Страница:
столкнувшись с остолбеневшим от удивления мореходом, Голиков прошел
мимо, как будто не замечая рослой и великолепной фигуры Шелихова.
- Приказано обождать! - высокомерно возвестил чиновник, нырнувший
в кабинет наместника после выхода из него Голикова.
"Не оступись, Григорий Иваныч!" - вспомнил мореход прощальные
слова Пиля и подавил в себе желание повернуться и уйти.
После часового ожидания в кабинете зазвенел колокольчик, чиновник
стремительно кинулся в кабинет, затем вышел.
- Можете войти! - сказал он Шелихову.
Шелихов решил использовать тот прием, с которым он уже однажды в
Петербурге предстал перед фаворитом Зубовым и тем самым обратил тогда
его внимание на себя. Отбросив шпагу и притопнув каблуком правой ноги
по-военному, мореход поклонился губернатору.
Нагель приподнялся и снова сел. Скрытого дымчатыми очками
выражения глаз мореход не мог уловить, но тон голоса заставил его
сжаться и приготовиться к недоброму.
- А-а, Шелихов! - наконец сказал небрежно Нагель. - Хвалю за
послушание и еще больше за то, что обращение от господ дворян
перенимаешь. Ты, очевидно, явился просить разрешения ехать в Охотск и
отплыть в Америку? Очень сожалею, что ты не понял моего
предупреждения. Щадя твою репутацию и... и торговый кредит, я не
объявлял тебе высочайшей воли через квартального, но приказал явиться,
чтобы секретно объявить... Плавание в Америку тебе запрещается впредь
до... до... Словом, если будет разрешено, будешь поставлен в
известность!
- В-ваше превосходительство, за что же такое поношение? - едва
мог вымолвить мореход, готовый встретить любую бурю, но не такое
издевательское отношение к тому делу, которому он отдал всего себя. -
Воля ваша, но только плыть мне в этом году беспременно надо, и я...
- Запрещаю! - холодно отрезал Нагель. - А если тайком попробуешь,
прикажу арестовать и... подумай о своей семье, Шелихов, и подчинись...
Можешь идти! Вместо себя пошли достойное доверия лицо... Я шутить не
умею!
Шелихов побагровел, хотел что-то сказать, но махнул рукой и бурей
промчался мимо оторопевшего чиновника к выходу.
- Домой! До-омой! - иступлено закричал он Никишке.
Беглый гайдук Стенька Голован имел перед Шелиховым то
преимущество, что он знал виновников своей злой судьбы, мореход же
лишен был и этого утешения.
Он, как человек своего времени, имел самые смутные представления
о событиях европейской жизни, хоронившей средневековье. Еще меньше мог
понимать он высокую политику самодержицы, в которой династические
личные интересы приспособлялись к помещичье-дворянским интересам.
Шелихов, конечно, и не представлял себе, какой великой мастерицей в
этом искусстве была "государыня-матушка" Екатерина II, делавшая все,
чтобы сохранить до конца дорогой ценой приобретенный ею для себя
"праздник жизни".
Последние годы она доживала в неотвратимом ужасе перед
французской революцией. Участь казненного в 1793 году короля Людовика
XVI часто мерещилась ей, и в страхе сжималось ее сердце, как в те
годы, когда по России катилось крестьянское, возглавленное Пугачевым,
восстание.
В 1792 году, после сражения при Вальми, Пруссия выпала из первой
коалиции. Партнеры самодержицы в большой европейской игре - английский
король Георг III и его министр Питт-младший в 1793 году потерпели
поражение в Тулоне, в котором при поддержке войск и флота английской
короны поднялись сторонники казненного французского короля. Под
влиянием страха царица не разглядела в лице безвестного тогда генерала
Бонапарта, героя тулонской победы санкюлотов, носителя такой же тайной
идеи мирового господства, какою тешилась и сама она, Екатерина II.
В 1794 году Австрия, с царственным домом Габсбургов, близким
Екатерине, урожденной принцессе Ангальт-Цербстской, окончательно
потеряла Фландрию. На месте Фландрии с помощью французского
революционного оружия возникли какие-то "Соединенные Штаты Бельгии".
Пришлось битым соседям - Пруссии и Австрии - ради утешения в
поражениях и в поощрении к дальнейшей борьбе с санкюлотами затыкать
рот кусками разделенной Польши.
Наконец даже в далекой Америке, что лежит за двумя океанами -
Атлантическим и Восточным, хозяйничают купцы, ремесленники, хлеборобы
и пастухи. Эти "бостонцы" уже отказались от собственного законного
короля и "нашего брата" Георга III, а теперь какой-то вот свой
подозрительный полумореход-полукупец пытается вовлечь Россию то ли в
дружбу с ними, то ли в войну...
- В таком коловороте забот и событий не с руки нам это дело.
Америкой и купцом, ее открывшим, займемся, когда придет время, -
недовольно заметила Екатерина в одном из разговоров со своим любимцем
Зубовым, президентом коллегии по иностранным делам, когда он туманно и
невнятно доложил ей о необходимости укротить иркутского купца Шелихова
в его непрекращающихся попытках умножить русские поселения в Америке.
- Шелихова, ваше величество, поддерживают сибирские власти и
особенно этот выживший из ума старый чудак Пиль. Надо бы убрать оттуда
Пиля и послать человека, который попридержит этого
кондотьера-морехода. Купцу надлежит заниматься торговлей, а не
открытиями, причиняющими нам только беспокойство! - заключил свой
доклад Зубов, не сводя глаз со своей покровительницы.
Екатерина подумала, благосклонно кивнула головой, и Пиль уступил
место Нагелю.
- Лису* навесил, немчура проклятый... Шелихова от Славороссии
отставил... Только нет, врешь! Не на таковского напал... в плавание я
уйду... навек освобожусь от вас, правители, галунами расшитые!..
Наташенька, ты знаешь, что он мне сказал? - обернулся мореход к жене.
(* Железная болванка до двух пудов весом, которую носили особо опасные
каторжники. Болванка была прикована к железному браслету на руке.)
Но в этот раз Наталья Алексеевна верным сердцем и гордостью жены
Шелихова поняла, что переживает ее муж, и ужаснулась. Убийство Ираклия
в их доме, оставшееся безнаказанным, перевернуло ее мысли о
благостности и законности порядков в государстве. Она любила свою
родину, все свое, родное, русское. Но какие же супостаты правят в этой
родной ей русской земле! Бежать, надо бежать от них, если есть куда
бежать! Ее муж, Григорий Иванович, прав: подальше от этих людей,
творящих беззаконие, - туда, за океан, в Новый Свет, там и свободно и
мирно, там тоже родина, Россия, часть ее, но без лихоимцев и...
Нагелей. Она смотрела на мужа, и слезы застилали ей глаза...
Запрещение плыть в Америку оказалось для Шелихова непереносимым
испытанием. Он удивлялся даже, как это грудная жаба не остановила его
сердце, когда он стоял перед столом подкупной власти. Нет, теперь он
уже не дастся, устоит и в плавание уйдет...
- Подкрепи, Федор Иваныч, лекарствием надежным, чтобы сил
хватило, - сказал Шелихов, приветствуя Сиверса. Впервые в жизни он сам
попросил жену позвать к нему старого лекаря.
- Не волнайтесь, Григорий Иваныч, - добродушно шутил Сиверс,
раскладывая свои травки и корешки для составления подкрепительной
тинктуры. - Сто лет жить будем... Не так страшни шорт, как его
малютки, - переврал, по обыкновению, Сиверс пословицу и нечаянно
придал ей новый смысл.
