях"), и "Бавкида и Филемон" -- его тоже нет
больше, славное было местечко. И "Тиса" тоже нет... я очень его любил...
Как они хохотали! У всех у них были свои винные подвалы, и, возможно,
они ни разу в жизни не заходили в погребок, чтобы промочить горло или купить
бутылочку вина. Я сердито нахмурился, и они смолкли. Я сказал:
-- Вы, наверно, помните, что пять лет назад из-за причуд моего
племянника, покойного императора, я разорился и был вынужден жить милостями
моих друзей -- между прочим, ни одного из вас среди них не было,-- настоящих
друзей: нескольких благодарных мне вольноотпущенников, проститутки и
одного-двух старых рабов. Я заходил в эти таверны купить вина, потому что
мой винный погреб был выставлен для продажи с торгов, так же как и мой дом,
где мне по карману были всего две комнаты. Поэтому я знаю, о чем говорю. Я
надеюсь, что, если кто-нибудь из вас случайно тоже окажется жертвой причуд
императора и впадет в нужду, он вспомнит об этих наших дебатах и пожалеет,
что не поддержал мое предложение о надлежащих поставках в Рим мяса и о
защите таких честных погребков, как старый "Лебедь", "Корона" и "Черный
пес", которые все еще существуют, но которым, если вы им не поможете, не
долго осталось жить. К черту холодную воду и чечевичную кашу! И если,
сиятельные, до того, как я кончу говорить -- или после того,-- я замечу на
ваших лицах хотя бы подобие улыбки, я буду считать, что мне нанесено
публичное оскорбление.
Я был в ярости, меня просто трясло, и я увидел, что их постепенно
охватывает страх за свою жизнь. Мое предложение было принято единогласно.
Успех доставил мне мгновенное удовольствие, но затем я почувствовал
глубокий стыд и еще ухудшил положение, попросив сенат простить меня за
скверный характер. Сенаторы расценили это как слабость и неуверенность в
себе. Я хочу, чтобы вам было ясно: я вовсе не применил, вопреки моим
заветным принципам равенства, справедливости и самоуважения, императорскую
власть, чтобы запугать сенаторов и заставить их угрозами выполнить мою волю.
Просто меня вывел из себя Азиатик и все остальные бессердечные богачи,
которые смотрят на своих сограждан, как на грязь под ногами. Я не угрожал, я
увещевал. Но впоследствии мои враги обратили все сказанное мной против меня,
несмотря на то, что я попросил прощения, а затем написал и разослал по
городу следующее письмо:
"Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик император, великий понтифик,
защитник народа, консул на третий срок, приветствует сенат и римский народ.
Я отдаю себе отчет в том, что страдаю недостатком, который огорчает
меня сильнее, чем вас, поскольку мы больше сожалеем о зле, причиненном нами,
чем о зле, источником которого служат внешние силы, особенно если мощь их
такова, что сдерживать их мы не можем, такие, как молния, болезни, град или
жестокость судьи. Я имею в виду приступы ярости, которым я становлюсь все
более подвержен с тех пор, как принял бремя правления, возложенное вами на
меня, вопреки моему желанию. Например, позавчера я отправил в Остию депешу,
что приеду посмотреть, как идут земляные работы в новом порту, что я спущусь
к морю по Тибру, что ждать меня можно около полудня, и, если у местных
жителей есть какие-нибудь жалобы на землекопов или они хотят подать мне
какие-нибудь петиции, я с удовольствием выслушаю их и во всем разберусь, но,
когда я достиг Остии, ни одна лодка не вышла мне навстречу, ни одного
городского чиновника не было у причала. Я разгневался и велел немедленно
послать за ведущими гражданами города, в том числе за главным судьей и
начальником порта. Я обратился к ним в самых несдержанных выражениях,
спрашивая, почему я так низко пал в их глазах, что на пристани не было ни
одного моряка, чтобы причалить мою яхту, верно они возьмут с меня портовый
сбор за то, что я вообще к ним приплыл. Я укорял жителей Остии в
неблагодарности -- мол, рычат и кусают руку, которая кормит их, или, в
лучшем случае, безразлично от нее отворачиваются, а объяснялось все проще
простого: они не получили моей депеши. Они извинились передо мной, я
извинился перед ними, и мы снова стали друзьями, не затаив друг на друга
зла. Но я страдал от своего гнева куда сильней, чем они, потому что, когда я
кричал на них, они не чувствовали за собой никакой вины, а я потом мучился
от стыда за то, что их оскорбил.
