Страница:
его специальным уполномоченным по дорогам и вскоре получил скрупулезный
отчет о мошенничествах подрядчиков и нерадивости местных судей, в чьи
обязанности входило следить за состоянием дорог. Тиберий согласно отчету
наложил на обвиненных Корбулоном людей огромный штраф, никак не
соответствующий их вине, так как дороги пришли в плохое состояние еще при
предыдущих судьях, а подрядчиков, о которых писалось в отчете, наняли только
для починки самых плохих участков. Когда на смену Тиберию пришел Калигула и
через некоторое время почувствовал нужду в деньгах, он воспользовался в
числе прочих трюков и уловок отчетом Корбулона и взыскал со всех судей и
подрядчиков, которые занимали свои должности до тех, кого оштрафовал
Тиберий, такой же штраф, причем взять его поручил самому Корбулону. Став
преемником Калигулы, я вернул эти штрафы, удержав лишь суммы, необходимые
для ремонта дорог,-- примерно одну пятую всего количества. Калигула,
естественно, употребил деньги отнюдь не для починки дорог, Тиберий также, и
они пришли в ужасное состояние. А я действительно привел их в порядок и
установил специальные дорожные правила, ограничивающие движение на сельских
дорогах тяжелых частных экипажей, от которых куда больше вреда, чем от
фургонов, привозящих в Рим продукты. Я считаю несправедливым, чтобы
провинции расплачивались за роскошь и удовольствия богатых римских
бездельников. Если состоятельные римские всадники желают посетить свои
поместья, пусть используют портшезы или едут верхом.
Но я говорил вам о Корбулоне. Я знал, что он человек жестокий и
пунктуальный, а гарнизону Нижней провинции как раз и был нужен придирчивый и
строгий начальник, чтобы восстановить дисциплину; предыдущий губернатор,
который недавно скончался, был слишком добродушный и беззаботный, к тому же
с ленцой. Прибытие Корбулона в штаб-квартиру в Кельне очень напоминало
прибытие Гальбы в Майнц. (Гальбу я назначил теперь губернатором в Африку.)
Караульного солдата, стоявшего на посту у ворот лагеря он велел подвергнуть
порке за неподобающий вид. Тот был небрит, давно не стрижен, и его форменный
плащ был кричащего желтого цвета вместо положенного по уставу
красно-коричневого. Вскоре после того Корбулон казнил двух солдат за то, что
они "бросили оружие перед лицом врага": они копали окоп и оставили мечи в
палатке. Это напугало войска и заставило быть поживее, и когда Корбулон
начал военные действия против Ганнаска и доказал, что он -- способный
полководец, а не только приверженец строгой дисциплины, солдаты стали делать
все, что он от них требовал. Солдаты, во всяком случае старые солдаты,
предпочитают генерала, на которого можно положиться, как бы он ни был строг,
неопытному и неумелому, как бы он ни был гуманен.
Корбулон, используя наши военные суда, догнал и потопил пиратский флот
Ганнаска, а затем высадился на берег и принудил фризов дать заложников и
поклясться в верности Риму. Он написал для них конституцию по римскому
образцу, построил крепость на их территории и укомплектовал ее нашими
людьми. Пока все шло хорошо, но Корбулон не остановился на этом, а пошел на
земли больших хавков, которые не участвовали в набегах. Он услышал, что
Ганнаск укрылся в одном из хавкийских храмов и послал туда эскадрон
кавалеристов, чтобы выследить его и убить на месте, что было оскорблением
хавкийских богов. Мало того, после убийства Ганнаска тот же самый эскадрон
направился к Эмсу и там, в Эмсбурене, предъявил племенному совету хавков
требования Корбулона немедленно покориться Риму и выплачивать огромную
ежегодную дань.
Корбулон доложил мне о принятых им мерах, и я впал в настоящую ярость:
он хорошо себя показал, избавившись от Ганнаска, но затевать ссору с
хавками! Это было совсем другое дело. У нас не хватало войск для войны: если
большие хавки призовут на помощь малых, а фризы снова поднимут бунт, мне
придется послать в Германию крупные подкрепления, а взять их было негде
из-за наших обязательств в Британии. Я написал Корбулону, приказывая
немедленно отвести войска за Рейн.
Корбулон получил мой приказ до того, как хавки ответили на его
ультиматум. Он рассердился на меня, полагая, что я завидую генералам,
которые осмеливаются соперничать со мной в ратных подвигах. Он напомнил
своим офицерам, что Гета в свое время не получил почестей, заслуженных им за
блестящие завоевания в Марокко и захват в плен Салаба, и сказал, что, хотя я
узаконил получение триумфа генералами, не принадлежащими к императорской
семье, похоже, на практике никому, кроме меня, не будет предоставлена
возможность вести кампанию, за которую по закону полагается триумф. Мои
антидеспотические взгляды чистое притворство: я такой же тиран, как
Калигула, только лучше это скрываю. Он сказал также, что я роняю престиж
Рима, беря обратно угрозы, которые он посылал германцам от моего имени;
теперь союзники станут над ним смеяться, не говоря уж о собственных войсках.
Но это была всего лишь сердитая болтовня в кругу офицеров.
Войскам перед тем, как дать приказ об отступлении, он сказал так:
-- Солдаты, Цезарь Август приказывает нам вернуться за Рейн. Мы еще не
знаем, почему он так решил, и мы не можем ставить это под вопрос, хотя,
должен честно признаться, лично я сильно разочарован. Как счастливы были
римские генералы, возглавлявшие армии в старину!
Однако ему присудили триумфальные украшения, а я написал ему частное
письмо, где отвечал на гневные обвинения, которые, говорил я, как мне
передавали, он против меня выдвигал. Он на меня рассердился, ладно, писал я,
я был не меньше сердит на него, когда услышал, что он провоцирует хавков на
войну, и хотя у него не было оснований обвинять меня в зависти, я сам себя
виню за то, что послал ему такую краткую депешу и не объяснил подробно
причины, по которым отдал приказ отвести войска. Затем я привел эти причины.
Корбулон ответил вежливым письмом, где извинился передо мной и взял обратно
обвинения в деспотизме и зависти, и я полагаю, что мы поняли друг друга.
Чтобы занять войска полезным делом и не дать солдатам времени зубоскалить
над ним, он заставил их рыть между Маасом и Рейном канал в двадцать три мили
длиной, который помешает морю периодически заливать эту плоскую местность.
