Григорьев Аполлон Александрович. Григорий Шелихов

было посажено по пять добытчиков - отплыл на восток к Большой земле.
Дойти до нее на веслах, по расчету Ва-шели, взятого проводником и
толмачом экспедиции, можно было только за два дня и две ночи
беспрерывной гребли. Но это никого не пугало, так как, по совету
Ва-шели, Шелихов отобрал каюров-алеутов из таких людей, которые уже не
раз в жизни выдерживали в однолючной байдаре трехдневный шторм в
открытом океане.
Перед отплытием Григорий Иванович снова оказался застигнутым
врасплох женой, так, как и в Охотске. Будучи на берегу в толпе
провожавших, Наталья Алексеевна воспользовалась отсутствием мужа,
занятого установкой на срединной байдаре тяжелого фальконета, и молча
забралась в люк головной байдары. Григорий Иванович заприметил под
камлеей сидящую к нему спиной фигуру жены только тогда, когда,
столкнув свою байдару с берега, стал усаживаться в кормовой люк.
Рискуя опрокинуть шаткую байдару, он схватил за капюшон камлеи и,
запрокинув голову жены, увидел сияющие звезды - молебные глаза Натальи
Алексеевны.
- Полоумная! - вскричал он, табаня байдару. - Куда? На смерть?!
- На жизнь с тобой, Гришата, и на смерть, ежели суждено...
Нишкни! - приложила она палец к губам. - Вернешься высадить - удачу
потеряешь...
- Вперед! - еще громче крикнул Шелихов. Он верил в свою
счастливую звезду, которой давно уже стала для него Наталья
Алексеевна.
В пути, наблюдая, как согласно и неутомимо работала его Наталья
лопатистым веслом, Шелихов ощутил прилив гордости за жену пред
товарищами: она ни в чем не уступала прославленным
алеутам-байдарщикам.
На рассвете второго дня пути ветер с севера развел волнение на
океане. На необозримом пространстве под низким свинцовым небом
вздымались водяные горы. Порывы ветра сбрасывали с их гребней клоки
белой пены. Взлетев на пенный гребень одной волны, байдары
стремительно низвергались в черную водяную падь, с тем чтобы взлететь
на вздымающуюся гору следующего вала. Океан хрипел и бурлил, словно в
негодовании невесть на кого. Груди людей дышали напряженно, но ровно,
и руки ритмично перебрасывали пушинку-весло то на одну, то на другую
сторону скорлупы-байдары, которую они гнали и гнали к неведомой
твердой земле.
- Не скажу - шторм, а в полушторм мы попали, Василий! - потеряв
из виду острова - они все время лежали на пути с левой стороны, -
беспокойно заметил Шелихов сидевшему в голове байдары проводнику
Ва-шели.
- Не бойся, греби! Полдня грести будем, в губу не войдем - к
горам пристанем! - отозвался Ва-шели, имея в виду выбегавший в море
гористый отросток Кенайской земли. - Ты, гляди, байдар не потеряй.
Надо друг за дружкой, как палтусы, в море держаться...
Несмотря на все усилия гребцов, войти в фарватер просторной и
длинной Кенайской губы не удалось. Северо-восточный ветер, выгоняя из
залива воду, образовал в усеянном подводными камнями горле бешеный
сулой - водоворот встречных течений. Из залива неслись огромные стволы
деревьев, сброшенных в него прошлыми бурями. Каждое из них могло, как
пушечное ядро, пустить ко дну кожаную байдару.
Шелихов понял опасность безуспешных попыток проникнуть в залив и
решил идти вдоль южной стороны полуострова под прикрытием высоких
береговых скал.
Этим курсом они шли весь день и всю ночь. Ночью, чтобы дать
передышку на несколько часов измученным людям, Шелихов вел байдары в
отдалении от береговых скал. И только в скупых сумерках третьего
встающего дня Ва-шели увидел темную расщелину в береговых скалах.
