Страница:
панцирь гиганта, связали ноги проволокой и прикрутили руки к телу. У
Ксоксарла не было никаких переломов, но кератин на одном боку его тела имел
разрыв, из которого сочилась кровь; рана между чешуей на его шее и правой
плечевой пластиной закрылась, как только с тела был снят груз. Он был
высоким даже для идиранина, более трех с половиной метров ростом и отнюдь не
стройным. Хорза был рад, что этот командир отделения -- судя по знакам
отличия на снаряжении, -- вероятно, имел внутренние повреждения и будет
испытывать сильные боли. Это облегчит охрану, когда он снова придет в себя.
Кандалы ему были слишком малы.
Йелсон сидела и ела плитку рациона. Ее ружье балансировало на колене,
направленное точно на лежащего без сознания идиранина. Хорза сидел у
подножия рампы и пытался ремонтировать шлем. Юнаха-Клосп дежурил подле
Нейсина и был так же бессилен помочь раненому, как и все остальные.
Вабслин удобно расположился на поддоне и занимался регулировкой
индикатора массы. Он уже со всех сторон осмотрел поезд Командной Системы, но
что его действительно интересовало, так это движущийся поезд, с хорошим
освещением и без излучения, которое не давало забраться в вагон с реактором.
Эвигер немного постоял у тела Доролоу, а потом отправился к задней
посадочной платформе, где лежал мертвый идиранин, которого Ксоксарл назвал
Квейанорлом, продырявленный и с оторванными конечностями. Эвигер покосился
во все стороны и, решив, что никто на него не обращает внимания -- хотя и
Хорза, который как раз поднял взгляд от поврежденного шлема, и Бальведа,
ходившая взад-вперед, притопывающая ногами и встряхивающаяся, чтобы
согреться, видели старика, -- замахнулся ногой и изо всех сил пнул шлем
неподвижно лежавшего идиранина. Шлем отвалился; Эвигер пнул голову. Бальведа
глянула на Хорзу и покачала головой, а потом снова заходила взад и вперед.
-- Ты уверен, что это все идиране? -- поинтересовался у Хорзы
Юнаха-Клосп. Он сопровождал Вабслина при обходе станции и поезда, а теперь
парил в воздухе перед Оборотнем.
-- Это был весь отряд. -- Хорза смотрел не на робота, а на путаницу
поврежденных оптических волокон, закопченных и сплавленных друг с другом. --
Ты же видел следы.
-- Хм-м, -- хмыкнула машина.
-- Мы победили, робот. -- Хорза по-прежнему не смотрел на него. -- Мы
включим ток на станции "семь", а там уже не потребуется много времени
выследить мозг.
-- Твоего мистера Адеквата, кажется, странно мало волнуют вольности,
которые мы позволяем себе в отношении его железной дороги, -- заметил робот.
Хорза посмотрел на мусор и обломки рядом с поездом, пожал плечами и
продолжал что-то мастерить в шлеме.
-- Может, ему просто все равно, -- сказал он.
-- Или, может быть, его все это просто смешит? -- выразил свое мнение
Юнаха-Клосп. Хорза посмотрел на него. Робот продолжал: -- В конце концов,
эта планета монумент смерти. Священное место. А может, она еще и алтарь, и
мы просто приносим себя в жертву богам?
Хорза покачал головой.
-- Мне кажется, в твоих схемах фантазии убрали предохранители, машина,
-- сказал он и снова занялся шлемом.
Юнаха-Клосп издал шипящий звук и вернулся к Вабслину, который возился
во внутренностях индикатора массы. Робот посмотрел на него.
-- Что вы имеете против машин, Хорза? -- Бальведа прервала свою
прогулку и остановилась перед ним, время от времени потирая нос и уши. Хорза
со вздохом отложил шлем.
-- Ничего, Бальведа, пока они знают свое место. Бальведа в ответ
шмыгнула носом и пошла дальше.
-- Ты сказал что-то смешное? -- крикнула с рампы Йелсон.
-- Я сказал, что машины должны знать свое место. Это замечание не из
тех, что в Культуре считаются хорошим тоном.
-- Да. -- Йелсон, до сих пор не спускавшая глаз с идиранина, опустила
взгляд на покрытую шрамами переднюю часть своего скафандра, где в него попал
заряд плазмы. -- Хорза? -- сказала она. -- Мы могли бы где-нибудь
поговорить? Не здесь.
Хорза поднял на нее взгляд.
-- Конечно, -- ответил он удивленно.
Вабслин сменил Йелсон на рампе. Юнаха-Клосп подлетел, притушив огни, к
Нейсину. Робот в туманном силовом поле держал инъектор. Йелсон, проходя мимо
него, остановилась.
-- Как его дела? -- спросила она машину.
-- А как он выглядит? -- сказал в ответ Юнаха-Клосп и усилил свет своих
ламп. Йелсон и Хорза ничего не ответили. Робот снова притушил огни. --
Может, продержится еще несколько часов.
Йелсон направилась к входу в туннель, ведущий к транзитной трубе. Хорза
последовал за ней. Внутри туннеля, как только они скрылись из поля зрения
остальных, Йелсон остановилась и повернулась к Оборотню. Кажется, она
подыскивала слова и никак не могла найти. Она сняла шлем и привалилась к
искривленной стене туннеля.
-- Какие проблемы, Йелсон? -- спросил он и попытался схватить ее
ладонь, но она скрестила руки. -- У тебя появились сомнения, желаешь ли ты и
дальше участвовать в поисках?
-- Нет, -- сказала она, -- я буду продолжать. Я хочу увидеть этот
проклятый супермозг. Мне все равно, кому он достанется или пусть вообще
просто взлетит на воздух, но я хочу его найти.
-- Никогда бы не подумал, что это для тебя так важно.
-- Мне это стало важно. -- Она отвела взгляд в сторону, потом снова
посмотрела на него и неуверенно улыбнулась. -- Черт побери, я в любом случае
иду с вами... хотя бы присмотреть, чтобы ты не попал в трудное положение.
-- Я думал, ты в последнее время немного отдалилась от меня, -- сказал
он.
-- Да, -- призналась Йелсон. -- Ну, я была не... ах... -- Она тяжело
вздохнула. -- К черту, зачем это?
-- Так что же?
Она пожала плечами. Ее маленькая взлохмаченная головка контуром
выделялась на фоне далекого света.
-- Ой, Хорза, -- сказала она и издала короткий хрюкающий смешок. -- Ты
мне не поверишь.
-- Во что не поверю?
-- Не знаю, стоит ли тебе рассказывать.
-- Расскажи, -- попросил он.
-- Я не надеюсь, что ты поверишь, а если поверишь, то не уверена, что
тебе это понравится. Я серьезно. Может, мне все-таки не стоит...
Голос ее звучал почти огорченно. Хорза тихонько засмеялся.
-- Продолжай уж, Йелсон. Ты сказала уже слишком много, чтобы
передумать. К тому же подчеркнула, что ты не из тех, кто увиливает. Так что
это?
-- Я беременна.
