Страница:
как следует поприжать купчишку, не поделившегося тогда добычей.
- За вами должок, Григорий Иваныч, - ехидно заметил Кох, когда
Шелихов пришел в портовую канцелярию и подал ему бумагу с какой-то,
как думал Кох, просьбой.
- Ежели заслужите, отдать не откажусь, - спокойно ответил
мореход. - Токмо в этот раз я не одолжаться пришел. Его
высокопревосходительство генерал-поручик Иван Варфоломеевич Якобия
поручает вам для моего судна, отправляемого в Америку... - и не
удержался усилить впечатление, - во исполнение монарших
предначертаний! - выдать по казенной цене пятьсот пуд муки ржаной,
якорей восемьдесят пуд, меди красной в котлах и в листах сорок пуд,
снастей в стренгах и в спуске мелком двести пуд. Прочтением прочих
мелочишек затруднять вас не буду...
Кох даже рот раскрыл от изумления. Ткнулся в ордер - на ордере
подпись Якобия.
О какой-то необыкновенной перемене обстоятельств, неведомой и
непонятной Коху, говорил и внешний вид морехода. Кох видел, как
Шелихов нарочито медленно извлекал из глубокого отворота рукава
кафтана темно-зеленого сукна бумажку. Кафтан этот фасонный Григорий
Иванович заготовил в Иркутске по образцу формы, сохранившейся в
русском флоте еще с петровских времен. Бросался в глаза и кортик,
длиной в половину палаша. "Морской разбойник, а не купец. Такого,
пожалуй, и не обстрижешь", - подумал разом поблекший Кох. Но, вспомнив
расшитый золотом мундир и преувеличенные собственным воображением
полномочия Биллингса, все же решил не сдаваться.
- Все, что в амбарах имеется, - сказал он, - капитан Биллингс за
собой оставил для надобностей...
- Для промена на чернобурых лис?.. Знаю, и в Иркутске о том
знают! - решительно отклонил Шелихов ссылку на Биллингса. - Его
высокопревосходительство знал о Биллингсовых надобностях, потому-то и
прописал "предоставить мореходу Шелихову право лично на складах
отобрать потребное и означенное в ордере".
Кох еще раз окинул взором купца и оспаривать подпись
генерал-губернатора уже смелости не набрался.
Шелихов через неделю погрузил все отобранное на корабль,
выведенный на рейд.
На погрузке работала артель, собранная мореходом из гулящих
людей. Их в Охотске во время навигации насчитывалось иногда больше
сотни. Эта вольная и буйная ватага всей своей внешностью как бы
говорила о роковых столкновениях с жестокими законами времени. Добрая
половина бродяг не имела ноздрей: ноздри были вырваны клещами палача.
Немало было и людей, носивших длинные волосы, волосами они прикрывали
отрезанные уши, и редко у кого на едва укрытых лохмотьями плечах не
проступали следы ссылочного и каторжного клеймения. Всех этих людей
называли "храпами", и кличка "храп" ни у кого из них не вызывала ни
протеста, ни обиды, разве что заломит кто-нибудь несуразную цену за
работу, чтобы только отвязаться от неприязненного человека. Зато
расспросы о причине страшных отметин редко сходили благополучно. За
неуместное любопытство кое-кто и страдал от храпов.
Охотское начальство после нескольких запомнившихся тяжелых
случаев вмешательства в жизнь храпов не имело желания отличаться на
поимке клейменых. Стороны встречались и расходились, не замечая друг
друга.
Шелихов хорошо знал этот народ. С ними еще до Кыхтака он провел
несколько плаваний в береговых "скорлупках" на Камчатку и Курильские
острова. Не было людей надежнее храпов перед лицом опасностей и
лишений. Зная, что в Охотске в разгаре лета и за деньги свободных
рабочих рук не найдешь - мало ли какие в короткое северное лето
возникают среди оседлых жителей заботы: рыбная ловля, сенокос, починка
изб, в чем без храпов никак не обойдешься, - Шелихов сразу же, как
только заявился в Охотск, закабалил человек пятьдесят этаких охотников
до морского дела.
- Слушай меня, - обратился он к ним. - На сторону не глядеть, с
берега не отлучаться, зато есть ли работа, нет ли работы - до отплытия
"Святителей" все равно полтина в день на нос, пятку десятников - по
рублю, старосте - два рубля! Идет? - повел глазами Григорий Иванович
по лицам собравшихся.
- А безносым как? - ввернул кто-то из толпы.
- Надо бы гривенник скинуть, да уж ладно, - отшутился Шелихов, -
приравняем! Но глядите, мужики, чисто работать, за кражу али подмочку
остатки носов сверну... Караван вот-вот быть должен.
Погрузка вырванных у Коха припасов прошла с редкой удачей.
Шелихов это приписывал своей напрактикованной руке и сожалел, что нет
Деларова: ему бы здесь следовало поучиться, как надо браться за
работу. Не затонуло ни куска металла, ни мелкой бисеринки или бусинки:
мешки с мукой и бочонки с порохом были переправлены через бар и
выстроились на палубу без затечин - небывало! Погрузка купеческого
корабля испокон веку была в Охотском порту предметом хитроумнейших
ухищрений охотской "рвани". За нищенскую оплату трудной и опасной
работы она вознаграждала себя подчас чуть ли не открытым пиратством.
Но в этот раз на баре в устье Охоты, в каменных челюстях тверди,
которые замыкали выход на просторы океана, храпы при малейшей
опасности, не ожидая понуканий хозяина, прыгали на камни без оглядки
и, рискуя жизнью, глотая воду, на руках и плечах протаскивали тяжелые
баркасы и шняки через буруны, кипевшие над подводными камнями.
Необычного поведения храпов на погрузке корабля мореход и в этот
раз не заметил, не задумался над причинами, отдавшими ему в руки этих
людей. Быстроту и четкость погрузки Шелихов приписывал хорошей оплате
и своему опыту, хозяйскому глазу.
Случай и удача принесли Шелихову богатство и начали кружить ему
голову. Войдя в общество людей, видевших дорогу к жизни только в
скупом и скучном накоплении - "копейка рубль бережет", - Григорий
Шелихов проникся к ним презрением. С дворянством не сошелся - случая
не представилось, да и своим достоинством поступаться не умел. Так и
дошел в одиночестве до того, что мысленно все чаще стал сравнивать
себя с одиноким несокрушимым морскими бурями кедром - таким, как тот,
который мореход видел однажды на пустынном американском берегу.
Вершина этого кедра стала забывать, чем она обязана корням и
побегам подножия, сдерживающим под кедром почву.
