Страница:
сам показал бы, где раки морские зимуют", - завистливо подумал
Шелихов, жмуря глаза как бы в ослеплении перед ширью, развернувшейся в
соответствии с его замыслами и мечтами.
Дальше в рапорте шли выводы и умозаключения государственной
власти на месте, и Шелихов почти не слушал. Он уже думал о том, почему
так скупо и без души отражены в рапорте пережитые им и его соратниками
опасности, бедствия и победы в завоевании дружбы и расположения
алеутов. Хотел об этом спросить и не смел.
А Селивонов вдруг умолк и выжидательно посмотрел на Шелихова.
Шелихов беспокойно посапывал и ерзал в кресле, готовый что-то сказать.
Но правитель канцелярии ухмыльнулся и стал читать дальше, чуть
скашивая глаз на морехода, смущенно затихшего после слов:
- "Донесенные записки оставил я такими, как они мне представлены,
дабы ваше величество благоизволили из них точнее и лучше усмотреть все
поступки Шелихова. Из записок же видно, что Шелихов умел привлечь
народы Кадияка, Афогнака и других островов и мест и при одном
российском человеке без всякого опасения отправлял по тысяче человек
диких с их согласия на свои надобности далеко от пределов постоянного
обитания..."
Селивонов сделал передышку, подвинулся ближе к столу и, все время
незаметно наблюдая за купцом, с легкой усмешкой подумал, пробегая
глазами только что прочитанное: "Ах ты, хитрый мужичишка! Как составил
свои записки. Знает, что государыню хлебом не корми, ей бы токмо оды
сочинять одни". И с той же ухмылкой, проведя рукой по выпуклой лысине,
продолжал вслух:
- "Дела его доказывают о доброжелательстве и знании... А еще
более склоняет меня к нему то, что дикие народы согласились, чтобы
дети их были обучаемы российской грамоте, до того вовсе никакой им не
известной, и что сорок человек из диких разных полов, вознамерясь
увидеть селения российские, приехали с Шелиховым в Охотск, из коих
пятнадцать человек живут в Иркутске и поныне, дабы увидеть российских
жителей и образ их жизни".
- До сего дня без меня али Натальи Алексеевны на улицу выйти
боятся, - удовлетворенно усмехнулся мореход. - Так Наташенька их, как
клуша, и водит!
- "Я споспешествую, - никак не отзываясь на это замечание, читал
Селивонов, - сему весьма полезному упражнению Шелихова оказанием
пособия ему, от меня зависящему, позволив отпустить на отправляющееся
от него к Кадияку судно, по просьбе его, до пятисот пуд из Охотска
ржаной муки и на триста пуд из тамошних такелажных вещей, до мелких
оснасток принадлежащих... Наконец, мысля, что и сам Шелихов, может
быть, нужен будет иногда для каких-либо объяснений, рассудил отправить
купно с сим и его самого".
Дальше читка шла невнятной скороговоркой, правитель канцелярии
бормотал скорее для себя, лишь для того, чтобы убедиться еще раз в
прилежности и точности составленного всеподданнейшего донесения. На
этом "всеподданнейшем донесении" голос Селивонова приобрел силу, и
Шелихов услышал: "...с коим я пребуду непоколебим. Генерал-поручик
Иван Якобий".
- Благодетель! - выкрикнул Шелихов в избытке восторга от
свершения самых смелых его ожиданий. Да и впрямь, что же это такое?!
Он лично будет иметь возможность подать императрице продуманное и
написанное Селивоновым донесение Якобия! - Чем отблагодарю тебя?! - не
сводил глаз с Селивонова мореход. - Памятник в Америке воздвигну!..
Ваше...
- Будет тебе, перестань, Григорий Иваныч, с меня хватит, ежели
свечку за упокой души моей поставишь, - растроганный неподдельным
волнением непокорливого морехода, буркнул Селивонов. - К тому же я
вовсе не для тебя экстрактом из твоих бумаг занимался - для отечества!
- важно произнес он. - Во исполнение завета Михаилы Васильевича
Ломоносова - провидец он был! - изложил я дела твои и соратников
твоих...
Колумб российский через воды
Спешит в неведомы народы
Твои щедроты возвестить...
Селивонов в волнении, захватившем и его, перевел дыхание и
неожиданно крепким, проникновенным голосом, каким произносят
заклинание или молитву, заключил:
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих...
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумов Невтонов
Российская земля рождать.
- Запомни эти слова, Григорий Иваныч, они и в предбудущем силы не
утратят... Ну, прости, голубчик, иди с богом домой, я устал... Ох,
старость, старость, кабы не она, я и сам бы в дело твое вошел, да
укатали сивку не крутые горки! Ты, чай, понимаешь теперь, чего тебя
ожидает? Через это принуждаюсь снова урок поставить: заканчивай спор
свой с компанионами в совестном суде по-хорошему и прочие дела, какие
над тобою нависли, да так, чтобы на Катерину* и след твой в Иркутском
простыл... Прощай, Григорий Иваныч! - важно наклонил голову Селивонов
в ответ на прощальный поклон Шелихова по старинке вперегиб. (*
Церковный праздник 24 ноября ст. ст.)
Путешествие в Охотск, уход корабля в Америку и возвращение
Шелихова в Иркутск показались Ивану Ларионовичу Голикову
неопровержимым доводом в пользу примирения с мореходом и уступок ему в
счет будущих беструдных прибытков от такого оборотистого и делового
компаниона.
Иван Ларионович за долгие годы пребывания в Сибири сколотил на
откупе водки миллионное состояние, но побывать самолично в таких
медвежьих углах своего царства, как Охотск, Гижига, Камчатка,
Чукотская земелька, ни разу не удосужился; он довольствовался
управлением обширными делами из своей моленной с лествицей в руках.
Старообрядческая лествица облегчала порядок сношений с богом и людьми,
четки ее служили напоминанием о долгах людей и числе молитв богу,
подлежащих за них с Ивана Ларионовича.
- Мошенник Гришка и, бывает, завирается с работными форсу ради,
но смышлен, удачлив и для дела головы не пожалеет. Нас он не боится,
за ним сильные люди - и здесь и в Петербурге. Надо мириться, Иван
Андреевич! - проговорил Голиков, зайдя на дом к Лебедеву-Ласточкину, с
тем чтобы накануне предстоящего рассмотрения спора в совестном суде
выяснить настроения своего компаниона. - Гришка, дошли до меня
сведения, новое товарищество складывает, на манер Ост-Индийской и
Голландской компании.