Сначала он решил, что ослышался, и уже хотел отпустить шутку по поводу
услышанного, но часть его мозга перемотала назад звуки, которые произвел ее
голос, и прокрутила их снова. И он понял, что это именно то, что она
сказала. Она была права. Он не поверил. Он не мог поверить.
-- Не спрашивай, уверена ли я. -- Йелсон опустила голову, поигрывая
своими пальцами, и смотрела на них или в темный пол. Ее обнаженные руки
торчали из рукавов скафандра. Она стиснула пальцы. -- Уверена. -- Она
подняла лицо, хотя он все равно не мог видеть ее глаз, а она -- его. -- Я
была права, да? Ты мне не веришь! По-моему, от тебя. Поэтому я тебе и
говорю. Я бы ничего не сказала, если бы... если бы ты... если бы это
произошло просто случайно. -- Она пожала плечами. -- Я думала, что ты
заподозришь это, когда спросила тебя о дозе излучения, которую мы все
поймали... А теперь ты удивляешься, как это могло случиться, верно?
-- Ну... -- Хорза откашлялся. -- Это же в принципе невозможно. Мы... мы
ведь относимся к разным видам.
-- Объяснение есть, -- вздохнула Йелсон, тиская и сцепляя пальцы и
глядя вниз, -- но я думаю, что оно тебе не понравится.
-- Ну-ка, попытайся!
-- Это... ну... Моя мать... она жила на скале. На путешествующем
астероиде, одном из многих, ты же знаешь. Одном из самых старых; он... ну
просто путешествовал вокруг Галактики, возможно, восемь или девять тысяч
лет, и...
-- Минуточку, -- перебил ее Хорза, -- одном из чьих старейших?
-- Мой отец был мужчиной... мужчиной с планеты, где однажды
останавливалась эта скала. Мать говорила, что когда-нибудь снова туда
вернется, но так никогда и не вернулась. Я говорила ей, что как-нибудь
съезжу туда, только чтобы увидеть его, если он еще жив... Чистая
сентиментальность, я полагаю, но я сказала, что хочу это сделать, и
когда-нибудь сделаю, если выберусь из этого дела. -- Она опять издала
короткий полусмешок-полухрюканье и на секунду отвела взгляд от своих
беспокойных пальцев, чтобы посмотреть в темную пещеру станции. Потом
повернулась лицом к Оборотню, и ее голос вдруг зазвучал настойчиво, почти
умоляюще. -- Я по своему рождению только наполовину из Культуры, Хорза. Я
покинула скалу, как только стала достаточно взрослой, чтобы правильно
целиться из своего ружья. Я знала, что Культура -- неподходящее для меня
место. Я наследовала искусственно измененные гены для межвидового
спаривания. До сих пор я никогда над этим не задумывалась. Зачатие вроде бы
может произойти при сознательном волевом решении... или хотя бы нужно
перестать не хотеть беременности, но на этот раз было не так. Возможно, я
как-то ослабила свою бдительность. Это не было сознательным решением, Хорза,
правда, не было; ничего подобного мне и в голову не приходило. Это просто
случилось. Я...
-- И давно ты об этом знаешь? -- спокойно спросил Хорза.
-- Я знала это еще на "ВЧВ". За несколько дней до посадки здесь. Не
могу точно припомнить. Сначала я не поверила. Но я знаю, что это правда.
Послушай... -- Она наклонилась ближе к нему, и в ее голосе снова послышался
умоляющий оттенок, -- я могу сделать аборт. Даже от того, что я буду о нем
думать, у меня произойдет выкидыш, если ты хочешь. Возможно, я сделала бы
это давно, но ты же мне рассказывал, что у тебя нет ни семьи, ни вообще
никого, кто продолжал бы носить твое имя, и я подумала... мое имя меня не
волнует... я думала просто, что ты... -- Она замолчала, вдруг откинула
голову назад и провела пальцами по коротким волосам.
-- Прекрасная мысль, Йелсон, -- сказал Хорза. Йелсон немо кивнула и
снова начала теребить свои пальцы.
-- Я оставляю выбор тебе, Хорза, -- сказала она, не глядя на него. -- Я
могу его сохранить. Могу дать ему расти. Я могу, пока он в этой стадии...
Все зависит от тебя. Возможно, я просто не хочу быть вынужденной принимать
решение; я имею в виду, я не так благородна и самоотверженна, но так уж
есть. Тебе решать. Черт знает, что за страшную смесь я в себе ношу, но я
подумала, что тебе нужно об этом знать. Потому что ты мне нравишься и...
потому что... я не знаю... потому что настало время, чтобы я сменила что-то
на кого-то. -- Она тряхнула головой, и в ее голосе зазвучали растерянность,
мольба о прощении и смирение -- все одновременно. -- Или, возможно, потому,
что мне хотелось сделать что-то, что нравится мне самой, как обычно. Ох...
Он протянул ей навстречу руки и подошел поближе. Она вдруг кинулась к
нему и крепко обняла. Скафандры делали объятие затруднительным, и Хорзе
пришлось изогнуть спину, но он прижал ее к себе и нежно начал баюкать взад и
вперед.
-- Он будет только на четверть из Культуры, Хорза, если ты этого
хочешь. Мне жаль, что я перекладываю решение на тебя. Но если ты не хочешь
ничего об этом знать, то я еще раз подумаю и приму свое решение. Он все еще
часть меня, поэтому я, возможно, вообще не имела права спрашивать тебя. Я
действительно не хотела... -- Она тяжело вздохнула. -- О Боже, я не знаю,
Хорза, я просто не знаю.
-- Йелсон... -- Он подумал, что хотел сказать. -- Мне совершенно
наплевать, что твоя мать из Культуры. Мне наплевать, почему случилось то,
что случилось. Если ты хочешь взять это на себя, я рад. И если это
скрещивание, мне тоже наплевать. -- Он немного отодвинул ее от себя и
посмотрел в темноте на ее лицо. -- Я чувствую себя польщенным и благодарен
тебе. Это хорошая идея. И, как сказала бы ты: к черту, что с того?
Он рассмеялся, и она засмеялась вместе с ним, и они крепко обнялись. Он
почувствовал в своих глазах слезы, хотя смеялся-то прежде всего над
абсурдностью ситуации. Лицо Йелсон лежало на твердом плече его скафандра
рядом с лазерным ожогом. Ее тело немного дрожало.
Позади них на станции легко зашевелился умирающий. Его стоны без
всякого эха упали в холод и тьму.
Он еще немного подержал ее в объятиях. Потом она отодвинулась, чтобы
посмотреть ему в глаза.
-- Остальным не говори.
-- Конечно, если ты не хочешь.
-- Спасибо, -- сказала она. В тусклом свете фонаря скафандра засветился
пушок на ее лице и волосы на голове, как туманная атмосфера вокруг планеты,
на которую смотришь из космоса. Он еще раз притянул ее к себе, не зная, что
сказать. Отчасти, конечно, от неожиданности... плюс факт, что то, что
существовало между ними, после ее саморазоблачения стало настолько важным,
что он боялся сказать что-нибудь не то, сделать ошибку. Он не может
допустить, чтобы ситуация приняла слишком большое значение, пока не может.
