Страница:
исторический роман
СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
Москва 1956
Времен в глубоком отдаленьи
Потомство тех увидит тени,
Которых мужествен был дух.
Г. Державин
Глава первая
Теряясь во времени давнем и забытом, быль эта развернулась свыше
полутораста лет тому назад на гористом Кыхтаке, замыкающем
тысячеверстную цепь Алеутских островов у берегов Америки.
Населявшие остров Кыхтак плосколицые и безбородые люди не
допускали на свою землю пришельцев с тусклой и потому казавшейся им
неприятной белой кожей. Желто-смуглая да еще блестящая от смазки
китовым жиром кожа представлялась природным кыхтаканцам несомненным
признаком превосходства их над другими людьми. Они, алеуты-кыхтаканцы,
выводя свое происхождение от сожительства первой женщины с
фантастическим человеком-медведем, считали себя представителями
особого племени людей и в то же время охотно откликались, когда их
называли "алеутами". Алеуты - это было прозвище, которое кыхтаканцам
дали впервые высадившиеся на остров белокожие бородачи - русские.
Ко времени высадки русских мореходов-добытчиков алеуты
насчитывали у себя тысячи храбрых воинов с луками, стрелами, копьями,
убивавшими могучих зверей моря и суши. Однако сто тридцать отважных
людей промышленной экспедиции купеческого сына Григория Шелихова
оказались неодолимыми. Костяные и обсидиановые наконечники стрел и
копья не помогли алеутам в их столкновении с пришельцами, которые
посылали гром и молнии из "железных палок", приставляемых к плечу.
Однако победители "русы", так называли себя пришельцы-русские, -
звук "р" не давался языку алеутов, и они произносили не "русы", а
"лусы", - оказались и не страшны и не беспощадны. Соседи, соплеменники
кыхтаканцев с островов Уналашка, Тана-гуни, Атха, лежащих к заходу
солнца, или племя кенайцев, говорившее на одном языке с кыхтаканцами,
жившее под восходом солнца на Большой земле - Алхаласке,* поступали
иначе: победив, они истребляли до последнего всех способных носить
оружие. (* Аляска.)
Освоившись с новым положением, кыхтаканцы вскоре поняли, что
белокожие пришельцы ищут не войны, а дружбы и согласия. Они не
отбирают ни запасов пищи, ни байдар, ни орудий лова или охоты, не
уводят они и женщин и равнодушно смотрят на драгоценные обломки железа
и меди, эти подобранные алеутами на берегу безыменные свидетельства
чьей-то гибели в пучинах океана.
Единственным, чего искали и к чему устремлялись "русы", были
шкуры зверей: морских бобров и котов, песцов и лисиц - черных и
огневок, медведей и даже ничтожного тарбагана - пестрого
сурка-землеройки, а то и еще более ничтожной белки-поскакушки. "Русы"
били этих зверей новыми, невиданными среди алеутов способами или
выменивали у туземцев шкуры на железные ножи, несравнимые по
достоинству с каменными, на зеленые листья крепкой русской махорки и
на драгоценные корольки - коралловые красные бусы. Случалось, давали и
ковшик горького, веселящего сердце и ноги напитка - "вотка".
Слово "вотка" облетело весь остров. Ей приписывали магическое
свойство наделять человека весельем, облегчать неудачу в охоте,
"вотка" заставляла забывать голод, склоняла женщин к любовной ласке.
Великий тойон народа "касяки" - так произносили алеуты слово
"казаки" - имел воинское имя Ше-лих. Однажды он рассердился на малое
количество мехов, принесенных на обмен, и объявил:
- Вотка будем давать в награду только тому, кто принесет менять
не меньше двух бобровых шкур.
Из этого алеуты заключили, что напиток дорогой, обладает
магической силой и "русы" берегут его для себя.
- Ты - хитрый и несправедливый человек! - упрекнули русского
кыхтаканцы. - Ты живешь среди нас и знаешь, как редки морские бобры и
как много людей и байдар нужно для охоты за ними. А шкура бобра всегда
достается богатым, имеющим калгу-каюра - раба-гребца на байдаре.
Бедному же охотнику, которому нужно самому и каюрить и стрелку
спускать, говорят: "Как ты мог убить бобра? Ты должен был каюрить".
- Так всегда было, будет и должно быть, - отвечал Ше-лих искавшим
справедливости, - один гребет и везет, другой добычу берет...
- А кто установил?
- Бог!
- А кто такой бог?
- Тот, кто дает одним богатство, а другим - бедность.
- Он хитрый и несправедливый человек!
- Глупцы! Он не человек, а бог, и не мы - бог дает законы.
Кыхтаканцы не поверили в то, что они глупы, и им не понравился
бог Шелихова, но люди, которым этот бог покровительствовал, были
могущественны, и спорить о законах их бога не приходилось.
Всячески домогаясь вольготной и безопасной добычи мехов и
богатства, Григорий Шелихов в конце концов признал водку ненадежным
пособником торговли, в чем имел много случаев убедиться еще в России,
странствуя по Камчатке и по Чукотской землице.
Собрав своих промышленных людей, он объявил им о запрещении
пускать в торговый обмен водку, оставив право на это только за собой.
Ловок и силен был Григорий Шелихов тем, что умел, всякий раз вовремя
уловив момент, опереться на артельные плечи и отстоять свой интерес.
- Сам ее пью и горазд понимаю, что православному человеку нельзя
не выпить... Что ж, разве я против? Пейте, да дело разумейте, головы
не теряйте, - добродушно начал он, как будто готовясь рассказать о
планах ближайших экспедиций, и неожиданно для всех угрюмо закончил: -
А кто американцу водку дает, тот на себя и товарищей нож готовит. Вот
о чем, артельные, подумать надо!..
- Мы и то думаем: зачем ты себе права разрешил, а у нас отнял? С
твоего водочного поднесения нож али стрела американские слаще, что ли,
станут? - орали промышленники, разъяренные тем, что от них отняли
легчайший способ к увеличению своей доли в заокеанской наживе.
- В моем кармане не подсчитывайте, - открыто пойдя на вызов,
сказал Щелихов. - Водка-то чья, компании? А я от компании да и от
властей над вами поставлен. Так вот: продажи навынос не будет, а кому
выпить охота, ко мне придет. Поднесу и на счет запишу, но не более два
штофа на месяц...
Отстаивая внушенное практическим расчетом начинание, Шелихов и
дальше пошел на хитрость: положенный на месяц водочный паек он
увеличил вдвое, - русские пускай пьют, только бы американцев не
спаивали, не выступали бы конкурентами в заготовке пушнины.
