Григорьев Аполлон Александрович. Григорий Шелихов

товарищи добытчики! - крикнул Шелихов, и через мгновение щепка,
которой человек доверил себя, исчезла в пене крутящихся валов. В
Америке, насмотревшись на алеутов, гоняющихся в бурном море за китами,
Шелихов приобрел к кожаной байдарке, как средству передвижения по
морю, величайшее доверие.
Через два часа большая толпа камчадалов приветствовала отважных
байдарщиков на берегу торжественной пляской.
Шелихова знали в Большерецке, знали и о том, что он три года
назад ушел в плавание на Америку. Поэтому камчадалы особенно радостно
приветствовали необыкновенное возвращение морехода. По местному
обычаю, Шелихов должен был, не минуя никого, зайти в каждую избу и
ярангу, и везде, куда бы он с Кучем ни входил, им подносили туесок с
напитком. Этот туесок нужно было обязательно выпить, чтобы не нанести
смертельной обиды гостеприимному хозяину.
- Тьфу, опять же мухоморовая! - сплюнул Григорий Иванович,
возвращая туесок.
- Холоша, холоша! - лепетали простодушные камчадалы, нахваливая
свою дурманную, настоенную на грибах мухоморах водку.
Начальник селения казак-урядник Большеротов рассказывал последние
новости Камчатки.
- Рыбой красной четыре ямины завалили, китов...
- Мне пуд сто рыбы надобно, дадите?
- А куда ее девать-то, целу ямину отвалим. Ты нам только
солью-чаем пособи, второй год рыбу тушением заготовляем, соли нет. В
Петропавловск англинец пришел... Василий Петрович... или как его бишь,
запамятовал... торговать намерился, и все у него есть: пшено
сарацинское, соль, чай, китайка, водка французская, крепкая. Бабы
затормошили: съезди да съезди, мы, мол, без рубашек ходим, долго ли до
греха... Я и съездил, только не допустил исправник Штейнгель,
заборонил расторжку: "У нас, говорит, у самих все есть и ни в чем мы
не нуждаемся, да и беспошлинно торговать правительством запрещено". С
тем домой и вернулся. Ты бы, Григорий Иваныч, через хребет махнул, в
Петропавловское наведался бы. Мы тебе для такого занятия и лошадей
дадим.
Не прерывая, Шелихов слушал казачьего урядника. Иностранный купец
- ведь это и есть то самое, ради чего он предпринял плавание в
Петропавловск. Мягкую рухлядь, привезенную на "Святителях", он
обменяет на английские товары, сам наживет и людям без труда свои
"добавочные" вернет.
- Ладно! - важно ответил он и виду не подал, как заинтересовали
его новости Большеротова. - Лошади мне твои не нужны, у меня корабль
есть. Завтра на него вернусь и в Петропавловск пойду, а ты мне со
своими людишками рыбу и воду на корабль представь, я же за вас, сирот,
так и быть - расторгуюсь...

2

Шелихов с Кучем остались спать в избе Большеротова. А когда на
зорьке встали и вышли на кекур,* с изумлением увидели, что "Святители"
исчезли с горизонта. (* Выступающий в море утес.)
- Что скажешь? - обратился мореход к Кучу. Куч только плечами
пожал. - Видно, на Пенжинскую понесло, - предположил Шелихов. -
Придется и нам туда вместо Петропавловска сухопутьем тянуться... Да,
совсем ко рту было поднесли, и вот на, мимо обнесли! - сказал он,
подумав, что встретиться с прибывшим в Петропавловск английским
торговым мореходом так, видимо, и не придется.
- Давай лошадей! - вернулся он в дом Большеротова и тут же, начав
расспрашивать о дороге на Пенжинскую губу, выдал свое изменившееся
намерение.
- На Пенжинку лошадей не дам, - отрезал Большеротов. - Сам
загниешь и лошадей загубишь - шутка сказать, восемьсот верст пройти.