С тех пор в Германии не случалось ничего достойного упоминания, если не
считать нового набега хаттов, который был четыре года назад. Однажды ночью
их большой вооруженный отряд пересек Рейн в нескольких милях к северу от
Майнца. Нашими войсками в Верхней провинции командовал Секунд, тот самый
консул, который так нерешительно себя вел, когда меня избрали императором.
Считалось, что он лучший из теперешних римских стихотворцев. Лично я весьма
низкого мнения о современных поэтах, так же как и о поэтах эпохи Августа,--
в их поэзии нет искренности. По-моему, последним из настоящих поэтов был
Катулл. Возможно, без свободы нет и поэзии, возможно, при монархии настоящая
поэзия умирает, и лучшее, на что можно рассчитывать,-- это блестящая
риторика и метрическая виртуозность. Что до меня, я променяю все двенадцать
томов "Энеиды" Вергилия на одну книгу "Анналов" Энния. Энний, живший в дни
расцвета римской республики и бывший близким другом великого Сципиона,-- вот
кого я считаю настоящим поэтом; а Вергилий всего-навсего искусный рифмоплет.
Сравните их описание битвы: Энний пишет, как солдат, каковым он и был (начав
рядовым, он дослужился до капитана), а Вергилий -- как образованный зритель,
наблюдающий бой с отдаленного холма. Вергилий много заимствовал у Энния.
Кое-кто говорит, что он затмил неотшлифованный талант Энния гармоничностью и
легкостью стиля. Чепуха! Это напоминает мне басню Эзопа о корольке и орле. У
птиц было состязание, кто поднимется выше всех. Выиграл орел, но когда он
устал и не мог взмыть выше, королек, который все это время сидел у него на
спине, взлетел над ним на несколько футов и потребовал себе приз. Вергилий
был лишь корольком по сравнению с орлом Эннием. И даже если говорить лишь о
красотах языка, где вы найдете у Вергилия абзац, который по простоте,
величию и благородству может сравняться с такими строками Энния:
Fraxinu' frangitur afque abies consternitur alfa.
Pinus proceras pervortunt: omne sonabat
Arbustum fremitu silvai frondosai.
Повержен вяз, поваленная пихта
И царственные пинии лежат --
Лишь тыщи листьев и хвоинок еще дрожат.
Но они не поддаются переводу, и, во всяком случае, я не пишу трактат о
поэзии. Однако, хотя стихи Секунда, на мой взгляд, так же неискренни и не
достойны похвалы, как его поведение в сенате в тот знаменательный день, он
вел себя достаточно решительно, когда хатты, в числе двух дивизий, вернулись
после грабежа и разбоя на землях наших французских союзников. Победа не идет
германцам на пользу, они теряют голову, в особенности если в их добычу
входит вино: они льют его себе в глотку, как пиво, не учитывая различия в
крепости. Полки Секунда окружили и разгромили обе дивизии, убив десять тысяч
человек и столько же взяв в плен. Ему присудили триумфальные украшения, но
триумфа я дать ему не мог, так как Секунд не удовлетворял правилам, согласно
которым назначался триумф.
Не так давно я воздал подобные почести предшественнику Секунда, некоему
Курцию Руфу, который, будучи всего лишь сыном гладиатора, поднялся в
царствование Тиберия до ранга судьи первого класса. (Хотя на это место
претендовали несколько высокородных и высокопоставленных римлян, Тиберий
отдал ему это назначение, заметив: "Все так, но Курций Руф -- сам свой
прославленный предок".) Руф страстно хотел получить триумфальные украшения,
но знал, что я не одобрю его, если он затеет ссору с врагом. Ему было
известно о серебряной жиле, которую нашли при Августе в нескольких милях за
Рейном незадолго до поражения Вара, и он отправил туда полк солдат для ее
разработки. Прежде чем жила ушла на такую глубину, что серебро стало
недосягаемо, он добыл его столько, что хватило бы заплатить всей рейнской
армии за два года службы. Безусловно, это стоило триумфальных украшений.
Однако солдаты нашли, что добывать серебро -- дело очень утомительное, и
написали мне забавное письмо от имени всей армии:
"Верные войска Клавдия Цезаря шлют ему наилучшие пожелания и от всего
сердца надеются, что он и его семья до конца их дней будут находиться в
добром здравии. А также просят его, чтобы в дальнейшем он награждал своих
генералов триумфальными украшениями до того, как отправить их командовать
армией, тогда они не будут считать себя обязанными заслужить их, заставляя
верные войска цезаря вкалывать до седьмого пота, разрабатывая серебряные
жилы, роя каналы и делая прочую черную работу, которую куда больше пристало
делать германским пленным. Если цезарь разрешит своим верным войскам перейти
Рейн и взять в плен несколько тысяч хаттов, они с удовольствием это сделают,
приложив все свое умение".
45 г. н.э.
Через двенадцать месяцев после смерти Ирода я отпраздновал годовщину со
дня моего британского триумфа; вспомнив разговоры, подслушанные мной на
ступенях храма Кастора и Поллукса, я роздал деньги нуждающимся жителям
города-- по три золотых на человека, да еще ползолотого на каждого
несовершеннолетнего ребенка. В одном случае мне пришлось выдать целых
двенадцать с половиной золотых, но это объяснялось тем, что в семье было
несколько пар близнецов. При раздаче денег мне помогали молодой Силан и
молодой Помпей. Я думаю, узнав, что к этому времени я отменил нелепые
налоги, установленные Калигулой, и вернул людям все отнятое им, что в гавани
Остии продолжались работы, так же как продолжалось строительство акведуков и
осушение Фуцинского озера, и при этом я был в состоянии, никого не
обманывая, дать римлянам в дар по три золотых, не нарушая баланса в
государственной казне, вы согласитесь, что за эти четыре года я достиг
больших успехов.
Астроном Барбилл, о котором я упоминал в письме к александрийцам,
сделав какие-то малопонятные математические расчеты, сообщил мне, что в мой
день рождения ожидается затмение солнца. Это сильно меня испугало: затмение
-- одно из самых плохих предзнаменований, даже если оно случается в обычный
день, а уж в мой день рождения, который совпадает с национальным праздником
в честь Марса, оно сильно встревожит людей и придаст любому, кто захочет
меня убить, веру в успех. Но затем я подумал: если я заранее всех
предупрежу, люди отнесутся к этому иначе, они не станут пугаться, напротив,
им будет лестно, что они знают о предстоящем затмении и понимают суть этого
феномена.