Лебедев даже не усадил гостя на лавку. Стоял в светелке на пороге
и сумрачно смотрел на Голикова из-под своих кустистых бровей. Голиков
еще что-то говорил, но Лебедев словно и не слышал гостя. Потом подошел
к нему вплотную и прорычал свирепея:
- Не уступлю, р-раз-зорю мальчишку! А ты, иди ты к черному!..
Виляешь хвостом для отвода глаз заместо того, чтобы за честь и
крепость купечества именитого стоять... Знаем мы тебя златоуста - на
языке мед, а под языком змиево жало. Себя продашь, ежели прибыль с
того увидишь!
Иван Ларионович посмотрел на него, помолчал, махнул рукой и ушел.
Что с дураком говорить! Не хочет - не надо. Он-то, Голиков, Иван
Ларионович, уже договорился с Шелиховым об условиях примирения и
действовал сейчас в интересах собранной Шелиховым новой
"Северо-восточной американской компании", в которую вошли купцы
капиталами и персонами, правда, помельче, но зато самая компания стала
числом побольше: селенгинские, иркутские, устюжские, вологодские
купцы. "Один хитрюга Киселев в стороне остался на каких-то Прибыловых
островах... Ну да ничего, даст бог, отнимем у него эти Прибылые
острова, наплачется тогда упрямец, - подумал Иван Ларионович, бросил
пешку на лествице для памяти и успокоился. - Остальные прочие сойдут,
народ подходящий!" - хотя среди "прочих" Ивану Ларионовичу не
нравились некоторые новые в торговых делах личности - отставной
иркутский прокурор господин Будищев и какая-то баба Катерина
Францевна. О ней известно только то, что она дочь генерал-майора
Кличке, отставного начальника иркутского гарнизона, и ничего не
известно насчет ее капитала. "Гришкины подкупные ходы!" - сообразил
Иван Ларионович. Но как бы там ни было, компания существует,
прописалась в казенной палате, над окнами дома Шелихова - Гришка сдал
компании под контору за хорошую цену половину своего дома и склады -
появилась вывеска с какими-то чертями в перьях, цветами, плодами,
зверюками... "Ох, надо бы от греха подальше, да что придумаешь, коль
тянет нажива! А грех... грех на искусителе Гришке, с него и спрос..."
Рассмотрение дела в совестном суде, - а спор шел с сильными
людьми и спорили об очень больших деньгах, - закончилось полной
победой Шелихова. Немалое значение в таком исходе сыграло заявление
Шелихова, которое он сделал в начале разбирательства.
Образ убитого Хватайки, уткнувшегося лицом в мусор загаженного
охотского амбара, не раз вставал перед Шелиховым, он будто напоминал
ему о чем-то большом и важном, что Шелихов так и не удосужился
продумать. Шелихов, рассказывая о злоключениях, выпавших ему на долю в
Охотске, утаил от Натальи Алексеевны, чем кончилась история с
Хватайкой, зато об убийстве храпа он поведал Селивонову, и хотя
Селивонов не придал этому событию никакого значения, мореход все время
тревожился, что история со смертью Лучка вдруг дойдет до жены, а от
жены так просто не отделаешься.
И вот на суде он начал свое слово голосом более взволнованным,
чем хотел допустить:
- Господа примирители и судьи, дозвольте сказать! Погоня за
деньгами, прижим людей денег ради до добра не доводят, - из жизни
испытал. Справедливости, токмо справедливости ищу! В товарищах моих по
плаванию, коим мы достигли великой перед отечеством заслуги, имел я
редкую удачу, а компанионы наши, из дому не выходя, приобрели
неимоверные выгоды. Неужто мореходам и зверобоям, равно и сиротам и
вдовицам тех отцов и мужей, кои померли в непереносных испытаниях,
мочно отказать в малом награждении за кровь, за гибель?! Не поверю,
зная сердце и слова всемилостивейшей государыни! - ткнул Шелихов
кулаком в полотнище, висевшее над столом судей.
Стена совестного суда украшалась, как предписано было указом,
крупной выпиской на полотнище принципов, взятых напрокат у великих
гуманистов прошлого.
- "Человеколюбием, почтением к особе ближнего и отвращением от
угнетения", - раздельно прочитал Шелихов выцветшие буквы. - Увеличения
прибытков в деньгах не домогаюсь, удовольствуюсь своей долей, ежели
господа старшие компанионы уступят мне захудалые кораблики, на коих
завоевал я отечеству славу, да еще одну долю уступят на награждение
добытчиков сверх контракта.
На этом условии Шелихов уже достиг соглашения с Голиковым, но
Лебедев ни в чем уступать не хотел.
Так как одна из противных сторон и истец желали закончить спор
мирным соглашением, совестные судьи вынесли решение: две десятых общей
добычи выделить на вознаграждение "работных" компанионов, одну десятую
оставить за Шелиховым и передать ему в собственность корабли, на
которых он плавал; остаток огромной наживы разделить между старшими
компанионами, сохранив оговоренные в первоначальном договоре доли
участия: Ивану Голикову с племянником Михаилом - шесть долей, Лебедеву
- три. Голиков и Лебедев сочли себя "ограбленными" таким приговором
совестного суда, но решили примириться и отыграться на Гришке в
дальнейшем.
- Богат, богат, Наташенька, и делу хозяин - корабли мне отданы! -
влетел Шелихов домой, на ходу сбрасывая шляпу и гремучий кортик, с
которыми, одетый в камзол, он явился в суд, чтобы внушить судьям
мысль, сколь значительна разница между мореходом - государевым слугой
- и купцами-аршинниками в длиннополых кафтанах.
- Не куражься, Гришата! Лебедев из амбиции в коронный суд
передаст и денег не пожалеет. А там, сам знаешь, кто жирней смажет,
тому и правду присудят, - старалась умерить Наталья Алексеевна форс,
не приличествующий, как ей казалось, достоинству морехода и
открывателя Америки.
- Селивонов Михаил Иванович не позволит...
- На Селивонова надейся, а сам не плошай.
- Ежели против меня обернется, уплыву на Кыхтак...
- Хорошо, что упредил, - сказала Наталья Алексеевна. - Я сама на
тебя в суд подам и на корабли арест наложу. Мои-то деньги ты все в
мокреть американскую вбухал?!
- А-а... - растерянно вскинул на нее взгляд мореход. - Вот ты
какая у меня! - И с веселой улыбкой вдруг сказал: - Я и сам думал,
хозяюшка, внести в баланс новой нашей компании корабли мои под твоим
именем, первейшей русско-американской пайщицы...
Первоначальная "Морских Северного океана вояжиров компания", под
флагом которой Шелихов открыл Аляску и заложил на северо-западном
побережье Америки русские поселения, возникла снова, но теперь уже под
другим названием, - это была "Северо-восточная американская компания".
