Кэролин Бэнкс. Вспомни о Флебе

она понятия не имела, как он выглядит (как Крайклин, капитан корабля?),
ненависть почему-то никак не хотела материализоваться. Оборотень казался
нереальным.
Ей нравилось то, что она слышала о Бальведе. Эта женщина была храброй и
дерзкой, и Фел вопреки всему надеялась, что Бальведа жива, что она как-то
все перенесла и что они когда-нибудь, возможно, после войны, еще
познакомятся...
Но и это казалось нереальным.
Она не могла в это поверить; она не могла это себе представить так,
как, например, представляла, что Бальведа найдет Оборотня. Это она видела в
душе, и это так и случилось... В ее версии победила, конечно, Бальведа, не
Оборотень. Но она не могла себе представить, что встретится с Бальведой, и
это как-то пугало ее, как будто она начала так твердо верить в свое
собственное предвидение, что неспособность что-либо представить неотвратимо
означала, будто этого никогда не произойдет. Во всяком случае, это удручало.
Какой шанс у агента выжить в войне? В настоящее мгновение не очень
большой, это Фел понимала, но даже если предположить, что Бальведе удалось
спастись и на этот раз, какой же была тогда вероятность, что она может
погибнуть позднее? Чем дольше тянулась эта война, тем эта вероятность выше.
Фел считала, и более информированные мозги, в общем, соглашались с ней, что
война продлится скорее десятилетия, чем годы.
Плюс-минус несколько месяцев, конечно. Фел нахмурилась и закусила губу.
Она не могла представить, что они получили мозг; Оборотень побеждал, и у нее
разбегались мысли. В последнее время ей ничего не приходило в голову, разве
что средство запугать -- возможно, только возможно -- Гобучула: это было,
конечно, никакое не средство положить конец его проискам, но оно, возможно,
сможет затруднить его задачу. Но Фел не была оптимисткой, даже если военное
командование Контакта согласилось бы с таким опасным, неопределенным и очень
дорогостоящим планом...
-- Фел? -- спросил Джез. Она осознала, что смотрит в сторону острова,
не видя его. Стакан нагрелся в ее руке, а Джез и юноша глядели на нее.
-- Что? -- Она сделала глоток.
-- Я спросил тебя, что ты думаешь об этой войне, -- сказал юноша. Он
разглядывал ее прищуренными глазами. Солнечный свет резко обрисовывал его
лицо. Фел разглядывала широкие, открытые черты и спрашивала себя, сколько
ему лет. Больше, чем ей? Меньше? Ощущал ли он то же, что ощущала она...
желал ли он быть старше, мечтал ли о том, чтобы с ним обращались, как со
взрослым?
-- Не понимаю. Что ты имеешь в виду? В каком смысле я должна о ней
думать?
-- Ну, -- объяснил юноша, -- кто ее выиграет? -- Он был сердит. Фел
подозревала, что ее нежелание слушать слишком заметно. Она посмотрела на
Джеза, но старый робот молчал, а без поля ауры никто не смог бы сказать, что
он думает или чувствует. Может, это развеселило его? Или обеспокоило? Она
сделала последний глоток холодного напитка.
-- Мы, естественно, -- твердо заявила она, переводя взгляд с юноши на
Джеза. Юноша покачал головой.
-- Я в этом не совсем уверен. -- Он потер подбородок. -- Не уверен,
хватит ли нам воли.
-- Воли? -- удивилась она.
-- Ну да. Желания бороться. Мне кажется, идиране -- воины от природы. А
мы нет. Посмотри на нас... -- Он улыбнулся так, будто был много старше и
считал себя мудрее, чем эта девочка, повернул голову и небрежно махнул рукой
в направлении острова, где на берег были вытянуты лодки.
В пятидесяти или шестидесяти метрах дальше на мелководье под маленькой
скалой Фел увидела нечто похожее на совокупляющуюся пару. Они перекатывались
с боку на бок, темные ладони женщины обнимали светлый затылок мужчины. Не
это ли побудило мальчика к такому замечанию?
Ну да, очарование секса.
Несомненно, это доставляло большое удовольствие, но как люди могут
воспринимать это так серьезно? Иногда Фел охватывала зависть к идиранам; они
выше этого; спустя какое-то время секс для них переставал играть всякую
роль. Они были двойными гермафродитами, каждая половина пары оплодотворяла
другую, и каждый обычно рожал близнецов. После одной, иногда двух
беременностей -- и периодов покоя -- они переходили от плодородной фазы
размножения в фазу воинов.