Хребтом не пройдешь - медведи на лошадей позарятся, а берегом коряки и
ламуты не пропустят... они сейчас немирные... Да и что толку, если и
доберешься! Ты придешь, а Пьяных "Святителей" уже в Охотск увел.
Зимой, - на носу-то зима! - на конях от Пенжинки к Охотску не
спустишься, это тебе не на байдарках море в шторм переплыть. Придется
олешек или собак добывать, а на таком деле беспременно голову
сложишь...
Шелихов признал доводы Большеротова разумными. Оставалось, таким
образом, лишь одно: осуществить первоначальное намерение - перебраться
через хребет, мимо сопки Вилючинской, в Петропавловск. Денег, правда,
при себе мало, мягкая рухлядь осталась на корабле, но если
петропавловский исправник Штейнгель дозволит расторжку, англинец,
может быть, и согласится под его государственную гарантию принять
векселями на Москву или Петербург. В таком случае он, Шелихов, тоже
заработает, но только уже в свой карман, без дележки с кем бы то ни
было. Ну, а если и ничего не выйдет из попытки торговать без наличных
денег, то... Шелихов тут задумался. Только что входившие в торговую
практику векселя Григорий Иванович считал необходимым внедрять в
обиход сибирской и заокеанской торговли - не будешь же возить за собой
сундук с деньгами. Да, - примиренно пришел к выводу мореход, - если он
ничего не купит, то хоть расспросит и узнает от английского капитана
координаты пути в Кантон, на Филиппины, Малакку и Индию. А знать
теперь это для Шелихова такое дело, что за него он и сам готов большие
деньги заплатить.
Оставив Большеротову залог за трех лошадей, Шелихов на следующий
день вместе с Кучем выехал в Петропавловск. Третья лошадь шла под
вьюком с продовольствием.
Они прибыли в Петропавловск на седьмой день трудного пути, следуя
мимо действующих сопок Апача, Паратунка и горячих у их подножия
ключей, в которых смогли варить себе рыбу и подстреленную дорогой
дичину.
- Твоя страна и моя страна - как руки у людей, - радостно
выставил Куч перед глазами Шелихова ладони с растопыренными пальцами.
- Руки одинаковы, а люди разные: ты белый, а я красный.
- Пустое, - отвечал Шелихов. - Мы к тебе придем - всех одинакими
сделаем...
На спуске к Петропавловску Шелихов и Куч невольно остановились,
залюбовавшись величественным видом Авачинской бухты. Между четырьмя
курившимися сопками лежало глубокое зеркало вод. Двадцативерстным
широким клином это зеркало врезалось в яркую зелень берегов,
испещренную белыми стволами берез.
- Хороша! - вырвалось у Шелихова. - Прямая дорога в Америку! Одна
беда, полгода льдами заперта лежит...
Шелихов даже от цели своей поездки оторвался и перенесся в мир
глубоко затаенных желаний: "Ковер бы самолет добыть, сел бы на него и
за полдня в Америку перелетел... Али сапоги семиверстные..." И тут же
в тревоге за судьбу Натальи Алексеевны подумал: "Влез бы в них с
вечера среди камчадалов, а на другой день с Наташенькой в Охотском чай
бы пил. Сказки! Чудесные бы такие снаряды заиметь, чтобы одолевать и
время и пространства! Сбудется ли это?.."

Невдалеке от берега стоял корабль красного дерева, обитый латунью
до верхнего борта, с двенадцатью пушками, расставленными на палубе.
"Это тебе не русские купеческие галиоты, деревянными гвоздями шитые",
- мелькнуло в мыслях Шелихова, когда он осматривал понравившееся ему
судно.
Не открывая своих торговых намерений, он прежде всего постарался
разузнать, откуда пришли иноземцы и сколько шли.
Дородный капитан корабля "Юникорн" Ост-Индской компании Виллиам
Питерс выступал павлином и говорил:
- Из Бенгала вышел двадцатого марта, в Кантоне чай брал двадцать
восьмого июня, в Петропавловск пришел девятого августа...
