Грейвс Р. Божественный Клавдий и его жена Мессалина

что, если кто-нибудь начнет говорить по принятой форме, сенаторы перестанут
во все горло обмениваться с соседями поздравлениями и возражениями и можно
будет спокойно приступить к делу.
Сентий:
-- Отцы сенаторы,-- начал он,-- я не верю сам себе! Осознаете ли вы,
что мы наконец свободны, что мы не рабы и не подвластны более безумству
тирана? О, я верю: ваши сердца бьются так же сильно, с такой же гордостью,
как и мое, хотя кто отважится предсказать, сколько времени продлится это
блаженство. Так или иначе, будем радоваться, будем счастливы, пока это
возможно. Прошло почти сто лет с тех пор, как в этом славном, древнем городе
граждане провозглашали: "Мы свободны". Ни вы, ни я не можем припомнить, с
каким чувством в те времена произносились эти дивные слова, но сейчас, в эту
минуту, у меня удивительно легко на душе. Сколь блаженны дряхлые старики,
которые, прожив долгую жизнь в ярме, могут испустить последний вздох с этим
сладостным возгласом на устах: "Мы свободны!" Сколь поучительно для людей
молодых, коим свобода была пустой звук, слышать всеобщий крик: "Мы
свободны!", понимая, что это значит.
Но, сиятельные отцы, мы не должны забывать, что сохранить свободу может
лишь добродетель. Зло тирании в том, что она стоит на пути добродетели.
Тирания учит нас лести и малодушию. При тиране мы лишь соломинки, несомые
ветром его прихотей и капризов. Первым тираном в Риме был Юлий Цезарь. С тех
пор мы претерпели множество различных несчастий. Ибо после Юлия каждый
следующий император, который нами правил, был хуже предыдущего. Все они
назначали своим преемником человека еще более мерзкого. Эти императоры
ненавидели добродетель лютой ненавистью. Худшим из них был Гай Калигула,
враг людей и богов -- да претерпит жестокие муки его дух! Стоило тирану
причинить человеку зло, как он начинал подозревать этого человека в том, что
тот затаил на него обиду, даже если он никак этого не проявлял. Против него
фабриковали уголовное дело, присуждали его к смертной казни и тут же
приводили приговор в исполнение. Так произошло с моим шурином, очень
достойным, честным всадником. Но теперь, повторяю, мы свободны. Теперь мы
отвечаем только друг перед другом. Отныне здесь снова будет звучать
свободная речь, будут приниматься свободные решения. Мы должны сознаться,
что были трусами, что жили, как рабы, что мы слышали о невыносимых
бедствиях, поражавших наших соседей, но до тех пор, пока это не касалось нас
самих, мы не размыкали уст. Отцы сенаторы, давайте постановим воздать
величайшие почести тираноубийцам, особенно Кассию Херее, который был
инициатором всего этого героического деяния. Имя его должно быть покрытым
большей славой, чем имя Брута, убившего Юлия Цезаря, или тезки Кассия,
бывшего рядом с Брутом и тоже нанесшего удар: ведь Брут и Кассий своим
поступком ввергли страну в гражданскую войну, которая привела ее к
глубочайшему упадку и бедствиям. А деяние Кассия Хереи не может к этому
привести. Как истинный римлянин, он предоставил себя в распоряжение сената и
вручил нам в дар драгоценную свободу, которой мы так долго, увы, очень
долго, были лишены!
Эта пустая речь была встречена громкими и восторженными возгласами.
Почему-то никто не вспомнил о том, что Сентий имел печальную славу одного из
первых подхалимов Калигулы и даже получил прозвище "комнатная собачонка". Но
сидевший рядом с ним сенатор вдруг заметил на пальце Сентия золотой перстень
с огромной камеей из цветного стекла с изображением Калигулы. Сенатор этот
раньше тоже был "комнатной собачонкой", но теперь, желая превзойти Сентия в
республиканских чувствах, он сдернул с его пальца перстень и с благородным
негодованием швырнул на пол. Все принялись дружно его топтать. Эта сцена
была прервана приходом Кассия Хереи. Его сопровождали Аквила и Тигр, два
других гвардейских офицера, участвовавших в убийстве, и Луп. Даже не
взглянув на переполненные скамьи приветствующих его сенаторов и всадников,
Кассий направился прямиком к консулам и отдал им честь.
-- Какой сегодня пароль? -- спросил он.
Ликующие сенаторы почувствовали, что это самый великий день в их жизни.
