Григорьев Аполлон Александрович. Григорий Шелихов

прибудут, за океан с ними уйдешь - человеком станешь! Я к Баранову -
это управитель мой - писулю тебе дам, чтобы поимел тебя Александр
Андреевич на дела, где разум и отвага требуются... Не подведешь?
- Служить верно буду! На меня, как на гору, покладитесь, Григорий
Иваныч, - радостно откликнулся Стенька.
Затяжной летний дождь вызвал, как обычно бывало в Охотске,
наводнение и прекратился, угнав в море уличные свалки пред охотскими
избами. Слепая природа, как будто проявляя высшую мудрость, спасала
Охотск от исчезновения в нечистотах.
Люди, просидев несколько дней в "холодной" при портовом
управлении и выдержав допрос Коха с пристрастием, рады были вырваться
на свежий воздух. Посмеиваясь друг над другом и невольно почесывая
спины, они ретиво теперь возились над снаряжением "Иерархов" и
"Екатерины".
Подозревая в мореходе виновника облавы, они тем не менее зла на
него не держали и многое прощали за добрые щи и по морскому обычаю
подносимую за обедом, в охрану от цинги, чарку водки.
Стенька был приставлен взглядывать за работами и, хоть впервые
очутился на корабле, быстро освоился с морскими порядками. Не
довольствуясь ролью надзирателя, он стремительно кидался туда, где не
могли управиться корабельные рабочие, где нужно было придержать или
сдвинуть с места могучим плечом какую-либо тяжесть. Шелихов ничем не
выказывал особого расположения к Стеньке, но незаметно и внимательно
следил за ним, утверждаясь в мысли: "Будет толк из парня, знаменитым
партовщиком станет".
В середине июля, когда море, после полосы прошедших над краем
дождей и туманов, очистилось от плавучих льдов, корабли на рейде были
готовы принять пассажиров, как и грузы, и с обычным в это время
юго-западным муссоном, распустив паруса, двинуться в Америку через
океан.
"Грех погоду упустить!" - раздраженно думал Шелихов и с утра до
вечера сидел на юте верхней палубы "Иерархов", упрямо высматривая
через подзорную трубу на сбегающих к Охотску взгорьях застрявший
почему-то в пути караван из Иркутска.
Штурман Бочаров, который должен был вести "Иерархов" в Америку,
на цыпочках ходил вокруг морехода, опасаясь вспышки гнева сумрачного
хозяина, удрученного предчувствием самых невероятных несчастий на пути
каравана по рекам и в тайге.
- Корабль с моря! Чужой! - заорал вахтенный, сидевший в бочке,
подвешенной к грот-мачте. - И за ним еще... еще корабль! - донеслось с
вершины мачты.
- Кого черти морские в гиблое место сюда принесли? - буркнул
мореход, оборачиваясь и переводя подзорку на восток, на широкую,
распростертую под нависшими слоистыми облаками дорогу с океана.
В тревожном ожидании иркутского каравана с миссией, под началом
Ираклия Боридзе, Шелихов совсем позабыл о возможном в это время
приходе своих, как и чужих, кораблей с востока, из Америки - от
Баранова и мало ли из каких еще земель и каких флагов...
- Хороший бриг, и капитан дельный, ловко в бейдевинд держится, -
поделился мореход наблюдением с Бочаровым. - А сопутника его не
разглядел, далеко от первого ныряет... завидны у дозорного гляделки.
Эй, там, наверху, как тебя зовут? - заорал мореход, задрав голову к
бочке на мачте.
- Михаила Гла-азов! - донеслось сверху.
- Молодец Стенька, всюду поспевает, - похвалил мореход и осекся,
не заметил ли Бочаров, что он хвалит Стеньку наместо четко
назвавшегося Михайлы. - Гостей честью встретить надобно бы, Дмитрий
Иванович, как думаешь? Заодно и пушки на "Иерархах" и "Катеринке"
прочистим... Распорядись пальнуть им встречу, знали бы, что русские
порох всегда сухим держат!