"Ладно, хвались, хвались, - ничем не выдавая своего
удовлетворения, подумал Шелихов. - Ты пятьдесят градусов по широте за
сто сорок дней осилил, а я семьдесят градусов по долготе за тридцать
пять дней сумел пройти. Твое судно латунью обито, а мое червем морским
изъедено, ракушками облеплено... Вот и поглядим, кто хозяином морей
станет".
На корабле Григорий Иванович пил подносимое англичанами виски и
осторожно разведывал о торговых намерениях заморского гостя. На берегу
же уговаривал Штейнгеля не допускать англичан до торговли по мелочам,
а позволить ему, Шелихову, купить весь английский груз и поручиться за
него в уплате по векселю на Москву, в срок два месяца по предъявлении,
из шести процентов годовых.
Капитан-исправник Штейнгель согласился, и Шелихов объявил
Питерсу, вставляя для полноты убеждения уловленные из прежних встреч
дружеские слова на английском языке:
- My friend - дружище, чтоб не ворочаться тебе с грузом и не
вызывать хозяйского неудовольствия, готов я у тебя, for friendship -
дружества ради, весь груз покупить, ежели цену сбавишь и векселями
возьмешь... Money, казны то есть, при себе не имею, но власти
поручатся, что я все заплачу...
Капитан Питерс, приписав это предложение соблазнительному
действию виски, даже удивился. Но думал недолго. У него было поручение
Ост-Индской компании проникнуть в неведомые, на краю света, владения
русских и во что бы то ни стало завести там с ними торговлю. Чего же
лучше! И Питерс на условия Шелихова согласился, дав со своей стороны
обязательство уплатить при расчете установленные русским
правительством пошлины.
- Ах, и мошенник же ты, Григорий Иваныч, как сумел с англичан
заматерелую гордость сбить да заодно с нею и цены на товары скинуть! -
восхищенно отозвался камчатский капитан-исправник Штейнгель, принявший
на себя роль переводчика в переговорах. - Ведь Питерс-то, по прибытии
к нам в Петропавловск, цену груза в двенадцать тысяч объявил...
- Облыжно мошенником меня называете, ваше высокоблагородие, -
поморщился Шелихов от дружеской грубости барона Штейнгеля. - По славе
о сей выгоднейшей торговле стекутся отовсюду купцы и всякого народа
многочисленность. Но вот в рассуждении о курсе кораблей Ост-Индской
компании, как и судам других держав, надлежит границы поставить да на
картах линию обозначить, чтобы они в север и северо-восток на
обысканные российскими подданными земли и острова американские не
уклонялись. Наш интерес в том, чтобы подданные других наций не могли
входить в пользы, отечеству нашему принадлежащие...
- Это уж не в моей власти! Об этом ты, Григорий Иваныч, в
Петербурге, перед престолом хлопочи...
- Не премину-с, ваше благородие, и не сробею, - заверил его
мореход.
Годом позже, по прибытии в Петербург, в конце 1787 года, в
поисках правительственной поддержки дороге в Америку, он действительно
чистосердечно сообщил обо всем этом коммерц-коллегии и императрице в
своей "Записке о странствованиях в Восточном море"; сообщил и о
полученной в этой сделке прибыли: "полтинник на рубль".
Получив за проданный груз векселя, в которых подпись Шелихова
была удостоверена и скреплена государственной печатью камчатского
капитан-исправника барона Ивана Штейнгеля, капитан Питерс при
разгрузке задержал и заупрямился выдать пять ящиков чая жулана,
корзину китайских чашек и несколько кусков дабы.* Возник спор, едва не
расстроивший сделку. (* Китайская плотная хлопчатобумажная материя.)
- Ну, на что они вам занадобились? - пытался Шелихов уговорить
подвыпившего на отвальном обеде англичанина уступить хотя бы чай. - В
Кантон идете, там чаю наберетесь по самые бимсы верхней палубы...