При республике консулы совместно командовали военными силами, если только не
назначался диктатор, который имел более высокое звание; но прошло уже более
восьмидесяти лет с тех пор, как они давали на день пароль. Старший консул,
еще одна "комнатная собачонка", надувшись от важности, ответил:
-- Пароль, полковник, свобода!
Прошло десять минут, пока приветственные возгласы стихли настолько, что
снова стал слышен голос консула. Он поднялся и встревоженно сообщил, что
вернулись трибуны, посланные ко мне от имени сената, и передали, что я, по
моим словам, не могу выполнить их требование прибыть в сенат, так как меня
насильственно забирают в лагерь гвардейцев. Это известие вызвало на скамьях
замешательство и даже испуг, началась беспорядочная дискуссия, закончившаяся
тем, что по предложению моего друга Вителлия решили послать за царем Иродом
Агриппой. Ирод, как человек посторонний, однако бывший в курсе всех
политических событий, к тому же пользующийся прекрасной репутацией и на
Западе, и на Востоке, вполне мог дать сенату подходящий совет. Кто-то
поддержал Вителлия, указав на то, что, как известно, Ирод имеет на меня
большое влияние и его уважают в императорской гвардии, в то же время он
всегда был расположен к сенату, где у него есть много личных друзей. Поэтому
к Ироду послали нарочного с просьбой как можно скорее прийти на совещание. Я
полагаю, что Ирод сам все это подстроил, но не могу сказать наверняка. Во
всяком случае, он не спешил откликнуться на приглашение, хотя и не особенно
тянул. Он послал вниз из спальни слугу сказать нарочному, что он спустится
через несколько минут, но в данный момент не может, так как не вполне одет.
Через некоторое время Ирод сошел вниз, благоухая очень резкими восточными
духами, которые называются пачули; считалось, что этот запах производит
неотразимый эффект на Киприду. Стоило Калигуле учуять этот запах, он с шумом
втягивал носом воздух и говорил: "Ах ты, безотказный муж. До чего же ты
любишь выставлять напоказ свои супружеские секреты". Это было во дворце
дежурной шуткой. Вы сами понимаете, что Ирод не хотел, чтобы стало известно,
сколько времени он провел на Палатинском холме, и заподозрили его в
приверженности к той или другой стороне. На самом деле он покинул дворец,
переодевшись слугой, смешался с толпой горожан на рыночной площади и
вернулся домой за несколько минут до того, как к нему прибыл посыльный. Он
использовал пачули в качестве алиби, и похоже, что его уловка увенчалась
успехом. Когда Ирод прибыл в храм и консулы познакомили его с ситуацией, он
прикинулся, будто очень удивлен моим избранием и долго распространялся о
своем полнейшем нейтралитете в политике. Он-де всего лишь союзник Рима, его
верный друг, и таковым, с их разрешения, он и останется, независимо от того,
какое будет в Риме правление.
-- Тем не менее,-- продолжал он,-- поскольку вы, видимо, нуждаетесь в
моем совете, я буду говорить прямо. При определенных обстоятельствах
республиканская форма правления кажется мне вполне достойной. То же самое
можно сказать и о милостивой монархии. На мой взгляд, никто не может
категорически утверждать, что одно государственное устройство лучше другого.
Пригодность каждого из них зависит от характера народа, таланта правителя
или правителей, географического местоположения страны и так далее.
Существует лишь одно общее правило, вот оно: ни один разумный человек не
даст даже этого (тут он презрительно щелкнул пальцами) за правительство,
будь оно демократическим, плутократическим или аристократическим, если оно
не может рассчитывать на верность и поддержку армии той страны, на
управление которой оно претендует. Вот почему, сиятельные, прежде чем давать
вам практические советы, я должен задать вам вопрос: стоит ли за вами армия?
Первым, чтобы ответить ему, вскочил с места Виниций.
-- Царь Ирод! -- вскричал он.-- Городские батальоны верны нам до
единого человека. Ты видишь здесь среди нас их трех командиров. У нас есть
большой запас оружия и сколько угодно денег, чтобы платить солдатам, если
понадобится формировать новые части. Среди нас многие могут выставить по две
роты, укомплектованные собственными рабами из домашней челяди; мы с радостью
дадим им свободу, если они поклянутся участвовать в битве за республику.
Ирод демонстративно прикрыл лицо ладонью, чтобы все видели, что он
старается подавить смех.