В конце восемнадцатого века среди сибирских простых людей в дикой
глуши далекого востока России народная молва охотно подхватила и
высоко подняла имя отважного морехода и землепроходца Григория
Ивановича Шелихова. В открытой им никому неведомой и вольной стране
одни надеялись найти приют и выход из беспросветной нищеты и унижения
- "там вздохнем, без пачпорта и подушных жить будем", другие же в
удаче Шелихова и его первых сподвижников видели осуществление
собственных затаенных мечтаний и возможностей - "и нас господь
крепостью, мужностью и разумом не обидел, найдем и мы себе долю".
Много людей из низов искали случая примкнуть к делу Шелихова, чтобы
своим самоотверженным трудом и отвагой подкрепить сотню шелиховских
удальцов, пробравшихся в Америку. Эти люди мечтали обстроить, запахать
и отстоять для России новые американские владения.
Храпы и хозяин поначалу были довольны друг другом. Шелихов
ежевечерне расплачивался с ними, выдавая по полтине за день, хотя в
иные дни люди и не работали, а вылеживали на песке под скупым солнцем
и еще чаще под опрокидываемыми при дожде баркасами. Храпы стоически
отклоняли самые выгодные предложения охотских жителей - "до спаса
поработаешь, зиму в тепле продержу и кормить буду" - и еще более
заманчивые посулы вербовщиков Биллингса, который подбирал команды на
суда снаряжаемой на Алеутские острова экспедиции.
- Мы в поход готовы, хоть на край света, но не под мундирным
мореходом, - отвечали храпы к вящему удовольствию Шелихова и после
вечерней получки гурьбой валили в кабак Растопырихи послушать
"соловья".
Такое прозвище получил бывалый мореплаватель Прохор Захарович
Пьяных.
Потомок вологодских лесовиков, в конце семнадцатого века под
предводительством Владимира Атласова добравшихся до Камчатки и
открывших миру эту вулканами покрытую страну, Пьяных считал себя
кровным русаком, хотя внешность его свидетельствовала о неизгладимой
примеси с материнской стороны ительменской туземной крови. Карие, как
крупные кедровые орехи, глаза под нависшим надлобием, грива русых
волос над желтым, взрытым оспинами лицом падала на крутые плечи
приземистого тулова - в груди поперек себя шире.
На свои широченные плечи - верхнюю палубу, как он их называл, -
Прохор Захарович легко вскидывал "четверть соли" - десятипудовый куль
- и с ним по зыбкой доске всходил на борт корабля. С тушей убитого на
охоте оленя, присвистывая снегирем, он перепрыгивал через глубокие,
кипятком кипящие ручьи, прорезающие подножия действующих сопок, и шел
себе как ни в чем не бывало. От людей, с которыми говорить не хотел,
отделывался тем, что пожимал плечами: не понимаю, мол, о чем речь, и
прибегал к свистящему и шипящему ительменскому языку, а на нем не
разговоришься.
На побережье Охотского моря, до самого Гижигинска, и на обоих
берегах Камчатки, восточном и западном, все от мала до велика знали
Прохора Захаровича Пьяных как желанного и занятного гостя в каждой
избе и яранге: Пьяных, как никто, умел расцветить мрак темных жилищ
Приполярья рассказами о странствиях и приключениях во всех широтах
Великого океана.
До отхода в поворотное плавание на Америку Пьяных устроился в
кабаке Растопырихи, как в своей штаб-квартире. Не преследуя никаких
целей, кроме услаждения себя во хмелю приятными разговорами, Прохор
Захарович всегда встречал среди храпов внимательных слушателей. Чудеса
и приманки американского рая, открытие которого он приписывал себе и
гордился тем, что "первый увидел и закричал "земля", не то бы прошли
мимо", увлекали людей.
- Не жизнь, а райское житие, - говорил Пьяных. - Рыба, звери сами
в руки идут, птицы видимо-невидимо, есть и такие... серенькие, что не
худо поют, вроде будто соловушки. Коренья - репа наша, к примеру, -
сажали - в голову вырастает. Американцы, алилуты, чугачи и какие там
еще есть - люди рослые, становиты, больше круглолицы и живут до ста
лет. Женщины, - причмокивает "соловей", - удивительные! Подбородки,
грудь и плечи так раскрашены, будто косынки шитые, ходят босы, но
чисто, для того умываются своей мочой, а потом водою. К нашему брату,
особенно ежели кто русявый и бородатый, привязчивы. Одна такая, в губе
фунтовая колюжка, в носу кость рыбья - дворянка, значит, по-ихнему, -
ко мне пристала... Страсть ласковая! - не смущаясь общим хохотом,
солидно умозаключил Захарыч. - Хвори обнаковенной не знают, кроме
примеченной... венерической, завезли треклятые китобои иностранные...
Они в те края нет-нет и забегут! Пуще жизни любят эти дикие в гости
ходить и гостей принимать, пляски плясать, и первая почесть на пиру в
том, что подносят холодную воду... Налей-ка, Родионовна, чепурашечку
за алилутов простодушных выпить, вольготная там жизнь! - и Пьяных в
волнении от своих воспоминаний, подогретых изрядной долей хмеля,
бросил чарку в подол Растопырихи. Та восседала на куче юколы под
выставленной на середину кабака бочкой водки.
- Чего же ради ты в раю этаком остаться не соблазнился, по морям
колесишь, утопления ищешь? - усумнился в прелестях американского рая
артельный староста Лучок Хватайка. Полное его имя Лука, но по причине
малого роста и едкости характера Хватайку никто не удостаивал этого
полного имени. - Гоняет тебя купец твой, Шелихов...
Пьяных опрокинул очередной стаканчик, обтер усы и не сразу
ответил.
- Это ты, - крикнул он, покосившись на Хватайку, - не можешь
понимать. Я - мореплаватель, меня и мамка в баркасе под Камчаткой в
бурю родила. Оттого не положено мне на суходоле, хотя бы и в ягодах, с
бабами сидеть, на суше я цинготной болезни подвержен... А чем в
Америке для прочих людей не вольная жизнь? Двести рублей на год
жалованья хотя бы такой безмозглый, как ты, получает, да компанейский
полупай - Григорий Иваныч всех в компанионы записал, кто в прошедшее
плаванье с ним пошел, - пять сот рублей вытянет, а ежели в рубашке
родился, и в тысячу обозначится. Пять годков, велик ли срок, отбыл -
купцом возвернулся...
- Видели, каких ты из нашей породы обратных купцов привез, - не
унимался Хватайка, - с цингой и в вередах, хватит пакости на полный
пай... Нет, Прохор Захарыч, напрасно ты народ сказками американскими
смущаешь, разве что заплачено тебе...
- Ты кто т-таков? - вытаращился на Хватайку Пьяных. - Ты в
Америке был, чтоб в моих словах сомневаться и марать?..
- Да зачем мне трудиться-то марать, - насмешливо возразил
Хватайка, - купцы, куда бы они ни втерлись, сами все замарают, и
чиновники к этому делу печать гербовую приложат да отпишут - все,
дескать, по закону...