Я выпустил следующее обращение:
"Тиберий Клавдий Друз Нерон Цезарь Август Германик Британик, император,
отец отчизны, великий понтифик, защитник народа пятый год подряд,
трехкратный консул приветствует сенат, римский народ и союзников.
Мой хороший Друг Тиберий Клавдий Барбилл из Эфеса сделал некоторые
астрономические расчеты, подтвержденные затем его коллегами астрономами
Александрии, города, где эта наука достигла своего расцвета, и обнаружил,
что в первый день августа сего года произойдет затмение солнца, в некоторых
областях Италии -- полное, в других -- частичное. Я не хотел бы, чтобы вы
впадали по этому поводу в панику, как то бывало в прежние времена, когда это
естественное явление вызывало суеверные страхи. В старину это внезапное и
необъяснимое событие считалось предупреждением богов: мол, подобно тому, как
исчезли под покровом мрака животворящие солнечные лучи, так исчезнет на
время счастье на земле. Но теперь мы изучили природу затмений, мы даже можем
предсказать, что "оно произойдет в такой-то и такой-то день". И я думаю, все
мы должны почувствовать гордость и облегчение от того, что былые страхи
наконец рассеялись благодаря разумным толкованиям и доказательствам.
Вот как объясняют это явление мои ученые друзья: Луна, которая
вращается по своей орбите ниже Солнца, или непосредственно под ним, или
заслоненная от него планетами Меркурием и Венерой -- это спорный вопрос, но
он не относится к нашему предмету,-- имеет долготное движение, подобно
Солнцу, и вертикальное, которое, возможно, есть и у Солнца, но вот широтного
движения Солнце не имеет ни при каких обстоятельствах, а у Луны оно есть.
Когда благодаря этому широтному движению Луна оказывается на одной линии с
Солнцем и проходит невидимо для нас под его сверкающим диском -- невидимо,
потому что Солнце так ярко, что Луна, как вы знаете, превращается в ничто,--
тогда солнечные лучи, обычно падающие прямо на землю, оказываются
заслоненными Луной. Для некоторых обитателей Земли затмение длится дольше,
чем для других,-- это зависит от того, где они живут; некоторые его совсем
не видят. Главное то, что в действительности Солнце никогда не перестает
светить, как полагают невежественные люди, и видно во всем своем великолепии
тем, кому его не заслоняет Луна, проходя между ними и дневным светилом.
Вот в чем состоит причина затмения солнца -- ее не труднее понять, чем
то, почему в комнате станет на время темно, если вы прикроете рукой пламя
свечи или лампы. (Затмение Луны, между прочим, вызвано тем, что она попадает
в конусообразную тень, отбрасываемую Землей, когда Солнце находится по
другую сторону, то есть тогда, когда Луна проходит через среднюю точку
своего широтного движения.) Однако я требую, чтобы в тех местах, где
затмение будет всего продолжительней (они обозначены на прилагаемой карте),
судьи и прочие власти, отвечающие за порядок, приняли все меры
предосторожности против общей паники и грабежа под прикрытием темноты, и
препятствовали тому, чтобы люди смотрели на солнце во время затмения
невооруженными глазами; смотреть можно только через кусочек рога или
покрытого копотью стекла, иначе людям со слабым зрением это грозит
слепотой".
Думаю, что я был первым правителем со времени сотворения мира,
выпустившим подобное обращение, и оно пошло всем на пользу, хотя сельские
жители, конечно, не поняли таких слов, как "долготное" и "широтное".
Затмение началось точно в предсказанное время, и праздник прошел, как
обычно, если не считать того, что Диане -- богине луны и Аполлону -- богу
солнца были принесены особые жертвоприношения.
Я прекрасно себя чувствовал весь год, никто ни разу не покусился на мою
жизнь, и единственный переворот, который попытались совершить, кончился
самым позорным образом для его зачинщика. Им был Азиний Галл, внук Азиния
Поллиона и сын первой жены Тиберия, Випсании, от Галла, за которого она
затем вышла замуж и которого так ненавидел Тиберий, уморивший его в конце
концов голодной смертью. Любопытно, как подходит некоторым людям им имя.
"Галл" значит "петух", а "Азиний" -- "осел", и Азиний Галл был поистине
помесью осла и петуха по своей глупости и хвастливости -- вряд ли вы нашли
бы ему пару во всей Италии, ищи хоть целый месяц. Представьте только: не
заручившись поддержкой войск, не имея достаточно денег, он вообразил, будто
его "сильной" личности и благородного происхождения хватит, чтобы немедленно
привлечь сторонников!
В один прекрасный день он появился на ростральной трибуне в центре
рыночной площади и принялся разглагольствовать перед собравшейся толпой о
порочности тирании, подробно останавливаясь на том, как Тиберий убил его
отца, и призывая вырвать с корнем род Цезарей и передать монархию тому, кто
ее достоин. Из его туманных намеков толпа поняла, что Азиний Галл имеет в
виду самого себя, и принялась смеяться и аплодировать. Он был очень плохой
оратор и самый уродливый человек в сенате, не более четырех футов шести
дюймов роста, с узкими покатыми плечами, большим длинным лицом, рыжеватыми
волосами и крошечным ярко-красным носиком (он страдал несварением желудка),
однако считал себя Адонисом и Геркулесом в одном лице. Я думаю, на всей
рыночной площади не нашлось никого, кто принял бы его всерьез, отовсюду
стали доноситься шутки, люди кричали: "Asinus in fegulis"[12],
"Asinus ad lyram"[13] и "Ex Gallo lac et ova"[14].
("Осел на черепичной крыше" говорят в народе, когда внезапно появляется
что-нибудь нелепое и смешное, "осел, играющий на лире" означает неумелое
исполнение любого дела, а "петушиное молоко" и "петушиные яйца" -- это
бредовые надежды.) Однако ему продолжали аплодировать после каждой фразы,
чтобы посмотреть, какую еще он выкинет глупость. И действительно, закончив
свою речь, Галл попытался повести толпу во дворец, чтобы скинуть меня с
трона. Они последовали за ним длинной процессией по восемь человек в ряд,
но, не дойдя шагов двадцать до внешних дворцовых ворот, внезапно
остановились, предоставив ему идти дальше в одиночку, что он и сделал.
