Страница:
В тихом Денежном переулке произошли события, описанные во всех учебниках истории. В большой роскошный особняк (ныне дом № 5), занятый тогда германским посольством, вошел незнакомый посетитель, попросивший, чтобы его принял посол граф В. Мирбах. Что произошло дальше, известно теперь по страницам истории и литературы. Пришедший (им оказался левый эсер) бросил в посла бомбу, чтобы спровоцировать войну с Германией.
Вскоре после этого сюда прибыли Дзержинский, а затем Ленин и Свердлов. В парадной комнате особняка они выразили соболезнование по поводу случившегося и обещали принять меры к розыску и строгому наказанию виновных. Затем Ленин и его соратники прошли во внутренний двор, чтобы посовещаться. В это время им сообщили о мятеже левых эсеров. То было 6 июля 1918 года... Денежный, как и многие арбатские переулки, стал в наши дни улицей дипломатов. Тут находятся здания посольств, МИДа, в одном из особняков работает Информационный центр Организации Объединенных Наций.
Первый нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский поселился в 20-е годы в большом пятиэтажном доме № 5/9, принадлежавшем до революции адвокату. Свою квартиру прежний владелец соорудил на самом верху: в два этажа, с антресолями. Был в ней и тихий маленький кабинет, и большой зал для приемов.
Теперь здесь музей, где особенно много книг: и тех, что выходили при жизни автора, и тех, что изданы недавно. Значит, Луначарский - наш современник, значит, сбылись его слова: "Кто был хорошим современником своей эпохи, тот имел наибольшие шансы остаться современником многих эпох грядущего".
Самая важная пора жизни Луначарского началась в ноябре 1917 года, когда он получил мандат, удостоверяющий, что Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов назначил его наркомом просвещения. Под мандатом - подпись Ленина. Рядом роспись Анатолия Васильевича в том, что "подлинник получил". Этот документ среди многих других можно увидеть в музее.
Высокая светлая гостиная с зеленым камином видела многих выдающихся людей.
...В февральские дни 1922 года в дом № 12 в переулке было доставлено письмо наркома просвещения. Оно было адресовано режиссеру Евгению Багратионовичу Вахтангову, прожившему лучшие годы жизни в арбатских переулках... Об этом - следующий рассказ.
ТЕАТР НА АРБАТЕ
Так случалось не раз: в арбатских переулках, в стенах маленьких домов и особняков начиналась жизнь поэм, симфоний, спектаклей. Тут впервые звучали строки "Демона", аккорды "Прометея", сцены "Плодов просвещения". Тут возникли Институт имени Гнесиных и Театр Вахтангова...
Его можно по праву назвать театром на Арбате. Первый его спектакль состоялся на этой улице в полуразрушенном, брошенном особняке, пустовавшем до тех пор, пока его после революции не передали артистам студии, руководимой Евгением Вахтанговым. Жизнь этой блистательной театральной студии началась поблизости - в двухэтажном жилом доме (№ 3) в тихом Мансуровском переулке.
Там тайно от всех группа студентов-любителей после провала своего первого выступления на сцене сняла квартиру и под руководством Вахтангова начала серьезнейшие занятия. В комнатах рядом с кухней - общежитие, в комнатах ближе к выходу - сцена и зрительный зал. В него удалось втиснуть 34 стула. Через площадку в соседней квартире поселился Вахтангов с семьей.
Через шесть лет, когда студия перебралась из Мансуровского переулка на Арбат, 26, студенты-любители стали уже профессиональными актерами, овладевшими вершинами искусства под руководством замечательного режиссера. Родился новый театр - оптимистический, жизнеутверждающий.
27 февраля 1922 года на сцену вышли артисты в масках, и началось веселое представление "Принцессы Турандот". Москва увидела Бориса Щукина, Рубена Симонова, Юрия Завадского и многих других артистов, чьи имена стали гордостью театра.