- Чай и китайские товары я в Кантоне на комиссию взял у
Лихудзы... богатейший купец... По китайским законам, потерпевший
кораблекрушение не отвечает за груз. Нужны, конечно, доказательства...
Вот то, что я оставил, в морской воде выкупаю, разобью, изорву и...
сдам Лихудзе... кораблекрушение!
- Капиталы наживать у английских купцов учиться надобно, ваше
высокоблагородие. Такой коммерции у нас и в Кяхте не случалось, -
усмехнулся Григорий Иванович, намекая исправнику Штейнгелю на
неуместность упрека в "мошенничестве", который тот сделал ему,
Шелихову. Но Штейнгель и виду не подал, что понял, - он невозмутимо
продолжал переводить путаные объяснения англичанина. - На англинцах-то
вы худа и не замечаете! - настойчиво продолжал Шелихов и махнул
наконец рукой: не прошибить баронской симпатии к заграничному.
Проводив Питерса в море, Шелихов стал рядить петропавловских
камчадалов и вольных людей на доставку купленных товаров батами до
Большерецка и оттуда вдоль берега - в Тигилский острог. Снарядить
такую экспедицию дело было нелегкое, но уж очень хотелось Шелихову
распродать купленное до возвращения в Охотск.
Прибыль предвиделась немалая, поэтому на деньги и на натуроплату
солью и чаем мореход не скупился. Предстояло верст полтораста на гужах
подняться вверх по речке Аваче, одолеть в верховьях небольшой волок на
другую речку - Быструю, а потом вниз по Быстрой сойти до Большерецка.
Этим путем без особых приключений, если не считать нескольких
разбившихся на камнях батов, - груз, хотя и подмоченный, был спасен -
Шелихов и добрался дней за десять до Большерецка.
Но наступившая осень с проливными дождями и густыми многодневными
туманами прекратила сообщение между селениями и стойбищами Камчатки.
Надежды Шелихова расторговаться до наступления зимы без остатка таким
образом не оправдались. Росла в душе и тревога за судьбу "Святителей".
Благополучно ли довел Пьяных корабль до Охотска? Не расхитили ли в
Охотске доверенный ему добытчиками драгоценный груз? Ведь приказчики
компанионов да хищное начальство по освященному временем обычаю и по
сибирским нравам считали себя законными пайщиками в дележе промысла.
Найдет ли Наталья Алексеевна палку на эту алчную ораву, да и как
здоровьице его лебедушки? Выпало ей в беспокойствии и хлопотах таких
сынка-наследника рожать.
Но самой трудной и назойливой оказалась в душе морехода мысль о
покинутой Америке. Не выполнил он приговора добытчиков, оставленных в
найденной земле, не вернул им в этом же году "Святителей" с запасами.
А ради чего, ежели спросят? Своего кармана ради! А теперь, когда
намудрил, - выпутывайся! Будущим летом беспременно надобно вырядить на
Кыхтак корабль, а до того успеть с Камчатки в Охотск вернуться, из
Охотска же в Иркутск добежать и там улестить начальство, чтобы подало
оно сведения государыне об успехе плавания, да еще с компанионами на
предбудущее время все дела обговорить и опять же в Охотск до лета
возвратиться. Взвешивая предстоящие препятствия и прикидывая
расстояния на пути к цели, Григорий Шелихов набирался отваги все
преодолеть, но Америки не упустить.
Раньше всего необходимо развязаться с купленным товаром. В
Большерецке оставить не на кого - разворуют, а обратно в Петропавловск
везти - погода не дозволит.
- На Тигил, к Пановым в магазейн, надо представить, - подсказал
приказчик Шелихова. - Прижмут, конечно, толстосумы тотемские, но все
же полтину на рублевик дадут нам заработать.
До Тигилского укрепленного острожка, заложенного на Камчатке лет
восемьдесят назад первыми землепроходцами Владимиром Атласовым и Лукой
Морозком, - путь не близкий: вдоль берега от Большерецка считалось
камчатских, немереных верст шестьсот.