Часа через три, добравшись на байдаре к отдавшему якоря
"чужестранцу", мореход горящими от волнения глазами пожирал имя
корабля "Феникс", выведенное на носу под бушпритом славянскими, от
руки топором вырубленными и киноварью раскрашенными буквами.
- Александр Андреевич... Баранушка... голубчик мой!
Выстроил-таки... выпустил первенца крылатого из Славороссии!.. Ах, и
чем же я отблагодарю тебя, старинушка, друг бесценный?! - несвязно
ронял слова Шелихов, объезжая и восхищенно оглядывая корабль со всех
сторон.
На палубу корабля Григорий Иваныч не взобрался - взлетел по
спущенному трапу с ловкостью молодого матроса-лихача, будто скинув с
плеч груз лет и надломивших былую силу тревог и напастей.
Польщенный пушечным салютом, маленький поручик Шильдс встретил
Григория Ивановича сияющей улыбкой. Он прибыл капитаном первого рейса
выстроенного им совместно с Барановым американского первенца
компанейского флота.
- Порядочный корабль, лучших и в Глазго не построят, - докладывал
Шильдс, когда мореход, выпустив его из объятий, поставил на палубу. -
Три шторма выдержали, нигде "Феникс" течи не обнаружил... Пика и смолы
мы от вас так и не дождались, пришлось "барановским" составом
конопатку пропитывать... Черт его знает, что придумал Александр
Андреевич и варил в кузне запершись: еловая и горючая сера, охра и
китовый жир... Не верите? Но я должен в барановское месиво верить, раз
имею честь видеть вас, уважаемый господин президент...
Шелихов, не вникая и не слушая, что рассказывал Шильдс о
замечательном изобретении Баранова, ринулся на осмотр корабля в трюм,
оглядел камбуз и даже гальюн...
- Вы недослушали, Григорий Иваныч, самого важного, - обиженно
встретил выбравшегося наконец на палубу морехода Шильдс. - Я привез на
полтора миллиона рублей бобровых и прочих шкур, которые добыты в
девяносто третьем и даже в девяносто втором году.
- Да ну?.. Это здорово! Очень даже замечательно! - живо отозвался
купец Шелихов и тут же, как мореход, подумав: "Бобров успеем
сосчитать", с величайшим интересом спросил: - А второй такой же, что
"Феникс", аль поменее будет?
- Какой второй? - недоуменно воззрился Шильдс на Шелихова.
Респектабельный и деловой, англичанин по рождению, Шильдс не знал, как
ему следует отнестись к безалаберности президента компании, к которой
он пошел на службу в Америке.
- Брось со мной в прятки играть, Яков Егорыч, - сердито сказал
Шелихов. - Я тебя про то суденышко спрашиваю, что за тобой идет...
Какой должины, на сколько тоннов?
- А-а... вы о том, что за мной вслед в Охотск пробирается? -
сообразил Шильдс. - Не знаю, не знаю. Иностранец какой-то, надо
думать. Я и сам его только дней пять сзади себя заметил, пройдя третий
Курильский пролив за Парамуширом. Я уменьшил паруса, и он, видно, то
же делал, не шел на сближение... Завтра он здесь будет - завтра
узнаете.
- Тогда о чем толковать, прости, Яков Егорыч... Я и "Феникса" за
иностранца посчитал, а когда тебя увидел, подумал: ты еще один корабль
выстроил, за собой ведешь... Захвати реестры, поехали на берег, чай,
ты в-во как по бане соскучился! - сказал Шелихов, теряя интерес к
нырявшему в море кораблю.
На другой день началась разгрузка "Феникса", доставившего
огромную добычу, тысячи мест драгоценных мехов. Разгрузка судна на
рейде требовала большого опыта и предусмотрительности, так как она
производилась на неуклюжих шняках, ботах и малоподъемных байдарах.