- Туда! - указал он рукой на расщелину. - Я знаю это место -
Медвежья губа... Там всегда тихо и люди живут...
- Хоть медведю в зубы, только на ноги бы встать да спину
разогнуть, - согласился Шелихов.
Расщелина оказалась довольно широкой и вывела байдары на гладь
просторной спокойной бухты, в отлогих, заросших мелким кустарником
берегах. Дымки в глубине бухты, там, где над водой у самого берега
нависли кущи леса, который сбегал с холмов, показывали, что здесь
живут люди.
Высадке добытчиков никто не препятствовал. После
шестидесятичасового плавания в байдарах люди едва владели ногами.
Фальконет был вынесен и установлен на берегу. Ничто не нарушало
безмолвия и безлюдья.
- Что ж, пойдем? - сказал Шелихов, думая, что бухта малолюдна и
жители боятся показываться. - За всяку цену, а договориться надо, в
этой бухте я город заложу... Пойдем безоружны, чтобы не напугать
мирных людей...
По опыту, усвоенному из встреч с туземцами Америки, они взяли в
руки крестообразно связанные палки, обвешанные в знак добрых намерений
стекляшками цветного бисера и лент, и тронулись вглубь, к лесу.
Пройдя поросли раскинувшегося по берегу кустарника, Шелихов и
Василий в нерешительности остановились перед выходом на обширную
лужайку, окруженную лесом. На опушке леса стояло множество шалашей, а
перед ними - толпа рослых индейских воинов, с луками и копьями,
обращенными против пришельцев.
- Попались! - вздрогнул Шелихов. - Как кур во щи угодили! Что
делать будем? - и беспокойно потянулся к спрятанному за пазухой камлеи
пистолету.
- Ты, пожалуйста, не стреляй, - смерть! Добром надо, - шепнул
Василий. - Мы пришли к вам с миром и дружбой! - крикнул он на
кенайском наречии стоявшим в мертвом молчании воинам.
Но едва он шагнул вперед, как взвилась туча стрел, и в нескольких
шагах от Василия и Шелихова закачался, вонзившись острием в землю,
частокол копий, как бы предупреждающий: ни шагу дальше.
- Не надо нам дружбы! И мира с вами в этот раз не будет!..
Уходите! - ответил Василию, выступив из толпы, старый индеец. -
Куликало запретил убивать белых людей с бородами - он вашей крови,
но... уходите! Куликало сказал: "Если не уйдут - убивайте", и мы убьем
вас.
- Скажи: мы хотим видеть Куликало, пусть он решит, должны ли мы
повернуть восвояси, - подсказал Шелихов Василию, и Василий послушно
перевел это кенайцам.
- Куликало сказал: "Если не уйдут - убивайте!" - упрямо повторил
старый индеец.
Шелихов понял, что ничего не остается, как только выполнить
непреложное требование кенайцев - это единственная возможность
остаться в живых. Надо вернуться под защиту фальконета, а там видно
будет. Но как вернуться? Малейшее проявление боязни перед туземцами
может повлечь нападение и гибель, - нельзя показать и тени боязни.
- Ладно! Идем назад, Василий! Скажи только крашеному, что один
посошок - это дарение ихнему... как его... Куликале, а другой - ему...
Да чтобы в спину не били!
Василий прокричал то, что счел нужным передать из подсказки
Шелихова, и протянул старому вождю разукрашенные палки.
Индеец не пошевельнулся. Тогда Василий положил подарки на землю и
вместе с Шелиховым, не оглядываясь, повернул к берегу.
На обратном пути Шелихов думал не столько об опасности погибнуть
в зарослях от стрел и копий кенайцев, сколько о небывало бесславном
возвращении в лагерь. Как объяснишь добытчикам, а в особенности жене,
этот вынужденный и очень похожий на бегство отъезд? Шелихов понимал,
что трех десятков людей и фальконета недостаточно для внушения
покорности индейцам, действующим по указаниям таинственного Куликало.
