Страница:
Голландия и Турция - российские неприятели, они могут переменить и
флаги; а потому и должны вы всех иностранцев опасаться и быть во
всяком случае осторожными, наставления храня".
В конце письма Григорий Иванович давал указание:
"Грамоте, пению и арихметике учить более мальчиков старайтесь,
чтоб со временем были из них мореходы и добрые матросы; также
мастерствам разным учить их надобно, особливо плотничеству. Книг
учебных горных, морских и прочих множество к вам пришлю. Кто учится
хорошо, тем гостинца пришлю на судне. Затем всем добрым молодцам
объяви мое доброжелательство и поклоны..."
Но Шелихов, составляя черновик этого письма, и не подозревал, на
каком тонком волоске висела его собственная судьба, если судить по
негодующей записи в "Дневнике" Храповицкого, сделанной примерно в это
же время:
"Читал донесение Биллингса и описание варварства Шелихова на
американских островах, очевидцем коего был некто из его же, Шелихова,
команды фельдшер Бритюков. Особо отмечено, как все старались за
Шелихова, чтобы доставить ему монополию. Он всех закупил, и если будет
таким же образом продолжать свои открытия, то привезут его скованным".
Покончив с почтой, Шелихов спустился вниз на семейную половину.
Здесь с некоторых пор часто стал появляться присланный в Иркутск не то
в ссылку, не то к папаше в гости сын совестного судьи молодой дворянин
Николай Петрович Резанов.
Молодой человек держался в Иркутске скромно и замкнуто, ни с кем
не знакомился, нигде не бывал и в доме Шелиховых появился случайно,
перехватив лошадей, понесших на крутом спуске к Ангаре кибитку, в
которой находились Наталья Алексеевна со старшей дочерью.
Самоотверженный поступок молодого человека вызвал горячую
благодарность Шелиховых, завязалось знакомство, и Резанов стал бывать
в их доме. Гостеприимство Натальи Алексеевны, обаятельная внешность и
свежая непосредственность ее дочери, равно как и слава имени
купца-морехода, способствовали завязке романа.
Иркутские жители всеми обстоятельствами жизни были приучены не
проявлять любопытства к прошлому появляющихся в городе столичных
людей. Представленный главе дома по его возвращении из Петербурга,
молодой Резанов, уловив в рассказах Григория Ивановича отрицательное
отношение к порядкам и людям столицы, счел за лучшее не таиться.
Удачно изображая действующих лиц, с их манерой столичного разговора,
он поведал за ужином в тесном кругу семьи Шелихова о приведшем его в
Иркутск "возмездии". Возмездие он получил за вольный образ мыслей,
проявленный по возвращении в Петербург из "содома Парижского бунта",
как уже называли в столичных сферах события, предшествовавшие
французской "конституанте" 1789 года.
Неуместное восхищение молодого человека остроумием парижской
черни, окрестившей супругу короля Людовика XVI Марию-Антуанетту
уличным прозвищем "мадам Дефицит", навело высоких людей петербургского
общества на мысль о нежелательности пребывания Резанова в столице.
- В столичной жизни, вьюноша, у вас дефицит объявился, -
многозначительно просипел начальник якобы упраздненной Тайной
розыскных дел канцелярии Степан Иванович Шешковский, разглядывая
вызванного к себе молодого человека. - Прор-реха, по-русски сказать! -
угрожающе гаркнул он, не замечая того испуга в лице Резанова, который
обычно овладевал людьми, когда они попадали в эту канцелярию. -
Отправитесь в Иркутск впредь до восполнения дефицита...
- Помилуйте, за что же...
- Если бы я не помиловал, - на Камчатку, а не в Иркутск сослал
бы... А касаемо "за что" - вам лучше знать и будет время обдумать...
Ступайте!..
- ...В бумаге, направляющей меня под надзор папаши и губернатора
иркутского, сказано и того проще, - улыбнулся Резанов и, сделав паузу
для усиления эффекта, проскандировал: - "За растрату казначеем, в моем
ведении состоявшим, эстольких рублей и копеек..." Но я не ропщу на
судьбу, мой дефицит покрыт с избытком, - бросил он красноречивый
взгляд в сторону Анюты Шелиховой, вставая, чтобы поблагодарить хозяев
и откланяться.
Заметив краску смущения, залившую лицо Аннушки при этих
незначительных и, казалось бы, не относящихся к ней словах Резанова,
Шелихов пришел в дурное настроение, объяснить которое и сам не мог.
- К чему эти заведения, дворянские затеи, - фыркнул Григорий
Иванович после ухода гостя на украсившие гостиную комнату клавикорды.
Он ревниво приглядывался к жене. В домашней суматохе и в каком-то
праздничном настроении глаза Натальи Алексеевны мерцали так же молодо
и призывно, как и десять лет тому назад.
- Уж не прикажешь ли... матрозкой весь век провести? - задорно
возразила она. - Мол, не полагается купеческой жене и на клавикордах
играть? А я вот буду!.. Одним пальцем, а буду бренчать... "Заходи-ка,
мой хороший, заходи ко мне, пригожий, вечер долгий коротать", -
пропела она густым бархатным голосом. - С тобою до сих пор токмо что
на тунгусском барабане стучать, выучилась... Ну, ну, не охмуривайся, -
ласково остановила она готовящуюся вспышку мужа. - Неужто сам не
видишь, дочка... Аннушка в невестах ходит. Ко мне, что ли, в дом
Николай Петрович повадился?.. Эх ты, простофиля, слепая старинушка, и
как это ты Кыхтак-остров еще не проглядел?..
Жена открыла глаза Григорию Ивановичу на готовящееся в доме
событие. Падчерица Аннушка давно стала его любимицей. Постоянными
расспросами об Америке и наивным девичьим восхищением перед чудесами
неведомой земли она купила сердце отчима, к тому же Аннушка была живым
портретом матери в молодости. Посматривая на падчерицу, он и любовался
ею, и грустил о невозвратном прошлом, в котором столь много ему дала
любовь с Натальей Алексеевной.
Известие о Николае Петровиче Григорий Иванович принял с
предубеждением, но с выводами не спешил, надо присмотреться к молодому
человеку. Все чаще снисходя до участия в веселом времяпрепровождении
семейной половины дома, он вскоре убедился, что Наталья Алексеевна и
на этот раз права в своей линии.