Мнения о том, приобретали ли они интеллект или претерпевали только
изменение личности, разделялись. Определенно они становились хитрее и теряли
общительность, они становились отважнее и теряли сочувствие, они становились
логичнее и теряли воображение. Они вырастали на метр, их вес удваивался,
роговая кожа становилась толще и тверже, мускулы увеличивались в обхвате и
прочности, а внутренние органы изменялись так, что удовлетворяли повышенную
потребность в энергии. Одновременно их тела теряли органы размножения, и они
становились бесполыми. Все было очень прямолинейно, симметрично и
упорядочение, если сравнить это с обычаем Культуры самим выбирать себе
партнера.
Да, она могла понять, почему этот долговязый идиот, что сидит перед ней
с высокомерной нервной улыбкой, так восхищается идиранами. Молодой осел.
-- Такие уж мы есть... -- Фел рассердилась ровно настолько, чтобы
немного задумываться над словами. -- Такие уж мы есть. Мы не развивались
дальше... мы очень изменились, мы изменили сами себя, но больше не было
никакой эволюции с тех пор, как мы бегали вокруг и убивали себя. Я имею в
виду, взаимно убивали друг друга. -- Она втянула воздух. Теперь она
сердилась на себя. Юноша терпеливо улыбался ей. Она почувствовала, что
краснеет. -- И все-таки, мы еще животные, -- убежденно сказала она. -- Мы
точно такие же воины от природы, как и идиране.
-- Почему же тогда выигрывают они? -- с издевкой спросил юноша.
-- У них было преимущество. Мы начали готовиться к войне лишь в
последнее мгновение. А для них война стала житейской мудростью; мы в этом по
сей день все еще не так хороши, так как занимались этим в последний раз
сотни поколений назад. Не волнуйся... -- Она заглянула в пустой стакан и
немного понизила голос. -- Мы быстро учимся.
-- Но погодите! -- Мальчик кивнул сам себе. -- Мне кажется, мы выйдем
из этой войны, а идиране будут продолжать экспансию -- или называй это, как
хочешь. Война как-то волновала и привносила какое-то разнообразие, но сейчас
она длится уже четыре года и... -- он опять помахал в воздухе ладонью, -- мы
не добились большого прогресса. -- Он рассмеялся. -- Мы ничего не делаем,
только отступаем!
Фел быстро встала и отвернулась, боясь, что расплачется.
-- О дерьмо, -- сказал юноша Джезу. -- Мне кажется, я не должен был
этого говорить... У нее друг или родственник...
Фел пошла вниз по палубе. Она немного прихрамывала, так как едва
сросшаяся нога еще напоминала о себе ноющей болью.
-- Не беспокойся, -- сказал Джез юноше, -- оставь ее в покое, и она
снова придет в норму...
Фел поставила стакан в темной пустой каюте и пошла дальше в направлении
носовых надстроек.
Она поднялась по лестнице к рулевой рубке, потом еще по одной лестнице
на крышу, села там с поджатыми ногами (недавно сломанная нога болела, но она
не обращала на нее внимания) и смотрела на море.
Далеко-далеко, на самой границе дымки в почти неподвижном воздухе
сверкал белый горный гребень. Фел печально вздохнула. Может, эта белизна --
видимая, вероятно, только потому, что вздымалась высоко в небо, в чистый
воздух -- была покрытыми снегом горными вершинами? А может, просто облака?
Она недостаточно хорошо помнила географию этой местности, чтобы точно
сказать это.
Фел сидела и думала об этих вершинах. Однажды высоко в предгорьях, где
маленький горный ручей около километра бежал по ровному болотистому плато и
петлял, и змеился, и изгибался, как атлет, который разминается и гнется
между двумя схватками, по покрытой камышом земле, она нашла что-то, что
сделало ту зимнюю прогулку незабываемой.
Сбоку ручья лед сформировал прозрачные, хрупкие комки. Фел некоторое
время счастливо маршировала сквозь мелкие места, дробя лед сапогами и
наблюдая, как его уносит водой. В тот день она не лазала в горы, а просто
гуляла. Она была в зимней одежде и почти без снаряжения. И тот факт, что она
не делала ничего опасного или физически утомительного, вызывал у нее
чувство, будто она снова была маленькой девочкой.