- Слышь, Василий, ты попридержи язык, никому не говори, чего
было... Говори - встренули нас не надо лучше, да пожалились: черна,
мол, оспа в поселении гуляет... Ну, мы и повернули и в море потому же
уходим... Понял?
Василий радостно поддакнул выдумке Шелихова. Алеут не хотел,
чтобы слава его, неустрашимого воина и тонкого дипломата, после такого
неприятного оборота дела потускнела.
- Кабы не черна оспа, разве ушли бы мы... Эй, обкурите нас серой!
- крикнул он и лукаво рассмеялся.
- Умен ты, Василий! Вернемся целы домой, тойоном тебя назначу, -
поощрил его понятливость Шелихов. - Три жены заведешь!
- У-у! - в притворном ужасе замахал руками Василий. - Пропал
Ва-шели, съедят меня бабы!
Выйдя из зарослей к своим людям под защиту фальконета, Шелихов
снял с головы меховой колпак и истово перекрестился, став лицом к
востоку.
- Нашел, Наташенька, золото! - сказал он подбежавшей жене и
тотчас же поправился, заметив гримасу отвращения на ее лице. -
Золотого человека нашел... Кликалой зовут! Я думал: врет Василий,
когда он на Кыхтаке про него рассказывал, ан нет - живет такой человек
среди индейцев и бережением русских благодетельствует...
Шелихов рассказал окружившим его добытчикам наскоро придуманную
историю с черной оспой.
- В селение не допустили и отплыть поскорей присоветовали. У них,
кто рябью не мечен, все лежмя лежат, черна оспа людей косит... По
байдарам! - вскричал он. - До-омой!..

3

В 1785 году после удачного возвращения в Кыхтакскую крепость из
плавания к огнедышащей Большой горе, - она грозно высилась на
материке, русские прозвали ее горой св. Илии, - промышленники увидели,
что магазин с мягкой рухлядью - дорогими мехами - переполнен, а бочки
с порохом и огнестрельными припасами пусты, ни крупы, ни муки в ларях;
да и срок контрактам подходит к концу. А тут еще и неутолимая тоска по
родине. Она день ото дня разгоралась и звала домой.
Не знал этой тоски только Григорий Шелихов. Ему некогда было
тосковать. Он весь был поглощен ежедневными подсчетами накопленного
богатства и честолюбивыми мыслями самолично заложить на американском
материке в облюбованных местах первые русские поселения. И какие он
только не придумывал названия своим еще не заложенным поселениям:
Славороссия, Екатериноград, Павлоград, рассчитывая войти ими в честь у
государыни-матушки Екатерины II и ее наследника, будущего императора
Павла Петровича.
- Да куда ты лезешь! Ишь напридумал сколько! Их именем и без тебя
назовут! - сердито отзывалась Наталья Алексеевна, когда он делился с
нею этими изобретенными названиями. - Ты о своих людях, Гришата,
подумай, небось ихним попечением да трудами и в люди-то выходишь. Кто
тебя картой плавания благословил, путь-дорогу указал? - вспомнила она
кстати, но не назвала своего деда Трапезникова. - То-то! А Самойлов
Константин Лексеич, чьим умом да советом ты живешь? Пьяных Захарыч, -
разве не он научил тебя паруса ставить, марселю от брамсели отличать?
Их вот имена на память людям и закрепи...
- Уравнила! Ха-ха! - искренне хохотал мореход. - Славороссийск -
и Самойлово, Павлоград - и рядышком Пьяных... Пьяныхград! Эх, ты!
Царствующие не поддержат - все прахом пойдет, все труды мои и
человечков наших льдом покроет, вот как реку ту, что в Нучеке...
Помнишь, сказывал тебе?..
