Кларк Саймон. Царь Кровь

   Я поплыл изо всех сил.
   И вдохнул в задыхающиеся легкие свежий воздух. Меня облило солнцем. Колотя воду руками, я осмотрелся.
   Кейт! Где Кейт?
   Я ее не видел.
   Я ничего не видел. Мне загораживала обзор какая-то деревяшка.
   Я проморгался – черт возьми, это же лодка!
   От души возблагодарив своего ангела-хранителя, я изо всех сил вцепился в планшир.
   – Какого черта ты там торчишь?
   Я посмотрел вверх, щурясь от невыносимо яркого вечернего солнца.
   У меня перехватило дух. Сверху на меня смотрели Ковбой и Теско.
   И скалили зубы.
   – Так это же, черт возьми, сам Индиана Джонс!
   Ковбой протянул руку и ухватил меня ниже локтя. Он занес вторую руку – что в ней было, я не видел, но он ударил меня по лбу наотмашь. Неимоверно громкий стук.
   Он снова взмахнул рукой.
   Из воды с ревом поплыли цвета. Сиреневый, синий, индиговый...
   Еще удар.
   Красный-зеленый-оранжевый-желтый...
   Еще раз.
   Желтый-зеленый-синий-алый-серебряный...
   А он бил и бил. Пока не исчезли цвета, пока не осталась только тьма, кромешная тьма, лежащая за пределами вселенной.
   Но я ощущал не боль, а будто какой-то мощный насос работал у меня в затылке.

66

   Этот серый держал Кейт, охватив лапами ее запястья. Он приподнял ее над землей, и она беспомощно дрыгала ногами в воздухе. И только плакала: “Не трогай ребенка, ребенка не трогай!”
   Серый склонил гривастую голову набок, изучая только что пойманный образец человека.
   – Ребенка... ребенка не трогай!
   Огромные глаза, красные как кровь, глядели ей в лицо. И снова склонилась набок голова – как у собаки, когда она что-то слышит. Кровавые глаза мигнули, будто серый обдумывал новую мысль.
   Потом он перехватил левую руку Кейт своей правой, держа ее над землей одной рукой. Пальцами свободной руки – толстыми и серыми, как сырые сосиски – он ощупал ее тело сверху вниз. Будто интересовался контурами, ее губ, живота, груди, бедер.
   Кейт в ужасе ахнула. Глаза ее вспыхнули, она попыталась вырваться.
   Свирепо фыркнув, серый ухватил ее двумя руками и сломал о колено как палку.
   – Отпусти ее!
   Я с размаху ударил его кулаком в лицо...
   И открыл глаза.
   Газеты.
   Пол, устланный газетами в несколько слоев.
   Господи, как голова болит. Я проморгался. Левый глаз свело острой болью, и она ударила аж в затылок.
   Дневной свет.
   Я огляделся. Свет исходил от окна, закрытого матовым стеклом. А еще на окне была кованая решетка.
   Я перекатился на спину. Сон все еще пытался наложиться на явь.
   А наяву я видел белые стены. Еще газеты. Мебели нет. Лестница, ведущая к двери. И еще я видел свирепого звероподобного серого, который схватил Кейт. Видел ужас в ее глазах. Видел синяки на когда-то красивом лице.
   И этот зверочеловек ломал ей спину о свое колено.
   Черт.
   Я слишком быстро встал.
   Меня затошнило, что-то быстро завертелось в голове, быстрее, быстрее...
   Меня вырвало на газеты.
   Я вытер рот. Снова огляделся. На этот раз в глазах уже не плыло.
   Моя тюремная камера.
   Именно ею и была комната. Эти гадские психи посадили меня сюда, пока решат, как меня наказать за...
   Черт побери, Кейт!
   Что они сделали с Кейт?
   Я снова оглядел подвал, надеясь увидеть ее на газетах. Нет, я был один.
   Следующие десять минут я искал выход. Единственным выходом была твердая деревянная дверь. Крепко запертая. Я бил в нее ногами, кричал – никто не пришел.
   Чтобы успокоить колотящееся сердце, я стал глубоко дышать. Надо выбраться и найти Кейт. Или сжечь этих гадов живьем, если они ее тронули. Но надо успокоиться и рассуждать разумно. Я сел на пол, прислонившись к беленой стене. Осторожно ощупал голову, по которой били дубинкой.