Это было, возможно, величайшим комплиментом, какой ему когда-либо делали, но
именно его ценность и пугала его, сбивала с толку. У него было чувство, что
какое бы продолжение его имени или клана эта женщина ему ни предлагала, он
пока не должен возлагать на это надежд. Призрак возможного наследства был
все еще слишком слаб и где-то даже слишком беспомощен, чтобы тягаться с
постоянной морозной полночью этого туннеля.
-- Спасибо, Йелсон. Давай сначала доведем до конца это дело, а тогда
нам будет легче принять решение. Но даже если ты потом изменишь свое мнение,
все равно спасибо.
Это было все, что он мог сказать.
Они вернулись назад в темную пещеру станции. Робот как раз закрывал
легкой пленкой недвижное тело Нейсина.
-- А, это вы, -- сказал он. -- Я не видел смысла звать вас. -- Он
понизил голос. -- Все равно вы ничего не смогли бы сделать.
-- Доволен? -- спросил Оборотня Эвигер, когда они положили тело Нейсина
рядом с Доролоу. Они стояли рядом с посадочным мостиком, где Йелсон снова
стояла на посту возле лежащего без сознания идиранина.
-- Мне очень жаль Нейсина и Доролоу, -- ответил старику Хорза. -- Мне
они тоже нравились; я могу понять, что это мучает и тебя. Ты не обязан
оставаться с нами; если хочешь, возвращайся на поверхность. Там сейчас
безопасно. Весь отряд устранен.
-- Ты устранил и большинство из нас, -- горько заявил Эвигер. -- Ты
ничем не лучше Крайклина.
-- Заткнись, Эвигер! -- сказала сверху Йелсон. -- Ты пока жив.
-- А тебе было не так уж плохо, не правда ли, юная дама? -- сказал ей
Эвигер. -- Тебе и твоему другу. Йелсон мгновение помолчала.
-- Ты мужественнее, чем я думала, Эвигер. Только не забывай, что мне не
помешает, что ты старше и меньше меня. Если хочешь получить пинка по
яйцам... -- она кивнула и надула губы, не сводя глаз с вялого тела
идиранского офицера, -- то я охотно позабочусь об этом, старик.
Мимо прошла Бальведа, подхватила старика под руку и хотела увести.
-- Эвигер, -- сказала она, -- я хочу рассказать тебе, как однажды...
Но Эвигер оттолкнул ее и пошел прочь один. Напротив вагона с реактором
он сел спиной к стене.
Хорза посмотрел на него через перрон.
-- Неплохо бы ему обратить внимание на измеритель радиации, -- сказал
он Йелсон. -- Возле реактора довольно горячо.
Йелсон грызла вторую плитку рациона.
-- Пусть этот старый мерзавец немного поджарится, -- ответила она.
Ксоксарл просыпался. Йелсон наблюдала, как к нему возвращается
сознание.
-- Ты не хочешь сказать этому большому чудовищу, чтобы он спустился с
рампы, Хорза? -- крикнула она.
Ксоксарл посмотрел вниз на Хорзу и с трудом поднялся на ноги.
-- Не трудись, -- сказал он на марайне. -- Я умею лаять на этом жалком
заменителе языка не хуже тебя. -- Он повернулся к Йелсон. -- После тебя,
мужчина!
-- Я женщина, -- проворчала Йелсон и показала ружьем вниз. -- Давай,
давай, пошевеливай своей тройной задницей!
Антиграв скафандра Хорзы отремонтировать было невозможно. Юнаха-Клосп
не мог нести Ксоксарла. Значит, им придется идти. Эвигер мог лететь, Вабслин
и Йелсон тоже, но Бальведе и Хорзе ничего не оставалось, кроме как меняться
местом на поддоне, а Ксоксарлу предстоял пеший марш больше двадцати семи
километров к станции "семь".
Они оставили тела погибших у двери в транзитную шахту, откуда их потом
можно будет забрать. Хорза бросил бесполезный оплавленный кусок, который был
когда-то дистанционно управляемым роботом мозга, на пол и расплавил его
лазером.
-- Тебе от этого полегчало? -- спросил Эвигер. Хорза посмотрел на
старика, который парил в своем скафандре, готовый полететь вслед за
остальными в туннель.
-- Хочу тебе кое-что сказать, Эвигер. Если хочешь сделать что-нибудь
полезное, взлети-ка на эту посадочную рампу и сделай несколько выстрелов в
голову вон тому товарищу Ксоксарла, чтобы мы были уверены, что он
действительно мертв.
-- Слушаюсь, капитан, -- шутливо отсалютовал Эвигер и двинулся по
воздуху к рампе, где лежал труп идиранина.
-- О'кей, -- сказал Хорза остальным. -- Идем!
Когда они добрались до отверстия пешеходного туннеля, Эвигер
приземлился на среднем уровне посадочной площадки.
Бронированный скафандр идиранина был покрыт ожогами и дырами. Существо
потеряло руку и ногу, все вокруг было покрыто черной высохшей кровью. Голова
идиранина с одной стороны обуглилась, и там, где ее пинал Эвигер, кератин
был разорван прямо под левой глазницей. Неподвижный открытый глаз мертвеца
смотрел на него. Он слабо сидел в своем костистом полушарии и из него
вытекало что-то вроде гноя. Эвигер направил ружье в голову и установил его
на одиночные выстрелы. Первый луч снес поврежденный глаз, второй пробил дыру
в лице под тем, что могло быть носом существа. Из дыры хлынул поток зеленой
жидкости и попал на грудь скафандра Эвигера. Он полил на это свинство
немного воды из фляжки и дал ей стечь.
-- Грязь, -- пробормотал он про себя и повесил ружье на плечо, -- все,
все... грязь.
Они не прошли по туннелю и пятидесяти метров -- Эвигер как раз появился
в отверстии и полетел вслед за ними, -- когда Вабслин вскрикнул:
-- Посмотрите!
Они остановились и посмотрели на экран индикатора массы.
Почти в центре толстой зеленой линии было серое пятно, след реактора в
поезде позади них, который обманул своим атомным костром их индикатор.
На самом краю экрана, точно прямо и более чем в двадцати шести
километрах от них можно было видеть другое эхо. Это было не серое пятно, не
фальшивый след. Там на экране горела жесткая, яркая, как звезда, световая
точка.
-- ...небо, как колотый лед, режущий до мозга костей. Большую часть
дороги было слишком холодно для снегопада, но однажды одиннадцать дней и
ночей по ледяному полю, которым мы шли, дул снежный ураган, воющий, как
зверь, и кусающий, как сталь. По твердой, замерзшей земле единым потоком
текли ледяные кристаллы. Нельзя было ни смотреть, ни дышать, ни держаться на
ногах. Мы вырыли нору, низкую и холодную, и лежали в ней, пока не
прояснилось.