25 июля 1795 года, в день, назначенный для отъезда в Америку,
купец-мореход Григорий Шелихов отбыл в последнее свое плавание.
Разговор Шелихова с наместником Нагелем не остался тайной для
Ивана Ларионовича Голикова. Голиков несколько дней употребил на то,
чтобы оповестить вояжиров шелиховских компаний об опале Шелихова.
- Попадет Григорий Шелихов на рудники за передержку беглых и
масонов, казну припрячет, ищи тогда с него! - будил Голиков алчность у
компанионов и тут же разжигал в них купеческое усердие к вере: - Да и
чего от такого человека ждать: в церковь не ходит, затворился с
кержачкой своей и темными людьми в моленной... Предадут их анафеме! В
самом деле, государыня поделила Польшу меж тремя царствами, полячишек
в Сибирь ссылает, а он, видишь, сколько их в компании на службу
подсобрал, патреты государевы писать нанимает... В Америку самых
отчаянных сплавил, а давно ли граф ихний Бейсноска,* русских
перерезавши, с Камчатки бежал? - мешая быль с небылицами, сбивал
Голиков с толку и запугивал людей. - А из Петербурга и наместник здесь
очень даже приглядываются, кто и с кем в дружбе и товариществе
состоит... (* Под этим именем получил в Сибири известность ссыльный
польский авантюрист граф Мориц Бениовский, в 70-х годах XVIII века
наделавший шуму бегством с Камчатки.)
Самые горластые и самые завистливые противники Шелихова, вроде
Мыльникова, Фереферова, Жиганова, грека купца Калофати и язвительного
отставного прокурора Будищева, давно задумавшие сколотить собственную
компанию, сговорились все вместе явиться к мореходу и потребовать
передачи полноты власти коллегии во главе с Голиковым, а в случае,
если откажется, настоять на возвращении капиталов и выйти из
товарищества.
Всем вместе говорить нельзя, решили они, говорить будет прокурор
Будищев, мундир и ордена которого обеспечивают неприкосновенность...
- Вояжиры твои целой шайкой нагрянули... Отвадить? - спросила
мужа Наталья Алексеевна.
- Зови... в большую горницу... - подумав, сказал Шелихов. Он
решил, что компанионы пришли торопить его с выдачей дивиденда.
- Зачем пожаловали, господа компанионы? - спросил мореход, войдя
в комнату и оглядывая рассевшихся посетителей. Глаза и бороды всех
были уставлены в пол.
- По поручению здесь присутствующих и отсутствующих пайщиков
говорить буду я, - встал и расправил грудь, украшенную несколькими
орденами, привычный к жестким выступлениям отставной прокурор Будищев.
- Блюдя пользы общественные и государственные, мы решили отринуть
единовластие и пагубное самовольство в распоряжении нашим трудом и
капиталами... Не желаем больше терпеть!
- И в убытках быть! - не удержался Фереферов.
- Прошу не перебивать, - обернулся к нему прокурор - и снова к
Шелихову: - Долг перед отечеством превыше всего, и мы требуем передачи
дел коллегии, кою выделят пайщики, во главе с почтеннейшим Иваном
Ларионовичем Голиковым... или возвращения капиталов, коим найдем...
- Иваном... Голиковым? - загремел Шелихов, но сдержал себя
непокойно уже спросил: -А сколько паев у тебя, господин прокурор?
- Три...
- А у тебя, Иван Максимыч? - обратился мореход к Фереферову.
- Дванадесять полных! - огрызнулся тот и добавил: - А какой
прибыток... Слезы! И сколько за крохи эти людей погибает, а расходы
какие...
- Слыхивал я от бродячих по морям английцев, - живо откликнулся
на жалобу Фереферова Шелихов, - что в теплых местах водится зверь
такой, коркодилом прозывается... Он завсегда, когда живность
заглатывает, костями хрумкает, а сам плачет. Я радуюсь большому
промыслу и полагаю, что людей, в Америке на нас хребет гнущих, в
довольствии всяком, отменно хорошо против сибирского обычая содержать
нужно, а вы все, труд их заглатывая, над долей их плачете и меня
спихнуть норовите, чтобы муку затхлую и бушлаты лежалые без
препятствия за океан посылать...
- То-то буйственники американские никого, окромя тебя, не
признают, а ты из прибыли нашей воруешь - на паи ворам начисляешь! -
выкрикнул Голиков.
- Ни люди наши не воры, наипаче и я вором не был! - вскипел
Шелихов. - Это ты воруешь, Иван Ларионович, против чести, против
товарищества, против себя ухитрился своровать!.. Кто Толстопятова на
скупку паев подбил, двести пятьдесят тысяч с компании содрать хотел?
Ага... на образа закрестился! И что тебе досталося - шиш конопляный?
Кто Ираклия, архитекта, самонужнейшего компании человека, под пулю
подвел?! У-у, гад, Юда алтынный, ты и меня проглотить готов! Только
врешь - подавишься, апостол плешивый!
Ярость туманила сознание морехода. Через Полевого он знал об
усилиях Голикова вызвать распадение компании. Голикову эта компания
под главейством Шелихова претила. Какое Голикову дело до того, что -
плохо ли, хорошо - Шелихов несет на своих плечах все трудности такого
огромного и сложного предприятия, как приобщение к российским
владениям никем пока еще не захваченных, безмерно богатых, но сурово
неприступных и почти безлюдных пространств на северо-западе Нового
Света?
Не помня себя, мореход схватил за плечи вставшего перед ним
Голикова, встряхнул его, как пустой мешок, и отбросил на скамью у
стены. Голиков вскрикнул жалобно, по-заячьи, не удержался на ногах и
свалился со скамьи боком на пол.
- А-а... ты и бить нас зачал, я те покажу! - засучил рукава
Фереферов.
Но Шелихов, потеряв голову, охваченный, как в молодости, пылом
кулачного бойца, страшным ударом залил кровью лицо и бороду
Фереферова, пнул его ногой - и тот вдруг исчез из глаз Шелихова;
огромная туша грохнулась на пол - и кинулся на пайщиков, шарахнувшихся
к двери...
В опустевшей комнате замешкался один прокурор Будищев в попытке
трясущимися от страха руками извлечь из ножен прицепленную к мундиру
шпажонку.
- Я помогу тебе, ярыжка поганая, дорогу найти, - бормотнул
мореход и, ухватив за воротник прокурорского мундира, бросил Будищева
к дверям с такой силой, что тот распластался на пороге у ног входившей
Натальи Алексеевны.
- Распустил собрание, - криво и беспомощно улыбнулся Григорий
Иванович, увидев жену и приходя в себя словно бы после безобразного
сна. - Посадит меня Нагель в холодную и засудит за поношение чести
именитых купцов... Довели, аспиды, до потери разума!
Подошел к поставцу, достал штоф водки, налил стакан, но не взял
его в руки.
- Ох, неладно со мной... саднит на сердце... - и, не понимая, что
делает, смахнул стакан со стола на пол.
- Не пей, Гришата! - беззвучно не то прошептала, не то подумала
Наталья Алексеевна и увидела, как медленно-медленно, силясь захватить
судорожно раскрывающимся ртом хотя бы глоток воздуха, Григорий
Иванович сползает со стула, как он пробует удержаться за край стола.
- Прости... Наташ... всегда бахвалился, а не выдюжил... Пока не
доведались о... к-конце моем... пошли про то... весточку...