Споры Хватайки с Пьяных не всегда разрешались мирно. Храпам не
раз приходилось выручать мелкорослого и тщедушного Лучка из могучих
рук вошедшего в раж Захарыча. Другому храпы не спустили бы неуважения
к своему старосте, а тут - ничего... "Нет нужды, что Прохор Захарыч
перехватит лишнюю кружку пенника и прилыгнет что-нибудь. Не любо - не
слушай", - утешали они помятого Хватайку.
Храпы хотели верить в существование страны, текущей молоком и
медом, - страны, где человек мог бы вздохнуть во всю ширь груди,
стиснутой от рождения нищетой и бесправием, а у многих и навсегда
сдавленной тяжким надгробием каторги. Почти каждый из "клейменых",
вступавших в шелиховскую артель, решал для себя попасть в число трех
десятков работных, которых, как о том проговорился тот же Пьяных,
хозяин имел намерение, присмотревшись, отобрать из артели себе в
компанионы.
Первый рейс регулярной связи России с Новым Светом, о чем во
всеуслышание объявил Шелихов, начинался с отправления в Америку "Трех
святителей", а это уже не слепые поиски, - это открытая всем русским
людям трудами и заботами Шелихова широкая дорога к привольной жизни в
сказочной стране.
Перед Шелиховым после разрыва с купцами-компанионами встала
задача освоить американскую землю собственными силами и средствами.
Поначалу он радовался создавшемуся положению: представлялась
заманчивая возможность одному присвоить блага Славороссии. Для этого,
казалось бы, нужно было только самому, - а не управителей посылать, -
сесть на берегах Америки и самолично повести все дела. Но деловая
трезвость купца сильнее порывов мечтателя. Деньги! Где взять для этого
деньги?.. Все дары и блага американской земли - это ведь тоже деньги.
А как их без денег достать, прежде чем они, эти дары и блага,
превратятся в звон подлинного золота?..
- Не безумствуй, Гришата, - останавливала мужа Наталья
Алексеевна, когда он в разгаре мечтаний выкладывал перед нею свои
расчеты. - Где видано, чтоб один человек силы набрался такое дело
поднять?.. В Америке зажить - капитал нужен, люди нужны, а у нас с
тобою...
- Яков Строганов с братанами Сибирь завоевал! - с запальчивостью
кричал Григорий Иванович, как бы пытаясь отогнать этим криком не раз
встававший перед ним вопрос о средствах и людях.
- Когда это было и так ли было? Ермак Тимофеевич, да и он не в
одиночку, а с народушком Сибирь покорил. Строгановы царю ее передали,
а себе оставили одно только право ясак собирать да ясырь в рудники
гнать - это, поверю, купеческое дело. В Ермаках ты побывал, с тобой и
я судьбы-доли ермацкой отведала... Много довольна! Но искушать волю
божью в другораз тебя не пущу. Чтобы в силу войти, нам крылья надобно
- капитал приобрести... Ты в большие годы вошел, сорок, почитай,
стукнуло, а какая у нас сила?.. Мечтанья, пух!..
Сидя на берегу Охотского моря, можно сказать, на пороге
новооткрытой земли и вертя так и этак мысли о способах овладения ею,
Шелихов вспоминал бархатный, певучий голос Натальи Алексеевны и
высказанные женой жесткие, но правильные, как он понимал, слова. Все
права имеет Наталья Алексеевна купчихой именитой век доживать.
Держит он себя на людях, что и говорить, хозяином, а настоящей-то
силы в нем, денег-то нет, - одни птичьи слезы. Деньги-то в мягкой
рухляди, сваленной на пол иркутских амбаров. Даже при благоприятном
решении совестного суда рухлядь эта превратится в деньги не раньше чем
года через два: ее ведь еще надо доставить в Китай, Москву, Петербург.
Да там и продать, а до той поры варись в собственном соку. Нет и
кредита, - в глазах купечества имя Григория Шелихова стоило не много.
Кладовые в Америке пусты. Люди, людские пополнения? Они еще нужнее
американским поселениям, - а где их взять? Да и чем платить им будешь,
владетель новой земли, пустой шиш Григорий Иванович?! Выходит, прав
Селивонов: "Сколько шкур ни добывай, американские земли шкурами не
удержишь. Закрепить ее за Россией мочно токмо пахарем, землепашеством
да мастеровым человеком с рукомеслами". И эти слова правителя дел
канцелярии губернатора не выходили из памяти морехода. Ими Селивонов в
один голос с Натальей Алексеевной неизменно заканчивал продолжавшиеся
после первого знакомства встречи и разговоры. "Вольных сибирских
мужиков, чалдонов, в Америку не сманишь, - не раз говорил Селивонов, -
не захотят люди от добра добра искать. Ты "несчастненьких", тех, что
из кулька в рогожку переходят, подбирай, их тысячи по нашему краю
перекатываются. С умом да заботой на землю сажай, тогда лет за десять
Америку, глядишь, и освоишь".
"С умом и заботой - сказать легко, а как выполнить!" Ценой
великих усилий и жертв Григорий Шелихов, не смущаясь окриками и
недовольством своих алчных к наживе компанионов, только и мог
доставлять в Охотск пока один порох да пули, - Сибирь и сама-то едва
зачинала земледелие. И все же он из Сибири через тысячи верст океана
перебрасывал на Аляску семена невиданных на американском побережье
растений.
"...Остается мне сказать вам, - писал он на обороте реестра
каждой посылки, как бы незначительна она ни была, - что вы и без
назначения моего о времени посадки семян сами знаете по имеющимся уже
на Кадьяке опытам, когда, в какие месяцы положить начало сему
преполезнейшему делу. Господину Поломошному, вашему сотруднику, я
вручил здесь хлебных семян: ржи 59 п. 39 ф., овса 2 п. 4 ф., ячменю 7
п. 12 ф., семени конопляного 33 ф., гречихи 23 ф., пшеницы 10 п. 35
ф., а сверх того огородных всяких семян: редьки, репы, свеклы, капуст
разных и огурцов, луку, дынь, арбузов; да таковыми же в изобилии
снабжен отец архимандрит. Опытность ваша, как и святых отцов и
посланных хлебопашцев, научит вас поступать в сем важном деле со всею
осторожностью и по лутчей методе".
На доставку семян, перевозку их через океан в двойных рыбьих
пузырях, заботы у Шелихова хватило. Не хватило лишь заботы о людях, о
пахарях, сеятелях, руки которых только и могли обсеять русскими
семенами новооткрытую землю.
