Страница:
Это было блаженство.
Она убрала пальцы, и на их место скользнули губы. Язык облизал головку, вокруг, вокруг, как рожок с мороженым.
О Господи... целый месяц этого не будет. Может, мне удастся растянуть лодыжку или порвать мышцу. И тогда Кэролайн будет за мной ухаживать двадцать четыре часа в сутки.
Через минуту мы лежали голые на вереске. Она встала, раскинула руки в воздухе, улыбаясь. На ней не было ни унции жира. Живот плоский, талия невероятно тонкая, груди такие твердые, что на вид как каменные. Я погладил ее ногу от колена до кочки волос. Такие мягкие, шелковистые. Я хотел прижаться к ним лицом.
И вдохнуть ее чудесный аромат.
– Тебе будет этого всего недоставать? – спросила она.
– Ты же сама знаешь, Кэролайн.
– Тогда тетенька тебе сделает подарок перед отъездом.
– Какой?
– А вот тот, который ты сейчас получишь.
Она нагнулась к своей одежде, блеснув кожей на солнце, позвонки на спине изогнулись вместе с изящным телом. И она вытащила пакетик в фольге.
– Я наркотиков не принимаю, – усмехнулся я.
– Любовь тоже наркотик, – улыбнулась она в ответ. – Ты лучше посмотри, что тетя Кэролайн тебе принесла.
– Шоколадка?
– Я ее нашла на дне рюкзака. А теперь... скажи тете “спасибо”. – Она прижала шоколадку мне ко рту.
– Ммм... спасибо, тетя.
– Скажи как следует. Нет, не глотай шоколадку. Держи во рту. А теперь иди сюда.
– Мм?
– Лизни сюда. Пусть шоколадка тает внутри. Ну... давай...
Я так и сделал. Она вздохнула:
– Как хорошо! Рик, как мне будет тебя не хватать!
Я говорить не мог.
Я только слушал стоны, вздохи, бормотание. Ощутил, как ее пальцы захватывают мои волосы, тянут. Как ногти ее впиваются мне в спину. Потом треск, когда она вцепилась в траву, ломая сухие стебли.
– Ах... чудесно. Рик, как хорошо...
Она застонала, подняла бедра мне навстречу и придавила мои губы к своему входу.
– Я хочу, чтобы ты вошел. Ну!
Я поднялся над ней на четвереньки. Глаза ее пылали. И во мне загорелся огонь.
– Рик, войди. Я хочу тебя. Сильнее.
– Сейчас.
– Рик?
– Что?
– Сильнее.
– Сильнее?
– Да, грубо. Чтобы всю неделю я, если случайно туда дотронусь, вспоминала тебя.
– Не могу я тебе делать больно.
– Можешь. Давай, стучи.
– Я...
– Ну! Сильно. Внутрь. Давай!
– Ох...
– Да, вот так. Ох, да, так!
– Кэролайн, ты себе не представляешь, как это хорошо!
– Поверь мне, я знаю. Давай, грубо! Бей меня по самой... а! Оно. Да, так, так!
– Если я слишком сильно, ты скажи.
–Еще сильнее.
– Сильнее?
– Да.
– Вот так?
– О-о... да, да.
– Кэролайн, позволь мне чуть слабее.
– Нет.
– О черт!
– Делай.
– О Господи...
– Тебе нравится?
– Очень.
– Еще сильнее.
– Нет.
– Сильнее!
–Нет!
– Да.
– Ох... так... хорошо?
– Хорошо.
– Кэролайн?
– Да, да, да! Вот так. Не останавливайся!
Она лежала подо мной. Меня прошиб пот, как никогда в жизни. Глаза ее горели чистым экстазом. Она стонала, кричала, взбрыкивала, кусала меня в руки, в плечи, в горло. А я ударял и ударял телом сверху. Я вышибал из нее дыхание резкими взрывными выдохами, и они суховеем обжигали мне шею.
Пот с моего лица капал на ее лицо, смешиваясь с ее потом.
Наши тела стали скользкими, как сперма.
Я глядел на ее груди. Они были густо вымазаны коричневым. Я лизнул.
– Никогда не ел такого вкусного шоколада, – сказал я, задыхаясь.
Я драл ее, отжавшись на вытянутых руках, кулаки ушли глубоко в почву, а я смотрел на Кэролайн. Она была уже не в этом мире, ушла в глубь себя. В глубину. В мир чувств, куда не проникнет реальный мир.
Тонкими руками Кэролайн схватила себя за груди и сдавливала их так, как я никогда бы не решился. Соски стали темнее крови.
Лицо ее было невероятно сосредоточено, глаза крепко зажмурены. Губы сжались так, что сморщились.
– Ой, ой, ой, ой!
– Тебе больно?
– Нет.
– Господи, как ты красива!
– И ты красив.
– Ты держишь меня сильнее, чем рукой.
– Ах-ха, не выпущу!
– О Господи...
– Сильнее, давай... ой-ой-ой-ой!
Будто вся ее душа была сжата в крошечный шарик у нее внутри и теперь ширилась, заполняя тело. Глаза Кэролайн открылись, они смотрели прямо в мои. И были почти отрешенными.
Из этих глаз в мои ударила молния. Я почувствовал, что бьюсь в судороге.
– О Господи... о-о-о!
– Рик... А-а-а!
Я кончил в вихре огня. Как будто душа взорвалась внутри. Как будто я распался на пылающие осколки, как разлетается шрапнель.
Кэролайн билась подо мной в судорогах оргазма, сотрясалась с ног до головы. Ее лицо, горло и грудь пылали ярко, как у малиновки.
– Ох ты! – выдохнул я, скатываясь набок. – Вот это и значит чувствовать себя богом? Невероятно... я будто все могу. Я бессмертен. Черт, я... бормочу черт-те что. Я чушь несу.
– Это не чушь, милый. Ты открыл для себя настоящий секс.
– Ты моя учительница.
– А ты мой гениальный ученик. – Она поцеловала меня. – Мой обтруханный мальчик из Йоркшира, полный секса.
Все еще гладя мое лицо, она наклонилась надо мной и стала слизывать шоколад у меня с груди.
Я лежал на спине, играя ее волосами. Я думал о Лондоне. Я думал о том, как мы будем туда лететь. Там теперь опасно. Интересно, что мы там увидим.
Я думал, что Кэролайн хотела мне сказать, а потом передумала, узнав, что я улетаю. Это всего, на месяц. Двадцать восемь коротких дней.
“Лондон – опасное место”, – все время повторял Говард. Но туда нам надо.
Кэролайн поцеловала меня в губы. А я думал, увижу ли ее снова.
52
53
54
55
Она убрала пальцы, и на их место скользнули губы. Язык облизал головку, вокруг, вокруг, как рожок с мороженым.
О Господи... целый месяц этого не будет. Может, мне удастся растянуть лодыжку или порвать мышцу. И тогда Кэролайн будет за мной ухаживать двадцать четыре часа в сутки.