Баранову... Алексан... Андр... реич... Чтоб держался... г-говорю...
крепко стоял за... Слав... россию... Мне... три аршин... нужно, а
России... Рос... - задыхался мореход, приподняв руку, словно пытаясь
ею взмахнуть в ту сторону, где перед мысленным взором, за океаном,
остается его единственно надежный преемник. - Прости... чем владел...
тебе и детям остав... Славоросс... отечеству... - и замолк.
Подхватив на руки голову мужа и жадно глядя в теряющие живой
блеск глаза, Наталья Алексеевна даже не замечала тонкой кровяной
змейки, сбегавшей из углов его плотно сжатого рта на ее руки и с них
на пол.
Мореход Шелихов ушел в последнее плавание.
Весть о смерти купца-морехода облетела за несколько часов весь
Иркутск и привлекла к дому Шелиховых множество людей, приходивших
проститься с его телом.
Работные люди шелиховского дома слонялись сумрачные и молчаливые.
Глаза женщин вспухли от слез. Мужчины вздыхали от чувства какой-то
непонятной обиды. В молчании толпившиеся вокруг усопшего воспитанники
американской "семинарии", алеуты и индейцы, недобро оглядывали снующих
людей, будто высматривая среди них виновников смерти своего друга и
покровителя.
Никишка, по-своему переживая смерть хозяина, напился и валялся за
перегородкой при конюшне. Восхваляя дела и подвиги батыра Шелихова, он
тянул бесконечную, как бурятская степь, песню.
Тело морехода, обмытое и прибранное, стояло среди парадной
горницы, усыпанной хвойными ветками, в просторном кедровом гробу.
Распоряжение похоронами взял на себя купеческий сын Михаил Матвеевич
Булдаков.* Молодой вологжанин, он уже больше года занимал место
доверенного на службе компании. Его привлекла проникшая в народ слава
о новых заокеанских прибыточных землях, открытых сибирским
купцом-мореходом Шелиховым. Булдаков был дружен с Ираклием и часто
заходил полюбоваться его чертежами, а после гибели Ираклия стал все
чаще наведываться в дом и был замечен Григорием Ивановичем как человек
с понятием. (* М. М. Булдаков женился на Екатерине Шелиховой и стал
потом директором-распорядителем Российско-Американской компании. Через
25 лет был отставлен от дел за покровительство правителю дел компании
декабристу К. Ф. Рылееву.)
В обрушившемся несчастье Наталья Алексеевна не уронила и единой
облегчающей горе слезы. Стояла в ногах своего Гришаты, не сводя глаз с
его лица, словно ожидая - вот-вот взметнет он бахромчатые ресницы,
взглянет светло и ясно, скажет... Ничего и никогда уже не скажет,
словечка не вымолвит ее орел!
Проводы усопшего проходили под наблюдением Булдакова по строго
установленному в народе обычаю.
Знаменитая в Иркутске плакальщица Фетисья Мудрова, стоя у
изголовья покойника, разливалась жалобно и проникновенно:
Охти мне кова-то, беднушке,
Бессчастной молодой жене!
Как по сегодняшнему денечку
Уж не знала я, не ведала,
Что-то сталося, случилося,
Ново в доме объявилося -
Я жена стала не мужняя,
А вдова-то стала бедная,
Стали сироты малы детушки.
Скороборзая смеретушка
У меня взяла да отвалила
Удалу тую головушку.
У роженых малых детушек
Отняла кормильца-батюшку...
Голиков и Фереферов, узнав о неожиданной смерти человека, для
которого не находили достаточно сильных обносных слов, решили молчать
о случившемся и, полные христианского смирения, пришли убедиться в
гибели своего врага.
- Гляди-ко, матрозка... как статуй бесчувственный стоит, - дохнул
Фереферов в ухо Голикова. - Нет того, чтобы, как у добрых людей, по
купеческому заведению, жена по мужу убивалась, голосила, оплакивала...
Фетисью за себя наняла! И то сказать, без исповеди и покаяния пес
бешеный издох...
Фетисью сменили попы во главе с протопопом Павлом Афанасиевым и
хором соборных певчих, отслужившие первую панихиду.
А Наталья Алексеевна все стояла в ногах мужа. Не видела, не
слышала1 не понимала, что вокруг нее творится.
Попы разоблачились и пошли в столовую "помянуть" покойного.
- Глухую исповедь дал, отпустил рабу божьему Григорию все вольныя
и невольныя, - не моргнув глазом, солгал протопоп Афанасиев на
коварный вопрос соборного ктитора Голикова, как мол, хоронить будем
человека, умершего без покаяния. - Ты не суй носа, ктитор, не в свое
дело, я между ним и господом стою - я и в ответе буду!
А над гробом плакала, разливалась жалобщица Фетисья:
Принесите-ко, пожалуста,
Мне дубовую скамеечку...
Кто-то услужливо пододвинул Наталье Алексеевне стул, и она
послушно опустилась на него.
Уж как сяду только, бедная,
Да головушка обидная,
Уж как буду я выспрашивать:
"Ты изволь-ко мне рассказывать,
Ты куды нынь снаряжаессе,
Ты куды нынь отправляесе?"
"Не бередь души, Гришата, - как о живом, думала Наталья
Алексеевна, глядя в мертвое лицо мужа, - не покину я твоего дела, не
забуду мечты твоей..."
Не жалейте, люди добрые,
Не унимайте, православные,
Мое личико не бумажное,
Бежат слезы не замцюжныи
Текут слезы горя горшии... -
причитала и лила слезы Фетисья.
"На пути великих предприятий, в самом пылу цветущей жизни
неумолимая смерть..." - предавался горестным размышлениям, забившись в
угол и не замечая катившихся слез, мечтатель Полевой. Он чувствовал,
что смерть оборвала жизнь большого человека, горячего патриота, о
котором история еще скажет свое слово. Полевой не мог, конечно,
предвидеть, что столетием позже слово о Шелихове будет произнесено и
одним из потомков "бостонцев", американским историком Банкрофтом. "С
него, - пишет о Шелихове Банкрофт в своей многотомной "истории
Аляски", - начинается новая эпоха в истории Аляски. До того в ней все
сводилось к открытиям, поискам и охоте за пушными животными с очень
слабой мыслью о постоянном устройстве. Но вот появляется Григорий
Иванович Шелихов..." И, перечисляя его дела и начинания, историк
называет Шелихова "отцом и основателем русских колоний в Америке".
Похороны Шелихова превратились в общественное событие. Несколько
тысяч людей провожали гроб с телом морехода в Знаменский женский
монастырь, в стенах которого корабль Григория Шелихова нашел свою
"незамерзающую" гавань.
- Дайте людям место, свои понесут, - решительно отстранил
Булдаков Голикова, Фереферова и еще некоторых именитых компанионов,
сделавших попытку подставить свои плечи под тяжелый гроб.
Когда гроб, закрытый черным воздухом, как бы повисая над тысячной
толпой провожающих, плыл по иркутским улицам на плечах шелиховских
работных людей, Наталья Алексеевна вспомнила вещий сон, виденный ею в
утро своих именин два года назад, и словно куда-то провалилась...
Она не скоро собралась дать знать в Петербург дочери и зятю
Резанову о смерти Григория Ивановича. С большими усилиями и медленно
возвращалась она к обыденной, опустевшей для нее жизни.