   Кожа была страшно болезненной. От шишек и кровоподтеков голова напоминала горный ландшафт. Но зато череп не проломили.
   Я снова оглядел подвал – на этот раз тщательнее.
   Мебели не было. В углу стояла пластиковая миска, до половины налитая водой. Я обнюхал ее. Пить я буду, только если дойду до отчаяния. Эти психи могли для смеху подсыпать яду или слабительного помощнее.
   На стенах были потеки мочи. На ведущих к двери ступеням – четкие отпечатки кровавой руки. Еще брызги засохшей крови на стенах – как будто встряхивали малярную кисть.
   Кто-то даже нарисовал рожицу:
   0 0
   I
   ( ____ )
   Это должна была быть веселая рожица с улыбкой, но что-то мне говорило, что тот, кто ее рисовал, не улыбался. Наверняка бедняга рисовал собственной кровью.
   Помню, когда в детстве мне было плохо, я рисовал на зеркале рожицы или клоунские ухмылки. Инстинктивные попытки себя подбодрить. Наверное, этот художник пытался сделать то же самое.
   Теперь я заметил, что стены покрыты надписями, и начал их читать вразброс. “Бенджамен Кроули”. И рядом несколько палочек “IIII”. Он отсчитывал дни.
   Четыре дня его здесь держали. Интересно, что стало с ним на пятый.
   Были и письма:
   Имя: Делл Окрем. Адрес: Радвелл-драйв, 26, Хайгейт.
   Пожалуйста, скажите моей жене Саре, что я жив и здоров.
   Д.О. Июль.
   И мерзкий постскриптум:
   Уже нет!
   Скажите Саре Окрем, Хайгейт, бордель, что Делл – ха-ха! Вечная память!
   Попадались стихи, перемешанные со строками из Библии, куплеты из песен. И на английском, и на других языках.
   Я невольно стал водить пальцем по надписям. Вдруг меня охватило ощущение присутствия тех, кого здесь держали пленниками до меня. Я ощутил их эмоции. Страх следующего дня и следующего часа – это было как у меня. Они тоже завязли в этом кошмаре, от которого нельзя проснуться.
   И они писали на белых стенах свои последние слова. Послания матерям, любимым, друзьям. Некоторые трудно было понять.
   Папа, она правду сказала про Моу. Они его у Тони не заберут. Жаль, что я не могу тебе показать, где он спрятан. С любовью, Джина.
   Понять другие было просто:
   Если увидите Энджелу Пьермонт, скажите ей, что я ее люблю. И прошу прощения, что оставил ее одну с ребенком. Спасибо. Льюк Грант (Пимлико).
   И бредовое:
   ...виноват Иисус – и пусть меня больше не тыкают – я помру и больше они крови не выкачают – я помру скоро – Иисус мне уже ничего не сделает.
   От других перехватывало горло:
   Мамочка, Джилли посадили в машину с питбулем. Она громко кричит и я ее слышу. Мне надо убежать.Теско говорит, что будет резать меня вдоль.
   Прости, что я была такой непослушной. Поцелуй за меня маленькую Анни Ли. Я постараюсь быть хорошей, чтобы Боженька был мной доволен.
   Я тебя люблю ч по тебе скучаю.
   Крепко тебя целую.
   Твоя Линсдей.
   Я затряс головой. Будь у меня винтовка, с каким бы удовольствием я перестрелял бы всю эту шайку мерзавцев, видит Бог!
   И снова ударила мысль о Кейт. Что эти гады с ней делают? Воображение стало посылать картинки в мозг. Кейт отбивается, волосы рассыпались по лицу. Я вспомнил, как тот, кого звали Теско, возился с ручной дрелью – сверлил дырки в столбе.
   Я прислушался. Из дома ничего не было слышно. Удалось только разобрать, что где-то снаружи лает собака. Приглушенно, далеко-далеко.
   Что там написала эта девочка?
   Джилли посадили в машину с питбулем...
   Я представил себе Кейт, как ее впихивают в машину с озверевшим от голода псом. А психи толпятся вокруг, заглядывая в окна.