Дары Америки легче легкого могли быть затоплены на бурунах
преграждавшего вход в порт каменного бара. Нужно было обезопасить груз
и от всяких ухищрений охотской "кобылки" - старожилов и пришлых людей,
падких на чужое добро.
В помощь боцману "Феникса", Прохору Пьяных, Шелихов поставил
Стеньку, благо обнаружил в нем хорошую грамотность и знание счета.
На коварных бурунах каменного бара в легкой байдаре безотлучно
находился Шильдс, а на берегу по записке с корабля груз принимал сам
Шелихов с комиссионером и смотрителем складов компании. На каждой
шняке, как и на каждом боте, находился солдат из гарнизонного взвода,
наряженного за солидную мзду Кохом.
Работы было так много и она была такой напряженной, что Стенька,
безотлучно находясь на корабле, как ни хотел, долго не находил
подходящего момента расспросить прибывших матросов об Америке, куда он
со дня на день готовился отплыть.
- Расскажи-ка, дядя, каков есть край Америка, какая там доля для
нашего брата, простого человека? - улучив удобную минуту, спросил он
боцмана Пьяных, оставшегося на корабле за капитана.
- Кому и "дядя", а кому господин боцман и не меньше как Прохор
Захарыч, - отрезал Пьяных. - С расспросами не приставай... Попадешь
туда - узнаешь свою долю... - И добавил, смягчаясь, когда увидел не
испуг, а огорчение на открытом красивом лице Стеньки: - Для простых
людей и света мало, чтобы долю найти. Америка тоже не мед, а голодовка
да цинга, работа да Баранов... Не скажу - худой человек Баранов, но
рука у него тяжелая. Себе, замечено, богатства не ищет, но и нашему
брату нажить не даст. Для России, говорит, трудимся, а того не видит,
что нашим трудом-потом едино купцам мошну набивает. Они оба, хозяин
наш главный Шелихов и Баранов, одного поля ягода и одним миром мазаны,
но в святые не попадут... Простых они кровей!
Любивший при случае пофилософствовать и немало видевший на своем
веку старый океанский моряк, заметив, с каким жадным вниманием ловит
Стенька его слова, резко оборвал разговор: кто их знает, незнакомых
людей из амбаров компании... Мне что, пусть мое при мне и останется!
Стенька весь подобрался и рьяно набросился на работу. Он так и не
понял Пьяных. Но он дорого дал бы, чтобы услышать отзыв Пьяных о
Шелихове, о самом Григории Ивановиче, в котором встретил единственного
пока в своей жизни покровителя, если не считать подслеповатого дьячка
Паисия на далекой Киевщине, - тот обучил Стеньку, круглого сироту,
грамоте и счету и поставил петь на клиросе, где рослый и красивый
парубок бросился однажды в глаза нечаянно наехавшему в Глуховку
Платону Александровичу Зубову и попал в его дворню, к Ольге
Александровне, вельможной "мартышке".
- Нажмись! Работа-ай! - заорал Стенька, бросаясь в гущу снующих
по палубе людей с огромными тюками драгоценной мягкой рухляди за
спиной.
- Ходи веселее, ребята! - кричал на берегу Охоты, где сгружали
тюки с мехами, Григорий Шелихов.
Покрикивал он, собственно, для того, чтобы разогнать уныние и
какую-то тяжесть на сердце. Причиной уныния было полученное с нарочным
гонцом-якутом коротенькое письмецо Натальи Алексеевны.
Наталья Алексеевна высоко ценила книги и читала довольно
свободно, но письмом владела плохо и, стыдясь, старалась не
обнаруживать этого.
"Кланяется тебе, Григорий свет Иваныч, жена твоя Шелихова Наталья
и с любовью шлет низкий поклон. Караван, с честными отцами и прочим
тебе нужным, выправила на Охотск под началом Мальцева, Максима
Максимыча, и Олешки-цыганка. А Ираклия в дому оставила, как он совсем
хворый и в последнюю дорогу собрался, про что письмишком через Сысойку
хочу тебя упредить..."
