Страница:
сделанной рукой Александра Андреевича.
Прiими господи души
четыръ рабовъ твоихъ
Домiана Филиппа Iоанна Илiи
iже за Русь i людiе ея
животъ безвремени
положили.
Тела убитых алеутов и чугачей Баранов позволил родичам и
соплеменникам забрать для захоронения по своему обычаю и приказал на
поминки каждого убитого выдать по штофу водки.
Народы и племена Аляски, находясь на промысле вдали от родных
стойбищ, хоронили своих мертвых, выезжая на байдарах в океан, навсегда
отдавая могучему и щедрому кормильцу его работника.
Обещая быть на поминальной игрушке,* правитель решительно отказал
чугачам в выдаче трех якутатцев, оглушенных кистенем Пуртова и в
беспамятстве попавших в плен. Он знал обычай индейцев, с которым
всячески боролся, умерщвлять пленных на поминальных игрушках для
сопровождения в загробную жизнь в качестве калгов - рабов,
обслуживающих нужды убитых победителей. (* Сопровождаемые плясками,
музыкой, разными играми обряды по поводу рождения детей, удачной
охоты, похорон с обязательным угощением и одариванием гостей.)
- Чугачи храбро бились, но тлинкитов взял Пуртов - он им и
господин... Могу дать вам три папуши табаку, но отнять добычу у воина
не могу.
Когда чугачи ушли обряжать своих мертвых, правитель приступил к
допросу пленных через имевшегося при партии толмача, старого
угалахмюта Семейку. Лица якутатцев, изуродованных кистенем Пуртова,
были страшны и жалки, и только стоявший впереди рослый и сильный воин,
оглушенный ударом кистеня через высокий шишак, не имел на себе
устрашительных следов пуртовской руки.
- Откуда вы пришли? Как зовут тойона? - спрашивал индейцев
Баранов.
Пленные, ожидая пыток и смерти, явно не хотели отвечать.
- Пуртов, поднеси воинам, однако, по стаканчику для разговора! -
приказал правитель, решив испробовать такое необычное доказательство
добрых намерений и великодушия русских.
Пуртов принес штоф, налил кружку и со вкусом - не яд, мол, даем -
выпил. Налил вторично и протянул кружку индейцу с раздробленной
челюстью.
- Клехчак, ильтлиль катлеце! Умертви, не насмехайся!- отвел
индеец протянутый ему, соблазнительный напиток.
- Тляакуски! Дурак! - презрительно пробормотал Семейка, не
выдерживая роли беспристрастного толмача.
- Ахчиите... Дай... - недоверчиво сказал якутатец с выбитым
глазом.
Отпив половину, поднес кружку к уцелевшему глазу посмотреть,
много ли осталось, затем медленными глотками допил до дна и, протянув
Пуртову вынутую из-за пазухи трубку, сел на пол, где стоял, - знак:
набьешь табаком - буду говорить.
- Зачем пришли сюда? - спросил правитель, выждав, пока индеец
несколько раз затянулся дымом.
- Чтобы убить, - мирно ответил индеец, смахивая кровяную слезу на
пол.
- Что я должен сделать с тобою?
- Также убить, - не задумываясь, ответил одноглазый. - Ахтут!
Руби! - и индеец вытянул шею, ожидая удара.
- Нет, русские сильны и справедливы... Пойдете домой... Кусун
хунас? Где твои родные? - спросил правитель. - Отнесете им от нас
посох дружества, убранный цуклями и бисером. Тойону скажите: жду его в
гости. Он и вы, когда придете с ним, получите табак, огненную воду и
большие русские ножи...
Индейцы с недоверием смотрели на правителя и толмача Семейку,
принявшего такой важный и торжественный вид, будто он сам был
источником неожиданной милости и щедрот.
Шум и крики в дальнем конце лагеря прервали допрос. Демид
Куликалов в сопровождении охотников своего отряда появился перед
Барановым. Подходя к правителю, люди опускали на землю носилки с
засоленным мясом убитых животных. Солонина была сложена в мешки из
коры хаача - душистого кипариса. Такие мешки у индейцев, сплетенные из
древесного лыка, служили в летнее время для хранения мяса, жира и
заменяли ведра для доставки воды.
- С удачей, однако, Демид Софронович! - приветствовал правитель
утомленных людей.
- Пудов сто промыслили, - не входя в подробности, коротко
подтвердил Демид результаты опасной и нелегкой экспедиции в
окрестностях, занятых враждебными и неведомыми красными племенами.
Баранов был необыкновенно доволен благополучным возвращением
Куликалова. Правитель понимал, что охота в глубине края, на которую не
мог отважиться даже смелый Мор, укрепит в глазах англичан прочность
положения и престижа русских на берегах далекой и оторванной от России
страны, к которой по русскому следу тянутся руки претендентов на
разделение, - но не труда и лишений, нет! - только бобровых и
котиковых шкурок...
Несмотря на добрые отношения и доверие, которое вызывал Мор,
Баранов не хотел обнаружить перед иностранцами богатства залива Нучек.
И было досадно, что уходило драгоценное время летних промыслов...
Судно Мора приведено в порядок, вода доставлена, оставалось снабдить
провизией, - и пусть плывет восвояси. Баранов подозрительно оглядел
слонявшихся по лагерю матросов с "Феникса". Некоторые держали в руках
по нескольку шкур бобров и котиков, выменянных у алеутов на разные
безделки. Промышленным запрещалось менять и продавать пушнину кому бы
то ни было помимо компании, и в другое время правитель не постеснялся
бы отнять добычу у нарушителей правил компании, но с храбрыми
матросами "Феникса", пришедшими на выручку в минуту грозной опасности,
так поступить нельзя было.
- Пуртов, людей с "Феникса" и Измайловских покормить надобно и
Демидовых не забудь. Нажарь мясца, бочонок рому выкати. Ларкин, собери
людей, чтоб по лагерю не мотались! Усади, поднеси, да спой чего - ты
мастер на эти дела! - таким маневром Александр Андреевич надумал
пресечь "развращение" промышленных и вместе с тем отблагодарить
храбрых соратников.
Через час веселый и беспутный Джим Ларкин, среди русских его
звали Яшей, поднося гостям и не обходя себя кружкой доброго рому,
горланил с земляками с "Феникса" песни, которые он привез на дикие
берега Америки из времен своего студенчества в Тринити-колледж*
зеленого города Дублина. В Тринити-колледж Ларкин изучал богословие,
но разгром тайного общества "Бравых ребят",* а Ларкин был его
деятельным членом, побудил богослова искать спасения на палубе
кораблей, бороздивших океаны вдали от родины. Лучшим номером своего
репертуара Ларкин считал одну бодрую песню прославленного поэта
крестьянской Англии Роберта Бернса.*** Ларкин пел с заразительным
чувством, как будто видя через необозримую даль свою бедную родину,
угнетаемую ворвавшимися в нее чванными лордами. (* Старейший
университет Ирландии Основан в 1591 году. ** Тайная террористическая
организация ирландских крестьян во второй половине XVIII века, которая
вела борьбу с английскими помещиками и представителями власти. ***
Песню Бернса автор романа дает в своем переводе.)
