Страница:
раскаялся. Ибо, согласно морали этой злосчастной секты, чем больше
преступление, тем больше прощение!
Религия эта не признана большинством евреев (лучшие из них решительно
отвергают ее) и потому подпадает под указ сената, запрещающий ночные клубы и
братства поклонников Вакха; объединения такого рода представляют немалую
опасность, так как от запрета становятся еще сильней. Главный пункт этой
веры -- полное равенство всех людей в глазах иудейского Бога, с которым
Иешуа теперь практически отождествлен, а также то, что Бог этот дарует
вечное блаженство всем грешникам при единственном условии: они должны
раскаяться в своих грехах и признать его превосходство над всеми другими
богами. Членом секты может стать любой человек, независимо от класса, расы
или репутации, поэтому к ней присоединяются люди, которые не могут
надеяться, что их допустят до узаконенных таинств в честь Изиды, Кибелы,
Аполлона и подобных божеств, так как они или не имеют соответствующего
социального положения или утеряли его, совершив какой-нибудь позорный
поступок. Сперва новообращенных подвергали обрезанию, но потом отказались
даже от этого предварительного ритуала, ведь секта далеко отошла от
ортодоксального иудаизма, и теперь единственной вступительной церемонией
является окропление водой и произнесение имени Мессии. Известны случаи,
когда культ этот приобретал противоестественную притягательность для вполне
образованных людей. В числе новообращенных оказался бывший губернатор Кипра,
некий Сергий Павл, чей восторг от общества метельщиков улиц, рабов и
бродячих торговцев старьем показывает, какой разлагающий эффект этот культ
производит на цивилизованного человека. Он написал мне, что просит
освободить его от поста, так как не может по совести приносить клятву именем
Божественного Августа, поскольку это запрещает ему верность его новому Богу.
Я удовлетворил его просьбу, но вычеркнул его из списков граждан Рима.
Позднее, когда я расспрашивал его насчет этой новой веры, он заверял меня,
что она не имеет никакого отношения к политике, что Иисус был человек
глубочайшей мудрости и самого примерного поведения, верный Риму. Он отрицал,
что учение Иисуса -- мешанина из греческих и иудейских богословских
банальностей. Он утверждал, будто оно расширяет границы свода религиозных
правил и предписаний современного иудейства под названием Талмуд, от
которого оно произошло, и резко расходится с суеверием и формальной
обрядовостью партии книжников (на чью поддержку рассчитывал Ирод) тем, что
придает большее значение братской любви во имя Бога, чем Божьему возмездию,
которое ожидает тех, кто нарушает закон; духу закона, а не букве.
Я выполнил клятву, данную Венере, как только вернулся в Италию. В ответ
на сон, где она явилась мне и сказала с улыбкой: "Клавдий, у меня течет
крыша, почини ее, пожалуйста", я перестроил, и с большим размахом, ее
знаменитый храм на горе Эрике в Сицилии, который сильно обветшал; я назначил
туда жрецов из старинных сицилийских фамилий и обеспечил его большим годовым
содержанием из государственной казны. Я также построил красивый алтарь
Эгерии в ее роще в Арикии и сделал ей обещанное приношение -- прекрасную
женскую руку из чистого золота, которая тушит свечу; на подсвечнике была
следующая надпись на сабинском диалекте:
Быстрокрылой Эгерии, вестнице победы, от хромоногого Клавдия с
благодарностью. Пусть его свеча горит ясным пламенем до самого конца, а
свечи его врагов мерцают и гаснут.
44 г. н.э.
На Новый год я должным образом отпраздновал свой триумф. Сенат был
столь любезен, что оказал мне еще ряд почестей. Прежде всего мне присудили
гражданскую корону. Этим золотым венцом из дубовых листьев первоначально
награждали воина, который во время битвы приходил на выручку товарищу,
обезоруженному врагом и находящемуся в полной его власти, убивал этого врага
и оставался в строю. Награду эту завоевывали куда реже, чем вы думаете,
потому что свидетельствовать о подвиге должен был тот, кого спасли от смерти
и кому затем положено было возложить венец на голову спасителя. Не так-то
легко заставить римского солдата признать, что он находился во власти
победившего его врага и обязан своей жизнью товарищу, превзошедшему его
силой и доблестью: скорее он станет доказывать, что упал, нечаянно
споткнувшись, и только хотел вскочить и прикончить своего противника, как
этот парень, видно желая прославиться, сунулся не в свое дело и лишил его
победы -- поистине, медвежья услуга. Позднее гражданскую корону стали
присуждать командирам полков и армий, которые благодаря личной храбрости или
умелому руководству спасали жизнь своих солдат. Именно за это корона и была
дана мне, и я считаю, что вполне заслужил ее, отказавшись слушать военных
советчиков. На ободке была надпись: "За спасение жизней своих сограждан".
Вы, наверно, помните, что, когда меня впервые провозгласили императором,
дворцовые гвардейцы напялили мне на голову такой же венец -- тот, которым
Калигула соизволил увенчать самого себя после "победы" над Германией. Тогда
для этого не было оснований (хотя у Калигулы их было не больше), и я не
знал, куда деваться от стыда, поэтому теперь, получив на венец все законные
права, я надел его с огромным удовольствием. Затем мне присудили морскую
корону. Этой короной, украшенной рострами кораблей, награждали за отвагу на
море -- например, моряка, который первым вступил на борт вражеского судна,
или адмирала, разбившего неприятельский флот. Мне ее присудили за то, что,
рискуя жизнью, я вышел в море в штормовую погоду, стремясь поскорее достичь
Британии. Впоследствии я повесил оба эти венца на бельведере над главным
входом во дворец.
Третьей почестью, оказанной мне сенатом, был наследственный титул
"Британик". Моего сына теперь называли Друз Британик или просто Британик, и
именно так я буду упоминать о нем в дальнейшем. Четвертой почестью были две
триумфальные арки, воздвигнутые в ознаменование моей победы, одна -- в
Булони, так как она была базой нашей экспедиции, другая -- в самом Риме на
Фламиниевой дороге. Они были облицованы мрамором, украшены с обеих сторон
трофеями и барельефами, рассказывающими о нашем походе, и увенчаны
триумфальными колесницами из бронзы. Пятой почестью был принятый сенатом
декрет, где день моего триумфа объявлялся ежегодным праздником на вечные
времена. Кроме этих пяти почестей были еще две комплиментарные почести,
присужденные Мессалине, а именно: право сидеть в первом ряду в театре Помпея
вместе с весталками, рядом с консулами, судьями и иностранными послами, и
право иметь крытый парадный выезд. Мессалине к этому времени уже воздали все
почести, какие присудили моей бабке Ливии за всю ее жизнь, но я по-прежнему
возражал против пожалования ей титула "Августа".