В этом месте Шелихов едва разобрал слова, расплывшиеся от упавшей
на них крупной капли, должно быть слезы из очей Натальи Алексеевны.
С трудом Григорий Иванович дочитал последние слова письма:
"Не тужи, друг бесценный, помни, что без воли божьей ни един
волос с главы не падает. Жена и раба твоя верная Шелихова Наталья".
Сысойка пробрался в Охотск от Якутска на коне в одиночку. На все
расспросы морехода он только глупо улыбался, бормотал непонятное и
мотал головой не то утвердительно, не то отрицательно.
Подавленный предчувствием беды, занятый одной мыслью, как бы
поскорей закончить дела - встретить караван, погрузить людей и кладь
на суда и отправить их за океан, чтобы с ветром вперегонку ринуться в
Иркутск, домой, Шелихов держался с необычной для него рассеянностью и
просто даже невежливо принял владельца бостонской легкой шхуны,
прибывшей на Охотский рейд следом за "Фениксом".
При этом разговоре Яков Егорович Шильдс был на редкость удачным и
точным переводчиком, хотя часто фыркал и недовольно морщил свой
крохотный, но гордо вздернутый нос в знак протеста против каверзных
отзывов незнакомца об отечестве Шильдса - Англии.
- Питер Дойбл, арматор! - отрекомендовался на берегу, выскочив из
шлюпки, небольшой, но крепко сбитый человек в морском смоленом плаще.
Веселые и умные глаза ирландца впивались в собеседника.
- Все, что мне нужно знать о вас, мистер Шеликоф, я знаю. И мне
верить, не проверив на деле, ни в чем не прошу. К вам я прибыл из
Дублина, посетив в пути Бостон и обогнув мыс Горн - пятнадцать тысяч
миль! Время - деньги. Выслушайте меня. Я предлагаю сделать вашу
страну, симпатичную мне и, увы, неизвестную Рэшэн - Россию, хозяйкой
Великого океана, а вас ее главным компрадором... Покупателем,
посредником! - пояснил Дойбл, заметив, что Шелихов не понимает его. -
Мой интерес в этом деле - быть вашим помощником и компанионом в
некоторых предприятиях... Надеюсь, вам ясно, что я не филантроп и не
квакер, заботящийся о спасении человеческих душ? И мне представляется,
что для начала следовало бы открыть конторы и склады компании в
Манилле на острове Лукон* и в порту Амой, против острова Тайван в
Южном Китае. Я уверен, что Испания и Китай согласятся положить предел
притязаниям Великобритании и беспокойному нраву английских моряков,
если вы, мистер Шеликоф, будете в силах побудить свое правительство
мирно договориться об этом с Китаем и Испанией. (* Лусон, крупнейший
из Филиппинских островов.)
- М-мм... - захмыкал в ответ Шелихов, - М-мо-гу, конечно, могу! -
Вспомнил о своих первых попытках в этом направлении, сделанных в
Петербурге, и поморщился: - Токмо пользы для себя в хлопотах таких не
вижу...
- Позвольте не поверить вашим словам, - резко отклонил Дойбл
попытку Шелихова замять разговор. - Сами рассудите: за один только
чай, что идет из Кантона, Ост-Индская компания, захватив в чайном деле
монополию, платит три миллиона фунтов стерлингов налога. Расход чая в
Англии при восемнадцати миллионах населения превышает за год двадцать
семь миллионов весовых фунтов... А в России с ее пятьюдесятью
миллионами населения, если положить хотя бы три четверти фунта чая в
год на мужчину, не принимая в рассуждение женщин, а они тоже весьма
любят пить чай, - что? Какова стоимость этого чая? А доход на фрахтах?
Он пока остается в руках иностранцев...
