Григорьев Аполлон Александрович. Григорий Шелихов

Из ближних и дальних селений на берегу собралось несметное число
алеутов, приглашенных посмотреть "чудо".
- Глядите, как велико мое могущество и людей моего племени! -
заявил Шелихов, пряча усмешку в отросшей бороде. - Я пошлю к этому
камню огненную змею, и она съест камень... Тот, кто владеет такой
силой, может многое... Глядите!
Шелихов поднес к фитилю огонь, и огонь змейкой, разбрызгивающей
золотые искры, побежал к камню.
Алеуты, ничего не подозревая, переводили глаза с камня на
вытянутую руку великого тойона, но, наскучив долгим горением фитиля,
готовы были уже усумниться в могуществе Шелихова, как вдруг гул
мощного взрыва поверг их ниц. Все видели, как огромный камень сорвался
с вековечного места, взлетел в воздух и рассыпался мелкими осколками и
каменной пылью.
Даже у толмача, лисьевского алеута, хорошо знавшего великого
Ше-лиха, дрожал и обрывался голос, когда он переводил слова
всемогущего кыхтаканцам:
- Мне нужно тысячу байдар и на них два раза столько храбрых
воинов, которых я поведу на охоту в страну солнца. Примите честь,
оказываемую мною, и через три дня вечером приходите ко мне с именами
воинов, которых посылает Кыхтак... Я владею силой, какую вы сами
видели. Со мной вы сможете сделать многое такое, что и вам пойдет на
пользу...
Через три дня изумленные "чудом" алеуты стояли перед крыльцом
избы Шелихова и с благоговением смотрели на новое проявление его
могущества: большой кулибинский зеркальный фонарь, как солнце, висел
над крыльцом и мощным потоком света, усиленного заложенными в нем
оптическими стеклами, прорезал ночную тьму. Фонарь этот Шелихов
приобрел по сходной цене в Москве, где познакомился с его
изобретателем - самоучкой Иваном Петровичем Кулибиным.
Мореход широко оценил пригодность изобретения для странствований
в "странах полунощных" и купил фонарь с запасом толстых восковых
свечей: авось в путешествии понадобится.
- Тойон Ше-лих имеет власть сводить на землю солнце, полунощное
солнце! - в благоговейном страхе шептались дикари и один за другим с
готовностью, не спрашивая ни о чем, накладывали на разостланную
юфтовую шкуру отпечатки омоченных в сажу пальцев, в знак согласия на
неслыханную в этих местах далекую экспедицию.
- А вот как, - вспоминали зверобои, - Григорий Иваныч заохотил
алеутов к письму и чтению. Пишет, к примеру, в дальнее селение
партовщику - русскому, вестимо, - указание по нашим делам, с ним
мешочек леденцов либо корольков якобы в подарок посылает, а в бумажке
пропишет: "Шлю столько-то леденцов (али еще чего), пересчитай тут же
при гонце и спроси с него, ежели недостачу обнаружишь". Умора была
глядеть, как ошарашенно озирались они, когда спрашивали: а куда
девалось столько и эстолько леденцов либо еще чего? "Откуда ты можешь
знать, - отпирается гонец, - сколько их было? Их много". - "Бумажка
сказала, что ты съел десяток", - отвечаем. Иные потом хитрить
пробовали: положит в дороге бумажку под камень или песком присыплет,
чтобы не видела, сколько он вытащил мелочишек, а оно опять все в
известность приходит... Ну и пошла меж алеутов слава: "Сильные знаки
имеют лусы, черные по белому рисуют. Поглядят на них и знают, что ты
закон нарушил..." "Все видит бумажка, сильней шамана бумажка!" - пошла
молва по острову. "Научи знаки писать и читать", - начали они просить.
А коим не давалась грамота, те детей приводили. "Я стар, говорят, не
дается мне мудрость, детей обучи!" Этаким манером Григорий Иваныч и от
воровства их отучил порядочно и в грамотеи произвел. Пришлось всех
грамотных и письменных из добытчиков в учители поставить!