События того времени заслонили в глазах многих смерть сибирского
морехода. Третий и последний раздел Польши вызвал трения между
союзниками: Австрия требовала возвращения Правобережной Украины с
Киевом, Пруссия домогалась Курляндии - каждая считала себя наследницей
былых владений польской короны.
Русская армия под командованием брата Платона Зубова, Валериана,
понесла поражение, и Россия позорно проиграла войну с полудикой
Персией.
Афонские травки Ламбро Качиони не помогали матушке-царице, и по
мере того как ухудшалось ее здоровье, возрастала агрессия гатчинского
двора престолонаследника Павла. "Гениальное дитя" Платон Зубов ходил
за императрицей следом и домогался указа о назначении наследником не
Павла, а любимого внука императрицы Александра.
Гаврила Романович Державин был озабочен мыслями о том, что ждет
его в случае смерти единственной его покровительницы и благодарной за
"Сон мурзы" заступницы.
Смерть "матушки" в ноябре 1796 года, приключившаяся в месте,
"куда и цари пешком ходят", так или иначе разрешила напряжение и
вернула людей к событиям жизни, долгое время ускользавшим от их
внимания.
Зубовым и их окружению после восшествия на престол Павла I было в
полном смысле слова "не до жиру, быть бы живу". Смерти Шелихова никто
из них не заметил. Только одна Ольга Александровна, случайно узнав от
своего мужа о торжественных похоронах пленившего когда-то ее и так
оскорбительно пренебрегшего ею сибирского "Бовы", задумалась,
всплакнула, разбила в поисках платка хрустальный флакончик с амброю и
приказала высечь за это новую, служившую ей после Ташки горничную
Софку...
Гаврила Романович Державин, оставшись не у дел и разбирая на
досуге в милом его сердцу Званке скопившуюся и нераспечатанную за
последние полгода корреспонденцию, нашел письмо со знакомой печатью
"Р. А. К.". Вскрыл и прочел написанное рукой Булдакова короткое
сообщение о смерти именитого рыльского гражданина и открывателя
американских стран, иркутского 1-й гильдии купца Григория Ивановича
Шелихова, безвременно последовавшей июля 25 дня в 1795 году. Прочел и
погрузился в раздумье...
Муза Гаврила Романовича была в то время настроена меланхолически:
Колумб здесь росский погребен!
Проплыл моря, открыл страны безвестны,
И, зря, что все на свете тлен,
Направил парус свой во океан небесный -
Искать сокровищ горних, не земных...
- Эх, Григорий, Григорий, - прошептал стареющий поэт-царедворец,
- не умел ты держать нити золотой, что я тебе в руки давал, упустил...
На другое утро за завтраком Державин поделился запоздалой
новостью со своим гостем и поэтическим конкурентом, действительным
статским советником Иваном Ивановичем Дмитриевым.
- Как же, припоминаю... красив, дороден и очень, очень русский
человек был protege* твой, Гаврила Романович! - отозвался Дмитриев,
смакуя "шекснинску стерлядь золотую". (* Покровительствуемое лицо
(франц.).)
В обед, обладая легким пером и побуждаемый соперничеством, Иван
Иванович передал Державину для отсылки вдове покойного и свою, как он
назвал, "скромную лепту в венок славного российского навигатора".
Как царства падали к ногам Екатерины,
Росс Шелихов без войск, без громоносных сил
Притек в Америку чрез бурные пучины
И нову область ей и богу покорил.
Не забывай, потомок,
Что Росс, твой предок, и на востоке громок!
Державин прочел стихи Дмитриева, пожевал губами и сказал:
- Пошлю, оба пошлю вдове, пусть на надгробии высечет, да сохранят
имена Дмитриева и Державина его славу потомкам.
Вечером Гаврила Романович, желая соблюсти свое первенство,
изрядно потрудился - проза давалась ему трудней стихов - над
составлением эпитафии без рифм и с приличествующим случаю письмом на
имя Натальи Алексеевны отослал все с нарочным в Петербург Николаю
Петровичу Резанову для отправки в Иркутск.
В 1800 году иждивением жены и детей на могиле Шелихова, в
Иркутске, при церкви Знаменского монастыря, был установлен
пирамидальный гранитный обелиск* в семь аршин высотою, с бронзовым
барельефом морехода, при шпаге, с подзорной трубой в руках. Мореход
стоит на якорях и канатном бухоле. (* Надгробие Шелихова сохранилось
до настоящего времени. Бронзовый памятник на родине Г. И. Шелихова в
г. Рыльске, Курской области, на Красной площади, уничтожен немецкими
фашистами во время Великой Отечественной войны.)
По сторонам обелиска выбиты стихи Державина и Дмитриева и
державинская эпитафия:
"Здесь в ожидании пришествия Христова погребено тело, по
прозванию - Шелихова, по деяниям - бесценного, по промыслу -
гражданина, по замыслам - мужа почтенного, разума обширного и
твердого.
Он отважными своими путешествиями на Восток нашел, покорил и
присовокупил Державе самое матерую землю Америки. Простираясь к
северо-востоку, завел в них домостроительство, кораблестроение,
хлебопашество".
В 1797 году отставленный к тому времени от кресла президента
коммерц-коллегии граф Александр Романович Воронцов получил письмо
Радищева из Илимска, написанное незадолго до выезда из ссылки,
отмененной капризом Павла I. "Смерть Шелихова, могу это сказать,
огорчила меня..." - писал Радищев.
- Да почиет его беспокойная душа в мире! - перекрестился
Александр Романович, вспоминая планы морехода и недовольные отклики на
них российского посланника в Лондоне, брата своего Семена Романовича.
- Холодного лимонаду! - сказал вошедшему слуге Воронцов и отложил
письмо Радищева к куче просмотренных бумаг с пометкой "в архив".
Радищев и его сиятельный адресат, как это часто бывало между ними
в жизни, разошлись в оценке явлений и причастных к ним людей.
- Пять лет украл у меня произвол самодержавия заточением в эту
могилу... И какие невозвратимые потери! - горестно и вслух, по
привычке усвоенной в ссылке, размышлял Александр Николаевич, оставляя
Илимск и в нем могилу жены-друга и дитяти, рожденного и умершего в
полярном сумраке. - Но бодрость, бодрость и терпение! - говорил себе
возвращаемый изгнанник. - Я был счастлив в сибирских знакомствах - я
увидел и до конца понял соотечественников в их печальном настоящем и
предреченном им светлом будущем... Какие люди! - прошла перед
умственным взором Радищева вереница мужественных лиц, встреченных им
за годы пребывания в Сибири. - Хотя бы этот... Григорий Шелихов!.. Не
берусь судить об его нравственных качествах, но крылом его утлых, без
единого железного гвоздя сшитых кораблей русские люди вписали
последнюю страницу к трехсотлетней затяжной истории открывания
Америки, в которую генуэзец Христофор Колумб сделал первый и нечаянный
шаг... Генуэзец положил начало целой династии открывателей, русский
достойно, никому не наступая на ноги, завершил славное дело! -
проговорил, оглядывая свою бедную избу ссыльного, зоркий провидец
революционных бурь будущего.
Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Григорьев Владимир Степанович
Редяктор А. М. Семенов
Художник Л. П. Зусман
Худож. редактор Е. И. Балашева
Техн. редактор С. Г. Симонов
Корректор Ф. Л. Эльштейн
OCR - Андрей из Архангельска
Издательство "Советский писатель".
Москва К-104. Б. Гнездниковский пер., 10
3-я типография "Красный пролетарий"
Главпотиграфпрома
Министерства культуры СССР
Москва, Краснопролетарская, 16
мимо, как будто не замечая рослой и великолепной фигуры Шелихова.