Поэтому позвольте мне признаться, что я подвержен этим приступам гнева,
и умолять вас быть ко мне снисходительнее. Они скоро кончаются и совершенно
неопасны. Мой врач Ксенофонт говорит, что они вызваны переутомлением, так же
как бессонница. Все последние ночи я почти не сплю, грохот фургонов,
привозящих после полуночи в город продукты, хоть и отдаленный, не дает мне
уснуть до рассвета, когда мне порой удается забыться на часок. Вот почему я
бываю таким сонным в суде после завтрака.
Второй недостаток, в котором я хочу признаться, это моя склонность к
злопамятству: я не могу винить в этом переутомление или слабое здоровье, но
скажу, что если я порой свожу с кем-нибудь счеты, то не из-за необъяснимой
антипатии к лицу или повадке этого человека или зависти к его богатству и
талантам. Моя мстительность всегда оправдана какой-нибудь давней
несправедливостью или обидой, за которую передо мной не извинились и никак
иначе их не искупили. Например, когда я впервые вошел в здание суда --
вскоре после моего восшествия на престол,-- чтобы решить дела людей,
обвиненных в государственной измене, я заметил того мерзкого служителя,
который некогда лез вон из кожи, чтобы снискать милость моего племянника,
покойного императора, за мой счет; это было, когда меня несправедливо
обвинили в подлоге. Указывая на меня, он тогда воскликнул: "Вина написана у
него на лице. Зачем затягивать слушание? Приговори его тут же на месте,
цезарь". Разве не естественно, что я это вспомнил? Я крикнул этому субъекту,
когда, увидев, что я вхожу, он чуть не пополз ко мне на животе: "Вина
написана у тебя на лице. Покинь это здание и чтобы ты больше никогда не
показывался ни в одном из судов Рима!"
Вы все знаете старинное патрицианское изречение: "Aquila non captat
muscas" -- "Орел не охотится на мух", что значит: он не преследует
пустяковые цели и не пытается во что бы то ни стало отомстить какому-нибудь
ничтожеству, которое вызывает его на это. Но разрешите привести еще
несколько строк, прибавленных к этому изречению моим благородным братом
Германиком Цезарем:
"Capfat non muscas aquila: at quaeque advolat ultro
Faucibus augustis, musca proterva perit".
He забывайте об этом, и у нас не будет никаких недоразумений; нас
по-прежнему будут связывать узы взаимной любви, в которой мы так часто
клялись друг другу.
Прощайте".
(В переводе куплет этот значил следующее: "Орел не охотится на мух, но
если какая-нибудь наглая муха сама влетит с жужжанием в его августейший
клюв, тут ей и конец".)
Казнь Аппия Силана была лишь предлогом для мятежа, поэтому, желая
показать, что я не питаю вражды к его семье, я устроил так, чтобы его сын
Марк Силан, праправнук Августа, родившийся в год его смерти, стал через пять
лет консулом; я также обещал младшему сыну Аппия, который приехал из Испании
вместе с отцом и жил с нами во дворце, обручить его с моей дочерью Октавией,
как только она достаточно подрастет, чтобы понять смысл этой церемонии.