До своего удивительного по отваге плавания в Америку в 1783 -
1786 годах Григорий Шелихов, добравшись до края земли - Охотского
моря, служил приказчиком у разных сибирских купцов-богатеев. Разъезжал
по дебрям Восточной Сибири, выступая вроде доверенного по торговле с
чукчами - на Чукотке или с ительменами - на Камчатке, а то с Китаем -
в Кяхте и даже с дикими племенами конных мунгалов и тунгусов - по
Орхону, Онону и Амуру. Всегда в бесконечных разъездах, проявляя в
делах отменные торговые способности, находчивость, обходительность и
отвагу, он завоевал доверие туземных охотников, похвалу хозяев и
симпатии самих представителей власти за то, что торговал мирно и не
вызывал жалоб.
Записавшись в иркутские купцы и добившись величания по
"отечеству", Григорий Иванович Шелихов за неимением капитала продолжал
службу по найму и искал в жизни случая, чтобы выйти на широкую дорогу
жизни.
Распаленный ушкуйницкой отвагой и непоседливостью, занесшей его,
сына мелкого да к тому же разорившегося рыльского торговца, на
караванные дороги в тундровые тропы восточной Азии, Шелихов решил
сменить просторы степей и тундры на просторы океана, в которых за
кромкой бескрайнего горизонта, он верил, найдется и на его долю "кус"
в жизни. На это его наталкивали воспоминания молодости, прочитанные
книги и ходившие по Сибири рассказы о чудесной земле Америке.
Передовик сибирских землепроходцев середины восемнадцатого века,
не единожды добиравшихся уже до Алеутских островов и даже матерой
земли Нового Света, Никифор Акинфиевич Трапезников, живя на покое в
Охотске, заприметил Шелихова, этого смекалистого и удачливого
приказчика Лебедевых. Старик Трапезников жаждал иметь преемника своим
исканиям и готов был бы благословить выйти за него любимую внучку
Наталью, ходившую молодой вдовой и во вдовстве сведавшуюся с
синеглазым, густобровым плясуном и песельником Гришатой Шелиховым, -
мешало их разноверие: она - староверка, а он - православный.
Восточная красота вдовы Гуляевой, - ходили слухи, что мать ее
жила у курильских айнов пленницей из земли Чосен, Страны Утренней
Свежести - Кореи, и от них вывезена Никифором Трапезниковым, -
безоглядно полонила Григория Шелихова. Да и кто бы устоял перед ее,
как уголья, горящими глазами в нежном овале лица, окрашенном
постоянным янтарно-смуглым румянцем!
"Судьба!" - подумал Григорий Шелихов и решил жениться.
Но без дедова благословения Наталья Алексеевна выходить замуж не
хотела и знала, что дед ее, суровый беспоповец Никифор Акинфиевич,
никогда не согласится отдать свою внучку за табашника-никонианина.
Однако Григорий Шелихов не задумывался над догматами православия.
Наталья Алексеевна по красоте и капиталу, оставленному ей покойным
мужем, стоила православной поповской обедни, и Гришата улестил старого
Трапезникова стоянием в моленной, истовым слушанием октоихов
кержацкого распева и двуперстным знаменованием.
О приданом же он и не заикнулся и этим окончательно расположил к
себе разоренного "честностью" гордого старика морехода Трапезникова.
Перед смертью, заповедав внучке и зятю долгую согласную жизнь,
старый Трапезников, в обход детей своего давно умершего сына Алексея
Никифоровича, которые тянулись в сидельцы к первогильдейским
сухоземным купцам-торгашам, передал Григорию Ивановичу заветное
наследие: рукодельную на полотняном убрусе* карту плавания на Алеуты и
к американской земле, компас с буссолью - то и другое служило старику
в океанских походах - и небольшую кубышку золотых монет, удержанную в
подполье. (* Платок.)
Все это наследие, помноженное на собственную отвагу, разум и
твердое решение без удачи не возвращаться, новоявленный купец и
мореход Григорий Шелихов и внес как свой пай в компанию, состоявшую из
сибирских тузов-богатеев Лебедевых-Ласточкиных и торгового дома
Голиковых, договариваясь с ними о почине в завоевании Нового Света.
В Охотском порту Наталье Алексеевне ввиду готовых к отплытию
кораблей оставалось только проститься с мужем, проводить которого она
выбралась сюда из Иркутска: Шелиховы жили тогда уже в Иркутске. Путь
проделала она немалый - три тысячи верст водою по Лене до Якутска и
тысячу верст таежного бездорожья от Якутска. И вот в самую последнюю
минуту Наталья Алексеевна неожиданно сказала:
- Иду с тобою и дальше, до самой смерти иду! Неужто, Гришата, ты
покинешь меня?..
Впервые в жизни Григорий Иванович Шелихов растерялся и не знал,
как поступить. Из плавания можно было вернуться победителем, а можно
было и голову сложить. Не мог, конечно, взять он в такое дело жену.
Вспомнил еще, что дома, в Иркутске, остались две любимые
дочки-попрыгуньи - падчерица Аннушка и родная Катенька, и, несмотря на
тронувшие до глубины сердца слова жены, сердито крикнул:
- Ума лишилась!
Наталья Алексеевна как бы угадала его мысли и объяснила, что она,
взяв перед отъездом с проживавшей у них тетушки клятву не
проговориться ему, поручила старушке детей, как матери.
- Я за детей спокойна, Гришата, не маленькие! - И тихо добавила:
- А один уйдешь - как знать: вернешься - меня и в живых не найдешь...
Таким голосом сказала и так впилась в него глазами, что Григорий
Иванович махнул на все и, подхватив ее на руки, перенес в лодку, по
пояс шагая в воде. Через час Наталья Алексеевна, серьезная и строгая,
вступила на палубу "Трех святителей" - ведущего корабля флотилии
Шелихова, в девять саженей от кормы до носа. Глядя в сторону
исчезавшего из глаз Охотского берега, до позднего вечера простояла она
у борта кормы.
Перед сном долго молилась и, ложась под меховое одеяло, задала
мужу единственный вопрос:
- А дедушкин убрус с тобою?..
Остров Кыхтак, вздыбленный горным хребтом, с гущиной могучих
стволов хвои и лиственницы, был подобен огромному киту, в испуге
выбросившемуся из вод океана от преследования хищных касаток, тут же
рассыпавшихся вокруг него множеством острозубых островков и подводных
камней.
Берега острова были труднодоступны, а середина и просто
непроходима. Хаос громоздившихся гор, с прорезями диких ущелий,
чудовищные капканы из каменных обломков и гигантских деревьев,
поваленных бурями, делали огромную часть острова недоступной. Жителям
противоположных берегов оставалось единственное средство сообщения - в
объезд по морю на байдарах.
