Страница:
-- Мне привили свойственное евреям предубеждение против самаритян,--
сказала она Силе,-- ты должен простить, что мне понадобилось столько лет,
чтобы его преодолеть.
-- Я тоже должен попросить прощенья,-- ответил Сила,-- я имею в виду
мой резкий язык. Но уж такая у меня натура. Я позволю себе сказать, что,
будь твои еврейские друзья и родственники и прочие евреи чуть менее
правоверными и чуть более милосердными, они бы скорее пришлись мне по душе.
Один из моих родичей ехал однажды по делу из Иерусалима в Иерихон и увидел
на обочине дороги лежащего под палящим солнцем голого еврея. На того напали
разбойники. Мой родич промыл и перевязал, как мог, его раны, посадил на
своего осла и отвез в ближайшую гостиницу, где заплатил вперед за жилье и
еду -- на этом настаивал хозяин,-- а затем заехал за ним на обратном пути из
Иерихона и помог добраться домой. Он не сделал ничего особенного, это у нас,
самаритян, в крови. Для него это был обычный поступок. Но что забавно: трое
или четверо зажиточных евреев -- один из них священник,-- которых встретил
по пути мой родич до того еще, как натолкнулся на раненого, несомненно, тоже
видели его на обочине, но, поскольку они не были с ним в родстве,
предоставили ему умирать и проехали мимо, хотя он жалостно стонал и молил о
помощи. Хозяин гостиницы тоже был еврей. Он сказал моему родичу, что вполне
понимает нежелание путников оказать помощь раненому: если бы он умер у них
на руках, они, дотронувшись до трупа, стали бы, согласно их закону,
нечистыми, что причинило бы много неудобств им самим и их родственникам.
Священник, объяснил хозяин, возможно направлялся на поклонение в
иерусалимский храм, ему особенно опасно было оскверниться. Что ж, я, слава
богу, самаритянин, у меня что на уме, то и на языке. Я режу правду-матку.
Я...
Но тут Ирод прервал его.
-- Ты не находишь, моя дорогая Киприда, что это весьма поучительная
история. Ведь если бы этот бедняга был самаритянином, разбойники и грабить
бы его не стали: у него не было бы и драхмы при себе,
В Александрии Ирод в сопровождении Киприды, детей и двух солдат сразу
же направился в главному судье тамошней еврейской колонии -- алабарху, как
его здесь называют. Алабарх отвечал перед губернатором Египта за примерное
поведение своих единоверцев. Он должен был следить за тем, чтобы они
регулярно платили налоги, не устраивали на улицах потасовок с греками и
вообще никак не нарушали общественного порядка. Ирод учтиво приветствовал
алабарха и тут же попросил дать ему взаймы шесть тысяч золотых, обещая за
это пустить в ход свое влияние при дворе императора в интересах
александрийских евреев. Он сказал, что император Тиберий прислал ему письмо
с просьбой немедленно приехать в Рим, чтобы помочь советом относительно
положения дел на Ближнем Востоке, в результате чего он спешно покинул Эдом,
где гостил у своих родичей, и не смог взять с собой достаточно денег для
дорожных расходов. Римские телохранители были в глазах алабарха достаточно
веским доказательством истинности слов Ирода, он решил, что и правда совсем
неплохо иметь в Риме влиятельного покровителя. Незадолго до того в городе
были беспорядки и зачинщиками выступили евреи, нанеся немалый ущерб
недвижимой собственности греков. У Тиберия могло возникнуть желание лишить
александрийских евреев части их весьма значительных привилегий.
Алабарх Александр был старым другом нашей семьи. Много лет назад он
подвизался в качестве управляющего земельной собственностью, завещанной моей
матери дедом Марком Антонием, унаследовать которую мой дед Август ей
разрешил ради моей бабки Октавии, хотя большую часть остальных завещательных
отказов объявил недействительными. Когда мать выходила замуж за отца, это
имущество было принесено в семью в качестве ее приданого, а затем передано
моей сестре Ливилле, когда она выходила за сына Тиберия -- Кастора. Однако
Ливилла довольно скоро его продала, поскольку привыкла жить на широкую ногу
и нуждалась в деньгах, так что алабарху нечем было больше управлять. После
этого переписка между ним и моей семьей постепенно прекратилась, и, хотя
мать использовала свое влияние на Тиберия, чтобы добиться для алабарха того
высокого поста, который он теперь занимал, и у него не было оснований
думать, будто он утратил ее благоволение, все же он не представлял, до какой
степени может положиться на ее поддержку, если окажется замешанным в
каких-нибудь политических беспорядках. Он знал, что прежде Ирод был близким
другом нашей семьи, и охотно ссудил бы ему деньги, если бы был уверен, что
мы по-прежнему в хороших отношениях, но вот уверенности в этом у него как
раз и не было. Он спросил Ирода, как поживает моя мать, и тот, предвидя этот
вопрос и будучи достаточно умен, чтобы первым не упоминать ее имени,
ответил, что, судя по ее последнему письму, она находится в полном здравии и
прекрасном настроении. У него оказалось при себе -- конечно, совершенно
случайно -- ее теплое письмо, написанное перед тем, как он покинул Антиохию,
в котором была целая куча домашних новостей. Ирод протянул его алабарху, и
оно произвело на того еще большее впечатление, чем телохранители. Но
завершалось письмо надеждой, что Ирод наконец занялся полезной деятельностью
под началом ее уважаемого друга Флакка, а алабарх незадолго перед тем слышал
от друзей в Антиохии, будто Ирод и Флакк поссорились, к тому же было
вопросом, действительно ли Тиберий прислал Ироду приглашение, ведь Ирод его
не показал. Поэтому алабарх никак не мог решить, давать Ироду деньги или
нет. Все же он надумал уже их дать, но тут один из солдат, немного
понимавший по-еврейски, сказал:
-- Пожалуй мне восемь золотых, алабарх, и я сэкономлю для тебя восемь
тысяч.
-- Что ты имеешь в виду, солдат? -- спросил алабарх.
-- То, что этот человек -- мошенник, который скрывается от правосудия.
Мы не телохранители его, он нас похитил. Есть императорский ордер на его
арест, так как он набрал в Риме в долг огромные деньги из императорской
казны.
Спасла положение Киприда, бросившись со слезами к ногам алабарха:
-- Ради вашей старинной дружбы с моим отцом Фазаэлем пожалей меня и
моих детей. Не обрекай нас на нищету и гибель. Мой дорогой муж не совершал
никакого мошенничества. То, что он тебе сказал, соответствует истине, хотя,
возможно, он несколько приукрасил подробности. Мы действительно находимся на
пути в Рим и благодаря недавним политическим переменам полны самых радужных
надежд; если ты сейчас дашь нам денег, чтобы помочь выбраться из
затруднений, бог наших предков воздаст тебе сторицей. Долг, из-за которого
моего дорогого Ирода чуть было не арестовали, наследие его беспечной юности.