Зверобои и сами восторгались выдумками своего атамана, бескровным
путем закреплявшего лад и согласие кыхтаканцев с русскими.
- Умен, ох умен Григорий Иваныч, выдумал такое! Ему бы министером
быть, и не в Сибири, а в самом Питербурхе... Навсегда замирил
американцев! - переговаривались между собой добытчики, обсуждая со
своей точки зрения поступки Шелихова.
Но об экспедиции в Калифорнию никто из промышленников и думать не
хотел: "Блажит, а может, куражится в отместку за спор", как называли
работные недавнее столкновение с хозяином.
Наталья Алексеевна и пылавший великой страстью к славе родины и
русского имени старик Самойлов с тревогой приглядывались к непонятному
поведению Шелихова. После "бунта" Григорий Иванович перестал говорить
о своих замыслах, которым раньше уделял много места в беседах. В этих
разговорах с близкими людьми он любил прощупывать слабые места своих
намерений. Выбрав удобный момент, в присутствии одной только Натальи
Алексеевны, старик Самойлов после вербовки алеутов в байдарочную
армаду подступился к мореходу.
- Григорий Иванович, в Калифорнию плыть - добром не кончится.
Пороху-то всего два бочонка осталось, и тем, что на Кыхтаке останутся,
в обрез придется... А на алеутов, - добавил он после некоторого
молчания, - на них полагаться нельзя, особливо ежели приметят, что
огнеприпасы у нас вышли. Плыть в Охотск надобно и в том же году назад
возвернуться, чтоб на пепелище не прибыть.
- Ты и поплывешь, Константин Лексеич. Так и приговорили -
стариков послать, в родной земле костям покой могли бы найтить, и
ослабших, которым мука и крупа нужна да печь с бабой...
- А я покоя костям не ищу и в твое место с охотой встану, если
поедешь для ради людей в Охотск, - просто ответил Самойлов.
Противу мужа встала и Наталья Алексеевна.
- Гришата, - прижав руки к груди, просительно сказала она, -
брось ты эту Камиформию. На кой прах эта американская земля русским
людям сдалась? Готова с тобою и в этой мокрети навеки остаться, токмо
на детонек, на доченек хочу еще раз глянуть... Неужто я того перед
тобою не заслужила? А еще тебе скажу: за... затяжелела я и боюсь в
Камиформию плыть, а одной остаться еще боязней. Сплывем в Охотск,
разрожусь, пока соберешь припасы на корабль, - и опять возвернемся,
токмо уж с сынком... его никому не оставлю!..
Шелихов сдвинул брови. Уставился на жену. Молчал.
Наталья Алексеевна попала в самое слабое место души морехода - он
жаждал иметь сына, наследника и продолжателя заполонившего его дела.
Выпавшими на его долю двумя дочками, чужекровной и своей, которых
любил, он в глубине души был неудовлетворен, хотя и виду в том не
подавал Наталье Алексеевне. Признание жены и уверенность ее, что родит
сына, затмили его стремление к богатству и славе простой человеческой
радостью.
- Что, сынок, - тепло отозвался Самойлов, - неужто и для такого
случая от неверного марева не откажешься?.. С наследником поздравляю,
ваше степенство! - шутливо сказал старик. - Ты корабль ведешь, а я
остаюсь...
Григорий Шелихов почувствовал, что отклонить приведенный женою
резон - значит потерять жену и сына, а с ними и самый смысл своих
достижений. Приняв решение плыть в Охотск, мореход ни о чем уже больше
не думал.
- Давно понесла? - заботливо спросил он жену.
- Успеем доплыть! - благодарно ответила ему Наталья Алексеевна.
В эту долгую зимнюю ночь, ворочаясь на скамье у стены, Григорий
Иванович вспоминал события последних лет жизни, свое поведение и
отношение к людям, с которыми сталкивала судьба, и встал утром с
решением загладить былые промахи, исправить ошибки.