Николай Резанов прочно овладел сердцем любимицы Шелихова. Жених
привил простодушной купеческой девушке любовь к чтению и, ласково, но
упорно заговаривая с Аннушкой на французском языке, заставил ее
взяться за его изучение. Это понравилось мореходу, он не имел
купеческого предубеждения к светскости и образованию, наоборот -
сожалел, что такими качествами не обладают ни он сам, ни жена, и
охотно усваивал крупицы их, подхваченные у "благородного сословия".
С одним не мог примириться Шелихов - с легкомысленным, как
казалось ему, и даже насмешливым отношением Николая Петровича к
открытию, заполнившему жизнь морехода. По склонности Резанова к
парадоксальным мнениям выходило, что мореход намеревается величие
России и собственное благосостояние построить на неверной опоре - на
котиковых и бобровых шкурах.
- Когда-нибудь, лет этак через сто, а может быть и больше,
Григорий Иванович, поверьте слову русского дворянина, который кое-что
видел и на собственном опыте испытал, - отшучивался Резанов от попыток
Шелихова привлечь его к своему делу, - в России появятся люди, кои
смогут понять, поддержать и даже, кто знает, осуществить ваши
намерения. Господин Гийом Рейналь, - я имел честь встречаться с ним в
Париже и Санкт-Петербурге, - подарил мне свои труды "Историю
философическую и политическую обзаведений и коммерции европейцев в
обеих Индиях..." Благодарю покорно, я не прельщаюсь принять участие в
таких делах с русской стороны!
- Мало ли какие враки господа сочинители печатают, - без смущения
отверг Шелихов ссылку на Рейналя. Он не имел и представления о том,
какое бессмертное обличение чудовищных преступлений европейских купцов
и промышленников оставил потомству аббат Рейналь. В одном из салонов
столицы он не постеснялся сказать людям, неумеренно превозносившим
благодеяния императрицы Екатерины: "Не принимайте слова за
действительность".
Однако вскоре чтением и переводом a livre ouvert* того же Рейналя
Резанов завоевал расположение морехода, хотя и убедился при этом, что
слушатель его лучше усваивает и запоминает устройство колоний, чем
страстные филиппики автора против рабства и жестокости колонизаторов.
(* Перевод без подготовки, с листа (франц).)
Весной Аннушка Гуляева стала мадам Аннет Резановой. Во избежание
лишних толков о том, что он сбывает падчерицу за кого попало, за
ссыльного "фармазона", каким Николай Петрович Резанов успел прослыть в
Иркутске, мореход и Наталья Алексеевна постарались принять меры против
широкого оглашения события. Свадьба состоялась дома, обычной на
купеческих свадьбах гулянки не было, но все знали, что венчание
совершал соборный протоиерей отец Павел Афанасиев и на торжестве
самолично присутствовал генерал-губернатор Пиль.
- Только варнак Гришка и мог такое неприличие сочинить, -
возмущались иркутские обыватели, - допустил на свадьбу всех
краснорожих американцев, коих наукам дома обучает... И как его
превосходительство стерпел такое поношение!..
Не теряя надежды привлечь зятя к своим предприятиям, Шелихов
настоял, чтобы молодая чета после свадьбы жила в его доме. За это он
обещал выхлопотать Николаю Петровичу возвращение в Петербург. Дом
Шелиховых давно уже стал местом встреч и сборищ передовых людей
Иркутска, как и мореходов и наезжающих промышленников и купцов из
России и далеких углов Сибири. Зять с молодой женой и Наталья
Алексеевна сумели внести в атмосферу дома веселие и непринужденность
молодости, радушие и широкое сибирское хлебосольство, надолго
оставлявшие воспоминания у посетителей этих "масонских сборищ" - так
окрестили их завистливые иркутские языки.
- Любо-дорого поглядеть, как Шелиховы открыто на людях живут, -
шипели жены и дочери иркутских толстосумов, изнывавшие в клетках
угрюмых домов своих мужей или родителей. - Потому деньги и удача к
нему идут, что он от людей не бегает.
- Молчите, дуры! Гришка ногами уже немощен и оструплен...
Поглядим, чем кончит...
В конце 1790 года, зимой, в жарко натопленную комнату Шелихова в
мезонине, которую мореход называл "каютой", не предварив стуком,
ворвался прямо с улицы в волчьей дохе и бобровой малице зять, Николай
Петрович.
- В Иркутск Александр Николаевич Радищев прибыл!.. Я, как увидел
его, подскочил, спрашиваю, какими судьбами, а он стихами:
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду...
- Радищев? В Илимск, говорите, едет?.. Да что же это на самом
деле такое! - растерянно отозвался мореход. Он видел в Радищеве, как в
бывшем управляющем петербургской таможни, человека в высшей мере
полезного. "Все законы и правила об охране торговли знает и в военном
деле разбирается, - вспоминал Шелихов дворянина Радищева уже как
командира петербургского ополчения на Царицыном лугу. - А много ли
времени прошло, - подумал он, - и защитник отечества врагом отечества
оказался. Что же это такое?.."
- Спрашиваю: "Где остановиться изволили?" - "В трактире у
Семиволосых, продувного мужика", - отвечает. Говорю: "Переезжайте в
наш дом... к Шелиховым". А он усмехается: "Не перееду, говорит, но
видеть этого человека - вас, Григорий Иванович,- беспременно
должен..." Помахал рукой и пошел вниз на Банную, в заведение
Семиволосых, а я к вам кинулся...
"Государственный злодей" Александр Николаевич Радищев прибыл в
Иркутск раскованным, но между двух фельдъегерей, сидевших по бокам.
Явился к генерал-губернатору Пилю с письмом Воронцова, которому Пиль
считал себя обязанным знакомством и содействием в устроении каких-то
личных дел. Радищев попросил разрешения пробыть в Иркутске некоторое
время для сбора сведений по поручению Воронцова о Кяхтинской торговле.
- Отчего же, милости просим, - охотно согласился Пиль и с
солдатской прямотой добавил: - Прошу только воздержаться от надомных
посещений, при вас два этаких цербера состоят. А чтоб свободным быть,
заезжайте в трактир Семиволосых, дайте церберам десять рублей на
водку. Пока они их пропьют и вытрезвятся, вы гуляйте себе на здоровье,
где пожелаете... Я пошлю пристава в трактир сказать, чтоб егерей, при
вас состоящих, поили-кормили - от стола до кровати дойти... Не
поставьте в вину, что по занятости своей визита отдать не смогу! -
придерживаясь светского тона, заключил беседу находчивый старик Пиль.