Мы маршировали -- израненная, отбившаяся толпа. Некоторых мы потеряли,
так как у них замерзла кровь. Один просто исчез, ночью, во время снежной
бури. Некоторые умерли от ран. Мы теряли их одного за другим, наших
товарищей и наших слуг. Каждый из них предлагал нам использовать их тела с
наибольшей пользой, как только они умрут. У нас было так мало пищи; мы все
знали, что это могло означать, и все были к этому готовы. Называй это
великой или благородной жертвой.
Если на этом воздухе заплакать, слезы на морозе замерзают с хрустом,
как от разбивающегося сердца.
Горы. Перевалы, к которым мы поднимались; голодные, в таком разреженном
горьком воздухе. Снег был белым порошком, сухим, как пыль. Вдохнешь его,
промерзаешь насквозь; снежные облака с потрескавшихся склонов,
расступающиеся под ногами, обжигающие горло, как впрыснутая кислота. Я видел
радугу в хрустальных шлейфах льда и снега, которые мы производили при своем
продвижении вперед, и постепенно начинал ненавидеть эти цвета, эту морозную
сухость, разреженный высотный воздух и темно-синее небо.
Мы пересекли три ледника. Двое наших товарищей сорвались в трещины и
падали до тех пор, пока мы уже не могли их ни видеть, ни слышать; глубже,
чем доносится эхо.
В глубине горного кольца мы попали в болото; оно лежало в котловине,
подобно могиле всех наших надежд. Мы были слишком медлительны, слишком
парализованы, чтобы спасти нашего кверла, который вошел в него и утонул. Мы
думали, этого не может быть, в таком-то климате, таком холодном, несмотря на
слабый солнечный свет. Мы думали, болото должно было замерзнуть, и увиденное
нам только показалось, и вот сейчас наш взор прояснится, и кверл вернется к
нам, вовсе не утонувший в этой темной каше.
Это было нефтяное болото, мы слишком поздно это поняли; уже после того,
как смоляные глубины взяли с нас дань. На следующий день, когда мы искали
путь на другую сторону, температура еще понизилась. Застыла даже эта топь, и
мы быстро ее перешли. Среди окружавшей нас чистой воды мы постепенно
начинали страдать от жажды. У нас не было почти ничего, кроме собственных
тел, чтобы растопить снег, а когда мы до одурения ели эту белую пыль, холод
парализовывал наши тела, замедлял речь и продвижение вперед. Но мы
маршировали дальше, хотя холод высасывал нас независимо от того,
бодрствовали мы или пытались спать, и жесткое солнце слепило нас в полях
сверкающей белизны и наполняло наши глаза болью. Ветер обжигал, снега хотели
поглотить, горы, как черное стекло, преграждали путь, а ясными ночами над
нами насмехались звезды. Но мы шли вперед.
Почти две тысячи километров, малыш, с тем мизером провианта, который мы
смогли взять из обломков, с тем жалким снаряжением, которое "зверь"-барьер
не превратил в металлолом, и с нашей собственной решимостью. Нас было сорок
четыре, когда мы покинули крейсер, двадцать семь, когда начали путь сквозь
снега -- восемь идиран и девятнадцать из народа меджелей. Закончили
путешествие двое из нас и шестеро наших слуг.
Тебя удивляет, что мы напали на первое же место, где были свет и тепло?
Удивляет, что мы просто брали не спрашивая? Мы видели смерть храбрых воинов
и верных слуг, они исчезали один за другим, как будто их глотал ледяной
ветер. Мы смотрели в безоблачное и безжалостное небо мертвой и чужой планеты
и спрашивали себя, кто кого будет есть, когда наступит утро. Сначала мы
подшучивали над этим, но потом, когда прошагали тридцать дней и большинство
из нас нашли свой конец в ледовых трещинах, в горных ущельях или в наших
желудках, нам это уже не казалось таким смешным. Я думаю, среди последних --
они, возможно, уже считали, что мы заблудились -- некоторые умирали просто
от отчаяния.
Мы убили наших друзей-людей, этих Оборотней. Одного я убил собственными
руками. Другой, спящий, пал жертвой одного из меджелей. Тот, что в комнате
управления, храбро дрался, а когда понял, что пропал, разрушил многие
приборы. Я отсалютовал ему. Там был еще один, который начал обороняться, в
комнате, где они хранили вещи. Он тоже храбро пал. Ты не должен слишком о
них печалиться. Я встану перед своими командирами с правдой в глазах и в
сердце. Они не осудят меня, а наградят, если мне доведется их когда-либо
увидеть.
Хорза шел за идиранином по туннелю, пока Йелсон отдыхала от охраны
этого большого трехногого. Оборотень приказал Ксоксарлу рассказать, что
произошло с группой, которая достигла планеты внутри "зверя" чай-хиртси, и
идиранин ответил ему этим эпосом.
-- Спящая, -- сказал Хорза.
-- Что, человек? -- загрохотал в туннеле голос Ксоксарла. Он не
оборачивался при разговоре; в чистом воздухе пешеходного туннеля, ведущего к
станции "семь", его могучий бас был без труда слышен даже Вабслину и
Эвигеру, образующим прикрытие маленькой пестрой группы.
-- Вы снова ошиблись, -- устало сказал Хорза в затылок идиранину. -- Во
сне была убита женщина.
-- Ну, о ней позаботился меджель. Мы сложили всех в коридоре. Кое-что
из их пищи оказалось съедобным. И божественным на вкус.
-- Давно это было? -- спросил Хорза.
-- Дней восемь назад, по-моему. Здесь внизу трудно следить за временем.
Мы сразу же попытались изготовить датчик аномалий массы, потому что он
представлял для нас огромную ценность, но не добились успеха. У нас было
только то, что осталось неповрежденным на базе Оборотней. Большая часть
нашего снаряжения была разрушена "зверем"-барьером, многое мы вынуждены были
бросить, когда начали марш от чай-хиртси, или дорогой, когда один за другим
умирали.
-- Вы наверняка сочли большой удачей, что так легко нашли мозг. --
Хорза держал ружье направленным на шею большого идиранина и непрерывно
наблюдал за ним. Пусть Ксоксарл ранен -- Хорза знал об этом виде достаточно,
чтобы понять по походке командира отделения, что тот страдает от боли, -- но
опасным он был по-прежнему. Хорзу вовсе не угнетало, что он говорил; это
убивало время.
-- Мы знали, что мозг поврежден. Когда мы нашли его на станции "шесть",
он не двигался и ничем не показал, заметил ли нас, и мы предположили, что
это из-за повреждения. Мы уже знали, что ты идешь; еще день назад. Мы
приняли свою удачу, не ломая голову, и начали подготовку к побегу. Ты
остановил нас в последнюю минуту. Еще несколько часов -- и этот поезд уехал
бы.
-- Куда вероятнее, что вы превратили бы себя в радиоактивную пыль, --
поправил идиранина Хорза.
-- Думай, что угодно, карлик. Я знал, что делал.
-- Еще бы, -- скептически сказал Хорза. -- Почему вы забрали все оружие
и оставили меджеля на поверхности безоружным?