Через минуту мы лежали голые на вереске. Она встала, раскинула руки в воздухе, улыбаясь. На ней не было ни унции жира. Живот плоский, талия невероятно тонкая, груди такие твердые, что на вид как каменные. Я погладил ее ногу от колена до кочки волос. Такие мягкие, шелковистые. Я хотел прижаться к ним лицом.
И вдохнуть ее чудесный аромат.
– Тебе будет этого всего недоставать? – спросила она.
– Ты же сама знаешь, Кэролайн.
– Тогда тетенька тебе сделает подарок перед отъездом.
– Какой?
– А вот тот, который ты сейчас получишь.
Она нагнулась к своей одежде, блеснув кожей на солнце, позвонки на спине изогнулись вместе с изящным телом. И она вытащила пакетик в фольге.
– Я наркотиков не принимаю, – усмехнулся я.
– Любовь тоже наркотик, – улыбнулась она в ответ. – Ты лучше посмотри, что тетя Кэролайн тебе принесла.
– Шоколадка?
– Я ее нашла на дне рюкзака. А теперь... скажи тете “спасибо”. – Она прижала шоколадку мне ко рту.
– Ммм... спасибо, тетя.
– Скажи как следует. Нет, не глотай шоколадку. Держи во рту. А теперь иди сюда.
– Мм?
– Лизни сюда. Пусть шоколадка тает внутри. Ну... давай...
Я так и сделал. Она вздохнула:
– Как хорошо! Рик, как мне будет тебя не хватать!
Я говорить не мог.
Я только слушал стоны, вздохи, бормотание. Ощутил, как ее пальцы захватывают мои волосы, тянут. Как ногти ее впиваются мне в спину. Потом треск, когда она вцепилась в траву, ломая сухие стебли.
– Ах... чудесно. Рик, как хорошо...
Она застонала, подняла бедра мне навстречу и придавила мои губы к своему входу.
– Я хочу, чтобы ты вошел. Ну!
Я поднялся над ней на четвереньки. Глаза ее пылали. И во мне загорелся огонь.
– Рик, войди. Я хочу тебя. Сильнее.
– Сейчас.
– Рик?
– Что?
– Сильнее.
– Сильнее?
– Да, грубо. Чтобы всю неделю я, если случайно туда дотронусь, вспоминала тебя.
– Не могу я тебе делать больно.
– Можешь. Давай, стучи.
– Я...
– Ну! Сильно. Внутрь. Давай!
– Ох...
– Да, вот так. Ох, да, так!
– Кэролайн, ты себе не представляешь, как это хорошо!
– Поверь мне, я знаю. Давай, грубо! Бей меня по самой... а! Оно. Да, так, так!
– Если я слишком сильно, ты скажи.
–Еще сильнее.
– Сильнее?
– Да.
– Вот так?
– О-о... да, да.
– Кэролайн, позволь мне чуть слабее.
– Нет.
– О черт!
– Делай.
– О Господи...
– Тебе нравится?
– Очень.
– Еще сильнее.
– Нет.
– Сильнее!
–Нет!
– Да.
– Ох... так... хорошо?
– Хорошо.
– Кэролайн?
– Да, да, да! Вот так. Не останавливайся!
Она лежала подо мной. Меня прошиб пот, как никогда в жизни. Глаза ее горели чистым экстазом. Она стонала, кричала, взбрыкивала, кусала меня в руки, в плечи, в горло. А я ударял и ударял телом сверху. Я вышибал из нее дыхание резкими взрывными выдохами, и они суховеем обжигали мне шею.
Пот с моего лица капал на ее лицо, смешиваясь с ее потом.
Наши тела стали скользкими, как сперма.
Я глядел на ее груди. Они были густо вымазаны коричневым. Я лизнул.
– Никогда не ел такого вкусного шоколада, – сказал я, задыхаясь.
Я драл ее, отжавшись на вытянутых руках, кулаки ушли глубоко в почву, а я смотрел на Кэролайн. Она была уже не в этом мире, ушла в глубь себя. В глубину. В мир чувств, куда не проникнет реальный мир.
Тонкими руками Кэролайн схватила себя за груди и сдавливала их так, как я никогда бы не решился. Соски стали темнее крови.
Лицо ее было невероятно сосредоточено, глаза крепко зажмурены. Губы сжались так, что сморщились.
– Ой, ой, ой, ой!
– Тебе больно?
– Нет.
– Господи, как ты красива!
– И ты красив.
– Ты держишь меня сильнее, чем рукой.
– Ах-ха, не выпущу!
– О Господи...
– Сильнее, давай... ой-ой-ой-ой!
Будто вся ее душа была сжата в крошечный шарик у нее внутри и теперь ширилась, заполняя тело. Глаза Кэролайн открылись, они смотрели прямо в мои. И были почти отрешенными.
Из этих глаз в мои ударила молния. Я почувствовал, что бьюсь в судороге.
– О Господи... о-о-о!
– Рик... А-а-а!
Я кончил в вихре огня. Как будто душа взорвалась внутри. Как будто я распался на пылающие осколки, как разлетается шрапнель.
Кэролайн билась подо мной в судорогах оргазма, сотрясалась с ног до головы. Ее лицо, горло и грудь пылали ярко, как у малиновки.
– Ох ты! – выдохнул я, скатываясь набок. – Вот это и значит чувствовать себя богом? Невероятно... я будто все могу. Я бессмертен. Черт, я... бормочу черт-те что. Я чушь несу.
– Это не чушь, милый. Ты открыл для себя настоящий секс.
– Ты моя учительница.
– А ты мой гениальный ученик. – Она поцеловала меня. – Мой обтруханный мальчик из Йоркшира, полный секса.
Все еще гладя мое лицо, она наклонилась надо мной и стала слизывать шоколад у меня с груди.
Я лежал на спине, играя ее волосами. Я думал о Лондоне. Я думал о том, как мы будем туда лететь. Там теперь опасно. Интересно, что мы там увидим.
Я думал, что Кэролайн хотела мне сказать, а потом передумала, узнав, что я улетаю. Это всего, на месяц. Двадцать восемь коротких дней.
“Лондон – опасное место”, – все время повторял Говард. Но туда нам надо.
Кэролайн поцеловала меня в губы. А я думал, увижу ли ее снова.
52
– Ты застряла?
– Нет.
– Там наверху опасно.
– Ничего страшного.
– Ты не боишься?
– Нет.
– Я бы на твоем месте испугался.
– Тогда ты маменькин сынок.
– Рик! – крикнула Кейт. – Ветка ломается!
– Ли, не становись на... черт... ох ты!
Я поймал девочку в тот же момент, как ветка треснула.
– Ой, черт, блин! – простонал я.
– Куда тебя стукнуло? – сочувственно спросила Кейт.
– Гм... по фамильным драгоценностям.
Она хихикнула:
– Образное выражение. До меня не сразу дошло.
– Зато до меня дошло. Попало прямо по...
– Тише, Рик! Здесь дети.