Русские после нескольких столкновений с кыхтаканцами на
северо-западной конечности острова - она называлась Карлук - вынуждены
были двинуться в обход, вдоль широкого пролива, отделявшего остров от
Большой земли - Алхаласки. После долгих поисков на юго-восточной
стороне острова они и осели в облюбованной Шелиховым просторной бухте.
Эту бухту назвали Трехсвятительской в честь утлого галиота,
возглавлявшего шелиховскую флотилию. Как-никак суденышко преодолело
две тысячи морских миль Великого океана в самой бурной и опасной его
части.
Иван Ларионович Голиков, глава фамилии, держал в руках торговлю и
винный откуп по всей Сибири. В морское предприятие он пустился по
уговорам Шелихова, отчасти потому, что завидовал славе Строгановых.
Строгановым приписывали подвиг покорения Сибири, хотя покорили они ее
не сами, а состоявший у них в найме Ермак "со товарищи". Чем же хуже
Строгановых Голиковы, в найме которых уже имеется Григорий Шелихов?
Рискуя деньгами, Иван Ларионович решил в ограждение коммерческих
интересов рискнуть и племянником: купил ему в иркутских канцеляриях
патент на капитанский чин и вырядил в море никогда не плававшего
купчика.
- Гляди за Гришкой, не обидел бы нас, не пустил бы по миру при
разделе паев, - напутствовал Иван Ларионович свежеиспеченного
капитана. - Строго держи, своевольничать не дозволяй!
- Женка?! - вытаращил глаза Голиков-племянник, увидев Наталью
Алексеевну, поднявшуюся с трапа на палубу. - Ну, ждать в море беды!
- Съезжай на берег, в избе спасен будешь! - отрезал Шелихов. - И
чтоб этого я от тебя больше не слышал, если шкурой дорожишь!..
Шелихов с первых же дней плавания убедился в бесплодности сидения
Михаила Сергеича за секстаном и картой и, подкинув ему анкерок рому в
каюту, занял место подлинного шкипера экспедиции.
Незначительность собственных навигационных знаний не смущала
Шелихова.
"Куками не рождаются, а делаются!" - думал он, вспоминая рассказы
спутников английского мореплавателя. С "кукишами", как в шутку называл
их Григорий Иванович, он встретился лет пять назад в
Петропавловске-на-Камчатке, где Кук в 1778 году спас и привел в
порядок свои потрепанные странствованием корабли только с помощью
русских.
Шелихов поручил вычисление долгот и широт прихваченному из
Охотска штурманскому ученику Митьше Бочарову, а сам решил опереться на
заветную карту тестя и опыт подобранных в партию бывалых
промышленников и матросов. Он представлял себе трудности и опасности
предстоящей экспедиции и по секрету от компанионов дал обязательство
наиболее ценным и нужным людям выделить из своей доли некоторый пай в
добавку к жалованью. Поступясь долей гадательной прибыли, мореход
таким образом обеспечил заинтересованность и поддержку в деле наиболее
надежных людей.
Среди таких выделялись старый партовщик* Константин Алексеевич
Самойлов и бывалый матрос Прохор Захарович Пьяных - участники плавания
на Алеутские острова капитанов Креницына и Левашева. Эти капитаны еще
лет за двадцать до Шелихова возглавляли русскую правительственную
экспедицию в Америку. (* Начальник промысловой партии.)
Чтобы всегда иметь под рукой и Самойлова и Пьяных, Григорий
Иванович, для успеха в науке кораблевождения, поселил их в каюте,
которую занимал с женой. И не столько Григорий Иванович, сколько
Наталья Алексеевна женской заботой и ласковостью завоевала преданность
этих людей шелиховскому делу. Во время трехмесячного плавания она их
обшивала, штопала потрепанное платье, простирывала на стоянках
рубашки, а главное - всегда во-время умела вставить участливое женское
слово, слушая рассказы людей об оставленных дома семьях - женах, детях
и внуках.
К концу плавания сердца всех удалых и буйных зверобоев собрала и
завязала в своей шали Наталья Алексеевна, на ходу пособляя каждому в
замеченных трудностях и огорчениях. И если бы теперь "капитану"
Голикову вздумалось пророчить беду из-за того, что на корабле женщина,
- быть бы ему за бортом.
На втором году пребывания на Кыхтаке, уверившись в мире и
согласии между русскими промышленниками и воинственным племенем
алеутов-коняг, Шелихов пришел к выводу, что наступило время поискать
удачи на материке Америки.
Старый, бывалый охотник-коняга Ва-шели, переселившийся в избяную
деревню, которая возникла на месте временной стоянки русских
добытчиков в Трехсвятительской гавани, завоевал доверие и дружбу
Шелихова. Ва-шели питал искреннюю приязнь к русским и отличался
способностью внятно изъясняться на полуусвоенном русском языке. Он
настолько обрусел, что перестал откликаться на свое туземное имя и
только тогда с достоинством и солидно отзывался, когда к нему
обращались как к "лусу" и "по-луски".
Но, перейдя в деревню, он не хотел перебираться в избу и упорно
оставался в своем шалаше.
- Вот она, вот Васили! - осклабился он в добродушной усмешке,
едва заслышав веселый голос "великого тойона", вползавшего на карачках
в шалаш. Шалаш был раскинут на огромных китовых ребрах - трофеях
Василия в морской охоте.
- Когда ты, Василий, по-людски жить начнешь, в избу переселишься?
Даже за малиной не полез бы в твою берлогу, кабы не дело, - кряхтел и
шутил Шелихов, пользуясь любым поводом донять алеута.
Но Василий лишь смеялся.
Алеуты быстро оценили огнестрельное оружие и бытовые преимущества
жизни русских: пуля догоняла и укладывала недосягаемого для стрелы
зверя; русские прядевые неводы извлекали из океана и рек горы рыбы, -
алеуты ее прежде ловили примитивной удой с костяным крючком, или били
острогой, или вылавливали плетенной из веток ивняка волокушей.
Китайский прессованный чай с леденцами, привезенный русскими, пришелся
алеутам необыкновенно по вкусу. Покуривая русскую махорку, можно было
спокойно обдумывать мысли, а "вотка", чудная водка - хлебнуть ее,
правда, удавалось редко и не всем - казалась напитком богов! Была еще
баня - баня "касяков", - когда попадешь в ее жаркую паровую стихию
после дня и ночи, проведенных в холодном тумане на волнах океана, все
забудешь! И русские не запрещали входить в нее, наоборот - зазывали и
уговаривали бывать в этой бане почаще. Все у "касяков" было чудно и
приманчиво, и только их жило-изба противна алеутам.
- Везде твердо - дерево, много пустоты - до потолка головой не
достанешь, а воздуху нет - не провевает... Не подходит нам ис-ба! -
отрицательно мотали они головами, отказываясь покинуть свои глубокие
зимние землянки и летние шалаши.