Что из того, что хлеб наш груб
И платье бедное дано,
Хотя в шелка одет, кто глуп,
И плуты пьют вино.
Земляки Джима, матросы с "Феникса", с восторгом хлопая в ладоши,
дружно подхватили боевой припев:
Все ж, несмотря на шум вокруг
Таких и этаких потуг,
Бедняга честных, всех бедней, -
Король среди людей!
Александр Андреевич, большой любитель и знаток песни, сам
повинный в грехе "сочинительства", повсюду в скитаниях возивший с
собой подаренный Шелиховым модный в те времена "Песенник" Михаилы
Чулкова, с удовольствием, хотя и не понимал ни слова, слушал крепкий
голос Ларкина, покачивая головой в такт песне. Поощренный общим
вниманием Ларкин с еще большим воодушевлением начал второй куплет:
Мы ждем и верим - сгинет тьма
И будет то, что ждут:
К признанью чести и ума
По всей земле придут...
- Дружней, ребята! - крикнул Джим, и слушатели, подогретые
очередной кружкой рома, подхватили припев:
И это будет - день придет,
Какого не было вовек,
Что человека человек
По-братски обоймет.
- Ладная песня, и спели складно... Будто свою, русскую слушал! -
задумчиво проговорил Баранов. - О чем песня, перетолмачь, Яша... Ишь
ты, какая она! - продолжал он, вникнув в нескладный перевод Ларкина. -
Будто на российский край пригнана... Спасибо за песню, друг!
Матросы "Феникса" хлопали Ларкина по плечу, жали руку, галдели и,
стараясь перекричать друг друга, убеждали "плюнуть" на контракт,
которым, как они думали, опутали их земляка русские.
- Ларкин! Джимми! Ты родился артистом, ты поешь во сто крат лучше
О'Сюливана, а по нему все знатные люди, посещающие Дрюри-Лэн,* сходят
с ума. И ты похоронил себя в этой богом проклятой стране, где научился
у русских медведей жрать сырую рыбу... Марш на корабль! Капитан Мор
никому не позволит насильно держать нашего земляка, и мы это докажем.
(* Наиболее популярный в XVIII веке театр Лондона.)
Сочувственная добродушная улыбка на лицах русских, с которой они
слушали звуки песни Ларкина, не понимая ни слова по-английски, была
понята матросами арматора Мора как дань восхищения бородатых дикарей
английской доблести и цивилизации. С этим они встречались во всех
концах вселенной и умели, как им казалось, показать, что заслуживают
этого.
Матросы "Феникса" были убеждены, что колоши бежали, устрашенные
их появлением, и достаточно им или их капитану заявить, что они берут
Ларкина с собой, как русский губернатор согласится на это без всякого
спора. Но Ларкин за два года хорошо узнал Баранова и имел не один
случай убедиться, как он ревниво отстаивает честь и суверенность
Московии на этом далеком и оторванном от нее клочке земли.
- Яша, чего, однако, заершились твои земляки? - с неудовольствием
спросил Баранов, почувствовав что-то неладное в поведении моровских
матросов.
- Хотят меня взять с собой, уговаривают... просят вашу милость
отпустить меня домой... Если будет на то ваша милость, я тоже... -
смущенно лепетал Ларкин, благословляя в душе барановское непонимание
английского языка.
- А зачем пистолетами размахались?
- Салют в честь вашей милости...
- А ну-ка, Яша, - возвысил голос Баранов, заставляя русских
добытчиков насторожиться, - скомандуй землякам: марш на берег, по
одному, гуськом, сто шагов интервала... Батарейку, скажешь, я сам
арматору доставлю! И еще скажи, что благодарим, мол, за помощь и честь
хлеба-соли наших отведать...
Растерянный лепет и бледное лицо Ларкина, а главное -
настороженная зоркость русских добытчиков, сразу после слов Баранова
вставших на ноги с разобранными по рукам ружьями, убедили моровских
матросов, что странный приказ правителя, хотя они и считали себя
обиженными, надо исполнять беспрекословно. Своевольничать и
дебоширить, как привыкли они к этому во всех портах мира, в этой дыре
опасно, слишком опасно...
Русские стояли спокойно, но, оглядев их нахмуренные бородатые
лица, матросы "Феникса", пожимая плечами и криво улыбаясь, один за
другим вставали и шли к берегу гуськом, провожаемые удивленными
взглядами собравшихся на пути алеутов.
На берегу Баранов передал через Ларкина матросам, что он первым
плывет на "Феникс" с батарейкой, присланной арматором на помощь, и
байдарами, груженными мясом для продовольствия в предстоящем им
далеком пути.
- Друзья, умоляю, подчинитесь... с правителем нельзя спорить,
умоляю! - уговаривал Ларкин заволновавшихся земляков. - Да и
бесполезно... Вы видите! - кивнул он на множество вышедших провожать
гостей добытчиков, которые и не подозревали разыгравшейся на их глазах
трагикомедии.
- Ты, Ларкин, и Чандра со мной поедете! - сказал правитель, сходя
к спущенному на воду боту. - Герасим Тихоныч, тебе за старшого быть!
Этих, - показал он на моровских матросов, - беспрепятственно
отпустишь, когда с "Феникса" флажком поманят... Понял?
Мор встретил поднявшегося на корабль Баранова с некоторой
тревогой. Лицо ирландца было желтым, глаза запали.
- Бесконечно рад, господин губернатор, видеть вас целым и
невредимым. Я провел ужасную ночь! Приступ странной болезни,
захваченной в тропиках, - китайские врачи говорят, что ее разносят
комары и мухи, - свалил меня с ног... Я не в состоянии был лично
прийти вам на помощь, эту честь вынужден был уступить моему помощнику
и Чандре... Ты здесь, Чандра, а где же остальные люди? Неужели...
Чандра успокоительно закивал головой. Мор в недоумении перевел
взгляд на Баранова, затем на беспокойно переминавшегося Ларкина.
- Протрезвиться оставил, - добродушно, как будто ничего не
случилось, отозвался правитель. - Все целы-целехоньки! Флажком
помахайте... А пока мясо принимать будут, попрошу напоить меня кофеем,
господин арматор, за кофеем и о расчете договоримся... Яша, -
обратился Баранов к Ларкину, - ты не раздумал на родину возвращаться?
- Если ваша милость... - растерянно начал Ларкин.
- Звал Александром Андреевичем, а к своим попал - "вашу милость"
вспомнил. Не раздумал покинуть нашу жизнь, говори?