После нескольких дней неустойчивой погоды солнце смилостивилось к нам и
в день триумфа сияло во всю мочь; городские власти и прочие официальные лица
постарались, чтобы Рим выглядел так свежо и весело, как только может
выглядеть столь почтенный и величественный город. Фасады всех храмов и домов
были тщательно выскоблены, улицы подметены так чисто, как пол в здании
сената, все окна были украшены цветами и яркими тканями, возле входов стояли
столы, ломившиеся от угощения. Двери храмов были широко распахнуты, статуи и
алтари увиты гирляндами, всюду курили благовония. Все жители города надели
свои лучшие одежды.
Я еще не въехал в город, так как провел ночь в лагере гвардейцев. Я
приказал устроить на рассвете общий парад войск, которым предстояло
участвовать в триумфе, и раздал дарственные деньги, которые, по моим
расчетам, причитались им после продажи добычи, взятой в Лондоне, Колчестере
и других местах, а также от продажи пленных. Деньги эти равнялись тридцати
золотым на рядового, а сумма, полученная офицерами, была соразмерна их чину.
Я уже послал деньги, исходя из этого же расчета, тем солдатам в Британии,
без которых там нельзя было обойтись, и которые поэтому не могли вернуться в
Рим для участия в триумфе. Я также раздавал награды: тысячу цепочек на шею
за безупречное поведение на поле боя, четыреста налобных повязок (с золотыми
медальонами в форме амулета, который надевают на голову лошадям) храбрым
кавалеристам и тем пехотинцам, которым удалось убить кавалериста или воина с
колесницы; сорок массивных золотых браслетов за выдающуюся храбрость --
когда я их давал, я в каждом случае читал подробный отчет о том подвиге, за
который их получали; шесть лавровых гирлянд тем, кто внес свой вклад в
победу, хотя лично не участвовал в битве (среди тех, кто удостоился этой
награды, был командир базового лагеря и адмирал, командовавший флотом); три
бастионных короны -- тем, кто первым пересек укрепления и проник во
вражеский лагерь, и один орден Тупого Копья -- Посиду: этот орден, как и
гражданскую корону, давали за спасение жизни, и Посид более чем заслужил
его.
По моему совету сенат присудил триумфальные украшения всем сенаторам,
участвовавшим в кампании -- другими словами, всем командирам полков и
старшим штабным офицерам. К сожалению, Авлу и Веспасиану покидать Британию
было опасно, но все остальные приехали, как один человек. Хосидий Гета и его
брат Лусий Гета, который командовал восемью батальонами гвардейцев в
Британии, оба получили награду: я полагаю, впервые в римской истории два
брата надели триумфальные украшения в один и тот же день. Лусий Гета стал
моим новым командующим гвардией, вернее, он делил этот пост с человеком по
имени Криспин, которого временно назначил туда Вителлий, потому что Юст,
прежний командующий, был мертв. Мессалина прислала мне срочную депешу,
которую я получил накануне Брентвудской битвы, где писала, что Юст
прощупывал различных гвардейских офицеров с целью узнать, поддержат ли они
его, если он поднимет вооруженное восстание. Я полностью доверял Мессалине,
поэтому, не желая рисковать, немедленно послал приказ о его казни. Прошло
несколько лет, прежде чем я узнал истинные факты: до Юста дошли слухи о том,
что творилось в мое отсутствие в дворцовом крыле, где жила Мессалина, и он
спросил одного из полковников, как ему лучше поступить -- сразу же написать
мне или подождать моего возвращения. Полковник был одним из наперсников
Мессалины, поэтому он посоветовал Юсту ждать -- плохие новости могут
расстроить меня и помешать исполнению военных обязанностей,-- а сам
направился прямиком к Мессалине. Смерть Юста, причина которой вскоре
сделалась известна в Риме, послужила предупреждением не посвящать меня в
тайну, о которой к этому времени знали все, кроме меня,-- даже мои враги в
Британии и Парфии, как ни трудно этому поверить! Мессалина все быстрей
катилась по наклонной плоскости. Но я не стану описывать здесь ее поведение
во всех подробностях, ведь я в то время ничегошеньки об этом не знал. Она
приехала в Геную встретить меня, когда я вернулся из Франции, и пылкость ее
приветствия была одной из причин того, что я чувствовал себя таким
счастливым. Да и маленький Британик и его крошка сестра за эти шесть месяцев
стали такие прелестные детки и так выросли, их было просто не узнать!
Я хочу, чтобы вы поняли, как много значил для меня этот день. По-моему,
на всем свете нет ничего, что превзошло бы великолепием римский триумф.
Никакого сравнения с триумфом, который празднует царь какой-нибудь
варварской страны, подчинив себе другого царя, своего соперника. Наш триумф
-- это честь, даруемая свободным народом одному из своего числа за великую
службу, которую он сослужил родине. Я знал, что честно снискал эту
торжественную встречу и наконец-то опроверг дурное мнение своих родных,
считавших меня никчемным человеком, слабоумным, "тряпкой", карой божьей и
позором для моих славных предков. Ночью в гвардейском лагере мне приснилось,
что ко мне подошел Германик, обнял меня и сказал, как всегда серьезно:
"Дорогой брат, ты очень хорошо себя проявил, лучше, должен признаться, чем я
ожидал от тебя. Ты выполнил свой долг. Ты восстановил честь римского
оружия". Когда я проснулся утром, я решил отменить закон Августа, по
которому право получить триумф предоставлялось лишь императору, его детям и
внукам. Если Авл будет продолжать кампанию в Британии и сумеет выполнить
поставленную мною задачу постепенно замирить и подчинить себе всю южную
часть острова, я постараюсь убедить сенат дать ему полный триумф. Если ты
единственный, кому по закону положен триумф, это не столько приумножает,
сколько преуменьшает твою славу. Август ввел свой закон, чтобы помешать
генералам ради триумфа сеять на границе вражду и вызывать пограничные
племена на военные действия, но, безусловно, доказывал я себе, существуют и
другие способы обуздать генералов, чем делать триумф, доступный раньше для
всех, всего лишь фамильным ритуалом цезарей.