Золото не ржавеет, но человека ржавит. Случайное богатство и
огромное выросшее на нем дело постепенно погасили в душе именитого
гражданина Григория Ивановича Шелихова воспоминания о той голодной,
бродяжнической жизни, которую он сам испытал в юности. Кусок хлеба из
сумы калик-перехожих когда-то ведь поднимал на ноги ослабевшего в
дороге от голода мальца Гришку, а черная изба пахаря укрывала до
выздоровления пригожего парня Григория от захваченной в скитаниях
огневицы.
Посылая драгоценные семена на Аляску и давая наставление сеять
"по лутчей методе" для обеспечения больших прибылей от хозяйства,
Шелихов, этот "вот-вот миллионщик", с большой беззаботностью к жизни
человека указывал:
"Что же принадлежит до способа, кем орать новую землю, ежели
недостаточно будет кадьяцких взрослых быков, то рассуждаю я в сем
случае употребить на первый раз и людей, в сем необходимом деле можно
и не пожалеть излишних человеческих трудов... Что принадлежит до
бережливости хлеба и скота и протчего экономического устройства... во
всем на вас полагаюсь".
На охотском досуге Шелихов в ожидании каравана Деларова проведал
настроения тех самых "несчастненьких", которых Селивонов советовал
обратить на заселение Америки. Не расспрашивая в разговорах с храпами,
за что тот или другой лишился ушей или носа, мореход успел выведать
подноготную жизни каждого и убедился, что артель по первому зову
готова сняться в Америку. Добрая половина людей, оказывается, полна
одной думой - найти в новой стране семейный очаг и спокойный труд над
мирной пашней. Выход, казалось, был найден.
"Мужицкое нутро цело. Любови к земле и каты не вырвали. Годятся!
- подумал Шелихов. - А фортуна? Не мужицкое дело фортуна, что им
фортуна! Их судьба - землю пахать... Попади я в их шкуру, не выдержал
бы, в душегубы ушел бы и душегубом до конца живота ходил бы".
Душегубом Григорий Шелихов не был и навряд ли мог превратиться в
душегуба, слишком жизнелюбив был сам и любил жизнь вокруг себя, но
купеческие вороватые повадки, неотделимые, как говорил Хватайка, от
природы купца, предпринимателя и всякого человека, стремящегося к
богатству, проявлялись в нем легко и бездумно. Эта легкость и
бездумность были даже непонятны в Шелихове, человеке большого размаха
и добытчицкого пренебрежения к тем же деньгам.
"Вот напасть, люди есть - денег нет; нос вытащил - хвост увяз, -
растерянно ухмылялся собственным противоречивым размышлениям мореход.
- Деньги горы взрывают, безденежье же дела, куда большие, чем гора, в
пыль превращает. Ну, ничего, как-нибудь выкручусь, не допущу себя до
срама, в Америку же напишу что-нибудь подходящее, а если и останутся
недовольны, из-за океана все одно жалобы не долетят..."
В конце концов мысль Шелихова остановилась на нанятых работных -
валяются целый день на песке да еще посмеиваются над его "позорной"
трубой, над тем, что он в ожидании каравана в хозяйской заботе
каждодневно обшаривает взгорья. Им что? Вываляются за день до одури,
вечером получат по полтине, подтянут портки и закатятся в кабак
пропивать хозяйские кровные денежки... На человека истратить полтину в
день не жалко, а выкладывать лежебокам тридцать рублей всякий день,
тысячу рублей за месяц - покорно благодарю! "Не то что новую землю,
портки сам потеряешь... Завтра же скажу: баста!"
На другой день с утра Шелихов, выйдя на берег моря к работным,
без долгих околичностей объявил:
- Распущаю братцы, артель!.. Доверил караван бездельному человеку
- не скоро приведет, а я не в силах за ожидание платить по соглашению,
кое заключил на срок до отправления "Святителей". Придет же караван,
всю артель в первую голову на погрузку приму, до последнего человека,
и, как договаривались, - по полтине в день... За сей день плачу так и
быть, где наша не пропадала!..
- Фи-ить! - пронзительно, по-разбойничьи свистнул Хватайка. -
Уразумели теперь, чья правда была: Прохора али моя? Ах, и слюни-люди,
об Америке возмечтали... купец вам покажет Америку! Воистину
благодетель: примет, когда горбы наши занадобятся, а жрать что мы
будем, пока тебе надобны станем? Отблагодарил уже раз, когда мы тебя
замерзлого к бабе твоей привезли, эх ты... миллионщик! Да что с тобой
толковать, волк в себе неволен, когда овцу режет, купец есть всегда
купец - одна подлость!..
- Хватит бобы разводить! - прикрикнул на Лучка мореход, торопясь
не дать Хватайке разжечь страсти. - Подходи за деньгами! - Шелихов,
допуская, что его поступок может вызвать возмущение, даже пистолет за
пазуху сунул, выходя к артели.
Но решение Шелихова при установившихся почти дружеских отношениях
между хозяином и работниками было настолько неожиданно, что многие
приняли это за испытание их доверия к хозяину и готовности на жертвы и
потому молчали, слушая выкрики Хватайки. А кое-кто даже пытался
остановить его брань:
- Будет тебе, Лучок, будет... Велико ли дело полтина, нам твоя
правда обидна...
В том же молчании люди брали последнюю полтину и с беззаботной,
но смущенной улыбкой, не оглядываясь, исчезали в дверях стоявшего на
бугре гостеприимного и столь утешительного кабака Растопырихи.
- Дай штоф, Родионовна! - кидали входившие на прилавок последнюю
полтину. - На достальные щец с мясом подкинь...
Более осторожные хмуро оговаривали:
- За полтину неделю строго по чашке подносить будешь...
- Ладно, - хрипела довольная Растопыриха, подбирая сыпавшиеся
полтины. - Что, охтимнеченьки, пропиваете?
- Долю...
- Доля - дело наживное, пока воли не пропили, гуляйте...
Нет, воли они не пропьют, а в Америку попадут и долю наживут.
Однако через неделю всем стало ясно, что суждено им остаться при
старой доле. Произвол хозяина, проявленный так грубо и безнаказанно,
рассеял розовые облака над Америкой, навеянные волшебными сказками
Пьяных. Не приходится ждать добра в Америке, там и податься будет
некуда, если купцу-прибыльщику даже шкуру снять с тебя занадобится.
Очень немногим удалось найти работу и прокормление.
Когда храпы приходили к старожилам и спрашивали что-либо
"поработать", те в отместку за отказ пособить в начале летней страды с
притворным равнодушием отвечали:
- Уж как-нибудь и без вашего брата дело справим. - И, глядя на
храпов, на их поникшие головы, отягощенные хмельком, соболезнуя,
замечали: - Скажи, пожалуйста, выбросил?.. Вот не зарьтесь впредь на
купеческий ярушник,* вырвет с него... (* Ячменный хлеб.)