Наняв десять большерецких грузоподъемных кочей и батов,
построенных из камчатской каменной березы, среди которой попадались
стволы в двадцать сажень высоты и в два человеческих обхвата, - в них
камчадалы, случалось, переплывали Пенжинский залив и появлялись на
Ямских островах и в Тауйской губе охотского берега, - Шелихов 12
сентября, под камчатским осенним дождем со снегом, двинулся из
Большерецка вдоль берега.
Через десять суток прошли курившуюся в багровом тумане сопку Ича
и на другой день после Покрова причалили у свай пристани Тигила. За
пристанью виднелась почерневшая от дождей церквушка острога,
окруженная двумя десятками таких же черных, заплесневевших в сырости
изб.
Пановские приказчики встретили Шелихова уважительно, товары
приняли в амбары на хранение. Большерецкие батовщики, получив плату
натурой, в тот же день отплыли домой: не ограбили бы тигилские
сидельцы.
Войдя в избу Сухорукова, старшего приказчика купцов Пановых,
Шелихов удивился множеству сидевших в ней женщин - ительменок и
ламуток, среди которых преобладали подростки. Женщины в полутемной
избе ощупью занимались разным рукоделием.
- Зачем женок столько собрал? - спросил Шелихов. - Али в
татарскую веру переметнулся?..
- Кортомные,* - дружески ответил Сухоруков. - Располагай,
пожалуйста, выбирай любую... Держу для гостей. На случай приезда...
Совестный судья господин Кох очень любит, только чтобы помоложе...
Выбирай, коли хочешь... (* Женщины, которых продавали родители или
родственники на время или на постоянно в качестве рабынь или
наложниц.)
- Тьфу! - сплюнул Шелихов. - И не совестно тебе, старый ты
человек, лысину, гляди, какую натер...
- А мне они, - ухмыльнулся приказчик, - без надобности. Держу для
начальства и служилых людей, кои бабу в дом ищут...
Шелихов покосился на сидевшую подле него девушку, которая
продолжала сучить нитки, робкую и безответную, нахмурился и, чтобы
прекратить неприятный и, как он знал, бесполезный разговор, сурово
сказал:
- Ну, давай о деле... Что из товаров моих возьмешь и сколько
наживы дашь, а реестр - вот он... За что мне достались - сам видишь,
исправницкая печать стоит.
Сумрачная и оттого, казалось, еще более тесная изба, как бы
светившаяся печальными глазами молчаливых женщин, становилась все
более невмоготу, и Шелихов, спеша закончить торг, быстро согласился на
пятьдесят копеек наценки на рубль затрат. Подписал запродажную со
всеми поправками, сделанными приказчиком в свою пользу против
хозяйских интересов, и ушел искать себе пристанище, чтобы обосноваться
до установления зимнего пути по Пенжинскому заливу.
Искал долго и наконец вошел с Кучем в курную избушку пономаря
тигилской церквушки. В церквушке наезжий поп раз в два-три года
отправлял необходимые для населения требы.
- Здоров... Ох, черт! - оборвал Шелихов приветствие, переступая
порог и нагнув голову, после того как стукнулся о провиснувшую
притолоку.
Пономарь, напряженно вглядывавшийся в какое-то растянутое на его
ногах тряпье, неторопливо поднял голову - оголенный, без единого
волоска, желтый череп - и равнодушно, не выражая никакого любопытства,
оглядел вошедших.
- Что ж, живи!.. - вздохнул он, выслушав намерение Шелихова
расположиться в его избе. - Места не пролежишь. Только не обессудь,
кормить нечем... Не то что собак для разъезда - бабы содержать не
могу...
- То-то и хорошо, свято живешь! А корма есть, за мной и ты,
дедка, сыт будешь... Одна тебе забота: лучины наготовь, читать, писать
буду...