Смеркалось. Я лежал на спине. Кейт смотрела на меня, посмеиваясь. Я поймал Ли, когда она падала с дерева, потерял равновесие и плюхнулся на спину. Костлявая попка девочки попала мне прямо по... по одной из самых чувствительных частей тела. Очень чувствительной после нескольких часов с Кэролайн.
– А где мои очки? – тревожно спросила Ли.
– Вроде бы с ними ничего, – улыбнулась Кейт. – Мне кажется, их не нужно протирать.
– А по-моему, нужно, – серьезно возразила Ли. – Мама говорила, что они всегда должны быть чистыми. Она встала. Я испустил вздох облегчения. Кейт усмехнулась:
– Увечий нет?
– Вроде нет.
Я почувствовал, что краснею. Кейт усмехнулась шире.
Я встал и начал отряхивать спину от листвы.
– Дай-ка я, – сказала Кейт. Я снова покраснел. У нее были такие приятные руки, но я ощутил какое-то дурацкое и очень сильное чувство вины. Все было совершенно невинно, но я будто обманывал Кэролайн.
– Ли, зачем ты туда полезла? – спросила Кейт, отряхивая мою спину от травы. – Тебе плохо было в спальнике?
– Да.
– Но по деревьям лазить опасно.
– Особенно когда уже темнеет.
– Там безопаснее. Кейт глянула на меня.
– Безопаснее?
– Да.
– И в ту ночь, когда пошел газ, ты тоже полезла на дерево?
– Нет.
Она снова надела очки, сложила тряпочку и убрала ее в футляр.
– Нет? – спросил я мягко. – Ты поднялась на холм?
– Нет. – У нее снова стали огромные глаза, увеличенные стеклами. – Это они сделали. Они, наверное, знали, что пойдет газ.
– Ли, ты хочешь сказать, что тебя кто-то увел, пока мама и все остальные спали?
– Да, – ответила она будничным тоном. – Они так всегда делают. И в ту ночь, когда мама вместе со всеми умерла под деревьями.
Меня вдруг осенило.
– И ты сегодня полезла на дерево, чтобы они не забрали тебя из палатки?
– Да.
Кейт недоуменно посмотрела на меня, потом снова на Ли.
– А кто тебя увел из лагеря?
– Как кто? Те люди. – Ребенок говорил так, будто объяснял очевидное. – Они приходят ночью. Они меня уносят из палатки. – Она подняла глаза, огромные за стеклами очков. – Серые люди.
– Нет.
– Там наверху опасно.
– Ничего страшного.
– Ты не боишься?
– Нет.
– Я бы на твоем месте испугался.
– Тогда ты маменькин сынок.
– Рик! – крикнула Кейт. – Ветка ломается!
– Ли, не становись на... черт... ох ты!
Я поймал девочку в тот же момент, как ветка треснула.
– Ой, черт, блин! – простонал я.
– Куда тебя стукнуло? – сочувственно спросила Кейт.
– Гм... по фамильным драгоценностям.
Она хихикнула:
– Образное выражение. До меня не сразу дошло.
– Зато до меня дошло. Попало прямо по...
– Тише, Рик! Здесь дети.
Смеркалось. Я лежал на спине. Кейт смотрела на меня, посмеиваясь. Я поймал Ли, когда она падала с дерева, потерял равновесие и плюхнулся на спину. Костлявая попка девочки попала мне прямо по... по одной из самых чувствительных частей тела. Очень чувствительной после нескольких часов с Кэролайн.
– А где мои очки? – тревожно спросила Ли.
– Вроде бы с ними ничего, – улыбнулась Кейт. – Мне кажется, их не нужно протирать.
– А по-моему, нужно, – серьезно возразила Ли. – Мама говорила, что они всегда должны быть чистыми. Она встала. Я испустил вздох облегчения. Кейт усмехнулась:
– Увечий нет?
– Вроде нет.
Я почувствовал, что краснею. Кейт усмехнулась шире.
Я встал и начал отряхивать спину от листвы.
– Дай-ка я, – сказала Кейт. Я снова покраснел. У нее были такие приятные руки, но я ощутил какое-то дурацкое и очень сильное чувство вины. Все было совершенно невинно, но я будто обманывал Кэролайн.
– Ли, зачем ты туда полезла? – спросила Кейт, отряхивая мою спину от травы. – Тебе плохо было в спальнике?
– Да.
– Но по деревьям лазить опасно.
– Особенно когда уже темнеет.
– Там безопаснее. Кейт глянула на меня.
– Безопаснее?
– Да.
– И в ту ночь, когда пошел газ, ты тоже полезла на дерево?
– Нет.
Она снова надела очки, сложила тряпочку и убрала ее в футляр.
– Нет? – спросил я мягко. – Ты поднялась на холм?
– Нет. – У нее снова стали огромные глаза, увеличенные стеклами. – Это они сделали. Они, наверное, знали, что пойдет газ.
– Ли, ты хочешь сказать, что тебя кто-то увел, пока мама и все остальные спали?
– Да, – ответила она будничным тоном. – Они так всегда делают. И в ту ночь, когда мама вместе со всеми умерла под деревьями.
Меня вдруг осенило.
– И ты сегодня полезла на дерево, чтобы они не забрали тебя из палатки?
– Да.
Кейт недоуменно посмотрела на меня, потом снова на Ли.
– А кто тебя увел из лагеря?
– Как кто? Те люди. – Ребенок говорил так, будто объяснял очевидное. – Они приходят ночью. Они меня уносят из палатки. – Она подняла глаза, огромные за стеклами очков. – Серые люди.
53
Мы шли в набег за яблоками, поскольку... как говорит эта дурацкая пословица?
ЛУЧШИЕ ПЛАНЫ МЫШЕЙ И ЛЮДЕЙ...
Мне это всегда казалось идиотизмом. Если уж мыши строят планы, то наверняка насчет погрызть сыру и не попасться соседской кошке. Но опять-таки мы сейчас действовали на уровне мышей. Наши планы вертелись вокруг добыть побольше еды и не попасться людоедам, которые нас употребят не задумываясь.
Но наши планы уже трещали по швам. Пару дней назад я был готов лететь в Лондон, где Говард нашел нетронутый продуктовый склад. Но у нашего единственного самолета – четырехместной “сессны” – было свое мнение. Электрика у него коротила, и стоило Говарду врубить мотор, как тут же вылетели все предохранители, заполняя кабину мерзкой горелой вонью. Так что мы сели на мель, пока не будет проверен каждый сантиметр проводки в поисках замыкания.
И потому мы сидели под деревом на краю пастбища в шести часах хода от Фаунтен-Мур. Это был конкретный план: совершить набег за яблоками в сад, который мы нашли летом. Теперь, когда плоды созрели, мы методично убирали урожай во всех найденных ранее садах. План был прост: прийти в сад. Набить рюкзаки и портпледы яблоками. Вернуться в Фаунтен-Мур.
Яблоки – вещь хорошая.
Клетчатка. Витамин “це”. Натуральные сахара.
Только к Рождеству от вида яблок будет уже с души воротить.