- Отпустите, Александр Андреич! - после минутного колебания
ответил Ларкин.
В каюте, с наслаждением прихлебывая черный кофе, Баранов коротко
рассказал О'Мору события минувшей ночи.
- Только мы колошей сбили и в лес погнали, а тут и ваши
появились, по пятам индейцев из штуцеров и батарейки на ускорение
ретирада смазали... Премного дружбе и помощи вашей обязан, господин
арматор! Ну, сели поутру победу отпраздновать, однако неприятность меж
нас вышла... Богослов сей, - Баранов с усмешкой кивнул на Ларкина, - и
люди ваши пистолетами вздумали меня постращать, чтобы домой его
отпустил. Я прогулку им присоветовал, а батарейку сам взялся
доставить...
Пояснения Ларкина, переводившего слова Баранова, сопровождаемые
неодобрительным покачиванием головы Чандры, привели Мора в великое
смущение. Мор припомнил, что Ларкин в прошлый приезд, пользуясь
барановским непониманием английского языка, просил его избавить от
русского плена, и он, арматор, в присутствии своих людей обещал
бесшабашному богослову возвращение на родину.
Престиж капитана в те времена держался на острие ножа. Экипаж
"Феникса" после плавания на Молукки и встреч с малайскими пиратами был
пополнен из портов Бомбея и Калькутты. Кто знает, чего можно ожидать
от людей, избалованных авантюристическими нравами и порядками,
усвоенными англичанами в Индии? Настаивать на отпуске пленного земляка
- он не знал, что Ларкин был дезертиром, нашедшим приют у русских, -
Мор не решался. Мужество и смелость правителя, помимо личного интереса
и симпатий, которые он вызывал, исключали мысль о столкновении.
Пришедшее накануне русское судно хотя и было меньше "Феникса", но Мор
видел, как ловко и уверенно лавировало оно в этом забитом островами и
подводными камнями заливе. "Ночной десант отлично удался русским, а
моя шлюпка, - думал Мор, - едва успела к шапочному разбору..."
- Господин арматор, - сказал Баранов, как бы угадывая в молчании
Мора его затруднения, - чтобы дружба наша крепкой была, не сделаем ли
менку? Я вам богослова этого предоставлю, а вы мне Чандру отдайте,
если пойдет Чандра к нам на службу.
- Ричард! - обрадовался Мор найденному выходу. - Его матросы мои
Ричардом зовут, господин губернатор... Ричард! Господин губернатор
берет тебя к себе на службу...
- Душой и телом буду служить сахибу до конца! - скрестив руки на
груди, низко поклонился Чандра Баранову.
- Прощай, Яков! Тебе и на берег съезжать не надобно. Рухлядишку,
ежели какая имеется, пришлю. В получении долга, что остался за тобой
компании за водку, чай, сахар, я распишусь, а младенца, которого ты
прижил с каюркой Ульяной, без тебя воспитаем. Небылиц про нас в
отблагодарение за хлеб-соль нашу не сочиняй... Прощай на счастливую
жизнь!
Все закончилось к взаимному удовольствию Мор был доволен, что
престиж капитанского имени и слова остался непоколебленным и он так
или иначе сумел внушить даже диким русским зверобоям уважение к
свободе и личности природного англичанина.
А Баранов тоже был доволен мирным разрешением происшествия.
Жизнью простого народа в Англии, особенно земляков своих ирландцев,
Ларкин не хвалился, но соблазнял промышленных бреднями о благоденствии
мужика и рабочего в американских Штатах.
Сбывая Ларкина с рук, правитель был доволен не меньше Мора.
- Мясо принято, сэр! - войдя в каюту, весело доложил боцман. -
Девяносто пудов и... весьма порядочное мясо! Рыбы тоже доставлено
пудов сто. Бочки налиты водой. Фок-мачта исправлена. Люди с берега
вернулись без единой царапины, а угостили их там... - боцман лукаво
взглянул на правителя, - только затылки чешут. Какие будут приказания?
- спохватился вдруг боцман, заметив предостерегающий взгляд арматора.
- На рассвете поднять паруса, курс зюйд-вест! Возвращаемся в
Калькутту, - ответил Мор и, заметив одобрительный кивок Баранова,
добавил: - На север в этом году не пойдем... Но чем я могу оплатить
вашу помощь, господин губернатор? Если бы провидение не устроило нашу
встречу... Ступайте, Кадоган, и передайте мое приказание мистеру
Конелли! - отослал Мор боцмана к вернувшемуся с берега помощнику. - Я
говорю: не поставь провидение вас на нашем пути, мы погибли бы от
голода и жажды или еще чего-нибудь худшего среди изобилия, которым
дышит эта дикая земля и которым она поделилась с нами рукой своего
хозяина...
- А как же иначе? - просто ответил Баранов. - Я не получал
вестей, что англичане нам неприятели, и кто мы, чтобы осмелиться
нарушить связи и мирные трактаты высоких дворов! - Правитель всегда
говорил голосом официального представителя русских государственных
интересов в Америке, если опасался их умаления или отрицания с чьей бы
то ни было стороны. - Что до меня касаемо, как есть я, Баранов
Александр, сын Андреев, каждый может надеяться, что никогда я не
нарушу священных прав страноприимства и человечества. Мы вам, вы нам
подмогли - и квит!
- Дружба дружбой, а деньги счет любят, - настаивал Мор.
- Что ж, извольте - посчитаемся! - охотно согласился Баранов.
Нужды "губернаторства" были бессчетны, а касса пуста, к тому же убытки
от прекращения промысла на все время стоянки "Феникса" в Нучеке были
немалые. "На покрытие этих убытков и корабля твоего не хватит, друг
мой распрекрасный", - подумал Баранов, принимая поданные Мором счеты.
- Ну, первое мясо. Говорит боцман - девяносто пудов доставили? Второе
- рыба. Рыбы сто пудов. Мясо положим на пуд два рубля серебром - сто и
осемьдесят рублев, рыба по рублю за пуд - сто... Теперь, доставка воды
- пятьдесят сорокаведерных налили - двести, скажем, рублев, и лесина
на мачту - двадцать... Пятьсот рубликов серебром или - на кантонские
пиастры перевести - тысяча пиастров, ежели недорого будет, причитается
с вас.
- If you like! О, thank you... If you please* - растерялся
арматор, удивленно глядя на счеты. - Ларкин, спросите господина
губернатора, не ошибся ли он? - Учитывая обстоятельства места и
времени, Мор ожидал услышать гораздо большую сумму. (* Пожалуйста! О,
благодарю... Прошу... (англ.).)
- Все чохом тысячу пиастров! - подтвердил Баранов и, подозревая
желание Мора оспаривать поставленные им низкие цены, холодно добавил:
- Не торгуемся! Ежели дорого али денег нет, как потерпевшего
ослобоняю... И скажи: денег не ищу, огнестрельным запасом нуждаюсь -
порох, пули...