Как только он прибудет в Рим, он найдет достойный способ его вернуть. Но
если он попадет в руки врагов, которые у него есть в Сирии, это погубит не
только его самого, но и наших детей и меня.
Алабарх обратился к Киприде, чья верность мужу в тяжелую годину чуть не
вызвала слезы у него на глазах, и предусмотрительно, хотя и ласково спросил:
-- Твой муж соблюдает закон?
Ирод увидел, что Киприда заколебалась, и ответил вместо нее:
-- Не забывай, достопочтенный алабарх, что по рождению я идумей. Смешно
требовать от идумея того же, что от еврея. Евреи и идумей -- кровные братья
благодаря нашему общему предку патриарху Исааку; но прежде чем поздравлять
себя с тем, что евреи -- избранный Богом народ, неплохо бы вспомнить о том,
как Иаков, прародитель евреев, обманом лишил права первородства и
благословения отца своего младшего брата Исава, прародителя идумеев. Не
спрашивай с меня слишком много, алабарх. Прояви больше сострадания к идумею,
попавшему из-за расточительности в беду, чем Иаков, не то, клянусь Живым
Богом, первая же ложка красной чечевичной похлебки, которую ты положишь в
рот, застрянет у тебя в горле. Мы потеряли из-за вас право первородства, а с
ним и особую милость Бога, но в ответ хотим видеть хотя бы такое же
сердечное благородство, которое сами неизменно выказываем другим людям.
Вспомни о великодушии Исава: когда он случайно встретил Иакова в Пенуэле, он
ведь не убил его.
-- Но соблюдаешь ты закон или нет? -- спросил алабарх, пораженный
пылом, с каким говорил Ирод; оспаривать приведенные им исторические примеры
алабарх не мог.
-- Я сделал обрезание, мои дети тоже, я и все в моем доме всегда
старались соблюдать закон, открытый Богом вашему предку Моисею, настолько
строго, насколько это возможно находясь в Риме и насколько это позволяло нам
наше духовное несовершенство, ведь мы -- идумеи.
-- Нельзя совместить несовместимое,-- упрямо сказал алабарх.-- Или ты
соблюдаешь закон, или нарушаешь его.
-- Однако я читал, что Господь разрешил однажды Нааману, обращенному в
иудейство сирийцу, молиться в храме Риммона рядом с царем, его
властелином,-- возразил Ирод.-- А Нааман оказался верным другом евреям, не
так ли?
Наконец алабарх сказал Ироду:
-- Если я ссужу тебе эти деньги, ты поклянешься именем Бога -- вечная
Ему слава! -- соблюдать закон, насколько это от тебя зависит, и любить Его
народ и никогда не погрешить против Него по злому умыслу или по оплошности.
-- Клянусь Его Священным Именем,-- ответил Ирод,-- и пусть жена моя
Киприда и дети станут свидетелями того, что с этого мгновения я буду чтить
Его всеми силами моей души и стану любить и защищать Его Народ. А если
когда-нибудь я по жестокости сердца допущу святотатство, пусть черви,
пожиравшие заживо плоть моего деда Ирода Великого, станут пожирать меня
самого, пока не сожрут без остатка.
Так вот Ирод получил взаймы. Как говорил он мне впоследствии: "Я бы
поклялся в чем угодно, лишь бы выцарапать эти деньги. Я был в безвыходном
положении".
Но алабарх поставил еще два условия. Первое заключалось в том, что
Ироду давалась сумма серебром, равная четырем тысячам золотых, а остальные
деньги он должен был получить по прибытии в Италию. Алабарх все еще не до
конца верил Ироду. Тому могло вдруг прийти в голову, взяв деньги,
отправиться в Марокко или Аравию. Согласно второму условию, Киприда должна
была отвезти детей в Иерусалим, чтобы они получили соответствующее
воспитание под руководством первосвященника, брата алабарха. Ирод и Киприда
согласились на это с большой радостью -- им было известно, что ни один
миловидный мальчик, ни одна хорошенькая девочка из высшего общества Рима не
могли избежать противоестественных притязаний Тиберия. (У моего друга
Вителлия, к примеру, забрали сына на Капри под предлогом, что он получит там
широкое общее образование, и поместили среди мерзких спинтриев; в результате
его натура была искалечена. Всю жизнь его не называли иначе, чем "спинтрий",
и я не знаю худшего человека, чем он.) Поэтому было решено, что Киприда
присоединится к Ироду в Риме после того, как устроит детей в Иерусалиме.
Заехать в Александрию, чтобы попросить в долг денег у алабарха, Ирода
заставили слухи о падении Сеяна, привезенные вольноотпущенником из Сирии. В
Александрии они были полностью подтверждены. Сеян в течение многих лет был
главным советником Тиберия и пользовался его полным доверием, но вступил в
заговор с моей сестрой Ливиллой с целью убить его и захватить престол.
Раскрыла заговор моя мать; с помощью моего племянника Калигулы и
безжалостного негодяя Макрона Тиберию скоро удалось призвать Сеяна к ответу.
Обнаружилось, что Ливилла за семь лет до того отравила своего мужа Кастора,
и что Кастор вовсе не был, как утверждал Сеян, предателем по отношению к
отцу. Поэтому повеление Тиберия, строго-настрого запретившего бывшим друзьям
Кастора являться ему на глаза, можно было считать недействительным, а
покровительство моей матери сделалось еще более ценным, чем прежде. Если бы
не все это, Ирод не стал бы тратить время и поступаться своим достоинством,
пытаясь взять взаймы у алабарха. Евреи не скупятся на деньги, но они
осторожны и делают все с оглядкой. Они дают в долг своим бедствующим
соотечественникам, если те попали в беду не по собственной вине, причем не
берут процентов, так как это запрещено их законом, и единственной наградой
им служит сознание, что они совершили добродетельный поступок. Но они не
дадут ничего человеку другой веры, даже если он будет умирать от голода, тем
более еврею, покинувшему, как они говорят, "духовное стадо" и следующему
чуждым обычаям других стран, если у них нет твердой гарантии, что их
щедрость принесет им немалую выгоду.
Мы с матерью не подозревали о том, что Ирод вернулся в Италию, пока
однажды не получили нацарапанную наспех записку, где говорилось, что он
скоро к нам прибудет, и туманно прибавлялось, что он рассчитывает на нашу
помощь, так как из той критической ситуации, в какую он попал, одному ему не
выбраться.