Шелихову никак не удавалось переселить алеутов в избы, но он и не
торопился с этим, ждал - сами убедятся в удобствах деревянных изб. А
пока без смущения заползал в их грязные, убогие норы и с завидной
легкостью и ловкостью, усвоенными в разъездах по глухим дебрям Сибири,
приспособлялся здесь к обычаям первобытных людей. Сидя на корточках и
даже не морщась от смрада и грязи туземного жилья, он часами вел с
ними разговор.
- Ну, повтори, Василий, еще раз то, что намедни рассказывал ты о
кенайской стороне, о кенайцах и о русских, кои там жили и нашли конец
своего живота, - сказал Шелихов, отведав рыбьего жиру с кислой ягодой
шикшей, этого первого угощения, которым встречали почетного гостя.
- Васили будет сказать, но слова здесь... прилипли слова, не
могут выходить, - еще раз осклабился алеут и помял себе пальцами
горло.
- А-а, - понимающе отозвался Шелихов, - прилипли, говоришь? Ну,
так на, возьми, опрокинь и выпусти слова! - Григорий Иванович вытащил
из-за пазухи штоф, налил объемистую раковину-чашку и протянул ее
алеуту.
После повторного прополаскивания горла водкой Ва-шели без труда
стал находить русские слова. Он рассказывал о сильном племени
индейцев-тлинкитов. Тлинкиты появились на берегах океана в давние
времена, придя откуда-то из глубины материка. Они осели на выбежавшей
в море земле Кенайского полуострова, а коняг согнали в море, на остров
Кыхтак.
- Отец моего отца рассказывал нам о кровавых войнах с кенайцами,
но вот уже сколько лет назад море легло между нами и смыло кровь и
вражду... В Кенайской земле много черного камня, камень этот горит в
огне и становится желтым, как солнце в зимний день. Только солнце, ты
знаешь, зимой не греет, а черный камень дает тепло...
- Уголь, земляной уголь?! Ты не врешь, Василий?! - воскликнул
Григорий Иванович, не выдержав роли бесстрастного собеседника.
Шелихова давно пленяла мысль о приспособлении угля - земляного
топлива - к рудоплавлению. Он еще на Камчатке слышал от спутников
морехода Кука, будто добротные железные и чугунные части в оснастке
кораблей выплавлены именно на земляном угле, они так называли эту
штуку - coal.* Шелихов не знал, верить или не верить "мошенникам"
англичанам, пока не доведался, что до этого дошли и в России - на
Урале и в Колывани, на Алтае. (* Уголь (англ).)
- А золото, золотишко у них есть? - нетерпеливо спросил Шелихов,
весь подавшись к Ва-шели.
- Золото? Какое оно, зо-ло-то? - осторожно переспросил алеут. -
Его пьют, едят?.. Оно греет?
- Э-эх... моржовая голова! Не понимаешь? - досадливо поморщился
Григорий Иванович. - Золото... желтое, сверкающее, как солнце зимой...
- Не греет?! - пренебрежительно протянул алеут, но тут же, чтоб
не умалить своих знаний о богатстве Кенайской земли, добавил: -
Есть... есть и такое - желтое и холодное...
Василий вспомнил блестящие колючие куски самородной меди. Их
кенайцы давали кыхтаканцам в обмен на китовый жир, а кыхтаканцы, не
владея, как и кенайцы, искусством обработки металлов, дарили эти
медные кусочки женщинам на украшение.
Захваченный мыслью о скрытом в недрах Кенайской земли богатстве
на уже близком - рукой подать - материке Америке, Григорий Шелихов
загорелся желанием как можно скорее сделать разведку и поведал об этом
своему надежному советчику, старому партовщику Самойлову. Самойлов
выслушал Шелихова и многозначительно оказал:
- Не присоветую, Григорий Иваныч, золота искать, а паче того
копать. Золотом, если найдешь его, человека в людях убьешь. Золото
лихорадит человека, и рука за нож хватается. Золото ты найдешь - тебя,
первого добытчика, и убьют...
Увидев недоумение и задорно поднятый кулак Шелихова, Самойлов
пояснил:
- Беспременно убьют. За что? За то, что пай твой и купцов,
компанионов твоих, нестерпимо велик покажется. Так уж повелось среди
златоискателей... А на кой ляд тебе ради компанионов со смертью в
пятнашки играть! Земляной уголь - это я понимаю: хочешь руду плавить,
корабли крепкие строить, торговать железом будешь. Прибыток с торговли
- не то, что фартовое золото, под смерть не подведет...
При разговоре присутствовала и Наталья Алексеевна. Она, вопреки
принятому обыкновению не возражать мужу при посторонних, тоже
решительно восстала против его золотоискательских намерений.
- Хватит с нас пушнины, и та кровью обрызгана, - сказала она. -
Не пущу тебя в Америку золото искать, Гришата. И земляного угля тебе
не надо! Леса вокруг непроходимые, неистребимые, а тебе на каменье
чугун плавить занадобилось... Подумал бы лучше, Гришанька, не пора ли
из этой проклятущей земли домой подобру-здорову возвращаться? У людей
от оскомы щеки запали... Да, да, не пущу, вот тебе и весь сказ!..
Григорий Иванович долго еще обдумывал их доводы, а обдумав,
охладел к поманившему его огоньку "фартового" золота. "Восемь десятых
моей удачи оторвут Голиковы и Лебедев, а труды да кровь и впрямь
окажутся полностью на мне да на людях моих... Не стоит в самом деле с
золотишком путаться! А вот мужика, пахаря да добытчика, с
купцом-промышленником допустить сюда мочно", - утвердился наконец в
своем решении Григорий Шелихов.
- Ладно! - сказал он жене и Самойлову, возвращаясь как-то с
берега от больших многолючных байдар, которые подготовлял к плаванию
на материк. - Отговорили! Золота искать не буду, а на материк все же
сплаваю... Я не Кук, про меня не скажут: "Чего ж ты, до Большой земли
дошел, а на землю не сошел?" Сойду, огляжу и город заложу, пусть
такой-разэтакий Славороссийск в Новом Свете красуется! Время придет,
люди спросят: "Кто город срубил?", а века ответят: "Григорий Иванов
Шелихов со товарищи!"
- Ни слова всуперечь! - сурово предупредил Шелихов возражения
Самойлова и жены. - А ты, Константин Лексеич, отпустишь со мной
фальконетишко самый дрянный да снарядов с десяток... Ей за нас и
страха не будет! - кивнул он в сторону жены.
Наталья Алексеевна и Самойлов в этот раз не возражали, поняли,
что решение упрямого "шкипера" окончательное.