Но зверобоев-промышленников мало трогали коммерческие и
честолюбивые расчеты Шелихова. Они все чаще и чаще поговаривали о
возвращении долгой: пора, мол, и честь знать. Вечерами собирались
перед пятистенным домом-жильем артели, на песчаной лужайке, и слушали
песни, которые складывал и пел под жалейку Ваньша Чабриков, худенький
парнишка с глубокими, как озеро в горах, голубыми глазами.
Ваньше в первых боях пробили голову каменным топором, и он стал,
как заметили позже, не в себе. По настоянию Натальи Алексеевны его
освободили от промысла и караульной службы. Ходил он со своей жалейкой
и складывал песни. Когда видел собравшихся в кучу людей, подсаживался
к ним и пел. Ходил в шалаши алеутов и там пел. Алеуты ничем не обижали
Ваньшу: по представлениям алеутов, человек, лишившийся ума, перешел во
власть духов, обидеть такого - совершить святотатство.
Как-то раз в безоблачный вечер сидели ватагой зверобои и глядели
в сторону Руси, где садилось в океанские воды багряное солнце. Курили
махорку и молча вздыхали, слушая жалобные переливы жалейки.
Отыграв вступление, Ваньша говорком, нараспев начал новую, только
что родившуюся в душе песню:
Говорили нам люди старые,
Горем горьким наученные:
- Коль придется быть на конце земли,
Там найдете вы Буян-остров...
На Буяне том да на острове
Не сустренешь церкви божией,
Пред крестом не скинешь шапочки,
Не поклонишься соседушке.
А вокруг народ незнаемый,
Есть суседа, да не мирные,
И как вспомнишь, то - восплачешься,
Плыть бы молодцам во родимый край.
Шелихов и сам любил песни Ваньши и поощрял его мелкими подарками.
Но на этот раз, сидя под волоковым оконцем своего прируба к общей
казарме - "кажиму" - и раздумывая, как бороться с одолевающим ватагу
неподходящим настроением, он в словах Ваньши почувствовал скрытый
вызов намерению до конца использовать прибыльное дело и положить
твердое основание своей мечте - открыть новую страну и первый город в
ней назвать в честь российской славы "Славороссией". И место такому
городу не на острове - токмо на материке. Постепенно именем будущего
города Шелихов стал называть всю новооткрытую землю. В воображении его
носились обрывки звучных имен и названий, навеянных чтением
исторических книг. "Славороссия" была как-то созвучна в его
представлении амброзии - легендарной пище греческих богов. Об амброзии
он слышал в своих странствованиях между Охотском и Камчаткой от
многочисленных иностранных китобоев и бойких на язык искателей
приключений, с которыми встречался и поднимал кружки с ромом или
спиртом иркутского курения.
Из рассказов, передаваемых цветистым, но заплетающимся языком,
явствовало, что амброзия давала безмерные силы и вечную молодость тем,
кто вкушал ее. В "Славороссии", подобно мифологической амброзии,
мореход Шелихов стал черпать неистощимые силы в борьбе за нее.
И вот бесхитростная песня Ваньши как-то затемнила вдруг
блистательное и гордое имя "Славороссия". Песня залила души людей
тоской по родине, по неустроенной, нищей России. И "Славороссия"
померкла даже в нем, Шелихове, создателе этого имени. Перед глазами
морехода встал полузатопленный Охотск, зарывшийся в снега Иркутск,
блестящий Петербург и кипучая торговая Москва, - а в этих двух
столицах он побывал лет пять назад, - и давно покинутый родной Рыльск,
над сонной, медлительной, покрытой ряской и белыми цветами купавы
речушкой Рылой, впадающей в многоводный Сейм, где он мальчишкой
купался и удил... Эх, наваждение!.. А все малец виноват. И взбешенно,
высунувшись вдруг в окно, крикнул:
- Что воешь, как пес на луну! Прогоните дурака!..
Увидев обернувшиеся к нему хмурые и недоуменные лица зверобоев,
Шелихов понял, что сделал ошибку, но удержаться не мог, выскочил на
крыльцо и закричал еще яростней:
- Тебе сказываю! Что зенки на меня уставил? Пшел, не то плетью
огрею! И вы тоже - раз-зойдись!..