-- Деньги -- вот что ему нужно,-- сказал я матери,-- и ответ один: их у
нас нет.
И действительно, в это время мы никак не могли бросать деньги на ветер,
как я уже объяснял в предыдущей книге. Но мать сказала:
-- Как не стыдно так говорить, Клавдий. Но ты всегда был грубый,
невоспитанный человек. Если у Ирода затруднения и он нуждается в деньгах,
разумеется, мы должны раздобыть их так или иначе; это мой долг перед памятью
его матери Береники. Несмотря на ее диковинные религиозные обычаи, милая
Береника была одной из самых лучших моих подруг. К тому же такая
великолепная хозяйка!
Мать не видела Ирода около семи лет и очень по нему соскучилась. Он
считал своим долгом регулярно ей писать, сообщая по очереди обо всех своих
невзгодах, причем так забавно, что передряги эти казались скорее
восхитительными приключениями, вроде тех, о каких мы читаем в греческих
сборниках, чем настоящими неприятностями. Пожалуй, самым веселым было
письмо, присланное из Идумеи вскоре после того, как Ирод покинул Рим, где он
писал о том, как его милая, прелестная глупенькая женушка помешала ему
прыгнуть с парапета башни. "Она была права,-- кончал он письмо.-- Башня эта
-- исключительно высокая". Последнее письмо, тоже написанное в Эдоме в то
время, как Ирод ожидал деньги из Акры, было в таком же духе. Он рассказывал,
как ему было стыдно украсть у купца из Персии его верблюда,-- надо же пасть
так низко. Однако, продолжал Ирод, стыд вскоре уступил место чувству, что он
совершил весьма добродетельный поступок, оказав персианину исключительную
услугу, так как животное оказалось вместилищем семи злых духов, один хуже
другого. У купца, должно быть, камень с души свалился, когда, проснувшись
однажды утром, он обнаружил, что принадлежащий ему верблюд исчез вместе с
седлом, уздечкой и прочими принадлежностями. Переход через сирийскую пустыню
был ужасен: стоило им оказаться у высохшего русла или в узком ущелье,
верблюд чего только не вытворял, чтобы убить седока, даже подкрадывался к
нему ночью с намерением затоптать его во сне. В следующем письме, из
Александрии, Ирод писал, что в Эдоме отпустил это чудовище на свободу, но
оно, бросая злобные взгляды, преследовало его всю дорогу до побережья.
"Клянусь тебе, благороднейшая и высокоученейшая госпожа Антония, мой
старинный друг и щедрая благодетельница, что я ускользнул в Антедоне от
губернатора не столько из боязни кредиторов, сколько от ужаса перед этим
жутким верблюдом. Не сомневаюсь, что он настоял бы на том, чтобы разделить
со мной тюремную камеру, если бы я согласился на арест". В письме был
постскриптум: "Мои родичи в Идумее были на редкость гостеприимны, но я не
могу допустить, чтобы у тебя создалось впечатление, будто они входили ради
нас в расходы. Они бережливы до такой степени, что надевают чистое белье в
трех случаях в жизни: когда женятся, когда умирают и когда захватывают чужой
караван, ведь тогда белье достается им даром. Во всей Идумее не найти ни
одного сукновала". Ирод, естественно, истолковал ссору, вернее
недоразумение, как он это назвал, с Флакком самым выгодным для себя образом.
Он винил себя за неосмотрительность, всячески расхваливал Флакка за его,
пожалуй даже слишком высокое, если это возможно, чувство чести -- оно было
настолько высоко, что жители провинции просто не в силах были его оценить и
считали своего губернатора чудаком.
Теперь Ирод рассказал нам о том, что было пропущено в его письмах, не
скрывая ничего, или почти ничего: он знал, что это -- самое разумное, когда
имеешь дело с моей матерью. Наибольшее удовольствие -- хотя мать сделала
вид, что возмущена,-- ей доставила история о том, как Ирод похитил двух
римских СОлдат и с их помощью пытался провести алабарха. Он также описал
ужасный шторм, настигший их на обратном пути из Александрии, когда, как он
сказал, все, кто был на борту, пять дней и пять ночей лежали в лежку из-за
морской болезни. Капитан только и знал, что рыдал и молился, поэтому Ироду
пришлось в одиночку вести корабль.
Затем он продолжал:
-- Когда, стоя на баке нашего величавого судна, переставшего наконец
качаться на волнах, я, не слушая благодарностей и восхвалений оправившейся
команды, увидел перед собой сверкающую гладь залива, прекрасные храмы и
виллы на его берегах и громадный, как башня, Везувий, над вершиной которого
подымался, словно над домашним очагом, легкий дымок,-- признаться, я не мог
сдержать слезы. Я понял, что вернулся домой, на мою первую, дорогую моему
сердцу родину. Я подумал обо всех любимых друзьях, с которыми так долго был
в разлуке, в особенности о тебе, самая сведущая, прекрасная и благородная
Антония... о тебе тоже, Клавдий, само собой... и о том, с какой радостью мы
увидимся вновь. Но сперва, разумеется, я должен был обосноваться, как
приличествует моему положению. Мне не пристало являться к вам на порог
подобно нищему или бедному просителю-клиенту, пришедшему к своему патрону.
Как только мы пристали к берегу и я получил деньги по чеку, который
алабарх выписал на один из местных банков, я сразу отправил письмо
императору на Капри с просьбой оказать мне честь принять меня. Он весьма
любезно ответил, что рад слышать о моем благополучном возвращении и с
удовольствием повидается со мной; на следующий день между нами состоялась
весьма обнадеживающая беседа. Должен с прискорбием признаться, что я
чувствовал себя вынужденным -- император сперва был в очень мрачном
настроении -- позабавить его некоторыми азиатскими историями, которые я,
естественно, не могу здесь повторить, чтобы не оскорбить вашу скромность. Но
вы сами знаете нашего императора: у него оригинальный ум и широкие
разносторонние вкусы. Ну так вот, когда я рассказал ему особенно типичную
историю в таком духе, он проговорил: "Ирод, ты мне по душе. Я хочу назначить
тебя на очень ответственный пост -- воспитателем моего единственного внука
Тиберия Гемелла, который живет здесь при мне. Ты не откажешь мне в этом --
ведь ты был близким другом его покойного отца, и я надеюсь, что мальчик к
тебе привяжется. К сожалению, ребенок он замкнутый и угрюмый, и ему очень
нужен такой друг, с открытым сердцем, как ты, чтобы служить ему образцом".