-- Мой друг господин Виниций,-- сказал он,-- мой тебе совет: не вздумай
это сделать! Ты представляешь, какое это будет зрелище -- твои привратники,
пекари и банщики против гвардейцев, лучшей армии в мире? Я упоминаю о
гвардейцах, так как будь они на вашей стороне, ты сказал бы об этом. Если ты
думаешь, что из раба можно сделать солдата, навязав на него латы, сунув в
руки копье, повесив на пояс меч и сказав: "Вперед, на врага", то...
Повторяю, не вздумай это сделать!
Затем Ирод обратился ко всему залу.
-- Сиятельные отцы,-- сказал он,-- вы сказали мне, что гвардейцы
провозгласили императором моего друга Тиберия Клавдия Друза Нерона
Германика, экс-консула, не испросив на это вашего согласия. И я понял, что
гвардейцы не проявили особой охоты позволить ему явиться сюда по вашему
приглашению. Но, если я не ошибаюсь, отправленное ему послание исходило не
от всего сената, а лишь от неофициальной группы из нескольких сенаторов, и,
когда оно было вручено Тиберию Клавдию, того сопровождала лишь кучка крайне
возбужденных солдат -- ни одного офицера там не было. Возможно, если послать
сейчас в лагерь гвардейцев другую делегацию, облеченную всеми полномочиями,
офицеры посоветуют Тиберию Клавдию отнестись к ней с уважением, которого она
заслуживает, и обуздают излишнее веселье солдат под их командой. Я предлагаю
отправить в лагерь тех же двух защитников народа и готов, если вы пожелаете,
пойти вместе с ними и присоединить к их голосам свой -- естественно,
беспристрастно и незаинтересованно, как стороннее лицо. Я полагаю, что имею
достаточное влияние на моего друга Тиберия Клавдия, которого знаю с детства
-- мы учились под руководством одного и того же почтенного наставника,-- и
достаточный авторитет среди гвардейских офицеров -- я частый гость за их
столом,-- и, разумеется, отцы сенаторы, достаточно горячее желание заслужить
ваше хорошее мнение, чтобы решить этот вопрос к удовольствию всех сторон.
И вот в тот же день, часа в четыре, когда я, наконец-то добравшись до
второго завтрака, сидел за столом в офицерской столовой под молчаливым,
неусыпным, хотя и почтительным надзором сотрапезников, в комнату вошел
капитан с сообщением о том, что в лагерь прибыла сенатская делегация и
сопровождающий ее царь Ирод Агриппа просит разрешения поговорить со мной
наедине.
-- Проводи сюда царя Ирода,-- распорядился дежурный полковник.-- Он наш
друг.
Вскоре в комнату вошел Ирод. Он приветствовал всех офицеров, называя их
по имени, а одного или двух даже хлопнул по спине; затем подошел ко мне и
отвесил самый подобострастный официальный поклон.
-- Могу я поговорить с тобой наедине, цезарь? -- спросил он.
Я был смущен, услышав такое обращение, и попросил называть меня моим
собственным именем.
-- Ну, если уж ты не цезарь, не знаю тогда, кто может носить это имя,--
сказал он, и все, кто там был, расхохотались. Ирод обернулся к ним.
-- Мои доблестные друзья,-- сказал он,-- я благодарю вас. Если бы вы
присутствовали на совещании сената сегодня днем, у вас было бы еще больше
оснований смеяться. В жизни еще не видел такого скопища полоумных фанатиков.
Вы знаете, что они задумали? Они задумали начать гражданскую войну и вызвать
вас на решительный бой, имея себе в помощь лишь городские батальоны,
возможно, одного-двух городских сторожей да домашних рабов, наряженных в
солдатское платье, во главе с гладиаторами из цирка! Это же курам на смех!
Говоря по правде, то, что я хочу сказать императору, может быть сказано при
всех вас. Сенаторы прислали сюда трибунов, потому что ни один из них не
осмелился явиться сюда сам: те предложат императору подчиниться власти
сената, а если он не пойдет на это, что ж, его заставят. Как вам это
понравится? Я пришел вместе с ними, так как обещал сенату дать императору
беспристрастный совет. Сейчас я исполню это обещание.-- Ирод снова резко
обернулся ко мне.-- Мой совет, цезарь, будь с ними пожестче. Наступи на этих
ничтожных червей и погляди, как они извиваются.
Я сказал упрямо:
-- Мой друг Ирод Агриппа, ты, по-видимому, забыл, что я римлянин и что,
согласно конституции, даже императорская власть зависит от воли сената. Если
послание сената таково, что я могу ответить на него вежливо и смиренно, я не
премину это сделать.