- Ты это напрасно, Григорий Иваныч, время-то пошабашное. Хотим -
погудки слухаем, хотим - разговоры ведем, а тебе не нравится - уйди в
избу и спусти оконце, - неожиданно для Шелихова твердым и спокойным
тоном сказал старый партовщик Самойлов.
- Ах, вот как ты хозяину ответствуешь, Константин Лексеич! -
вскричал Шелихов. - Вместо порядка, добронравия...
- Я тебе не урядник, мы тут все люди вольные. Ты бы лучше,
Григорий Иваныч, ребятам сказал, до какого времени мы тут за мягкой
рухлядью гоняться будем? - задетый уже за живое, ответил Самойлов.
И сразу как плотину прорвало: зверобои вскочили на ноги и,
перебивая друг друга, зашумели, загалдели.
- Срок кабальным вышел! Да и запас огневой кончился! А приварок
словно на воробья выдается! Налаживай, ребята, снасть, выбивай клинья,
спускай корабли на воду! - гремели зверобои, не слушая Шелихова,
пытавшегося утихомирить внезапно разгоревшиеся страсти.
"Эх, как это я!.. - упрекнул себя Шелихов. - Сам поджег! Среди
воды сгорит Славороссия..." Вспыхнувшее в сознании магическое слово
придало ему силы. Подавив ярость к неблагодарным, как он думал,
обогащенным его промышленной удачей, мореход громыхнул своим могучим
голосом:
- Слушай меня, горлопаны ярыжные! В сентябре на Охотск
"Святителей" снаряжаю, двадцать человек пойдет, остальные со мной до
будущего года останутся, пока вернутся "Святители" с запасами... Ну,
чего шумствовали?
Но шум не только не утих, а возрос.
- Кто тебе сказал, что найдутся дураки остаться? Ты нас со свету
изжить вознамерился, да не таковские мы! Навались, братцы! Мы у тебя
вырвем лапы загребущие, купеческие... Эй, наддай! Прощупаем, из какого
он теста! - ревели зверобои, и кто выставлял тяжелый мушкет, кто
сверкал выхваченным из-за голенища ножом.
Еще мгновение - и шальная, неведомо чья пуля могла бы сразить
Шелихова. Его смерть могла бы стать той роковой точкой, после которой
сразу спал бы взрыв ярости своевольных и буйных зверобоев. Но
неожиданно для всех морехода заслонила пробившаяся к нему Наталья
Алексеевна. Как орлица защищает сбитого на землю орла, раскинула она
руки и крикнула:
- Сначала на меня наведите и меня убейте, но его не дам! Забыли,
все забыли! А кто вас провел через морские хляби! Кто вас от глупости
вашей стерег? Богачеством наделил, куска хлеба не съел, ежели не из
артельного котла?! Не дам! - задыхаясь, выкрикнула Наталья Алексеевна.
Еще больше ошеломила зверобоев атлетическая фигура индейца-колоша
Куча, возникшая рядом с Натальей Алексеевной. Меднокрасное лицо
индейца, испещренное свирепой голубой татуировкой, выражало
непередаваемое презрение, в руке он держал копье, а голая грудь была
вызывающе открыта любой пуле.
В Куче, резко отличавшемся по своему складу от плосколицых
алеутов, зверобои видели истинного хозяина Америки и никогда не
забывали, что вся шелиховская партия спасением жизни обязана ему. Это
было в тот день, когда Куч, перебежав к высадившимся на Кыхтаке
беспечным в своей смелости русским, предупредил их о вероломном
нападении кыхтаканцев.