   Девушка против бешеного пса.
   Я забегал по подвалу, шурша подошвами по газетам. Письмена на стене впивались в кожу как булавки.
   И голос – тоже острый, как булавка – все время говорил у меня в голове:
   Сделай что-нибудь, Рик, сделай, сделай...
   Да.
   Только что?
   Я бегал из угла в угол и снова и снова вперивался в надписи на стене. В то, что в последние свои часы писали жертвы этих садистов. И эти жертвы наверняка знали, что письма не дойдут до адресатов. Это было как предсмертная исповедь, как последнее прости. И я знал, что тоже должен что-то написать. Я уже хотел найти палочку или камешек и написать свои последние слова, так ощущал я свое родство с этими людьми.
   Как мне отчаянно хотелось отомстить за их смерть!
   Во мне стала разгораться энергия почти термоядерная. Гнев нарастал и удушал. Чудовищное давление искало выхода – отыграться хоть на одном мерзавце, что затащили нас с Кейт в эту помойку.
   Черт, что они с ней сделали? Что они могли с ней сделать? Если они ее тронули... если только они ее тронули! Я стискивал кулаки.
   И тут над лестницей открылась дверь.
   Я стоял в середине камеры на ковре вонючих газет, среди стен, покрытых предсмертными надписями перепуганных и плачущих людей, и вот сейчас их выведут и...
   И что?
   Макнут головой в бензин и подожгут?
   Скормят живьем бешеным питбулям?
   Затравят, как зверя на охоте?
   Пустят пулю в живот?
   Прибьют к столу за нижнюю губу?
   По лестнице спускался Ковбой в той же ковбойской шляпе и ковбойских сапогах. За ним шел Теско, следом еще кто-то, тощий, как жердь. У всех были шелковые ленты на руках, на ногах, на поясе. И у всех были винтовки.
   Вот оно, Рик.
   Пойдешь на бойню покорным бараном?
   Или...
   Теско стоял ко мне ближе всех и улыбался.
   Письмо на стене возникло так ясно, как если бы было вырезано у меня в мозгу: Теско говорит, что разрежет меня вдоль.
   У меня в груди взорвалась бомба.
   Меня за это прикончат, но видит Бог, я этому радовался.
   С рычанием я рванулся, будто взорвался. Кулак мелькнул в воздухе.
   Крысиные глаза Теско вытаращились в изумлении. Он с ошалелым лицом попытался поднять винтовку.
   Наверное, что-то вело мою руку и придавало ей сил. Я услышал собственный рык, когда мой кулак превратился в орудие разрушения. Хр-р-рясь!
   Кулак угодил в середину его морды. Теско хрюкнул и свалился, как бумажный.

67

   Я стоял, тяжело дыша. Кулак начал саднить. Но мне было глубоко плевать. Этот псих Теско валялся на спине, глаза превратились в щелочки. Он кашлял и захлебывался, из носу хлестала кровь, и то и дело появлялись из ноздрей кровавые пузыри:
   Ковбой ткнул его винтовкой. Он застонал, но не шевельнулся.
   Тощий взял меня на прицел. Я не шевелился. Все, что во мне было, ушло в этот удар.
   Теперь они меня убьют.
   Ковбой поглядел на Теско, потом опять на меня с веселым удивлением. И приподнял пальцем край шляпы.
   – Отличная работа, – сказал он с уважением. – Впервые вижу, как Теско свалили одним ударом.
   – Пошел ты!
   – Черт возьми, да вы ему нос превратили в кашу. Смотрите, этот хмырь вырубился вглухую. – Он снова посмотрел на меня. – Отличная работа, но лишняя.
   – Можешь мне поверить... – Я попытался перевести дыхание. – Можешь мне поверить, дело того стоило.
   – Лишнее, – повторил Ковбой, – потому что я пришел извиниться, что ударил вас по голове. – Он улыбнулся. – И сообщить вам, что вы свободны.
   – Пошел ты!
   – Это правда. Ладно, Лэнки, нечего наставлять винтовку на мистера Кеннеди.
   – Мистера Кеннеди? —Мне стало подозрительно. – С чего вдруг “мистер”?