Единовластным директором-распорядителем всех мероприятий по
закреплению за Россией новооткрытых земель в Новом Свете стал Григорий
Иванович Шелихов. Он оставался во власти одной-единственной мысли -
использовать новый, принадлежащий родине берег для прыжка на юг, в
солнечную Калифорнию, на радужные и многие еще никому не известные
острова Тихого океана.
"Вырастает, вырастает из детской рубашонки моя вытащенная из
пучины найденка!" - неудержимо фантазировал наедине перед лицом своей
удачи мореход. Надуманное им пышное наименование "Славороссия" как-то
незаметно стало тускнеть и терять свое первоначальное звуковое
притяжение. "Какая там Славороссия! Утвердясь крепко и навечно на
американских берегах Великого океана, останется одна токмо Россия -
Вселенская океаническая держава, а я... я к ней путь проложил..." -
думал Шелихов, оставляя только за одним собой место в будущем и
забывая, как это часто с ним бывало, множество имен русских людей, чьи
усилия направлялись к блистательному будущему России.
К мыслям и чувствам людей разных стран Тихого океана мореход
обещал ближайшему поверенному своих дум Наталье Алексеевне найти еще
более короткий и верный путь. Этот путь подсказывал Шелихову опыт его
сношений с алеутами и индейцами Америки, - опыт тем был хорош, что
успех предприятия оказался полный, хотя в предприятии этом силы
участников были ничтожны.
Первым шагом по пути к своей заманчивой цели, сулящей огромные
выгоды и славу, Шелихов считал поездку в Петербург. Печальный пример
Колумба и других великих мореплавателей-компрадоров, погибших в
странствованиях или от происков завистников, не оживал в кружившейся
от удачи голове Шелихова.
- Там, токмо там, в Петербурге, я крылья себе обрету! - уверенно
заканчивал Григорий Иванович в тишине спящего дома полуночные
разговоры с женой.
- Гляди, не обрезали бы и те, что имеешь. Не видала что-то я
дружбы орла с волками, - грустно и неуверенно качала головой Наталья
Алексеевна и замолкала под горячими, умоляющими воздержаться от
сомнения глазами своего Гришаты. - Бог один видит и знает, как я молю
его о... твоем здоровье...
Глава первая
Вначале декабря, получив в канцелярии генерал-губернатора от
Селивонова подорожную и последнее напутствие, к кому заехать на двор в
Петербурге и как держать себя со столичными вельможами, Шелихов выехал
из Иркутска якобы на Урал и в Москву. Только Голиков знал, куда и по
каким делам действительно отбыл его компанион по вновь возникшей и
пока еще наполовину оформленной "Северо-восточной американской
компании". Голиков совместно с мореходом и подписал бумаги, заявки и
прошения. Составленное Селивоновым донесение, за подписью Якобия,
мореход Голикову не показал, обернул в кожу и повез на груди у себя
отдельно от всяких бумаг.
Шелихов не впервые выезжал в Москву и Петербург, - по торговым
делам своих доверителей он бывал уже в обеих столицах и чувствовал
себя на сибирском бездорожье не хуже отважного Садко в море-океане. Но
в этот раз, разбогатев и гонясь за еще большим богатством и славой, он
впал в сомнения перед лихой славой сибирской дальней дороги безлюдья.
В пути до Красноярска, на могучем Енисее, он не раз выпадал из
столь желанного в пути бездумья и оцепенения, тревожно подымался и
оглядывался из кошевы, слушая кряхтение дышавшей в морозном сне белой
тайги. Иногда, проносясь мимо запорошенных снегом и инеем кедров и
сосен, Шелихов явственно слышал как бы выстрелы - так сердито
отзывались великаны-деревья на побудку от зимнего сна.
- Чего суматошишься? Лежи смирно и недвижно, тепло упустишь, это
кедрачи откалывают ветки либо шишки: не беспокой, мол, нашего сна... А
ты, господин купец, немало деньжат, видать, везешь и через то труса
празднуешь, - успокаивал Григория Ивановича ямщик, с лукавой ухмылкой
косясь на уложенные в ногах морехода объемистые мешки.
- Нашел дурака через тайгу деньги возить. В мешках довольствие
дорожное и спирт для сугреву, а для любителей чужих денег - вот они,
тульские пряники! Из них за двадцать шагов медведя без промаха уложу,
если что-либо замечу, - ответил мореход и будто ненароком высунул
из-за пазухи длинные дула тульских пистолетов, лежавших всю дорогу на
груди - под руками были бы.
- Пряники твои что! - белозубо ухмыльнулся ямщик. - Токмо ежели
на лихих людей и вправду наскочим, ты их пряниками своими не
раздражнивай - отдай без спору спирт и довольствие и спасен будешь.
Зимой за спирт, за хлеб-мясо варнаки сибирские, глядишь, помилуют, не
зарежут дорожного человека.
- Гони, гони, до наслега не близкий путь. До вечерней звезды
добежишь, кружку спиртного, так и быть, поднесу, - заминал мореход
неприятные дорожные разговоры и покрепче укладывался на кожаный баул,
помещенный в головах, до отказа набитый ассигнациями и жаркими
червонцами, взятыми на жизнь и расходы по делу в Петербурге.
За Ачинском выбрались на бескрайную сибирскую равнину, которая
раскидывалась к востоку от рек Тобола и Оби. После трудной езды по
ухабистым сограм, заваленным снегом, Шелихов взбодрился. Бесконечные
обозы тянулись по увалам стародавнего сибирского тракта на Тюмень, а
дальше к Ирбиту и за Урал в Макарьев, Москву и даже в Петербург.
На равнине, пусть далеко отстоят друг от друга сибирские села,
можно не бояться нападения лихих людей из засады в таежных завалах.
- Распустил вожжи! - все чаще прерывал Шелихов жалобы ямщика на
скудость сибирской земли и алчность купцов, гоняющих обозы по этакому
морозу, и прикрикивал, подражая знакомой ему фельдъегерской манере: -
Гони, я по казенной надобности еду, нет охоты слезы собирать! А не по
душе собачья жизнь - брось все и в Охотск к океан-морю пробирайся... к
Шелихову... Слыхал о таком человеке? Он тебя в Америку отправит - там
всласть заживешь... три жены будет... Заруби на носу, дуралей
немаканый: в Охотск к Шелихову и... в Америку! Тамо приставов, старост
и попов нет и никакой веры не спрашивают...