Обманутой и обиженной артели некуда было деваться. Слонялись
кучками, как бродят по Охотску стаи собак, которых хозяева отпускают
- За вами должок, Григорий Иваныч, - ехидно заметил Кох, когда
Шелихов пришел в портовую канцелярию и подал ему бумагу с какой-то,
как думал Кох, просьбой.
- Ежели заслужите, отдать не откажусь, - спокойно ответил
мореход. - Токмо в этот раз я не одолжаться пришел. Его
высокопревосходительство генерал-поручик Иван Варфоломеевич Якобия
поручает вам для моего судна, отправляемого в Америку... - и не
удержался усилить впечатление, - во исполнение монарших
предначертаний! - выдать по казенной цене пятьсот пуд муки ржаной,
якорей восемьдесят пуд, меди красной в котлах и в листах сорок пуд,
снастей в стренгах и в спуске мелком двести пуд. Прочтением прочих
мелочишек затруднять вас не буду...
Кох даже рот раскрыл от изумления. Ткнулся в ордер - на ордере
подпись Якобия.
О какой-то необыкновенной перемене обстоятельств, неведомой и
непонятной Коху, говорил и внешний вид морехода. Кох видел, как
Шелихов нарочито медленно извлекал из глубокого отворота рукава
кафтана темно-зеленого сукна бумажку. Кафтан этот фасонный Григорий
Иванович заготовил в Иркутске по образцу формы, сохранившейся в
русском флоте еще с петровских времен. Бросался в глаза и кортик,
длиной в половину палаша. "Морской разбойник, а не купец. Такого,
пожалуй, и не обстрижешь", - подумал разом поблекший Кох. Но, вспомнив
расшитый золотом мундир и преувеличенные собственным воображением
полномочия Биллингса, все же решил не сдаваться.
- Все, что в амбарах имеется, - сказал он, - капитан Биллингс за
собой оставил для надобностей...
- Для промена на чернобурых лис?.. Знаю, и в Иркутске о том
знают! - решительно отклонил Шелихов ссылку на Биллингса. - Его
высокопревосходительство знал о Биллингсовых надобностях, потому-то и
прописал "предоставить мореходу Шелихову право лично на складах
отобрать потребное и означенное в ордере".
Кох еще раз окинул взором купца и оспаривать подпись
генерал-губернатора уже смелости не набрался.
Шелихов через неделю погрузил все отобранное на корабль,
выведенный на рейд.
На погрузке работала артель, собранная мореходом из гулящих
людей. Их в Охотске во время навигации насчитывалось иногда больше
сотни. Эта вольная и буйная ватага всей своей внешностью как бы
говорила о роковых столкновениях с жестокими законами времени. Добрая
половина бродяг не имела ноздрей: ноздри были вырваны клещами палача.
Немало было и людей, носивших длинные волосы, волосами они прикрывали
отрезанные уши, и редко у кого на едва укрытых лохмотьями плечах не
проступали следы ссылочного и каторжного клеймения. Всех этих людей
называли "храпами", и кличка "храп" ни у кого из них не вызывала ни
протеста, ни обиды, разве что заломит кто-нибудь несуразную цену за
работу, чтобы только отвязаться от неприязненного человека. Зато
расспросы о причине страшных отметин редко сходили благополучно. За
неуместное любопытство кое-кто и страдал от храпов.
Охотское начальство после нескольких запомнившихся тяжелых
случаев вмешательства в жизнь храпов не имело желания отличаться на
поимке клейменых. Стороны встречались и расходились, не замечая друг
друга.
Шелихов хорошо знал этот народ. С ними еще до Кыхтака он провел
несколько плаваний в береговых "скорлупках" на Камчатку и Курильские
острова. Не было людей надежнее храпов перед лицом опасностей и
лишений. Зная, что в Охотске в разгаре лета и за деньги свободных
рабочих рук не найдешь - мало ли какие в короткое северное лето
возникают среди оседлых жителей заботы: рыбная ловля, сенокос, починка
изб, в чем без храпов никак не обойдешься, - Шелихов сразу же, как
только заявился в Охотск, закабалил человек пятьдесят этаких охотников
до морского дела.
- Слушай меня, - обратился он к ним. - На сторону не глядеть, с
берега не отлучаться, зато есть ли работа, нет ли работы - до отплытия
"Святителей" все равно полтина в день на нос, пятку десятников - по
рублю, старосте - два рубля! Идет? - повел глазами Григорий Иванович
по лицам собравшихся.
- А безносым как? - ввернул кто-то из толпы.
- Надо бы гривенник скинуть, да уж ладно, - отшутился Шелихов, -
приравняем! Но глядите, мужики, чисто работать, за кражу али подмочку
остатки носов сверну... Караван вот-вот быть должен.
Погрузка вырванных у Коха припасов прошла с редкой удачей.
Шелихов это приписывал своей напрактикованной руке и сожалел, что нет
Деларова: ему бы здесь следовало поучиться, как надо браться за
работу. Не затонуло ни куска металла, ни мелкой бисеринки или бусинки:
мешки с мукой и бочонки с порохом были переправлены через бар и
выстроились на палубу без затечин - небывало! Погрузка купеческого
корабля испокон веку была в Охотском порту предметом хитроумнейших
ухищрений охотской "рвани". За нищенскую оплату трудной и опасной
работы она вознаграждала себя подчас чуть ли не открытым пиратством.
Но в этот раз на баре в устье Охоты, в каменных челюстях тверди,
которые замыкали выход на просторы океана, храпы при малейшей
опасности, не ожидая понуканий хозяина, прыгали на камни без оглядки
и, рискуя жизнью, глотая воду, на руках и плечах протаскивали тяжелые
баркасы и шняки через буруны, кипевшие над подводными камнями.
Необычного поведения храпов на погрузке корабля мореход и в этот
раз не заметил, не задумался над причинами, отдавшими ему в руки этих
людей. Быстроту и четкость погрузки Шелихов приписывал хорошей оплате
и своему опыту, хозяйскому глазу.
Случай и удача принесли Шелихову богатство и начали кружить ему
голову. Войдя в общество людей, видевших дорогу к жизни только в
скупом и скучном накоплении - "копейка рубль бережет", - Григорий
Шелихов проникся к ним презрением. С дворянством не сошелся - случая
не представилось, да и своим достоинством поступаться не умел. Так и
дошел в одиночестве до того, что мысленно все чаще стал сравнивать
себя с одиноким несокрушимым морскими бурями кедром - таким, как тот,
который мореход видел однажды на пустынном американском берегу.
Вершина этого кедра стала забывать, чем она обязана корням и
побегам подножия, сдерживающим под кедром почву.