Она пришла на место, где ручей бежал по скальной террасе, от одной
болотистой равнины к другой, и там прямо под водопадом в скале вырыл
маленький пруд. Вода падала не более чем на метр, и ручей был достаточно
узким, чтобы его перепрыгнуть. Но Фел запомнила и этот ручей, и этот пруд,
потому что там в кружащейся воде, пойманный под брызжущим водопадом, плавал
застывший круг пены.
Вода здесь от природы была мягкой и торфянистой и иногда в горных
ручьях этой местности образовывалась желтовато-белая пена, разносилась
ветром и повисала на камышах, но она еще никогда не видела замерзшей пены в
форме круга. Фел засмеялась, когда увидела это. Она подошла и осторожно
взяла этот круг в руки. Он был чуть больше раскрытой ладони и несколько
сантиметров толщиной, и совсем не такой хрупкий, как она боялась.
Пенистые пузыри в холодном воздухе и почти замерзающей воде
превратились в лед и сформировали нечто похожее на крошечную модель
галактики, обычной спиральной галактики, как эта, ее Галактика. Она держала
над собой легкое творение из воздуха, воды и растворенных химикалий, вращала
в ладонях, обнюхивала, вытягивала язык и лизала, рассматривала сквозь пену
мутное зимнее солнце, легонько постукивала пальцем, чтобы послушать, не
звенит ли оно.
Она заметила, что ее маленькая галактика начала таять, очень медленно,
и видела свое собственное дыхание, короткую картинку ее тепла в воздухе.
Потом она положила этот круг назад, в пруд, и он медленно закружил у
подножия маленького водопада.
Когда ей пришло в голову сравнение с Галактикой, она задумалась о
сходстве сил, которые образовали и эту маленькую, и большую галактики. А
какая в действительности важнее? -- пронеслось у нее в голове. Мысль эта
смутила ее.
Но время от времени она снова возвращалась к этой мысли и говорила
себе, что одна так же важна, как и другая. Но регулярно возвращалось и
другое чувство, и она впадала в смущение.
Фел'Нгистра глубоко вздохнула и почувствовала себя немного лучше. Она
улыбнулась, подняла голову, ненадолго закрыла глаза и посмотрела сквозь веки
на красный солнечный туман. Потом провела ладонью по светлым волнистым
волосам и еще раз спросила себя, что такое эти далекие, качающиеся и
нечеткие формы над блестящей водой -- облака или горы.

ЧАСТЬ IX

МИР ШАРА

Представьте себе широкий и сверкающий океан с большой высоты. Он
простирается во все стороны до самого четко обрисованного горизонта. На
миллиардах крошечных волн горит солнце. А теперь представьте над океаном
гладкое покрывало облаков, оболочку из черного бархата высоко над водой,
которая тоже тянется до горизонта. Только блеск воды оставьте, даже если
отсутствует солнце. Добавьте множество острых, маленьких огоньков,
рассеянных по этому чернильно-черному покрывалу, как искрящиеся глаза:
одиночные, парные или большими группами, каждая далеко-далеко от всех
остальных скоплений.
Такая картина открывается в гиперпространстве, когда корабль, как
микроскопическое насекомое, свободно летит в узкой щели между энергией и
реальным пространством.
Маленькие, острые огоньки сверху -- это звезды; волны на море --
нерегулярности сети, на которые опирается летящий сквозь гиперпространство
корабль, а искорки -- его источники энергии. Сеть и плоскость реального
пространства искривлены; точно, так же как океан и облака искривляются
вокруг планеты, но в меньшей степени. Черные дыры кажутся тонкими струями
воды, повернутыми от облаков к морю, сверхновые -- длинными молниями.
Астероиды, луны, планеты, орбитали и даже кольца и сферы не видны вообще...
Два Быстрых Наступательных Корабля класса "киллер", "Торговая прибыль"
и "Ревизионист", неслись сквозь гиперпространство, порхая над тканью
реального пространства, как стройные сверкающие рыбы в глубоком тихом пруду.
Они огибали системы и звезды и старались держаться поглубже в пустых местах,
чтобы уменьшить опасность обнаружения.
Каждый их двигатель был источником почти невообразимой энергии. Они
удерживали в своих двухсотметровых корпусах силу, составляющую около одного
процента мощности маленького солнца, и оба корабля мчались через
четырехмерную бездну со скоростью, которая в реальном пространстве была бы
не меньше десяти светолет в час. Это считалось очень быстрым.
Внимательнее всего корабли следили за Сверкающей Стеной и Сумрачным
Проливом. Отклоняясь от прямого курса, они внедрялись глубоко в военную
зону, целясь на систему, которая содержала Мир Шара.