Заметив интерес к своим словам, мореход до перевала через Урал не
упускал случая, не называя себя, поманить задавленных нуждой и
бесправием людей волшебной страной. Но, перевалив Урал, Шелихов
прекратил, как позже говаривал, "вербовку". На западной стороне Урала
начиналась подневольная, закрепощенная Русь дворян и приказных.
Шелихов остерегался поскользнуться в сношениях с нею, боялся обвинения
в воровском сманивании.
Миновал Казань, с перепряжкой лошадей, и узнал мимоездом, что
старый знакомец, блестящий гвардии господин поручик Державин, много
лет уже не наезживал в родной город, а прежние знакомцы - семейство
мануфактуриста Осокина - выбрались в Петербург после несчастья... Что
за несчастье, Шелихов не хотел расспрашивать встреченного на постоялом
дворе осведомителя - пьяного приказного из губернского правления.
В Нижнем Новгороде, ревнуя к славе знаменитых людей из
купечества, Шелихов задержался на два дня, чтобы посетить на городском
кладбище безвестную могилу, в которой якобы похоронен большой человек
народа русского - Кузьма Минин, сын Захарьев-Сухорукий.
Григорий Шелихов навсегда запомнил и хранил в своей памяти слова
"Истории российской с древнейших времен..." Василия Никитича Татищева,
приписываемые им "гражданину" Минину. И теперь, стоя перед указанной
ему безвестной могилой, с убогим, вязанным из бересты крестом,
Григорий Иванович, сняв с головы малицу, шептал врезавшиеся в память
слова, думая о своей российской Америке:
- "Православные люди, похотим помочь Московскому государству, не
пожалеем животов наших, да не токмо животов - дворы свои продадим,
жен, детей заложим... И какая хвала будет всем нам от русской земли,
что от такого малого города, как наш, произойдет такое великое
дело..." Славороссию к ногам России положить - вот моя клятва, Кузьма
Минич! - воскликнул Шелихов в тон мининскому призыву к патриотизму
россиян.
После посещения могилы Кузьмы Минина Шелихов в тот же день выехал
по тракту на Москву.
В Москве также не погостил. Отслужил в часовне чудотворной иконы
Иверской божьей матери, что стояла в проходе на Красную площадь,
молебен за успех своего дела в Петербурге и через Тверь - Валдай -
Чудово двинулся в столицу.
- Молодец Гриша! - похвалил себя Шелихов, покрывая последние
версты перед въездом в Петербург. - Ничего худого про тебя не скажешь,
на полатях в пути не отогревался, на постоялых дворах чайком не
баловался, за два месяца, худо-бедно, шесть тысяч верст проскакал, а
расскажешь - не дадут тому веры кавалеры столичные!
Завернуть прямо с дороги на двор к Соймоновым, к которым имел
письмо от Селивонова, Шелихов не решился и остановился у казанского
своего знакомца, сына первейшего в России суконщика, Ивана Петровича
Осокина. С Осокиным Шелихов вел дружбу, а с фирмой - торговые дела.
- Каки-таки новы вести и дела завелись, выкладывай! - обратился
Шелихов к хозяину, садясь после первых приветствий за стол с огромным
серебряным самоваром на парчовой скатерти.
- Батюшка волей божьей... - начал хозяин, щеголеватый, не
по-купечески одетый молодой человек в парике, с какими-то чудными
двойными стеклышками, прикрепленными к костяной ручке, с которыми он
не расставался и поминутно подносил к глазам.
- Умер? - живо подхватил Шелихов, припомнив строгого, но
хлебосольного, гостеприимного фабриканта сукон.
- Мученической смертью... Заспорили мужики - сукновалы и
трепальщики шерсти - в который раз о деньгах и харчах плохих... разве
этот народ бывает доволен! Батюшка, правду сказать, крутенек был -
ударил какого-то палкой: не горланьте, мол, смерды... Ну, они и
бросили его в чан с поташем горячим! Войска вызывали усмирять иродов
сиволапых, кнутом учили и в Сибирь немало народу погнали. Только что с
того, нет родителя! - вздохнул наследник и поднес стеклышки к глазам,
чтобы скрыть искорки радости от того, что так неожиданно стал хозяином
огромного дела.
- М-да... конешно, бывает такое, - раздумчиво произнес мореход и,
потеряв охоту продолжать разговор, попросился отдохнуть с дороги: с
завтрева, мол, по хлопотам своим начну мотаться... Предстояло еще раз
хорошенько продумать, откуда начать, кому что сказать, кого и о чем
просить можно.
Роскошная обстановка дома Осокина, снятого за бешеные деньги у
безвыездно проживавшей в Италии княгини Барятинской-Гольдштейн-Бек, и
изменившаяся внешность Осокина, предложившего ему во время чаепития
шипучего французского вина - названия его Шелихов так и не упомнил, -
породили тревожное беспокойство. Сумеет ли он найтись и держаться с
большими людьми столицы, как того требует важность дела, ради решения
которого очутился он здесь, одолев такие пространства?
За подсчетом в кровати географических миль моря и суши,
пройденных им в жизненных скитаниях, мореход и уснул.
На другой день поутру Шелихов, с не изменяющей ему верой в удачу,
кинулся в глубокие водовороты столичного моря.
Среди праздников и затей пышного царствования Екатерины II
Америка Шелихова и русские интересы в этом далеком и свободном уголке
Нового Света встретили дурной прием у больших и малых, пустых и
серьезных людей. Вершители судеб Екатерининской империи, включая самое
царицу, прошли мимо уже многих славных изобретений того времени, на
столетие опередивших техническую мысль Запада, - не заметили ни
Ползунова, с его первой в истории паровой машиной, ни Кулибина, после
смерти которого осталось тридцать семь неиспользованных ценных
изобретений, ни Фролова, конструктора и строителя сложных
гидротехнических установок, построившего в 80-х годах на Урале
металлургический комбинат, приводившийся в действие силой воды;
главные вельможи, правители страны, пренебрегли даже великим зодчим
Баженовым и круто расправились с Новиковым и Радищевым.
Пламя Пугачевского восстания, несмотря на пятнадцатилетнюю
давность, оставило неизгладимый след в сознании правящей верхушки
русского общества. Любой общественный почин, если он мог вызвать
интерес и сочувствие народной массы или если он зародился среди людей
"подлого звания", порождал скептическое отношение и заградительные
рогатки сверху. Почин малых людей мог рассчитывать на одобрение только
в таких делах, как введение новых фигур полонеза или новой комбинации
шитья золотом и драгоценными камнями парадных камзолов и роб,
одобрялись все пышные растраты средств, создававшихся закрепощенным
трудом.