-- Мы собирались оставить в живых одного из Оборотней и допросить его,
но не получилось. Разумеется, по нашей вине. Удайся нам это, мы могли бы
удостовериться, что здесь внизу действительно никого нет. Мы ведь так долго
Ксоксарла не было никаких переломов, но кератин на одном боку его тела имел
разрыв, из которого сочилась кровь; рана между чешуей на его шее и правой
плечевой пластиной закрылась, как только с тела был снят груз. Он был
высоким даже для идиранина, более трех с половиной метров ростом и отнюдь не
стройным. Хорза был рад, что этот командир отделения -- судя по знакам
отличия на снаряжении, -- вероятно, имел внутренние повреждения и будет
испытывать сильные боли. Это облегчит охрану, когда он снова придет в себя.
Кандалы ему были слишком малы.
Йелсон сидела и ела плитку рациона. Ее ружье балансировало на колене,
направленное точно на лежащего без сознания идиранина. Хорза сидел у
подножия рампы и пытался ремонтировать шлем. Юнаха-Клосп дежурил подле
Нейсина и был так же бессилен помочь раненому, как и все остальные.
Вабслин удобно расположился на поддоне и занимался регулировкой
индикатора массы. Он уже со всех сторон осмотрел поезд Командной Системы, но
что его действительно интересовало, так это движущийся поезд, с хорошим
освещением и без излучения, которое не давало забраться в вагон с реактором.
Эвигер немного постоял у тела Доролоу, а потом отправился к задней
посадочной платформе, где лежал мертвый идиранин, которого Ксоксарл назвал
Квейанорлом, продырявленный и с оторванными конечностями. Эвигер покосился
во все стороны и, решив, что никто на него не обращает внимания -- хотя и
Хорза, который как раз поднял взгляд от поврежденного шлема, и Бальведа,
ходившая взад-вперед, притопывающая ногами и встряхивающаяся, чтобы
согреться, видели старика, -- замахнулся ногой и изо всех сил пнул шлем
неподвижно лежавшего идиранина. Шлем отвалился; Эвигер пнул голову. Бальведа
глянула на Хорзу и покачала головой, а потом снова заходила взад и вперед.
-- Ты уверен, что это все идиране? -- поинтересовался у Хорзы
Юнаха-Клосп. Он сопровождал Вабслина при обходе станции и поезда, а теперь
парил в воздухе перед Оборотнем.
-- Это был весь отряд. -- Хорза смотрел не на робота, а на путаницу
поврежденных оптических волокон, закопченных и сплавленных друг с другом. --
Ты же видел следы.
-- Хм-м, -- хмыкнула машина.
-- Мы победили, робот. -- Хорза по-прежнему не смотрел на него. -- Мы
включим ток на станции "семь", а там уже не потребуется много времени
выследить мозг.
-- Твоего мистера Адеквата, кажется, странно мало волнуют вольности,
которые мы позволяем себе в отношении его железной дороги, -- заметил робот.
Хорза посмотрел на мусор и обломки рядом с поездом, пожал плечами и
продолжал что-то мастерить в шлеме.
-- Может, ему просто все равно, -- сказал он.
-- Или, может быть, его все это просто смешит? -- выразил свое мнение
Юнаха-Клосп. Хорза посмотрел на него. Робот продолжал: -- В конце концов,
эта планета монумент смерти. Священное место. А может, она еще и алтарь, и
мы просто приносим себя в жертву богам?
Хорза покачал головой.
-- Мне кажется, в твоих схемах фантазии убрали предохранители, машина,
-- сказал он и снова занялся шлемом.
Юнаха-Клосп издал шипящий звук и вернулся к Вабслину, который возился
во внутренностях индикатора массы. Робот посмотрел на него.
-- Что вы имеете против машин, Хорза? -- Бальведа прервала свою
прогулку и остановилась перед ним, время от времени потирая нос и уши. Хорза
со вздохом отложил шлем.
-- Ничего, Бальведа, пока они знают свое место. Бальведа в ответ
шмыгнула носом и пошла дальше.
-- Ты сказал что-то смешное? -- крикнула с рампы Йелсон.
-- Я сказал, что машины должны знать свое место. Это замечание не из
тех, что в Культуре считаются хорошим тоном.
-- Да. -- Йелсон, до сих пор не спускавшая глаз с идиранина, опустила
взгляд на покрытую шрамами переднюю часть своего скафандра, где в него попал
заряд плазмы. -- Хорза? -- сказала она. -- Мы могли бы где-нибудь
поговорить? Не здесь.
Хорза поднял на нее взгляд.
-- Конечно, -- ответил он удивленно.
Вабслин сменил Йелсон на рампе. Юнаха-Клосп подлетел, притушив огни, к
Нейсину. Робот в туманном силовом поле держал инъектор. Йелсон, проходя мимо
него, остановилась.
-- Как его дела? -- спросила она машину.
-- А как он выглядит? -- сказал в ответ Юнаха-Клосп и усилил свет своих
ламп. Йелсон и Хорза ничего не ответили. Робот снова притушил огни. --
Может, продержится еще несколько часов.
Йелсон направилась к входу в туннель, ведущий к транзитной трубе. Хорза
последовал за ней. Внутри туннеля, как только они скрылись из поля зрения
остальных, Йелсон остановилась и повернулась к Оборотню. Кажется, она
подыскивала слова и никак не могла найти. Она сняла шлем и привалилась к
искривленной стене туннеля.
-- Какие проблемы, Йелсон? -- спросил он и попытался схватить ее
ладонь, но она скрестила руки. -- У тебя появились сомнения, желаешь ли ты и
дальше участвовать в поисках?
-- Нет, -- сказала она, -- я буду продолжать. Я хочу увидеть этот
проклятый супермозг. Мне все равно, кому он достанется или пусть вообще
просто взлетит на воздух, но я хочу его найти.
-- Никогда бы не подумал, что это для тебя так важно.
-- Мне это стало важно. -- Она отвела взгляд в сторону, потом снова
посмотрела на него и неуверенно улыбнулась. -- Черт побери, я в любом случае
иду с вами... хотя бы присмотреть, чтобы ты не попал в трудное положение.
-- Я думал, ты в последнее время немного отдалилась от меня, -- сказал
он.
-- Да, -- призналась Йелсон. -- Ну, я была не... ах... -- Она тяжело
вздохнула. -- К черту, зачем это?
-- Так что же?
Она пожала плечами. Ее маленькая взлохмаченная головка контуром
выделялась на фоне далекого света.
-- Ой, Хорза, -- сказала она и издала короткий хрюкающий смешок. -- Ты
мне не поверишь.
-- Во что не поверю?
-- Не знаю, стоит ли тебе рассказывать.
-- Расскажи, -- попросил он.
-- Я не надеюсь, что ты поверишь, а если поверишь, то не уверена, что
тебе это понравится. Я серьезно. Может, мне все-таки не стоит...
Голос ее звучал почти огорченно. Хорза тихонько засмеялся.
-- Продолжай уж, Йелсон. Ты сказала уже слишком много, чтобы
передумать. К тому же подчеркнула, что ты не из тех, кто увиливает. Так что
это?
-- Я беременна.