Красные осенние листья шелестели на холодном ветру. Слева от меня сидела Кэролайн. Она хорошо выглядела даже в альпинистском анораке, который был ей велик на три размера. Ей на волосы слетел лист; на волосы, ставшие пушистыми за четыре месяца от мытья в горных ручьях. Она сняла лист, улыбнулась мне радостно. Ей было приятно, что путешествие в Лондон откладывается.
Справа сидел Дин Скилтон. У него были темные очки на лице и бандана вокруг головы. Он чистил одну из своих любимых “беретт”, протирая ее длинными ласкающими движениями, и говорил о чем-то, что услышал по радио. В эфире из англоязычных станций осталась только одна.
– Этот тип говорил, что Земля постоянно проходит через такие возмущения – вулканы, землетрясения, ледниковые периоды.
– Да, но о таком я не слышала, – сказала Кэролайн, обхватывая руками колени. – Горячие периоды?
– Это бывает чаще, чем ты думаешь. Вероятно, вулканическая активность сгубила динозавров.
– Да, но сейчас вулканы – не главная проблема. Сама земля разогревается.
– Если подумать, – сказал я, – то земля – это большая капля расплавленного камня и железа, окруженная тоненькой оболочкой холодного твердого камня.
– Брр! – вздрогнула Кэролайн. – И ты думаешь, что эта катастрофа только и ждала момента?
– В конце концов, глубже двенадцати километров никто старушку не бурил. – Я похлопал ладонью по земле. – Дальше стальные долота плавятся.
– Всего двенадцать километров?
– Я ж так и сказал. Мы ходим, относительно говоря, по очень тоненькой корочке твердой земли.
– И она все тоньше, – тихо сказала Кэролайн.
– И она все тоньше, – согласился я и стиснул ей руку. Я хотел ободрить ее, но сам не чувствовал особой бодрости. Дин, продолжая полировать пистолет, сказал:
– Где-то восемь миллионов лет назад высохло Средиземное море. Гибралтарский пролив закупорился и море испарилось. И знаете что?
– Давай, удивляй, – мрачно ответил я.
– Когда Атлантика наконец прорвалась, получился самый большой водопад за много миллионов лет. Этот тип говорил, что вода рванулась с такой силой, что ее слышно было по всей Западной Европе и Северной Африке.
Кэролайн встала и потянулась.
– Когда они уже хоть что-нибудь хорошее скажут?
– Когда Ад замерзнет, – бесстрастно ответил Дин.
Я засмеялся, но без всякого веселья:
– Хоть какая-то надежда.
Кэролайн вдруг принюхалась:
– Чем это пахнет?
– Похоже на “Макдональдс” на этой дороге, – сказал Стивен, засмеявшись тоже невесело. – Кому биг-мак с чипсами? Я угощаю.
– Хотелось бы, – с чувством произнес я. – Раз ты платишь, я еще и пару яблочных пирогов уговорю.
– Они всегда были такими горячими, что есть невозможно. Помнишь?
– Ага. Я в детстве всегда себе губы обжигал, потому что не мог дождаться.
– А молочный коктейль? Всегда был такой густой, что не втянешь через соломинку.
– А ты никогда не пробовал действовать соломинкой как ложкой?
Наш с Дином разговор неожиданно зазвучал так, будто мы вспоминали умершего друга. Наверное, так и было. Мне даже показалось, что в глазах у старины Дина блеснула слеза.
– А правда, чипсы всегда были слишком солеными? – спросил он.
– Сейчас бы ты от них все равно не отказался?
– Нет, – согласился он с мрачной улыбкой. – Не отказался бы.
– А я у них никогда рыбного филе не ел. Никогда...
– Постойте! – Кэролайн оглядела поле. – Я в самом деле слышу какой-то запах.
– Кей-Эф-Си?
– Пицца-хат?
– Дин, я серьезно. Чем это пахнет?
Дин встал, потянул носом воздух, потом пожал плечами:
– Ничего не чувствую.
Подул ветер, сухо зашелестели листья.
– Это не еда, – сказала Кэролайн. – А ты слышишь этот запах, Рик?
– Нет, но при этом ветре трудно... погоди-ка...
– Что-то там есть, правда? – Кэролайн поглядела на меня. – Странно пахнет? Как...
– Летний дождь, – быстро сказал я. – Когда льется на землю после жаркого дня.
Дин покачал головой:
– Может, вы мне скажете, что это за таинственный запах?
– Собирайтесь, – сказал я. – Уходим. Быстро!
– Но что это за чертов запах?
– Он оттуда. – Я показал вниз. – Мы сидим на горячей точке.
Дин посмотрел на траву – такую же свежую и зеленую.
– Ничего не вижу.
– Я тоже, но я не хочу тут болтаться – а вдруг мы сидим на газовом кармане, который собирается бухнуть?
– Рик! – Кэролайн схватила меня за руку. – Смотри, что с землей творится!
– Ничего не вижу, – тревожно сказал Дин. – Что вы там видите?
– Под ноги посмотри, – ответил я.
– Ух ты! – Он поднял удивленные глаза. – Чертова уйма червей!
– Помнишь вечер, когда собирались у Вена Кавеллеро? В последний раз? – Я показал на червей, вылезающих из земли и стоящих на хвостах. – Вот тогда я их видел. Жар выгоняет их из почвы.
– Рик, кажется, оно нагревается быстро, – сказал Кэролайн, тревожно глядя на уползающих червей.
– Готовы? – спросил я, когда Кэролайн и Дин надели рюкзаки. Они кивнули.
Мы пошли, быстро удаляясь от этого поля, порозовевшего от тысяч и тысяч червей, вылезающих из земли. Некоторые даже заползали нам на ботинки, пытаясь спастись от поднимающегося жара. Там и сям из-под земли вылезали кроты, бежали кролики, тоже поднятые жаром.
Запах горячей земли крепчал. Мне уже казалось, что жар ощущается подошвами ног.
До изгороди мы добрались уже бегом.
На соседнем поле деревья уже погибали от жара. Листья еще не покраснели по-осеннему, но уже были мертвыми. Они свисали с ветвей клочьями вялой зелени, будто сваренные в кипятке.
И снова меня стукнула мысль:
МИР ПОГИБАЕТ.
ЛУЧШИЕ ПЛАНЫ МЫШЕЙ И ЛЮДЕЙ...
Мне это всегда казалось идиотизмом. Если уж мыши строят планы, то наверняка насчет погрызть сыру и не попасться соседской кошке. Но опять-таки мы сейчас действовали на уровне мышей. Наши планы вертелись вокруг добыть побольше еды и не попасться людоедам, которые нас употребят не задумываясь.
Но наши планы уже трещали по швам. Пару дней назад я был готов лететь в Лондон, где Говард нашел нетронутый продуктовый склад. Но у нашего единственного самолета – четырехместной “сессны” – было свое мнение. Электрика у него коротила, и стоило Говарду врубить мотор, как тут же вылетели все предохранители, заполняя кабину мерзкой горелой вонью. Так что мы сели на мель, пока не будет проверен каждый сантиметр проводки в поисках замыкания.