   – Потому что мы допустили ошибку. Как я уже сказал, вы свободны и можете идти. Но мы уверены, что вы для начала с нами отужинаете.
   Подозрение меня не отпускало. Я точно знал, что здесь какой-то подвох. Садистская игра. Вывести тебя наружу, сунуть за шиворот гранату и драть во все лопатки. Правда, смешно?
   – Почему вы передумали? – спросил я.
   Этот тип осклабился:
   – Скажем так, что вас спас Иисус.
   – Иисус?
   – Иисус, – кивнул Ковбой.
   Я все равно не сдвинулся с места. Если бы снова вернулся этот прилив энергии! Может, я бы смог броситься на Лэнки и вырвать у него винтовку.
   Ковбой пожал плечами:
   – Вам нужно подтверждение. – Он повернулся к лестнице. – Мисс Робинсон! Мисс Робинсон! Вы не согласитесь сойти к нам?
   – Кейт! – Я не верил своим глазам. – Кейт! Как ты?
   – Все хорошо. – Она сошла по лестнице, улыбаясь. Я увидел, что она одета в шелковую кофточку и леггинсы. Они были новыми, как и пара сандалий на веревочной подошве у нее на ногах.
   – Лэнки, помоги мне вытащить отсюда этот потекший кран, – сказал Ковбой, и они с тощим нагнулись, взяли Теско за каждую руку и потащили к лестнице.
   Кейт поглядела на меня с удивлением.
   – Да, работа мистера Кеннеди. – Ковбой озадаченно покачал головой. – Хороший удар, мистер Кеннеди, хороший удар.
   Они вытащили Теско наружу за ноги. Каждый раз, когда голова стукалась о ступеньки, он стонал.
   – Тише, деточка, спи, – сказал Ковбой, когда они вытащили его с глаз долой.
   Я смотрел на Кейт, ничего не понимая. Она выглядела чистой, отдохнувшей, как будто провела выходные за работой в саду.
   Я порывисто взял ее за локоть. Как было приятно коснуться ее, увидеть, что она невредима. Она обняла меня.
   – Как ты? – спросила она, озабоченно глядя зелеными глазами в мое лицо.
   – Нормально.
   – Я боялась, что они тебя могли убить.
   – Я был уверен, что они тебя убили.
   – О Рик, обними меня! Крепче... Ох, как хорошо.
   – Хорошо? Это великолепно! Черт, да ты и пахнешь великолепно!
   – Пошли, найдем тебе чистую одежду.
   – Погоди минутку. Кейт, что произошло?
   – Когда я вынырнула на поверхность, я увидела, что тебя затаскивают оглушенного в лодку.
   – Нет, я имею в виду, почему они передумали?
   – Иисус им велел нас отпустить.
   – Иисус? Это как, иносказание?
   – Нет. Иисус велел Ковбою нас отпустить.
   – Психи.
   – Нет, не психи. – Она улыбнулась. – Я тоже говорила с Иисусом.
   – Ты говорила с Иисусом? Ты в самом деле?..
   – Он, Рик, у тебя еще посетитель!
   Таттс осторожно засунулась в дверь подвала, будто стесняясь.
   – Извините, я... то есть не хотела мешать или как...
   Я произнес вполголоса:
   – У них там что, турникет? И пропускает по одному?
   Кейт улыбнулась шире.
   – Если будет когда-нибудь фэн-клуб Рика Кеннеди, один член этого клуба тебе точно гарантирован.
   – Ну, спасибо, – сказал я и уже громче, обращаясь к Таттс: – Давай, заходи!
   Она спустилась, неуклюже ступая на высоких каблуках. Одета она была в короткую полосатую юбку и топ с завязками на шее. Еще на ней было жемчужное ожерелье и длинные серебряные серьги. Когда она подошла поближе, я разглядел на серьгах миниатюрные брелоки в виде ладони и подошвы. И еще я удивился, как она молодо выглядит.
   – Ей много хлопот стоило придать себе парадный вид для встречи с тобой, – шепнула Кейт, лукаво прищурившись.
   “Ладно, Рик, пора просыпаться на полу, – сказал я себе. – Это сон, как тот, в котором серый схватил Кейт”.