В ответ на выкладки Дойбла Шелихов только безнадежно махнул
рукой: где уж, мол, нам чай пить да еще от чая доходы иметь! Заметив
этот жест и по-своему расценив его, арматор Дойбл продолжал с особой
настойчивостью:
- Сибирь и особенно Камчатка, почитаемая как Finis mundi,* они
одни могут поставлять все, в чем нуждаются острова Великого, или, если
вам больше нравится, Тихого океана. Камчатка через Сибирь станет
снабдителем России и всей Европы продуктами райских островов. Климат
Камчатки на десять - пятнадцать градусов умереннее петербургского.
Авачинская губа на Камчатке в окружности не менее сорока верст, при
ней три безопасные и удобные гавани, она - произведение одного из
превосходнейших усилий природы и может вместить соединенные флоты всей
Европы. Такой порт должен бы иметь величайшую важность в политическом
отношении и владычествовать над морями Востока... (* Конец света
(лат.).)
Шелихов усмехнулся.
- Да, да, и владычествовать! - вспыхнул Дойбл. - Но если ваша
компания не будет действовать с большей отважностью и
предприимчивостью и если колонии ее не будут деятельно защищаемы
императорским военным флотом, то вас скоро подорвут и ограбят. Но и
морские силы иметь мало. Нужно снабжать туземных жителей и колонистов
дешевле и способнее... Выгоды России и Испании требуют - please attend
to your affairs* - я говорю как ирландец, не допускать английских и
бостонских заселений в ваших краях. Англичане и бостонцы беспрестанно
скитаются по испанским бобровым промыслам да и по русским промысловым
водам. Испанские колонисты в Манилле и Калифорнии желают установления
твердых связей с Россией. В порту Манилла основать депо или место
складки и торговли с Камчаткой, Японией и северо-западными берегами
Америки. Россия, если утвердится там, может стать звеном в торговле с
малайцами. Раньше эту торговлю вели в небольшой степени через Батавию
голландцы, а ныне она уничтожилась... (* Прошу внимания (англ.).)
Мореход не выдержал пытки, слушая в изложении ирландца
собственные мысли, отвергнутые и схороненные в петербургских
канцеляриях, и грубо прервал разговор:
- Скажи, Яков Егорыч, господину арматору, что, мол, благодарю за
добрые советы, а кончать разговор, так как я сейчас занят, приглашаю
его годика через два-три в Славороссийск, в Америку... Передай -
беспременно договоримся!
Дойбл недоуменно и обиженно выслушал ответ морехода, развел
руками и отплыл на свой корабль. В тот же день он ушел в море.

Через двадцать лет после смерти Шелихова, будучи уже старым
человеком, настойчивый ирландец Питер Дойбл появился в Петербурге и
подал тогдашнему председателю Российско-Американской компании графу
Николаю Семеновичу Мордвинову подробнейшую докладную записку,
полностью совпадавшую с заветными, неосуществившимися планами
Шелихова.
Записку эту Мордвинов, сняв копию, направил Александру I. Записка
была передана "благословенным" на заключение всесильного временщика
Аракчеева, занятого в то время устройством военных поселений, и, с
размашистой надписью Аракчеева: "Некогда пустяками заниматься", легла
в секретный шкаф графской канцелярии. Содержимое этого шкафа после
смерти "преданного без лести" было опечатано по распоряжению Николая I
и навсегда исчезло из поля зрения простых смертных.

5

Через несколько дней после отплытия Питера Дойбла на увалах под
Охотском показался долгожданный караван. Когда голова его входила в
Охотск, хвост из груженых, телег и вьючных лошадей, в сопровождении
вооруженных людей, терялся в извивах дорожной тропы над городом.
Степенный и благообразный Максим Максимович Мальцев слез перед
хозяином со своего лохматого конька и, косясь на обступивших их людей,
сбивчиво и неохотно стал отвечать на град посыпавшихся вопросов:
почему-де он, а не Ираклий ведет караван, что приключилося с Ираклием,
и только в конце догадался хозяин спросить, благополучно ли дошли
люди, сохранна ли кладь.