-- Как знаешь,-- сказал Ирод, пожав плечами,-- но не думай, что
сенаторы станут от этого лучше к тебе относиться. Согласно конституции, да?
Я склоняюсь перед твоим превосходным знакомством со стариной, но имеет ли
это слово какой-нибудь практический смысл в наши дни?
Затем в комнату впустили защитников народа. Они пробубнили дуэтом то,
что велел передать сенат: меня настоятельно просят не прибегать к силе, но
без дальнейших колебаний отдать себя под защиту сената; мне напоминают об
опасностях, которых и они, и я избежали при покойном императоре, и умоляют
не совершать поступков, которые могли бы привести народ к новым бедствиям.
Фраза об опасностях, которых они и я избежали при Калигуле, прозвучала
три раза, так как сперва один из них ошибся, затем второй кинулся ему на
помощь, и наконец первый повторил все с самого начала.
Я сказал довольно раздраженно:
-- Что-то похожее я уже слышал, если не ошибаюсь.-- И процитировал
широко известную фразу Гомера, которая часто встречается в "Одиссее":
Далее поплыли мы в сокрушенье великом о милых
Мертвых, но радуясь в сердце, что сами спаслися от смерти.
Ирод пришел в восторг и повторил со смехом: "Радуясь в сердце, что сами
спаслися от смерти", затем шепнул полковникам:
-- В этом-то и соль. Волнует их одно -- их собственные грязные шкуры.
Защитники народа всполошились и прокулдыкали все остальное, как индюки.
Если я отвергну верховную власть, возложенную на меня вопреки конституции,
сказали они, сенат обещает присудить мне наивысшие почести, какие может
пожаловать свободный народ. Но я должен безоговорочно отдать себя в их руки.
Если, напротив, я буду действовать неразумно и не явлюсь, как и прежде, в
сенат, против меня будут направлены вооруженные соединения города, и, когда
меня схватят, пусть я не надеюсь на милосердие.
Полковники столпились вокруг трибунов со свирепым видом, бормоча сквозь
зубы угрозы, и те поспешили заверить их, что лишь повторяют слова, вложенные
в их уста сенатом, а сами лично убеждены, что я -- единственный человек,
который может править империей. Они просили не забывать, что и как посланцы
сената, и как защитники народа они неприкосновенны и личность их должна быть
ограждена от любых посягательств. Затем сказали:
-- Консулы велели нам передать второе послание, если первое тебе не
понравится.
Я спросил, в чем заключается второе послание.
-- Цезарь,-- отвечали они,-- нам велели тебе сказать, что, если ты
действительно хочешь получить монархию, ты должен принять ее в дар от
сената, а не от гвардейцев.
Я не мог удержаться от смеха; а с тех пор, как убили Калигулу, я даже
не улыбнулся.
Я спросил:
- Это все или есть и третье послание на случай, если мне не понравится
второе?
-- Нет, больше ничего нет, цезарь,-- смиренно ответили они.
-- Что ж,-- сказал я, все еще улыбаясь.-- Передайте сенату, что я не
виню их за нежелание получить нового императора. Предыдущему не удалось
почему-то завоевать сердце своего народа. Но с другой стороны, императорская
гвардия настаивает на том, чтобы я принял этот титул, офицеры уже присягнули
мне на верность и заставили меня принять их присягу. Как же мне быть?
Передайте сенату мое глубокое почтение и заверьте их, что я не стану делать
ничего противоречащего конституции,-- тут я с вызовом взглянул на Ирода,--
они могут быть спокойны, что я их не обману. Я признаю полномочия сената, но
вместе с тем должен напомнить, что нахожусь не в том положении, чтобы
противостоять желаниям моих военных советников.
Защитники народа отбыли из лагеря, рады-радешеньки, что им удалось
унести оттуда ноги. Ирод сказал:
-- Неплохо, но было бы еще лучше, если бы ты проявил твердость, как я
советовал тебе. Ты только затягиваешь дело.
Когда Ирод ушел, полковники сказали мне, что я должен оделить каждого
гвардейца ста пятьюдесятью золотыми за то, что они возвели меня на престол,
и пятьюстами золотыми всех капитанов. Что до них, полковников, сумма зависит
от меня самого.
-- Вам хватит по десять тысяч на человека? -- пошутил я.