   Это я себе сказал и даже прикусил губу побольнее. Но нет, это была явь.
   Таттс вроде не знала, как со мной поздороваться. Казалось, она бросится мне на шею и поцелует – но нет, она пожала мне Руку.
   – Мне очень жаль, что они с тобой так поступили, – сказала она. – Но теперь другая жизнь, и они сходят с ума. Принимают и пьют всякое – понимаешь?
   Я кивнул.
   – Но сейчас у тебя все хорошо? Голова не очень болит?
   – Во всяком случае, не развалилась.
   – Принести тебе поесть? – Она улыбнулась. – Я могу сделать отличные спагетти с болонским соусом. У нас даже испанское вино к ним есть. Правда ведь, испанское? А нет, итальянское, да?
   Она нервничала и потому сильно частила:
   – У Мадонны есть итальянское вино. Я могу у нее одол...
   – Таттс, Таттс, спасибо, – перебила ее Кейт. – Спасибо, но мы приглашены поужинать с...
   – Да, конечно, вы же приглашены на ужин к Иисусу. Господи Иисусе... то есть черт побери, я хотел сказать. Иисус? Говорить с Иисусом? Ужинать с Иисусом? Все они об этом твердили. А что потом? Может, пойти с Иисусом кататься на роликах? А потом скатиться с ним с Голгофы на заднице?
   – Да... конечно. – Я заставил себя вежливо улыбнуться. – Большое спасибо за заботу, Таттс. Очень красивые серьги.
   – Правда? – Она была польщена не меньше, чем удивлена. – Я их делала в мастерских. Единственное, что у меня сохранилось от старых времен.
   – Очень симпатичные.
   Мы стояли в этом подвале с обрызганными кровью стенами, с предсмертными надписями замученных людей и вели светскую беседу. Таттс глядела на меня близко посаженными глазами. Каким-то странным взглядом она пыталась что-то увидеть на моем лице. Будто я одним выражением лица должен был сказать ей что-то неимоверно важное, и она ни за что на свете не хочет этого пропустить.
   Наконец Кейт посмотрела на часы.
   – Извини, Таттс, нам пора.
   – Ах да, конечно. Прошу прощения. Я не хотела вас задерживать. Но ничего, он не будет злиться, если вы опоздаете. Он хороший.
   Он?
   Я знал, кого она назвала “он”.
   – Иисус?
   Кейт сжала мне руку:
   – Иисус нас ждет.

68

   Иисус стоял возле длинного стола. Он отломил от каравая кусок хлеба, потом наполнил два бокала красным вином из кувшина. Протянул Кейт и мне вино и хлеб. И сказал:
   – Кейт, Рик, садитесь, пожалуйста.
   Иисус говорил с ливерпульским акцентом. Мы с Кейт сели. Мы находились в ресторане отеля, и, кроме нас, посетителей не было. Все столы были покрыты хрустящими скатертями, в центре каждого стоял бокал с одинокой белой розой. Приборы сверкали в лучах косого солнца, бьющего в окно шириной во всю стену. Снаружи уходила вниз по холму тихая улица викторианских домов, обсаженная каштанами. Через двести метров улица кончалась и уходила в новое Лондонское озеро, и только крыши домов и скелеты древесных вершин торчали над водой, отмечая затонувшую дорогу. В полукилометре торчала из воды колокольня, и часы на ней застыли на без десяти два.
   Сначала нам поднесли по бокалу холодного пива в баре отеля. Потом мы перешли в ресторан, где подали большие пиццы с перцами и беконом. Служил нам тот, который был похож на жердь.
   Иисус и выглядел как Иисус. Ладно, как его голливудское изображение. Возраст около тридцати, окладистая борода и длинные волосы. Глаза у него были синие, и он жестикулировал, раскидывая руки в стороны, будто обнимая нас во время разговора. Одет Иисус был в черный кожаный жилет и черные брюки. Возможно, самым большим проколом в этом перевоплощении (если не считать одежды) была татуировка на пальцах. Она гласила: “Гэри Топп”. Я решил, что это его настоящее имя.
   Мы беседовали. Иисус все время извинялся за то, что пришлось пережить нам с Кейт в руках его банды. И очень хотел узнать подробности нашей попытки к бегству в “роллс-ройсе”.