Британия расположена на севере, но климат там, хотя и сырой, далеко не
такой холодный, как можно было бы ожидать; если землю как следует осушить,
она станет исключительно плодородной. Коренные жители, низкорослые
темноволосые люди, были вытеснены из своих владений примерно в то время,
когда был основан Рим, кельтами, вторгшимися туда с юго-востока. Некоторые
из них все еще сохраняют независимость, живя отдельными поселениями в
неприступных горах и непроходимых болотах, остальные стали рабами и смешали
свою кровь с кровью завоевателей. Я употребляю слово "кельты" в самом
широком смысле, относя его ко множеству народностей, которые появились в
Европе на протяжении нескольких последних столетий из отдаленных восточных
земель, лежащих к северу от Индийских гор. Некоторые ученые полагают, что
они были вынуждены покинуть родные места не из-за любви к скитаниям или под
натиском более сильных племен, а из-за природного бедствия грандиозных
масштабов, а именно, медленного и постепенного истощения огромных участков
тучной, в прошлом, земли, которая раньше их кормила. В число кельтов, если в
этом слове вообще есть какой-то смысл, я включаю не только большую часть
обитателей Франции -- кроме исконных жителей Аквитании и Иберии -- и многие
германские и балканские народности, но даже ахейских греков, которые
некоторое время жили на Верхнем Дунае, прежде чем продвинуться на юг, в
Грецию. Да, греки сравнительно недавно пришли в Грецию. Они вытеснили
исстари живших там пеласгов, культура которых шла с Крита, и принесли с
собой своих богов, главным среди которых был Аполлон. Произошло это
незадолго до Троянской войны. Дорийские греки появились еще позднее -- через
восемьдесят лет после Троянской войны. Примерно в это же время другие
кельтские племена той же расы вторглись во Францию и Италию, и наш латинский
язык ведет свое происхождение от их речи. Именно тогда произошло первое
нашествие кельтов в Британию. Эти кельты, чей язык родственен примитивной
латыни, назывались гаэлы -- высокие, светловолосые, с большими руками и
ногами, хвастливые, необузданные, однако благородные и великодушные люди,
одаренные во всех видах искусства, включая умение ткать тончайшие ткани,
чеканить по металлу, играть на музыкальных инструментах и слагать стихи. Они
все еще существуют в Северной Британии на той же стадии цивилизации, которую
обессмертил для греков, столь сильно изменившихся с тех пор, великий Гомер.
Четыреста или пятьсот лет спустя в северной Европе появились новые
кельты, а именно те племена, которые мы называем галатами. Они захватили
Македонию после смерти Александра и перешли в Малую Азию, заняв область,
нареченную в их честь Галатия. Они вторглись также в Северную Италию, где
сокрушили этрусков, дошли до Рима, разбили нас в битве при Аллии и сожгли
наш город. Эти же племена завладели большей частью Франции, хотя их
предшественники остались в центре, на северо-западе и на юго-востоке страны.
Эти галаты тоже одаренный народ; правда, в области искусства они уступают
прежним кельтам, зато более сплочены и куда лучшие воины. Роста они
среднего, волосы у них черные или каштановые, подбородки круглые, носы
прямые. Примерно в то же время, когда произошла злополучная битва при Аллии,
несколько их племен вторглись в Британию через Кент, юго-восточную
оконечность острова, и вынудили гаэлов отступить к другим берегам, так что
теперь свободных гаэлов можно найти только на севере Британии и на соседнем
с ней островке, Ирландии, все остальные -- рабы. Захватившие страну галаты
стали известны под именем бритты -- "крашеные люди" (в знак принадлежности к
определенной касте они разрисовывали лицо и тело синей краской) и передали
это имя всему острову. Однако еще через двести лет из Центральной Европы по
Рейну поднялась третья волна кельтов. Это те самые племена -- мы называем их
белги,-- которые живут теперь на побережье Ла-Манша и считаются во Франции
лучшими солдатами. Это смешанная раса, родственная галатам, но с примесью
германской крови; у них светлые волосы, большие подбородки и орлиные носы.
Они тоже вторглись в Британию через Кент и утвердились в южной части
острова, за исключением юго-западного уголка, где по-прежнему живут бритты и
их рабы гаэлы. Эти белги сохраняли тесную связь со своими родственниками на
материке (один из их королей правил по обе стороны от Ла-Манша), постоянно
торговали с ними и даже послали военное подкрепление, когда те сражались с
Юлием Цезарем; точно так же на юго-западе острова бритты торговали со своими
родичами -- галатами с Луары и посылали им помощь.