На большом удалении была видна группа черных дыр, образующих Пролив.
Эти рифы бушующей энергии тянулись сквозь область в тысячи светолет и
оставляли за собой чистое от звезд пространство. Они создавали искусственный
галактический рукав, сворачиваясь в длинную спираль ближе к центру
вращающегося острова из звезд и туманностей, который был Галактикой.
Эта группа черных дыр была повсюду известна как "лес", так близко друг
к другу они располагались. В случае обнаружения и преследования оба корабля
Культуры должны были попытаться протиснуться сквозь эти искривленные
смертоносные стволы. Полевая техника Культуры будто бы превосходила
идиранскую; поэтому полагали, что у них есть шансы пройти, а вероятный
корабль-преследователь скорее отступит, чем решится иметь дело с "лесом".
Страшный риск, но Быстрые Наступательные Корабли были очень ценными;
Культура построила их еще мало, а потому надо было сделать все, чтобы они
или вернулись, или, если случится худшее, были полностью разрушены.
Они не встретили ни одного вражеского корабля, в секунду пронеслись над
внутренней поверхностью Тихого Барьера, в соответствии с приказом двумя
короткими взрывами сбросили свой груз, развернулись и на максимальной
скорости ушли сквозь редеющие звезды и мимо Сверкающей Стены назад, в пустое
небо Сумрачного Пролива.
Вражеский корабль на стационарной орбите близ системы Мира Шара заметил
их слишком поздно, чтобы начать преследование; они быстро убежали от лучей
поисковых лазеров. Странная миссия закончилась. Они взяли курс на другую
сторону Пролива. Ни мозги, ни маленькие экипажи каждого из кораблей (в
пользу их присутствия решающим было скорее их собственное желание, чем
полезность) так и не узнали, зачем они швыряли в пустое пространство
дорогостоящие боеголовки, обстреливали когерентно-лучевыми орудийными
системами роботы-мишени своего напарника, выдували облака РАМ и обычного
газа и выбрасывали странные маленькие, заполненные техникой связи сигнальные
корабли без двигателей, которые были чуть больше автоматических шаттлов.
Общий эффект этой операции будет состоять в нескольких сенсационных световых
явлениях и распределении сфер излучения и широкополосных сигналов, пока не
придут идиране и не соберут или не уничтожат сигнальные корабли.
От них потребовали рискнуть жизнью ради глупой миссии вызвать панику,
которая, кажется, никого не могла соблазнить на предположение, что где-то в
центре этой пустоты состоялась космическая битва, хотя это было не так. И
они это сделали!
Как далеко должна была зайти в этом Культура? Идиране, казалось, любили
самоубийственные миссии. Легко складывалось впечатление, что приказ
выполнить задание иного рода они воспринимали как оскорбление. Но Культура?!
Где даже в войсках слово "дисциплина" было запрещено, где люди всегда хотели
знать, почему это и почему то!
В самом деле, Культура зашла слишком далеко.
Оба корабля неслись сквозь Пролив и спорили. На них шли жаркие
дискуссии между членами экипажей.
"Вихрю чистого воздуха" на путешествие с Вавача к Миру Шара понадобился
двадцать один день.
Вабслин убивал время, латая что можно, но по-настоящему кораблю
требовался основательный капитальный ремонт. И хотя структурно он был еще
здоров и системы жизнеобеспечения функционировали почти нормально и без
катастрофических поломок, они все-таки были основательно изношены.
Двигатели-деформаторы работали, хотя и неровно, но ядерным двигателям уже не
выдержать длительного использования в атмосфере -- они доставят корабль на
Мир Шара и обратно в космос, но долгий полет в атмосфере им уже не под силу
-- и сенсоры "ВЧВ" числом и мощностью опустились до уровня, который едва
превышал функциональный минимум.
И все-таки ушли мы хорошо, думал Хорза.
Теперь, управляя "ВЧВ" самостоятельно, он научился обходить схемы
идентификации в компьютере. Ему не нужно было больше обманывать Отряд
Вольных Наемников. Шли дни, и он подвергал себя медленному превращению,
возвращая все большую часть прежнего "я". Он делал это для Йелсон и
остальных членов отряда. Он оставил две трети на компромисс между Крайклином
и тем мужчиной, которым он был на "ВЧВ" до Вавача. Проявиться последней
трети и показать свое истинное обличье он не позволял ни для кого на
корабле. Оно было предназначено для рыжеволосой женщины-Оборотня по имени
Кирачелл, и он надеялся, она узнает его по этой части внешности, когда они
встретятся на Мире Шара.