Когда церемония вручения орденов и медалей закончилась, я дал
аудиенции: первую--всем губернаторам провинций, для временного пребывания
которых в Риме я испрашивал согласие сената, вторую -- послам дружественных
держав и третью -- изгнанникам. Дело в том, что я получил разрешение сената
вернуть из ссылки всех, кто был изгнан, но только на время триумфальных
празднеств. Эта последняя аудиенция была очень тяжела для меня -- все они
выглядели больными и слабыми и жалобно просили смягчить их приговор. Я
сказал, чтобы они не отчаивались, я лично проверю каждое дело, и если увижу,
что отменить постановление суда или сделать его менее суровым -- в интересах
общества, буду ходатайствовать за них перед сенатом. Впоследствии я так и
поступил, и многим из тех, чей приговор должен был все же остаться в силе,
было, во всяком случае, дозволено поменять место ссылки на лучшее. Я и
Сенеке предложил переехать, но он отказался, сказав, что до тех пор, пока
цезарь казнит его своим неудовольствием, он не может желать улучшения своей
судьбы; ни вечный мороз, сковывающий (согласно рассказам путешественников)
землю звероподобного финна, ни мучительная жара, иссушающая пески пустыни за
Атласскими горами (куда победоносные войска цезаря сумели проникнуть вопреки
силам природы, чтобы расширить границы ведомого мира), ни лихорадка, царящая
на болотах в дельтах рек отдаленной Британии, которыми мы завладели так же,
как плодородными равнинами и долинами этого знаменитого острова благодаря
военному гению цезаря, ни даже тлетворный климат Корсики, где злосчастный
Сенека, автор этих строк, томится в течение двух лет -- а может быть, двух
столетий? -- ни мороз, ни жара, ни сырость, ни корсиканский сплав из
сырости, жары и мороза не будут замечены сосланным сюда стоиком, который
думает лишь о том, как терпеливо вынести сокрушительную тяжесть позора, от
которого он столь тяжко страдает, и сделаться достойным прощения цезаря,
если этот бесценный дар когда-либо, вопреки ожиданиям, будет ему
пожалован... Я был вполне готов удовлетворить просьбу его друга Полибия и
отправить Сенеку на родину, в Испанию, но раз он сам так настаивал на
Корсике, что ж, Корсика так Корсика. Нарцисс слышал от портовых чиновников в
Остии, что в число сувениров, которые этот храбрый стоик увез на память о
своем визите в Рим, были украшенные драгоценными камнями золотые кубки,
пуховые подушки, индийские специи, дорогие притирания, инкрустированные
слоновой костью столы и ложа из душистого сандалового дерева, которое
привозят из Африки, картины того сорта, что привели бы в восторг Тиберия,
огромное количество фалернского вина и (правда, это относится к иной
категории, чем все вышеперечисленное) полное собрание моих опубликованных
трудов.
В десять часов утра настало время трогаться. Процессия вошла в Рим с
северо-востока через триумфальные ворота и проследовала вдоль священного
пути. Двигалась она в следующем порядке. Первыми, в своих лучших одеждах,
шли сенаторы во главе с консулами. Затем отборная команда трубачей, умеющих
играть в унисон торжественные триумфальные марши. Трубы должны были привлечь
внимание к добыче, которую везла длинная вереница мулов, запряженных в
разукрашенные фургоны, в сопровождении батальона дворцовых телохранителей в
императорской ливрее. Добыча состояла из груд золотых и серебряных монет,
оружия, доспехов, конской сбруи, драгоценных камней и украшений, слитков
олова и свинца, богатых чаш и кубков, чеканных бронзовых ведер и мебели из
дворца Цимбелина в Колчестере, множества покрытых эмалью изделий из северной
Британии, резных и раскрашенных тотемных столбов, бус из гагата, янтаря и
жемчуга, головных уборов из перьев, вышитых одеяний друидов, покрытых
резьбой весел от плетеных рыбачьих лодок, и множества других красивых,
ценных или необыкновенных вещей. За фургонами следовали подобранные в масть
пони, запряженные в двенадцать лучших трофейных колесниц. Над головой
каждого возничего была прикреплена на шесте доска, где указывалось имя
одного из двенадцати покоренных британских племен. За колесницами вновь
ехали фургоны, в которых находились модели захваченных нами городов и фортов
из раскрашенного дерева или глины и живые скульптурные группы, изображающие,
как боги различных британских рек отступают перед нашими войсками; каждая
группа стояла на фоне огромной картины, где масляными красками был нарисован
бой, происходивший на этой реке. Последней была модель знаменитого каменного
храма Бога солнца, о котором я уже говорил.
Затем шли флейтисты, наигрывающие тихие мелодии. Они предваряли белых
быков, шедших следом за ними под присмотром жрецов Юпитера, сердито мыча и
доставляя всем много беспокойства. Рога их были позолочены, головы повязаны
красными лентами и украшены гирляндами цветов, чтобы показать, что их ведут
на жертвоприношение. Жрецы несли в руках секиры и ножи. За ними следовали
прислужники из храма Юпитера с золотыми блюдами и прочими священными
принадлежностями. Затем везли интереснейший экспонат -- живого моржа. Этот
похожий на быка тюлень с огромными костяными бивнями был пойман солдатами
дозора из базового лагеря, когда он спал на морском берегу. За моржом вели
дикий рогатый скот и оленей, везли скелет попавшего в ловушку кита и
цистерну с прозрачными стенками, где сидели бобры. Затем несли оружие и
знаки отличия взятых в плен вождей, идущих следом со всеми членами своего
семейства, которые не сумели уйти из наших рук, а за ними в цепях вели менее
важных пленников. Я очень сожалел, что в процессии не оказалось Каратака, но
зато здесь был Каттигерн с женой, жена и дети Тогодумна, а также
шестимесячный сын Каратака и тридцать высокопоставленных вождей.