   – И машина не наполнилась водой сразу? – спрашивал он с мягким ливерпульским акцентом, будто говорил сам Джон Леннон.
   – Нет, “Роллс-ройс” выпускает – то есть выпускал – отличные машины.
   – Но ведь не подводные лодки?
   – Нет.
   Он снова спрашивал, что мы видели под водой. Его захватило описание улиц и домов, лежащих на дне озера.
   – Нехорошо вышло с Дебилом, – вздохнул Иисус. – Мы знали, что он не умеет плавать. Он боялся воды. В лодке всегда садился на днище в середину.
   – Он вспрыгнул на капот.
   Иисус пожал плечами:
   – Не обвиняйте себя. Все равно он уже был неуправляем. Приставал к нашим девушкам. Конечно, потом он всегда извинялся. Он рыдал от угрызений совести, он так раскаивался, но... – Иисус снова пожал плечами. – Ешьте, ешьте. Вкусно?
   – Чудесно.
   Кейт двумя руками подхватила кусок пиццы и ела с голодной жадностью.
   – Отличная пицца, – добавил я. – И хлеб тоже. Мы уже полгода хлеба не пробовали.
   – Нет дрожжей?
   – Нет печей. Мы провели лето в палатках.
   – Зима обещает быть холодной. – Иисус налил нам еще вина.
   – Если земля не разогреется еще, – сказал я. – Тогда будем зимой ходить в шортах и в гавайках.
   Не улыбнулся никто, включая меня. Шутка вышла неудачной – я сам, как только начал говорить, вспомнил черный палец, указывающий на Фаунтен-Мур. Земля горела, умирала растительность, пылали города.
   Иисус пригубил вино.
   – Плохо там, откуда вы сейчас?
   – Почти все проблемы в тех местах, – сказала Кейт, – связаны с выходом ядовитого газа из трещин земной коры. Я оторвал себе приличный кусок пиццы.
   – Сначала возникла серьезная проблема беженцев. Очень быстро кончились запасы провизии. За яблоко могли убить.
   – А теперь люди едят друг друга, – фаталистически пожала плечами Кейт. – Люди – единственный продукт, который не в дефиците.
   Я поглядел на Иисуса:
   – Я так понимаю, что у вас нет недостатка в еде?
   – Пока что это не проблема, Рик. Потоп выгнал людей из города за несколько дней. У них не было возможности грабить супермаркеты и склады. На некоторое время у нас запасов хватит.
   – Сколько людей в вашей группе?
   – Пятьдесят пять. То есть пятьдесят четыре после гибели Дебила.
   – Вы уверены, что вода не поднимется выше? – спросила Кейт.
   – Этого уровня она достигла через три недели после начала наводнения. Тьфу-тьфу, не сглазить бы – больше она не поднимается.
   – На вас нападали другие группы?
   – Пока что Бог миловал. Те, что ушли из Лондона, держатся на высоких местах к северу. Возвращаться они не рискуют. К тому же для этого нужны лодки.
   – А как вышло с вами?
   Иисус улыбнулся, огладив бороду.
   – Как вы могли бы догадаться по акценту, я родом из Ливерпуля. Я не мог найти работу. У меня была жена и три дочери. И потому я решил попытать счастья в Лондоне. Несколько месяцев трудился на стройках. Потом меня уволили. Я убивал время в пабах за выпивкой. Когда деньги начали подходить к концу, я стал покупать виски и пить его в парках. Скоро дошел до того, что бутылка стала важнее крыши над головой. И тогда все деньги, что мне удавалось добыть, я стал тратить на выпивку.
   – Ты стал бездомным?
   – Да нет, Рик, у меня был дом. Отличный дом. Только он был внутри бутылки. Самый уютный дом, который можно себе представить.
   – А остальные из твоей группы?
   – Все бездомные. Люди, которым общество дало ногой в зубы.
   Кейт сказала:
   – Но ты их всех собрал и привел на этот остров?
   Он благодарно поклонился Кейт:
   – Точная формулировка, мисс Робинсон.
   – И они назвали тебя Иисусом?