В бою с кыхтаканцами Куч проявил себя бесстрашным воином и,
спасая похищенную в суматохе Наталью Алексеевну, поплатился за это
ударом в спину алеутского каменного ножа. Григорий Шелихов настиг
похитителей, отбил и вынес из боя жену и обеспамятевшего Куча. Наталья
Алексеевна выходила тяжело раненного индейца, а мореход навсегда купил
верность Куча обещанием доставить его на родину, лежавшую далеко на
юге, против неведомого острова Ситха. Молчаливый Куч, усвоив
необходимую для обихода сотню русских слов, остался среди
промышленников, оказывая незаменимые услуги всей партии в промысле
пушнины и раскрытии жизни людей незнаемой страны.
Григорий Шелихов в особенности отличал Куча и дорожил им, как
надежным проводником и осведомителем о богатствах и нравах жителей
найденной им Славороссии, центр которой, он правильно угадывал, должен
быть заложен где-то на материке.
- Мой брат... Дух моих отцов усыновил его... Нельзя убить! Меня
за него можно... Себя не буду защищать, а за него и за нее... - Куч
метнул глазами в сторону Натальи Алексеевны, - за нее никого в живых
не оставлю!
Наивные слова индейца рассмешили и отрезвили зверобоев. Как это
допустили они нарушение первого и святого артельного закона - не
подымать голоса, а тем более руки против начального, пока не осудили
его миром, не сместили за какую бы то ни было провину с атаманства!
И опустились дула ружей, исчезли ножи и топоры. Оторопевшие,
стояли зверобои, растерянно поглядывая друг на друга: с чего и впрямь
поднялись на покладистого хозяина, а уж Наталья Алексеевна - худого
слова не скажешь!
Ошеломленный взрывом ярости своих добытчиков и неожиданным
вмешательством жены, Шелихов все же не мог уступить "бунтарям".
- Ладно! - махнул он рукой и, отстранив жену, повернул к избе. -
Пошли спать, добытчики! Завтра галиот снаряжать...
В избе, оставшись с женой с глазу на глаз, Григорий Иванович
почувствовал себя как-то неловко перед нею, выступившей на его защиту
и, может быть, спасшей ему жизнь.
- Чем ты, государыня-боярыня, мою голытьбу заворожила? -
прикрывая смущение, обратился он к жене. - Если милости твоей не
убудет, ты и впредь меня, сироту твоего Гришку, защищай. Разбойники
мои, как овечки, тебя слушают...
- А ты, Гришата, козлом перед людьми не держись! - просто
ответила она. - Извелись все в американской мокрети, и нажива не
радует: домой у всех душа просится, заскучали.
- Я через хляби морские пробивался не по печи скучать и тебя
взял...
- Ты взял, а они таких же, как я, покинули. Не в хозяевах ходят,
и ты не торопись в тузы выходить, - сказала Наталья Алексеевна.
На другой день люди с утра уже копошились среди стоявших на
стапелях кораблей, подбирали части неисправного рангоута и
потрепанного такелажа "Святителей".
В возне и хлопотах по починке идущего в обратное плавание судна
прошел и конец лета.
Добытчики обсудили между собой, кого выделить в первую партию, а
потом пришли к заключению, что возглавить эту партию ради большей
уверенности в обратной доставке продовольствия и огнеприпасов должен
не старик Самойлов, которого наметил Шелихов, а он сам, Григорий
Иванович. В его мореходные знания и удачу все крепко верили и еще
больше полагались на то, что только шелиховская энергия и воля ускорят
сбор и отправку всего необходимого со складов Охотска, не в пример
медленному в таких случаях поспешанию купцов-компанионов и
правительственных служилых людей.
- Не поеду. Мне тут делов непочатый край! - буркнул Шелихов, с
притворной занятостью перебрасывая костяшки счетов. И не захотел
дальше слушать выборных, пришедших к нему передать мнение ватаги.
Шелихов имел время раскинуть умом и обдумать положение,
неожиданно сложившееся после, как он назвал, "бунта" в артели. "Худа
без добра не бывает", - решил он и посчитал, что теперь, когда
зверобои смягчились, целиком можно отдаться выполнению своих замыслов,
не считаясь с интересами людей, приведенных в этот дикий край.