За ними следовала колонна общественных рабов, идущих попарно, которые
несли на подушках поздравительные золотые венцы, присланные мне союзными
царями и государствами в знак признательности и уважения. Затем шли двадцать
четыре придворных стража в пурпурном одеянии, у каждого в руке -- топорик,
обвязанный пучком розог и увенчанный лавровыми листьями. За ними ехала
квадрига, сделанная по приказу сената из серебра и слоновой кости. Если не
считать ее особой формы и чеканки по бокам, изображавшей две битвы и шторм
на море, она очень напоминала ту колесницу, которую я сломал на улице
ювелиров за то, что она была слишком роскошна. В нее были впряжены четыре
белые лошади, и ехал в ней не кто иной, как автор этой истории -- но не
"Клав-клав-клавдий", или "Идиот Клавдий", или "Этот Клавдий", или "Клавдий
Заика", и даже не "Бедный дядя Клавдий", но победоносный триумфатор Тиберий
Клавдий Друз Нерон Цезарь Август Германик Британик, император, отец отчизны,
великий понтифик, защитник народа четвертый год подряд, трехкратный консул,
получивший в награду гражданскую и морскую короны и триумфальные украшения
за три предыдущие кампании, не считая прочих менее существенных гражданских
и военных почестей, слишком многочисленных, чтобы их перечислять. Этого
парившего в эмпиреях счастливого обладателя всех вышеперечисленных титулов и
наград облекала вышитая золотом тога поверх украшенной цветочным орнаментом
туники, в правой слегка дрожавшей руке он держал лавровую ветвь, в левой --
скипетр из слоновой кости, увенчанный золотой птицей. Чело его осеняла
гирлянда из дельфийского лавра, лицо, руки, шея, ноги (все видные части
тела) были, согласно возрожденному им обычаю древних, выкрашены в красный
цвет. Помимо самого триумфатора, в колеснице ехали его маленький сын
Британик, с громкими криками хлопающий в ладоши, его друг Вителлий, в
масличной короне, управлявший государством в отсутствие триумфатора, его
малышка дочь Октавия на руках у молодого Силана, избранного в ее будущие
мужья, который вместе с молодым Помпеем, мужем взрослой дочери триумфатора
Антонии, доставил сенату письмо с лавровым венком. Силану присудили
триумфальные одеяния так же, как и молодому Помпею, тоже сидевшему в этой
колеснице с маленьким Британиком на коленях. Рядом с колесницей ехал верхом
отец молодого Помпея Красе Фругийский, который надел в этот день
триумфальный наряд во второй раз -- первый был после победы Гальбы над
хаттами. Да, чтоб не забыть,-- позади триумфатора в колеснице стоял
общественный раб, держа над его головой золотую этрусскую корону, украшенную
бриллиантами,-- дар римского народа. В его обязанности входило также шептать
время от времени на ухо триумфатора старинную формулу: "Не кичись; помни, ты
всего лишь смертный!" -- предупреждение, что боги будут ревновать к
триумфатору и его успеху, если он станет держаться с ними наравне, и
постараются унизить его. А чтобы его не сглазил кто-либо из зрителей, к
крылу колесницы были подвешены фаллический талисман, колокольчик и плеть.
Затем ехала Мессалина, супруга триумфатора, в своей парадной карете. За
ней, пешком, шли генералы, получившие триумфальное одеяние. За ними те, кто
завоевал лавровый венок. Затем полковники, капитаны, сержанты и прочие
военные всех рангов, удостоенные наград. Затем слоны. Затем верблюды,
запряженные попарно в повозки, на которых стояли шесть придуманных Калигулой
машин, изрыгающих "молнию и гром", так успешно примененные Посидом в
Британии. Затем шла на ходулях "царица Цапля" с золотой цепью, обвивающей ее
шею. Мне говорили, что, за исключением меня самого, она вызвала самые бурные
приветствия толпы. За ней шел Посид со своим Тупым Копьем и лекарь-испанец в
тоге -- ему было пожаловано римское гражданство. За ним следовала римская
кавалерия, за ней -- походным маршем пехота; оружие солдат было украшено
лавровыми венками. Молодые солдаты кричали "Io Triumphe!" и пели победные
гимны, а ветераны, воспользовавшись данным на этот день правом говорить, что
им вздумается, не отказывали себе в удовольствии отпустить колкую и
малопристойную шутку по адресу триумфатора. Ветераны Двадцатого полка даже
сочинили превосходную песню;
Пролил Клавдий наш ученый
Меньше крови, чем чернил.
А пришлось с британцем драться,
Носа он не воротил --
Цаплей и верблюжьей вонью
И веревкой победил!
Хей-хо-ой!
Цаплей, вонью и веревкой
Напугал он их--и вот
Убежали с жутким воплем,
Волос дыбом аж встает1
Так вопит наш славный Клавдий,
Если заболит живот!
Хей-х о-ой!
Мне говорили, что в конце колонны пели непотребные куплеты о Мессалине,
но до меня они не донеслись; по правде говоря, даже если бы их пела
дворцовая стража, которая шла непосредственно передо мной, я и то ничего не
услышал бы за чудовищным гулом толпы. После пехоты шли соединения союзных
войск во главе с балеарцами и нубийцами.
На этом официальное шествие кончилось, но за ним со смехом и возгласами
двигалась толпа городской черни, устроившей пародию на триумф. Их
"триумфатором" был александрийский гаер по имени Баба, приехавший в Рим в
надежде, что здесь ему улыбнется счастье. Он ехал в повозке для очистки
выгребных бочек, в которую были впряжены друг за другом козел, овца, свинья
и лиса; его тело и лицо были выкрашены в синий цвет британским красителем из
вайды, одежда его была чудовищной пародией на триумфальный наряд. Плащ --
лоскутное одеяло, туника -- старый мешок, отделанный грязно-серыми лентами.
Скипетром ему служила огромная капустная кочерыжка, к верху которой была
привязана дохлая летучая мышь, лавровой ветвью -- чертополох. Наш самый
известный местный шут Аугурин не так давно согласился разделить с Бабой
главенство в Обществе бродяг. Считалось, что Баба похож на меня как две
капли воды, и поэтому он всегда исполнял роль цезаря в сценках, которые они
вдвоем регулярно разыгрывали на задворках Рима. Аугурин играл Вителлия, или
консула, или гвардейского полковника, или одного из моих советников, в
зависимости от обстоятельств. Он был прекрасный пародист. В данном случае он
изображал раба, держащего корону над головой "триумфатора" (перевернутый
вверх дном ночной горшок, куда то и дело скрывалась голова Бабы), и все
время щекотал его петушиным пером. Туника Бабы была сзади разорвана, и из
нее выглядывало его седалище, выкрашенное в синий цвет с ярко-красными
пятнами, отчего оно походило на ухмыляющееся лицо. Руки Бабы безостановочно
тряслись, он дергал во все стороны головой -- карикатура на мой нервный тик
преступление, тем больше прощение!