Часовые у ворот пропустили его без единого слова, ведь он был сенатор, и
Азиний, выкрикивая по моему адресу угрозы, прошествовал вперед, и только
попав во внутренние покои дворца, осознал, что он один. (Толпа бывает не
только глупа и труслива, порой она остроумна и жестока.) Вскоре его
арестовали, и хотя вся эта история была смешна и нелепа, я не мог посмотреть
на нее сквозь пальцы: я отправил его в изгнание, но не дальше Сицилии, где у
него были родовые поместья.
-- Убирайся и кукарекай на своей навозной куче, или кричи "и-аа" на
своем поле с чертополохом, выбирай любое, но чтобы я тебя больше не
слышал,-- сказал я уродливому злобному карлику.
Гавань в Остии все еще не была закончена, а у нас уже ушло шесть
миллионов золотых. Самая трудная техническая задача заключалась в постройке
острова между оконечностями двух огромных молов, и, хотите верьте, хотите
нет, решил ее не кто иной, как я. Помните громоздкий корабль, построенный
Калигулой для перевозки обелиска, на котором мы переправили в Британию
верблюдов и слонов и доставили их обратно целыми и невредимыми? Он снова
стоял в Остии; за это время он всего два раза покидал гавань, чтобы привезти
из Египта цветной мрамор для постройки храма Венеры в Сицилии. Но капитан
сказал мне, что судно становится непригодно к плаванию и он не рискнет снова
выйти на нем в море. И вот однажды ночью, когда я лежал без сна, мне пришла
в голову мысль: а что, если нагрузить его камнями и потопить? Это будет
очень неплохое основание для острова. Но я тут же отказался от этой мысли --
ведь не успеем мы нагрузить судно на четверть, как вода подступит к
планширу, а стоит ему накрениться, все камни посыпятся в воду. Я подумал:
"Вот была бы у нас под рукой Медуза Горгона, чтобы обратить весь корабль в
одну колоссальную глыбу!" И эта причудливая мысль -- мне часто в голову
приходят такие фантазии, когда я крайне переутомлен,-- породила поистине
блестящую идею: почему бы не заполнить судно сравнительно легким цементом, а
затем открыть люки и потопить его? В воде цемент твердеет.
Эта идея пришла мне в голову часа в два ночи, и я тут же хлопнул в
ладоши, чтобы разбудить вольноотпущенника, и послал его за моим главным
строителем. Примерно через полчаса -- он жил на другом конце города -- тот
появился передо мной, едва переводя дух и дрожа всем телом: возможно, он
ожидал, что его казнят за ту или иную оплошность. Я взволнованно спросил
его, можно ли осуществить мой замысел, и с разочарованием услышал, что
цемент недостаточно прочно застывает в морской воде. Однако приказал, чтобы
в течение десяти дней он нашел способ этого добиться.
-- Десять дней,-- сурово повторил я.-- В противном случае...
Он подумал, что "в противном случае..." было угрозой, но, если бы ему
не удалось ничего сделать, я объяснил бы ему свою шутку: я хотел всего лишь
сказать, что "в противном случае нам придется отказаться от этого плана".
Страх сделал его более сообразительным, и в результате недели самых безумных
экспериментов он добился того, что цемент намертво застывал при
соприкосновении с морской водой. Это был особый цемент -- смесь обычного,
получаемого из цементных карьеров в Кумах, с глиной, найденной в
окрестностях Путеол, и теперь это громадное судно легло нерушимым монолитом
на дне моря у входа в гавань на вечные времена. Сверху мы построили остров,
используя огромные камни и этот же цемент, а на острове -- высокий маяк. С
верха башни каждую ночь светит сигнальный огонь; питает его скипидарное
масло. Огонь отражается от больших листов полированной стали, что удваивает
его яркость и направляет свет постоянным потоком на устье реки. Чтобы
построить гавань, понадобилось десять лет и двенадцать миллионов золотых, и
до сих пор еще ведутся работы в канале, но это великий дар городу, и пока мы
-- хозяева морей, Рим не будет голодать.
Казалось, для меня и Рима все идет хорошо. Страна процветала, народ был
доволен, армии повсюду одерживали победы: Авл закреплял мое завоевание
Британии, блестяще выигрывая один за другим бои со все еще не покоренными
нами племенами белгов на юге и юго-западе страны; религиозные обряды
исполнялись регулярно и пунктуально; нужды не было даже в беднейших
кварталах города. Я сумел наконец расквитаться со своими задолженностями в
суде и нашел способ окончательно решить ряд дел. Мое здоровье не оставляло
желать лучшего. Мессалина казалась мне еще прекрасней. Дети росли крепкие и
здоровые, маленький Британик был развит не по летам, чем всегда отличались
(я--не в счет) дети из рода Клавдиев. Единственное, что меня огорчало,-- тот
невидимый барьер, который стоял между мной и сенатом и который я был не в
силах сломать. Я делал все, чтобы выказать уважение к сословию сенаторов, в
особенности к тем, кто имел полномочия консула, и к судьям первого класса,
но ответом мне было подобострастие и подозрительность, которые я ничем не
мог объяснить и не знал, как с ними бороться. Я решил возродить старинную
должность цензора, обязанности которого блюсти мораль при империи перешли к
императору, и в этой популярной некогда должности снова преобразовать сенат,
избавившись от тех, кто ставил мне палки в колеса или просто не приносил
никакой поль-зы. Я повесил в здании сената уведомление, где просил его
членов обдумать собственные обстоятельства и решить, может ли он по-прежнему
служить Риму в своем качестве сенатора и, если он чувствует, что не отвечает
необходимым требованиям по материальному положению или способностям,
отказаться от должности. Я намекнул, что те, кто не откажутся сами, будут с
позором исключены. Я поторопил события тем, что разослал личные
предупреждения сенаторам, которых намеревался вывести из сословия в случае,
если они не уйдут по собственному почину. Таким образом, я избавил сенат от
ста человек, а тех, кто остался, возвел в патрицианское достоинство. Это
расширение сословия патрициев имело то преимущество, что увеличивало число
кандидатов для высших жреческих постов, а также предоставляло больший выбор
невест и женихов для членов старых патрицианских семей, так как четыре
патрицианских рода, основоположниками которых были последовательно Ромул,
Луций Брут, Юлий Цезарь и Август, практически вымерли один за другим.
Казалось бы, чем богаче и могущественнее род, тем быстрее и пышнее он будет
разрастаться, но в Риме дело обстояло иначе.