- Приказано обождать! - высокомерно возвестил чиновник, нырнувший
в кабинет наместника после выхода из него Голикова.
"Не оступись, Григорий Иваныч!" - вспомнил мореход прощальные
слова Пиля и подавил в себе желание повернуться и уйти.
После часового ожидания в кабинете зазвенел колокольчик, чиновник
стремительно кинулся в кабинет, затем вышел.
- Можете войти! - сказал он Шелихову.
Шелихов решил использовать тот прием, с которым он уже однажды в
Петербурге предстал перед фаворитом Зубовым и тем самым обратил тогда
его внимание на себя. Отбросив шпагу и притопнув каблуком правой ноги
по-военному, мореход поклонился губернатору.
Нагель приподнялся и снова сел. Скрытого дымчатыми очками
выражения глаз мореход не мог уловить, но тон голоса заставил его
сжаться и приготовиться к недоброму.
- А-а, Шелихов! - наконец сказал небрежно Нагель. - Хвалю за
послушание и еще больше за то, что обращение от господ дворян
перенимаешь. Ты, очевидно, явился просить разрешения ехать в Охотск и
отплыть в Америку? Очень сожалею, что ты не понял моего
предупреждения. Щадя твою репутацию и... и торговый кредит, я не
объявлял тебе высочайшей воли через квартального, но приказал явиться,
чтобы секретно объявить... Плавание в Америку тебе запрещается впредь
до... до... Словом, если будет разрешено, будешь поставлен в
известность!
- В-ваше превосходительство, за что же такое поношение? - едва
мог вымолвить мореход, готовый встретить любую бурю, но не такое
издевательское отношение к тому делу, которому он отдал всего себя. -
Воля ваша, но только плыть мне в этом году беспременно надо, и я...
- Запрещаю! - холодно отрезал Нагель. - А если тайком попробуешь,
прикажу арестовать и... подумай о своей семье, Шелихов, и подчинись...
Можешь идти! Вместо себя пошли достойное доверия лицо... Я шутить не
умею!
Шелихов побагровел, хотел что-то сказать, но махнул рукой и бурей
промчался мимо оторопевшего чиновника к выходу.
- Домой! До-омой! - иступлено закричал он Никишке.
Беглый гайдук Стенька Голован имел перед Шелиховым то
преимущество, что он знал виновников своей злой судьбы, мореход же
лишен был и этого утешения.
Он, как человек своего времени, имел самые смутные представления
о событиях европейской жизни, хоронившей средневековье. Еще меньше мог
понимать он высокую политику самодержицы, в которой династические
личные интересы приспособлялись к помещичье-дворянским интересам.
Шелихов, конечно, и не представлял себе, какой великой мастерицей в
этом искусстве была "государыня-матушка" Екатерина II, делавшая все,
чтобы сохранить до конца дорогой ценой приобретенный ею для себя
"праздник жизни".
Последние годы она доживала в неотвратимом ужасе перед
французской революцией. Участь казненного в 1793 году короля Людовика
XVI часто мерещилась ей, и в страхе сжималось ее сердце, как в те
годы, когда по России катилось крестьянское, возглавленное Пугачевым,
восстание.
В 1792 году, после сражения при Вальми, Пруссия выпала из первой
коалиции. Партнеры самодержицы в большой европейской игре - английский
король Георг III и его министр Питт-младший в 1793 году потерпели
поражение в Тулоне, в котором при поддержке войск и флота английской
короны поднялись сторонники казненного французского короля. Под
влиянием страха царица не разглядела в лице безвестного тогда генерала
Бонапарта, героя тулонской победы санкюлотов, носителя такой же тайной
идеи мирового господства, какою тешилась и сама она, Екатерина II.
В 1794 году Австрия, с царственным домом Габсбургов, близким
Екатерине, урожденной принцессе Ангальт-Цербстской, окончательно
потеряла Фландрию. На месте Фландрии с помощью французского
революционного оружия возникли какие-то "Соединенные Штаты Бельгии".
Пришлось битым соседям - Пруссии и Австрии - ради утешения в
поражениях и в поощрении к дальнейшей борьбе с санкюлотами затыкать
рот кусками разделенной Польши.
Наконец даже в далекой Америке, что лежит за двумя океанами -
Атлантическим и Восточным, хозяйничают купцы, ремесленники, хлеборобы
и пастухи. Эти "бостонцы" уже отказались от собственного законного
короля и "нашего брата" Георга III, а теперь какой-то вот свой
подозрительный полумореход-полукупец пытается вовлечь Россию то ли в
дружбу с ними, то ли в войну...
- В таком коловороте забот и событий не с руки нам это дело.
Америкой и купцом, ее открывшим, займемся, когда придет время, -
недовольно заметила Екатерина в одном из разговоров со своим любимцем
Зубовым, президентом коллегии по иностранным делам, когда он туманно и
невнятно доложил ей о необходимости укротить иркутского купца Шелихова
в его непрекращающихся попытках умножить русские поселения в Америке.
- Шелихова, ваше величество, поддерживают сибирские власти и
особенно этот выживший из ума старый чудак Пиль. Надо бы убрать оттуда
Пиля и послать человека, который попридержит этого
кондотьера-морехода. Купцу надлежит заниматься торговлей, а не
открытиями, причиняющими нам только беспокойство! - заключил свой
доклад Зубов, не сводя глаз со своей покровительницы.
Екатерина подумала, благосклонно кивнула головой, и Пиль уступил
место Нагелю.
- Лису* навесил, немчура проклятый... Шелихова от Славороссии
отставил... Только нет, врешь! Не на таковского напал... в плавание я
уйду... навек освобожусь от вас, правители, галунами расшитые!..
Наташенька, ты знаешь, что он мне сказал? - обернулся мореход к жене.
(* Железная болванка до двух пудов весом, которую носили особо опасные
каторжники. Болванка была прикована к железному браслету на руке.)
Но в этот раз Наталья Алексеевна верным сердцем и гордостью жены
Шелихова поняла, что переживает ее муж, и ужаснулась. Убийство Ираклия
в их доме, оставшееся безнаказанным, перевернуло ее мысли о
благостности и законности порядков в государстве. Она любила свою
родину, все свое, родное, русское. Но какие же супостаты правят в этой
родной ей русской земле! Бежать, надо бежать от них, если есть куда
бежать! Ее муж, Григорий Иванович, прав: подальше от этих людей,
творящих беззаконие, - туда, за океан, в Новый Свет, там и свободно и
мирно, там тоже родина, Россия, часть ее, но без лихоимцев и...
Нагелей. Она смотрела на мужа, и слезы застилали ей глаза...
Запрещение плыть в Америку оказалось для Шелихова непереносимым
испытанием. Он удивлялся даже, как это грудная жаба не остановила его
сердце, когда он стоял перед столом подкупной власти. Нет, теперь он
уже не дастся, устоит и в плавание уйдет...
- Подкрепи, Федор Иваныч, лекарствием надежным, чтобы сил
хватило, - сказал Шелихов, приветствуя Сиверса. Впервые в жизни он сам
попросил жену позвать к нему старого лекаря.
- Не волнайтесь, Григорий Иваныч, - добродушно шутил Сиверс,
раскладывая свои травки и корешки для составления подкрепительной
тинктуры. - Сто лет жить будем... Не так страшни шорт, как его
малютки, - переврал, по обыкновению, Сиверс пословицу и нечаянно
придал ей новый смысл.