И потому мы сидели под деревом на краю пастбища в шести часах хода от Фаунтен-Мур. Это был конкретный план: совершить набег за яблоками в сад, который мы нашли летом. Теперь, когда плоды созрели, мы методично убирали урожай во всех найденных ранее садах. План был прост: прийти в сад. Набить рюкзаки и портпледы яблоками. Вернуться в Фаунтен-Мур.
Яблоки – вещь хорошая.
Клетчатка. Витамин “це”. Натуральные сахара.
Только к Рождеству от вида яблок будет уже с души воротить.
Красные осенние листья шелестели на холодном ветру. Слева от меня сидела Кэролайн. Она хорошо выглядела даже в альпинистском анораке, который был ей велик на три размера. Ей на волосы слетел лист; на волосы, ставшие пушистыми за четыре месяца от мытья в горных ручьях. Она сняла лист, улыбнулась мне радостно. Ей было приятно, что путешествие в Лондон откладывается.
Справа сидел Дин Скилтон. У него были темные очки на лице и бандана вокруг головы. Он чистил одну из своих любимых “беретт”, протирая ее длинными ласкающими движениями, и говорил о чем-то, что услышал по радио. В эфире из англоязычных станций осталась только одна.
– Этот тип говорил, что Земля постоянно проходит через такие возмущения – вулканы, землетрясения, ледниковые периоды.
– Да, но о таком я не слышала, – сказала Кэролайн, обхватывая руками колени. – Горячие периоды?
– Это бывает чаще, чем ты думаешь. Вероятно, вулканическая активность сгубила динозавров.
– Да, но сейчас вулканы – не главная проблема. Сама земля разогревается.
– Если подумать, – сказал я, – то земля – это большая капля расплавленного камня и железа, окруженная тоненькой оболочкой холодного твердого камня.
– Брр! – вздрогнула Кэролайн. – И ты думаешь, что эта катастрофа только и ждала момента?
– В конце концов, глубже двенадцати километров никто старушку не бурил. – Я похлопал ладонью по земле. – Дальше стальные долота плавятся.
– Всего двенадцать километров?
– Я ж так и сказал. Мы ходим, относительно говоря, по очень тоненькой корочке твердой земли.
– И она все тоньше, – тихо сказала Кэролайн.
– И она все тоньше, – согласился я и стиснул ей руку. Я хотел ободрить ее, но сам не чувствовал особой бодрости. Дин, продолжая полировать пистолет, сказал:
– Где-то восемь миллионов лет назад высохло Средиземное море. Гибралтарский пролив закупорился и море испарилось. И знаете что?
– Давай, удивляй, – мрачно ответил я.
– Когда Атлантика наконец прорвалась, получился самый большой водопад за много миллионов лет. Этот тип говорил, что вода рванулась с такой силой, что ее слышно было по всей Западной Европе и Северной Африке.
Кэролайн встала и потянулась.
– Когда они уже хоть что-нибудь хорошее скажут?
– Когда Ад замерзнет, – бесстрастно ответил Дин.
Я засмеялся, но без всякого веселья:
– Хоть какая-то надежда.
Кэролайн вдруг принюхалась:
– Чем это пахнет?
– Похоже на “Макдональдс” на этой дороге, – сказал Стивен, засмеявшись тоже невесело. – Кому биг-мак с чипсами? Я угощаю.
– Хотелось бы, – с чувством произнес я. – Раз ты платишь, я еще и пару яблочных пирогов уговорю.
– Они всегда были такими горячими, что есть невозможно. Помнишь?
– Ага. Я в детстве всегда себе губы обжигал, потому что не мог дождаться.
– А молочный коктейль? Всегда был такой густой, что не втянешь через соломинку.
– А ты никогда не пробовал действовать соломинкой как ложкой?
Наш с Дином разговор неожиданно зазвучал так, будто мы вспоминали умершего друга. Наверное, так и было. Мне даже показалось, что в глазах у старины Дина блеснула слеза.
– А правда, чипсы всегда были слишком солеными? – спросил он.
– Сейчас бы ты от них все равно не отказался?
– Нет, – согласился он с мрачной улыбкой. – Не отказался бы.
– А я у них никогда рыбного филе не ел. Никогда...
– Постойте! – Кэролайн оглядела поле. – Я в самом деле слышу какой-то запах.
– Кей-Эф-Си?
– Пицца-хат?
– Дин, я серьезно. Чем это пахнет?
Дин встал, потянул носом воздух, потом пожал плечами:
– Ничего не чувствую.
Подул ветер, сухо зашелестели листья.
– Это не еда, – сказала Кэролайн. – А ты слышишь этот запах, Рик?
– Нет, но при этом ветре трудно... погоди-ка...
– Что-то там есть, правда? – Кэролайн поглядела на меня. – Странно пахнет? Как...
– Летний дождь, – быстро сказал я. – Когда льется на землю после жаркого дня.
Дин покачал головой:
– Может, вы мне скажете, что это за таинственный запах?
– Собирайтесь, – сказал я. – Уходим. Быстро!
– Но что это за чертов запах?
– Он оттуда. – Я показал вниз. – Мы сидим на горячей точке.
Дин посмотрел на траву – такую же свежую и зеленую.
– Ничего не вижу.
– Я тоже, но я не хочу тут болтаться – а вдруг мы сидим на газовом кармане, который собирается бухнуть?
– Рик! – Кэролайн схватила меня за руку. – Смотри, что с землей творится!
– Ничего не вижу, – тревожно сказал Дин. – Что вы там видите?
– Под ноги посмотри, – ответил я.
– Ух ты! – Он поднял удивленные глаза. – Чертова уйма червей!
– Помнишь вечер, когда собирались у Вена Кавеллеро? В последний раз? – Я показал на червей, вылезающих из земли и стоящих на хвостах. – Вот тогда я их видел. Жар выгоняет их из почвы.
– Рик, кажется, оно нагревается быстро, – сказал Кэролайн, тревожно глядя на уползающих червей.
– Готовы? – спросил я, когда Кэролайн и Дин надели рюкзаки. Они кивнули.
Мы пошли, быстро удаляясь от этого поля, порозовевшего от тысяч и тысяч червей, вылезающих из земли. Некоторые даже заползали нам на ботинки, пытаясь спастись от поднимающегося жара. Там и сям из-под земли вылезали кроты, бежали кролики, тоже поднятые жаром.
Запах горячей земли крепчал. Мне уже казалось, что жар ощущается подошвами ног.
До изгороди мы добрались уже бегом.
На соседнем поле деревья уже погибали от жара. Листья еще не покраснели по-осеннему, но уже были мертвыми. Они свисали с ветвей клочьями вялой зелени, будто сваренные в кипятке.
И снова меня стукнула мысль:
МИР ПОГИБАЕТ.
54
После пяти минут быстрой ходьбы мы перешли на более спокойный темп. Запах горячей земли уже не чувствовался. Ландшафт расстилался свежий и зеленый.