Религия эта не признана большинством евреев (лучшие из них решительно
отвергают ее) и потому подпадает под указ сената, запрещающий ночные клубы и
братства поклонников Вакха; объединения такого рода представляют немалую
опасность, так как от запрета становятся еще сильней. Главный пункт этой
веры -- полное равенство всех людей в глазах иудейского Бога, с которым
Иешуа теперь практически отождествлен, а также то, что Бог этот дарует
вечное блаженство всем грешникам при единственном условии: они должны
раскаяться в своих грехах и признать его превосходство над всеми другими
богами. Членом секты может стать любой человек, независимо от класса, расы
или репутации, поэтому к ней присоединяются люди, которые не могут
надеяться, что их допустят до узаконенных таинств в честь Изиды, Кибелы,
Аполлона и подобных божеств, так как они или не имеют соответствующего
социального положения или утеряли его, совершив какой-нибудь позорный
поступок. Сперва новообращенных подвергали обрезанию, но потом отказались
даже от этого предварительного ритуала, ведь секта далеко отошла от
ортодоксального иудаизма, и теперь единственной вступительной церемонией
является окропление водой и произнесение имени Мессии. Известны случаи,
когда культ этот приобретал противоестественную притягательность для вполне
образованных людей. В числе новообращенных оказался бывший губернатор Кипра,
некий Сергий Павл, чей восторг от общества метельщиков улиц, рабов и
бродячих торговцев старьем показывает, какой разлагающий эффект этот культ
производит на цивилизованного человека. Он написал мне, что просит
освободить его от поста, так как не может по совести приносить клятву именем
Божественного Августа, поскольку это запрещает ему верность его новому Богу.
Я удовлетворил его просьбу, но вычеркнул его из списков граждан Рима.
Позднее, когда я расспрашивал его насчет этой новой веры, он заверял меня,
что она не имеет никакого отношения к политике, что Иисус был человек
глубочайшей мудрости и самого примерного поведения, верный Риму. Он отрицал,
что учение Иисуса -- мешанина из греческих и иудейских богословских
банальностей. Он утверждал, будто оно расширяет границы свода религиозных
правил и предписаний современного иудейства под названием Талмуд, от
которого оно произошло, и резко расходится с суеверием и формальной
обрядовостью партии книжников (на чью поддержку рассчитывал Ирод) тем, что
придает большее значение братской любви во имя Бога, чем Божьему возмездию,
которое ожидает тех, кто нарушает закон; духу закона, а не букве.
Я выполнил клятву, данную Венере, как только вернулся в Италию. В ответ
на сон, где она явилась мне и сказала с улыбкой: "Клавдий, у меня течет
крыша, почини ее, пожалуйста", я перестроил, и с большим размахом, ее
знаменитый храм на горе Эрике в Сицилии, который сильно обветшал; я назначил
туда жрецов из старинных сицилийских фамилий и обеспечил его большим годовым
содержанием из государственной казны. Я также построил красивый алтарь
Эгерии в ее роще в Арикии и сделал ей обещанное приношение -- прекрасную
женскую руку из чистого золота, которая тушит свечу; на подсвечнике была
следующая надпись на сабинском диалекте:
Быстрокрылой Эгерии, вестнице победы, от хромоногого Клавдия с
благодарностью. Пусть его свеча горит ясным пламенем до самого конца, а
свечи его врагов мерцают и гаснут.
44 г. н.э.
На Новый год я должным образом отпраздновал свой триумф. Сенат был
столь любезен, что оказал мне еще ряд почестей. Прежде всего мне присудили
гражданскую корону. Этим золотым венцом из дубовых листьев первоначально
награждали воина, который во время битвы приходил на выручку товарищу,
обезоруженному врагом и находящемуся в полной его власти, убивал этого врага
и оставался в строю. Награду эту завоевывали куда реже, чем вы думаете,
потому что свидетельствовать о подвиге должен был тот, кого спасли от смерти
и кому затем положено было возложить венец на голову спасителя. Не так-то
легко заставить римского солдата признать, что он находился во власти
победившего его врага и обязан своей жизнью товарищу, превзошедшему его
силой и доблестью: скорее он станет доказывать, что упал, нечаянно
споткнувшись, и только хотел вскочить и прикончить своего противника, как
этот парень, видно желая прославиться, сунулся не в свое дело и лишил его
победы -- поистине, медвежья услуга. Позднее гражданскую корону стали
присуждать командирам полков и армий, которые благодаря личной храбрости или
умелому руководству спасали жизнь своих солдат. Именно за это корона и была
дана мне, и я считаю, что вполне заслужил ее, отказавшись слушать военных
советчиков. На ободке была надпись: "За спасение жизней своих сограждан".
Вы, наверно, помните, что, когда меня впервые провозгласили императором,
дворцовые гвардейцы напялили мне на голову такой же венец -- тот, которым
Калигула соизволил увенчать самого себя после "победы" над Германией. Тогда
для этого не было оснований (хотя у Калигулы их было не больше), и я не
знал, куда деваться от стыда, поэтому теперь, получив на венец все законные
права, я надел его с огромным удовольствием. Затем мне присудили морскую
корону. Этой короной, украшенной рострами кораблей, награждали за отвагу на
море -- например, моряка, который первым вступил на борт вражеского судна,
или адмирала, разбившего неприятельский флот. Мне ее присудили за то, что,
рискуя жизнью, я вышел в море в штормовую погоду, стремясь поскорее достичь
Британии. Впоследствии я повесил оба эти венца на бельведере над главным
входом во дворец.
Третьей почестью, оказанной мне сенатом, был наследственный титул
"Британик". Моего сына теперь называли Друз Британик или просто Британик, и
именно так я буду упоминать о нем в дальнейшем. Четвертой почестью были две
триумфальные арки, воздвигнутые в ознаменование моей победы, одна -- в
Булони, так как она была базой нашей экспедиции, другая -- в самом Риме на
Фламиниевой дороге. Они были облицованы мрамором, украшены с обеих сторон
трофеями и барельефами, рассказывающими о нашем походе, и увенчаны
триумфальными колесницами из бронзы. Пятой почестью был принятый сенатом
декрет, где день моего триумфа объявлялся ежегодным праздником на вечные
времена. Кроме этих пяти почестей были еще две комплиментарные почести,
присужденные Мессалине, а именно: право сидеть в первом ряду в театре Помпея
вместе с весталками, рядом с консулами, судьями и иностранными послами, и
право иметь крытый парадный выезд. Мессалине к этому времени уже воздали все
почести, какие присудили моей бабке Ливии за всю ее жизнь, но я по-прежнему
возражал против пожалования ей титула "Августа".