Позже, по приезде в Илимск, Радищев выслал Воронцову свой
экономический трактат - "Письмо о китайском торге", в котором
суммировал сведения, извлеченные из архивов губернского правления, а
также бесед с жителями Иркутска, извозчиками и купцами, занятыми
торговлею в Кяхте.
"Пресечение торга в Кяхте с китайцами не есть столь важная для
государства потеря... Если истинно вообще, что внешняя торговля не
есть корень благосостояния государства, то сие истинно в отношении
Сибири и торгу с китайцами.
...Основание всего торгу с китайцами есть мягкая рухлядь, большей
частью из Охотска, заморского лова.
...В Иркутске остановка Китайского торга тем была чувствительнее,
что великий капитал лежал в запасенном товаре, по уверениям некоторых,
от 4 до 5 миллионов рублей.
...Не столько естественным, но местоположением политическим
Иркутск может равняться с лучшими российскими торговыми городами и
превосходит многие".
Выписывая строки о "мягкой рухляди заморского лова" и миллионных
запасах ее в Иркутске, Радищев вспоминал лицо Шелихова и неоднократные
беседы с ним, состоявшиеся после первого, не совсем выгодного для
Шелихова знакомства.
Автор "Путешествия из Петербурга в Москву" поставил себе за
правило знакомиться с людьми в наиболее естественной и обычной для них
обстановке.
Держась данного Пилю обещания избегать надомных посещений,
Радищев решил познакомиться с Шелиховым в конторе компании. Разыскав
дом Шелиховых и склады, он полюбовался экзотической вывеской
предприятия и с усмешкой перешагнул через высокий порог амбара, из
глубины которого долетал громовый голос, принадлежавший, несомненно,
хозяину.
В заднем конце, под высоко прорубленным окном-щелью, мореход
сортировал и отбирал пушнину на возобновляемую с масляной недели
следующего года ярмарку в Кяхте. Драгоценные бобровые и котиковые
шкуры, пролежавшие в амбаре почти четыре года, несмотря на меры
предосторожности, оказались в значительной части траченными молью,
слежались и были разрушены примитивным способом обработки - сушкой на
огне.
- На огне сушили, в огонь и кинуть придется! Деньги жечь
заставляют, чтоб их оспа язвила, чтоб их... - рыкал мореход, приходя
во все большее раздражение от подносимых рабочими новых тюков порченых
шкур, и, неожиданно для самого себя, давая выход хозяйскому гневу, дал
первому попавшемуся под руку работному такого тумака, что тот вместе с
ворохом мехов покатился по полу.
"Первородный грех человечества - насилие сильных над слабыми", -
подумал Радищев, почти теряя желание знакомиться с открывателем
Америки, но преодолел вспыхнувшее отвращение и проговорил наружно
спокойно:
- Хочу видеть и познакомиться с достославным соотечественником и
негоциантом господином Шелиховым, но... помешал, кажется... Радищев! -
назвал себя вошедший.
- Милости прошу в дом пожаловать, я и есть такой... Григорий
Иванов Шелихов... Ничему не помешали!.. Давно ждал случая... Твержу
олухам, не подворачивайся под руку, ежели виноват... В торговом деле,
знаете ли... а тут, гляжу, товара не на одну сотню тысяч изведено...
- О тяжести руки вашей свидетельствовать могу, но за порчу товара
хозяина нерадивого бить надобно, - строго перебил Радищев оправдания
морехода. - Впрочем, оставим это... Я пришел расспросить о дальнейших
намерениях ваших в Америке и по берегам северных морей. Кое-что я о
них знаю... По поручению графа Воронцова ознакомился с вашей "Запиской
странствования в Восточном море", прошениями и рапортом генерала
Якобия и дал положительное о них, одобренное графом, заключение для
доклада государыне. Признаюсь, хотел и сам к вам присоединиться, была
одна мысль, примером Вашингтона и Костюшки вдохновленная, но война со
шведами и собственная беда отвлекли внимание... Присядем, если
временем располагаете! - Радищев оглянулся вокруг и опустился на
ближайший тюк с мехами. - И вы расскажете, как подвигнулись на пути
своем...
Не замечая насмешливых взглядов работных - "наскочила, дескать,
коса на камень", - Шелихов продолжал стоять. Он забыл, что до сих пор
скрывал ото всех правду о своей поездке, и начал рассказывать о
понесенном в Петербурге поражении.
- За все, что претерпели мы, и за все, что терпеть готовы,
получил вот этакую... - мореход пренебрежительно потряс подвешенной на
шею медалью с портретом самодержицы.
- Вы медаль получили, а спутники ваши, первооткрыватели, чем их
подвиг отмечен? - спросил Радищев.
- Я им награждение некое от компанионов высудил, а в
Петербурге... - Шелихов сложил из пяти пальцев выразительный шиш и
помахал им перед носом собеседника.
- И вправду немного, - усмешливо расценил Радищев этот
красноречивый символ награды. Но тут же лицо провидца великого
будущего русского народа утратило свое смягченное выражение, когда он
услышал от Шелихова хвастливое утверждение о внимании, оказанном его
открытию полковником Бентамом, представителем просвещенных
гудзонбайских английских и бостонских купцов.
- Петербург в десяти артиллерийских служителях мне отказал, а
Бентам предложил батальон солдат да и судно с пушками коммерцию
развивать, кое-что и еще... Да то пустое, нам, как мы завсегда за
отечество стоим, это не подходит! - проговорил мореход, по-видимому не
склонный распространяться насчет своего отрицательного отношения к
союзу с полковником Бентамом и недавно родившейся "страной
процветания" - штатами Американской республики.
- Волчьи зубы из-под бараньего лба видны у вашего Бентама, -
сказал Радищев. - Остерегитесь, друг мой, не впадите в пагубное
заблуждение! - Сосредоточившись, Радищев продолжал развивать,
по-видимому, давно выношенные мысли. - Остерегитесь следовать пагубною
тропою. Европейцы, опустошив Америку, утучнив нивы ее кровью природных
жителей, завершили истребление туземцев новою корыстью. Заклав
индейцев, злобствующие европейцы, проповедники миролюбия во имя бога
истины, учителя кротости и человеколюбия, к яростным убийствам
завоевателей присоединяют такие хладнокровные убийства, как
порабощение невольников куплею. Сии-то несчастные жертвы знойных
берегов Нигера и Сенегала под тяжким жезлом благоустройства вздирают
обильные нивы Америки, трудов их гнушающейся.
- Это вы напрасно, господин... На нас тоже крест есть, разве я о
невольниках думаю, - пытался мореход остановить Радищева. Горящие
взоры работных, с которыми те слушали речь необычного посетителя
кладовой, встревожили морехода.