Через несколько дней Шелихов на шести больших байдарах - в каждую
СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
Москва 1956
Времен в глубоком отдаленьи
Потомство тех увидит тени,
Которых мужествен был дух.
Г. Державин
Глава первая
Теряясь во времени давнем и забытом, быль эта развернулась свыше
полутораста лет тому назад на гористом Кыхтаке, замыкающем
тысячеверстную цепь Алеутских островов у берегов Америки.
Населявшие остров Кыхтак плосколицые и безбородые люди не
допускали на свою землю пришельцев с тусклой и потому казавшейся им
неприятной белой кожей. Желто-смуглая да еще блестящая от смазки
китовым жиром кожа представлялась природным кыхтаканцам несомненным
признаком превосходства их над другими людьми. Они, алеуты-кыхтаканцы,
выводя свое происхождение от сожительства первой женщины с
фантастическим человеком-медведем, считали себя представителями
особого племени людей и в то же время охотно откликались, когда их
называли "алеутами". Алеуты - это было прозвище, которое кыхтаканцам
дали впервые высадившиеся на остров белокожие бородачи - русские.
Ко времени высадки русских мореходов-добытчиков алеуты
насчитывали у себя тысячи храбрых воинов с луками, стрелами, копьями,
убивавшими могучих зверей моря и суши. Однако сто тридцать отважных
людей промышленной экспедиции купеческого сына Григория Шелихова
оказались неодолимыми. Костяные и обсидиановые наконечники стрел и
копья не помогли алеутам в их столкновении с пришельцами, которые
посылали гром и молнии из "железных палок", приставляемых к плечу.
Однако победители "русы", так называли себя пришельцы-русские, -
звук "р" не давался языку алеутов, и они произносили не "русы", а
"лусы", - оказались и не страшны и не беспощадны. Соседи, соплеменники
кыхтаканцев с островов Уналашка, Тана-гуни, Атха, лежащих к заходу
солнца, или племя кенайцев, говорившее на одном языке с кыхтаканцами,
жившее под восходом солнца на Большой земле - Алхаласке,* поступали
иначе: победив, они истребляли до последнего всех способных носить
оружие. (* Аляска.)
Освоившись с новым положением, кыхтаканцы вскоре поняли, что
белокожие пришельцы ищут не войны, а дружбы и согласия. Они не
отбирают ни запасов пищи, ни байдар, ни орудий лова или охоты, не
уводят они и женщин и равнодушно смотрят на драгоценные обломки железа
и меди, эти подобранные алеутами на берегу безыменные свидетельства
чьей-то гибели в пучинах океана.
Единственным, чего искали и к чему устремлялись "русы", были
шкуры зверей: морских бобров и котов, песцов и лисиц - черных и
огневок, медведей и даже ничтожного тарбагана - пестрого
сурка-землеройки, а то и еще более ничтожной белки-поскакушки. "Русы"
били этих зверей новыми, невиданными среди алеутов способами или
выменивали у туземцев шкуры на железные ножи, несравнимые по
достоинству с каменными, на зеленые листья крепкой русской махорки и
на драгоценные корольки - коралловые красные бусы. Случалось, давали и
ковшик горького, веселящего сердце и ноги напитка - "вотка".
Слово "вотка" облетело весь остров. Ей приписывали магическое
свойство наделять человека весельем, облегчать неудачу в охоте,
"вотка" заставляла забывать голод, склоняла женщин к любовной ласке.
Великий тойон народа "касяки" - так произносили алеуты слово
"казаки" - имел воинское имя Ше-лих. Однажды он рассердился на малое
количество мехов, принесенных на обмен, и объявил:
- Вотка будем давать в награду только тому, кто принесет менять
не меньше двух бобровых шкур.
Из этого алеуты заключили, что напиток дорогой, обладает
магической силой и "русы" берегут его для себя.
- Ты - хитрый и несправедливый человек! - упрекнули русского
кыхтаканцы. - Ты живешь среди нас и знаешь, как редки морские бобры и
как много людей и байдар нужно для охоты за ними. А шкура бобра всегда
достается богатым, имеющим калгу-каюра - раба-гребца на байдаре.
Бедному же охотнику, которому нужно самому и каюрить и стрелку
спускать, говорят: "Как ты мог убить бобра? Ты должен был каюрить".
- Так всегда было, будет и должно быть, - отвечал Ше-лих искавшим
справедливости, - один гребет и везет, другой добычу берет...
- А кто установил?
- Бог!
- А кто такой бог?
- Тот, кто дает одним богатство, а другим - бедность.
- Он хитрый и несправедливый человек!
- Глупцы! Он не человек, а бог, и не мы - бог дает законы.
Кыхтаканцы не поверили в то, что они глупы, и им не понравился
бог Шелихова, но люди, которым этот бог покровительствовал, были
могущественны, и спорить о законах их бога не приходилось.
Всячески домогаясь вольготной и безопасной добычи мехов и
богатства, Григорий Шелихов в конце концов признал водку ненадежным
пособником торговли, в чем имел много случаев убедиться еще в России,
странствуя по Камчатке и по Чукотской землице.
Собрав своих промышленных людей, он объявил им о запрещении
пускать в торговый обмен водку, оставив право на это только за собой.
Ловок и силен был Григорий Шелихов тем, что умел, всякий раз вовремя
уловив момент, опереться на артельные плечи и отстоять свой интерес.
- Сам ее пью и горазд понимаю, что православному человеку нельзя
не выпить... Что ж, разве я против? Пейте, да дело разумейте, головы
не теряйте, - добродушно начал он, как будто готовясь рассказать о
планах ближайших экспедиций, и неожиданно для всех угрюмо закончил: -
А кто американцу водку дает, тот на себя и товарищей нож готовит. Вот
о чем, артельные, подумать надо!..
- Мы и то думаем: зачем ты себе права разрешил, а у нас отнял? С
твоего водочного поднесения нож али стрела американские слаще, что ли,
станут? - орали промышленники, разъяренные тем, что от них отняли
легчайший способ к увеличению своей доли в заокеанской наживе.
- В моем кармане не подсчитывайте, - открыто пойдя на вызов,
сказал Щелихов. - Водка-то чья, компании? А я от компании да и от
властей над вами поставлен. Так вот: продажи навынос не будет, а кому
выпить охота, ко мне придет. Поднесу и на счет запишу, но не более два
штофа на месяц...
Отстаивая внушенное практическим расчетом начинание, Шелихов и
дальше пошел на хитрость: положенный на месяц водочный паек он
увеличил вдвое, - русские пускай пьют, только бы американцев не
спаивали, не выступали бы конкурентами в заготовке пушнины.