Мор был огорчен неудовольствием, которым правитель встретил его
благодарность, и с тем большей охотой старался доказать свое
расположение, когда Ларкин перевел ему слова Баранова.
- Пороху? Свинца? О, понимаю! Могу десять пудов пороху и столько
же, а если нужно - втрое свинца...
Довольный пополнением огнестрельного запаса партии, истощенного
ночным нападением колошей, Баранов встал и начал прощаться, желая Мору
попутного ветра и счастливого плавания.
- Вы понимаете, мои молодцы, что сделал для нас господин
губернатор? - счел нужным обратиться к своей построенной на палубе
команде арматор, пожимая руку отъезжающему Александру Андреевичу. - Вы
были на берегу и сами убедились, чего может стоить мясо и вода,
добытая в лесах этих гор! Простив ваш петушиный задор и недостойное
поведение после боя, господин губернатор по моей просьбе отпустил
Джима Ларкина... Господину губернатору и русским отважным людям -
hourra!
Залпом всех своих пушек, о котором Мор заблаговременно
распорядился, и многоголосым "Hip! Hip! Hourra!" провожал "Феникс"
Баранова. Когда Чандра заставил упиравшегося Саргача прыгнуть в
шлюпку, правитель в последний раз махнул картузом и, сев к рулю на
корме, тронулся к берегу, и до самого берега, причудливо залитого
багрянцем закатного солнца, провожал арматор глазами утлую шлюпку и
сопровождающие ее, чуть видные в пене кипящего сулоя, байдары. Русские
на диком побережье южной Аляски, о жизни и делах которых Мор получил
достаточно ясное представление, были для него непонятнее и загадочнее
всех чудес, встреченных в многолетних скитаниях по свету.
"Если сами не уйдут, их никто не выгонит из этой земли!" -
подумал Мор, вспоминая напутственные инструкции Ост-Индской компании
действовать силой и страхом, если окажутся бессильными убеждение и
золото...
- Ты с песиком при мне будешь, хозяйство мое поведешь. Нехитрое
дело: сковорода да чайник, ложка да плошка! - сказал Баранов Чандре на
берегу, жестами поясняя круг его обязанностей. - И по-русски,
по-русски, спик рашэн... научайся! А-а, понял? - довольно усмехнулся
правитель, когда Чандра радостно закивал головой в ответ.
Тут же на берегу Баранов приказал Пуртову, несмотря на
надвинувшийся вечер, доставить на "Феникс" рухлядишку Ларкина.
- Да у Яшки, окромя рваных порток, ничего не было! - недовольно
буркнул Пуртов, пожимая плечами.
- В таком разе отвези, как собственный, бушлат суконный, сапоги
морские лафтаковые, чаю фунт и... пучок лозы березовой, что за иконой,
скажи, пущай держит - в память, что лоза сия его обминула! -
безулыбчиво пошутил правитель. - Да фонарь на байдаре поставь.
Англицы, в темноте не разобравшись, чего доброго, стрелять учнут! -
заботливо напомнил он Пуртову. - А ты, Демид Сафроныч, - обернулся
Баранов к Куликалову, караулы на ночь удвой - береженого бог бережет!
- и дозоры из чугачей своих к лесу вышли... Ежели кому что надобно, я
у себя буду.
Ночь прошла совершенно спокойно. Отпор, данный Барановым, был так
решителен, потери нападающих настолько велики, что якутатские индейцы
со своими союзниками с юга отказались от дальнейших попыток разогнать
промыслы алеутов, которых, как они думали, защищают бородатые
"косяки", подкупленные островными людьми.
Как всегда, с восходом солнца Баранов был уже на ногах. Вокруг
все было затянуто влажной пеленой тумана, сползавшего с ледников
северо-западного склона Агассицу - Большой горы - на берег и море.
Такие внезапные и капризные перемены погоды на побережье Аляски в
разгаре лета не были в диковинку для Баранова, но в этот раз он
обозлился - туман срывал принятые ночью решения.
- Изгаляется анчутка американский над православными за то, что
детей его побили, - ворчал правитель, двигаясь на приглушенные туманом
голоса людей на берегу. - Эй, кто там есть, корабль английский видать?
- Как его увидишь... - нерешительно отозвался кто-то из мглы.
- Ушел перед зарею, когда луна в море купаться спускалась, а Илья
туманом к ней с гор подкрался, - перебил отвечавших уверенный голос. -
Я видел, как исчезал в море огонь на корме Коксова брата и слышал...
да, да, слышал, как свистела дудка на подъем парусов.
- Кто говорит, выдь ко мне, хочу видеть твои волчьи уши и рысьи
глаза... А-а, это ты Лаврентий? Хвалю, что стараешься, - внушительно
сказал правитель, оглядывая выросшую перед ним фигуру Лур-кай-ю с
державшейся позади него Марьицей. За спиной Марьицы вздыбился горб
лотка, в котором алеутки повсюду таскают за собой своих младенцев. - И
ты видела и слышала? - ласково спросил ее Баранов.
- Я тоже видела, господин, я тоже слышала все, что говорит
Лур-кай-ю! - подтвердила женщина. - И он... он тоже тебе служил -
слышал и видел! - добавила она, мотнув головой на лоток, болтавшийся
за ее спиной, после чего Баранов окончательно поверил сведениям,
добытым глазами и ушами Лур-кай-ю.
Александр Андреевич знал, что алеуты никогда не лгут, выставляя
детей свидетелями справедливости своих слов.
- Выдать обоим по папуше табаку! - приказал правитель. - А
Марьице новую кухлейку, - добавил он, зорко оглядев ее лохмотья.
Баранов повеселел. Ночью он решил, если Мор, как объявил вчера,
уйдет в море, вырядить все партии под охраной Измайлова на "Симеоне"
наверстывать упущенное в промыслах за время стоянки чужеземного
корабля, а самому на баркасе, под парусом и с восьмеркой гребцов, с
Чандрой и Саргачом, вернуться в Воскресенскую крепость - принимать и
окрестить первенца компанейского флота, построенного на американской
земле... То-то Григорий Иванович возрадуется!
- "Добрыня", "Илья Муромец"... нет, краше всего - "Феникс"! -
любовно придумывал Баранов название своему детищу. - Дивная птица,
куда восхочет, туда и унесет...
В середине дня ветер разогнал туман и принес сорвавшийся с гор
грозовой ливень. Хлынувшие потоки воды едва не смыли лагерь на берегу
в море. К вечеру бледное солнце, пробиваясь сквозь разорванные тучи,
осветило вывешенный на шестах для просушки одежды скарб людей.