25 июля 1795 года, в день, назначенный для отъезда в Америку,
купец-мореход Григорий Шелихов отбыл в последнее свое плавание.
Разговор Шелихова с наместником Нагелем не остался тайной для
Ивана Ларионовича Голикова. Голиков несколько дней употребил на то,
чтобы оповестить вояжиров шелиховских компаний об опале Шелихова.
- Попадет Григорий Шелихов на рудники за передержку беглых и
масонов, казну припрячет, ищи тогда с него! - будил Голиков алчность у
компанионов и тут же разжигал в них купеческое усердие к вере: - Да и
чего от такого человека ждать: в церковь не ходит, затворился с
кержачкой своей и темными людьми в моленной... Предадут их анафеме! В
самом деле, государыня поделила Польшу меж тремя царствами, полячишек
в Сибирь ссылает, а он, видишь, сколько их в компании на службу
подсобрал, патреты государевы писать нанимает... В Америку самых
отчаянных сплавил, а давно ли граф ихний Бейсноска,* русских
перерезавши, с Камчатки бежал? - мешая быль с небылицами, сбивал
Голиков с толку и запугивал людей. - А из Петербурга и наместник здесь
очень даже приглядываются, кто и с кем в дружбе и товариществе
состоит... (* Под этим именем получил в Сибири известность ссыльный
польский авантюрист граф Мориц Бениовский, в 70-х годах XVIII века
наделавший шуму бегством с Камчатки.)
Самые горластые и самые завистливые противники Шелихова, вроде
Мыльникова, Фереферова, Жиганова, грека купца Калофати и язвительного
отставного прокурора Будищева, давно задумавшие сколотить собственную
компанию, сговорились все вместе явиться к мореходу и потребовать
передачи полноты власти коллегии во главе с Голиковым, а в случае,
если откажется, настоять на возвращении капиталов и выйти из
товарищества.
Всем вместе говорить нельзя, решили они, говорить будет прокурор
Будищев, мундир и ордена которого обеспечивают неприкосновенность...
- Вояжиры твои целой шайкой нагрянули... Отвадить? - спросила
мужа Наталья Алексеевна.
- Зови... в большую горницу... - подумав, сказал Шелихов. Он
решил, что компанионы пришли торопить его с выдачей дивиденда.
- Зачем пожаловали, господа компанионы? - спросил мореход, войдя
в комнату и оглядывая рассевшихся посетителей. Глаза и бороды всех
были уставлены в пол.
- По поручению здесь присутствующих и отсутствующих пайщиков
говорить буду я, - встал и расправил грудь, украшенную несколькими
орденами, привычный к жестким выступлениям отставной прокурор Будищев.
- Блюдя пользы общественные и государственные, мы решили отринуть
единовластие и пагубное самовольство в распоряжении нашим трудом и
капиталами... Не желаем больше терпеть!
- И в убытках быть! - не удержался Фереферов.
- Прошу не перебивать, - обернулся к нему прокурор - и снова к
Шелихову: - Долг перед отечеством превыше всего, и мы требуем передачи
дел коллегии, кою выделят пайщики, во главе с почтеннейшим Иваном
Ларионовичем Голиковым... или возвращения капиталов, коим найдем...
- Иваном... Голиковым? - загремел Шелихов, но сдержал себя
непокойно уже спросил: -А сколько паев у тебя, господин прокурор?
- Три...
- А у тебя, Иван Максимыч? - обратился мореход к Фереферову.
- Дванадесять полных! - огрызнулся тот и добавил: - А какой
прибыток... Слезы! И сколько за крохи эти людей погибает, а расходы
какие...
- Слыхивал я от бродячих по морям английцев, - живо откликнулся
на жалобу Фереферова Шелихов, - что в теплых местах водится зверь
такой, коркодилом прозывается... Он завсегда, когда живность
заглатывает, костями хрумкает, а сам плачет. Я радуюсь большому
промыслу и полагаю, что людей, в Америке на нас хребет гнущих, в
довольствии всяком, отменно хорошо против сибирского обычая содержать
нужно, а вы все, труд их заглатывая, над долей их плачете и меня
спихнуть норовите, чтобы муку затхлую и бушлаты лежалые без
препятствия за океан посылать...
- То-то буйственники американские никого, окромя тебя, не
признают, а ты из прибыли нашей воруешь - на паи ворам начисляешь! -
выкрикнул Голиков.
- Ни люди наши не воры, наипаче и я вором не был! - вскипел
Шелихов. - Это ты воруешь, Иван Ларионович, против чести, против
товарищества, против себя ухитрился своровать!.. Кто Толстопятова на
скупку паев подбил, двести пятьдесят тысяч с компании содрать хотел?
Ага... на образа закрестился! И что тебе досталося - шиш конопляный?
Кто Ираклия, архитекта, самонужнейшего компании человека, под пулю
подвел?! У-у, гад, Юда алтынный, ты и меня проглотить готов! Только
врешь - подавишься, апостол плешивый!
Ярость туманила сознание морехода. Через Полевого он знал об
усилиях Голикова вызвать распадение компании. Голикову эта компания
под главейством Шелихова претила. Какое Голикову дело до того, что -
плохо ли, хорошо - Шелихов несет на своих плечах все трудности такого
огромного и сложного предприятия, как приобщение к российским
владениям никем пока еще не захваченных, безмерно богатых, но сурово
неприступных и почти безлюдных пространств на северо-западе Нового
Света?
Не помня себя, мореход схватил за плечи вставшего перед ним
Голикова, встряхнул его, как пустой мешок, и отбросил на скамью у
стены. Голиков вскрикнул жалобно, по-заячьи, не удержался на ногах и
свалился со скамьи боком на пол.
- А-а... ты и бить нас зачал, я те покажу! - засучил рукава
Фереферов.
Но Шелихов, потеряв голову, охваченный, как в молодости, пылом
кулачного бойца, страшным ударом залил кровью лицо и бороду
Фереферова, пнул его ногой - и тот вдруг исчез из глаз Шелихова;
огромная туша грохнулась на пол - и кинулся на пайщиков, шарахнувшихся
к двери...
В опустевшей комнате замешкался один прокурор Будищев в попытке
трясущимися от страха руками извлечь из ножен прицепленную к мундиру
шпажонку.
- Я помогу тебе, ярыжка поганая, дорогу найти, - бормотнул
мореход и, ухватив за воротник прокурорского мундира, бросил Будищева
к дверям с такой силой, что тот распластался на пороге у ног входившей
Натальи Алексеевны.
- Распустил собрание, - криво и беспомощно улыбнулся Григорий
Иванович, увидев жену и приходя в себя словно бы после безобразного
сна. - Посадит меня Нагель в холодную и засудит за поношение чести
именитых купцов... Довели, аспиды, до потери разума!
Подошел к поставцу, достал штоф водки, налил стакан, но не взял
его в руки.
- Ох, неладно со мной... саднит на сердце... - и, не понимая, что
делает, смахнул стакан со стола на пол.
- Не пей, Гришата! - беззвучно не то прошептала, не то подумала
Наталья Алексеевна и увидела, как медленно-медленно, силясь захватить
судорожно раскрывающимся ртом хотя бы глоток воздуха, Григорий
Иванович сползает со стула, как он пробует удержаться за край стола.
- Прости... Наташ... всегда бахвалился, а не выдюжил... Пока не
доведались о... к-конце моем... пошли про то... весточку...