- И мы страну такого опустошения назовем блаженною?! - видя перед
собою бессчетную толпу слушателей, в каком-то самозабвении продолжал
Радищев. - Где сто гордых граждан утопают в роскоши и тысячи не имеют
надежного пропитания, ни собственного от зноя и холода укрытия?!
Пусть лучше опустеет такая страна! Пусть терние и волчец,
простирая корень свой глубоко, истребит все богатства и драгоценные
произведения Америки! Бойтесь, чтобы не сказали о вас: "Перемени имя,
повесть о тебе вещает".
До Шелихова не дошел смысл выпада Радищева против англичан и их
бостонских и виргинских сородичей, но внутренний голос совести,
здравый смысл и предубеждение морехода к союзу с соперниками в
промысле и торговле - все это исключало необходимость возражать
Радищеву. Окружавшие Шелихова и Радищева работные уловили, о чем шел
разговор, и Шелихов сказал:
- Это истина-с, так и я понимаю... Поэтому я и от солдат
Бентамовых, как и от товарищества, начисто отказался, а судно... судно
взял, счеты с ним были... После афронта и всякого безобразия, коего
натерпелся я в столице, - с горечью вдруг выговорил Шелихов, -
придется и от Славорос... Америки отказаться! Я теперь на Ледовитое
море гляжу, нацелился там дело завести и проход от Архангельска на
Колыму через льды сыскать, дерзания ермацких детей и Михаила
Васильевича Ломоносова выполнить, - щегольнул Шелихов знакомством с
трудами Ломоносова, о которых знал понаслышке от Селивонова. А заметив
пытливый взгляд Радищева, рассказал о своем замысле связать Сибирь с
Европой кратчайшей дорогой через Таймыр - Вайгач - Печорское, Белое и
Баренцево моря.
Идея Северного морского пути заинтересовала Радищева больше, чем
американские промыслы и торговля, но он сомневался, можно ли найти для
такого подвига подходящих людей и суда.
- Что вы! - воскликнул Шелихов. - Сибирь народом полным-полна!
Ермацких детишек по тайге и рекам у нас без счету бродит, дела ищут, и
суда на такое дело имеем испытанные - кочи!.. На них еще Семейка
Дежнев из Колымы на Анадырь прошел мимо Страшного носа.* Только на то
благословения спрашивать не надо в Петербурге - льдом задавит!.. (*
Так в старину называли Чукотский полуостров.)
Искренняя неприязнь Шелихова к Петербургу примирила Радищева с
теми неприятными наблюдениями, которые он было вынес из
непосредственного знакомства с открывателем Америки и его
деятельностью в России.
"Сколь много полезен может быть такой человек отечеству, если
взять его в руки и направить по истинному, доброму пути", - размышлял
вечером в горнице заезжего двора Семиволосых Радищев, перебирая в
памяти иркутские знакомства и готовясь при скудном свете сальной свечи
занести свои мысли в дневник.
Достоверным отражением настроений и размышлений Радищева были
письма его к графу Александру Воронцову. Автор "Путешествия" и оды
"Вольность" - образцов, которым следовал сам Пушкин, - вынужден был
писать свои письма в большинстве случаев по-французски, так как
Воронцов не любил и плохо знал русский язык.
"Панглосс, - таким философическим рассуждением начиналось одно из
писем Радищева, - говорил, что мы живем в лучшем из возможных миров.
Это потому, что этот простак философ отделался от виселицы ссылкой на
галеры. Я размышлял о превратностях мира сего... Бодрость, терпение!"
Размышляя о собственной участи и будущей судьбе, Александр
Николаевич Радищев при отвращении ко всему тому, что под внешним
блеском проступало как насилие и жестокость, сохранил доброжелательное
отношение к людям и делам, наполнявшим их жизнь.
В последующих своих письмах он не раз возвращался к запомнившейся
ему могучей фигуре купца-морехода.
"Я завязал здесь знакомство с неким Шелиховым... он каждую весну
ездит в Охотск встречать свои корабли, возвращающиеся из Америки.
...в компании с полковником Бентамом он построил и вооружил
корабль для торговли с Америкой, но (корабль) сел на мель, и Шелихов
принял на свое содержание капитана-англичанина..."
Зная об интересе Воронцова к начинанию Шелихова, полезному и
значительному для России, Радищев стремился вселить сиятельному
адресату мысль о необходимости поддержать морехода и тем дать
соответственное направление его колонизационным замыслам, к которым
Радищев относился с предубеждением и осторожностью.
"...и то, что имеет спрос в Китае, добывается на Алеутских
островах и других... Вы не ошибетесь, ибо этот царек Шелихов не зря
просил солдат. Мне говорили, и это вполне правдоподобно, что полковник
Бентам давал ему 100 человек из своего батальона для завершения
завоевания... хищнической торговли, которая в зародыше заглушает в
человеческом сердце сострадание".
Горячая и глубокая душа Радищева жаждала подвига более трудного и
значительного, чем открытие доселе неведомой части Америки. В памяти
великого революционера Шелихов сохранился как носитель смелой мысли об
открытии более важного для России Северного морского пути.
В то время подвиг Дежнева, похороненный в сундуках якутского и
тобольского приказов, был мало кому известен, ничего не знал о нем и
Радищев. Замыслы Шелихова представлялись Радищеву первым почином на
этом пути и восхищали уверенностью в силе русских людей осуществить
грандиозное предприятие.
"...Ему, - имея в виду Шелихова, писал Воронцову изгнанник, -
привиделись еще потомки сподвижников Ермака, чтобы искать и открыть
проход через почитаемые непроходимыми льды Северного океана и тем
непосредственно связать Сибирь с Европой... Легкая (через Карское море
- Вайгач), короткая и прямая дорога в эти края... Я вызвался бы
охотником найти этот проход, несмотря на все опасности, связанные с
такого рода предприятием...
Ваш сердцем и душой А. Радищев"
Радищеву не суждено было принять участие в этом предприятии. Он
выехал в конечный пункт ссылки - в затерянный на хмурых бесплодных
сопках Илимский острожец, и связь с Шелиховым порвалась. Несомненное
влияние, которое приобрел и оказывал на морехода непреклонный дух
революционера-борца, уже не могло иметь должной силы и действенного
значения.
Рассказывая жене о посещении Александра Николаевича, Шелихов
сконфуженно жаловался:
- И надо было, чтобы на этот момент подвернулся мне под руку
охломон какой-то с кучей гнилой пушнины!.. Хватил я его по загривку и
флаги; а потому и должны вы всех иностранцев опасаться и быть во
всяком случае осторожными, наставления храня".