Однако даже эта чистка сената не принесла ощутимых результатов. Дебаты
были чистым фарсом. Однажды, во время моего четвертого консульства, когда я
поставил на обсуждение некоторые правовые реформы, сенаторы отнеслись к
отчет о мошенничествах подрядчиков и нерадивости местных судей, в чьи
обязанности входило следить за состоянием дорог. Тиберий согласно отчету
наложил на обвиненных Корбулоном людей огромный штраф, никак не
соответствующий их вине, так как дороги пришли в плохое состояние еще при
предыдущих судьях, а подрядчиков, о которых писалось в отчете, наняли только
для починки самых плохих участков. Когда на смену Тиберию пришел Калигула и
через некоторое время почувствовал нужду в деньгах, он воспользовался в
числе прочих трюков и уловок отчетом Корбулона и взыскал со всех судей и
подрядчиков, которые занимали свои должности до тех, кого оштрафовал
Тиберий, такой же штраф, причем взять его поручил самому Корбулону. Став
преемником Калигулы, я вернул эти штрафы, удержав лишь суммы, необходимые
для ремонта дорог,-- примерно одну пятую всего количества. Калигула,
естественно, употребил деньги отнюдь не для починки дорог, Тиберий также, и
они пришли в ужасное состояние. А я действительно привел их в порядок и
установил специальные дорожные правила, ограничивающие движение на сельских
дорогах тяжелых частных экипажей, от которых куда больше вреда, чем от
фургонов, привозящих в Рим продукты. Я считаю несправедливым, чтобы
провинции расплачивались за роскошь и удовольствия богатых римских
бездельников. Если состоятельные римские всадники желают посетить свои
поместья, пусть используют портшезы или едут верхом.
Но я говорил вам о Корбулоне. Я знал, что он человек жестокий и
пунктуальный, а гарнизону Нижней провинции как раз и был нужен придирчивый и
строгий начальник, чтобы восстановить дисциплину; предыдущий губернатор,
который недавно скончался, был слишком добродушный и беззаботный, к тому же
с ленцой. Прибытие Корбулона в штаб-квартиру в Кельне очень напоминало
прибытие Гальбы в Майнц. (Гальбу я назначил теперь губернатором в Африку.)
Караульного солдата, стоявшего на посту у ворот лагеря он велел подвергнуть
порке за неподобающий вид. Тот был небрит, давно не стрижен, и его форменный
плащ был кричащего желтого цвета вместо положенного по уставу
красно-коричневого. Вскоре после того Корбулон казнил двух солдат за то, что
они "бросили оружие перед лицом врага": они копали окоп и оставили мечи в
палатке. Это напугало войска и заставило быть поживее, и когда Корбулон
начал военные действия против Ганнаска и доказал, что он -- способный
полководец, а не только приверженец строгой дисциплины, солдаты стали делать
все, что он от них требовал. Солдаты, во всяком случае старые солдаты,
предпочитают генерала, на которого можно положиться, как бы он ни был строг,
неопытному и неумелому, как бы он ни был гуманен.
Корбулон, используя наши военные суда, догнал и потопил пиратский флот
Ганнаска, а затем высадился на берег и принудил фризов дать заложников и
поклясться в верности Риму. Он написал для них конституцию по римскому
образцу, построил крепость на их территории и укомплектовал ее нашими
людьми. Пока все шло хорошо, но Корбулон не остановился на этом, а пошел на
земли больших хавков, которые не участвовали в набегах. Он услышал, что
Ганнаск укрылся в одном из хавкийских храмов и послал туда эскадрон
кавалеристов, чтобы выследить его и убить на месте, что было оскорблением
хавкийских богов. Мало того, после убийства Ганнаска тот же самый эскадрон
направился к Эмсу и там, в Эмсбурене, предъявил племенному совету хавков
требования Корбулона немедленно покориться Риму и выплачивать огромную
ежегодную дань.
Корбулон доложил мне о принятых им мерах, и я впал в настоящую ярость:
он хорошо себя показал, избавившись от Ганнаска, но затевать ссору с
хавками! Это было совсем другое дело. У нас не хватало войск для войны: если
большие хавки призовут на помощь малых, а фризы снова поднимут бунт, мне
придется послать в Германию крупные подкрепления, а взять их было негде
из-за наших обязательств в Британии. Я написал Корбулону, приказывая
немедленно отвести войска за Рейн.
Корбулон получил мой приказ до того, как хавки ответили на его
ультиматум. Он рассердился на меня, полагая, что я завидую генералам,
которые осмеливаются соперничать со мной в ратных подвигах. Он напомнил
своим офицерам, что Гета в свое время не получил почестей, заслуженных им за
блестящие завоевания в Марокко и захват в плен Салаба, и сказал, что, хотя я
узаконил получение триумфа генералами, не принадлежащими к императорской
семье, похоже, на практике никому, кроме меня, не будет предоставлена
возможность вести кампанию, за которую по закону полагается триумф. Мои
антидеспотические взгляды чистое притворство: я такой же тиран, как
Калигула, только лучше это скрываю. Он сказал также, что я роняю престиж
Рима, беря обратно угрозы, которые он посылал германцам от моего имени;
теперь союзники станут над ним смеяться, не говоря уж о собственных войсках.
Но это была всего лишь сердитая болтовня в кругу офицеров.
Войскам перед тем, как дать приказ об отступлении, он сказал так:
-- Солдаты, Цезарь Август приказывает нам вернуться за Рейн. Мы еще не
знаем, почему он так решил, и мы не можем ставить это под вопрос, хотя,
должен честно признаться, лично я сильно разочарован. Как счастливы были
римские генералы, возглавлявшие армии в старину!
Однако ему присудили триумфальные украшения, а я написал ему частное
письмо, где отвечал на гневные обвинения, которые, говорил я, как мне
передавали, он против меня выдвигал. Он на меня рассердился, ладно, писал я,
я был не меньше сердит на него, когда услышал, что он провоцирует хавков на
войну, и хотя у него не было оснований обвинять меня в зависти, я сам себя
виню за то, что послал ему такую краткую депешу и не объяснил подробно
причины, по которым отдал приказ отвести войска. Затем я привел эти причины.
Корбулон ответил вежливым письмом, где извинился передо мной и взял обратно
обвинения в деспотизме и зависти, и я полагаю, что мы поняли друг друга.
Чтобы занять войска полезным делом и не дать солдатам времени зубоскалить
над ним, он заставил их рыть между Маасом и Рейном канал в двадцать три мили
длиной, который помешает морю периодически заливать эту плоскую местность.