Завороженный Славороссией, мореход не хотел покинуть новооткрытую
землю раньше, чем заложит поселения и опорные пункты на американском
материке.
Еще в прошлом году при обследовании прибрежья Кенайского и
Чугацкого заливов он обнаружил богатейшие залежи железной руды и
самородной меди, вперемежку с выходившими на поверхность полями
земляного угля, а приятель его Баранов Александр Андреевич, с которым
он не раз встречался в разъездах своих по Анадырской земле, уверил,
что на земляном угле руда выплавляется и куется легче и дешевле,
нежели на древесном.
Григорий Шелихов представлял себя владетелем несметных богатств.
Эти богатства смело могли поспорить со строгановскими посессиями на
Урале. Железная руда, вместе с медью, лежала под ногами на берегах
Чугацкого залива, в долине озера Илиамна и одноименного в районе этого
озера вулкана, верстах в ста к северу, на Аляске, против Кыхтака. В
кварцевых скалах, прорытых бурными притоками реки Медной над Чугачами,
и реки Сузитны, впадающей в Кенайский залив, Шелихов с сердечным
замиранием обнаружил блестки золота. А с истоков реки Атха (Медной),
из-под небесного Белого пояса,* индейцы принесли вдруг Шелихову
самородную медь. (* Цепь снежных вершин северных Скалистых гор.)
Григорий Иванович так уверился в заманчивом будущем своей новой
земли, что мягкая рухлядь - пушнина - показалась ему уже мелким,
нестоящим делом. Открывались трудно угадываемые по своим последствиям
возможности, такие, как создание рудоплавления, а затем на своем
железе и океанское кораблестроение - и где? - на путях обширной
мировой торговли с голодными на железо Китаем, Японией, Филиппинскими,
Малайскими и другими островами счастливой Океании.
- Отечество прославлю, кусок хлеба людям найду и сам в обиде не
останусь, понимаешь, Наташенька? Надо токмо в глубь землицы этой
пройти, а для того "скотинку" привезти - белоглазых собачек колымского
помета, а их раздобыть Баранов поможет - наменяет у чукотских
людишек... Размахнусь! - сбрасывал он со счетов костяшки, которых не
хватало для подсчета прибыли.

4

Для полного выяснения картины и нанесения на карту американской
земли мореход задумал провести в 1786 году огромную экспедицию вдоль
материка в солнечную Калифорнию; тысячу байдар с алеутами под охраной
двух кораблей. И от такого дела его хотят оторвать, заставляют плыть в
гиблый Охотск?! Но осторожность бывалого землепроходца и трезвость
делового человека все же сказывались в Шелихове. На все нужно время и
силы. Что у него есть сейчас? Огневые припасы на исходе,
продовольствия нет, одежда поизносилась, людей не хватает.
Мореход зубами скрежетал и задыхался, сознавая свое бессилие. Как
тут станешь хозяином Тихого океана! Англинцы-то и бостонцы не спят...
А он - что может он?.. И при мысли об этом так становилось тяжело, что
готов был хоть очертя голову ринуться то ли на жизнь, то ли на гибель.
Не в натуре Григория Шелихова было бездействовать, и он загодя
стал подготавливать людей к задуманной экспедиции. Надо расположить к
ней туземцев и внушить им высокое представление о могуществе русских,
чтобы легче можно было набрать охотников и гребцов для завоевания
Славороссии.
В один из зимних дней, когда земля покрылась первым снегом, он
подложил под огромный валун бочонок пороху и провел к нему саженей на
сто по длине прожиренный и обсыпанный порохом фитиль.
- Отстань! - сердито прикрикнул он на хранителя пороховой казны
старика Самойлова, пытавшегося отстоять бочонок пороху от фейерверка,
задуманного сошедшим с ума, как ему показалось, хозяином. - Этим
зарядом я расположу алеутов к себе и тому делу, кое мною умышлено...