Мы сошлись на двух тысячах; затем они попросили меня назначить
главнокомандующего, так как прежний командующий был в числе заговорщиков и
сейчас, по-видимому, участвовал в совещании сената.
-- Выберите, кого хотите,-- безразлично сказал я.
Они выбрали полковника Руфрия Поллия. Затем мне пришлось выйти на плац,
сообщить с трибунала о пожалованных мною деньгах и принять присягу на
верность от каждой роты в отдельности. Меня попросили также заявить, что
такие же деньги получат в дар полки, стоящие на Рейне, на Балканах, в Сирии,
в Африке и во всех остальных уголках империи. Я сделал это с тем большей
охотой, что, как я знал, всюду, кроме рейнских полков, солдатам сильно
задержали жалование,-- на Рейне Калигула заплатил деньгами, украденными у
французов. На принятие присяги ушло несколько часов, так как слова ее
повторял каждый солдат порознь, а их в лагере было двенадцать тысяч; затем
появилась городская стража и потребовала, чтобы ей тоже позволили принести
присягу а затем ввалилась толпа моряков императорского флота из Остии.
Казалось, этому не будет конца.
Когда сенат получил мой ответ, было решено отложить заседание до
полуночи. Предложил это Сентий, а поддержал его предложение сенатор,
сорвавший перстень у него с пальца. Как только все проголосовали, сенаторы
поспешно покинули храм и разошлись по домам, где запаковали кое-какие
пожитки и, выбравшись из города, направились в свои поместья,-- наконец-то
они осознали шаткость своего положения. Наступила полночь, сенат собрался на
совещание, но что за жалкий это был сенат: пришло меньше ста человек, и те
были в панике. Командиры городских батальонов тоже вернулись сюда, но как
только совещание началось, потребовали у сената дать им императора. Это
единственная надежда для Рима, напрямик сказали они.
Ирод был совершенно прав. Первым предложил себя Виниций. У него,
по-видимому были сторонники, в том числе его двоюродный братец, этот
крысенок Винициан, но их оказалось не так уж много, и консулы сразу указали
ему его место. Они даже не поставили его кандидатуру на голосование. Затем,
как и предсказывал Ирод, выдвинул сам себя Азиатик. Но Виниций тут же
поднялся с места и спросил, неужели кто-нибудь отнесется к этому предложению
серьезно. Началась драка, противники не жалели кулаков. Винициану разбили
нос, и ему пришлось лечь на пол, пока не перестала идти кровь. Консулы с
трудом восстановили порядок. Тут пришло известие о том, что городская стража
и моряки присоединились к гвардейцам, а также гладиаторы (я забыл о них
упомянуть), и Виниций с Азиатиком сняли свои кандидатуры. Никто другой на
императорский титул не претендовал. Сенаторы разбились на группки и тревожно
перешептывались между собой. На рассвете в храм вошли Кассий Херея, Аквила,
Луп и Тигр. Кассий сделал попытку обратиться к сенаторам с речью Но уже
первые его слова о славном возрождении республики были заглушены яростными
криками со скамей, где сидели полковники, командующие городскими
батальонами.
-- Забудь о республике, Кассий. Мы решили избрать императора, и если
консулы его нам не найдут, да побыстрей, да чтобы был нам по вкусу, больше
они нас не увидят -- мы пойдем в лагерь гвардейцев и присягнем на верность
Клавдию.
Один из консулов сказал тревожно, глядя на Кассия в поисках поддержки:
-- Нет, мы еще не решили окончательно, стоит ли назначать нового
императора. Согласно последней нашей резолюции -- принятой единогласно -- в
Риме восстановлена республика. Кассий убил Калигулу не ради нового
императора -- верно, Кассий? -- а чтобы вернуть нам старинные свободы.
Кассий вскочил на ноги, побелев от гнева, и крикнул:
-- Римляне, лично я отказываюсь терпеть иго императора. Если будет
назначен новый император, я не колеблясь сделаю с ним то, что сделал с Гаем
Калигулой.
-- Не говори глупостей,-- прервали его офицеры.-- В императоре нет
худа, если он сам хорош. Разве мы бедно жили при Августе?
Кассий:
-- Ладно, я дам вам хорошего императора, если вы обещаете принести мне
от него пароль,-- я дам вам Евтиха.
Вы, возможно, помните, что Евтих был одним из "разведчиков" Калигулы.
Он считался лучшим возничим в Риме и управлял упряжкой "зеленых" во время
бегов в цирке. Кассий хотел напомнить офицерам о всех тех хозяйственных
работах, которые приходилось выполнять городским батальонам по приказу
Калигулы: строить конюшни для скаковых лошадей, а затем чистить их под
присмотром суетливого и грубого Евтиха.