В конце письма Григорий Иванович давал указание:
"Грамоте, пению и арихметике учить более мальчиков старайтесь,
чтоб со временем были из них мореходы и добрые матросы; также
мастерствам разным учить их надобно, особливо плотничеству. Книг
учебных горных, морских и прочих множество к вам пришлю. Кто учится
хорошо, тем гостинца пришлю на судне. Затем всем добрым молодцам
объяви мое доброжелательство и поклоны..."
Но Шелихов, составляя черновик этого письма, и не подозревал, на
каком тонком волоске висела его собственная судьба, если судить по
негодующей записи в "Дневнике" Храповицкого, сделанной примерно в это
же время:
"Читал донесение Биллингса и описание варварства Шелихова на
американских островах, очевидцем коего был некто из его же, Шелихова,
команды фельдшер Бритюков. Особо отмечено, как все старались за
Шелихова, чтобы доставить ему монополию. Он всех закупил, и если будет
таким же образом продолжать свои открытия, то привезут его скованным".
Покончив с почтой, Шелихов спустился вниз на семейную половину.
Здесь с некоторых пор часто стал появляться присланный в Иркутск не то
в ссылку, не то к папаше в гости сын совестного судьи молодой дворянин
Николай Петрович Резанов.
Молодой человек держался в Иркутске скромно и замкнуто, ни с кем
не знакомился, нигде не бывал и в доме Шелиховых появился случайно,
перехватив лошадей, понесших на крутом спуске к Ангаре кибитку, в
которой находились Наталья Алексеевна со старшей дочерью.
Самоотверженный поступок молодого человека вызвал горячую
благодарность Шелиховых, завязалось знакомство, и Резанов стал бывать
в их доме. Гостеприимство Натальи Алексеевны, обаятельная внешность и
свежая непосредственность ее дочери, равно как и слава имени
купца-морехода, способствовали завязке романа.
Иркутские жители всеми обстоятельствами жизни были приучены не
проявлять любопытства к прошлому появляющихся в городе столичных
людей. Представленный главе дома по его возвращении из Петербурга,
молодой Резанов, уловив в рассказах Григория Ивановича отрицательное
отношение к порядкам и людям столицы, счел за лучшее не таиться.
Удачно изображая действующих лиц, с их манерой столичного разговора,
он поведал за ужином в тесном кругу семьи Шелихова о приведшем его в
Иркутск "возмездии". Возмездие он получил за вольный образ мыслей,
проявленный по возвращении в Петербург из "содома Парижского бунта",
как уже называли в столичных сферах события, предшествовавшие
французской "конституанте" 1789 года.
Неуместное восхищение молодого человека остроумием парижской
черни, окрестившей супругу короля Людовика XVI Марию-Антуанетту
уличным прозвищем "мадам Дефицит", навело высоких людей петербургского
общества на мысль о нежелательности пребывания Резанова в столице.
- В столичной жизни, вьюноша, у вас дефицит объявился, -
многозначительно просипел начальник якобы упраздненной Тайной
розыскных дел канцелярии Степан Иванович Шешковский, разглядывая
вызванного к себе молодого человека. - Прор-реха, по-русски сказать! -
угрожающе гаркнул он, не замечая того испуга в лице Резанова, который
обычно овладевал людьми, когда они попадали в эту канцелярию. -
Отправитесь в Иркутск впредь до восполнения дефицита...
- Помилуйте, за что же...
- Если бы я не помиловал, - на Камчатку, а не в Иркутск сослал
бы... А касаемо "за что" - вам лучше знать и будет время обдумать...
Ступайте!..
- ...В бумаге, направляющей меня под надзор папаши и губернатора
иркутского, сказано и того проще, - улыбнулся Резанов и, сделав паузу
для усиления эффекта, проскандировал: - "За растрату казначеем, в моем
ведении состоявшим, эстольких рублей и копеек..." Но я не ропщу на
судьбу, мой дефицит покрыт с избытком, - бросил он красноречивый
взгляд в сторону Анюты Шелиховой, вставая, чтобы поблагодарить хозяев
и откланяться.
Заметив краску смущения, залившую лицо Аннушки при этих
незначительных и, казалось бы, не относящихся к ней словах Резанова,
Шелихов пришел в дурное настроение, объяснить которое и сам не мог.
- К чему эти заведения, дворянские затеи, - фыркнул Григорий
Иванович после ухода гостя на украсившие гостиную комнату клавикорды.
Он ревниво приглядывался к жене. В домашней суматохе и в каком-то
праздничном настроении глаза Натальи Алексеевны мерцали так же молодо
и призывно, как и десять лет тому назад.
- Уж не прикажешь ли... матрозкой весь век провести? - задорно
возразила она. - Мол, не полагается купеческой жене и на клавикордах
играть? А я вот буду!.. Одним пальцем, а буду бренчать... "Заходи-ка,
мой хороший, заходи ко мне, пригожий, вечер долгий коротать", -
пропела она густым бархатным голосом. - С тобою до сих пор токмо что
на тунгусском барабане стучать, выучилась... Ну, ну, не охмуривайся, -
ласково остановила она готовящуюся вспышку мужа. - Неужто сам не
видишь, дочка... Аннушка в невестах ходит. Ко мне, что ли, в дом
Николай Петрович повадился?.. Эх ты, простофиля, слепая старинушка, и
как это ты Кыхтак-остров еще не проглядел?..
Жена открыла глаза Григорию Ивановичу на готовящееся в доме
событие. Падчерица Аннушка давно стала его любимицей. Постоянными
расспросами об Америке и наивным девичьим восхищением перед чудесами
неведомой земли она купила сердце отчима, к тому же Аннушка была живым
портретом матери в молодости. Посматривая на падчерицу, он и любовался
ею, и грустил о невозвратном прошлом, в котором столь много ему дала
любовь с Натальей Алексеевной.
Известие о Николае Петровиче Григорий Иванович принял с
предубеждением, но с выводами не спешил, надо присмотреться к молодому
человеку. Все чаще снисходя до участия в веселом времяпрепровождении
семейной половины дома, он вскоре убедился, что Наталья Алексеевна и
на этот раз права в своей линии.