Но хватит об обитателях Британии, перейдем теперь к истории их
контактов с Римом. Первое римское вторжение в Британию было совершено сто
восемь лет назад Юлием Цезарем. Он обнаружил в рядах своих противников --
белгов и галатов с Луары -- множество британцев и решил, что пора научить
остров уважать мощь Рима. Он не мог рассчитывать на окончательное усмирение
Франции до тех пор, пока самые упорные враги Рима могли найти в Британии
безопасное убежище, а затем вновь предпринять попытки возродить
независимость своей страны. Кроме того, Юлий хотел, из политических
соображений, завоевать громкую военную славу, чтобы уравнять счет в победах
со своим соправителем Помпеем. Его победы в Испании и Франции были ответом
на победы Помпея в Сирии и Палестине, а военные успехи в далекой Британии
могли быть противопоставлены подвигам Помпея среди отдаленных народов
Кавказа. Ну и наконец, Юлию Цезарю были нужны деньги. Судя по успехам
торговцев с Луары и побережья Ла-Манша, ведущих дела с Британией, там был
превосходный рынок, и Юлий хотел захватить его себе, сперва получив от
жителей острова большую дань. Он знал, что в Британии есть золото, поскольку
британские золотые монеты имели свободное хождение во Франции (между прочим,
это были очень любопытные монеты: моделью им послужили золотые статеры
Филиппа Македонского, которые попали в Британию через Рейн и Дунай, но с
течением времени узор настолько стерся, что из двух коней в колеснице
остался только один, сама колесница и возничий были чуть видны, а от головы
Аполлона в лавровом венке сохранился один венок). Но на самом деле Британия
не особенно богата золотом, да и оловом тоже; хотя копи на юго-западе
острова когда-то имели немаловажное значение -- олово оттуда шло на продажу
в Карфаген -- и до сих пор еще разрабатываются, основное снабжение Рима
сейчас идет с оловянных островков у побережья Галиции. В Британии есть
сколько-то серебра, меди и свинца и на юго-восточном берегу ведется добыча
железной руды. Есть тут и пресноводный жемчуг чистой воды, хотя он мелкий и
не выдерживает сравнения с тем, что привозят с востока. Янтаря нет, если не
считать обломков, которые выносит на берег прилив,-- он попадает сюда из
Балтики, зато есть превосходный гагат и другие ценные товары для внешней
торговли, такие, как рабы, шкуры, шерсть, лен, домашние животные, украшенные
эмалью изделия из бронзы, синяя краска, плетеные корзины и зерно. Юлия
больше всего интересовали золото и рабы, хотя он знал, что рабы, добытые им
на острове, будут не особенно высокого качества -- женщины
малопривлекательны и вспыльчивы, а мужчин, кроме тех, кто принадлежал к
местной знати и годился в кучера, можно использовать лишь на самых
примитивных сельских работах. Среди них не найдешь поваров, ювелиров,
музыкантов, цирюльников, секретарей или искусных куртизанок. Средняя цена за
них на римском рынке -- самое большее сорок золотых.