Я остался во дворце на ночь, и к утру нас было уже не разлить водой --
император нарушил предписание врачей и пил со мной наравне. Я решил, что
наконец-то фортуна улыбнулась мне, но тут внезапно тот единственный волосок,
на котором столько лет висел дамоклов меч над моей злосчастной головой,
умудрился лопнуть. Императору передали письмо из Антедона от этого идиота
губернатора, где тот сообщал, что предъявил мне ордер на арест за неуплату
двенадцати тысяч золотых, взятых в долг в императорской казне, но я
хитростью сумел уйти от правосудия, захватив двух его солдат, которые еще не
вернулись и, возможно, умерщвлены. Я заверил императора в том, что солдаты
живы и невредимы, что они спрятались у меня на судне без моего ведома, желая
проехать "зайцами", и что мне не предъявляли никакого ордера на арест.
Возможно, солдат послали ко мне с этим ордером, сказал я, но они предпочли
увеселительную поездку в Египет. Во всяком случае, мы нашли их в трюме на
полпути в Александрию. Я заверил императора, что, как только мы туда
прибыли, я вернул солдат в Антедон, чтобы они были примерно наказаны.
-- Ирод Агриппа,-- сурово сказала мать,-- это была преднамеренная ложь.
Мне за тебя стыдно.
-- Но не так стыдно, как мне самому, дорогая госпожа Антония,-- сказал
Ирод.-- Сколько раз ты говорила мне, что честность -- лучшая политика. Но на
Востоке все лгут, и, естественно, ты и сам не принимаешь на веру девять
десятых того, что слышишь, и рассчитываешь, что твои собеседники поступают
так же. Я на миг забыл, что нахожусь в стране, где хотя бы чуть-чуть
отклониться от истины считается бесчестным.
-- Император поверил тебе? -- поинтересовался я.
-- От всего сердца надеюсь, что да,-- сказал Ирод.-- Он спросил меня:
"А как же с долгом?" Я сказал ему, что речь идет о ссуде, предоставленной
мне в императорской казне согласно всем правилам и под хорошее обеспечение,
и если действительно был выдан ордер на мой арест за неуплату долга, это
дело рук предателя Сеяна. Я немедленно поговорю с казначеем и решу этот
вопрос. Но император сказал: "Ирод, если долг не будет выплачен в течение
недели, я не сделаю тебя наставником своего внука". Вы же знаете, как он
строг, когда речь идет об императорской казне. Я сказал таким небрежным
тоном, каким только мог, что, разумеется, верну деньги в ближайшие три дня,
но я уехал от него с тяжелым сердцем и сразу же написал тебе, моя
великодушная покровительница, в надежде, что, может быть...
Мать сказала снова:
-- С твоей стороны было очень дурно, Ирод Агриппа, лгать в лицо
императору.
-- О, я знаю это, конечно, знаю,-- проговорил Ирод, изображая глубокое
раскаяние.-- Если бы ты была на моем месте, ты бы, несомненно, сказала
правду, но мне не хватило мужества. И, как я уже говорил, эти семь лет на
Востоке, вдали от тебя, притупили мое нравственное чувство.
-- Клавдий,-- обратилась ко мне мать с внезапной решительностью,-- как
нам достать двенадцать тысяч золотых за короткий срок? Как насчет письма от
Аристобула, которое пришло сегодня утром?
По забавному стечению обстоятельств, в то самое утро я получил от
Аристобула письмо, где он просил меня поместить его деньги в земельную
собственность,-- из-за нехватки звонкой монеты земля в то время сильно
подешевела,-- и вложил в письмо банковский чек на десять тысяч золотых. Мать
рассказала об этом Ироду.
-- Аристобул? -- вскричал Ирод.-- Как, ради всего святого, он умудрился
набрать десять тысяч золотых? Видно, этот беспринципный тип воспользовался
своим влиянием на Флакка, чтобы брать взятки с местных жителей.
-- В таком случае,-- сказала мать,-- я считаю, что он поступил очень
некрасиво по отношению к тебе, сказав моему другу Флакку, будто жители
Дамаска прислали тебе дары за то, что ты успешно отстаивал их права. Я не
ожидала этого от Аристобула. Пожалуй, будет только справедливо, если мы
дадим тебе в долг -- на время, только на время, имей это в виду, Ирод -- эти
десять тысяч, чтобы ты снова встал на ноги. Остальные две тысячи нам
нетрудно достать, да, Клавдий?
-- Ты забываешь, матушка, что у Ирода есть восемь тысяч, полученных от
алабарха. Конечно, если он их еще не растратил. Он будет куда богаче нас,
если мы доверим ему деньги Аристобула.
Я предупредил Ирода, что он должен, чего бы это ни стоило, вернуть
ссуду не позже, чем через три месяца, иначе меня обвинят в обмане и уж во
всяком случае в нарушении моих обязанностей доверенного лица. Помочь Ироду
таким способом было все же лучше, чем закладывать наш дом на Палатинском
холме,-- а как иначе мы могли раздобыть деньги? Однако все неожиданно
обернулось наилучшим образом. Как только Ирод вернул двенадцать тысяч
золотом в императорскую казну, он был назначен наставником Гемелла, и за два
дня до того, как подошел срок возврата денег Аристобула, не только выплатил
мне долг до последней монеты, но и отдал взятые у нас давным-давно пять
тысяч, которые мы и не надеялись увидеть. А дело было просто: в качестве
наставника Гемелла Ирод, помимо своей воли, проводил много времени в
обществе Калигулы, которого семидесятипятилетний Тиберий усыновил и
предполагал сделать своим наследником. Тиберий давал Калигуле очень мало
наличных денег, и Ирод, завоевав доверие юноши роскошными пирами, богатыми
подарками и прочим в таком духе, стал под большим секретом брать от его
имени взаймы крупные суммы у богатых людей, желавших снискать расположение
будущего императора. Все полагали, что Тиберию недолго осталось жить. Когда
в деловых кругах узнали, каким доверием Калигула облек Ирода, тому стало
легко просить о ссудах и от своего имени тоже. Вопрос о его прошлых долгах,
сделанных за семь лет до того, уладился сам собой из-за смерти его
кредиторов, так как ряды богатых людей сильно поредели в результате судебных
расследований о государственной измене, которые велись под руководством
Сеяна; тот же пагубный процесс шел при его преемнике Макроне. Насчет
оставшихся долгов Ирод был спокоен: кто осмелится преследовать по суду
человека, который в такой милости при дворе, как он. Деньги, которые он мне
вернул, были частью сорока тысяч золотых, которые Ирод получил взаймы у
вольноотпущенника Тиберия; в свое время, еще рабом, тот был в числе
тюремщиков старшего брата Калигулы Друза, заморенного голодом в подвалах
сказала она Силе,-- ты должен простить, что мне понадобилось столько лет,
чтобы его преодолеть.