- Константин Лексеич, прикажи писарьку нашему приговор составить
и поименные реестры на добро добытчиков заготовить... Приказчиков
компанейских и начальство в Охотске ты знаешь! Всю пушнину своей
объявят и расхватают, а судиться с ними - с богатым да сильным на
правеж в ряд не становись, запутают! Писарское писание мне подай, я в
контрактах и запродажных записях собаку съел, подправлю где надо, чтоб
людей не обидели. Меня на мякине не проведешь! - деловито распорядился
Шелихов.
На другой день в кажиме, у жарко растопленных каменных печурок,
под развешенным на просушку портяночным тряпьем, в тяжелом, спертом
воздухе, смешанном с запахами зверя, рыбы, одежи и другой поскони,
сидели и лежали полуголые, хмурые, обросшие буйными бородами люди.
Настроение у всех было вызывающее, ожидали споров и обид от компании,
защитником интересов которой, а с нею и своих, не раз выступал
мореход.
А он что-то задерживался, медлил являться на артельное сборище, и
люди не знали, что как раз в это время к мореходу в избу пришел всеми
забытый "капитан экспедиции" Михаил Сергеевич Голиков, хвативший перед
тем для храбрости ковшик вина.
- Ты домой уходишь, а я для чего в сырости этой останусь? - хмуро
сказал он и потребовал, чтобы мореход взял его с собою.
Шелихов покосился на него и усмешливо хмыкнул:
- Боюсь, ей-бо, боюсь: Иван Ларионович голову снимет, что из дела
хозяйский глаз вынул... Не проси, и рад бы, а не решусь, - издевался
он над тощим капитаном, надевшим для внушительности лохмотья когда-то
блестящего мундира.
Голиков постоял, помялся у порога.
- Право, рад бы, а не решусь, - повторил мореход.
- Погоди ужо, волчья душа, в Иркутском за все разочтемся! -
вскричал вдруг капитан и хлопнул тяжелой дверью.
- Не опоздай, миленький, к расчету не опоздай! - сказал ему
Шелихов и тоже направился к выходу.
Он вошел в кажим, скинул меховой колпак и, приглаживая смазанные
тюленьим жиром блестящие волосы, поклонился во все стороны. Необычное
выражение его лица остерегло добытчиков от озорных и задиристых шуток,
вызывавших морехода на занозистые, нравившиеся зверобоям ответы.
- Против воли мира не иду, товарищи походные, - сразу сказал
Шелихов. - Беру под свое начало корабль, как указано, и доведу до
Охотска, а в сей час обсудим и разделим, кто чем владеет, какой наказ
дает, кого в Расеюшке и чем обрадовать и сюда поворотным рейсом
доставить.
Добытчики даже рты открыли - до чего начало речи морехода
понравилось им - и примиренно ожидали продолжения.
- Реестры майна, цены - по каким продать, дорученьица - кому чего
надобно и на все ли деньги, да и какой наказ компанионам - сколько и
чего представить должны и они для промысла. Приговорим, подпишем, за
бесписьменных понятые скрепят, и со мной отошлем, а я... я все
выполню, крест на том целую...
После проверки реестров заработанного и закрепленного за каждым
пая - участия в деле - Шелихов широко перекрестился и, сказав:
"Начнем, благословясь, братцы!" - продиктовал писарю начало по
принятой обязательной формуле:
- "1785 года, декабря. В американских странах, на острове
Кыхтаке, на галиоте "Трех святителей": Василия великого, Григория
богослова, Иоанна златоустого, да на коче "Симеон богоприимец и Анна
пророчица", рыльский купец Григорий Иванов Шелихов с товарищи и со
всеми при гавани лично находящимися мореходцами учинили:
1. Определили мы, каждый из усердия к любезному отечеству, по
своей воле сыскать неизвестные досель никому по островам и в Америке
разные народы, с коими завести торговлю..."