По выработавшейся привычке мы держались подальше от дорог и шли по проселкам и тропам. Попадались неубранные перезрелые поля, но скотины мы не видели. Либо ее разорвали оголодавшие беженцы, либо она погибла от жажды, поскольку никто не наливал воду в поилки. Следов недавнего присутствия людей тоже не было.
Попадались человеческие скелеты. Их было так много, что мы почти перестали их замечать. Они валялись в траве, сквозь ребра проросла крапива, муравьи деловито сновали в орбиты глаз и обратно, выгребая остатки мозгов из черепов.
А иногда что-нибудь странное и неуместное могло привлечь удивленное внимание. Вот на стене кто-то выставил в ряд телевизоры. Их было штук двадцать, антенны болтались на ветру, а рядом с каждым из них на стене лежал пульт дистанционного управления. На большой черный “Сони” села бабочка, ее красные крылышки трепетали на холодном ветру. Казалось, что они истрепались и пообламывались на концах. Меня вдруг охватила печаль. Мертвые телевизоры на стене, холодный ветер, умирающая от старости бабочка. Жизнь показалась такой хрупкой...
Рядом со мной остановился Дин и кивнул в сторону телевизоров:
– Это нынче сходит за искусство?
– А?
– Интересно, кто всунул эти головы в телевизоры?
Я посмотрел и увидел, что телевизоры выпотрошены, трубок и электроники нет, а вместо них – отрезанные человеческие головы. Они уже сильно разложились, глаза вытекли и висели на щеках каплями желе. Гудели мухи.
Дин вытащил из кармана “беретту”.
– На случай, если встретим художника.
Кэролайн сглотнула, побледнела.
– Сколько еще идти?
– Где-то час. Если не сбавим темпа.
– Пошли.
Она повернулась и быстро пошла по дороге.
Мы направились следом за ней, оглядываясь во все стороны – на случай, если телехудожник вдруг появится и решит, что нам тоже место на его выставке.
Но местность была пустынной. Мы миновали остатки костров и позвякивающих консервных банок на местах, где проходили люди. Но здесь уже никому не имело смысла стоять.
Еще десять минут – и мы прошли мимо кирпичной деревеньки, обращенной в крепость – обнесенной колючей проволокой и с перегороженной грузовиками дорогой. С первого взгляда было ясно, что там уже никого нет. Почти все дома выгорели, на улице валялось с полдюжины человеческих черепов.
– И тут все подохли, – сухо заметил Дин, когда мы проходили мимо.
Следующие два часа мы собирали спелые яблоки, тщательно пакуя в рюкзаки и узлы, проверяя, что они не побьются, отбраковывая червивые или поклеванные. И за работой, конечно, ели яблоки. Хотя мы уже не наслаждались вкусом – это был способ наполнить брюхо. Сейчас человек ел всегда, когда предоставлялась возможность, – не знаешь, когда придется есть в следующий раз.
Набрав столько яблок, сколько могли унести, мы пустились в обратный путь. Идти было тяжело, у меня начали ныть пятки. Лямки рюкзаков резали плечи, я все время перекладывал тяжелый портплед из руки в руку.
– Сегодня мы до Фаунтен-Мур не доберемся, – сказал я, тяжело дыша. – Придется заночевать там же, где в прошлый раз.
– И где это? – Кэролайн тоже дышала тяжело. – В местном “Хилтоне”?
– Увы! – я сочувственно улыбнулся. – В сарае. Дин добавил:
– Есть и хорошая новость: он за соседним полем. Так что скоро отдохнем.
Кэролайн посмотрела на часы:
– Еще рано. Ты уверен, что мы сегодня не дойдем?
– Вспомни, идти придется вверх.
– А рюкзаки будто кирпичами набиты, – заметил Дин.
В сарае, сделанном из гофрированного железа, было сухо. У нас были с собой спальники и пенополиуретановые коврики, так что некоторый комфорт имелся.
– Господи, как приятно скинуть рюкзак, – сказал Дин, снимая с плеч лямки. – Дай-ка мне бутылки, пойду воды наберу. Таблетки у тебя?
– Ага. – Я вынул пластинку таблеток из заднего кармана. – Может, сначала отдохнешь? До источника далеко.
Он покачал головой:
– Если сяду, то не встану.
Я дал ему обеззараживающие таблетки. На пустоши, где вода была свежее и чище, чем в любом городском кране, они нам не были нужны, но здесь воде доверять было нельзя. В лучшем случае тебя прохватит понос, в худшем – тиф, холера, болезнь Вайля от крысиной мочи в воде. И потому мы пользовались таблетками йода для обеззараживания. От них вода становилась красноватой, будто разведенная кровь. И вкус тоже был мерзкий – как зубной эликсир.
Кэролайн посмотрела вслед Дину.
– Симпатичный оболтус, – сказала она со своей лукавой усмешкой.
– Ладно, не заставляй меня ревновать, – усмехнулся я, выставляя вдоль стены рюкзаки с драгоценными яблоками.
– Рик, сколько времени его не будет?
– Не меньше часа. Слушай, ты ничего такого не думаешь, правда?
– Думаю, Рик? О чем бы это? – Она подошла ко мне, улыбаясь, и закинула руки мне за шею. – А ну-ка, скажи тете Кэролайн, о чем это она думает? – Она крепко поцеловала меня в губы.
– Она думает, что этот час мы могли бы провести поинтереснее, чем просто болтая и пересчитывая яблоки.
– Подумаешь, яблоки!
– Тебе “подумаешь”, милая, а для какого-нибудь бедняги это может быть вопрос жизни и смерти.
Я говорил в шутку, но Кэролайн восприняла серьезную сторону.
– Боже, до чего мы дошли. Мешок яблок становится вопросом жизни и смерти. – Она крепко обняла меня и пристроила голову у меня под подбородком. – Мне случалось есть в лучших ресторанах мира, а теперь я ночами не сплю и мечтаю о сандвичах с яичницей. Я ими просто одержима.
– Сколько уже мы не ели хлеба?
– Не знаю... Три месяца?
– Вроде того. – Я поцеловал ее в голову. – Зато мы хотя бы друг друга не едим.
Она подняла голову, улыбнулась.
– До этой минуты. А сейчас я собираюсь начать есть тебя.
– Не может быть!
– Может, может.
– С чего начнешь?
– А как ты думаешь?
– Ой, страшно! – Я улыбнулся.
– Я обещаю не жевать.
Ее пальцы скользнули по моей ноге вверх, мимо паха, нащупывая ремень. Она расстегнула пряжку, потом пуговицу на джинсах.
В этот момент она была истинной Кэролайн. Она делала то, к чему я уже привык. Она улыбалась чувственной улыбкой, сводившей меня с ума. Глаза ее сверкали эротической проказливостью. Опытные руки шарили по моему телу, мягко сжимая, гладя, нежа. Я вдохнул полные легкие ее дивного аромата.
Вдруг она остановилась. Внезапно, как от острой боли.
Я удивленно взглянул на нее.
– Кэролайн, что случилось?
Она только глубоко дышала и вздрагивала. Я всерьез обеспокоился.
– Кэролайн?
– Ничего, все хорошо. Ничего.