-- Я тоже должен попросить прощенья,-- ответил Сила,-- я имею в виду
мой резкий язык. Но уж такая у меня натура. Я позволю себе сказать, что,
будь твои еврейские друзья и родственники и прочие евреи чуть менее
правоверными и чуть более милосердными, они бы скорее пришлись мне по душе.
Один из моих родичей ехал однажды по делу из Иерусалима в Иерихон и увидел
на обочине дороги лежащего под палящим солнцем голого еврея. На того напали
разбойники. Мой родич промыл и перевязал, как мог, его раны, посадил на
своего осла и отвез в ближайшую гостиницу, где заплатил вперед за жилье и
еду -- на этом настаивал хозяин,-- а затем заехал за ним на обратном пути из
Иерихона и помог добраться домой. Он не сделал ничего особенного, это у нас,
самаритян, в крови. Для него это был обычный поступок. Но что забавно: трое
или четверо зажиточных евреев -- один из них священник,-- которых встретил
по пути мой родич до того еще, как натолкнулся на раненого, несомненно, тоже
видели его на обочине, но, поскольку они не были с ним в родстве,
предоставили ему умирать и проехали мимо, хотя он жалостно стонал и молил о
помощи. Хозяин гостиницы тоже был еврей. Он сказал моему родичу, что вполне
понимает нежелание путников оказать помощь раненому: если бы он умер у них
на руках, они, дотронувшись до трупа, стали бы, согласно их закону,
нечистыми, что причинило бы много неудобств им самим и их родственникам.
Священник, объяснил хозяин, возможно направлялся на поклонение в
иерусалимский храм, ему особенно опасно было оскверниться. Что ж, я, слава
богу, самаритянин, у меня что на уме, то и на языке. Я режу правду-матку.
Я...
Но тут Ирод прервал его.
-- Ты не находишь, моя дорогая Киприда, что это весьма поучительная
история. Ведь если бы этот бедняга был самаритянином, разбойники и грабить
бы его не стали: у него не было бы и драхмы при себе,
В Александрии Ирод в сопровождении Киприды, детей и двух солдат сразу
же направился в главному судье тамошней еврейской колонии -- алабарху, как
его здесь называют. Алабарх отвечал перед губернатором Египта за примерное
поведение своих единоверцев. Он должен был следить за тем, чтобы они
регулярно платили налоги, не устраивали на улицах потасовок с греками и
вообще никак не нарушали общественного порядка. Ирод учтиво приветствовал
алабарха и тут же попросил дать ему взаймы шесть тысяч золотых, обещая за
это пустить в ход свое влияние при дворе императора в интересах
александрийских евреев. Он сказал, что император Тиберий прислал ему письмо
с просьбой немедленно приехать в Рим, чтобы помочь советом относительно
положения дел на Ближнем Востоке, в результате чего он спешно покинул Эдом,
где гостил у своих родичей, и не смог взять с собой достаточно денег для
дорожных расходов. Римские телохранители были в глазах алабарха достаточно
веским доказательством истинности слов Ирода, он решил, что и правда совсем
неплохо иметь в Риме влиятельного покровителя. Незадолго до того в городе
были беспорядки и зачинщиками выступили евреи, нанеся немалый ущерб
недвижимой собственности греков. У Тиберия могло возникнуть желание лишить
александрийских евреев части их весьма значительных привилегий.
Алабарх Александр был старым другом нашей семьи. Много лет назад он
подвизался в качестве управляющего земельной собственностью, завещанной моей
матери дедом Марком Антонием, унаследовать которую мой дед Август ей
разрешил ради моей бабки Октавии, хотя большую часть остальных завещательных
отказов объявил недействительными. Когда мать выходила замуж за отца, это
имущество было принесено в семью в качестве ее приданого, а затем передано
моей сестре Ливилле, когда она выходила за сына Тиберия -- Кастора. Однако
Ливилла довольно скоро его продала, поскольку привыкла жить на широкую ногу
и нуждалась в деньгах, так что алабарху нечем было больше управлять. После
этого переписка между ним и моей семьей постепенно прекратилась, и, хотя
мать использовала свое влияние на Тиберия, чтобы добиться для алабарха того
высокого поста, который он теперь занимал, и у него не было оснований
думать, будто он утратил ее благоволение, все же он не представлял, до какой
степени может положиться на ее поддержку, если окажется замешанным в
каких-нибудь политических беспорядках. Он знал, что прежде Ирод был близким
другом нашей семьи, и охотно ссудил бы ему деньги, если бы был уверен, что
мы по-прежнему в хороших отношениях, но вот уверенности в этом у него как
раз и не было. Он спросил Ирода, как поживает моя мать, и тот, предвидя этот
вопрос и будучи достаточно умен, чтобы первым не упоминать ее имени,
ответил, что, судя по ее последнему письму, она находится в полном здравии и
прекрасном настроении. У него оказалось при себе -- конечно, совершенно
случайно -- ее теплое письмо, написанное перед тем, как он покинул Антиохию,
в котором была целая куча домашних новостей. Ирод протянул его алабарху, и
оно произвело на того еще большее впечатление, чем телохранители. Но
завершалось письмо надеждой, что Ирод наконец занялся полезной деятельностью
под началом ее уважаемого друга Флакка, а алабарх незадолго перед тем слышал
от друзей в Антиохии, будто Ирод и Флакк поссорились, к тому же было
вопросом, действительно ли Тиберий прислал Ироду приглашение, ведь Ирод его
не показал. Поэтому алабарх никак не мог решить, давать Ироду деньги или
нет. Все же он надумал уже их дать, но тут один из солдат, немного
понимавший по-еврейски, сказал:
-- Пожалуй мне восемь золотых, алабарх, и я сэкономлю для тебя восемь
тысяч.
-- Что ты имеешь в виду, солдат? -- спросил алабарх.
-- То, что этот человек -- мошенник, который скрывается от правосудия.
Мы не телохранители его, он нас похитил. Есть императорский ордер на его
арест, так как он набрал в Риме в долг огромные деньги из императорской
казны.
Спасла положение Киприда, бросившись со слезами к ногам алабарха:
-- Ради вашей старинной дружбы с моим отцом Фазаэлем пожалей меня и
моих детей. Не обрекай нас на нищету и гибель. Мой дорогой муж не совершал
никакого мошенничества. То, что он тебе сказал, соответствует истине, хотя,
возможно, он несколько приукрасил подробности. Мы действительно находимся на
пути в Рим и благодаря недавним политическим переменам полны самых радужных
надежд; если ты сейчас дашь нам денег, чтобы помочь выбраться из
затруднений, бог наших предков воздаст тебе сторицей. Долг, из-за которого
моего дорогого Ирода чуть было не арестовали, наследие его беспечной юности.