- К черту торговлю!.. Чего там купцов иркутских медом по губам
мазать! - перебил зверобой Кухшеня, огромный лохматый мужик. - Писать
надо об ином, о том, чего мы из-за торговли этой претерпели...
- Правильно! - закричали добытчики. - Ты, Григорий Иваныч,
допрежь поставь наши жалобы, чего мы за купеческую наживу натерпелись,
чтоб запершило купцам от меду этого!..
Шелихов согласился без возражений:
- Быть по-вашему! Пусть второй статьей идут наши докуки и беды.
Пускай прочувствуют, как нажива ихняя нам доставалась... Народу
нашего, посчитать, немало перемерло!
- А третьей статьей, добытчики, проставьте недостачу нашего
обихода! - раздался голос Натальи Алексеевны, пробравшейся следом за
мужем в казарму. - Кашевары из силы выбились - варить приходится без
локши* и круп, да и варить не в чем... (* Лапши.)
- Тоже дело! - охотно откликнулся Шелихов на голос жены, а сам
подумал: "Пробралась... боится, не пришлось бы выручать меня, как
летось было..." - Запиши про котлы худые, писарь! И про снасть
рыбацкую...
Писарь писал третью по счету статью и послушно бубнил:
- "...И потому для промысла рыбы на неводы прядева тонкого мало,
и котлы, кои день и ночь с огня не сходят, прогорели..."
- И выходить по сим неминуемостям потребно на будущее лето в
Охотск! - решительно закончила Наталья Алексеевна, почувствовав, что
муж таится и не досказывает до того конца, который всем нужен.
- Правильно! - закричали добытчики.
- Ежели думаете - правильно, запишем и это! - махнул рукой
Шелихов. - Довольно пустое писать, братцы: от многописания не бывает
толку... Подведем к главному, да покороче!
- Говори уж ты, Григорий Иваныч, да в самую мету угоди! -
согласились утомленные непривычным трудом добытчики.
- "По сим обстоятельствам рассуждая, все единогласно, усердствуя
отечеству, решили продолжать наше пребывание здесь", - продиктовал
Шелихов. - И еще:
"4. Но в мае будущего 1786 года к первым числам снарядить судно
"Трех святителей" и идти при компанионе Шелихове, с божьей помощью в
Охотск.
5. При благополучном прибытии в Охотск принадлежащие всем
компанионам меха на свои паи к себе взять, а достальные бобры, лисицы,
выдры, хвосты, лоскуты бобровые, принадлежащие по разделу остающимся
здесь нашим людям, продать, с тем чтобы на вырученные деньги искупить
потребные каждому вещи..."
Дальше шла шестая статья, но народ слушал уже вяло, пока Шелихов
не повысил голоса:
- А на последях, братцы, придется записать, чего нам хозяева
безденежно прислать обязаны. Токмо взвоют толсторылые, умягчить их
надобно смирением... - прервал он диктовку, оглядывая добытчиков.
Потом, переждав гул одобрительных голосов, раздавшихся в ответ, начал
говорить наставительно:
"7. Для лучшего успеха общей пользы не возбраняем вам,
компанионам, помимо нас, мореходов, платных людей сюда договорить и
прислать..."
Писарь скрипел пером, едва успевая за словами Шелихова.
- И последнее! - сказал Шелихов: - "8. Сверх того, вам же,
компанионам, надлежит для компании прислать в награду пятьдесят пуд
тонкого на невода прядева, сто бычьих лавтаков, тридцать пуд больших
котлов..."
Здесь собравшиеся уже не различали его голоса, он говорил, низко
наклонясь над ухом писаря, да подробностями артель и не
интересовалась, они насторожились только тогда, когда мореход сказал
внятно:
- "...И судно стараться, нимало не медля, отправить из Охотска
сюда того же лета, чтобы по заступлении на наши места присланных от
вас людей мы свободны были с божьей помощью выходить отсюда в Охотск.