-- Видно, вам нравится стоять на коленях и соскребать навоз с пола
конюшни по приказу императорского любимца,-- сказал Кассий.
Один из полковников презрительно фыркнул:
-- Хвастайся, сколько хочешь, Кассий, все равно ты боишься Клавдия.
Признайся в этом.
-- Я боюсь Клавдия? -- вскричал Кассий.-- Если сенат прикажет мне пойти
в лагерь и принести оттуда его голову, я с радостью это сделаю. Я не могу
вас понять. У меня не укладывается в сознании, как, прожив четыре года под
управлением безумца, вы готовы отдать управление страной в руки идиота.
Но Кассию не удалось убедить офицеров. Они покинули сенат без единого
слова, собрали своих солдат под ротными знаменами на рыночной площади и
пошли в лагерь гвардейцев присягать мне на верность.
Сенат, вернее то, что от него осталось, потерял последних защитников.
Каждый, как мне рассказывали, принялся упрекать своих соседей, никто больше
и вида не делал, что предан республике, ведь попытку ее учредить постигла
неудача. Если бы хоть один из них проявил мужество, мне не было бы так
стыдно за мою родину. Я давно уже сомневался в достоверности некоторых
героических легенд насчет древнего Рима, рассказанных историком Ливием, а
услышав об этой сцене в сенате, я усумнился и в правдивости моего любимого
отрывка, того, где описывается стойкость сенаторов после поражения на реке
Аллии, когда на город наступали кельты и исчезла всякая надежда, что стены
выдержат их натиск. Ливий рассказывает, как молодые мужчины, способные
биться с врагом, вместе с женами и детьми укрылись в городской крепости
после того, как запаслись едой и оружием, решив держаться до конца. Но
старики, чтобы не быть помехой осажденным, не последовали за ними и, надев
сенаторские тоги и крепко сжав в руке сенаторские жезлы из слоновой кости,
сели на сенаторские кресла в портиках своих домов и стали ожидать смерти.
Когда я был мальчиком, старый Афинодор заставил меня выучить весь этот кусок
наизусть, и я до сих пор его помню:
"Двери в дома патрициев были широко распахнуты, и захватчики, с
благоговейным страхом взирая на сидевших под сводами галерей, были поражены
не только сверхъестественным великолепием их одеяний и украшений, но и
величественной осанкой и безмятежностью их лиц: казалось, это Боги.
Пришельцы стояли, дивясь им, как дивились бы священным изваяниям, пока, как
гласит легенда, один из чужаков не принялся тихонько поглаживать бороду
патриция по имени Марк Папирий -- в те времена бороды носили очень
длинные--и тот, поднявшись со своего седалища, не стукнул его по голове
жезлом. Восхищение уступило место ярости, и Марк Папирий первым из патрициев
встретил смерть. Остальные приняли ее от кровавой руки захватчиков, так и не
встав с места".
Бесспорно, Ливий был прекрасный писатель. Он хотел склонить людей к
добродетели своими вдохновенными, хотя и противоречащими истине сказаниями о
величии Рима в стародавние времена. Увы, подумал я, особенного успеха в том
ему добиться не удалось.
Теперь уже ссорились между собой Кассий, Луп и Тигр. Тигр клялся, что
скорее покончит с собой, чем будет приветствовать в моем лице императора и
станет спокойно смотреть, как возвращается рабство.
Кассий сказал:
-- Ты сам не думаешь того, что говоришь, да и не пришло еще время для
таких разговоров.
Тигр сердито вскричал:
-- И ты тоже, Кассий Херея! Ты хочешь бросить нас? Видно, жизнь тебе
дороже всего на свете. Ты хвалишься, что организовал убийство, но кто нанес
первый удар -- ты или я?
-- Я,-- не задумываясь, ответил Кассий.-- И я ударил его спереди, а не
сзади. А что мне дорога жизнь, так только дураку она не дорога. И я не
намерен зря отказываться от нее. Если бы я последовал примеру Вара в тот
день в Тевтобургском лесу более тридцати лет назад и покончил с собой,--
ведь казалось, будто исчезла последняя надежда,-- кто вывел бы оттуда
восемьдесят человек, оставшихся в живых, и не давал бы передышки германцам,
пока нам на смену не подошел Тиберий со всей армией? Да, я дорожил в тот