-- Почему ты решил, что мы разозлимся? -- спросила его однажды Йелсон.
Они установили с одной стороны ангара "ВЧВ" экран-мишень и
тренировались в стрельбе из лазера. Встроенный в экран проектор показывал
изображения, по которым они должны были стрелять.
Хорза посмотрел на женщину.
-- Он был вашим вожаком.
Йелсон засмеялась.
-- Он был менеджером; а многие ли менеджеры любимы их штабом? Это
работа, Хорза, и даже не особенно прибыльная. Крайклин сделал так, что
большинство из нас выбыло раньше срока. Дерьмо! Единственная персона здесь,
которую тебе нужно было обманывать, это корабль.
-- Разумеется, мне пришлось обмануть и корабль.
Хорза прицелился в бегущую по экрану человеческую фигуру. Лазерное
попадание было невидимым, но экран зарегистрировал его и выдал в том месте
вспышку белого света. Человеческая фигура была поражена в ногу. Она
запнулась, но не упала: пол-очка.
-- Я просто не хотел рисковать, если вдруг кто-то был лоялен по
отношению к Крайклину.
Настала очередь Йелсон, но она смотрела на Хорзу, а не на экран.
Схемы безопасности были обойдены, и теперь, чтобы командовать кораблем,
не требовалось ничего, кроме известного только Хорзе цифрового кода и
принадлежавшего Крайклину маленького кольца. Хорза пообещал, что после
прибытия на Мир Шара, если не будет другой возможности покинуть планету, он
запрограммирует компьютер "ВЧВ" так, чтобы через определенное время
освободить его от всех ограничений на преданность. И если он сам не сможет
вернуться из туннелей Командной Системы, Отряд Вольных Наемников не
останется на берегу.
-- Ты пообещал нам это, Хорза, не правда ли? -- спросила Йелсон. -- Я
имею в виду, нальешь ли ты нам когда-нибудь чистого вина?
Хорза знал, что она хотела узнать на самом деле: скажет ли он правду
ей. Он отложил оружие и посмотрел ей в глаза.
-- Как только буду уверен во всем, что касается людей и корабля, --
сказал он.
Это был честный ответ, но он точно не знал, был ли этот ответ лучшим.
Он хотел Йелсон, хотел не только ее тепла в красной ночи корабля, но и ее
доверия, ее участия. Но она по-прежнему держалась отчужденно.
Бальведа была жива; возможно, только из его боязни потерять уважение
Йелсон. Он прекрасно понимал это и от такой мысли становилось горько, потому
что он казался себе продажным и жестоким. Самым плохим была его
неуверенность. Он никак не мог решить, что диктовала холодная логика этой
игры: чтобы женщина Культуры умерла или чтобы она оставалась в живых; и
сумеет ли он, если осознает ее смерть как необходимость, хладнокровно убить
ее. Он много раз думал над этим и ни к чему не приходил. Хоть бы ни одна из
этих двух женщин не почувствовала, что в его голове кружат такие мысли.
Еще одной проблемой была Кирачелл. Какой абсурд в такое время
беспокоиться о своих личных делах, говорил он себе, но никак не мог
перестать думать об этой женщине-Оборотне. Чем ближе они подлетали к Миру
Шара, чем больше в нем поднималось воспоминаний о ней и тем реальнее они
становились. Он пытался не слишком в них погружаться, вызывал в памяти скуку
одинокого форпоста Оборотней на планете, то беспокойство, что мучило его
тогда даже в обществе Кирачелл. И все же он с сердечной болью первой
юношеской любви мечтал о ее робкой улыбке и слышал тихий голос во всей его
прелести. Иногда он боялся, что Йелсон чувствует это, и что-то внутри у него
ворочалось от стыда.
Йелсон пожала плечами, прижала ружье к плечу и выстрелила в
четвероногую тень на тренировочном экране. Та рывком остановилась и будто
растворилась в тенистом полу у нижнего края экрана.
Хорза устраивал лекции.
Он казался сам себе приглашенным в колледж доцентом, но чувствовал
необходимость объяснить остальным, почему он делает то, что делает, почему
Оборотни поддерживают идиран и почему он верит в то, за что воюет. Он
называл это вводными совещаниями, и речь на них шла о Мире Шара и Командной
Системе, их истории, географии и так далее, но он всегда заканчивал тем (и
вполне намеренно), что говорил о войне в целом или о тех ее аспектах,
которые никак не были связаны с планетой, к которой они приближались.