Выцветшие глаза пономаря на мгновение засветились огоньком
любопытства. Он вдруг повеселел и сказал:
- А ты, видать, грамотный и письменный. - Старик поскреб лысину и
добавил: - Ладно, наготовлю лучинушки. Мне-то она без нужды, так
темным и доживаю свой век. В требах наизусть подсобляю, поп не ругает,
ежели и совру чего, а камчадалу все одинаково, что ни наговори, лишь
бы нараспев али скороговором...
- Да сколько же тебе годов, дедка? - заинтересовался мореход. - И
отколь взялся-то ты тут, да и зовутка твоя как будет?
Пономарь оперся руками о стол, подумал, глядя на окно, и ответил:
- Не упомню годов-то своих... много! Одно знаю, прибыли мы сюда,
немало народа, из города, из самого Питербурха, с господами Лужиным и
Евреиновым. При блаженныя памяти анпираторе Петре Алексеевиче я в
канонирском звании ходил, и было мне тогда от рождения годков
тридцать... Вот и сочти! Послали нас господа Лужин и Евреинов под
Анадырем как-то на разведку, а в разведке той коряки меня стрелой
уязвили и в полон взяли, но не убили... До седых волос у них дожил, а
на старости ушел и вот тут проживаю, смерти жду... А зовутка моя
теперь мне и вовсе не надобна, зови хоть Иваном али как тебе
сподручней... Ох, грехи, грехи наши, прости господи!
Судьба "дедки Ивана", этого вынырнувшего в столь дикой глуши
обломка петровских времен, поразила морехода. Корма до отвала и
крепкий чай с леденцами, к которым дедка Иван, как все старые люди,
питал непобедимое пристрастие, расположили старика к мореходу,
Полтора месяца пришлось Шелихову просидеть в Тигиле в ожидании,
пока заледовеет море и установится санный путь через залив на
сибирскую сторону. Вынужденный досуг мореход при свете лучины заполнял
писанием либо отчета о своем путешествии, либо различных "лепортов" по
начальству и распоряжений по делам колоний. Дедка Иван часами сидел
неподвижно под шестком у печки, менял лучины и обуглившиеся гасил в
бадейке с водой.
В середине ноября появились признаки прочного заледенения моря.
- Через три дня смело выезжай! - сказал как-то старик. -
Заледовило от берега до берега. А я по людям пойду нарты собирать...
Ты с ними не сладишь...
Вмешательство старика пономаря, слово которого было законом для
камчадалов, помогло мореходу без долгих хлопот перебраться через
замерзший залив.

3

18 ноября шесть собачьих упряжек сбежали на лед залива: на первой
каюрил Шелихов, три в середине шли под продовольствием, на пятой была
привязана легкая камчатская байдарка, на случай переправы через
полыньи, и шестая - с Кучем, она замыкала караван.
Дорога была тяжелая, а местами из-за вздыбленного передвижкой
льда едва проходимая. Через нечаянные широкие разводья уже дважды по
очереди переправляли нарты и собак; две ночи под пронзительным
северо-восточным ветром, несшимся с Верхоянских гор, провели на голом
льду и только к концу третьего дня добрались до селения Ямского,
перекрыв по льду залива двести пятьдесят верст.
От Ямских островов до Охотска предстояло одолеть на собаках еще
более тысячи верст зимнего бездорожья, в пору самых лютых морозов и
затяжных зимних бурь.
- Сиди, не блазни! - упорно отклоняли заманчивые предложения
Шелихова ямские сидельцы. - До зимнего солнцеповорота никто со смертью
играть не осмелится...
Потеряв надежду нанять проводников и каюров, Шелихов решился на
отчаянный шаг.
- Тронем, что ли? - обратился он к Кучу, выбрав один из дней
затишья и сравнительно полегчавшего мороза.
- Я всегда с тобою, - не мигнув глазом, отозвался Куч.