- Люди все здравы-невредимы, и кладь представил в целости,
Григорий Иваныч, а что в Иркутском приключилося - знать не знаю и
ведать не ведаю. Наталья Алексеевна...
- Язык тебе отрезала Наталья Алексеевна? От подотчета хозяину
освободила тебя Наталья Алексеевна? - схватил Шелихов Мальцева за
плечо, но тут же вдруг отпустил его и чуть ли не бегом кинулся вперед
разыскивать монахов - они уже прошли в голове каравана.
- Ктитору благопопечительному церкви американской наше
благословение... - начал было архимандрит Иоасаф, встречая Шелихова,
разыскавшего монахов в конторе компании. - Разъяснение, понимаю,
получить желаете, почтенный Григорий Иваныч? Домашних ваших оставили в
добром здравии... Покарал гнев божий токмо царского ослушника,
необузданного черкесина. Не допустил господь к построению храмов своих
на американской земле гордеца, презревшего волю власти, над нами
поставленной, - убил его казачишка шелавый, когда он в окно
выпрыгнул... Смирись, чадо возлюбленное, аще бо ни един волос... -
заспешил преподать утешение велеречивый архимандрит, когда увидел, в
каком бессилии опустился на скамью Шелихов, сраженный известием о
гибели Ираклия.
После смерти Куча в далеком Петербурге ничто так не потрясало
души морехода, как эта непонятная и нелепая гибель молодого грузина.
Незаметно для самого себя Шелихов привык к мысли видеть в Ираклии
своего зятя и, кто знает, продолжателя дела его, Шелихова, жизни.
Единственный сын Григория Ивановича, рослый и пухлый Ваня, не
подавал отцу верной надежды на то, что возьмет судьбы Славороссии в
свои руки, всему на свете предпочитавший шест для гонки голубей.
Старший зять, Николай Петрович Резанов, обладавший острым умом,
образованием и блестящими светскими качествами, никогда не согласится
- Шелихов давно убедился в этом - променять жизнь в столице, в
обществе себе подобных, на тяжелый, полный лишений и опасностей труд
устроителя суровой и неведомой страны.
Чем этот черноризец, привычно и угодливо твердящий ему "несть
власти, аще не от бога", может утишить боль и смягчить новый, выпавший
на долю Шелихова удар судьбы? Остается одно только горькое утешение -
проклинать подводный камень и собирать обломки крушения.
Шелихов встал и, чувствуя необходимость побыть одному и собраться
с мыслями, не дослушал - чего уж там! - масленую речь архимандрита и
вышел на улицу.
Угрюмое Охотское море глухо рокотало. Издали доносился шум
начавшегося прилива и слышались крики людей. Разглядев через
неотлучную при нем подзорную трубу фигуру Шильдса на пристани, мореход
понял, что разгрузка "Феникса" почти закончена и можно, следовательно,
перебросить освободившихся людей и лодки на погрузку отходящих в
Америку кораблей.
"Погружу кладь и скот, посажу людей - и с богом! - подумал
мореход. - Рухлядь мягкую, какая на Кяхту пойдет, с Мальцевым и
охраной на Иркутск отправлю, а сам налегке к Шантарам спущусь, до
Удской губы, огляжу заодно еще раз берега, а там с ламутами или
надежными тунгусами на Зейскую пристань, с нее на Кару, Читу, Удь и
Удью да Селенгою на Кудары, с них через Байкал на Ангару у
Лиственичного и Ангарою к себе домой... Нелегка дорога, а если бог
поможет, все же дней пяток выгадаю, чем на Якутское пойду и вверх по
Лене бечевою буду тянуться. Как раз и "Феникса" опробую - заставлю
Шильдса меня к Шантарам спустить!.."
Рассудительный Мальцев пробовал отговорить Григория Ивановича от
непроложенной, малоизвестной и опасной дороги, но, растравленный
приключившимся дома несчастием, Шелихов ничего не хотел слушать.
"Иерархи" и "Екатерина" были загружены с молниеносной быстротой.