До своего удивительного по отваге плавания в Америку в 1783 -
1786 годах Григорий Шелихов, добравшись до края земли - Охотского
моря, служил приказчиком у разных сибирских купцов-богатеев. Разъезжал
по дебрям Восточной Сибири, выступая вроде доверенного по торговле с
чукчами - на Чукотке или с ительменами - на Камчатке, а то с Китаем -
в Кяхте и даже с дикими племенами конных мунгалов и тунгусов - по
Орхону, Онону и Амуру. Всегда в бесконечных разъездах, проявляя в
делах отменные торговые способности, находчивость, обходительность и
отвагу, он завоевал доверие туземных охотников, похвалу хозяев и
симпатии самих представителей власти за то, что торговал мирно и не
вызывал жалоб.
Записавшись в иркутские купцы и добившись величания по
"отечеству", Григорий Иванович Шелихов за неимением капитала продолжал
службу по найму и искал в жизни случая, чтобы выйти на широкую дорогу
жизни.
Распаленный ушкуйницкой отвагой и непоседливостью, занесшей его,
сына мелкого да к тому же разорившегося рыльского торговца, на
караванные дороги в тундровые тропы восточной Азии, Шелихов решил
сменить просторы степей и тундры на просторы океана, в которых за
кромкой бескрайнего горизонта, он верил, найдется и на его долю "кус"
в жизни. На это его наталкивали воспоминания молодости, прочитанные
книги и ходившие по Сибири рассказы о чудесной земле Америке.
Передовик сибирских землепроходцев середины восемнадцатого века,
не единожды добиравшихся уже до Алеутских островов и даже матерой
земли Нового Света, Никифор Акинфиевич Трапезников, живя на покое в
Охотске, заприметил Шелихова, этого смекалистого и удачливого
приказчика Лебедевых. Старик Трапезников жаждал иметь преемника своим
исканиям и готов был бы благословить выйти за него любимую внучку
Наталью, ходившую молодой вдовой и во вдовстве сведавшуюся с
синеглазым, густобровым плясуном и песельником Гришатой Шелиховым, -
мешало их разноверие: она - староверка, а он - православный.
Восточная красота вдовы Гуляевой, - ходили слухи, что мать ее
жила у курильских айнов пленницей из земли Чосен, Страны Утренней
Свежести - Кореи, и от них вывезена Никифором Трапезниковым, -
безоглядно полонила Григория Шелихова. Да и кто бы устоял перед ее,
как уголья, горящими глазами в нежном овале лица, окрашенном
постоянным янтарно-смуглым румянцем!
"Судьба!" - подумал Григорий Шелихов и решил жениться.
Но без дедова благословения Наталья Алексеевна выходить замуж не
хотела и знала, что дед ее, суровый беспоповец Никифор Акинфиевич,
никогда не согласится отдать свою внучку за табашника-никонианина.
Однако Григорий Шелихов не задумывался над догматами православия.
Наталья Алексеевна по красоте и капиталу, оставленному ей покойным
мужем, стоила православной поповской обедни, и Гришата улестил старого
Трапезникова стоянием в моленной, истовым слушанием октоихов
кержацкого распева и двуперстным знаменованием.
О приданом же он и не заикнулся и этим окончательно расположил к
себе разоренного "честностью" гордого старика морехода Трапезникова.
Перед смертью, заповедав внучке и зятю долгую согласную жизнь,
старый Трапезников, в обход детей своего давно умершего сына Алексея
Никифоровича, которые тянулись в сидельцы к первогильдейским
сухоземным купцам-торгашам, передал Григорию Ивановичу заветное
наследие: рукодельную на полотняном убрусе* карту плавания на Алеуты и
к американской земле, компас с буссолью - то и другое служило старику
в океанских походах - и небольшую кубышку золотых монет, удержанную в
подполье. (* Платок.)
Все это наследие, помноженное на собственную отвагу, разум и
твердое решение без удачи не возвращаться, новоявленный купец и
мореход Григорий Шелихов и внес как свой пай в компанию, состоявшую из
сибирских тузов-богатеев Лебедевых-Ласточкиных и торгового дома
Голиковых, договариваясь с ними о почине в завоевании Нового Света.
В Охотском порту Наталье Алексеевне ввиду готовых к отплытию
кораблей оставалось только проститься с мужем, проводить которого она
выбралась сюда из Иркутска: Шелиховы жили тогда уже в Иркутске. Путь
проделала она немалый - три тысячи верст водою по Лене до Якутска и
тысячу верст таежного бездорожья от Якутска. И вот в самую последнюю
минуту Наталья Алексеевна неожиданно сказала:
- Иду с тобою и дальше, до самой смерти иду! Неужто, Гришата, ты
покинешь меня?..
Впервые в жизни Григорий Иванович Шелихов растерялся и не знал,
как поступить. Из плавания можно было вернуться победителем, а можно
было и голову сложить. Не мог, конечно, взять он в такое дело жену.
Вспомнил еще, что дома, в Иркутске, остались две любимые
дочки-попрыгуньи - падчерица Аннушка и родная Катенька, и, несмотря на
тронувшие до глубины сердца слова жены, сердито крикнул:
- Ума лишилась!
Наталья Алексеевна как бы угадала его мысли и объяснила, что она,
взяв перед отъездом с проживавшей у них тетушки клятву не
проговориться ему, поручила старушке детей, как матери.
- Я за детей спокойна, Гришата, не маленькие! - И тихо добавила:
- А один уйдешь - как знать: вернешься - меня и в живых не найдешь...
Таким голосом сказала и так впилась в него глазами, что Григорий
Иванович махнул на все и, подхватив ее на руки, перенес в лодку, по
пояс шагая в воде. Через час Наталья Алексеевна, серьезная и строгая,
вступила на палубу "Трех святителей" - ведущего корабля флотилии
Шелихова, в девять саженей от кормы до носа. Глядя в сторону
исчезавшего из глаз Охотского берега, до позднего вечера простояла она
у борта кормы.
Перед сном долго молилась и, ложась под меховое одеяло, задала
мужу единственный вопрос:
- А дедушкин убрус с тобою?..
Остров Кыхтак, вздыбленный горным хребтом, с гущиной могучих
стволов хвои и лиственницы, был подобен огромному киту, в испуге
выбросившемуся из вод океана от преследования хищных касаток, тут же
рассыпавшихся вокруг него множеством острозубых островков и подводных
камней.
Берега острова были труднодоступны, а середина и просто
непроходима. Хаос громоздившихся гор, с прорезями диких ущелий,
чудовищные капканы из каменных обломков и гигантских деревьев,
поваленных бурями, делали огромную часть острова недоступной. Жителям
противоположных берегов оставалось единственное средство сообщения - в
объезд по морю на байдарах.