После нескольких дней неустойчивой погоды солнце смилостивилось к нам и
в день триумфа сияло во всю мочь; городские власти и прочие официальные лица
постарались, чтобы Рим выглядел так свежо и весело, как только может
выглядеть столь почтенный и величественный город. Фасады всех храмов и домов
были тщательно выскоблены, улицы подметены так чисто, как пол в здании
сената, все окна были украшены цветами и яркими тканями, возле входов стояли
столы, ломившиеся от угощения. Двери храмов были широко распахнуты, статуи и
алтари увиты гирляндами, всюду курили благовония. Все жители города надели
свои лучшие одежды.
Я еще не въехал в город, так как провел ночь в лагере гвардейцев. Я
приказал устроить на рассвете общий парад войск, которым предстояло
участвовать в триумфе, и раздал дарственные деньги, которые, по моим
расчетам, причитались им после продажи добычи, взятой в Лондоне, Колчестере
и других местах, а также от продажи пленных. Деньги эти равнялись тридцати
золотым на рядового, а сумма, полученная офицерами, была соразмерна их чину.
Я уже послал деньги, исходя из этого же расчета, тем солдатам в Британии,
без которых там нельзя было обойтись, и которые поэтому не могли вернуться в
Рим для участия в триумфе. Я также раздавал награды: тысячу цепочек на шею
за безупречное поведение на поле боя, четыреста налобных повязок (с золотыми
медальонами в форме амулета, который надевают на голову лошадям) храбрым
кавалеристам и тем пехотинцам, которым удалось убить кавалериста или воина с
колесницы; сорок массивных золотых браслетов за выдающуюся храбрость --
когда я их давал, я в каждом случае читал подробный отчет о том подвиге, за
который их получали; шесть лавровых гирлянд тем, кто внес свой вклад в
победу, хотя лично не участвовал в битве (среди тех, кто удостоился этой
награды, был командир базового лагеря и адмирал, командовавший флотом); три
бастионных короны -- тем, кто первым пересек укрепления и проник во
вражеский лагерь, и один орден Тупого Копья -- Посиду: этот орден, как и
гражданскую корону, давали за спасение жизни, и Посид более чем заслужил
его.
По моему совету сенат присудил триумфальные украшения всем сенаторам,
участвовавшим в кампании -- другими словами, всем командирам полков и
старшим штабным офицерам. К сожалению, Авлу и Веспасиану покидать Британию
было опасно, но все остальные приехали, как один человек. Хосидий Гета и его
брат Лусий Гета, который командовал восемью батальонами гвардейцев в
Британии, оба получили награду: я полагаю, впервые в римской истории два
брата надели триумфальные украшения в один и тот же день. Лусий Гета стал
моим новым командующим гвардией, вернее, он делил этот пост с человеком по
имени Криспин, которого временно назначил туда Вителлий, потому что Юст,
прежний командующий, был мертв. Мессалина прислала мне срочную депешу,
которую я получил накануне Брентвудской битвы, где писала, что Юст
прощупывал различных гвардейских офицеров с целью узнать, поддержат ли они
его, если он поднимет вооруженное восстание. Я полностью доверял Мессалине,
поэтому, не желая рисковать, немедленно послал приказ о его казни. Прошло
несколько лет, прежде чем я узнал истинные факты: до Юста дошли слухи о том,
что творилось в мое отсутствие в дворцовом крыле, где жила Мессалина, и он
спросил одного из полковников, как ему лучше поступить -- сразу же написать
мне или подождать моего возвращения. Полковник был одним из наперсников
Мессалины, поэтому он посоветовал Юсту ждать -- плохие новости могут
расстроить меня и помешать исполнению военных обязанностей,-- а сам
направился прямиком к Мессалине. Смерть Юста, причина которой вскоре
сделалась известна в Риме, послужила предупреждением не посвящать меня в
тайну, о которой к этому времени знали все, кроме меня,-- даже мои враги в
Британии и Парфии, как ни трудно этому поверить! Мессалина все быстрей
катилась по наклонной плоскости. Но я не стану описывать здесь ее поведение
во всех подробностях, ведь я в то время ничегошеньки об этом не знал. Она
приехала в Геную встретить меня, когда я вернулся из Франции, и пылкость ее
приветствия была одной из причин того, что я чувствовал себя таким
счастливым. Да и маленький Британик и его крошка сестра за эти шесть месяцев
стали такие прелестные детки и так выросли, их было просто не узнать!
Я хочу, чтобы вы поняли, как много значил для меня этот день. По-моему,
на всем свете нет ничего, что превзошло бы великолепием римский триумф.
Никакого сравнения с триумфом, который празднует царь какой-нибудь
варварской страны, подчинив себе другого царя, своего соперника. Наш триумф
-- это честь, даруемая свободным народом одному из своего числа за великую
службу, которую он сослужил родине. Я знал, что честно снискал эту
торжественную встречу и наконец-то опроверг дурное мнение своих родных,
считавших меня никчемным человеком, слабоумным, "тряпкой", карой божьей и
позором для моих славных предков. Ночью в гвардейском лагере мне приснилось,
что ко мне подошел Германик, обнял меня и сказал, как всегда серьезно:
"Дорогой брат, ты очень хорошо себя проявил, лучше, должен признаться, чем я
ожидал от тебя. Ты выполнил свой долг. Ты восстановил честь римского
оружия". Когда я проснулся утром, я решил отменить закон Августа, по
которому право получить триумф предоставлялось лишь императору, его детям и
внукам. Если Авл будет продолжать кампанию в Британии и сумеет выполнить
поставленную мною задачу постепенно замирить и подчинить себе всю южную
часть острова, я постараюсь убедить сенат дать ему полный триумф. Если ты
единственный, кому по закону положен триумф, это не столько приумножает,
сколько преуменьшает твою славу. Август ввел свой закон, чтобы помешать
генералам ради триумфа сеять на границе вражду и вызывать пограничные
племена на военные действия, но, безусловно, доказывал я себе, существуют и
другие способы обуздать генералов, чем делать триумф, доступный раньше для
всех, всего лишь фамильным ритуалом цезарей.