В вековой борьбе с врагами русский народ воспитал в себе
Шелихов, жмуря глаза как бы в ослеплении перед ширью, развернувшейся в
соответствии с его замыслами и мечтами.
Дальше в рапорте шли выводы и умозаключения государственной
власти на месте, и Шелихов почти не слушал. Он уже думал о том, почему
так скупо и без души отражены в рапорте пережитые им и его соратниками
опасности, бедствия и победы в завоевании дружбы и расположения
алеутов. Хотел об этом спросить и не смел.
А Селивонов вдруг умолк и выжидательно посмотрел на Шелихова.
Шелихов беспокойно посапывал и ерзал в кресле, готовый что-то сказать.
Но правитель канцелярии ухмыльнулся и стал читать дальше, чуть
скашивая глаз на морехода, смущенно затихшего после слов:
- "Донесенные записки оставил я такими, как они мне представлены,
дабы ваше величество благоизволили из них точнее и лучше усмотреть все
поступки Шелихова. Из записок же видно, что Шелихов умел привлечь
народы Кадияка, Афогнака и других островов и мест и при одном
российском человеке без всякого опасения отправлял по тысяче человек
диких с их согласия на свои надобности далеко от пределов постоянного
обитания..."
Селивонов сделал передышку, подвинулся ближе к столу и, все время
незаметно наблюдая за купцом, с легкой усмешкой подумал, пробегая
глазами только что прочитанное: "Ах ты, хитрый мужичишка! Как составил
свои записки. Знает, что государыню хлебом не корми, ей бы токмо оды
сочинять одни". И с той же ухмылкой, проведя рукой по выпуклой лысине,
продолжал вслух:
- "Дела его доказывают о доброжелательстве и знании... А еще
более склоняет меня к нему то, что дикие народы согласились, чтобы
дети их были обучаемы российской грамоте, до того вовсе никакой им не
известной, и что сорок человек из диких разных полов, вознамерясь
увидеть селения российские, приехали с Шелиховым в Охотск, из коих
пятнадцать человек живут в Иркутске и поныне, дабы увидеть российских
жителей и образ их жизни".
- До сего дня без меня али Натальи Алексеевны на улицу выйти
боятся, - удовлетворенно усмехнулся мореход. - Так Наташенька их, как
клуша, и водит!
- "Я споспешествую, - никак не отзываясь на это замечание, читал
Селивонов, - сему весьма полезному упражнению Шелихова оказанием
пособия ему, от меня зависящему, позволив отпустить на отправляющееся
от него к Кадияку судно, по просьбе его, до пятисот пуд из Охотска
ржаной муки и на триста пуд из тамошних такелажных вещей, до мелких
оснасток принадлежащих... Наконец, мысля, что и сам Шелихов, может
быть, нужен будет иногда для каких-либо объяснений, рассудил отправить
купно с сим и его самого".
Дальше читка шла невнятной скороговоркой, правитель канцелярии
бормотал скорее для себя, лишь для того, чтобы убедиться еще раз в
прилежности и точности составленного всеподданнейшего донесения. На
этом "всеподданнейшем донесении" голос Селивонова приобрел силу, и
Шелихов услышал: "...с коим я пребуду непоколебим. Генерал-поручик
Иван Якобий".
- Благодетель! - выкрикнул Шелихов в избытке восторга от
свершения самых смелых его ожиданий. Да и впрямь, что же это такое?!
Он лично будет иметь возможность подать императрице продуманное и
написанное Селивоновым донесение Якобия! - Чем отблагодарю тебя?! - не
сводил глаз с Селивонова мореход. - Памятник в Америке воздвигну!..
Ваше...
- Будет тебе, перестань, Григорий Иваныч, с меня хватит, ежели
свечку за упокой души моей поставишь, - растроганный неподдельным
волнением непокорливого морехода, буркнул Селивонов. - К тому же я
вовсе не для тебя экстрактом из твоих бумаг занимался - для отечества!
- важно произнес он. - Во исполнение завета Михаилы Васильевича
Ломоносова - провидец он был! - изложил я дела твои и соратников
твоих...
Колумб российский через воды
Спешит в неведомы народы
Твои щедроты возвестить...
Селивонов в волнении, захватившем и его, перевел дыхание и
неожиданно крепким, проникновенным голосом, каким произносят
заклинание или молитву, заключил:
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих...
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумов Невтонов
Российская земля рождать.
- Запомни эти слова, Григорий Иваныч, они и в предбудущем силы не
утратят... Ну, прости, голубчик, иди с богом домой, я устал... Ох,
старость, старость, кабы не она, я и сам бы в дело твое вошел, да
укатали сивку не крутые горки! Ты, чай, понимаешь теперь, чего тебя
ожидает? Через это принуждаюсь снова урок поставить: заканчивай спор
свой с компанионами в совестном суде по-хорошему и прочие дела, какие
над тобою нависли, да так, чтобы на Катерину* и след твой в Иркутском
простыл... Прощай, Григорий Иваныч! - важно наклонил голову Селивонов
в ответ на прощальный поклон Шелихова по старинке вперегиб. (*
Церковный праздник 24 ноября ст. ст.)
Путешествие в Охотск, уход корабля в Америку и возвращение
Шелихова в Иркутск показались Ивану Ларионовичу Голикову
неопровержимым доводом в пользу примирения с мореходом и уступок ему в
счет будущих беструдных прибытков от такого оборотистого и делового
компаниона.
Иван Ларионович за долгие годы пребывания в Сибири сколотил на
откупе водки миллионное состояние, но побывать самолично в таких
медвежьих углах своего царства, как Охотск, Гижига, Камчатка,
Чукотская земелька, ни разу не удосужился; он довольствовался
управлением обширными делами из своей моленной с лествицей в руках.
Старообрядческая лествица облегчала порядок сношений с богом и людьми,
четки ее служили напоминанием о долгах людей и числе молитв богу,
подлежащих за них с Ивана Ларионовича.
- Мошенник Гришка и, бывает, завирается с работными форсу ради,
но смышлен, удачлив и для дела головы не пожалеет. Нас он не боится,
за ним сильные люди - и здесь и в Петербурге. Надо мириться, Иван
Андреевич! - проговорил Голиков, зайдя на дом к Лебедеву-Ласточкину, с
тем чтобы накануне предстоящего рассмотрения спора в совестном суде
выяснить настроения своего компаниона. - Гришка, дошли до меня
сведения, новое товарищество складывает, на манер Ост-Индийской и
Голландской компании.