Николай Резанов прочно овладел сердцем любимицы Шелихова. Жених
привил простодушной купеческой девушке любовь к чтению и, ласково, но
упорно заговаривая с Аннушкой на французском языке, заставил ее
взяться за его изучение. Это понравилось мореходу, он не имел
купеческого предубеждения к светскости и образованию, наоборот -
сожалел, что такими качествами не обладают ни он сам, ни жена, и
охотно усваивал крупицы их, подхваченные у "благородного сословия".
С одним не мог примириться Шелихов - с легкомысленным, как
казалось ему, и даже насмешливым отношением Николая Петровича к
открытию, заполнившему жизнь морехода. По склонности Резанова к
парадоксальным мнениям выходило, что мореход намеревается величие
России и собственное благосостояние построить на неверной опоре - на
котиковых и бобровых шкурах.
- Когда-нибудь, лет этак через сто, а может быть и больше,
Григорий Иванович, поверьте слову русского дворянина, который кое-что
видел и на собственном опыте испытал, - отшучивался Резанов от попыток
Шелихова привлечь его к своему делу, - в России появятся люди, кои
смогут понять, поддержать и даже, кто знает, осуществить ваши
намерения. Господин Гийом Рейналь, - я имел честь встречаться с ним в
Париже и Санкт-Петербурге, - подарил мне свои труды "Историю
философическую и политическую обзаведений и коммерции европейцев в
обеих Индиях..." Благодарю покорно, я не прельщаюсь принять участие в
таких делах с русской стороны!
- Мало ли какие враки господа сочинители печатают, - без смущения
отверг Шелихов ссылку на Рейналя. Он не имел и представления о том,
какое бессмертное обличение чудовищных преступлений европейских купцов
и промышленников оставил потомству аббат Рейналь. В одном из салонов
столицы он не постеснялся сказать людям, неумеренно превозносившим
благодеяния императрицы Екатерины: "Не принимайте слова за
действительность".
Однако вскоре чтением и переводом a livre ouvert* того же Рейналя
Резанов завоевал расположение морехода, хотя и убедился при этом, что
слушатель его лучше усваивает и запоминает устройство колоний, чем
страстные филиппики автора против рабства и жестокости колонизаторов.
(* Перевод без подготовки, с листа (франц).)
Весной Аннушка Гуляева стала мадам Аннет Резановой. Во избежание
лишних толков о том, что он сбывает падчерицу за кого попало, за
ссыльного "фармазона", каким Николай Петрович Резанов успел прослыть в
Иркутске, мореход и Наталья Алексеевна постарались принять меры против
широкого оглашения события. Свадьба состоялась дома, обычной на
купеческих свадьбах гулянки не было, но все знали, что венчание
совершал соборный протоиерей отец Павел Афанасиев и на торжестве
самолично присутствовал генерал-губернатор Пиль.
- Только варнак Гришка и мог такое неприличие сочинить, -
возмущались иркутские обыватели, - допустил на свадьбу всех
краснорожих американцев, коих наукам дома обучает... И как его
превосходительство стерпел такое поношение!..
Не теряя надежды привлечь зятя к своим предприятиям, Шелихов
настоял, чтобы молодая чета после свадьбы жила в его доме. За это он
обещал выхлопотать Николаю Петровичу возвращение в Петербург. Дом
Шелиховых давно уже стал местом встреч и сборищ передовых людей
Иркутска, как и мореходов и наезжающих промышленников и купцов из
России и далеких углов Сибири. Зять с молодой женой и Наталья
Алексеевна сумели внести в атмосферу дома веселие и непринужденность
молодости, радушие и широкое сибирское хлебосольство, надолго
оставлявшие воспоминания у посетителей этих "масонских сборищ" - так
окрестили их завистливые иркутские языки.
- Любо-дорого поглядеть, как Шелиховы открыто на людях живут, -
шипели жены и дочери иркутских толстосумов, изнывавшие в клетках
угрюмых домов своих мужей или родителей. - Потому деньги и удача к
нему идут, что он от людей не бегает.
- Молчите, дуры! Гришка ногами уже немощен и оструплен...
Поглядим, чем кончит...
В конце 1790 года, зимой, в жарко натопленную комнату Шелихова в
мезонине, которую мореход называл "каютой", не предварив стуком,
ворвался прямо с улицы в волчьей дохе и бобровой малице зять, Николай
Петрович.
- В Иркутск Александр Николаевич Радищев прибыл!.. Я, как увидел
его, подскочил, спрашиваю, какими судьбами, а он стихами:
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду...
- Радищев? В Илимск, говорите, едет?.. Да что же это на самом
деле такое! - растерянно отозвался мореход. Он видел в Радищеве, как в
бывшем управляющем петербургской таможни, человека в высшей мере
полезного. "Все законы и правила об охране торговли знает и в военном
деле разбирается, - вспоминал Шелихов дворянина Радищева уже как
командира петербургского ополчения на Царицыном лугу. - А много ли
времени прошло, - подумал он, - и защитник отечества врагом отечества
оказался. Что же это такое?.."
- Спрашиваю: "Где остановиться изволили?" - "В трактире у
Семиволосых, продувного мужика", - отвечает. Говорю: "Переезжайте в
наш дом... к Шелиховым". А он усмехается: "Не перееду, говорит, но
видеть этого человека - вас, Григорий Иванович,- беспременно
должен..." Помахал рукой и пошел вниз на Банную, в заведение
Семиволосых, а я к вам кинулся...
"Государственный злодей" Александр Николаевич Радищев прибыл в
Иркутск раскованным, но между двух фельдъегерей, сидевших по бокам.
Явился к генерал-губернатору Пилю с письмом Воронцова, которому Пиль
считал себя обязанным знакомством и содействием в устроении каких-то
личных дел. Радищев попросил разрешения пробыть в Иркутске некоторое
время для сбора сведений по поручению Воронцова о Кяхтинской торговле.
- Отчего же, милости просим, - охотно согласился Пиль и с
солдатской прямотой добавил: - Прошу только воздержаться от надомных
посещений, при вас два этаких цербера состоят. А чтоб свободным быть,
заезжайте в трактир Семиволосых, дайте церберам десять рублей на
водку. Пока они их пропьют и вытрезвятся, вы гуляйте себе на здоровье,
где пожелаете... Я пошлю пристава в трактир сказать, чтоб егерей, при
вас состоящих, поили-кормили - от стола до кровати дойти... Не
поставьте в вину, что по занятости своей визита отдать не смогу! -
придерживаясь светского тона, заключил беседу находчивый старик Пиль.
Позже, по приезде в Илимск, Радищев выслал Воронцову свой
экономический трактат - "Письмо о китайском торге", в котором
суммировал сведения, извлеченные из архивов губернского правления, а
также бесед с жителями Иркутска, извозчиками и купцами, занятыми
торговлею в Кяхте.