Баранову... Алексан... Андр... реич... Чтоб держался... г-говорю...
крепко стоял за... Слав... россию... Мне... три аршин... нужно, а
России... Рос... - задыхался мореход, приподняв руку, словно пытаясь
ею взмахнуть в ту сторону, где перед мысленным взором, за океаном,
остается его единственно надежный преемник. - Прости... чем владел...
тебе и детям остав... Славоросс... отечеству... - и замолк.
Подхватив на руки голову мужа и жадно глядя в теряющие живой
блеск глаза, Наталья Алексеевна даже не замечала тонкой кровяной
змейки, сбегавшей из углов его плотно сжатого рта на ее руки и с них
на пол.
Мореход Шелихов ушел в последнее плавание.
Весть о смерти купца-морехода облетела за несколько часов весь
Иркутск и привлекла к дому Шелиховых множество людей, приходивших
проститься с его телом.
Работные люди шелиховского дома слонялись сумрачные и молчаливые.
Глаза женщин вспухли от слез. Мужчины вздыхали от чувства какой-то
непонятной обиды. В молчании толпившиеся вокруг усопшего воспитанники
американской "семинарии", алеуты и индейцы, недобро оглядывали снующих
людей, будто высматривая среди них виновников смерти своего друга и
покровителя.
Никишка, по-своему переживая смерть хозяина, напился и валялся за
перегородкой при конюшне. Восхваляя дела и подвиги батыра Шелихова, он
тянул бесконечную, как бурятская степь, песню.
Тело морехода, обмытое и прибранное, стояло среди парадной
горницы, усыпанной хвойными ветками, в просторном кедровом гробу.
Распоряжение похоронами взял на себя купеческий сын Михаил Матвеевич
Булдаков.* Молодой вологжанин, он уже больше года занимал место
доверенного на службе компании. Его привлекла проникшая в народ слава
о новых заокеанских прибыточных землях, открытых сибирским
купцом-мореходом Шелиховым. Булдаков был дружен с Ираклием и часто
заходил полюбоваться его чертежами, а после гибели Ираклия стал все
чаще наведываться в дом и был замечен Григорием Ивановичем как человек
с понятием. (* М. М. Булдаков женился на Екатерине Шелиховой и стал
потом директором-распорядителем Российско-Американской компании. Через
25 лет был отставлен от дел за покровительство правителю дел компании
декабристу К. Ф. Рылееву.)
В обрушившемся несчастье Наталья Алексеевна не уронила и единой
облегчающей горе слезы. Стояла в ногах своего Гришаты, не сводя глаз с
его лица, словно ожидая - вот-вот взметнет он бахромчатые ресницы,
взглянет светло и ясно, скажет... Ничего и никогда уже не скажет,
словечка не вымолвит ее орел!
Проводы усопшего проходили под наблюдением Булдакова по строго
установленному в народе обычаю.
Знаменитая в Иркутске плакальщица Фетисья Мудрова, стоя у
изголовья покойника, разливалась жалобно и проникновенно:
Охти мне кова-то, беднушке,
Бессчастной молодой жене!
Как по сегодняшнему денечку
Уж не знала я, не ведала,
Что-то сталося, случилося,
Ново в доме объявилося -
Я жена стала не мужняя,
А вдова-то стала бедная,
Стали сироты малы детушки.
Скороборзая смеретушка
У меня взяла да отвалила
Удалу тую головушку.
У роженых малых детушек
Отняла кормильца-батюшку...
Голиков и Фереферов, узнав о неожиданной смерти человека, для
которого не находили достаточно сильных обносных слов, решили молчать
о случившемся и, полные христианского смирения, пришли убедиться в
гибели своего врага.
- Гляди-ко, матрозка... как статуй бесчувственный стоит, - дохнул
Фереферов в ухо Голикова. - Нет того, чтобы, как у добрых людей, по
купеческому заведению, жена по мужу убивалась, голосила, оплакивала...
Фетисью за себя наняла! И то сказать, без исповеди и покаяния пес
бешеный издох...
Фетисью сменили попы во главе с протопопом Павлом Афанасиевым и
хором соборных певчих, отслужившие первую панихиду.
А Наталья Алексеевна все стояла в ногах мужа. Не видела, не
слышала1 не понимала, что вокруг нее творится.
Попы разоблачились и пошли в столовую "помянуть" покойного.
- Глухую исповедь дал, отпустил рабу божьему Григорию все вольныя
и невольныя, - не моргнув глазом, солгал протопоп Афанасиев на
коварный вопрос соборного ктитора Голикова, как мол, хоронить будем
человека, умершего без покаяния. - Ты не суй носа, ктитор, не в свое
дело, я между ним и господом стою - я и в ответе буду!
А над гробом плакала, разливалась жалобщица Фетисья:
Принесите-ко, пожалуста,
Мне дубовую скамеечку...
Кто-то услужливо пододвинул Наталье Алексеевне стул, и она
послушно опустилась на него.
Уж как сяду только, бедная,
Да головушка обидная,
Уж как буду я выспрашивать:
"Ты изволь-ко мне рассказывать,
Ты куды нынь снаряжаессе,
Ты куды нынь отправляесе?"
"Не бередь души, Гришата, - как о живом, думала Наталья
Алексеевна, глядя в мертвое лицо мужа, - не покину я твоего дела, не
забуду мечты твоей..."
Не жалейте, люди добрые,
Не унимайте, православные,
Мое личико не бумажное,
Бежат слезы не замцюжныи
Текут слезы горя горшии... -
причитала и лила слезы Фетисья.
"На пути великих предприятий, в самом пылу цветущей жизни
неумолимая смерть..." - предавался горестным размышлениям, забившись в
угол и не замечая катившихся слез, мечтатель Полевой. Он чувствовал,
что смерть оборвала жизнь большого человека, горячего патриота, о
котором история еще скажет свое слово. Полевой не мог, конечно,
предвидеть, что столетием позже слово о Шелихове будет произнесено и
одним из потомков "бостонцев", американским историком Банкрофтом. "С
него, - пишет о Шелихове Банкрофт в своей многотомной "истории
Аляски", - начинается новая эпоха в истории Аляски. До того в ней все
сводилось к открытиям, поискам и охоте за пушными животными с очень
слабой мыслью о постоянном устройстве. Но вот появляется Григорий
Иванович Шелихов..." И, перечисляя его дела и начинания, историк
называет Шелихова "отцом и основателем русских колоний в Америке".
Похороны Шелихова превратились в общественное событие. Несколько
тысяч людей провожали гроб с телом морехода в Знаменский женский
монастырь, в стенах которого корабль Григория Шелихова нашел свою
"незамерзающую" гавань.
- Дайте людям место, свои понесут, - решительно отстранил
Булдаков Голикова, Фереферова и еще некоторых именитых компанионов,
сделавших попытку подставить свои плечи под тяжелый гроб.
Когда гроб, закрытый черным воздухом, как бы повисая над тысячной
толпой провожающих, плыл по иркутским улицам на плечах шелиховских
работных людей, Наталья Алексеевна вспомнила вещий сон, виденный ею в
утро своих именин два года назад, и словно куда-то провалилась...
Она не скоро собралась дать знать в Петербург дочери и зятю
Резанову о смерти Григория Ивановича. С большими усилиями и медленно
возвращалась она к обыденной, опустевшей для нее жизни.
События того времени заслонили в глазах многих смерть сибирского
морехода. Третий и последний раздел Польши вызвал трения между
союзниками: Австрия требовала возвращения Правобережной Украины с
Киевом, Пруссия домогалась Курляндии - каждая считала себя наследницей
былых владений польской короны.