С тех пор в Германии не случалось ничего достойного упоминания, если не
считать нового набега хаттов, который был четыре года назад. Однажды ночью
их большой вооруженный отряд пересек Рейн в нескольких милях к северу от
Майнца. Нашими войсками в Верхней провинции командовал Секунд, тот самый
консул, который так нерешительно себя вел, когда меня избрали императором.
Считалось, что он лучший из теперешних римских стихотворцев. Лично я весьма
низкого мнения о современных поэтах, так же как и о поэтах эпохи Августа,--
в их поэзии нет искренности. По-моему, последним из настоящих поэтов был
Катулл. Возможно, без свободы нет и поэзии, возможно, при монархии настоящая
поэзия умирает, и лучшее, на что можно рассчитывать,-- это блестящая
риторика и метрическая виртуозность. Что до меня, я променяю все двенадцать
томов "Энеиды" Вергилия на одну книгу "Анналов" Энния. Энний, живший в дни
расцвета римской республики и бывший близким другом великого Сципиона,-- вот
кого я считаю настоящим поэтом; а Вергилий всего-навсего искусный рифмоплет.
Сравните их описание битвы: Энний пишет, как солдат, каковым он и был (начав
рядовым, он дослужился до капитана), а Вергилий -- как образованный зритель,
наблюдающий бой с отдаленного холма. Вергилий много заимствовал у Энния.
Кое-кто говорит, что он затмил неотшлифованный талант Энния гармоничностью и
легкостью стиля. Чепуха! Это напоминает мне басню Эзопа о корольке и орле. У
птиц было состязание, кто поднимется выше всех. Выиграл орел, но когда он
устал и не мог взмыть выше, королек, который все это время сидел у него на
спине, взлетел над ним на несколько футов и потребовал себе приз. Вергилий
был лишь корольком по сравнению с орлом Эннием. И даже если говорить лишь о
красотах языка, где вы найдете у Вергилия абзац, который по простоте,
величию и благородству может сравняться с такими строками Энния:
Fraxinu' frangitur afque abies consternitur alfa.
Pinus proceras pervortunt: omne sonabat
Arbustum fremitu silvai frondosai.
Повержен вяз, поваленная пихта
И царственные пинии лежат --
Лишь тыщи листьев и хвоинок еще дрожат.
Но они не поддаются переводу, и, во всяком случае, я не пишу трактат о
поэзии. Однако, хотя стихи Секунда, на мой взгляд, так же неискренни и не
достойны похвалы, как его поведение в сенате в тот знаменательный день, он
вел себя достаточно решительно, когда хатты, в числе двух дивизий, вернулись
после грабежа и разбоя на землях наших французских союзников. Победа не идет
германцам на пользу, они теряют голову, в особенности если в их добычу
входит вино: они льют его себе в глотку, как пиво, не учитывая различия в
крепости. Полки Секунда окружили и разгромили обе дивизии, убив десять тысяч
человек и столько же взяв в плен. Ему присудили триумфальные украшения, но
триумфа я дать ему не мог, так как Секунд не удовлетворял правилам, согласно
которым назначался триумф.
Не так давно я воздал подобные почести предшественнику Секунда, некоему
Курцию Руфу, который, будучи всего лишь сыном гладиатора, поднялся в
царствование Тиберия до ранга судьи первого класса. (Хотя на это место
претендовали несколько высокородных и высокопоставленных римлян, Тиберий
отдал ему это назначение, заметив: "Все так, но Курций Руф -- сам свой
прославленный предок".) Руф страстно хотел получить триумфальные украшения,
но знал, что я не одобрю его, если он затеет ссору с врагом. Ему было
известно о серебряной жиле, которую нашли при Августе в нескольких милях за
Рейном незадолго до поражения Вара, и он отправил туда полк солдат для ее
разработки. Прежде чем жила ушла на такую глубину, что серебро стало
недосягаемо, он добыл его столько, что хватило бы заплатить всей рейнской
армии за два года службы. Безусловно, это стоило триумфальных украшений.
Однако солдаты нашли, что добывать серебро -- дело очень утомительное, и
написали мне забавное письмо от имени всей армии:
"Верные войска Клавдия Цезаря шлют ему наилучшие пожелания и от всего
сердца надеются, что он и его семья до конца их дней будут находиться в
добром здравии. А также просят его, чтобы в дальнейшем он награждал своих
генералов триумфальными украшениями до того, как отправить их командовать
армией, тогда они не будут считать себя обязанными заслужить их, заставляя
верные войска цезаря вкалывать до седьмого пота, разрабатывая серебряные
жилы, роя каналы и делая прочую черную работу, которую куда больше пристало
делать германским пленным. Если цезарь разрешит своим верным войскам перейти
Рейн и взять в плен несколько тысяч хаттов, они с удовольствием это сделают,
приложив все свое умение".
45 г. н.э.
Через двенадцать месяцев после смерти Ирода я отпраздновал годовщину со
дня моего британского триумфа; вспомнив разговоры, подслушанные мной на
ступенях храма Кастора и Поллукса, я роздал деньги нуждающимся жителям
города-- по три золотых на человека, да еще ползолотого на каждого
несовершеннолетнего ребенка. В одном случае мне пришлось выдать целых
двенадцать с половиной золотых, но это объяснялось тем, что в семье было
несколько пар близнецов. При раздаче денег мне помогали молодой Силан и
молодой Помпей. Я думаю, узнав, что к этому времени я отменил нелепые
налоги, установленные Калигулой, и вернул людям все отнятое им, что в гавани
Остии продолжались работы, так же как продолжалось строительство акведуков и
осушение Фуцинского озера, и при этом я был в состоянии, никого не
обманывая, дать римлянам в дар по три золотых, не нарушая баланса в
государственной казне, вы согласитесь, что за эти четыре года я достиг
больших успехов.
Астроном Барбилл, о котором я упоминал в письме к александрийцам,
сделав какие-то малопонятные математические расчеты, сообщил мне, что в мой
день рождения ожидается затмение солнца. Это сильно меня испугало: затмение
-- одно из самых плохих предзнаменований, даже если оно случается в обычный
день, а уж в мой день рождения, который совпадает с национальным праздником
в честь Марса, оно сильно встревожит людей и придаст любому, кто захочет
меня убить, веру в успех. Но затем я подумал: если я заранее всех
предупрежу, люди отнесутся к этому иначе, они не станут пугаться, напротив,
им будет лестно, что они знают о предстоящем затмении и понимают суть этого
феномена.