Когда церемония вручения орденов и медалей закончилась, я дал
аудиенции: первую--всем губернаторам провинций, для временного пребывания
которых в Риме я испрашивал согласие сената, вторую -- послам дружественных
держав и третью -- изгнанникам. Дело в том, что я получил разрешение сената
вернуть из ссылки всех, кто был изгнан, но только на время триумфальных
празднеств. Эта последняя аудиенция была очень тяжела для меня -- все они
выглядели больными и слабыми и жалобно просили смягчить их приговор. Я
сказал, чтобы они не отчаивались, я лично проверю каждое дело, и если увижу,
что отменить постановление суда или сделать его менее суровым -- в интересах
общества, буду ходатайствовать за них перед сенатом. Впоследствии я так и
поступил, и многим из тех, чей приговор должен был все же остаться в силе,
было, во всяком случае, дозволено поменять место ссылки на лучшее. Я и
Сенеке предложил переехать, но он отказался, сказав, что до тех пор, пока
цезарь казнит его своим неудовольствием, он не может желать улучшения своей
судьбы; ни вечный мороз, сковывающий (согласно рассказам путешественников)
землю звероподобного финна, ни мучительная жара, иссушающая пески пустыни за
Атласскими горами (куда победоносные войска цезаря сумели проникнуть вопреки
силам природы, чтобы расширить границы ведомого мира), ни лихорадка, царящая
на болотах в дельтах рек отдаленной Британии, которыми мы завладели так же,
как плодородными равнинами и долинами этого знаменитого острова благодаря
военному гению цезаря, ни даже тлетворный климат Корсики, где злосчастный
Сенека, автор этих строк, томится в течение двух лет -- а может быть, двух
столетий? -- ни мороз, ни жара, ни сырость, ни корсиканский сплав из
сырости, жары и мороза не будут замечены сосланным сюда стоиком, который
думает лишь о том, как терпеливо вынести сокрушительную тяжесть позора, от
которого он столь тяжко страдает, и сделаться достойным прощения цезаря,
если этот бесценный дар когда-либо, вопреки ожиданиям, будет ему
пожалован... Я был вполне готов удовлетворить просьбу его друга Полибия и
отправить Сенеку на родину, в Испанию, но раз он сам так настаивал на
Корсике, что ж, Корсика так Корсика. Нарцисс слышал от портовых чиновников в
Остии, что в число сувениров, которые этот храбрый стоик увез на память о
своем визите в Рим, были украшенные драгоценными камнями золотые кубки,
пуховые подушки, индийские специи, дорогие притирания, инкрустированные
слоновой костью столы и ложа из душистого сандалового дерева, которое
привозят из Африки, картины того сорта, что привели бы в восторг Тиберия,
огромное количество фалернского вина и (правда, это относится к иной
категории, чем все вышеперечисленное) полное собрание моих опубликованных
трудов.
В десять часов утра настало время трогаться. Процессия вошла в Рим с
северо-востока через триумфальные ворота и проследовала вдоль священного
пути. Двигалась она в следующем порядке. Первыми, в своих лучших одеждах,
шли сенаторы во главе с консулами. Затем отборная команда трубачей, умеющих
играть в унисон торжественные триумфальные марши. Трубы должны были привлечь
внимание к добыче, которую везла длинная вереница мулов, запряженных в
разукрашенные фургоны, в сопровождении батальона дворцовых телохранителей в
императорской ливрее. Добыча состояла из груд золотых и серебряных монет,
оружия, доспехов, конской сбруи, драгоценных камней и украшений, слитков
олова и свинца, богатых чаш и кубков, чеканных бронзовых ведер и мебели из
дворца Цимбелина в Колчестере, множества покрытых эмалью изделий из северной
Британии, резных и раскрашенных тотемных столбов, бус из гагата, янтаря и
жемчуга, головных уборов из перьев, вышитых одеяний друидов, покрытых
резьбой весел от плетеных рыбачьих лодок, и множества других красивых,
ценных или необыкновенных вещей. За фургонами следовали подобранные в масть
пони, запряженные в двенадцать лучших трофейных колесниц. Над головой
каждого возничего была прикреплена на шесте доска, где указывалось имя
одного из двенадцати покоренных британских племен. За колесницами вновь
ехали фургоны, в которых находились модели захваченных нами городов и фортов
из раскрашенного дерева или глины и живые скульптурные группы, изображающие,
как боги различных британских рек отступают перед нашими войсками; каждая
группа стояла на фоне огромной картины, где масляными красками был нарисован
бой, происходивший на этой реке. Последней была модель знаменитого каменного
храма Бога солнца, о котором я уже говорил.
Затем шли флейтисты, наигрывающие тихие мелодии. Они предваряли белых
быков, шедших следом за ними под присмотром жрецов Юпитера, сердито мыча и
доставляя всем много беспокойства. Рога их были позолочены, головы повязаны
красными лентами и украшены гирляндами цветов, чтобы показать, что их ведут
на жертвоприношение. Жрецы несли в руках секиры и ножи. За ними следовали
прислужники из храма Юпитера с золотыми блюдами и прочими священными
принадлежностями. Затем везли интереснейший экспонат -- живого моржа. Этот
похожий на быка тюлень с огромными костяными бивнями был пойман солдатами
дозора из базового лагеря, когда он спал на морском берегу. За моржом вели
дикий рогатый скот и оленей, везли скелет попавшего в ловушку кита и
цистерну с прозрачными стенками, где сидели бобры. Затем несли оружие и
знаки отличия взятых в плен вождей, идущих следом со всеми членами своего
семейства, которые не сумели уйти из наших рук, а за ними в цепях вели менее
важных пленников. Я очень сожалел, что в процессии не оказалось Каратака, но
зато здесь был Каттигерн с женой, жена и дети Тогодумна, а также
шестимесячный сын Каратака и тридцать высокопоставленных вождей.