Русские после нескольких столкновений с кыхтаканцами на
северо-западной конечности острова - она называлась Карлук - вынуждены
были двинуться в обход, вдоль широкого пролива, отделявшего остров от
Большой земли - Алхаласки. После долгих поисков на юго-восточной
стороне острова они и осели в облюбованной Шелиховым просторной бухте.
Эту бухту назвали Трехсвятительской в честь утлого галиота,
возглавлявшего шелиховскую флотилию. Как-никак суденышко преодолело
две тысячи морских миль Великого океана в самой бурной и опасной его
части.
Иван Ларионович Голиков, глава фамилии, держал в руках торговлю и
винный откуп по всей Сибири. В морское предприятие он пустился по
уговорам Шелихова, отчасти потому, что завидовал славе Строгановых.
Строгановым приписывали подвиг покорения Сибири, хотя покорили они ее
не сами, а состоявший у них в найме Ермак "со товарищи". Чем же хуже
Строгановых Голиковы, в найме которых уже имеется Григорий Шелихов?
Рискуя деньгами, Иван Ларионович решил в ограждение коммерческих
интересов рискнуть и племянником: купил ему в иркутских канцеляриях
патент на капитанский чин и вырядил в море никогда не плававшего
купчика.
- Гляди за Гришкой, не обидел бы нас, не пустил бы по миру при
разделе паев, - напутствовал Иван Ларионович свежеиспеченного
капитана. - Строго держи, своевольничать не дозволяй!
- Женка?! - вытаращил глаза Голиков-племянник, увидев Наталью
Алексеевну, поднявшуюся с трапа на палубу. - Ну, ждать в море беды!
- Съезжай на берег, в избе спасен будешь! - отрезал Шелихов. - И
чтоб этого я от тебя больше не слышал, если шкурой дорожишь!..
Шелихов с первых же дней плавания убедился в бесплодности сидения
Михаила Сергеича за секстаном и картой и, подкинув ему анкерок рому в
каюту, занял место подлинного шкипера экспедиции.
Незначительность собственных навигационных знаний не смущала
Шелихова.
"Куками не рождаются, а делаются!" - думал он, вспоминая рассказы
спутников английского мореплавателя. С "кукишами", как в шутку называл
их Григорий Иванович, он встретился лет пять назад в
Петропавловске-на-Камчатке, где Кук в 1778 году спас и привел в
порядок свои потрепанные странствованием корабли только с помощью
русских.
Шелихов поручил вычисление долгот и широт прихваченному из
Охотска штурманскому ученику Митьше Бочарову, а сам решил опереться на
заветную карту тестя и опыт подобранных в партию бывалых
промышленников и матросов. Он представлял себе трудности и опасности
предстоящей экспедиции и по секрету от компанионов дал обязательство
наиболее ценным и нужным людям выделить из своей доли некоторый пай в
добавку к жалованью. Поступясь долей гадательной прибыли, мореход
таким образом обеспечил заинтересованность и поддержку в деле наиболее
надежных людей.
Среди таких выделялись старый партовщик* Константин Алексеевич
Самойлов и бывалый матрос Прохор Захарович Пьяных - участники плавания
на Алеутские острова капитанов Креницына и Левашева. Эти капитаны еще
лет за двадцать до Шелихова возглавляли русскую правительственную
экспедицию в Америку. (* Начальник промысловой партии.)
Чтобы всегда иметь под рукой и Самойлова и Пьяных, Григорий
Иванович, для успеха в науке кораблевождения, поселил их в каюте,
которую занимал с женой. И не столько Григорий Иванович, сколько
Наталья Алексеевна женской заботой и ласковостью завоевала преданность
этих людей шелиховскому делу. Во время трехмесячного плавания она их
обшивала, штопала потрепанное платье, простирывала на стоянках
рубашки, а главное - всегда во-время умела вставить участливое женское
слово, слушая рассказы людей об оставленных дома семьях - женах, детях
и внуках.
К концу плавания сердца всех удалых и буйных зверобоев собрала и
завязала в своей шали Наталья Алексеевна, на ходу пособляя каждому в
замеченных трудностях и огорчениях. И если бы теперь "капитану"
Голикову вздумалось пророчить беду из-за того, что на корабле женщина,
- быть бы ему за бортом.
На втором году пребывания на Кыхтаке, уверившись в мире и
согласии между русскими промышленниками и воинственным племенем
алеутов-коняг, Шелихов пришел к выводу, что наступило время поискать
удачи на материке Америки.
Старый, бывалый охотник-коняга Ва-шели, переселившийся в избяную
деревню, которая возникла на месте временной стоянки русских
добытчиков в Трехсвятительской гавани, завоевал доверие и дружбу
Шелихова. Ва-шели питал искреннюю приязнь к русским и отличался
способностью внятно изъясняться на полуусвоенном русском языке. Он
настолько обрусел, что перестал откликаться на свое туземное имя и
только тогда с достоинством и солидно отзывался, когда к нему
обращались как к "лусу" и "по-луски".
Но, перейдя в деревню, он не хотел перебираться в избу и упорно
оставался в своем шалаше.
- Вот она, вот Васили! - осклабился он в добродушной усмешке,
едва заслышав веселый голос "великого тойона", вползавшего на карачках
в шалаш. Шалаш был раскинут на огромных китовых ребрах - трофеях
Василия в морской охоте.
- Когда ты, Василий, по-людски жить начнешь, в избу переселишься?
Даже за малиной не полез бы в твою берлогу, кабы не дело, - кряхтел и
шутил Шелихов, пользуясь любым поводом донять алеута.
Но Василий лишь смеялся.
Алеуты быстро оценили огнестрельное оружие и бытовые преимущества
жизни русских: пуля догоняла и укладывала недосягаемого для стрелы
зверя; русские прядевые неводы извлекали из океана и рек горы рыбы, -
алеуты ее прежде ловили примитивной удой с костяным крючком, или били
острогой, или вылавливали плетенной из веток ивняка волокушей.
Китайский прессованный чай с леденцами, привезенный русскими, пришелся
алеутам необыкновенно по вкусу. Покуривая русскую махорку, можно было
спокойно обдумывать мысли, а "вотка", чудная водка - хлебнуть ее,
правда, удавалось редко и не всем - казалась напитком богов! Была еще
баня - баня "касяков", - когда попадешь в ее жаркую паровую стихию
после дня и ночи, проведенных в холодном тумане на волнах океана, все
забудешь! И русские не запрещали входить в нее, наоборот - зазывали и
уговаривали бывать в этой бане почаще. Все у "касяков" было чудно и
приманчиво, и только их жило-изба противна алеутам.
- Везде твердо - дерево, много пустоты - до потолка головой не
достанешь, а воздуху нет - не провевает... Не подходит нам ис-ба! -
отрицательно мотали они головами, отказываясь покинуть свои глубокие
зимние землянки и летние шалаши.