Как только он прибудет в Рим, он найдет достойный способ его вернуть. Но
если он попадет в руки врагов, которые у него есть в Сирии, это погубит не
только его самого, но и наших детей и меня.
Алабарх обратился к Киприде, чья верность мужу в тяжелую годину чуть не
вызвала слезы у него на глазах, и предусмотрительно, хотя и ласково спросил:
-- Твой муж соблюдает закон?
Ирод увидел, что Киприда заколебалась, и ответил вместо нее:
-- Не забывай, достопочтенный алабарх, что по рождению я идумей. Смешно
требовать от идумея того же, что от еврея. Евреи и идумей -- кровные братья
благодаря нашему общему предку патриарху Исааку; но прежде чем поздравлять
себя с тем, что евреи -- избранный Богом народ, неплохо бы вспомнить о том,
как Иаков, прародитель евреев, обманом лишил права первородства и
благословения отца своего младшего брата Исава, прародителя идумеев. Не
спрашивай с меня слишком много, алабарх. Прояви больше сострадания к идумею,
попавшему из-за расточительности в беду, чем Иаков, не то, клянусь Живым
Богом, первая же ложка красной чечевичной похлебки, которую ты положишь в
рот, застрянет у тебя в горле. Мы потеряли из-за вас право первородства, а с
ним и особую милость Бога, но в ответ хотим видеть хотя бы такое же
сердечное благородство, которое сами неизменно выказываем другим людям.
Вспомни о великодушии Исава: когда он случайно встретил Иакова в Пенуэле, он
ведь не убил его.
-- Но соблюдаешь ты закон или нет? -- спросил алабарх, пораженный
пылом, с каким говорил Ирод; оспаривать приведенные им исторические примеры
алабарх не мог.
-- Я сделал обрезание, мои дети тоже, я и все в моем доме всегда
старались соблюдать закон, открытый Богом вашему предку Моисею, настолько
строго, насколько это возможно находясь в Риме и насколько это позволяло нам
наше духовное несовершенство, ведь мы -- идумеи.
-- Нельзя совместить несовместимое,-- упрямо сказал алабарх.-- Или ты
соблюдаешь закон, или нарушаешь его.
-- Однако я читал, что Господь разрешил однажды Нааману, обращенному в
иудейство сирийцу, молиться в храме Риммона рядом с царем, его
властелином,-- возразил Ирод.-- А Нааман оказался верным другом евреям, не
так ли?
Наконец алабарх сказал Ироду:
-- Если я ссужу тебе эти деньги, ты поклянешься именем Бога -- вечная
Ему слава! -- соблюдать закон, насколько это от тебя зависит, и любить Его
народ и никогда не погрешить против Него по злому умыслу или по оплошности.
-- Клянусь Его Священным Именем,-- ответил Ирод,-- и пусть жена моя
Киприда и дети станут свидетелями того, что с этого мгновения я буду чтить
Его всеми силами моей души и стану любить и защищать Его Народ. А если
когда-нибудь я по жестокости сердца допущу святотатство, пусть черви,
пожиравшие заживо плоть моего деда Ирода Великого, станут пожирать меня
самого, пока не сожрут без остатка.
Так вот Ирод получил взаймы. Как говорил он мне впоследствии: "Я бы
поклялся в чем угодно, лишь бы выцарапать эти деньги. Я был в безвыходном
положении".
Но алабарх поставил еще два условия. Первое заключалось в том, что
Ироду давалась сумма серебром, равная четырем тысячам золотых, а остальные
деньги он должен был получить по прибытии в Италию. Алабарх все еще не до
конца верил Ироду. Тому могло вдруг прийти в голову, взяв деньги,
отправиться в Марокко или Аравию. Согласно второму условию, Киприда должна
была отвезти детей в Иерусалим, чтобы они получили соответствующее
воспитание под руководством первосвященника, брата алабарха. Ирод и Киприда
согласились на это с большой радостью -- им было известно, что ни один
миловидный мальчик, ни одна хорошенькая девочка из высшего общества Рима не
могли избежать противоестественных притязаний Тиберия. (У моего друга
Вителлия, к примеру, забрали сына на Капри под предлогом, что он получит там
широкое общее образование, и поместили среди мерзких спинтриев; в результате
его натура была искалечена. Всю жизнь его не называли иначе, чем "спинтрий",
и я не знаю худшего человека, чем он.) Поэтому было решено, что Киприда
присоединится к Ироду в Риме после того, как устроит детей в Иерусалиме.
Заехать в Александрию, чтобы попросить в долг денег у алабарха, Ирода
заставили слухи о падении Сеяна, привезенные вольноотпущенником из Сирии. В
Александрии они были полностью подтверждены. Сеян в течение многих лет был
главным советником Тиберия и пользовался его полным доверием, но вступил в
заговор с моей сестрой Ливиллой с целью убить его и захватить престол.
Раскрыла заговор моя мать; с помощью моего племянника Калигулы и
безжалостного негодяя Макрона Тиберию скоро удалось призвать Сеяна к ответу.
Обнаружилось, что Ливилла за семь лет до того отравила своего мужа Кастора,
и что Кастор вовсе не был, как утверждал Сеян, предателем по отношению к
отцу. Поэтому повеление Тиберия, строго-настрого запретившего бывшим друзьям
Кастора являться ему на глаза, можно было считать недействительным, а
покровительство моей матери сделалось еще более ценным, чем прежде. Если бы
не все это, Ирод не стал бы тратить время и поступаться своим достоинством,
пытаясь взять взаймы у алабарха. Евреи не скупятся на деньги, но они
осторожны и делают все с оглядкой. Они дают в долг своим бедствующим
соотечественникам, если те попали в беду не по собственной вине, причем не
берут процентов, так как это запрещено их законом, и единственной наградой
им служит сознание, что они совершили добродетельный поступок. Но они не
дадут ничего человеку другой веры, даже если он будет умирать от голода, тем
более еврею, покинувшему, как они говорят, "духовное стадо" и следующему
чуждым обычаям других стран, если у них нет твердой гарантии, что их
щедрость принесет им немалую выгоду.
Мы с матерью не подозревали о том, что Ирод вернулся в Италию, пока
однажды не получили нацарапанную наспех записку, где говорилось, что он
скоро к нам прибудет, и туманно прибавлялось, что он рассчитывает на нашу
помощь, так как из той критической ситуации, в какую он попал, одному ему не
выбраться.