На подлинном подписали разных городов и разного звания мореходцы,
состоящие при компании Голиковых и Шелихова.
Остров Кыхтак,
который от россиян назвался Кадьяк.
1785 года, декабря 11 дня".
- Подписывайтесь, добытчики, а неписьменные противу имени своего
крест ставьте... Распущаю сбор! - закончил Шелихов.
Таким артельным приговором закончен был и первый этап устремлений
Григория Ивановича в Америку.
20 мая 1786 года с огрузневшей, но бодрой и сияющей Натальей
Алексеевной Григорий Шелихов вышел из Трехсвятительской гавани в
обратное плавание в Охотск. Из Америки он вывозил до полутора десятков
алеутов и индейцев, пожелавших увидеть Россию - родину великого тойона
Ше-лиха. Он был уверен, что с этим же судном, хотя бы поздней осенью,
вернется в Славороссию.

Глава вторая

1

Обратное плавание проходило поистине под добрым ветром и с
удивлявшей всех быстротой. Галиот "Три святителя", до отказа
загруженный драгоценными мехами, добытыми для компанионов, и особо
затюкованным добром работных, нес на себе груза на два с половиной
миллиона рублей. С такой добычей, как ни вспоминали старовояжные, не
раз бывавшие в подобных плаваниях мореходы и добытчики, никто еще не
возвращался.
Но для себя из отчаянной экспедиции Шелихов вывозил самый дорогой
груз - Наталью Алексеевну с ожидаемым наследником. Минуя попутные
острова, на которых два года назад Григорий Иванович оставил
добытчиков, он согласился остановить бег галиота на несколько часов
только в центре архипелага, при острове Атха. Здесь нужно было ссадить
возвращаемых на родину искалеченных в боях и на промысле лисьевых
алеутов и насельщиков других островов.
- А отсюда как? Рук-ног у нас нет, не доберемся к домам,-
сетовали высаживаемые.
- Кто как изловчится, - отвечал Шелихов. - Я вам не каюр...
Помалкивай, Наталья Алексеевна, у тебя одна заботушка... - недовольно
осадил он жену, пытавшуюся заступиться за беспомощных алеутов. - Эй,
поворачивайся и в обрат поскорей! Через час снимусь, кто не вернется -
брошу на острову... Эй, слуша-ай!
Прохор Захарович Пьяных, ревностно держа дисциплину, подбодрял
съезжавших цветистой боцмановской словесностью.
Однако поведение Шелихова на Атхе, которое многие вояжные не
одобряли, разом забылось, когда через месяц благополучно вошли в
родное Охотское море, оставив позади себя грозный, усеянный множеством
подводных скал и камней пролив Лопатку, между песчаным мысом на юге
Камчатки и первым Курильским островом Шумшу. В проливе этом нашло себе
могилу великое число кораблей и мореходов.
- Кто Лопатку пробег, тот сопатку сберег! - шутили обычно
промышленники в предвкушении грубых сибирских развлечений в Охотске,
хотя бы в кабаке Растопырихи, - развлечений, доступных лишь на то
время, пока в мошне есть деньги, добытые великим трудом и риском.
Приближаясь к Охотску, Григорий Шелихов день ото дня становился
все угрюмей и раздражительнее. Подолгу сидел в каюте, прикидывал на
счетах какие-то суммы, записывал на бумажках и с досадой шептал:
- Оберут... обсосут... Всего лишат и меня и людей!.. Надо бы в
Петропавловск зайти, может, на счастье сиротское, кого из иностранных
купцов и встретил бы да полным рублем за свое и людское без дележки и
взял бы...
Шелихов с ненавистью вспоминал повадки охотских властей и
особенно командира порта полковника Козлова-Угренина, который
содержал, помимо семьи и огромной дворни, несколько гулящих девок,
ходивших по городку в дорогих китайских шелках. "Как же, в барских
барынях ходят!" - мрачно усмехнулся мореход, припоминая размалеванные
баданом* грубые лица фавориток его высокородия господина полковника.