Шелихов не сходил с кораблей, лично наблюдая за размещением людей и
клади.
Теснота обнаружилась неимоверная. День и ночь выли и лаяли
ездовые псы, размещенные в клетках. Кудахтали куры, мычали
встревоженные коровы, и тихонько скулили, смахивая слезы отчаяния,
измученные бабы, жены плугатарей, с детьми, расположившиеся из-за
отсутствия места буквально возле коров, уход за которыми был возложен
на них.
Архимандрит Иоасаф с несколькими монахами занял капитанскую
каюту, а остальные разместились в кубрике, предоставив согнанным со
своих мест матросам устраиваться где хотят.
После напутственного молебна, отслуженного Иоасафом весьма
торжественно, в окружении хора монахов, Шелихов, готовясь сойти в
шлюпку с поднимающего паруса корабля, заметил Стеньку, - о нем совсем
Григорий Иванович позабыл в суматошливые дни перед отплытием.
- Эй, Стенька... Глазов! - поправился мореход, подзывая его к
себе. - Добро, что уплываешь ты, не достанут тебя - коротки руки! А то
один такой, как ты злополучный, пропал уже... ни за понюх табаку
пропал и под моей кровлей... Только к чему я это? Ах, да-а... -
протянул Григорий Иванович, - вспомнил! Распоряжение на тебя обещал я
Баранову дать, а тут и присесть, чтобы написать, негде.
Шелихов огляделся и, не найдя места, достал из кармана поддевки
кусок измятой бумаги и обломок угля.
- Подставляй спину, - решительно сказал он, - как-нибудь
прилажусь...
Стенька находчиво подал ему валявшийся на палубе обломок доски и,
упершись руками в колена, горбом выгнул спину.
- Молодец! - похвалил Стеньку мореход. - Гляди в небо, а того,
что на земле лежит, не упускай... Сойдешь на берегах Аляксы - ах, и
хороша она! - пасись худого и твори доброе, до чего умом и сердцем
дошел... Сложи бережно, - подал Григорий Иванович Стеньке исписанную
бумажку, - отдашь Баранову, Александру Андреевичу, когда повидаешь...
Из его воли не выходи, во всем слухайся!

"Восприемника моего Михайлу, который компании служил доныне
порядочно и коего я на своем коште содержал, всегда отлично противу
других содержи и всему, в чем открыться пожелает, веру давай и в
научении не откажи. Вскорости и не позже наступного лета сам к вам в
гости буду. Душа изныла.
Американской компании вояжиров главный распорядитель мореход
Григорий Шелихов".

- Будь здоров... Иди! - толкнул Стеньку мореход и, кланяясь во
все стороны, закричал, обращаясь к отплывающим: - Счастливо
добираться, друзья-товарищи и добрые люди! Нас не забывайте и служите
ей, Руси нашей матушке, честно и верно... Да помянут нас добрым словом
внуки и правнуки! Сча-астли-во... ни пера ни пуха вам!..
Когда Шелихов, сидя в шлюпке лицом к кораблям, выходил на берег,
"Три иерарха" и "Св. Екатерина", распустив по ветру паруса, горделиво
тронулись с рейда...

Глава пятая

1

Трое суток после отплытия кораблей Шелихов, доведя подручных
рабочих и служащих компании до того, что они засыпали на ходу,
забившись в какой-нибудь уголок за тюками, сортировал присланную
Барановым из Америки меховую добычу. В охотских амбарах и складах
компании огни факелов горели все ночи.
Русские промысловые воды и первые поселения в Америке, о которых
англичане имели самые смутные представления, а бостонские купцы знали
и того меньше, тянулись вдоль северо-западного побережья Нового Света
на несколько тысяч верст. Они шли от группы небольших вулканических
островов - "кладовой мехов", - открытых под 190^o восточной долготы
отважным русским мореходом Прибыловым в 1786 году, до дикого мыса
Океана, за горой св. Илии, на 220^o.