   Он кивнул:
   – В старые времена общество награждало добрые дела медалями и титулами. Эти люди дали мне имя Иисус в знак благодарности.
   – Ты проделал отличную работу, – сказала Кейт. – У всех сытый вид.
   Он усмехнулся:
   – И они перестали быть бездомными. – Он наклонился вперед. – Для вас двоих то, что случилось с нашей планетой, – катастрофа. Для этих людей – благодеяние. Оно спасло им жизнь. Оно дало им гордость и чувство цели.
   – У каждой тучи есть серебристая изнанка – для некоторых. – Кейт улыбалась, но голос ее прозвучал резко.
   – Послушайте! – сказал Иисус, сведя ладони вместе. – Вы видали фотографии двухголовых овец, птиц, рожденных без перьев, детей с перепончатыми пальцами. Я думаю, Природа намеренно создает этих мутантов, уродцев – называйте как хотите. А причина в том, что если среда вдруг изменяется с катастрофической быстротой – вот как сейчас, – вдруг оказывается, что эти уродцы благодаря своим нестандартным, скажем так, атрибутам лучше приспособлены к новой среде, чем так называемые нормальные животные. То же самое и с этими людьми. – Он похлопал себя по лбу. – Некоторым из нас при рождении в голову закладываются другие программы. Мы вырастаем и чувствуем себя изгоями. Рыбой вне воды. Мы никогда не были членами нормального общества. Мы – те, кого бьют и унижают в школах. Мы становимся наркоманами и алкоголиками, мы попадаем в тюрьмы и сумасшедшие дома – просто не вписываемся в жизнь обычного общества. Мы – круглые затычки, которые общество пытается всунуть в квадратные дырки. И потому мы выпадаем в щели. Мы живем на улицах или психиатры пытаются нас лечить – то есть они называют это лечением. Нас накачивают лекарствами – мелипрамином и амитриптилином от депрессии, аминамазином от шизофрении.
   – Ты хочешь сказать, что Природа выбрала вас как новую, улучшенную модель homo sapiens?
   – Снова дерзите, мистер Кеннеди. Я не сказал, что мы лучше, я сказал только, что мы другие.Причина, по которой мы кажемся психами, – то, что нам не позволено было вырасти и выполнить наше генетическое назначение. Мы становимся ущербными, как бабочка, навеки застрявшая на стадии гусеницы.
   Кейт подняла глаза от пиццы.
   – А теперь среда изменилась...
   – А теперь среда изменилась, и мы обнаружили – к своей радости, к своей безмерной радости, – что оказались в своей тарелке. Мы ощущаем свою целостность. Эта среда нам подходит. Мы функционируем как люди, мы больше не ощущаем себя рыбой, вытащенной из воды.
   – И вы наследуете землю?
   – Я этого не говорил, мистер Кеннеди, и вы это знаете, –благожелательно ответил Иисус. – Но этот новый мир нам более приятен, чем был старый.
   Я осушил бокал. Внимательный тощий тип тут же наклонился и наполнил его снова.
   – Сегодняшний вид гостеприимства мне определенно нравится больше, чем тот, что был вчера.
   – Я могу только еще раз принести свои извинения.
   Я наклонился вперед, переплетя на столе пальцы.
   – Очевидно, что провизия на складе на острове принадлежит вам. Поэтому единственное, чего мы хотим – вернуться домой и сообщить нашей группе, что надо искать другой источник пищи.
   – У вас хватит еды на ближайшее время?
   – Сможем обойтись.
   Это была ложь. Через неделю кончатся консервы. Мой брат Стивен, Дин, малышка Ли и все остальные сядут на одну картошку. И она тоже скоро кончится. И что тогда? Голодать? Бросать монету, кому первому идти в котел?
   Кейт сказала мне, что остров, на который мы приземлились и который назвали в честь Спарки, в десяти минутах хода лодки. Я начал обмозговывать идею попросить, чтобы нас туда отвезли. Говард прилетит завтра утром. Если он не найдет нас с Кейт, то решит, что мы погибли, что здесь слишком опасно, чтобы долго болтаться. Он полетит обратно на Фаунтен-Мур и больше не вернется – трудно будет поставить это ему в вину. А мы останемся здесь с Иисусом и его веселыми ребятами.