Шелихов будто угадал погоду: несколько дней двигались споро и без
затруднений. Собак кормили до отвала. На ночь укладывались в меховых
мешках, среди верных псов, там, где можно было укрыться от ветра.
Под Тауйской губой решили не идти в объезд по берегу, а чтобы
выиграть время и силы, срезать ее широкий створ морем. Часто выпрягая
собак и перетаскивая нарты и вьюки с грузом на собственных плечах,
перебрались через сгрудившиеся на всем пространстве створа ледяные
торосы, миновали мыс Дуга и вышли, наконец, к берегу, под горами Ушки.
- Отсюда до Охотского рукой подать, - радовался Шелихов, - верст
триста осталось, никак не боле... Семь-восемь дней пути, и у Натальи
Алексеевны пироги едим, Кученька.
- Едим... едим! - соглашался Куч, хотя и не представлял себе
обещанного Шелиховым лакомого блюда.
Но тут, как бывает обычно с людьми, преодолевшими множество
предусмотренных препятствий и опасностей, неожиданный случай едва не
превратил триумфальное возвращение морехода домой в похоронное.
В снежных складках предгорий Ушек, сбегавших до самого моря, даже
орлиное зрение Куча не заметило человека, который скрывался в них и с
острым любопытством следил за нартами путешественников. Когда Шелихов
свернул нарты в сторону, где таился человек, тот еще искусней укрылся
в снегу, но собаки встревожились и стали принюхиваться к чужому
запаху.
Куч, по обыкновению своему всегда идти прямо навстречу опасности,
с открытым лицом, соскочил с нарт и провел их вперед, обойдя стороной
остальные нарты и бежавшего вровень с ними Шелихова. Все внимание
каюров в этот момент было обращено на то, чтобы не допустить при
обгоне свалки собак.
- Ох, угодил, собачий сын! - услыхал позади себя Куч вскрик
Шелихова.
Куч обернулся и увидел хозяина бегущим вприпрыжку. Изо всех сил
он пытался остановить собак своей нарты. Куч заметил воткнувшуюся в
бедро Шелихова какую-то длинную черную палку. Свисая, она волочилась и
даже сбивала с ног Шелихова. В то же время взгляд Куча успел уловить
чью-то тень. Тень мелькнула и скрылась за только что пройденным
снежным наметом. "Копье!" - молнией пронеслась в голове индейца
мысль...
- Хой! Стой! - воткнул Куч с такой невероятной силой свой шест
обугленным концом в снег, что свалил с ног всю упряжку и без оглядки
на собак кинулся к подозрительному намету.
Из-за снежного увала грянул выстрел. На голове Куча был лисий
колпак. Пуля вырвала клок лисьей шерсти. Еще мгновение - Куч прыгнул и
сбил с ног выскочившего к нему с ножом в руках рослого желтолицего
человека с расшитым голубой татуировкой лицом.
Несколько минут спустя Куч бросил перед Шелиховым нападающего, со
сломанной рукой, и подобранное в снегу старинное казачье кремневое
ружье.
- Вытащи... ратицу вытащи... мне несподручно... потом спросим,
что за человек и зачем... убить хотел, - сквозь зубы ронял слова
Шелихов, сильно страдая от раневой боли. - Ламут! - кивнул он на
лежащего в снегу человека.
Нападающий, видимо, был очень силен. Копье, брошенное в спину
Шелихова из-за снежного увала на расстоянии в тридцать сажен, уже на
излете попало в бедро и, пробив меховую одежду, глубоко впилось в
мякоть.
Закусив губу, Шелихов терпеливо ждал, пока Куч вытащит
зазубренный наконечник копья, сделанный из рыбьей кости. Куч несколько
раз повернул наконечник в разные стороны и вытащил. Потом по указанию
Шелихова залил рану спиртом и присыпал порохом. Лежа в снегу, пленник
молча и даже с интересом глядел на происходившую операцию. Свою судьбу
он считал, по-видимому, решенной: смерть!
- Зачем убить хотел? - спросил Шелихов, подкрепившись после