Она вдруг порывисто обняла меня. Вцепилась, будто боялась, что меня выдернут из ее рук.
– Рик, я так рада, что нашла тебя. Я бы не протянула столько, если бы ты меня не любил.
Я обнял ее, удивляясь этой внезапной дрожи. Она подняла на меня глаза, блестящие слезами.
– Ведь ты меня любишь?
– Конечно.
– Скажи, Рик... прошу тебя.
– Люблю тебя. Я люблю тебя.
Я целовал ее, и у меня сердце колотилось, но не так, как обычно. Я за нее боялся. Я не видел, чтобы она так пугалась.
– Рик, как я люблю, когда ты меня так крепко держишь!
– Вот так?
– Ммм... да, вот так. – Она зарылась лицом мне в грудь и продолжала говорить, хотя ее было слышно не отчетливо. – Ты не жалеешь, что со мной связался?
– Связался? Ты говоришь так, будто ты – обуза.
– А разве нет?
– Нет.
– Ты мог бы найти себе кого-нибудь помоложе.
– Кэролайн, я люблю тебя. Тебя.
– Кейт Робинсон. – Ее голос прозвучал озабоченно, с нервным возбуждением. – Кейт...
– Кейт меня не интересует. Она...
– Может быть, но ты ее интересуешь.
– А меня интересуешь ты. Ты, Кэролайн.
– Но она хорошая девушка. Если со мной что-нибудь случится...
Она вдруг замолчала и только крепче прижалась лицом к моей груди, обняв меня с неожиданной силой. Я целовал ее гладил ее волосы.
Наверное, в этот момент у Кэролайн было предчувствие того, что скоро с ней произойдет.
Это было в 16.15. В 17.10 моя жизнь снова стала другой.
По выработавшейся привычке мы держались подальше от дорог и шли по проселкам и тропам. Попадались неубранные перезрелые поля, но скотины мы не видели. Либо ее разорвали оголодавшие беженцы, либо она погибла от жажды, поскольку никто не наливал воду в поилки. Следов недавнего присутствия людей тоже не было.
Попадались человеческие скелеты. Их было так много, что мы почти перестали их замечать. Они валялись в траве, сквозь ребра проросла крапива, муравьи деловито сновали в орбиты глаз и обратно, выгребая остатки мозгов из черепов.
А иногда что-нибудь странное и неуместное могло привлечь удивленное внимание. Вот на стене кто-то выставил в ряд телевизоры. Их было штук двадцать, антенны болтались на ветру, а рядом с каждым из них на стене лежал пульт дистанционного управления. На большой черный “Сони” села бабочка, ее красные крылышки трепетали на холодном ветру. Казалось, что они истрепались и пообламывались на концах. Меня вдруг охватила печаль. Мертвые телевизоры на стене, холодный ветер, умирающая от старости бабочка. Жизнь показалась такой хрупкой...
Рядом со мной остановился Дин и кивнул в сторону телевизоров:
– Это нынче сходит за искусство?
– А?
– Интересно, кто всунул эти головы в телевизоры?
Я посмотрел и увидел, что телевизоры выпотрошены, трубок и электроники нет, а вместо них – отрезанные человеческие головы. Они уже сильно разложились, глаза вытекли и висели на щеках каплями желе. Гудели мухи.
Дин вытащил из кармана “беретту”.
– На случай, если встретим художника.
Кэролайн сглотнула, побледнела.
– Сколько еще идти?
– Где-то час. Если не сбавим темпа.
– Пошли.
Она повернулась и быстро пошла по дороге.
Мы направились следом за ней, оглядываясь во все стороны – на случай, если телехудожник вдруг появится и решит, что нам тоже место на его выставке.
Но местность была пустынной. Мы миновали остатки костров и позвякивающих консервных банок на местах, где проходили люди. Но здесь уже никому не имело смысла стоять.
Еще десять минут – и мы прошли мимо кирпичной деревеньки, обращенной в крепость – обнесенной колючей проволокой и с перегороженной грузовиками дорогой. С первого взгляда было ясно, что там уже никого нет. Почти все дома выгорели, на улице валялось с полдюжины человеческих черепов.
– И тут все подохли, – сухо заметил Дин, когда мы проходили мимо.
* * *
– Вот мы и пришли, – сказал я. – Копли-мэнор.Следующие два часа мы собирали спелые яблоки, тщательно пакуя в рюкзаки и узлы, проверяя, что они не побьются, отбраковывая червивые или поклеванные. И за работой, конечно, ели яблоки. Хотя мы уже не наслаждались вкусом – это был способ наполнить брюхо. Сейчас человек ел всегда, когда предоставлялась возможность, – не знаешь, когда придется есть в следующий раз.
Набрав столько яблок, сколько могли унести, мы пустились в обратный путь. Идти было тяжело, у меня начали ныть пятки. Лямки рюкзаков резали плечи, я все время перекладывал тяжелый портплед из руки в руку.
– Сегодня мы до Фаунтен-Мур не доберемся, – сказал я, тяжело дыша. – Придется заночевать там же, где в прошлый раз.
– И где это? – Кэролайн тоже дышала тяжело. – В местном “Хилтоне”?
– Увы! – я сочувственно улыбнулся. – В сарае. Дин добавил:
– Есть и хорошая новость: он за соседним полем. Так что скоро отдохнем.
Кэролайн посмотрела на часы:
– Еще рано. Ты уверен, что мы сегодня не дойдем?
– Вспомни, идти придется вверх.
– А рюкзаки будто кирпичами набиты, – заметил Дин.
В сарае, сделанном из гофрированного железа, было сухо. У нас были с собой спальники и пенополиуретановые коврики, так что некоторый комфорт имелся.
– Господи, как приятно скинуть рюкзак, – сказал Дин, снимая с плеч лямки. – Дай-ка мне бутылки, пойду воды наберу. Таблетки у тебя?
– Ага. – Я вынул пластинку таблеток из заднего кармана. – Может, сначала отдохнешь? До источника далеко.
Он покачал головой:
– Если сяду, то не встану.
Я дал ему обеззараживающие таблетки. На пустоши, где вода была свежее и чище, чем в любом городском кране, они нам не были нужны, но здесь воде доверять было нельзя. В лучшем случае тебя прохватит понос, в худшем – тиф, холера, болезнь Вайля от крысиной мочи в воде. И потому мы пользовались таблетками йода для обеззараживания. От них вода становилась красноватой, будто разведенная кровь. И вкус тоже был мерзкий – как зубной эликсир.
Кэролайн посмотрела вслед Дину.
– Симпатичный оболтус, – сказала она со своей лукавой усмешкой.
– Ладно, не заставляй меня ревновать, – усмехнулся я, выставляя вдоль стены рюкзаки с драгоценными яблоками.
– Рик, сколько времени его не будет?
– Не меньше часа. Слушай, ты ничего такого не думаешь, правда?
– Думаю, Рик? О чем бы это? – Она подошла ко мне, улыбаясь, и закинула руки мне за шею. – А ну-ка, скажи тете Кэролайн, о чем это она думает? – Она крепко поцеловала меня в губы.