За ними следовала колонна общественных рабов, идущих попарно, которые
несли на подушках поздравительные золотые венцы, присланные мне союзными
царями и государствами в знак признательности и уважения. Затем шли двадцать
четыре придворных стража в пурпурном одеянии, у каждого в руке -- топорик,
обвязанный пучком розог и увенчанный лавровыми листьями. За ними ехала
квадрига, сделанная по приказу сената из серебра и слоновой кости. Если не
считать ее особой формы и чеканки по бокам, изображавшей две битвы и шторм
на море, она очень напоминала ту колесницу, которую я сломал на улице
ювелиров за то, что она была слишком роскошна. В нее были впряжены четыре
белые лошади, и ехал в ней не кто иной, как автор этой истории -- но не
"Клав-клав-клавдий", или "Идиот Клавдий", или "Этот Клавдий", или "Клавдий
Заика", и даже не "Бедный дядя Клавдий", но победоносный триумфатор Тиберий
Клавдий Друз Нерон Цезарь Август Германик Британик, император, отец отчизны,
великий понтифик, защитник народа четвертый год подряд, трехкратный консул,
получивший в награду гражданскую и морскую короны и триумфальные украшения
за три предыдущие кампании, не считая прочих менее существенных гражданских
и военных почестей, слишком многочисленных, чтобы их перечислять. Этого
парившего в эмпиреях счастливого обладателя всех вышеперечисленных титулов и
наград облекала вышитая золотом тога поверх украшенной цветочным орнаментом
туники, в правой слегка дрожавшей руке он держал лавровую ветвь, в левой --
скипетр из слоновой кости, увенчанный золотой птицей. Чело его осеняла
гирлянда из дельфийского лавра, лицо, руки, шея, ноги (все видные части
тела) были, согласно возрожденному им обычаю древних, выкрашены в красный
цвет. Помимо самого триумфатора, в колеснице ехали его маленький сын
Британик, с громкими криками хлопающий в ладоши, его друг Вителлий, в
масличной короне, управлявший государством в отсутствие триумфатора, его
малышка дочь Октавия на руках у молодого Силана, избранного в ее будущие
мужья, который вместе с молодым Помпеем, мужем взрослой дочери триумфатора
Антонии, доставил сенату письмо с лавровым венком. Силану присудили
триумфальные одеяния так же, как и молодому Помпею, тоже сидевшему в этой
колеснице с маленьким Британиком на коленях. Рядом с колесницей ехал верхом
отец молодого Помпея Красе Фругийский, который надел в этот день
триумфальный наряд во второй раз -- первый был после победы Гальбы над
хаттами. Да, чтоб не забыть,-- позади триумфатора в колеснице стоял
общественный раб, держа над его головой золотую этрусскую корону, украшенную
бриллиантами,-- дар римского народа. В его обязанности входило также шептать
время от времени на ухо триумфатора старинную формулу: "Не кичись; помни, ты
всего лишь смертный!" -- предупреждение, что боги будут ревновать к
триумфатору и его успеху, если он станет держаться с ними наравне, и
постараются унизить его. А чтобы его не сглазил кто-либо из зрителей, к
крылу колесницы были подвешены фаллический талисман, колокольчик и плеть.
Затем ехала Мессалина, супруга триумфатора, в своей парадной карете. За
ней, пешком, шли генералы, получившие триумфальное одеяние. За ними те, кто
завоевал лавровый венок. Затем полковники, капитаны, сержанты и прочие
военные всех рангов, удостоенные наград. Затем слоны. Затем верблюды,
запряженные попарно в повозки, на которых стояли шесть придуманных Калигулой
машин, изрыгающих "молнию и гром", так успешно примененные Посидом в
Британии. Затем шла на ходулях "царица Цапля" с золотой цепью, обвивающей ее
шею. Мне говорили, что, за исключением меня самого, она вызвала самые бурные
приветствия толпы. За ней шел Посид со своим Тупым Копьем и лекарь-испанец в
тоге -- ему было пожаловано римское гражданство. За ним следовала римская
кавалерия, за ней -- походным маршем пехота; оружие солдат было украшено
лавровыми венками. Молодые солдаты кричали "Io Triumphe!" и пели победные
гимны, а ветераны, воспользовавшись данным на этот день правом говорить, что
им вздумается, не отказывали себе в удовольствии отпустить колкую и
малопристойную шутку по адресу триумфатора. Ветераны Двадцатого полка даже
сочинили превосходную песню;
Пролил Клавдий наш ученый
Меньше крови, чем чернил.
А пришлось с британцем драться,
Носа он не воротил --
Цаплей и верблюжьей вонью
И веревкой победил!
Хей-хо-ой!
Цаплей, вонью и веревкой
Напугал он их--и вот
Убежали с жутким воплем,
Волос дыбом аж встает1
Так вопит наш славный Клавдий,
Если заболит живот!
Хей-х о-ой!
Мне говорили, что в конце колонны пели непотребные куплеты о Мессалине,
но до меня они не донеслись; по правде говоря, даже если бы их пела
дворцовая стража, которая шла непосредственно передо мной, я и то ничего не
услышал бы за чудовищным гулом толпы. После пехоты шли соединения союзных
войск во главе с балеарцами и нубийцами.
На этом официальное шествие кончилось, но за ним со смехом и возгласами
двигалась толпа городской черни, устроившей пародию на триумф. Их
"триумфатором" был александрийский гаер по имени Баба, приехавший в Рим в
надежде, что здесь ему улыбнется счастье. Он ехал в повозке для очистки
выгребных бочек, в которую были впряжены друг за другом козел, овца, свинья
и лиса; его тело и лицо были выкрашены в синий цвет британским красителем из
вайды, одежда его была чудовищной пародией на триумфальный наряд. Плащ --
лоскутное одеяло, туника -- старый мешок, отделанный грязно-серыми лентами.
Скипетром ему служила огромная капустная кочерыжка, к верху которой была
привязана дохлая летучая мышь, лавровой ветвью -- чертополох. Наш самый
известный местный шут Аугурин не так давно согласился разделить с Бабой
главенство в Обществе бродяг. Считалось, что Баба похож на меня как две
капли воды, и поэтому он всегда исполнял роль цезаря в сценках, которые они
вдвоем регулярно разыгрывали на задворках Рима. Аугурин играл Вителлия, или
консула, или гвардейского полковника, или одного из моих советников, в
зависимости от обстоятельств. Он был прекрасный пародист. В данном случае он
изображал раба, держащего корону над головой "триумфатора" (перевернутый
вверх дном ночной горшок, куда то и дело скрывалась голова Бабы), и все
время щекотал его петушиным пером. Туника Бабы была сзади разорвана, и из
нее выглядывало его седалище, выкрашенное в синий цвет с ярко-красными
пятнами, отчего оно походило на ухмыляющееся лицо. Руки Бабы безостановочно
тряслись, он дергал во все стороны головой -- карикатура на мой нервный тик