Желтокожие алеуты, мужчины и женщины, без малейшего смущения голяком
бродили по лагерю и деловито готовили пищу у разведенных после дождя
Прiими господи души
четыръ рабовъ твоихъ
Домiана Филиппа Iоанна Илiи
iже за Русь i людiе ея
животъ безвремени
положили.
Тела убитых алеутов и чугачей Баранов позволил родичам и
соплеменникам забрать для захоронения по своему обычаю и приказал на
поминки каждого убитого выдать по штофу водки.
Народы и племена Аляски, находясь на промысле вдали от родных
стойбищ, хоронили своих мертвых, выезжая на байдарах в океан, навсегда
отдавая могучему и щедрому кормильцу его работника.
Обещая быть на поминальной игрушке,* правитель решительно отказал
чугачам в выдаче трех якутатцев, оглушенных кистенем Пуртова и в
беспамятстве попавших в плен. Он знал обычай индейцев, с которым
всячески боролся, умерщвлять пленных на поминальных игрушках для
сопровождения в загробную жизнь в качестве калгов - рабов,
обслуживающих нужды убитых победителей. (* Сопровождаемые плясками,
музыкой, разными играми обряды по поводу рождения детей, удачной
охоты, похорон с обязательным угощением и одариванием гостей.)
- Чугачи храбро бились, но тлинкитов взял Пуртов - он им и
господин... Могу дать вам три папуши табаку, но отнять добычу у воина
не могу.
Когда чугачи ушли обряжать своих мертвых, правитель приступил к
допросу пленных через имевшегося при партии толмача, старого
угалахмюта Семейку. Лица якутатцев, изуродованных кистенем Пуртова,
были страшны и жалки, и только стоявший впереди рослый и сильный воин,
оглушенный ударом кистеня через высокий шишак, не имел на себе
устрашительных следов пуртовской руки.
- Откуда вы пришли? Как зовут тойона? - спрашивал индейцев
Баранов.
Пленные, ожидая пыток и смерти, явно не хотели отвечать.
- Пуртов, поднеси воинам, однако, по стаканчику для разговора! -
приказал правитель, решив испробовать такое необычное доказательство
добрых намерений и великодушия русских.
Пуртов принес штоф, налил кружку и со вкусом - не яд, мол, даем -
выпил. Налил вторично и протянул кружку индейцу с раздробленной
челюстью.
- Клехчак, ильтлиль катлеце! Умертви, не насмехайся!- отвел
индеец протянутый ему, соблазнительный напиток.
- Тляакуски! Дурак! - презрительно пробормотал Семейка, не
выдерживая роли беспристрастного толмача.
- Ахчиите... Дай... - недоверчиво сказал якутатец с выбитым
глазом.
Отпив половину, поднес кружку к уцелевшему глазу посмотреть,
много ли осталось, затем медленными глотками допил до дна и, протянув
Пуртову вынутую из-за пазухи трубку, сел на пол, где стоял, - знак:
набьешь табаком - буду говорить.
- Зачем пришли сюда? - спросил правитель, выждав, пока индеец
несколько раз затянулся дымом.
- Чтобы убить, - мирно ответил индеец, смахивая кровяную слезу на
пол.
- Что я должен сделать с тобою?
- Также убить, - не задумываясь, ответил одноглазый. - Ахтут!
Руби! - и индеец вытянул шею, ожидая удара.
- Нет, русские сильны и справедливы... Пойдете домой... Кусун
хунас? Где твои родные? - спросил правитель. - Отнесете им от нас
посох дружества, убранный цуклями и бисером. Тойону скажите: жду его в
гости. Он и вы, когда придете с ним, получите табак, огненную воду и
большие русские ножи...
Индейцы с недоверием смотрели на правителя и толмача Семейку,
принявшего такой важный и торжественный вид, будто он сам был
источником неожиданной милости и щедрот.
Шум и крики в дальнем конце лагеря прервали допрос. Демид
Куликалов в сопровождении охотников своего отряда появился перед
Барановым. Подходя к правителю, люди опускали на землю носилки с
засоленным мясом убитых животных. Солонина была сложена в мешки из
коры хаача - душистого кипариса. Такие мешки у индейцев, сплетенные из
древесного лыка, служили в летнее время для хранения мяса, жира и
заменяли ведра для доставки воды.
- С удачей, однако, Демид Софронович! - приветствовал правитель
утомленных людей.
- Пудов сто промыслили, - не входя в подробности, коротко
подтвердил Демид результаты опасной и нелегкой экспедиции в
окрестностях, занятых враждебными и неведомыми красными племенами.
Баранов был необыкновенно доволен благополучным возвращением
Куликалова. Правитель понимал, что охота в глубине края, на которую не
мог отважиться даже смелый Мор, укрепит в глазах англичан прочность
положения и престижа русских на берегах далекой и оторванной от России
страны, к которой по русскому следу тянутся руки претендентов на
разделение, - но не труда и лишений, нет! - только бобровых и
котиковых шкурок...
Несмотря на добрые отношения и доверие, которое вызывал Мор,
Баранов не хотел обнаружить перед иностранцами богатства залива Нучек.
И было досадно, что уходило драгоценное время летних промыслов...
Судно Мора приведено в порядок, вода доставлена, оставалось снабдить
провизией, - и пусть плывет восвояси. Баранов подозрительно оглядел
слонявшихся по лагерю матросов с "Феникса". Некоторые держали в руках
по нескольку шкур бобров и котиков, выменянных у алеутов на разные
безделки. Промышленным запрещалось менять и продавать пушнину кому бы
то ни было помимо компании, и в другое время правитель не постеснялся
бы отнять добычу у нарушителей правил компании, но с храбрыми
матросами "Феникса", пришедшими на выручку в минуту грозной опасности,
так поступить нельзя было.
- Пуртов, людей с "Феникса" и Измайловских покормить надобно и
Демидовых не забудь. Нажарь мясца, бочонок рому выкати. Ларкин, собери
людей, чтоб по лагерю не мотались! Усади, поднеси, да спой чего - ты
мастер на эти дела! - таким маневром Александр Андреевич надумал
пресечь "развращение" промышленных и вместе с тем отблагодарить
храбрых соратников.
Через час веселый и беспутный Джим Ларкин, среди русских его
звали Яшей, поднося гостям и не обходя себя кружкой доброго рому,
горланил с земляками с "Феникса" песни, которые он привез на дикие
берега Америки из времен своего студенчества в Тринити-колледж*
зеленого города Дублина. В Тринити-колледж Ларкин изучал богословие,
но разгром тайного общества "Бравых ребят",* а Ларкин был его
деятельным членом, побудил богослова искать спасения на палубе
кораблей, бороздивших океаны вдали от родины. Лучшим номером своего
репертуара Ларкин считал одну бодрую песню прославленного поэта
крестьянской Англии Роберта Бернса.*** Ларкин пел с заразительным
чувством, как будто видя через необозримую даль свою бедную родину,
угнетаемую ворвавшимися в нее чванными лордами. (* Старейший
университет Ирландии Основан в 1591 году. ** Тайная террористическая
организация ирландских крестьян во второй половине XVIII века, которая
вела борьбу с английскими помещиками и представителями власти. ***
Песню Бернса автор романа дает в своем переводе.)