Я выпустил следующее обращение:
"Тиберий Клавдий Друз Нерон Цезарь Август Германик Британик, император,
отец отчизны, великий понтифик, защитник народа пятый год подряд,
трехкратный консул приветствует сенат, римский народ и союзников.
Мой хороший Друг Тиберий Клавдий Барбилл из Эфеса сделал некоторые
астрономические расчеты, подтвержденные затем его коллегами астрономами
Александрии, города, где эта наука достигла своего расцвета, и обнаружил,
что в первый день августа сего года произойдет затмение солнца, в некоторых
областях Италии -- полное, в других -- частичное. Я не хотел бы, чтобы вы
впадали по этому поводу в панику, как то бывало в прежние времена, когда это
естественное явление вызывало суеверные страхи. В старину это внезапное и
необъяснимое событие считалось предупреждением богов: мол, подобно тому, как
исчезли под покровом мрака животворящие солнечные лучи, так исчезнет на
время счастье на земле. Но теперь мы изучили природу затмений, мы даже можем
предсказать, что "оно произойдет в такой-то и такой-то день". И я думаю, все
мы должны почувствовать гордость и облегчение от того, что былые страхи
наконец рассеялись благодаря разумным толкованиям и доказательствам.
Вот как объясняют это явление мои ученые друзья: Луна, которая
вращается по своей орбите ниже Солнца, или непосредственно под ним, или
заслоненная от него планетами Меркурием и Венерой -- это спорный вопрос, но
он не относится к нашему предмету,-- имеет долготное движение, подобно
Солнцу, и вертикальное, которое, возможно, есть и у Солнца, но вот широтного
движения Солнце не имеет ни при каких обстоятельствах, а у Луны оно есть.
Когда благодаря этому широтному движению Луна оказывается на одной линии с
Солнцем и проходит невидимо для нас под его сверкающим диском -- невидимо,
потому что Солнце так ярко, что Луна, как вы знаете, превращается в ничто,--
тогда солнечные лучи, обычно падающие прямо на землю, оказываются
заслоненными Луной. Для некоторых обитателей Земли затмение длится дольше,
чем для других,-- это зависит от того, где они живут; некоторые его совсем
не видят. Главное то, что в действительности Солнце никогда не перестает
светить, как полагают невежественные люди, и видно во всем своем великолепии
тем, кому его не заслоняет Луна, проходя между ними и дневным светилом.
Вот в чем состоит причина затмения солнца -- ее не труднее понять, чем
то, почему в комнате станет на время темно, если вы прикроете рукой пламя
свечи или лампы. (Затмение Луны, между прочим, вызвано тем, что она попадает
в конусообразную тень, отбрасываемую Землей, когда Солнце находится по
другую сторону, то есть тогда, когда Луна проходит через среднюю точку
своего широтного движения.) Однако я требую, чтобы в тех местах, где
затмение будет всего продолжительней (они обозначены на прилагаемой карте),
судьи и прочие власти, отвечающие за порядок, приняли все меры
предосторожности против общей паники и грабежа под прикрытием темноты, и
препятствовали тому, чтобы люди смотрели на солнце во время затмения
невооруженными глазами; смотреть можно только через кусочек рога или
покрытого копотью стекла, иначе людям со слабым зрением это грозит
слепотой".
Думаю, что я был первым правителем со времени сотворения мира,
выпустившим подобное обращение, и оно пошло всем на пользу, хотя сельские
жители, конечно, не поняли таких слов, как "долготное" и "широтное".
Затмение началось точно в предсказанное время, и праздник прошел, как
обычно, если не считать того, что Диане -- богине луны и Аполлону -- богу
солнца были принесены особые жертвоприношения.
Я прекрасно себя чувствовал весь год, никто ни разу не покусился на мою
жизнь, и единственный переворот, который попытались совершить, кончился
самым позорным образом для его зачинщика. Им был Азиний Галл, внук Азиния
Поллиона и сын первой жены Тиберия, Випсании, от Галла, за которого она
затем вышла замуж и которого так ненавидел Тиберий, уморивший его в конце
концов голодной смертью. Любопытно, как подходит некоторым людям им имя.
"Галл" значит "петух", а "Азиний" -- "осел", и Азиний Галл был поистине
помесью осла и петуха по своей глупости и хвастливости -- вряд ли вы нашли
бы ему пару во всей Италии, ищи хоть целый месяц. Представьте только: не
заручившись поддержкой войск, не имея достаточно денег, он вообразил, будто
его "сильной" личности и благородного происхождения хватит, чтобы немедленно
привлечь сторонников!
В один прекрасный день он появился на ростральной трибуне в центре
рыночной площади и принялся разглагольствовать перед собравшейся толпой о
порочности тирании, подробно останавливаясь на том, как Тиберий убил его
отца, и призывая вырвать с корнем род Цезарей и передать монархию тому, кто
ее достоин. Из его туманных намеков толпа поняла, что Азиний Галл имеет в
виду самого себя, и принялась смеяться и аплодировать. Он был очень плохой
оратор и самый уродливый человек в сенате, не более четырех футов шести
дюймов роста, с узкими покатыми плечами, большим длинным лицом, рыжеватыми
волосами и крошечным ярко-красным носиком (он страдал несварением желудка),
однако считал себя Адонисом и Геркулесом в одном лице. Я думаю, на всей
рыночной площади не нашлось никого, кто принял бы его всерьез, отовсюду
стали доноситься шутки, люди кричали: "Asinus in fegulis"[12],
"Asinus ad lyram"[13] и "Ex Gallo lac et ova"[14].
("Осел на черепичной крыше" говорят в народе, когда внезапно появляется
что-нибудь нелепое и смешное, "осел, играющий на лире" означает неумелое
исполнение любого дела, а "петушиное молоко" и "петушиные яйца" -- это
бредовые надежды.) Однако ему продолжали аплодировать после каждой фразы,
чтобы посмотреть, какую еще он выкинет глупость. И действительно, закончив
свою речь, Галл попытался повести толпу во дворец, чтобы скинуть меня с
трона. Они последовали за ним длинной процессией по восемь человек в ряд,
но, не дойдя шагов двадцать до внешних дворцовых ворот, внезапно
остановились, предоставив ему идти дальше в одиночку, что он и сделал.