Вот на этих шлюх и пойдет половина его кровью добытой удачи... (*
Красящий корень, употреблявшийся в Сибири как румяна.)
Есть еще там совестный судья коллежский асессор Кох, Готлиб
Иваныч. Эта тощая пиявка все мошенства полковника знает и великую
власть над ним забрал. От него, от этого Коха, тоже дешево не
отделаешься. Проклятый немчура даже таксу установил: купец ты, значит
должен десятину с доходов твоих судье отдать. И сам же эту десятину
полагает.
А миновать Охотск никак нельзя. Надо, первое дело, Наталью
Алексеевну доставить в свой дом, купленный еще до переезда в Иркутск,
а второе то, что в Охотске живет известная повивальная бабка
Кузьминиха, жена корабельного мастера деда Кузьмина, руками которого
отстроены все вышедшие из Охотска в море корабли последних тридцати
лет. Ученый доктор обосновавшейся в Охотске экспедиции капитана
Биллингса англичанин Робек как акушер не интересовал Шелихова: где это
видано, чтобы женщина, да к тому же жена именитого купца, рожала в
присутствии чужого мужчины. Вся надежда была на Кузьминиху.
Следуя торговому навыку, Шелихов заодно прикинул расходы,
связанные и с этим предстоящим торжеством. Кузьминихе - двадцать
бобров, попу с причтом за крещение - пятнадцать шкур, куме и куму - по
десяти, потом гости и почетные поздравители, их тоже с пустыми руками
не отпустишь - сотней бобров, да еще отменной доброты, никак легче не
отделаешься, а это... это, почитай, пять тысяч рублев! Да охотским
пиявкам пятьдесят тысяч за здорово живешь отдай. А на это ведь два
корабля океанических для Славороссии построить можно!..
А доходы? Ссужавшие экспедицию тузы-богатеи Голиков и Лебедев
выговорили себе львиную долю наживы - восемь частей, предоставив
Шелихову только одну часть, так как последняя, десятая, идет на всех
промышленников - мореходов и зверобоев, которые под почетным, но скупо
оплачиваемым титулом "компанионов" вынесли на своих плечах всю тяжесть
промысла.
- Наташенька, - поделился он своими выкладками с женой, давно с
любопытством следившей за его манипуляциями и вырывавшимися
возгласами, - нам с почину и двуста тысяч американская земля не
даст...
- Награждения свои промышленным ты и вовсе не посчитал, а отдать
беспременно придется, - напомнила ему Наталья Алексеевна об
обязательствах, выданных от себя многим промышленным. - На сколько их
будет?
- Запамятовал, из головы вон! - побледнел Шелихов. - Совсем
убила!.. Нищим в плавание пошел, нищим и вернулся... Что будем делать?
- А вот что... - И деловито, спокойно, как будто не он, а она
была купцом первой гильдии, отвела от мужа огорчение. - Расходов на
крещение не будет: не дам сынка в никонианскую купель макать, рожу и в
Иркутске у себя в моленной окрещу, гостей званых и незваных не
набежит, а Кузьминихе за то, что пособит и со мной поживет, за глаза
десяти бобров довольно, - вот со счетов пять тысяч и скинь! И
пятьдесят тысяч - тоже, охотским хапугам ничего не давай. Меня
ссадишь, в дом проведешь - и плыви в Петропавловск, там оглядишься и
придумаешь, что делать. Исправник камчатский Штейнгель посулов не
берет, а растолкуешь, как и чем тебя опутали, - глаза прикроет, даже
если ты и продашь шкуры чужеземным китобоям
Высказанные Натальей Алексеевной мысли полностью совпадали с
намерениями Шелихова, пойти на которые он не решался из боязни упреков
в том, что оставляет ее одну да еще пускается на рискованное
предприятие. В те времена плавание из Охотска в
Петропавловск-на-Камчатке считалось делом опасным, и половина
отправлявшихся в него мореходов не доходила до цели.