В конце восемнадцатого века среди сибирских простых людей в дикой
глуши далекого востока России народная молва охотно подхватила и
высоко подняла имя отважного морехода и землепроходца Григория
Ивановича Шелихова. В открытой им никому неведомой и вольной стране
одни надеялись найти приют и выход из беспросветной нищеты и унижения
- "там вздохнем, без пачпорта и подушных жить будем", другие же в
удаче Шелихова и его первых сподвижников видели осуществление
собственных затаенных мечтаний и возможностей - "и нас господь
крепостью, мужностью и разумом не обидел, найдем и мы себе долю".
Много людей из низов искали случая примкнуть к делу Шелихова, чтобы
своим самоотверженным трудом и отвагой подкрепить сотню шелиховских
удальцов, пробравшихся в Америку. Эти люди мечтали обстроить, запахать
и отстоять для России новые американские владения.
Храпы и хозяин поначалу были довольны друг другом. Шелихов
ежевечерне расплачивался с ними, выдавая по полтине за день, хотя в
иные дни люди и не работали, а вылеживали на песке под скупым солнцем
и еще чаще под опрокидываемыми при дожде баркасами. Храпы стоически
отклоняли самые выгодные предложения охотских жителей - "до спаса
поработаешь, зиму в тепле продержу и кормить буду" - и еще более
заманчивые посулы вербовщиков Биллингса, который подбирал команды на
суда снаряжаемой на Алеутские острова экспедиции.
- Мы в поход готовы, хоть на край света, но не под мундирным
мореходом, - отвечали храпы к вящему удовольствию Шелихова и после
вечерней получки гурьбой валили в кабак Растопырихи послушать
"соловья".
Такое прозвище получил бывалый мореплаватель Прохор Захарович
Пьяных.
Потомок вологодских лесовиков, в конце семнадцатого века под
предводительством Владимира Атласова добравшихся до Камчатки и
открывших миру эту вулканами покрытую страну, Пьяных считал себя
кровным русаком, хотя внешность его свидетельствовала о неизгладимой
примеси с материнской стороны ительменской туземной крови. Карие, как
крупные кедровые орехи, глаза под нависшим надлобием, грива русых
волос над желтым, взрытым оспинами лицом падала на крутые плечи
приземистого тулова - в груди поперек себя шире.
На свои широченные плечи - верхнюю палубу, как он их называл, -
Прохор Захарович легко вскидывал "четверть соли" - десятипудовый куль
- и с ним по зыбкой доске всходил на борт корабля. С тушей убитого на
охоте оленя, присвистывая снегирем, он перепрыгивал через глубокие,
кипятком кипящие ручьи, прорезающие подножия действующих сопок, и шел
себе как ни в чем не бывало. От людей, с которыми говорить не хотел,
отделывался тем, что пожимал плечами: не понимаю, мол, о чем речь, и
прибегал к свистящему и шипящему ительменскому языку, а на нем не
разговоришься.
На побережье Охотского моря, до самого Гижигинска, и на обоих
берегах Камчатки, восточном и западном, все от мала до велика знали
Прохора Захаровича Пьяных как желанного и занятного гостя в каждой
избе и яранге: Пьяных, как никто, умел расцветить мрак темных жилищ
Приполярья рассказами о странствиях и приключениях во всех широтах
Великого океана.
До отхода в поворотное плавание на Америку Пьяных устроился в
кабаке Растопырихи, как в своей штаб-квартире. Не преследуя никаких
целей, кроме услаждения себя во хмелю приятными разговорами, Прохор
Захарович всегда встречал среди храпов внимательных слушателей. Чудеса
и приманки американского рая, открытие которого он приписывал себе и
гордился тем, что "первый увидел и закричал "земля", не то бы прошли
мимо", увлекали людей.
- Не жизнь, а райское житие, - говорил Пьяных. - Рыба, звери сами
в руки идут, птицы видимо-невидимо, есть и такие... серенькие, что не
худо поют, вроде будто соловушки. Коренья - репа наша, к примеру, -
сажали - в голову вырастает. Американцы, алилуты, чугачи и какие там
еще есть - люди рослые, становиты, больше круглолицы и живут до ста
лет. Женщины, - причмокивает "соловей", - удивительные! Подбородки,
грудь и плечи так раскрашены, будто косынки шитые, ходят босы, но
чисто, для того умываются своей мочой, а потом водою. К нашему брату,
особенно ежели кто русявый и бородатый, привязчивы. Одна такая, в губе
фунтовая колюжка, в носу кость рыбья - дворянка, значит, по-ихнему, -
ко мне пристала... Страсть ласковая! - не смущаясь общим хохотом,
солидно умозаключил Захарыч. - Хвори обнаковенной не знают, кроме
примеченной... венерической, завезли треклятые китобои иностранные...
Они в те края нет-нет и забегут! Пуще жизни любят эти дикие в гости
ходить и гостей принимать, пляски плясать, и первая почесть на пиру в
том, что подносят холодную воду... Налей-ка, Родионовна, чепурашечку
за алилутов простодушных выпить, вольготная там жизнь! - и Пьяных в
волнении от своих воспоминаний, подогретых изрядной долей хмеля,
бросил чарку в подол Растопырихи. Та восседала на куче юколы под
выставленной на середину кабака бочкой водки.
- Чего же ради ты в раю этаком остаться не соблазнился, по морям
колесишь, утопления ищешь? - усумнился в прелестях американского рая
артельный староста Лучок Хватайка. Полное его имя Лука, но по причине
малого роста и едкости характера Хватайку никто не удостаивал этого
полного имени. - Гоняет тебя купец твой, Шелихов...
Пьяных опрокинул очередной стаканчик, обтер усы и не сразу
ответил.
- Это ты, - крикнул он, покосившись на Хватайку, - не можешь
понимать. Я - мореплаватель, меня и мамка в баркасе под Камчаткой в
бурю родила. Оттого не положено мне на суходоле, хотя бы и в ягодах, с
бабами сидеть, на суше я цинготной болезни подвержен... А чем в
Америке для прочих людей не вольная жизнь? Двести рублей на год
жалованья хотя бы такой безмозглый, как ты, получает, да компанейский
полупай - Григорий Иваныч всех в компанионы записал, кто в прошедшее
плаванье с ним пошел, - пять сот рублей вытянет, а ежели в рубашке
родился, и в тысячу обозначится. Пять годков, велик ли срок, отбыл -
купцом возвернулся...
- Видели, каких ты из нашей породы обратных купцов привез, - не
унимался Хватайка, - с цингой и в вередах, хватит пакости на полный
пай... Нет, Прохор Захарыч, напрасно ты народ сказками американскими
смущаешь, разве что заплачено тебе...
- Ты кто т-таков? - вытаращился на Хватайку Пьяных. - Ты в
Америке был, чтоб в моих словах сомневаться и марать?..
- Да зачем мне трудиться-то марать, - насмешливо возразил
Хватайка, - купцы, куда бы они ни втерлись, сами все замарают, и
чиновники к этому делу печать гербовую приложат да отпишут - все,
дескать, по закону...