Что из того, что хлеб наш груб
И платье бедное дано,
Хотя в шелка одет, кто глуп,
И плуты пьют вино.
Земляки Джима, матросы с "Феникса", с восторгом хлопая в ладоши,
дружно подхватили боевой припев:
Все ж, несмотря на шум вокруг
Таких и этаких потуг,
Бедняга честных, всех бедней, -
Король среди людей!
Александр Андреевич, большой любитель и знаток песни, сам
повинный в грехе "сочинительства", повсюду в скитаниях возивший с
собой подаренный Шелиховым модный в те времена "Песенник" Михаилы
Чулкова, с удовольствием, хотя и не понимал ни слова, слушал крепкий
голос Ларкина, покачивая головой в такт песне. Поощренный общим
вниманием Ларкин с еще большим воодушевлением начал второй куплет:
Мы ждем и верим - сгинет тьма
И будет то, что ждут:
К признанью чести и ума
По всей земле придут...
- Дружней, ребята! - крикнул Джим, и слушатели, подогретые
очередной кружкой рома, подхватили припев:
И это будет - день придет,
Какого не было вовек,
Что человека человек
По-братски обоймет.
- Ладная песня, и спели складно... Будто свою, русскую слушал! -
задумчиво проговорил Баранов. - О чем песня, перетолмачь, Яша... Ишь
ты, какая она! - продолжал он, вникнув в нескладный перевод Ларкина. -
Будто на российский край пригнана... Спасибо за песню, друг!
Матросы "Феникса" хлопали Ларкина по плечу, жали руку, галдели и,
стараясь перекричать друг друга, убеждали "плюнуть" на контракт,
которым, как они думали, опутали их земляка русские.
- Ларкин! Джимми! Ты родился артистом, ты поешь во сто крат лучше
О'Сюливана, а по нему все знатные люди, посещающие Дрюри-Лэн,* сходят
с ума. И ты похоронил себя в этой богом проклятой стране, где научился
у русских медведей жрать сырую рыбу... Марш на корабль! Капитан Мор
никому не позволит насильно держать нашего земляка, и мы это докажем.
(* Наиболее популярный в XVIII веке театр Лондона.)
Сочувственная добродушная улыбка на лицах русских, с которой они
слушали звуки песни Ларкина, не понимая ни слова по-английски, была
понята матросами арматора Мора как дань восхищения бородатых дикарей
английской доблести и цивилизации. С этим они встречались во всех
концах вселенной и умели, как им казалось, показать, что заслуживают
этого.
Матросы "Феникса" были убеждены, что колоши бежали, устрашенные
их появлением, и достаточно им или их капитану заявить, что они берут
Ларкина с собой, как русский губернатор согласится на это без всякого
спора. Но Ларкин за два года хорошо узнал Баранова и имел не один
случай убедиться, как он ревниво отстаивает честь и суверенность
Московии на этом далеком и оторванном от нее клочке земли.
- Яша, чего, однако, заершились твои земляки? - с неудовольствием
спросил Баранов, почувствовав что-то неладное в поведении моровских
матросов.
- Хотят меня взять с собой, уговаривают... просят вашу милость
отпустить меня домой... Если будет на то ваша милость, я тоже... -
смущенно лепетал Ларкин, благословляя в душе барановское непонимание
английского языка.
- А зачем пистолетами размахались?
- Салют в честь вашей милости...
- А ну-ка, Яша, - возвысил голос Баранов, заставляя русских
добытчиков насторожиться, - скомандуй землякам: марш на берег, по
одному, гуськом, сто шагов интервала... Батарейку, скажешь, я сам
арматору доставлю! И еще скажи, что благодарим, мол, за помощь и честь
хлеба-соли наших отведать...
Растерянный лепет и бледное лицо Ларкина, а главное -
настороженная зоркость русских добытчиков, сразу после слов Баранова
вставших на ноги с разобранными по рукам ружьями, убедили моровских
матросов, что странный приказ правителя, хотя они и считали себя
обиженными, надо исполнять беспрекословно. Своевольничать и
дебоширить, как привыкли они к этому во всех портах мира, в этой дыре
опасно, слишком опасно...
Русские стояли спокойно, но, оглядев их нахмуренные бородатые
лица, матросы "Феникса", пожимая плечами и криво улыбаясь, один за
другим вставали и шли к берегу гуськом, провожаемые удивленными
взглядами собравшихся на пути алеутов.
На берегу Баранов передал через Ларкина матросам, что он первым
плывет на "Феникс" с батарейкой, присланной арматором на помощь, и
байдарами, груженными мясом для продовольствия в предстоящем им
далеком пути.
- Друзья, умоляю, подчинитесь... с правителем нельзя спорить,
умоляю! - уговаривал Ларкин заволновавшихся земляков. - Да и
бесполезно... Вы видите! - кивнул он на множество вышедших провожать
гостей добытчиков, которые и не подозревали разыгравшейся на их глазах
трагикомедии.
- Ты, Ларкин, и Чандра со мной поедете! - сказал правитель, сходя
к спущенному на воду боту. - Герасим Тихоныч, тебе за старшого быть!
Этих, - показал он на моровских матросов, - беспрепятственно
отпустишь, когда с "Феникса" флажком поманят... Понял?
Мор встретил поднявшегося на корабль Баранова с некоторой
тревогой. Лицо ирландца было желтым, глаза запали.
- Бесконечно рад, господин губернатор, видеть вас целым и
невредимым. Я провел ужасную ночь! Приступ странной болезни,
захваченной в тропиках, - китайские врачи говорят, что ее разносят
комары и мухи, - свалил меня с ног... Я не в состоянии был лично
прийти вам на помощь, эту честь вынужден был уступить моему помощнику
и Чандре... Ты здесь, Чандра, а где же остальные люди? Неужели...
Чандра успокоительно закивал головой. Мор в недоумении перевел
взгляд на Баранова, затем на беспокойно переминавшегося Ларкина.
- Протрезвиться оставил, - добродушно, как будто ничего не
случилось, отозвался правитель. - Все целы-целехоньки! Флажком
помахайте... А пока мясо принимать будут, попрошу напоить меня кофеем,
господин арматор, за кофеем и о расчете договоримся... Яша, -
обратился Баранов к Ларкину, - ты не раздумал на родину возвращаться?
- Если ваша милость... - растерянно начал Ларкин.
- Звал Александром Андреевичем, а к своим попал - "вашу милость"
вспомнил. Не раздумал покинуть нашу жизнь, говори?