Сначала он решил, что ослышался, и уже хотел отпустить шутку по поводу
услышанного, но часть его мозга перемотала назад звуки, которые произвел ее
голос, и прокрутила их снова. И он понял, что это именно то, что она
сказала. Она была права. Он не поверил. Он не мог поверить.
-- Не спрашивай, уверена ли я. -- Йелсон опустила голову, поигрывая
своими пальцами, и смотрела на них или в темный пол. Ее обнаженные руки
торчали из рукавов скафандра. Она стиснула пальцы. -- Уверена. -- Она
подняла лицо, хотя он все равно не мог видеть ее глаз, а она -- его. -- Я
была права, да? Ты мне не веришь! По-моему, от тебя. Поэтому я тебе и
говорю. Я бы ничего не сказала, если бы... если бы ты... если бы это
произошло просто случайно. -- Она пожала плечами. -- Я думала, что ты
заподозришь это, когда спросила тебя о дозе излучения, которую мы все
поймали... А теперь ты удивляешься, как это могло случиться, верно?
-- Ну... -- Хорза откашлялся. -- Это же в принципе невозможно. Мы... мы
ведь относимся к разным видам.
-- Объяснение есть, -- вздохнула Йелсон, тиская и сцепляя пальцы и
глядя вниз, -- но я думаю, что оно тебе не понравится.
-- Ну-ка, попытайся!
-- Это... ну... Моя мать... она жила на скале. На путешествующем
астероиде, одном из многих, ты же знаешь. Одном из самых старых; он... ну
просто путешествовал вокруг Галактики, возможно, восемь или девять тысяч
лет, и...
-- Минуточку, -- перебил ее Хорза, -- одном из чьих старейших?
-- Мой отец был мужчиной... мужчиной с планеты, где однажды
останавливалась эта скала. Мать говорила, что когда-нибудь снова туда
вернется, но так никогда и не вернулась. Я говорила ей, что как-нибудь
съезжу туда, только чтобы увидеть его, если он еще жив... Чистая
сентиментальность, я полагаю, но я сказала, что хочу это сделать, и
когда-нибудь сделаю, если выберусь из этого дела. -- Она опять издала
короткий полусмешок-полухрюканье и на секунду отвела взгляд от своих
беспокойных пальцев, чтобы посмотреть в темную пещеру станции. Потом
повернулась лицом к Оборотню, и ее голос вдруг зазвучал настойчиво, почти
умоляюще. -- Я по своему рождению только наполовину из Культуры, Хорза. Я
покинула скалу, как только стала достаточно взрослой, чтобы правильно
целиться из своего ружья. Я знала, что Культура -- неподходящее для меня
место. Я наследовала искусственно измененные гены для межвидового
спаривания. До сих пор я никогда над этим не задумывалась. Зачатие вроде бы
может произойти при сознательном волевом решении... или хотя бы нужно
перестать не хотеть беременности, но на этот раз было не так. Возможно, я
как-то ослабила свою бдительность. Это не было сознательным решением, Хорза,
правда, не было; ничего подобного мне и в голову не приходило. Это просто
случилось. Я...
-- И давно ты об этом знаешь? -- спокойно спросил Хорза.
-- Я знала это еще на "ВЧВ". За несколько дней до посадки здесь. Не
могу точно припомнить. Сначала я не поверила. Но я знаю, что это правда.
Послушай... -- Она наклонилась ближе к нему, и в ее голосе снова послышался
умоляющий оттенок, -- я могу сделать аборт. Даже от того, что я буду о нем
думать, у меня произойдет выкидыш, если ты хочешь. Возможно, я сделала бы
это давно, но ты же мне рассказывал, что у тебя нет ни семьи, ни вообще
никого, кто продолжал бы носить твое имя, и я подумала... мое имя меня не
волнует... я думала просто, что ты... -- Она замолчала, вдруг откинула
голову назад и провела пальцами по коротким волосам.
-- Прекрасная мысль, Йелсон, -- сказал Хорза. Йелсон немо кивнула и
снова начала теребить свои пальцы.
-- Я оставляю выбор тебе, Хорза, -- сказала она, не глядя на него. -- Я
могу его сохранить. Могу дать ему расти. Я могу, пока он в этой стадии...
Все зависит от тебя. Возможно, я просто не хочу быть вынужденной принимать
решение; я имею в виду, я не так благородна и самоотверженна, но так уж
есть. Тебе решать. Черт знает, что за страшную смесь я в себе ношу, но я
подумала, что тебе нужно об этом знать. Потому что ты мне нравишься и...
потому что... я не знаю... потому что настало время, чтобы я сменила что-то
на кого-то. -- Она тряхнула головой, и в ее голосе зазвучали растерянность,
мольба о прощении и смирение -- все одновременно. -- Или, возможно, потому,
что мне хотелось сделать что-то, что нравится мне самой, как обычно. Ох...
Он протянул ей навстречу руки и подошел поближе. Она вдруг кинулась к
нему и крепко обняла. Скафандры делали объятие затруднительным, и Хорзе
пришлось изогнуть спину, но он прижал ее к себе и нежно начал баюкать взад и
вперед.
-- Он будет только на четверть из Культуры, Хорза, если ты этого
хочешь. Мне жаль, что я перекладываю решение на тебя. Но если ты не хочешь
ничего об этом знать, то я еще раз подумаю и приму свое решение. Он все еще
часть меня, поэтому я, возможно, вообще не имела права спрашивать тебя. Я
действительно не хотела... -- Она тяжело вздохнула. -- О Боже, я не знаю,
Хорза, я просто не знаю.
-- Йелсон... -- Он подумал, что хотел сказать. -- Мне совершенно
наплевать, что твоя мать из Культуры. Мне наплевать, почему случилось то,
что случилось. Если ты хочешь взять это на себя, я рад. И если это
скрещивание, мне тоже наплевать. -- Он немного отодвинул ее от себя и
посмотрел в темноте на ее лицо. -- Я чувствую себя польщенным и благодарен
тебе. Это хорошая идея. И, как сказала бы ты: к черту, что с того?
Он рассмеялся, и она засмеялась вместе с ним, и они крепко обнялись. Он
почувствовал в своих глазах слезы, хотя смеялся-то прежде всего над
абсурдностью ситуации. Лицо Йелсон лежало на твердом плече его скафандра
рядом с лазерным ожогом. Ее тело немного дрожало.
Позади них на станции легко зашевелился умирающий. Его стоны без
всякого эха упали в холод и тьму.
Он еще немного подержал ее в объятиях. Потом она отодвинулась, чтобы
посмотреть ему в глаза.
-- Остальным не говори.
-- Конечно, если ты не хочешь.
-- Спасибо, -- сказала она. В тусклом свете фонаря скафандра засветился
пушок на ее лице и волосы на голове, как туманная атмосфера вокруг планеты,
на которую смотришь из космоса. Он еще раз притянул ее к себе, не зная, что
сказать. Отчасти, конечно, от неожиданности... плюс факт, что то, что
существовало между ними, после ее саморазоблачения стало настолько важным,
что он боялся сказать что-нибудь не то, сделать ошибку. Он не может
допустить, чтобы ситуация приняла слишком большое значение, пока не может.