- Ты гляди, Гришата, делай, как сумеешь, но интерес людей наших,
товарищей по тяжестям безмерным, соблюди и все, что обещал, до
копеечки выплати, иначе... худо нам будет. А деньги - о них не думай:
с компанионов своих судом возьмешь, по доверительной бумаге ты вправе
усердных за счет компании поощрять...
- Ох, спасибо тебе, Наташенька, - облегченно вздохнул Шелихов, -
ты беду мою как руками развела...
После разговора с женой Григорий Иванович собрал своих мореходов,
взял с них клятву не проронить ни словечка и, обрисовав положение,
предложил идти на Камчатку.
- Там и товаров, нам нужных, на складах больше. А в Охотском
Биллингсовы людишки все давным-давно порастащили! - сказал он, не
совсем уверенный, что довод этот покажется мореходам достаточно
убедительным.
Но мореходы согласились и решили стать на рейде в четырех-пяти
верстах от берега, спустить на берег Григория Ивановича с женой, а
также самых слабых из команды и пассажиров "Трех святителей". А
вернется Григорий Иванович, сняться завтра же с якоря и идти на
Петропавловск.
Доставив жену в безлюдный дом, стоявший с заколоченными дверями и
окнами, Шелихов нашел в городе Кузьминиху и предложил ей переселиться
в избу к Наталье Алексеевне. Хитрая старуха сразу сообразила, что
мореход вернулся не с пустыми руками, и выговорила за помощь в родах
Наталье Алексеевне двадцать бобров.
К вечеру, поцеловав в последний раз жену и всячески избегая
встречи с охотскими начальниками, терпеливо выжидавшими в своих
канцеляриях появления морехода с посулами, Шелихов вернулся на корабль
и утром на заре снялся с якоря, чтобы идти на Камчатку.
К полному своему удовольствию, он в самую последнюю минуту вдруг
увидел спешившего на байдаре к кораблю асессора Коха. Кох понял, что
Шелихов в судную канцелярию теперь уже не зайдет, купец хитрит, но и
Кох не прост: он навестит морехода на корабле сам. И все же Кох
опоздал.
- Улетел воробей, сыпь, сукин сын, соли на хвост! - орал,
надсаживаясь, Шелихов, примечая, как отстает байдара от набирающего
ход корабля.
К концу третьего дня плавания воображаемые гримасы и брань
разочарованного в своих ожиданиях Коха уже не смешили Шелихова.
Веселое настроение померкло. Начался дождь, и стали давать себя знать
рывки шторма, до силы которого дошел обычный в этих широтах к концу
лета резвый муссон.
В попытках обойти далеко высунувшийся в море острый нос Камчатки
мореход и его команда выбились из сил. Штормом далеко отнесло корабль
от курса - галиот был уже у Большерецкого устья на западном,
противоположном Петропавловску, берегу. Но и войти, на худой конец, в
безопасное устье реки при таком шторме дело очень трудное - здесь
встречалось много преграждавших вход мелей и подводных камней. А между
тем продовольствие на "Святителях" кончилось, так как запастись
продуктами в Охотске не было ни времени, ни возможности. Надо было
что-то предпринимать.
- Погодишка всему делу поперек встала, - ворчал Пьяных, как бы
утешая Шелихова в неудаче замысла. - Подал бы господь благополучными в
Большерецк проскочить...
Продрейфовав в виду Большерецка сутки без воды и пищи, Шелихов
после безуспешных попыток заякориться принял решение съехать в байдаре
на берег и подготовить доставку на корабль по окончании шторма воды и
рыбы.
- Дойдешь ли?! - усомнился Пьяных, глядя на бушующие волны, но
отговаривать не стал и приказал готовить байдару.
Спустя короткое время двухлючная байдара, как легкая щепочка,
взлетела на гребне набежавшей волны. Во втором люке сидел верный Куч.
- Держись, Захарыч, глаз не спускай с Большерецка. До свиданьица,