Маскировка под вводные совещания давала ему повод оставлять Бальведу в
ее каюте, пока он, вышагивая по столовой, говорил с членами Отряда Вольных
Наемников. Он не хотел, чтобы эти совещания превращались в дискуссии.
С Перостек Бальведой никаких затруднений не возникало. Ее скафандр,
несколько безобидных на вид украшений и прочие мелочи они выбросили в
вакуум-трубу. Бальведа была проверена всеми приборами, которыми располагал
скромный медпункт "ВЧВ", и вышла оттуда чистой. Она казалась вполне
довольной своей жизнью хорошо содержащегося пленника, ограниченная, как и
все остальные, кораблем, и только на ночь да изредка ненадолго днем
запираемая в каюте. Хорза не подпускал ее к рубке, просто на всякий случай,
но Бальведа, казалось, особенно и не стремилась познакомиться с кораблем --
как делал и он сам, когда попал сюда. Она даже не пыталась внушить кому-либо
из наемников свои взгляды на войну и Культуру.
Хорзе очень хотелось знать, насколько уверенно она себя чувствовала.
Бальведа выглядела дружелюбной и совершенно беззаботной, но иногда, когда он
смотрел на нее, ему казалось, что он замечает внутреннее напряжение и даже
проблескивающее отчаяние. С одной стороны, это успокаивало его, но с другой
-- он снова чувствовал себя отвратительно жестоким, как при рассуждениях о
том, почему агент Культуры все еще жива. Иногда он просто боялся добраться
до Мира Шара, но чем дольше тянулось путешествие, тем больше его радовала
перспектива начать операцию и покончить с сомнениями.
Однажды, когда они только что поели в столовой, он позвал Бальведу в
свою каюту. Женщина вошла и села на тот же самый стульчик, на котором сидел
и он, когда его вскоре после вступления в отряд пригласил Крайклин.
Лицо Бальведы было спокойным. Она сидела элегантно, поза ее стройного
тела была одновременно расслабленной и уверенной. С узкого, с тонкими
чертами лица на него смотрели глубокие темные глаза, а рыжие волосы --
теперь они были черными -- блестели в свете каюты.
-- Капитан Хорза? -- сказала она с улыбкой и сцепила на коленях длинные
пальцы. На ней было длинное голубое одеяние -- самая простая одежда, которую
удалось найти на корабле. Когда-то оно принадлежало Гоу.
-- Привет, Бальведа, -- ответил Хорза, сидя на кровати в расстегнутом
утреннем халате.
Первые несколько дней он оставался в костюме Крайклина, и хотя тот был
замечательно удобным, в тесных помещениях "Вихря чистого воздуха" он все
равно мешал и утомлял, а потому Хорза отложил его на время путешествия.
Он уже было собрался предложить Бальведе чего-нибудь выпить, но это
почему-то вдруг показалось ему неправильным, потому что то же самое с ним
здесь когда-то сделал Крайклин.
-- Что, Хорза? -- снова спросила Бальведа.
-- Я хотел... узнать, как ваши дела, -- ответил он. Он пытался заранее
заучить то, что собирался сказать: она в безопасности, он ей симпатизирует и
уверен, что на этот раз с ней ничего плохого не случится, разве что ее
куда-нибудь интернируют и, возможно, обменяют. Но слова никак не приходили
ему в голову.
-- Хорошо. -- Она пригладила ладонью волосы и быстро оглядела каюту. --
Я постараюсь быть образцовым пленником, чтобы не давать вам повода выбросить
меня за борт. -- Она улыбнулась, но ему опять показалось, что он заметил
какую-то нервозность. И все равно ему стало легче.
-- Нет, -- сказал он и откинул голову в усмешке. -- В моих планах этого
нет. Вы в безопасности.
-- Пока не доберемся до Мира Шара? -- спокойно спросила она.
-- И потом тоже, -- заверил он. Бальведа задумчиво прищурилась.
-- Хм-м, хорошо. -- Она посмотрела ему в глаза. Он пожал плечами.
-- Я уверен, что вы сделали бы для меня то же.
-- Вероятно, -- ответила она и кивнула, и он не понял, правду ли она
сказала. -- Только, по-моему, очень жаль, что мы по разные стороны.
-- Очень жаль, что мы все по разные стороны, Бальведа.