"Пресечение торга в Кяхте с китайцами не есть столь важная для
государства потеря... Если истинно вообще, что внешняя торговля не
есть корень благосостояния государства, то сие истинно в отношении
Сибири и торгу с китайцами.
...Основание всего торгу с китайцами есть мягкая рухлядь, большей
частью из Охотска, заморского лова.
...В Иркутске остановка Китайского торга тем была чувствительнее,
что великий капитал лежал в запасенном товаре, по уверениям некоторых,
от 4 до 5 миллионов рублей.
...Не столько естественным, но местоположением политическим
Иркутск может равняться с лучшими российскими торговыми городами и
превосходит многие".
Выписывая строки о "мягкой рухляди заморского лова" и миллионных
запасах ее в Иркутске, Радищев вспоминал лицо Шелихова и неоднократные
беседы с ним, состоявшиеся после первого, не совсем выгодного для
Шелихова знакомства.
Автор "Путешествия из Петербурга в Москву" поставил себе за
правило знакомиться с людьми в наиболее естественной и обычной для них
обстановке.
Держась данного Пилю обещания избегать надомных посещений,
Радищев решил познакомиться с Шелиховым в конторе компании. Разыскав
дом Шелиховых и склады, он полюбовался экзотической вывеской
предприятия и с усмешкой перешагнул через высокий порог амбара, из
глубины которого долетал громовый голос, принадлежавший, несомненно,
хозяину.
В заднем конце, под высоко прорубленным окном-щелью, мореход
сортировал и отбирал пушнину на возобновляемую с масляной недели
следующего года ярмарку в Кяхте. Драгоценные бобровые и котиковые
шкуры, пролежавшие в амбаре почти четыре года, несмотря на меры
предосторожности, оказались в значительной части траченными молью,
слежались и были разрушены примитивным способом обработки - сушкой на
огне.
- На огне сушили, в огонь и кинуть придется! Деньги жечь
заставляют, чтоб их оспа язвила, чтоб их... - рыкал мореход, приходя
во все большее раздражение от подносимых рабочими новых тюков порченых
шкур, и, неожиданно для самого себя, давая выход хозяйскому гневу, дал
первому попавшемуся под руку работному такого тумака, что тот вместе с
ворохом мехов покатился по полу.
"Первородный грех человечества - насилие сильных над слабыми", -
подумал Радищев, почти теряя желание знакомиться с открывателем
Америки, но преодолел вспыхнувшее отвращение и проговорил наружно
спокойно:
- Хочу видеть и познакомиться с достославным соотечественником и
негоциантом господином Шелиховым, но... помешал, кажется... Радищев! -
назвал себя вошедший.
- Милости прошу в дом пожаловать, я и есть такой... Григорий
Иванов Шелихов... Ничему не помешали!.. Давно ждал случая... Твержу
олухам, не подворачивайся под руку, ежели виноват... В торговом деле,
знаете ли... а тут, гляжу, товара не на одну сотню тысяч изведено...
- О тяжести руки вашей свидетельствовать могу, но за порчу товара
хозяина нерадивого бить надобно, - строго перебил Радищев оправдания
морехода. - Впрочем, оставим это... Я пришел расспросить о дальнейших
намерениях ваших в Америке и по берегам северных морей. Кое-что я о
них знаю... По поручению графа Воронцова ознакомился с вашей "Запиской
странствования в Восточном море", прошениями и рапортом генерала
Якобия и дал положительное о них, одобренное графом, заключение для
доклада государыне. Признаюсь, хотел и сам к вам присоединиться, была
одна мысль, примером Вашингтона и Костюшки вдохновленная, но война со
шведами и собственная беда отвлекли внимание... Присядем, если
временем располагаете! - Радищев оглянулся вокруг и опустился на
ближайший тюк с мехами. - И вы расскажете, как подвигнулись на пути
своем...
Не замечая насмешливых взглядов работных - "наскочила, дескать,
коса на камень", - Шелихов продолжал стоять. Он забыл, что до сих пор
скрывал ото всех правду о своей поездке, и начал рассказывать о
понесенном в Петербурге поражении.
- За все, что претерпели мы, и за все, что терпеть готовы,
получил вот этакую... - мореход пренебрежительно потряс подвешенной на
шею медалью с портретом самодержицы.
- Вы медаль получили, а спутники ваши, первооткрыватели, чем их
подвиг отмечен? - спросил Радищев.
- Я им награждение некое от компанионов высудил, а в
Петербурге... - Шелихов сложил из пяти пальцев выразительный шиш и
помахал им перед носом собеседника.
- И вправду немного, - усмешливо расценил Радищев этот
красноречивый символ награды. Но тут же лицо провидца великого
будущего русского народа утратило свое смягченное выражение, когда он
услышал от Шелихова хвастливое утверждение о внимании, оказанном его
открытию полковником Бентамом, представителем просвещенных
гудзонбайских английских и бостонских купцов.
- Петербург в десяти артиллерийских служителях мне отказал, а
Бентам предложил батальон солдат да и судно с пушками коммерцию
развивать, кое-что и еще... Да то пустое, нам, как мы завсегда за
отечество стоим, это не подходит! - проговорил мореход, по-видимому не
склонный распространяться насчет своего отрицательного отношения к
союзу с полковником Бентамом и недавно родившейся "страной
процветания" - штатами Американской республики.
- Волчьи зубы из-под бараньего лба видны у вашего Бентама, -
сказал Радищев. - Остерегитесь, друг мой, не впадите в пагубное
заблуждение! - Сосредоточившись, Радищев продолжал развивать,
по-видимому, давно выношенные мысли. - Остерегитесь следовать пагубною
тропою. Европейцы, опустошив Америку, утучнив нивы ее кровью природных
жителей, завершили истребление туземцев новою корыстью. Заклав
индейцев, злобствующие европейцы, проповедники миролюбия во имя бога
истины, учителя кротости и человеколюбия, к яростным убийствам
завоевателей присоединяют такие хладнокровные убийства, как
порабощение невольников куплею. Сии-то несчастные жертвы знойных
берегов Нигера и Сенегала под тяжким жезлом благоустройства вздирают
обильные нивы Америки, трудов их гнушающейся.
- Это вы напрасно, господин... На нас тоже крест есть, разве я о
невольниках думаю, - пытался мореход остановить Радищева. Горящие
взоры работных, с которыми те слушали речь необычного посетителя
кладовой, встревожили морехода.