Русская армия под командованием брата Платона Зубова, Валериана,
понесла поражение, и Россия позорно проиграла войну с полудикой
Персией.
Афонские травки Ламбро Качиони не помогали матушке-царице, и по
мере того как ухудшалось ее здоровье, возрастала агрессия гатчинского
двора престолонаследника Павла. "Гениальное дитя" Платон Зубов ходил
за императрицей следом и домогался указа о назначении наследником не
Павла, а любимого внука императрицы Александра.
Гаврила Романович Державин был озабочен мыслями о том, что ждет
его в случае смерти единственной его покровительницы и благодарной за
"Сон мурзы" заступницы.
Смерть "матушки" в ноябре 1796 года, приключившаяся в месте,
"куда и цари пешком ходят", так или иначе разрешила напряжение и
вернула людей к событиям жизни, долгое время ускользавшим от их
внимания.
Зубовым и их окружению после восшествия на престол Павла I было в
полном смысле слова "не до жиру, быть бы живу". Смерти Шелихова никто
из них не заметил. Только одна Ольга Александровна, случайно узнав от
своего мужа о торжественных похоронах пленившего когда-то ее и так
оскорбительно пренебрегшего ею сибирского "Бовы", задумалась,
всплакнула, разбила в поисках платка хрустальный флакончик с амброю и
приказала высечь за это новую, служившую ей после Ташки горничную
Софку...
Гаврила Романович Державин, оставшись не у дел и разбирая на
досуге в милом его сердцу Званке скопившуюся и нераспечатанную за
последние полгода корреспонденцию, нашел письмо со знакомой печатью
"Р. А. К.". Вскрыл и прочел написанное рукой Булдакова короткое
сообщение о смерти именитого рыльского гражданина и открывателя
американских стран, иркутского 1-й гильдии купца Григория Ивановича
Шелихова, безвременно последовавшей июля 25 дня в 1795 году. Прочел и
погрузился в раздумье...
Муза Гаврила Романовича была в то время настроена меланхолически:
Колумб здесь росский погребен!
Проплыл моря, открыл страны безвестны,
И, зря, что все на свете тлен,
Направил парус свой во океан небесный -
Искать сокровищ горних, не земных...
- Эх, Григорий, Григорий, - прошептал стареющий поэт-царедворец,
- не умел ты держать нити золотой, что я тебе в руки давал, упустил...
На другое утро за завтраком Державин поделился запоздалой
новостью со своим гостем и поэтическим конкурентом, действительным
статским советником Иваном Ивановичем Дмитриевым.
- Как же, припоминаю... красив, дороден и очень, очень русский
человек был protege* твой, Гаврила Романович! - отозвался Дмитриев,
смакуя "шекснинску стерлядь золотую". (* Покровительствуемое лицо
(франц.).)
В обед, обладая легким пером и побуждаемый соперничеством, Иван
Иванович передал Державину для отсылки вдове покойного и свою, как он
назвал, "скромную лепту в венок славного российского навигатора".
Как царства падали к ногам Екатерины,
Росс Шелихов без войск, без громоносных сил
Притек в Америку чрез бурные пучины
И нову область ей и богу покорил.
Не забывай, потомок,
Что Росс, твой предок, и на востоке громок!
Державин прочел стихи Дмитриева, пожевал губами и сказал:
- Пошлю, оба пошлю вдове, пусть на надгробии высечет, да сохранят
имена Дмитриева и Державина его славу потомкам.
Вечером Гаврила Романович, желая соблюсти свое первенство,
изрядно потрудился - проза давалась ему трудней стихов - над
составлением эпитафии без рифм и с приличествующим случаю письмом на
имя Натальи Алексеевны отослал все с нарочным в Петербург Николаю
Петровичу Резанову для отправки в Иркутск.
В 1800 году иждивением жены и детей на могиле Шелихова, в
Иркутске, при церкви Знаменского монастыря, был установлен
пирамидальный гранитный обелиск* в семь аршин высотою, с бронзовым
барельефом морехода, при шпаге, с подзорной трубой в руках. Мореход
стоит на якорях и канатном бухоле. (* Надгробие Шелихова сохранилось
до настоящего времени. Бронзовый памятник на родине Г. И. Шелихова в
г. Рыльске, Курской области, на Красной площади, уничтожен немецкими
фашистами во время Великой Отечественной войны.)
По сторонам обелиска выбиты стихи Державина и Дмитриева и
державинская эпитафия:
"Здесь в ожидании пришествия Христова погребено тело, по
прозванию - Шелихова, по деяниям - бесценного, по промыслу -
гражданина, по замыслам - мужа почтенного, разума обширного и
твердого.
Он отважными своими путешествиями на Восток нашел, покорил и
присовокупил Державе самое матерую землю Америки. Простираясь к
северо-востоку, завел в них домостроительство, кораблестроение,
хлебопашество".
В 1797 году отставленный к тому времени от кресла президента
коммерц-коллегии граф Александр Романович Воронцов получил письмо
Радищева из Илимска, написанное незадолго до выезда из ссылки,
отмененной капризом Павла I. "Смерть Шелихова, могу это сказать,
огорчила меня..." - писал Радищев.
- Да почиет его беспокойная душа в мире! - перекрестился
Александр Романович, вспоминая планы морехода и недовольные отклики на
них российского посланника в Лондоне, брата своего Семена Романовича.
- Холодного лимонаду! - сказал вошедшему слуге Воронцов и отложил
письмо Радищева к куче просмотренных бумаг с пометкой "в архив".
Радищев и его сиятельный адресат, как это часто бывало между ними
в жизни, разошлись в оценке явлений и причастных к ним людей.
- Пять лет украл у меня произвол самодержавия заточением в эту
могилу... И какие невозвратимые потери! - горестно и вслух, по
привычке усвоенной в ссылке, размышлял Александр Николаевич, оставляя
Илимск и в нем могилу жены-друга и дитяти, рожденного и умершего в
полярном сумраке. - Но бодрость, бодрость и терпение! - говорил себе
возвращаемый изгнанник. - Я был счастлив в сибирских знакомствах - я
увидел и до конца понял соотечественников в их печальном настоящем и
предреченном им светлом будущем... Какие люди! - прошла перед
умственным взором Радищева вереница мужественных лиц, встреченных им
за годы пребывания в Сибири. - Хотя бы этот... Григорий Шелихов!.. Не
берусь судить об его нравственных качествах, но крылом его утлых, без
единого железного гвоздя сшитых кораблей русские люди вписали
последнюю страницу к трехсотлетней затяжной истории открывания
Америки, в которую генуэзец Христофор Колумб сделал первый и нечаянный
шаг... Генуэзец положил начало целой династии открывателей, русский
достойно, никому не наступая на ноги, завершил славное дело! -
проговорил, оглядывая свою бедную избу ссыльного, зоркий провидец
революционных бурь будущего.
Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Григорьев Владимир Степанович
Редяктор А. М. Семенов
Художник Л. П. Зусман
Худож. редактор Е. И. Балашева
Техн. редактор С. Г. Симонов
Корректор Ф. Л. Эльштейн
OCR - Андрей из Архангельска
Издательство "Советский писатель".
Москва К-104. Б. Гнездниковский пер., 10
3-я типография "Красный пролетарий"
Главпотиграфпрома
Министерства культуры СССР
Москва, Краснопролетарская, 16