Часовые у ворот пропустили его без единого слова, ведь он был сенатор, и
Азиний, выкрикивая по моему адресу угрозы, прошествовал вперед, и только
попав во внутренние покои дворца, осознал, что он один. (Толпа бывает не
только глупа и труслива, порой она остроумна и жестока.) Вскоре его
арестовали, и хотя вся эта история была смешна и нелепа, я не мог посмотреть
на нее сквозь пальцы: я отправил его в изгнание, но не дальше Сицилии, где у
него были родовые поместья.
-- Убирайся и кукарекай на своей навозной куче, или кричи "и-аа" на
своем поле с чертополохом, выбирай любое, но чтобы я тебя больше не
слышал,-- сказал я уродливому злобному карлику.
Гавань в Остии все еще не была закончена, а у нас уже ушло шесть
миллионов золотых. Самая трудная техническая задача заключалась в постройке
острова между оконечностями двух огромных молов, и, хотите верьте, хотите
нет, решил ее не кто иной, как я. Помните громоздкий корабль, построенный
Калигулой для перевозки обелиска, на котором мы переправили в Британию
верблюдов и слонов и доставили их обратно целыми и невредимыми? Он снова
стоял в Остии; за это время он всего два раза покидал гавань, чтобы привезти
из Египта цветной мрамор для постройки храма Венеры в Сицилии. Но капитан
сказал мне, что судно становится непригодно к плаванию и он не рискнет снова
выйти на нем в море. И вот однажды ночью, когда я лежал без сна, мне пришла
в голову мысль: а что, если нагрузить его камнями и потопить? Это будет
очень неплохое основание для острова. Но я тут же отказался от этой мысли --
ведь не успеем мы нагрузить судно на четверть, как вода подступит к
планширу, а стоит ему накрениться, все камни посыпятся в воду. Я подумал:
"Вот была бы у нас под рукой Медуза Горгона, чтобы обратить весь корабль в
одну колоссальную глыбу!" И эта причудливая мысль -- мне часто в голову
приходят такие фантазии, когда я крайне переутомлен,-- породила поистине
блестящую идею: почему бы не заполнить судно сравнительно легким цементом, а
затем открыть люки и потопить его? В воде цемент твердеет.
Эта идея пришла мне в голову часа в два ночи, и я тут же хлопнул в
ладоши, чтобы разбудить вольноотпущенника, и послал его за моим главным
строителем. Примерно через полчаса -- он жил на другом конце города -- тот
появился передо мной, едва переводя дух и дрожа всем телом: возможно, он
ожидал, что его казнят за ту или иную оплошность. Я взволнованно спросил
его, можно ли осуществить мой замысел, и с разочарованием услышал, что
цемент недостаточно прочно застывает в морской воде. Однако приказал, чтобы
в течение десяти дней он нашел способ этого добиться.
-- Десять дней,-- сурово повторил я.-- В противном случае...
Он подумал, что "в противном случае..." было угрозой, но, если бы ему
не удалось ничего сделать, я объяснил бы ему свою шутку: я хотел всего лишь
сказать, что "в противном случае нам придется отказаться от этого плана".
Страх сделал его более сообразительным, и в результате недели самых безумных
экспериментов он добился того, что цемент намертво застывал при
соприкосновении с морской водой. Это был особый цемент -- смесь обычного,
получаемого из цементных карьеров в Кумах, с глиной, найденной в
окрестностях Путеол, и теперь это громадное судно легло нерушимым монолитом
на дне моря у входа в гавань на вечные времена. Сверху мы построили остров,
используя огромные камни и этот же цемент, а на острове -- высокий маяк. С
верха башни каждую ночь светит сигнальный огонь; питает его скипидарное
масло. Огонь отражается от больших листов полированной стали, что удваивает
его яркость и направляет свет постоянным потоком на устье реки. Чтобы
построить гавань, понадобилось десять лет и двенадцать миллионов золотых, и
до сих пор еще ведутся работы в канале, но это великий дар городу, и пока мы
-- хозяева морей, Рим не будет голодать.
Казалось, для меня и Рима все идет хорошо. Страна процветала, народ был
доволен, армии повсюду одерживали победы: Авл закреплял мое завоевание
Британии, блестяще выигрывая один за другим бои со все еще не покоренными
нами племенами белгов на юге и юго-западе страны; религиозные обряды
исполнялись регулярно и пунктуально; нужды не было даже в беднейших
кварталах города. Я сумел наконец расквитаться со своими задолженностями в
суде и нашел способ окончательно решить ряд дел. Мое здоровье не оставляло
желать лучшего. Мессалина казалась мне еще прекрасней. Дети росли крепкие и
здоровые, маленький Британик был развит не по летам, чем всегда отличались
(я--не в счет) дети из рода Клавдиев. Единственное, что меня огорчало,-- тот
невидимый барьер, который стоял между мной и сенатом и который я был не в
силах сломать. Я делал все, чтобы выказать уважение к сословию сенаторов, в
особенности к тем, кто имел полномочия консула, и к судьям первого класса,
но ответом мне было подобострастие и подозрительность, которые я ничем не
мог объяснить и не знал, как с ними бороться. Я решил возродить старинную
должность цензора, обязанности которого блюсти мораль при империи перешли к
императору, и в этой популярной некогда должности снова преобразовать сенат,
избавившись от тех, кто ставил мне палки в колеса или просто не приносил
никакой поль-зы. Я повесил в здании сената уведомление, где просил его
членов обдумать собственные обстоятельства и решить, может ли он по-прежнему
служить Риму в своем качестве сенатора и, если он чувствует, что не отвечает
необходимым требованиям по материальному положению или способностям,
отказаться от должности. Я намекнул, что те, кто не откажутся сами, будут с
позором исключены. Я поторопил события тем, что разослал личные
предупреждения сенаторам, которых намеревался вывести из сословия в случае,
если они не уйдут по собственному почину. Таким образом, я избавил сенат от
ста человек, а тех, кто остался, возвел в патрицианское достоинство. Это
расширение сословия патрициев имело то преимущество, что увеличивало число
кандидатов для высших жреческих постов, а также предоставляло больший выбор
невест и женихов для членов старых патрицианских семей, так как четыре
патрицианских рода, основоположниками которых были последовательно Ромул,
Луций Брут, Юлий Цезарь и Август, практически вымерли один за другим.
Казалось бы, чем богаче и могущественнее род, тем быстрее и пышнее он будет
разрастаться, но в Риме дело обстояло иначе.
Однако даже эта чистка сената не принесла ощутимых результатов. Дебаты
были чистым фарсом. Однажды, во время моего четвертого консульства, когда я
поставил на обсуждение некоторые правовые реформы, сенаторы отнеслись к