Лебедев даже не усадил гостя на лавку. Стоял в светелке на пороге
и сумрачно смотрел на Голикова из-под своих кустистых бровей. Голиков
еще что-то говорил, но Лебедев словно и не слышал гостя. Потом подошел
к нему вплотную и прорычал свирепея:
- Не уступлю, р-раз-зорю мальчишку! А ты, иди ты к черному!..
Виляешь хвостом для отвода глаз заместо того, чтобы за честь и
крепость купечества именитого стоять... Знаем мы тебя златоуста - на
языке мед, а под языком змиево жало. Себя продашь, ежели прибыль с
того увидишь!
Иван Ларионович посмотрел на него, помолчал, махнул рукой и ушел.
Что с дураком говорить! Не хочет - не надо. Он-то, Голиков, Иван
Ларионович, уже договорился с Шелиховым об условиях примирения и
действовал сейчас в интересах собранной Шелиховым новой
"Северо-восточной американской компании", в которую вошли купцы
капиталами и персонами, правда, помельче, но зато самая компания стала
числом побольше: селенгинские, иркутские, устюжские, вологодские
купцы. "Один хитрюга Киселев в стороне остался на каких-то Прибыловых
островах... Ну да ничего, даст бог, отнимем у него эти Прибылые
острова, наплачется тогда упрямец, - подумал Иван Ларионович, бросил
пешку на лествице для памяти и успокоился. - Остальные прочие сойдут,
народ подходящий!" - хотя среди "прочих" Ивану Ларионовичу не
нравились некоторые новые в торговых делах личности - отставной
иркутский прокурор господин Будищев и какая-то баба Катерина
Францевна. О ней известно только то, что она дочь генерал-майора
Кличке, отставного начальника иркутского гарнизона, и ничего не
известно насчет ее капитала. "Гришкины подкупные ходы!" - сообразил
Иван Ларионович. Но как бы там ни было, компания существует,
прописалась в казенной палате, над окнами дома Шелихова - Гришка сдал
компании под контору за хорошую цену половину своего дома и склады -
появилась вывеска с какими-то чертями в перьях, цветами, плодами,
зверюками... "Ох, надо бы от греха подальше, да что придумаешь, коль
тянет нажива! А грех... грех на искусителе Гришке, с него и спрос..."
Рассмотрение дела в совестном суде, - а спор шел с сильными
людьми и спорили об очень больших деньгах, - закончилось полной
победой Шелихова. Немалое значение в таком исходе сыграло заявление
Шелихова, которое он сделал в начале разбирательства.
Образ убитого Хватайки, уткнувшегося лицом в мусор загаженного
охотского амбара, не раз вставал перед Шелиховым, он будто напоминал
ему о чем-то большом и важном, что Шелихов так и не удосужился
продумать. Шелихов, рассказывая о злоключениях, выпавших ему на долю в
Охотске, утаил от Натальи Алексеевны, чем кончилась история с
Хватайкой, зато об убийстве храпа он поведал Селивонову, и хотя
Селивонов не придал этому событию никакого значения, мореход все время
тревожился, что история со смертью Лучка вдруг дойдет до жены, а от
жены так просто не отделаешься.
И вот на суде он начал свое слово голосом более взволнованным,
чем хотел допустить:
- Господа примирители и судьи, дозвольте сказать! Погоня за
деньгами, прижим людей денег ради до добра не доводят, - из жизни
испытал. Справедливости, токмо справедливости ищу! В товарищах моих по
плаванию, коим мы достигли великой перед отечеством заслуги, имел я
редкую удачу, а компанионы наши, из дому не выходя, приобрели
неимоверные выгоды. Неужто мореходам и зверобоям, равно и сиротам и
вдовицам тех отцов и мужей, кои померли в непереносных испытаниях,
мочно отказать в малом награждении за кровь, за гибель?! Не поверю,
зная сердце и слова всемилостивейшей государыни! - ткнул Шелихов
кулаком в полотнище, висевшее над столом судей.
Стена совестного суда украшалась, как предписано было указом,
крупной выпиской на полотнище принципов, взятых напрокат у великих
гуманистов прошлого.
- "Человеколюбием, почтением к особе ближнего и отвращением от
угнетения", - раздельно прочитал Шелихов выцветшие буквы. - Увеличения
прибытков в деньгах не домогаюсь, удовольствуюсь своей долей, ежели
господа старшие компанионы уступят мне захудалые кораблики, на коих
завоевал я отечеству славу, да еще одну долю уступят на награждение
добытчиков сверх контракта.
На этом условии Шелихов уже достиг соглашения с Голиковым, но
Лебедев ни в чем уступать не хотел.
Так как одна из противных сторон и истец желали закончить спор
мирным соглашением, совестные судьи вынесли решение: две десятых общей
добычи выделить на вознаграждение "работных" компанионов, одну десятую
оставить за Шелиховым и передать ему в собственность корабли, на
которых он плавал; остаток огромной наживы разделить между старшими
компанионами, сохранив оговоренные в первоначальном договоре доли
участия: Ивану Голикову с племянником Михаилом - шесть долей, Лебедеву
- три. Голиков и Лебедев сочли себя "ограбленными" таким приговором
совестного суда, но решили примириться и отыграться на Гришке в
дальнейшем.
- Богат, богат, Наташенька, и делу хозяин - корабли мне отданы! -
влетел Шелихов домой, на ходу сбрасывая шляпу и гремучий кортик, с
которыми, одетый в камзол, он явился в суд, чтобы внушить судьям
мысль, сколь значительна разница между мореходом - государевым слугой
- и купцами-аршинниками в длиннополых кафтанах.
- Не куражься, Гришата! Лебедев из амбиции в коронный суд
передаст и денег не пожалеет. А там, сам знаешь, кто жирней смажет,
тому и правду присудят, - старалась умерить Наталья Алексеевна форс,
не приличествующий, как ей казалось, достоинству морехода и
открывателя Америки.
- Селивонов Михаил Иванович не позволит...
- На Селивонова надейся, а сам не плошай.
- Ежели против меня обернется, уплыву на Кыхтак...
- Хорошо, что упредил, - сказала Наталья Алексеевна. - Я сама на
тебя в суд подам и на корабли арест наложу. Мои-то деньги ты все в
мокреть американскую вбухал?!
- А-а... - растерянно вскинул на нее взгляд мореход. - Вот ты
какая у меня! - И с веселой улыбкой вдруг сказал: - Я и сам думал,
хозяюшка, внести в баланс новой нашей компании корабли мои под твоим
именем, первейшей русско-американской пайщицы...
Первоначальная "Морских Северного океана вояжиров компания", под
флагом которой Шелихов открыл Аляску и заложил на северо-западном
побережье Америки русские поселения, возникла снова, но теперь уже под
другим названием, - это была "Северо-восточная американская компания".