– Она думает, что этот час мы могли бы провести поинтереснее, чем просто болтая и пересчитывая яблоки.
– Подумаешь, яблоки!
– Тебе “подумаешь”, милая, а для какого-нибудь бедняги это может быть вопрос жизни и смерти.
Я говорил в шутку, но Кэролайн восприняла серьезную сторону.
– Боже, до чего мы дошли. Мешок яблок становится вопросом жизни и смерти. – Она крепко обняла меня и пристроила голову у меня под подбородком. – Мне случалось есть в лучших ресторанах мира, а теперь я ночами не сплю и мечтаю о сандвичах с яичницей. Я ими просто одержима.
– Сколько уже мы не ели хлеба?
– Не знаю... Три месяца?
– Вроде того. – Я поцеловал ее в голову. – Зато мы хотя бы друг друга не едим.
Она подняла голову, улыбнулась.
– До этой минуты. А сейчас я собираюсь начать есть тебя.
– Не может быть!
– Может, может.
– С чего начнешь?
– А как ты думаешь?
– Ой, страшно! – Я улыбнулся.
– Я обещаю не жевать.
Ее пальцы скользнули по моей ноге вверх, мимо паха, нащупывая ремень. Она расстегнула пряжку, потом пуговицу на джинсах.
В этот момент она была истинной Кэролайн. Она делала то, к чему я уже привык. Она улыбалась чувственной улыбкой, сводившей меня с ума. Глаза ее сверкали эротической проказливостью. Опытные руки шарили по моему телу, мягко сжимая, гладя, нежа. Я вдохнул полные легкие ее дивного аромата.
Вдруг она остановилась. Внезапно, как от острой боли.
Я удивленно взглянул на нее.
– Кэролайн, что случилось?
Она только глубоко дышала и вздрагивала. Я всерьез обеспокоился.
– Кэролайн?
– Ничего, все хорошо. Ничего.
Она вдруг порывисто обняла меня. Вцепилась, будто боялась, что меня выдернут из ее рук.
– Рик, я так рада, что нашла тебя. Я бы не протянула столько, если бы ты меня не любил.
Я обнял ее, удивляясь этой внезапной дрожи. Она подняла на меня глаза, блестящие слезами.
– Ведь ты меня любишь?
– Конечно.
– Скажи, Рик... прошу тебя.
– Люблю тебя. Я люблю тебя.
Я целовал ее, и у меня сердце колотилось, но не так, как обычно. Я за нее боялся. Я не видел, чтобы она так пугалась.
– Рик, как я люблю, когда ты меня так крепко держишь!
– Вот так?
– Ммм... да, вот так. – Она зарылась лицом мне в грудь и продолжала говорить, хотя ее было слышно не отчетливо. – Ты не жалеешь, что со мной связался?
– Связался? Ты говоришь так, будто ты – обуза.
– А разве нет?
– Нет.
– Ты мог бы найти себе кого-нибудь помоложе.
– Кэролайн, я люблю тебя. Тебя.
– Кейт Робинсон. – Ее голос прозвучал озабоченно, с нервным возбуждением. – Кейт...
– Кейт меня не интересует. Она...
– Может быть, но ты ее интересуешь.
– А меня интересуешь ты. Ты, Кэролайн.
– Но она хорошая девушка. Если со мной что-нибудь случится...
Она вдруг замолчала и только крепче прижалась лицом к моей груди, обняв меня с неожиданной силой. Я целовал ее гладил ее волосы.
Наверное, в этот момент у Кэролайн было предчувствие того, что скоро с ней произойдет.
Это было в 16.15. В 17.10 моя жизнь снова стала другой.
55
Мы отдались друг другу. Время было 16.20.
Мы лежали голые на спальном мешке, и Кэролайн обнимала меня. Я глядел на нее сверху вниз. Ее груди дрожали при каждом моем толчке, и глаза ее расширялись в том же ритме. Она выдыхала мое имя, снова и снова повторяла, что любит меня, говорила, как я ей дорог.
И снова я ощутил ее предчувствие, что эта часть нашей жизни кончается. Хотя она была красива со своими пышными волосами, с розовеющей шеей, и я вкапывался в нее глубоко, в воздухе чувствовался страх. Он висел густо, почти ощутимый на ощупь. Страх, холодный как лед. Он давил.
Я драл ее все сильнее.
– Нежнее, милый, – простонала Кэролайн. Я целовал ее шею, грудь, пытаясь отгородиться от страха, повисшего над нами черным нетопырем.
– Кусай! – выдохнула она. – Кусай... кусай! Мне не будет больно, не бойся... Да, вот так! Ой, дери меня, дери, не останавливайся.
– Как ты красива...
– Держи меня крепче, любимый, держи меня...
Она извивалась подо мной.
– Господи, как я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, – повторял я как заклинание, как защитную мантру. Но этот страх, невыносимый непонятный страх, опускался на нас. Пронизывал.
Я заразился этим страхом от Кэролайн. Он был в ее глазах.
Время было 16.29.
– Держи крепче... да, и пальцами, пальцами, – говорила она прерывисто. – Заставь меня кончить, заставь, да, да, да, так. Я – аааах!
Вбей в нее свое тело. Сильно вбей, как следует. Держи ее крепко, целуй крепко, вбей ей крепко, вбей сильнее, —скакали мысли у меня в голове.
Мы лежали голые на спальном мешке, и Кэролайн обнимала меня. Я глядел на нее сверху вниз. Ее груди дрожали при каждом моем толчке, и глаза ее расширялись в том же ритме. Она выдыхала мое имя, снова и снова повторяла, что любит меня, говорила, как я ей дорог.
И снова я ощутил ее предчувствие, что эта часть нашей жизни кончается. Хотя она была красива со своими пышными волосами, с розовеющей шеей, и я вкапывался в нее глубоко, в воздухе чувствовался страх. Он висел густо, почти ощутимый на ощупь. Страх, холодный как лед. Он давил.
Я драл ее все сильнее.
– Нежнее, милый, – простонала Кэролайн. Я целовал ее шею, грудь, пытаясь отгородиться от страха, повисшего над нами черным нетопырем.
– Кусай! – выдохнула она. – Кусай... кусай! Мне не будет больно, не бойся... Да, вот так! Ой, дери меня, дери, не останавливайся.
– Как ты красива...
– Держи меня крепче, любимый, держи меня...
Она извивалась подо мной.
– Господи, как я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, – повторял я как заклинание, как защитную мантру. Но этот страх, невыносимый непонятный страх, опускался на нас. Пронизывал.
Я заразился этим страхом от Кэролайн. Он был в ее глазах.
Время было 16.29.
– Держи крепче... да, и пальцами, пальцами, – говорила она прерывисто. – Заставь меня кончить, заставь, да, да, да, так. Я – аааах!
Вбей в нее свое тело. Сильно вбей, как следует. Держи ее крепко, целуй крепко, вбей ей крепко, вбей сильнее, —скакали мысли у меня в голове.