- Отпустите, Александр Андреич! - после минутного колебания
ответил Ларкин.
В каюте, с наслаждением прихлебывая черный кофе, Баранов коротко
рассказал О'Мору события минувшей ночи.
- Только мы колошей сбили и в лес погнали, а тут и ваши
появились, по пятам индейцев из штуцеров и батарейки на ускорение
ретирада смазали... Премного дружбе и помощи вашей обязан, господин
арматор! Ну, сели поутру победу отпраздновать, однако неприятность меж
нас вышла... Богослов сей, - Баранов с усмешкой кивнул на Ларкина, - и
люди ваши пистолетами вздумали меня постращать, чтобы домой его
отпустил. Я прогулку им присоветовал, а батарейку сам взялся
доставить...
Пояснения Ларкина, переводившего слова Баранова, сопровождаемые
неодобрительным покачиванием головы Чандры, привели Мора в великое
смущение. Мор припомнил, что Ларкин в прошлый приезд, пользуясь
барановским непониманием английского языка, просил его избавить от
русского плена, и он, арматор, в присутствии своих людей обещал
бесшабашному богослову возвращение на родину.
Престиж капитана в те времена держался на острие ножа. Экипаж
"Феникса" после плавания на Молукки и встреч с малайскими пиратами был
пополнен из портов Бомбея и Калькутты. Кто знает, чего можно ожидать
от людей, избалованных авантюристическими нравами и порядками,
усвоенными англичанами в Индии? Настаивать на отпуске пленного земляка
- он не знал, что Ларкин был дезертиром, нашедшим приют у русских, -
Мор не решался. Мужество и смелость правителя, помимо личного интереса
и симпатий, которые он вызывал, исключали мысль о столкновении.
Пришедшее накануне русское судно хотя и было меньше "Феникса", но Мор
видел, как ловко и уверенно лавировало оно в этом забитом островами и
подводными камнями заливе. "Ночной десант отлично удался русским, а
моя шлюпка, - думал Мор, - едва успела к шапочному разбору..."
- Господин арматор, - сказал Баранов, как бы угадывая в молчании
Мора его затруднения, - чтобы дружба наша крепкой была, не сделаем ли
менку? Я вам богослова этого предоставлю, а вы мне Чандру отдайте,
если пойдет Чандра к нам на службу.
- Ричард! - обрадовался Мор найденному выходу. - Его матросы мои
Ричардом зовут, господин губернатор... Ричард! Господин губернатор
берет тебя к себе на службу...
- Душой и телом буду служить сахибу до конца! - скрестив руки на
груди, низко поклонился Чандра Баранову.
- Прощай, Яков! Тебе и на берег съезжать не надобно. Рухлядишку,
ежели какая имеется, пришлю. В получении долга, что остался за тобой
компании за водку, чай, сахар, я распишусь, а младенца, которого ты
прижил с каюркой Ульяной, без тебя воспитаем. Небылиц про нас в
отблагодарение за хлеб-соль нашу не сочиняй... Прощай на счастливую
жизнь!
Все закончилось к взаимному удовольствию Мор был доволен, что
престиж капитанского имени и слова остался непоколебленным и он так
или иначе сумел внушить даже диким русским зверобоям уважение к
свободе и личности природного англичанина.
А Баранов тоже был доволен мирным разрешением происшествия.
Жизнью простого народа в Англии, особенно земляков своих ирландцев,
Ларкин не хвалился, но соблазнял промышленных бреднями о благоденствии
мужика и рабочего в американских Штатах.
Сбывая Ларкина с рук, правитель был доволен не меньше Мора.
- Мясо принято, сэр! - войдя в каюту, весело доложил боцман. -
Девяносто пудов и... весьма порядочное мясо! Рыбы тоже доставлено
пудов сто. Бочки налиты водой. Фок-мачта исправлена. Люди с берега
вернулись без единой царапины, а угостили их там... - боцман лукаво
взглянул на правителя, - только затылки чешут. Какие будут приказания?
- спохватился вдруг боцман, заметив предостерегающий взгляд арматора.
- На рассвете поднять паруса, курс зюйд-вест! Возвращаемся в
Калькутту, - ответил Мор и, заметив одобрительный кивок Баранова,
добавил: - На север в этом году не пойдем... Но чем я могу оплатить
вашу помощь, господин губернатор? Если бы провидение не устроило нашу
встречу... Ступайте, Кадоган, и передайте мое приказание мистеру
Конелли! - отослал Мор боцмана к вернувшемуся с берега помощнику. - Я
говорю: не поставь провидение вас на нашем пути, мы погибли бы от
голода и жажды или еще чего-нибудь худшего среди изобилия, которым
дышит эта дикая земля и которым она поделилась с нами рукой своего
хозяина...
- А как же иначе? - просто ответил Баранов. - Я не получал
вестей, что англичане нам неприятели, и кто мы, чтобы осмелиться
нарушить связи и мирные трактаты высоких дворов! - Правитель всегда
говорил голосом официального представителя русских государственных
интересов в Америке, если опасался их умаления или отрицания с чьей бы
то ни было стороны. - Что до меня касаемо, как есть я, Баранов
Александр, сын Андреев, каждый может надеяться, что никогда я не
нарушу священных прав страноприимства и человечества. Мы вам, вы нам
подмогли - и квит!
- Дружба дружбой, а деньги счет любят, - настаивал Мор.
- Что ж, извольте - посчитаемся! - охотно согласился Баранов.
Нужды "губернаторства" были бессчетны, а касса пуста, к тому же убытки
от прекращения промысла на все время стоянки "Феникса" в Нучеке были
немалые. "На покрытие этих убытков и корабля твоего не хватит, друг
мой распрекрасный", - подумал Баранов, принимая поданные Мором счеты.
- Ну, первое мясо. Говорит боцман - девяносто пудов доставили? Второе
- рыба. Рыбы сто пудов. Мясо положим на пуд два рубля серебром - сто и
осемьдесят рублев, рыба по рублю за пуд - сто... Теперь, доставка воды
- пятьдесят сорокаведерных налили - двести, скажем, рублев, и лесина
на мачту - двадцать... Пятьсот рубликов серебром или - на кантонские
пиастры перевести - тысяча пиастров, ежели недорого будет, причитается
с вас.
- If you like! О, thank you... If you please* - растерялся
арматор, удивленно глядя на счеты. - Ларкин, спросите господина
губернатора, не ошибся ли он? - Учитывая обстоятельства места и
времени, Мор ожидал услышать гораздо большую сумму. (* Пожалуйста! О,
благодарю... Прошу... (англ.).)
- Все чохом тысячу пиастров! - подтвердил Баранов и, подозревая
желание Мора оспаривать поставленные им низкие цены, холодно добавил:
- Не торгуемся! Ежели дорого али денег нет, как потерпевшего
ослобоняю... И скажи: денег не ищу, огнестрельным запасом нуждаюсь -
порох, пули...