Это было, возможно, величайшим комплиментом, какой ему когда-либо делали, но
именно его ценность и пугала его, сбивала с толку. У него было чувство, что
какое бы продолжение его имени или клана эта женщина ему ни предлагала, он
пока не должен возлагать на это надежд. Призрак возможного наследства был
все еще слишком слаб и где-то даже слишком беспомощен, чтобы тягаться с
постоянной морозной полночью этого туннеля.
-- Спасибо, Йелсон. Давай сначала доведем до конца это дело, а тогда
нам будет легче принять решение. Но даже если ты потом изменишь свое мнение,
все равно спасибо.
Это было все, что он мог сказать.
Они вернулись назад в темную пещеру станции. Робот как раз закрывал
легкой пленкой недвижное тело Нейсина.
-- А, это вы, -- сказал он. -- Я не видел смысла звать вас. -- Он
понизил голос. -- Все равно вы ничего не смогли бы сделать.
-- Доволен? -- спросил Оборотня Эвигер, когда они положили тело Нейсина
рядом с Доролоу. Они стояли рядом с посадочным мостиком, где Йелсон снова
стояла на посту возле лежащего без сознания идиранина.
-- Мне очень жаль Нейсина и Доролоу, -- ответил старику Хорза. -- Мне
они тоже нравились; я могу понять, что это мучает и тебя. Ты не обязан
оставаться с нами; если хочешь, возвращайся на поверхность. Там сейчас
безопасно. Весь отряд устранен.
-- Ты устранил и большинство из нас, -- горько заявил Эвигер. -- Ты
ничем не лучше Крайклина.
-- Заткнись, Эвигер! -- сказала сверху Йелсон. -- Ты пока жив.
-- А тебе было не так уж плохо, не правда ли, юная дама? -- сказал ей
Эвигер. -- Тебе и твоему другу. Йелсон мгновение помолчала.
-- Ты мужественнее, чем я думала, Эвигер. Только не забывай, что мне не
помешает, что ты старше и меньше меня. Если хочешь получить пинка по
яйцам... -- она кивнула и надула губы, не сводя глаз с вялого тела
идиранского офицера, -- то я охотно позабочусь об этом, старик.
Мимо прошла Бальведа, подхватила старика под руку и хотела увести.
-- Эвигер, -- сказала она, -- я хочу рассказать тебе, как однажды...
Но Эвигер оттолкнул ее и пошел прочь один. Напротив вагона с реактором
он сел спиной к стене.
Хорза посмотрел на него через перрон.
-- Неплохо бы ему обратить внимание на измеритель радиации, -- сказал
он Йелсон. -- Возле реактора довольно горячо.
Йелсон грызла вторую плитку рациона.
-- Пусть этот старый мерзавец немного поджарится, -- ответила она.
Ксоксарл просыпался. Йелсон наблюдала, как к нему возвращается
сознание.
-- Ты не хочешь сказать этому большому чудовищу, чтобы он спустился с
рампы, Хорза? -- крикнула она.
Ксоксарл посмотрел вниз на Хорзу и с трудом поднялся на ноги.
-- Не трудись, -- сказал он на марайне. -- Я умею лаять на этом жалком
заменителе языка не хуже тебя. -- Он повернулся к Йелсон. -- После тебя,
мужчина!
-- Я женщина, -- проворчала Йелсон и показала ружьем вниз. -- Давай,
давай, пошевеливай своей тройной задницей!
Антиграв скафандра Хорзы отремонтировать было невозможно. Юнаха-Клосп
не мог нести Ксоксарла. Значит, им придется идти. Эвигер мог лететь, Вабслин
и Йелсон тоже, но Бальведе и Хорзе ничего не оставалось, кроме как меняться
местом на поддоне, а Ксоксарлу предстоял пеший марш больше двадцати семи
километров к станции "семь".
Они оставили тела погибших у двери в транзитную шахту, откуда их потом
можно будет забрать. Хорза бросил бесполезный оплавленный кусок, который был
когда-то дистанционно управляемым роботом мозга, на пол и расплавил его
лазером.
-- Тебе от этого полегчало? -- спросил Эвигер. Хорза посмотрел на
старика, который парил в своем скафандре, готовый полететь вслед за
остальными в туннель.
-- Хочу тебе кое-что сказать, Эвигер. Если хочешь сделать что-нибудь
полезное, взлети-ка на эту посадочную рампу и сделай несколько выстрелов в
голову вон тому товарищу Ксоксарла, чтобы мы были уверены, что он
действительно мертв.
-- Слушаюсь, капитан, -- шутливо отсалютовал Эвигер и двинулся по
воздуху к рампе, где лежал труп идиранина.
-- О'кей, -- сказал Хорза остальным. -- Идем!
Когда они добрались до отверстия пешеходного туннеля, Эвигер
приземлился на среднем уровне посадочной площадки.
Бронированный скафандр идиранина был покрыт ожогами и дырами. Существо
потеряло руку и ногу, все вокруг было покрыто черной высохшей кровью. Голова
идиранина с одной стороны обуглилась, и там, где ее пинал Эвигер, кератин
был разорван прямо под левой глазницей. Неподвижный открытый глаз мертвеца
смотрел на него. Он слабо сидел в своем костистом полушарии и из него
вытекало что-то вроде гноя. Эвигер направил ружье в голову и установил его
на одиночные выстрелы. Первый луч снес поврежденный глаз, второй пробил дыру
в лице под тем, что могло быть носом существа. Из дыры хлынул поток зеленой
жидкости и попал на грудь скафандра Эвигера. Он полил на это свинство
немного воды из фляжки и дал ей стечь.
-- Грязь, -- пробормотал он про себя и повесил ружье на плечо, -- все,
все... грязь.
Они не прошли по туннелю и пятидесяти метров -- Эвигер как раз появился
в отверстии и полетел вслед за ними, -- когда Вабслин вскрикнул:
-- Посмотрите!
Они остановились и посмотрели на экран индикатора массы.
Почти в центре толстой зеленой линии было серое пятно, след реактора в
поезде позади них, который обманул своим атомным костром их индикатор.
На самом краю экрана, точно прямо и более чем в двадцати шести
километрах от них можно было видеть другое эхо. Это было не серое пятно, не
фальшивый след. Там на экране горела жесткая, яркая, как звезда, световая
точка.
-- ...небо, как колотый лед, режущий до мозга костей. Большую часть
дороги было слишком холодно для снегопада, но однажды одиннадцать дней и
ночей по ледяному полю, которым мы шли, дул снежный ураган, воющий, как
зверь, и кусающий, как сталь. По твердой, замерзшей земле единым потоком
текли ледяные кристаллы. Нельзя было ни смотреть, ни дышать, ни держаться на
ногах. Мы вырыли нору, низкую и холодную, и лежали в ней, пока не
прояснилось.
Мы маршировали -- израненная, отбившаяся толпа. Некоторых мы потеряли,
так как у них замерзла кровь. Один просто исчез, ночью, во время снежной
бури. Некоторые умерли от ран. Мы теряли их одного за другим, наших
товарищей и наших слуг. Каждый из них предлагал нам использовать их тела с
наибольшей пользой, как только они умрут. У нас было так мало пищи; мы все
знали, что это могло означать, и все были к этому готовы. Называй это
великой или благородной жертвой.