Споры Хватайки с Пьяных не всегда разрешались мирно. Храпам не
раз приходилось выручать мелкорослого и тщедушного Лучка из могучих
рук вошедшего в раж Захарыча. Другому храпы не спустили бы неуважения
к своему старосте, а тут - ничего... "Нет нужды, что Прохор Захарыч
перехватит лишнюю кружку пенника и прилыгнет что-нибудь. Не любо - не
слушай", - утешали они помятого Хватайку.
Храпы хотели верить в существование страны, текущей молоком и
медом, - страны, где человек мог бы вздохнуть во всю ширь груди,
стиснутой от рождения нищетой и бесправием, а у многих и навсегда
сдавленной тяжким надгробием каторги. Почти каждый из "клейменых",
вступавших в шелиховскую артель, решал для себя попасть в число трех
десятков работных, которых, как о том проговорился тот же Пьяных,
хозяин имел намерение, присмотревшись, отобрать из артели себе в
компанионы.
Первый рейс регулярной связи России с Новым Светом, о чем во
всеуслышание объявил Шелихов, начинался с отправления в Америку "Трех
святителей", а это уже не слепые поиски, - это открытая всем русским
людям трудами и заботами Шелихова широкая дорога к привольной жизни в
сказочной стране.
Перед Шелиховым после разрыва с купцами-компанионами встала
задача освоить американскую землю собственными силами и средствами.
Поначалу он радовался создавшемуся положению: представлялась
заманчивая возможность одному присвоить блага Славороссии. Для этого,
казалось бы, нужно было только самому, - а не управителей посылать, -
сесть на берегах Америки и самолично повести все дела. Но деловая
трезвость купца сильнее порывов мечтателя. Деньги! Где взять для этого
деньги?.. Все дары и блага американской земли - это ведь тоже деньги.
А как их без денег достать, прежде чем они, эти дары и блага,
превратятся в звон подлинного золота?..
- Не безумствуй, Гришата, - останавливала мужа Наталья
Алексеевна, когда он в разгаре мечтаний выкладывал перед нею свои
расчеты. - Где видано, чтоб один человек силы набрался такое дело
поднять?.. В Америке зажить - капитал нужен, люди нужны, а у нас с
тобою...
- Яков Строганов с братанами Сибирь завоевал! - с запальчивостью
кричал Григорий Иванович, как бы пытаясь отогнать этим криком не раз
встававший перед ним вопрос о средствах и людях.
- Когда это было и так ли было? Ермак Тимофеевич, да и он не в
одиночку, а с народушком Сибирь покорил. Строгановы царю ее передали,
а себе оставили одно только право ясак собирать да ясырь в рудники
гнать - это, поверю, купеческое дело. В Ермаках ты побывал, с тобой и
я судьбы-доли ермацкой отведала... Много довольна! Но искушать волю
божью в другораз тебя не пущу. Чтобы в силу войти, нам крылья надобно
- капитал приобрести... Ты в большие годы вошел, сорок, почитай,
стукнуло, а какая у нас сила?.. Мечтанья, пух!..
Сидя на берегу Охотского моря, можно сказать, на пороге
новооткрытой земли и вертя так и этак мысли о способах овладения ею,
Шелихов вспоминал бархатный, певучий голос Натальи Алексеевны и
высказанные женой жесткие, но правильные, как он понимал, слова. Все
права имеет Наталья Алексеевна купчихой именитой век доживать.
Держит он себя на людях, что и говорить, хозяином, а настоящей-то
силы в нем, денег-то нет, - одни птичьи слезы. Деньги-то в мягкой
рухляди, сваленной на пол иркутских амбаров. Даже при благоприятном
решении совестного суда рухлядь эта превратится в деньги не раньше чем
года через два: ее ведь еще надо доставить в Китай, Москву, Петербург.
Да там и продать, а до той поры варись в собственном соку. Нет и
кредита, - в глазах купечества имя Григория Шелихова стоило не много.
Кладовые в Америке пусты. Люди, людские пополнения? Они еще нужнее
американским поселениям, - а где их взять? Да и чем платить им будешь,
владетель новой земли, пустой шиш Григорий Иванович?! Выходит, прав
Селивонов: "Сколько шкур ни добывай, американские земли шкурами не
удержишь. Закрепить ее за Россией мочно токмо пахарем, землепашеством
да мастеровым человеком с рукомеслами". И эти слова правителя дел
канцелярии губернатора не выходили из памяти морехода. Ими Селивонов в
один голос с Натальей Алексеевной неизменно заканчивал продолжавшиеся
после первого знакомства встречи и разговоры. "Вольных сибирских
мужиков, чалдонов, в Америку не сманишь, - не раз говорил Селивонов, -
не захотят люди от добра добра искать. Ты "несчастненьких", тех, что
из кулька в рогожку переходят, подбирай, их тысячи по нашему краю
перекатываются. С умом да заботой на землю сажай, тогда лет за десять
Америку, глядишь, и освоишь".
"С умом и заботой - сказать легко, а как выполнить!" Ценой
великих усилий и жертв Григорий Шелихов, не смущаясь окриками и
недовольством своих алчных к наживе компанионов, только и мог
доставлять в Охотск пока один порох да пули, - Сибирь и сама-то едва
зачинала земледелие. И все же он из Сибири через тысячи верст океана
перебрасывал на Аляску семена невиданных на американском побережье
растений.
"...Остается мне сказать вам, - писал он на обороте реестра
каждой посылки, как бы незначительна она ни была, - что вы и без
назначения моего о времени посадки семян сами знаете по имеющимся уже
на Кадьяке опытам, когда, в какие месяцы положить начало сему
преполезнейшему делу. Господину Поломошному, вашему сотруднику, я
вручил здесь хлебных семян: ржи 59 п. 39 ф., овса 2 п. 4 ф., ячменю 7
п. 12 ф., семени конопляного 33 ф., гречихи 23 ф., пшеницы 10 п. 35
ф., а сверх того огородных всяких семян: редьки, репы, свеклы, капуст
разных и огурцов, луку, дынь, арбузов; да таковыми же в изобилии
снабжен отец архимандрит. Опытность ваша, как и святых отцов и
посланных хлебопашцев, научит вас поступать в сем важном деле со всею
осторожностью и по лутчей методе".
На доставку семян, перевозку их через океан в двойных рыбьих
пузырях, заботы у Шелихова хватило. Не хватило лишь заботы о людях, о
пахарях, сеятелях, руки которых только и могли обсеять русскими
семенами новооткрытую землю.