Единовластным директором-распорядителем всех мероприятий по
закреплению за Россией новооткрытых земель в Новом Свете стал Григорий
Иванович Шелихов. Он оставался во власти одной-единственной мысли -
использовать новый, принадлежащий родине берег для прыжка на юг, в
солнечную Калифорнию, на радужные и многие еще никому не известные
острова Тихого океана.
"Вырастает, вырастает из детской рубашонки моя вытащенная из
пучины найденка!" - неудержимо фантазировал наедине перед лицом своей
удачи мореход. Надуманное им пышное наименование "Славороссия" как-то
незаметно стало тускнеть и терять свое первоначальное звуковое
притяжение. "Какая там Славороссия! Утвердясь крепко и навечно на
американских берегах Великого океана, останется одна токмо Россия -
Вселенская океаническая держава, а я... я к ней путь проложил..." -
думал Шелихов, оставляя только за одним собой место в будущем и
забывая, как это часто с ним бывало, множество имен русских людей, чьи
усилия направлялись к блистательному будущему России.
К мыслям и чувствам людей разных стран Тихого океана мореход
обещал ближайшему поверенному своих дум Наталье Алексеевне найти еще
более короткий и верный путь. Этот путь подсказывал Шелихову опыт его
сношений с алеутами и индейцами Америки, - опыт тем был хорош, что
успех предприятия оказался полный, хотя в предприятии этом силы
участников были ничтожны.
Первым шагом по пути к своей заманчивой цели, сулящей огромные
выгоды и славу, Шелихов считал поездку в Петербург. Печальный пример
Колумба и других великих мореплавателей-компрадоров, погибших в
странствованиях или от происков завистников, не оживал в кружившейся
от удачи голове Шелихова.
- Там, токмо там, в Петербурге, я крылья себе обрету! - уверенно
заканчивал Григорий Иванович в тишине спящего дома полуночные
разговоры с женой.
- Гляди, не обрезали бы и те, что имеешь. Не видала что-то я
дружбы орла с волками, - грустно и неуверенно качала головой Наталья
Алексеевна и замолкала под горячими, умоляющими воздержаться от
сомнения глазами своего Гришаты. - Бог один видит и знает, как я молю
его о... твоем здоровье...
Глава первая
Вначале декабря, получив в канцелярии генерал-губернатора от
Селивонова подорожную и последнее напутствие, к кому заехать на двор в
Петербурге и как держать себя со столичными вельможами, Шелихов выехал
из Иркутска якобы на Урал и в Москву. Только Голиков знал, куда и по
каким делам действительно отбыл его компанион по вновь возникшей и
пока еще наполовину оформленной "Северо-восточной американской
компании". Голиков совместно с мореходом и подписал бумаги, заявки и
прошения. Составленное Селивоновым донесение, за подписью Якобия,
мореход Голикову не показал, обернул в кожу и повез на груди у себя
отдельно от всяких бумаг.
Шелихов не впервые выезжал в Москву и Петербург, - по торговым
делам своих доверителей он бывал уже в обеих столицах и чувствовал
себя на сибирском бездорожье не хуже отважного Садко в море-океане. Но
в этот раз, разбогатев и гонясь за еще большим богатством и славой, он
впал в сомнения перед лихой славой сибирской дальней дороги безлюдья.
В пути до Красноярска, на могучем Енисее, он не раз выпадал из
столь желанного в пути бездумья и оцепенения, тревожно подымался и
оглядывался из кошевы, слушая кряхтение дышавшей в морозном сне белой
тайги. Иногда, проносясь мимо запорошенных снегом и инеем кедров и
сосен, Шелихов явственно слышал как бы выстрелы - так сердито
отзывались великаны-деревья на побудку от зимнего сна.
- Чего суматошишься? Лежи смирно и недвижно, тепло упустишь, это
кедрачи откалывают ветки либо шишки: не беспокой, мол, нашего сна... А
ты, господин купец, немало деньжат, видать, везешь и через то труса
празднуешь, - успокаивал Григория Ивановича ямщик, с лукавой ухмылкой
косясь на уложенные в ногах морехода объемистые мешки.
- Нашел дурака через тайгу деньги возить. В мешках довольствие
дорожное и спирт для сугреву, а для любителей чужих денег - вот они,
тульские пряники! Из них за двадцать шагов медведя без промаха уложу,
если что-либо замечу, - ответил мореход и будто ненароком высунул
из-за пазухи длинные дула тульских пистолетов, лежавших всю дорогу на
груди - под руками были бы.
- Пряники твои что! - белозубо ухмыльнулся ямщик. - Токмо ежели
на лихих людей и вправду наскочим, ты их пряниками своими не
раздражнивай - отдай без спору спирт и довольствие и спасен будешь.
Зимой за спирт, за хлеб-мясо варнаки сибирские, глядишь, помилуют, не
зарежут дорожного человека.
- Гони, гони, до наслега не близкий путь. До вечерней звезды
добежишь, кружку спиртного, так и быть, поднесу, - заминал мореход
неприятные дорожные разговоры и покрепче укладывался на кожаный баул,
помещенный в головах, до отказа набитый ассигнациями и жаркими
червонцами, взятыми на жизнь и расходы по делу в Петербурге.
За Ачинском выбрались на бескрайную сибирскую равнину, которая
раскидывалась к востоку от рек Тобола и Оби. После трудной езды по
ухабистым сограм, заваленным снегом, Шелихов взбодрился. Бесконечные
обозы тянулись по увалам стародавнего сибирского тракта на Тюмень, а
дальше к Ирбиту и за Урал в Макарьев, Москву и даже в Петербург.
На равнине, пусть далеко отстоят друг от друга сибирские села,
можно не бояться нападения лихих людей из засады в таежных завалах.
- Распустил вожжи! - все чаще прерывал Шелихов жалобы ямщика на
скудость сибирской земли и алчность купцов, гоняющих обозы по этакому
морозу, и прикрикивал, подражая знакомой ему фельдъегерской манере: -
Гони, я по казенной надобности еду, нет охоты слезы собирать! А не по
душе собачья жизнь - брось все и в Охотск к океан-морю пробирайся... к
Шелихову... Слыхал о таком человеке? Он тебя в Америку отправит - там
всласть заживешь... три жены будет... Заруби на носу, дуралей
немаканый: в Охотск к Шелихову и... в Америку! Тамо приставов, старост
и попов нет и никакой веры не спрашивают...