Мор был огорчен неудовольствием, которым правитель встретил его
благодарность, и с тем большей охотой старался доказать свое
расположение, когда Ларкин перевел ему слова Баранова.
- Пороху? Свинца? О, понимаю! Могу десять пудов пороху и столько
же, а если нужно - втрое свинца...
Довольный пополнением огнестрельного запаса партии, истощенного
ночным нападением колошей, Баранов встал и начал прощаться, желая Мору
попутного ветра и счастливого плавания.
- Вы понимаете, мои молодцы, что сделал для нас господин
губернатор? - счел нужным обратиться к своей построенной на палубе
команде арматор, пожимая руку отъезжающему Александру Андреевичу. - Вы
были на берегу и сами убедились, чего может стоить мясо и вода,
добытая в лесах этих гор! Простив ваш петушиный задор и недостойное
поведение после боя, господин губернатор по моей просьбе отпустил
Джима Ларкина... Господину губернатору и русским отважным людям -
hourra!
Залпом всех своих пушек, о котором Мор заблаговременно
распорядился, и многоголосым "Hip! Hip! Hourra!" провожал "Феникс"
Баранова. Когда Чандра заставил упиравшегося Саргача прыгнуть в
шлюпку, правитель в последний раз махнул картузом и, сев к рулю на
корме, тронулся к берегу, и до самого берега, причудливо залитого
багрянцем закатного солнца, провожал арматор глазами утлую шлюпку и
сопровождающие ее, чуть видные в пене кипящего сулоя, байдары. Русские
на диком побережье южной Аляски, о жизни и делах которых Мор получил
достаточно ясное представление, были для него непонятнее и загадочнее
всех чудес, встреченных в многолетних скитаниях по свету.
"Если сами не уйдут, их никто не выгонит из этой земли!" -
подумал Мор, вспоминая напутственные инструкции Ост-Индской компании
действовать силой и страхом, если окажутся бессильными убеждение и
золото...
- Ты с песиком при мне будешь, хозяйство мое поведешь. Нехитрое
дело: сковорода да чайник, ложка да плошка! - сказал Баранов Чандре на
берегу, жестами поясняя круг его обязанностей. - И по-русски,
по-русски, спик рашэн... научайся! А-а, понял? - довольно усмехнулся
правитель, когда Чандра радостно закивал головой в ответ.
Тут же на берегу Баранов приказал Пуртову, несмотря на
надвинувшийся вечер, доставить на "Феникс" рухлядишку Ларкина.
- Да у Яшки, окромя рваных порток, ничего не было! - недовольно
буркнул Пуртов, пожимая плечами.
- В таком разе отвези, как собственный, бушлат суконный, сапоги
морские лафтаковые, чаю фунт и... пучок лозы березовой, что за иконой,
скажи, пущай держит - в память, что лоза сия его обминула! -
безулыбчиво пошутил правитель. - Да фонарь на байдаре поставь.
Англицы, в темноте не разобравшись, чего доброго, стрелять учнут! -
заботливо напомнил он Пуртову. - А ты, Демид Сафроныч, - обернулся
Баранов к Куликалову, караулы на ночь удвой - береженого бог бережет!
- и дозоры из чугачей своих к лесу вышли... Ежели кому что надобно, я
у себя буду.
Ночь прошла совершенно спокойно. Отпор, данный Барановым, был так
решителен, потери нападающих настолько велики, что якутатские индейцы
со своими союзниками с юга отказались от дальнейших попыток разогнать
промыслы алеутов, которых, как они думали, защищают бородатые
"косяки", подкупленные островными людьми.
Как всегда, с восходом солнца Баранов был уже на ногах. Вокруг
все было затянуто влажной пеленой тумана, сползавшего с ледников
северо-западного склона Агассицу - Большой горы - на берег и море.
Такие внезапные и капризные перемены погоды на побережье Аляски в
разгаре лета не были в диковинку для Баранова, но в этот раз он
обозлился - туман срывал принятые ночью решения.
- Изгаляется анчутка американский над православными за то, что
детей его побили, - ворчал правитель, двигаясь на приглушенные туманом
голоса людей на берегу. - Эй, кто там есть, корабль английский видать?
- Как его увидишь... - нерешительно отозвался кто-то из мглы.
- Ушел перед зарею, когда луна в море купаться спускалась, а Илья
туманом к ней с гор подкрался, - перебил отвечавших уверенный голос. -
Я видел, как исчезал в море огонь на корме Коксова брата и слышал...
да, да, слышал, как свистела дудка на подъем парусов.
- Кто говорит, выдь ко мне, хочу видеть твои волчьи уши и рысьи
глаза... А-а, это ты Лаврентий? Хвалю, что стараешься, - внушительно
сказал правитель, оглядывая выросшую перед ним фигуру Лур-кай-ю с
державшейся позади него Марьицей. За спиной Марьицы вздыбился горб
лотка, в котором алеутки повсюду таскают за собой своих младенцев. - И
ты видела и слышала? - ласково спросил ее Баранов.
- Я тоже видела, господин, я тоже слышала все, что говорит
Лур-кай-ю! - подтвердила женщина. - И он... он тоже тебе служил -
слышал и видел! - добавила она, мотнув головой на лоток, болтавшийся
за ее спиной, после чего Баранов окончательно поверил сведениям,
добытым глазами и ушами Лур-кай-ю.
Александр Андреевич знал, что алеуты никогда не лгут, выставляя
детей свидетелями справедливости своих слов.
- Выдать обоим по папуше табаку! - приказал правитель. - А
Марьице новую кухлейку, - добавил он, зорко оглядев ее лохмотья.
Баранов повеселел. Ночью он решил, если Мор, как объявил вчера,
уйдет в море, вырядить все партии под охраной Измайлова на "Симеоне"
наверстывать упущенное в промыслах за время стоянки чужеземного
корабля, а самому на баркасе, под парусом и с восьмеркой гребцов, с
Чандрой и Саргачом, вернуться в Воскресенскую крепость - принимать и
окрестить первенца компанейского флота, построенного на американской
земле... То-то Григорий Иванович возрадуется!
- "Добрыня", "Илья Муромец"... нет, краше всего - "Феникс"! -
любовно придумывал Баранов название своему детищу. - Дивная птица,
куда восхочет, туда и унесет...
В середине дня ветер разогнал туман и принес сорвавшийся с гор
грозовой ливень. Хлынувшие потоки воды едва не смыли лагерь на берегу
в море. К вечеру бледное солнце, пробиваясь сквозь разорванные тучи,
осветило вывешенный на шестах для просушки одежды скарб людей.
Желтокожие алеуты, мужчины и женщины, без малейшего смущения голяком
бродили по лагерю и деловито готовили пищу у разведенных после дождя