Золото не ржавеет, но человека ржавит. Случайное богатство и
огромное выросшее на нем дело постепенно погасили в душе именитого
гражданина Григория Ивановича Шелихова воспоминания о той голодной,
бродяжнической жизни, которую он сам испытал в юности. Кусок хлеба из
сумы калик-перехожих когда-то ведь поднимал на ноги ослабевшего в
дороге от голода мальца Гришку, а черная изба пахаря укрывала до
выздоровления пригожего парня Григория от захваченной в скитаниях
огневицы.
Посылая драгоценные семена на Аляску и давая наставление сеять
"по лутчей методе" для обеспечения больших прибылей от хозяйства,
Шелихов, этот "вот-вот миллионщик", с большой беззаботностью к жизни
человека указывал:
"Что же принадлежит до способа, кем орать новую землю, ежели
недостаточно будет кадьяцких взрослых быков, то рассуждаю я в сем
случае употребить на первый раз и людей, в сем необходимом деле можно
и не пожалеть излишних человеческих трудов... Что принадлежит до
бережливости хлеба и скота и протчего экономического устройства... во
всем на вас полагаюсь".
На охотском досуге Шелихов в ожидании каравана Деларова проведал
настроения тех самых "несчастненьких", которых Селивонов советовал
обратить на заселение Америки. Не расспрашивая в разговорах с храпами,
за что тот или другой лишился ушей или носа, мореход успел выведать
подноготную жизни каждого и убедился, что артель по первому зову
готова сняться в Америку. Добрая половина людей, оказывается, полна
одной думой - найти в новой стране семейный очаг и спокойный труд над
мирной пашней. Выход, казалось, был найден.
"Мужицкое нутро цело. Любови к земле и каты не вырвали. Годятся!
- подумал Шелихов. - А фортуна? Не мужицкое дело фортуна, что им
фортуна! Их судьба - землю пахать... Попади я в их шкуру, не выдержал
бы, в душегубы ушел бы и душегубом до конца живота ходил бы".
Душегубом Григорий Шелихов не был и навряд ли мог превратиться в
душегуба, слишком жизнелюбив был сам и любил жизнь вокруг себя, но
купеческие вороватые повадки, неотделимые, как говорил Хватайка, от
природы купца, предпринимателя и всякого человека, стремящегося к
богатству, проявлялись в нем легко и бездумно. Эта легкость и
бездумность были даже непонятны в Шелихове, человеке большого размаха
и добытчицкого пренебрежения к тем же деньгам.
"Вот напасть, люди есть - денег нет; нос вытащил - хвост увяз, -
растерянно ухмылялся собственным противоречивым размышлениям мореход.
- Деньги горы взрывают, безденежье же дела, куда большие, чем гора, в
пыль превращает. Ну, ничего, как-нибудь выкручусь, не допущу себя до
срама, в Америку же напишу что-нибудь подходящее, а если и останутся
недовольны, из-за океана все одно жалобы не долетят..."
В конце концов мысль Шелихова остановилась на нанятых работных -
валяются целый день на песке да еще посмеиваются над его "позорной"
трубой, над тем, что он в ожидании каравана в хозяйской заботе
каждодневно обшаривает взгорья. Им что? Вываляются за день до одури,
вечером получат по полтине, подтянут портки и закатятся в кабак
пропивать хозяйские кровные денежки... На человека истратить полтину в
день не жалко, а выкладывать лежебокам тридцать рублей всякий день,
тысячу рублей за месяц - покорно благодарю! "Не то что новую землю,
портки сам потеряешь... Завтра же скажу: баста!"
На другой день с утра Шелихов, выйдя на берег моря к работным,
без долгих околичностей объявил:
- Распущаю братцы, артель!.. Доверил караван бездельному человеку
- не скоро приведет, а я не в силах за ожидание платить по соглашению,
кое заключил на срок до отправления "Святителей". Придет же караван,
всю артель в первую голову на погрузку приму, до последнего человека,
и, как договаривались, - по полтине в день... За сей день плачу так и
быть, где наша не пропадала!..
- Фи-ить! - пронзительно, по-разбойничьи свистнул Хватайка. -
Уразумели теперь, чья правда была: Прохора али моя? Ах, и слюни-люди,
об Америке возмечтали... купец вам покажет Америку! Воистину
благодетель: примет, когда горбы наши занадобятся, а жрать что мы
будем, пока тебе надобны станем? Отблагодарил уже раз, когда мы тебя
замерзлого к бабе твоей привезли, эх ты... миллионщик! Да что с тобой
толковать, волк в себе неволен, когда овцу режет, купец есть всегда
купец - одна подлость!..
- Хватит бобы разводить! - прикрикнул на Лучка мореход, торопясь
не дать Хватайке разжечь страсти. - Подходи за деньгами! - Шелихов,
допуская, что его поступок может вызвать возмущение, даже пистолет за
пазуху сунул, выходя к артели.
Но решение Шелихова при установившихся почти дружеских отношениях
между хозяином и работниками было настолько неожиданно, что многие
приняли это за испытание их доверия к хозяину и готовности на жертвы и
потому молчали, слушая выкрики Хватайки. А кое-кто даже пытался
остановить его брань:
- Будет тебе, Лучок, будет... Велико ли дело полтина, нам твоя
правда обидна...
В том же молчании люди брали последнюю полтину и с беззаботной,
но смущенной улыбкой, не оглядываясь, исчезали в дверях стоявшего на
бугре гостеприимного и столь утешительного кабака Растопырихи.
- Дай штоф, Родионовна! - кидали входившие на прилавок последнюю
полтину. - На достальные щец с мясом подкинь...
Более осторожные хмуро оговаривали:
- За полтину неделю строго по чашке подносить будешь...
- Ладно, - хрипела довольная Растопыриха, подбирая сыпавшиеся
полтины. - Что, охтимнеченьки, пропиваете?
- Долю...
- Доля - дело наживное, пока воли не пропили, гуляйте...
Нет, воли они не пропьют, а в Америку попадут и долю наживут.
Однако через неделю всем стало ясно, что суждено им остаться при
старой доле. Произвол хозяина, проявленный так грубо и безнаказанно,
рассеял розовые облака над Америкой, навеянные волшебными сказками
Пьяных. Не приходится ждать добра в Америке, там и податься будет
некуда, если купцу-прибыльщику даже шкуру снять с тебя занадобится.
Очень немногим удалось найти работу и прокормление.
Когда храпы приходили к старожилам и спрашивали что-либо
"поработать", те в отместку за отказ пособить в начале летней страды с
притворным равнодушием отвечали:
- Уж как-нибудь и без вашего брата дело справим. - И, глядя на
храпов, на их поникшие головы, отягощенные хмельком, соболезнуя,
замечали: - Скажи, пожалуйста, выбросил?.. Вот не зарьтесь впредь на
купеческий ярушник,* вырвет с него... (* Ячменный хлеб.)
Обманутой и обиженной артели некуда было деваться. Слонялись
кучками, как бродят по Охотску стаи собак, которых хозяева отпускают