Если на этом воздухе заплакать, слезы на морозе замерзают с хрустом,
как от разбивающегося сердца.
Горы. Перевалы, к которым мы поднимались; голодные, в таком разреженном
горьком воздухе. Снег был белым порошком, сухим, как пыль. Вдохнешь его,
промерзаешь насквозь; снежные облака с потрескавшихся склонов,
расступающиеся под ногами, обжигающие горло, как впрыснутая кислота. Я видел
радугу в хрустальных шлейфах льда и снега, которые мы производили при своем
продвижении вперед, и постепенно начинал ненавидеть эти цвета, эту морозную
сухость, разреженный высотный воздух и темно-синее небо.
Мы пересекли три ледника. Двое наших товарищей сорвались в трещины и
падали до тех пор, пока мы уже не могли их ни видеть, ни слышать; глубже,
чем доносится эхо.
В глубине горного кольца мы попали в болото; оно лежало в котловине,
подобно могиле всех наших надежд. Мы были слишком медлительны, слишком
парализованы, чтобы спасти нашего кверла, который вошел в него и утонул. Мы
думали, этого не может быть, в таком-то климате, таком холодном, несмотря на
слабый солнечный свет. Мы думали, болото должно было замерзнуть, и увиденное
нам только показалось, и вот сейчас наш взор прояснится, и кверл вернется к
нам, вовсе не утонувший в этой темной каше.
Это было нефтяное болото, мы слишком поздно это поняли; уже после того,
как смоляные глубины взяли с нас дань. На следующий день, когда мы искали
путь на другую сторону, температура еще понизилась. Застыла даже эта топь, и
мы быстро ее перешли. Среди окружавшей нас чистой воды мы постепенно
начинали страдать от жажды. У нас не было почти ничего, кроме собственных
тел, чтобы растопить снег, а когда мы до одурения ели эту белую пыль, холод
парализовывал наши тела, замедлял речь и продвижение вперед. Но мы
маршировали дальше, хотя холод высасывал нас независимо от того,
бодрствовали мы или пытались спать, и жесткое солнце слепило нас в полях
сверкающей белизны и наполняло наши глаза болью. Ветер обжигал, снега хотели
поглотить, горы, как черное стекло, преграждали путь, а ясными ночами над
нами насмехались звезды. Но мы шли вперед.
Почти две тысячи километров, малыш, с тем мизером провианта, который мы
смогли взять из обломков, с тем жалким снаряжением, которое "зверь"-барьер
не превратил в металлолом, и с нашей собственной решимостью. Нас было сорок
четыре, когда мы покинули крейсер, двадцать семь, когда начали путь сквозь
снега -- восемь идиран и девятнадцать из народа меджелей. Закончили
путешествие двое из нас и шестеро наших слуг.
Тебя удивляет, что мы напали на первое же место, где были свет и тепло?
Удивляет, что мы просто брали не спрашивая? Мы видели смерть храбрых воинов
и верных слуг, они исчезали один за другим, как будто их глотал ледяной
ветер. Мы смотрели в безоблачное и безжалостное небо мертвой и чужой планеты
и спрашивали себя, кто кого будет есть, когда наступит утро. Сначала мы
подшучивали над этим, но потом, когда прошагали тридцать дней и большинство
из нас нашли свой конец в ледовых трещинах, в горных ущельях или в наших
желудках, нам это уже не казалось таким смешным. Я думаю, среди последних --
они, возможно, уже считали, что мы заблудились -- некоторые умирали просто
от отчаяния.
Мы убили наших друзей-людей, этих Оборотней. Одного я убил собственными
руками. Другой, спящий, пал жертвой одного из меджелей. Тот, что в комнате
управления, храбро дрался, а когда понял, что пропал, разрушил многие
приборы. Я отсалютовал ему. Там был еще один, который начал обороняться, в
комнате, где они хранили вещи. Он тоже храбро пал. Ты не должен слишком о
них печалиться. Я встану перед своими командирами с правдой в глазах и в
сердце. Они не осудят меня, а наградят, если мне доведется их когда-либо
увидеть.
Хорза шел за идиранином по туннелю, пока Йелсон отдыхала от охраны
этого большого трехногого. Оборотень приказал Ксоксарлу рассказать, что
произошло с группой, которая достигла планеты внутри "зверя" чай-хиртси, и
идиранин ответил ему этим эпосом.
-- Спящая, -- сказал Хорза.
-- Что, человек? -- загрохотал в туннеле голос Ксоксарла. Он не
оборачивался при разговоре; в чистом воздухе пешеходного туннеля, ведущего к
станции "семь", его могучий бас был без труда слышен даже Вабслину и
Эвигеру, образующим прикрытие маленькой пестрой группы.
-- Вы снова ошиблись, -- устало сказал Хорза в затылок идиранину. -- Во
сне была убита женщина.
-- Ну, о ней позаботился меджель. Мы сложили всех в коридоре. Кое-что
из их пищи оказалось съедобным. И божественным на вкус.
-- Давно это было? -- спросил Хорза.
-- Дней восемь назад, по-моему. Здесь внизу трудно следить за временем.
Мы сразу же попытались изготовить датчик аномалий массы, потому что он
представлял для нас огромную ценность, но не добились успеха. У нас было
только то, что осталось неповрежденным на базе Оборотней. Большая часть
нашего снаряжения была разрушена "зверем"-барьером, многое мы вынуждены были
бросить, когда начали марш от чай-хиртси, или дорогой, когда один за другим
умирали.
-- Вы наверняка сочли большой удачей, что так легко нашли мозг. --
Хорза держал ружье направленным на шею большого идиранина и непрерывно
наблюдал за ним. Пусть Ксоксарл ранен -- Хорза знал об этом виде достаточно,
чтобы понять по походке командира отделения, что тот страдает от боли, -- но
опасным он был по-прежнему. Хорзу вовсе не угнетало, что он говорил; это
убивало время.
-- Мы знали, что мозг поврежден. Когда мы нашли его на станции "шесть",
он не двигался и ничем не показал, заметил ли нас, и мы предположили, что
это из-за повреждения. Мы уже знали, что ты идешь; еще день назад. Мы
приняли свою удачу, не ломая голову, и начали подготовку к побегу. Ты
остановил нас в последнюю минуту. Еще несколько часов -- и этот поезд уехал
бы.
-- Куда вероятнее, что вы превратили бы себя в радиоактивную пыль, --
поправил идиранина Хорза.
-- Думай, что угодно, карлик. Я знал, что делал.
-- Еще бы, -- скептически сказал Хорза. -- Почему вы забрали все оружие
и оставили меджеля на поверхности безоружным?
-- Мы собирались оставить в живых одного из Оборотней и допросить его,
но не получилось. Разумеется, по нашей вине. Удайся нам это, мы могли бы
удостовериться, что здесь внизу действительно никого нет. Мы ведь так долго