Юлий Цезарь дважды вторгался в Британию на юго-востоке острова, как это
делали до него поочередно гаэлы, бритты и белги. В первом случае британцы
яростно сопротивлялись его высадке на берег и показали себя прекрасными
воинами, так что успехи Юлия были невелики: он продвинулся в глубь страны
всего на десять миль да взял несколько заложников из жителей Кента. Во
втором случае, однако, учтя свой прежний опыт, он высадился с большим
войском -- двадцать тысяч человек, а не десять, как в первый раз. Он
выступил из Сэндвича, селения неподалеку от побережья, и шел вдоль южного
берега устья Темзы, форсировав сперва реку Стаур, а затем Темзу возле
Лондона. Он двигался на территорию катувеллавнов -- племя белгов, чей вождь
стал повелителем нескольких более мелких вождей на юге и востоке острова;
его столица называлась Уитхэмпстед и находилась в двадцати пяти милях к
северо-востоку от Лондона. Когда я говорю "столица", я, конечно, употребляю
это слово не в греко-римском понимании; вряд ли можно назвать городом пусть
даже большое скопление плетеных и обмазанных глиной хижин и несколько
строений из нетесаного камня, окруженных крепостными стенами. Как раз вождь
этого племени, Кассивеллавн, и организовал сопротивление Юлию, однако вскоре
он обнаружил, что, хотя его кавалерия и боевые колесницы сильней, чем
французская кавалерия, которую привел Юлий, пехота его уступает римской
пехоте. Он решил, что лучшей тактикой будет вообще расстаться с пехотой и
задержать наступление римлян с помощью кавалерии и колесниц. Юлий увидел,
что может отправлять фуражиров на поиски провианта только целыми отрядами и
при поддержке конницы: излюбленной тактикой британских боевых колесниц было
внезапное нападение на одиночных солдат, отбившихся от своих, и даже на
небольшие группы. На марше римское войско не могло причинить особенно
большого вреда -- ну сожгут несколько полей с созревшими хлебами или
деревень,-- у британцев всегда было достаточно времени, чтобы спрятать
женщин, детей и скот в безопасном месте. Однако, переправившись через Темзу,
Юлий получил поддержку племен, которые незадолго до того были побеждены их
врагами, катувеллавнами. Это были тринованты, жившие к северо-западу от
Лондона, их столица--Колчестер. Сын триновантского вождя, убитого
Кассивеллавном, спасся бегством во Францию незадолго до начала похода и
обещал Юлию, если он захватит территорию катувеллавнов, поднять все
восточное побережье в его поддержку. Обещание свое он выполнил, и теперь
Юлию была обеспечена база на землях триновантов. Пополнив запасы
продовольствия, Юлий вновь выступил в поход на Уитхэмпстед.
Кассивеллавн знал, что у него мало шансов одержать победу, разве что
какой-нибудь отвлекающий удар заставит римлян повернуть обратно. Он отправил
срочное послание подвластным ему союзникам в Кенте с просьбой подняться
крупными силами и напасть на центральный лагерь Юлия. Юлий уже один раз был
остановлен, вскоре после высадки на остров, известиями о том, что буря
повредила часть его транспортных судов, которые, не позаботившись вытащить
на берег, он оставил стоять на якоре. Он был вынужден вернуться от Стаура --
немалый путь -- и потратить десять дней на починку, что дало противнику
возможность вернуть себе и укрепить позиции, которые Юлий завоевал с немалым
трудом. Если кентцы согласятся напасть на лагерь Юлия, где было всего две
тысячи пехотинцев и триста кавалеристов, и им удастся его захватить и
завладеть флотом, Юлий окажется в ловушке и весь остров поднимется против
римлян -- даже тринованты покинут своих новых союзников. Кентцы произвели на
лагерь массированную атаку, но были отбиты, понеся тяжелые потери. Услышав
об этом поражении, все союзники Кассивеллавна, которые еще не сделали этого,
отправили к Юлию мирных послов. Но он уже двигался на Уитхэмпстед и вскоре
взял его приступом, атаковав одновременно с двух сторон. Эта крепость
представляла собой огромное земляное укрепление в форме кольца, защищенное
лесом, глубокими рвами и частоколом, и считалась неприступной. Она служила
убежищем для всех членов племени, слишком старых или слишком молодых, чтобы
сражаться. Римляне захватили там колоссальные стада и сотни пленников. Хотя
армия Кассивеллавна не была разбита, ему пришлось просить о мире. Юлий
поставил ему легкие условия, так как лето подходило к концу и он стремился
поскорее вернуться во Францию, где назревало восстание. От катувеллавнов
потребовали лишь передать в руки римлян несколько знатных мужчин и женщин
племени как заложников, платить Риму золотом ежегодную дань и обещать не
трогать триновантов. Поэтому Кассивеллавн отдал Юлию часть дани и передал
заложников, что сделали также вожди всех остальных племен, кроме триновантов
и их союзников с восточного побережья, которые ранее предложили Юлию помощь
по собственному почину. Юлий вернулся во Францию с пленниками и тем скотом,
который ему не удалось продать по дешевке триновантам, чтобы избавиться от
необходимости переправлять его через пролив.