-- Деньги -- вот что ему нужно,-- сказал я матери,-- и ответ один: их у
нас нет.
И действительно, в это время мы никак не могли бросать деньги на ветер,
как я уже объяснял в предыдущей книге. Но мать сказала:
-- Как не стыдно так говорить, Клавдий. Но ты всегда был грубый,
невоспитанный человек. Если у Ирода затруднения и он нуждается в деньгах,
разумеется, мы должны раздобыть их так или иначе; это мой долг перед памятью
его матери Береники. Несмотря на ее диковинные религиозные обычаи, милая
Береника была одной из самых лучших моих подруг. К тому же такая
великолепная хозяйка!
Мать не видела Ирода около семи лет и очень по нему соскучилась. Он
считал своим долгом регулярно ей писать, сообщая по очереди обо всех своих
невзгодах, причем так забавно, что передряги эти казались скорее
восхитительными приключениями, вроде тех, о каких мы читаем в греческих
сборниках, чем настоящими неприятностями. Пожалуй, самым веселым было
письмо, присланное из Идумеи вскоре после того, как Ирод покинул Рим, где он
писал о том, как его милая, прелестная глупенькая женушка помешала ему
прыгнуть с парапета башни. "Она была права,-- кончал он письмо.-- Башня эта
-- исключительно высокая". Последнее письмо, тоже написанное в Эдоме в то
время, как Ирод ожидал деньги из Акры, было в таком же духе. Он рассказывал,
как ему было стыдно украсть у купца из Персии его верблюда,-- надо же пасть
так низко. Однако, продолжал Ирод, стыд вскоре уступил место чувству, что он
совершил весьма добродетельный поступок, оказав персианину исключительную
услугу, так как животное оказалось вместилищем семи злых духов, один хуже
другого. У купца, должно быть, камень с души свалился, когда, проснувшись
однажды утром, он обнаружил, что принадлежащий ему верблюд исчез вместе с
седлом, уздечкой и прочими принадлежностями. Переход через сирийскую пустыню
был ужасен: стоило им оказаться у высохшего русла или в узком ущелье,
верблюд чего только не вытворял, чтобы убить седока, даже подкрадывался к
нему ночью с намерением затоптать его во сне. В следующем письме, из
Александрии, Ирод писал, что в Эдоме отпустил это чудовище на свободу, но
оно, бросая злобные взгляды, преследовало его всю дорогу до побережья.
"Клянусь тебе, благороднейшая и высокоученейшая госпожа Антония, мой
старинный друг и щедрая благодетельница, что я ускользнул в Антедоне от
губернатора не столько из боязни кредиторов, сколько от ужаса перед этим
жутким верблюдом. Не сомневаюсь, что он настоял бы на том, чтобы разделить
со мной тюремную камеру, если бы я согласился на арест". В письме был
постскриптум: "Мои родичи в Идумее были на редкость гостеприимны, но я не
могу допустить, чтобы у тебя создалось впечатление, будто они входили ради
нас в расходы. Они бережливы до такой степени, что надевают чистое белье в
трех случаях в жизни: когда женятся, когда умирают и когда захватывают чужой
караван, ведь тогда белье достается им даром. Во всей Идумее не найти ни
одного сукновала". Ирод, естественно, истолковал ссору, вернее
недоразумение, как он это назвал, с Флакком самым выгодным для себя образом.
Он винил себя за неосмотрительность, всячески расхваливал Флакка за его,
пожалуй даже слишком высокое, если это возможно, чувство чести -- оно было
настолько высоко, что жители провинции просто не в силах были его оценить и
считали своего губернатора чудаком.
Теперь Ирод рассказал нам о том, что было пропущено в его письмах, не
скрывая ничего, или почти ничего: он знал, что это -- самое разумное, когда
имеешь дело с моей матерью. Наибольшее удовольствие -- хотя мать сделала
вид, что возмущена,-- ей доставила история о том, как Ирод похитил двух
римских СОлдат и с их помощью пытался провести алабарха. Он также описал
ужасный шторм, настигший их на обратном пути из Александрии, когда, как он
сказал, все, кто был на борту, пять дней и пять ночей лежали в лежку из-за
морской болезни. Капитан только и знал, что рыдал и молился, поэтому Ироду
пришлось в одиночку вести корабль.
Затем он продолжал:
-- Когда, стоя на баке нашего величавого судна, переставшего наконец
качаться на волнах, я, не слушая благодарностей и восхвалений оправившейся
команды, увидел перед собой сверкающую гладь залива, прекрасные храмы и
виллы на его берегах и громадный, как башня, Везувий, над вершиной которого
подымался, словно над домашним очагом, легкий дымок,-- признаться, я не мог
сдержать слезы. Я понял, что вернулся домой, на мою первую, дорогую моему
сердцу родину. Я подумал обо всех любимых друзьях, с которыми так долго был
в разлуке, в особенности о тебе, самая сведущая, прекрасная и благородная
Антония... о тебе тоже, Клавдий, само собой... и о том, с какой радостью мы
увидимся вновь. Но сперва, разумеется, я должен был обосноваться, как
приличествует моему положению. Мне не пристало являться к вам на порог
подобно нищему или бедному просителю-клиенту, пришедшему к своему патрону.
Как только мы пристали к берегу и я получил деньги по чеку, который
алабарх выписал на один из местных банков, я сразу отправил письмо
императору на Капри с просьбой оказать мне честь принять меня. Он весьма
любезно ответил, что рад слышать о моем благополучном возвращении и с
удовольствием повидается со мной; на следующий день между нами состоялась
весьма обнадеживающая беседа. Должен с прискорбием признаться, что я
чувствовал себя вынужденным -- император сперва был в очень мрачном
настроении -- позабавить его некоторыми азиатскими историями, которые я,
естественно, не могу здесь повторить, чтобы не оскорбить вашу скромность. Но
вы сами знаете нашего императора: у него оригинальный ум и широкие
разносторонние вкусы. Ну так вот, когда я рассказал ему особенно типичную
историю в таком духе, он проговорил: "Ирод, ты мне по душе. Я хочу назначить
тебя на очень ответственный пост -- воспитателем моего единственного внука
Тиберия Гемелла, который живет здесь при мне. Ты не откажешь мне в этом --
ведь ты был близким другом его покойного отца, и я надеюсь, что мальчик к
тебе привяжется. К сожалению, ребенок он замкнутый и угрюмый, и ему очень
нужен такой друг, с открытым сердцем, как ты, чтобы служить ему образцом".