- И мы страну такого опустошения назовем блаженною?! - видя перед
собою бессчетную толпу слушателей, в каком-то самозабвении продолжал
Радищев. - Где сто гордых граждан утопают в роскоши и тысячи не имеют
надежного пропитания, ни собственного от зноя и холода укрытия?!
Пусть лучше опустеет такая страна! Пусть терние и волчец,
простирая корень свой глубоко, истребит все богатства и драгоценные
произведения Америки! Бойтесь, чтобы не сказали о вас: "Перемени имя,
повесть о тебе вещает".
До Шелихова не дошел смысл выпада Радищева против англичан и их
бостонских и виргинских сородичей, но внутренний голос совести,
здравый смысл и предубеждение морехода к союзу с соперниками в
промысле и торговле - все это исключало необходимость возражать
Радищеву. Окружавшие Шелихова и Радищева работные уловили, о чем шел
разговор, и Шелихов сказал:
- Это истина-с, так и я понимаю... Поэтому я и от солдат
Бентамовых, как и от товарищества, начисто отказался, а судно... судно
взял, счеты с ним были... После афронта и всякого безобразия, коего
натерпелся я в столице, - с горечью вдруг выговорил Шелихов, -
придется и от Славорос... Америки отказаться! Я теперь на Ледовитое
море гляжу, нацелился там дело завести и проход от Архангельска на
Колыму через льды сыскать, дерзания ермацких детей и Михаила
Васильевича Ломоносова выполнить, - щегольнул Шелихов знакомством с
трудами Ломоносова, о которых знал понаслышке от Селивонова. А заметив
пытливый взгляд Радищева, рассказал о своем замысле связать Сибирь с
Европой кратчайшей дорогой через Таймыр - Вайгач - Печорское, Белое и
Баренцево моря.
Идея Северного морского пути заинтересовала Радищева больше, чем
американские промыслы и торговля, но он сомневался, можно ли найти для
такого подвига подходящих людей и суда.
- Что вы! - воскликнул Шелихов. - Сибирь народом полным-полна!
Ермацких детишек по тайге и рекам у нас без счету бродит, дела ищут, и
суда на такое дело имеем испытанные - кочи!.. На них еще Семейка
Дежнев из Колымы на Анадырь прошел мимо Страшного носа.* Только на то
благословения спрашивать не надо в Петербурге - льдом задавит!.. (*
Так в старину называли Чукотский полуостров.)
Искренняя неприязнь Шелихова к Петербургу примирила Радищева с
теми неприятными наблюдениями, которые он было вынес из
непосредственного знакомства с открывателем Америки и его
деятельностью в России.
"Сколь много полезен может быть такой человек отечеству, если
взять его в руки и направить по истинному, доброму пути", - размышлял
вечером в горнице заезжего двора Семиволосых Радищев, перебирая в
памяти иркутские знакомства и готовясь при скудном свете сальной свечи
занести свои мысли в дневник.
Достоверным отражением настроений и размышлений Радищева были
письма его к графу Александру Воронцову. Автор "Путешествия" и оды
"Вольность" - образцов, которым следовал сам Пушкин, - вынужден был
писать свои письма в большинстве случаев по-французски, так как
Воронцов не любил и плохо знал русский язык.
"Панглосс, - таким философическим рассуждением начиналось одно из
писем Радищева, - говорил, что мы живем в лучшем из возможных миров.
Это потому, что этот простак философ отделался от виселицы ссылкой на
галеры. Я размышлял о превратностях мира сего... Бодрость, терпение!"
Размышляя о собственной участи и будущей судьбе, Александр
Николаевич Радищев при отвращении ко всему тому, что под внешним
блеском проступало как насилие и жестокость, сохранил доброжелательное
отношение к людям и делам, наполнявшим их жизнь.
В последующих своих письмах он не раз возвращался к запомнившейся
ему могучей фигуре купца-морехода.
"Я завязал здесь знакомство с неким Шелиховым... он каждую весну
ездит в Охотск встречать свои корабли, возвращающиеся из Америки.
...в компании с полковником Бентамом он построил и вооружил
корабль для торговли с Америкой, но (корабль) сел на мель, и Шелихов
принял на свое содержание капитана-англичанина..."
Зная об интересе Воронцова к начинанию Шелихова, полезному и
значительному для России, Радищев стремился вселить сиятельному
адресату мысль о необходимости поддержать морехода и тем дать
соответственное направление его колонизационным замыслам, к которым
Радищев относился с предубеждением и осторожностью.
"...и то, что имеет спрос в Китае, добывается на Алеутских
островах и других... Вы не ошибетесь, ибо этот царек Шелихов не зря
просил солдат. Мне говорили, и это вполне правдоподобно, что полковник
Бентам давал ему 100 человек из своего батальона для завершения
завоевания... хищнической торговли, которая в зародыше заглушает в
человеческом сердце сострадание".
Горячая и глубокая душа Радищева жаждала подвига более трудного и
значительного, чем открытие доселе неведомой части Америки. В памяти
великого революционера Шелихов сохранился как носитель смелой мысли об
открытии более важного для России Северного морского пути.
В то время подвиг Дежнева, похороненный в сундуках якутского и
тобольского приказов, был мало кому известен, ничего не знал о нем и
Радищев. Замыслы Шелихова представлялись Радищеву первым почином на
этом пути и восхищали уверенностью в силе русских людей осуществить
грандиозное предприятие.
"...Ему, - имея в виду Шелихова, писал Воронцову изгнанник, -
привиделись еще потомки сподвижников Ермака, чтобы искать и открыть
проход через почитаемые непроходимыми льды Северного океана и тем
непосредственно связать Сибирь с Европой... Легкая (через Карское море
- Вайгач), короткая и прямая дорога в эти края... Я вызвался бы
охотником найти этот проход, несмотря на все опасности, связанные с
такого рода предприятием...
Ваш сердцем и душой А. Радищев"
Радищеву не суждено было принять участие в этом предприятии. Он
выехал в конечный пункт ссылки - в затерянный на хмурых бесплодных
сопках Илимский острожец, и связь с Шелиховым порвалась. Несомненное
влияние, которое приобрел и оказывал на морехода непреклонный дух
революционера-борца, уже не могло иметь должной силы и действенного
значения.
Рассказывая жене о посещении Александра Николаевича, Шелихов
сконфуженно жаловался:
- И надо было, чтобы на этот момент подвернулся мне под руку
охломон какой-то с кучей гнилой пушнины!.. Хватил я его по загривку и