Восстание во Франции разразилось два года спустя, и Юлий так был занят
его разгромом, что не мог пожертвовать даже частью людей для третьего похода
на Британию, хотя Кассивеллавн, как только до него дошли слухи о восстании,
сразу же перестал платить дань и послал во Францию помощь повстанцам. Вскоре
начались гражданские войны, и хотя, когда они закончились, вопрос о
вторжении в Британию время от времени и поднимался, всегда находилась
подходящая причина его отложить; обычно это были неприятности на германской
границе. Никогда нельзя было выделить для этого достаточно войск. В конце
концов Август пришел к решению не расширять границ империи за пределы
пролива. Вместо этого он устремил свои силы на то, чтобы цивилизовать
жителей Франции, рейнских провинций и тех областей Германии, которые
завоевал мой отец. Когда в результате мятежа, возглавленного Германном,
Август потерял зарейнскую Германию, он был еще менее склонен прибавить к
своим заботам Британию. В письме к бабке Ливии, датированном годом моего
рождения, он писал, что пока французы не созреют для римского гражданства и
можно будет, не опасаясь, что они восстанут, отвести оттуда оборонительные
войска, вторжение в Британию вряд ли будет политически оправдано:
"Но несмотря на все это, дражайшая Ливия, я считаю, что в конечном
счете Британию надо будет превратить в пограничную провинцию. Нельзя
допустить, чтобы остров, находящийся так близко к Франции, с таким
многочисленным и воинственным населением, сохранял свою независимость.
Заглядывая в будущее, я вижу Британию столь же цивилизованной, как
теперешняя южная Франция, и я думаю, что островитяне, будучи родственны нам
по крови, станут куда лучшими римлянами, чем когда-либо, как мы ни старайся,
будут германцы, которые, несмотря на их понятливость и желание усвоить наши
ремесла и прочие промыслы, на мой взгляд, более чужды нам по разуму и духу,
чем даже мавры или евреи. Я не могу объяснить это чувство, кроме как сказав,
что уж слишком быстро они всему учатся; ты ведь знаешь поговорку "быстро
выучишь, быстро забудешь". Тебе покажется глупым, что я пишу о британцах,
словно они уже вошли в Римскую империю, но так интересно представлять
будущее. Я не имею в виду через двадцать лет или даже пятьдесят, но
допустим, что французам понадобится лет пятьдесят, чтобы заслужить римское
гражданство, и еще двадцать уйдет на полное покорение Британии,-- возможно,
через сто лет Италия будет тесно связана со всем британским архипелагом и
(не улыбайся) британская знать, возможно, займет места в римском сенате. А
пока мы должны продолжить политику коммерческого проникновения. Этот король,
который сделался верховным правителем большей части Британии, тепло
встречает романизированных французских торговцев и даже греческих врачей,
особенно окулистов, так как британцы, по-видимому, часто страдают от глазных
болезней из-за заболоченности почвы, а римские чеканщики чеканят для него
прекрасную серебряную монету -- золотые остаются все еще прежними,
варварскими,-- и он в дружбе с нашим губернатором во Франции. За последние
годы торговля с Римом сильно возросла. Мне говорили, что при дворе Цимбелина
в Колчестере латынь слышна не реже, чем местная речь".
В связи с этим я должен привести отрывок из Страбона, философа, жившего
при Тиберии. Он писал:
"В наши дни некоторые правители Британии добились дружбы Цезаря
Августа, посылая к нему послов, которые рассыпаются перед ним в любезностях
и даже делают жертвоприношения в храме Капитолийского Юпитера; Британия
буквально превратилась в, так сказать, родную землю римлян. Островитяне
платят очень умеренную пошлину как за вывозимые во Францию, так и за
ввозимые в Британию товары; в основном это браслеты из слоновой кости, бусы,
янтарь, стеклянная посуда и прочее в том же роде".
Затем Страбон перечисляет товары, которые идут на экспорт: золото,
серебро, железо, шкуры, рабы, охотничьи собаки, зерно и рогатый скот. Его
вывод -- подсказанный, я думаю, самой Ливией:
"Поэтому римлянам нет никакой нужды вводить на остров войска и ставить