Я остался во дворце на ночь, и к утру нас было уже не разлить водой --
император нарушил предписание врачей и пил со мной наравне. Я решил, что
наконец-то фортуна улыбнулась мне, но тут внезапно тот единственный волосок,
на котором столько лет висел дамоклов меч над моей злосчастной головой,
умудрился лопнуть. Императору передали письмо из Антедона от этого идиота
губернатора, где тот сообщал, что предъявил мне ордер на арест за неуплату
двенадцати тысяч золотых, взятых в долг в императорской казне, но я
хитростью сумел уйти от правосудия, захватив двух его солдат, которые еще не
вернулись и, возможно, умерщвлены. Я заверил императора в том, что солдаты
живы и невредимы, что они спрятались у меня на судне без моего ведома, желая
проехать "зайцами", и что мне не предъявляли никакого ордера на арест.
Возможно, солдат послали ко мне с этим ордером, сказал я, но они предпочли
увеселительную поездку в Египет. Во всяком случае, мы нашли их в трюме на
полпути в Александрию. Я заверил императора, что, как только мы туда
прибыли, я вернул солдат в Антедон, чтобы они были примерно наказаны.
-- Ирод Агриппа,-- сурово сказала мать,-- это была преднамеренная ложь.
Мне за тебя стыдно.
-- Но не так стыдно, как мне самому, дорогая госпожа Антония,-- сказал
Ирод.-- Сколько раз ты говорила мне, что честность -- лучшая политика. Но на
Востоке все лгут, и, естественно, ты и сам не принимаешь на веру девять
десятых того, что слышишь, и рассчитываешь, что твои собеседники поступают
так же. Я на миг забыл, что нахожусь в стране, где хотя бы чуть-чуть
отклониться от истины считается бесчестным.
-- Император поверил тебе? -- поинтересовался я.
-- От всего сердца надеюсь, что да,-- сказал Ирод.-- Он спросил меня:
"А как же с долгом?" Я сказал ему, что речь идет о ссуде, предоставленной
мне в императорской казне согласно всем правилам и под хорошее обеспечение,
и если действительно был выдан ордер на мой арест за неуплату долга, это
дело рук предателя Сеяна. Я немедленно поговорю с казначеем и решу этот
вопрос. Но император сказал: "Ирод, если долг не будет выплачен в течение
недели, я не сделаю тебя наставником своего внука". Вы же знаете, как он
строг, когда речь идет об императорской казне. Я сказал таким небрежным
тоном, каким только мог, что, разумеется, верну деньги в ближайшие три дня,
но я уехал от него с тяжелым сердцем и сразу же написал тебе, моя
великодушная покровительница, в надежде, что, может быть...
Мать сказала снова:
-- С твоей стороны было очень дурно, Ирод Агриппа, лгать в лицо
императору.
-- О, я знаю это, конечно, знаю,-- проговорил Ирод, изображая глубокое
раскаяние.-- Если бы ты была на моем месте, ты бы, несомненно, сказала
правду, но мне не хватило мужества. И, как я уже говорил, эти семь лет на
Востоке, вдали от тебя, притупили мое нравственное чувство.
-- Клавдий,-- обратилась ко мне мать с внезапной решительностью,-- как
нам достать двенадцать тысяч золотых за короткий срок? Как насчет письма от
Аристобула, которое пришло сегодня утром?
По забавному стечению обстоятельств, в то самое утро я получил от
Аристобула письмо, где он просил меня поместить его деньги в земельную
собственность,-- из-за нехватки звонкой монеты земля в то время сильно
подешевела,-- и вложил в письмо банковский чек на десять тысяч золотых. Мать
рассказала об этом Ироду.
-- Аристобул? -- вскричал Ирод.-- Как, ради всего святого, он умудрился
набрать десять тысяч золотых? Видно, этот беспринципный тип воспользовался
своим влиянием на Флакка, чтобы брать взятки с местных жителей.
-- В таком случае,-- сказала мать,-- я считаю, что он поступил очень
некрасиво по отношению к тебе, сказав моему другу Флакку, будто жители
Дамаска прислали тебе дары за то, что ты успешно отстаивал их права. Я не
ожидала этого от Аристобула. Пожалуй, будет только справедливо, если мы
дадим тебе в долг -- на время, только на время, имей это в виду, Ирод -- эти
десять тысяч, чтобы ты снова встал на ноги. Остальные две тысячи нам
нетрудно достать, да, Клавдий?
-- Ты забываешь, матушка, что у Ирода есть восемь тысяч, полученных от
алабарха. Конечно, если он их еще не растратил. Он будет куда богаче нас,
если мы доверим ему деньги Аристобула.
Я предупредил Ирода, что он должен, чего бы это ни стоило, вернуть
ссуду не позже, чем через три месяца, иначе меня обвинят в обмане и уж во
всяком случае в нарушении моих обязанностей доверенного лица. Помочь Ироду
таким способом было все же лучше, чем закладывать наш дом на Палатинском
холме,-- а как иначе мы могли раздобыть деньги? Однако все неожиданно
обернулось наилучшим образом. Как только Ирод вернул двенадцать тысяч
золотом в императорскую казну, он был назначен наставником Гемелла, и за два
дня до того, как подошел срок возврата денег Аристобула, не только выплатил
мне долг до последней монеты, но и отдал взятые у нас давным-давно пять
тысяч, которые мы и не надеялись увидеть. А дело было просто: в качестве
наставника Гемелла Ирод, помимо своей воли, проводил много времени в
обществе Калигулы, которого семидесятипятилетний Тиберий усыновил и
предполагал сделать своим наследником. Тиберий давал Калигуле очень мало
наличных денег, и Ирод, завоевав доверие юноши роскошными пирами, богатыми
подарками и прочим в таком духе, стал под большим секретом брать от его
имени взаймы крупные суммы у богатых людей, желавших снискать расположение
будущего императора. Все полагали, что Тиберию недолго осталось жить. Когда
в деловых кругах узнали, каким доверием Калигула облек Ирода, тому стало
легко просить о ссудах и от своего имени тоже. Вопрос о его прошлых долгах,
сделанных за семь лет до того, уладился сам собой из-за смерти его
кредиторов, так как ряды богатых людей сильно поредели в результате судебных
расследований о государственной измене, которые велись под руководством
Сеяна; тот же пагубный процесс шел при его преемнике Макроне. Насчет
оставшихся долгов Ирод был спокоен: кто осмелится преследовать по суду
человека, который в такой милости при дворе, как он. Деньги, которые он мне
вернул, были частью сорока тысяч золотых, которые Ирод получил взаймы у
вольноотпущенника Тиберия; в свое время, еще рабом, тот был в числе
тюремщиков старшего брата Калигулы Друза, заморенного голодом в подвалах