Заметив интерес к своим словам, мореход до перевала через Урал не
упускал случая, не называя себя, поманить задавленных нуждой и
бесправием людей волшебной страной. Но, перевалив Урал, Шелихов
прекратил, как позже говаривал, "вербовку". На западной стороне Урала
начиналась подневольная, закрепощенная Русь дворян и приказных.
Шелихов остерегался поскользнуться в сношениях с нею, боялся обвинения
в воровском сманивании.
Миновал Казань, с перепряжкой лошадей, и узнал мимоездом, что
старый знакомец, блестящий гвардии господин поручик Державин, много
лет уже не наезживал в родной город, а прежние знакомцы - семейство
мануфактуриста Осокина - выбрались в Петербург после несчастья... Что
за несчастье, Шелихов не хотел расспрашивать встреченного на постоялом
дворе осведомителя - пьяного приказного из губернского правления.
В Нижнем Новгороде, ревнуя к славе знаменитых людей из
купечества, Шелихов задержался на два дня, чтобы посетить на городском
кладбище безвестную могилу, в которой якобы похоронен большой человек
народа русского - Кузьма Минин, сын Захарьев-Сухорукий.
Григорий Шелихов навсегда запомнил и хранил в своей памяти слова
"Истории российской с древнейших времен..." Василия Никитича Татищева,
приписываемые им "гражданину" Минину. И теперь, стоя перед указанной
ему безвестной могилой, с убогим, вязанным из бересты крестом,
Григорий Иванович, сняв с головы малицу, шептал врезавшиеся в память
слова, думая о своей российской Америке:
- "Православные люди, похотим помочь Московскому государству, не
пожалеем животов наших, да не токмо животов - дворы свои продадим,
жен, детей заложим... И какая хвала будет всем нам от русской земли,
что от такого малого города, как наш, произойдет такое великое
дело..." Славороссию к ногам России положить - вот моя клятва, Кузьма
Минич! - воскликнул Шелихов в тон мининскому призыву к патриотизму
россиян.
После посещения могилы Кузьмы Минина Шелихов в тот же день выехал
по тракту на Москву.
В Москве также не погостил. Отслужил в часовне чудотворной иконы
Иверской божьей матери, что стояла в проходе на Красную площадь,
молебен за успех своего дела в Петербурге и через Тверь - Валдай -
Чудово двинулся в столицу.
- Молодец Гриша! - похвалил себя Шелихов, покрывая последние
версты перед въездом в Петербург. - Ничего худого про тебя не скажешь,
на полатях в пути не отогревался, на постоялых дворах чайком не
баловался, за два месяца, худо-бедно, шесть тысяч верст проскакал, а
расскажешь - не дадут тому веры кавалеры столичные!
Завернуть прямо с дороги на двор к Соймоновым, к которым имел
письмо от Селивонова, Шелихов не решился и остановился у казанского
своего знакомца, сына первейшего в России суконщика, Ивана Петровича
Осокина. С Осокиным Шелихов вел дружбу, а с фирмой - торговые дела.
- Каки-таки новы вести и дела завелись, выкладывай! - обратился
Шелихов к хозяину, садясь после первых приветствий за стол с огромным
серебряным самоваром на парчовой скатерти.
- Батюшка волей божьей... - начал хозяин, щеголеватый, не
по-купечески одетый молодой человек в парике, с какими-то чудными
двойными стеклышками, прикрепленными к костяной ручке, с которыми он
не расставался и поминутно подносил к глазам.
- Умер? - живо подхватил Шелихов, припомнив строгого, но
хлебосольного, гостеприимного фабриканта сукон.
- Мученической смертью... Заспорили мужики - сукновалы и
трепальщики шерсти - в который раз о деньгах и харчах плохих... разве
этот народ бывает доволен! Батюшка, правду сказать, крутенек был -
ударил какого-то палкой: не горланьте, мол, смерды... Ну, они и
бросили его в чан с поташем горячим! Войска вызывали усмирять иродов
сиволапых, кнутом учили и в Сибирь немало народу погнали. Только что с
того, нет родителя! - вздохнул наследник и поднес стеклышки к глазам,
чтобы скрыть искорки радости от того, что так неожиданно стал хозяином
огромного дела.
- М-да... конешно, бывает такое, - раздумчиво произнес мореход и,
потеряв охоту продолжать разговор, попросился отдохнуть с дороги: с
завтрева, мол, по хлопотам своим начну мотаться... Предстояло еще раз
хорошенько продумать, откуда начать, кому что сказать, кого и о чем
просить можно.
Роскошная обстановка дома Осокина, снятого за бешеные деньги у
безвыездно проживавшей в Италии княгини Барятинской-Гольдштейн-Бек, и
изменившаяся внешность Осокина, предложившего ему во время чаепития
шипучего французского вина - названия его Шелихов так и не упомнил, -
породили тревожное беспокойство. Сумеет ли он найтись и держаться с
большими людьми столицы, как того требует важность дела, ради решения
которого очутился он здесь, одолев такие пространства?
За подсчетом в кровати географических миль моря и суши,
пройденных им в жизненных скитаниях, мореход и уснул.
На другой день поутру Шелихов, с не изменяющей ему верой в удачу,
кинулся в глубокие водовороты столичного моря.
Среди праздников и затей пышного царствования Екатерины II
Америка Шелихова и русские интересы в этом далеком и свободном уголке
Нового Света встретили дурной прием у больших и малых, пустых и
серьезных людей. Вершители судеб Екатерининской империи, включая самое
царицу, прошли мимо уже многих славных изобретений того времени, на
столетие опередивших техническую мысль Запада, - не заметили ни
Ползунова, с его первой в истории паровой машиной, ни Кулибина, после
смерти которого осталось тридцать семь неиспользованных ценных
изобретений, ни Фролова, конструктора и строителя сложных
гидротехнических установок, построившего в 80-х годах на Урале
металлургический комбинат, приводившийся в действие силой воды;
главные вельможи, правители страны, пренебрегли даже великим зодчим
Баженовым и круто расправились с Новиковым и Радищевым.
Пламя Пугачевского восстания, несмотря на пятнадцатилетнюю
давность, оставило неизгладимый след в сознании правящей верхушки
русского общества. Любой общественный почин, если он мог вызвать
интерес и сочувствие народной массы или если он зародился среди людей
"подлого звания", порождал скептическое отношение и заградительные
рогатки сверху. Почин малых людей мог рассчитывать на одобрение только
в таких делах, как введение новых фигур полонеза или новой комбинации
шитья золотом и драгоценными камнями парадных камзолов и роб,
одобрялись все пышные растраты средств, создававшихся закрепощенным
трудом.
В вековой борьбе с врагами русский народ воспитал в себе