Шелихову никак не удавалось переселить алеутов в избы, но он и не
торопился с этим, ждал - сами убедятся в удобствах деревянных изб. А
пока без смущения заползал в их грязные, убогие норы и с завидной
легкостью и ловкостью, усвоенными в разъездах по глухим дебрям Сибири,
приспособлялся здесь к обычаям первобытных людей. Сидя на корточках и
даже не морщась от смрада и грязи туземного жилья, он часами вел с
ними разговор.
- Ну, повтори, Василий, еще раз то, что намедни рассказывал ты о
кенайской стороне, о кенайцах и о русских, кои там жили и нашли конец
своего живота, - сказал Шелихов, отведав рыбьего жиру с кислой ягодой
шикшей, этого первого угощения, которым встречали почетного гостя.
- Васили будет сказать, но слова здесь... прилипли слова, не
могут выходить, - еще раз осклабился алеут и помял себе пальцами
горло.
- А-а, - понимающе отозвался Шелихов, - прилипли, говоришь? Ну,
так на, возьми, опрокинь и выпусти слова! - Григорий Иванович вытащил
из-за пазухи штоф, налил объемистую раковину-чашку и протянул ее
алеуту.
После повторного прополаскивания горла водкой Ва-шели без труда
стал находить русские слова. Он рассказывал о сильном племени
индейцев-тлинкитов. Тлинкиты появились на берегах океана в давние
времена, придя откуда-то из глубины материка. Они осели на выбежавшей
в море земле Кенайского полуострова, а коняг согнали в море, на остров
Кыхтак.
- Отец моего отца рассказывал нам о кровавых войнах с кенайцами,
но вот уже сколько лет назад море легло между нами и смыло кровь и
вражду... В Кенайской земле много черного камня, камень этот горит в
огне и становится желтым, как солнце в зимний день. Только солнце, ты
знаешь, зимой не греет, а черный камень дает тепло...
- Уголь, земляной уголь?! Ты не врешь, Василий?! - воскликнул
Григорий Иванович, не выдержав роли бесстрастного собеседника.
Шелихова давно пленяла мысль о приспособлении угля - земляного
топлива - к рудоплавлению. Он еще на Камчатке слышал от спутников
морехода Кука, будто добротные железные и чугунные части в оснастке
кораблей выплавлены именно на земляном угле, они так называли эту
штуку - coal.* Шелихов не знал, верить или не верить "мошенникам"
англичанам, пока не доведался, что до этого дошли и в России - на
Урале и в Колывани, на Алтае. (* Уголь (англ).)
- А золото, золотишко у них есть? - нетерпеливо спросил Шелихов,
весь подавшись к Ва-шели.
- Золото? Какое оно, зо-ло-то? - осторожно переспросил алеут. -
Его пьют, едят?.. Оно греет?
- Э-эх... моржовая голова! Не понимаешь? - досадливо поморщился
Григорий Иванович. - Золото... желтое, сверкающее, как солнце зимой...
- Не греет?! - пренебрежительно протянул алеут, но тут же, чтоб
не умалить своих знаний о богатстве Кенайской земли, добавил: -
Есть... есть и такое - желтое и холодное...
Василий вспомнил блестящие колючие куски самородной меди. Их
кенайцы давали кыхтаканцам в обмен на китовый жир, а кыхтаканцы, не
владея, как и кенайцы, искусством обработки металлов, дарили эти
медные кусочки женщинам на украшение.
Захваченный мыслью о скрытом в недрах Кенайской земли богатстве
на уже близком - рукой подать - материке Америке, Григорий Шелихов
загорелся желанием как можно скорее сделать разведку и поведал об этом
своему надежному советчику, старому партовщику Самойлову. Самойлов
выслушал Шелихова и многозначительно оказал:
- Не присоветую, Григорий Иваныч, золота искать, а паче того
копать. Золотом, если найдешь его, человека в людях убьешь. Золото
лихорадит человека, и рука за нож хватается. Золото ты найдешь - тебя,
первого добытчика, и убьют...
Увидев недоумение и задорно поднятый кулак Шелихова, Самойлов
пояснил:
- Беспременно убьют. За что? За то, что пай твой и купцов,
компанионов твоих, нестерпимо велик покажется. Так уж повелось среди
златоискателей... А на кой ляд тебе ради компанионов со смертью в
пятнашки играть! Земляной уголь - это я понимаю: хочешь руду плавить,
корабли крепкие строить, торговать железом будешь. Прибыток с торговли
- не то, что фартовое золото, под смерть не подведет...
При разговоре присутствовала и Наталья Алексеевна. Она, вопреки
принятому обыкновению не возражать мужу при посторонних, тоже
решительно восстала против его золотоискательских намерений.
- Хватит с нас пушнины, и та кровью обрызгана, - сказала она. -
Не пущу тебя в Америку золото искать, Гришата. И земляного угля тебе
не надо! Леса вокруг непроходимые, неистребимые, а тебе на каменье
чугун плавить занадобилось... Подумал бы лучше, Гришанька, не пора ли
из этой проклятущей земли домой подобру-здорову возвращаться? У людей
от оскомы щеки запали... Да, да, не пущу, вот тебе и весь сказ!..
Григорий Иванович долго еще обдумывал их доводы, а обдумав,
охладел к поманившему его огоньку "фартового" золота. "Восемь десятых
моей удачи оторвут Голиковы и Лебедев, а труды да кровь и впрямь
окажутся полностью на мне да на людях моих... Не стоит в самом деле с
золотишком путаться! А вот мужика, пахаря да добытчика, с
купцом-промышленником допустить сюда мочно", - утвердился наконец в
своем решении Григорий Шелихов.
- Ладно! - сказал он жене и Самойлову, возвращаясь как-то с
берега от больших многолючных байдар, которые подготовлял к плаванию
на материк. - Отговорили! Золота искать не буду, а на материк все же
сплаваю... Я не Кук, про меня не скажут: "Чего ж ты, до Большой земли
дошел, а на землю не сошел?" Сойду, огляжу и город заложу, пусть
такой-разэтакий Славороссийск в Новом Свете красуется! Время придет,
люди спросят: "Кто город срубил?", а века ответят: "Григорий Иванов
Шелихов со товарищи!"
- Ни слова всуперечь! - сурово предупредил Шелихов возражения
Самойлова и жены. - А ты, Константин Лексеич, отпустишь со мной
фальконетишко самый дрянный да снарядов с десяток... Ей за нас и
страха не будет! - кивнул он в сторону жены.
Наталья Алексеевна и Самойлов в этот раз не возражали, поняли,
что решение упрямого "шкипера" окончательное.
Через несколько дней Шелихов на шести больших байдарах - в каждую