В день триумфа актеры плакали не только от радости: их любимый учитель лежал в это время тяжело больной у окна, выходящего в Денежный переулок. В эту комнату на первом этаже с улицы доносилось пение птиц, звуки шагов. Сюда в антракте пришел взволнованный Станиславский, чтобы поздравить с триумфом своего любимого ученика. Его он считал "единственным преемником". Отсюда вскоре артисты проводили великого режиссера в последний путь.
В театре по сей день идет неумирающая "Принцесса Турандот". Архитекторы по просьбе вахтанговцев разработали проект нового зала студии (тоже на Арбате).
Создавая новый театр, Вахтангов жаждал новых актеров. "Они должны появиться или из среды самого народа, или это должны были быть люди "услыхавшие Бога" народа", - писал Евгений Багратионович.
Один из таких актеров пришел в Мансуровский переулок. Ему было 26 лет. Малоразговорчивый, чуть насмешливый молодой человек с круглой, наголо бритой головой, в красноармейской форме, с обмотками на ногах... Вся его внешность противоречила привычному актерскому облику. За плечами бойца была большая жизнь. Сын официанта московского ресторана "Эрмитаж", а затем буфетчика станции Кашира, он учился в московском реальном училище, три года занимался в МВТУ, затем в военном училище, откуда младшим офицером попал на фронт, в окопы первой мировой войны. Работал слесарем, помощником машиниста паровоза. Но страстью его был театр. Любовь к нему привела Бориса Щукина в студию Вахтангова.
Поэт Павел Антокольский, знавший артиста в молодости, так рисует его портрет: "Был он гол как сокол, ночевал где-то в помещении театра. Все его имущество состояло из суконной серой блузы да чайника... Ничто в жизни не смогло смутить или сбить с толку этого привыкшего к жизненным передрягам пролетария..."
Мысль о портретном сходстве Щукина с Лениным возникла впервые у Максима Горького, когда он увидел актера в театре на репетициях пьесы "Егор Булычев", где тот играл заглавную роль.
- Но ведь это же Владимир Ильич, - сказал тогда изумленный Горький.
В 20-ю годовщину революции в Москве, в Большом театре был продемонстрирован впервые фильм "Ленин в Октябре". На этой же сцене в тот вечер Театр Вахтангова показал отрывок из пьесы "Человек с ружьем". Роль Ленина играл Борис Щукин. Этой работой он прославился.
Щукин готовил роль и репетировал не щадя себя. Ему было отпущено на это всего три месяца. Когда он выходил из дома, то его сосед и друг Рубен Симонов видел из окна, что Борис Васильевич уже на пути начинал репетировать, искать походку Ленина. Дорога начиналась от дома № 8 по Большому Левшинскому переулку (ныне на доме - мемориальные доски с портретами Б. Щукина и Р. Симонова) и вела к Арбату, 26. В тот звездный час своей жизни Щукин мог себе позволить лишь один вид отдыха - прогулки по арбатским переулкам, где свершалось - в который раз! - великое таинство искусства...
В арбатском Большом Левшинском переулке на доме № 12 укреплена белая мемориальная доска с барельефом Анны Голубкиной. Под ее одухотворенным профилем - молоток и резец - орудие скульптора. Мастерская находилась в глубине двора, на втором этаже. Теперь, после долгого перерыва, тут снова открылся музей, где можно увидеть десятки прекрасных, поэтичных произведений большого художника.
В глубине мастерской, в комнате, которая своей аскетичной обстановкой напоминает жилище студента, среди документов А. Голубкиной - удостоверение профессора и "главного мастера по скульптуре", дело, заведенное на нее губернским жандармским управлением и Московской судебной палатой уголовного департамента... Анну Голубкину подвергали допросам и судили за участие в первой русской революции.
Она создала "Идущего" - фигуру человека-труженика, что стал для современников символом свободы.
У входа в музей посетителей встречает стоящая под порывами ветра поэтичная "Березка". Это последняя работа...
Большим Левшинским, где сохранились ампирные домики и большой особняк (в нем в свое время жил В. Белинский, бывал Лев Толстой), выхожу к месту, где зеленеет сквер - еще одна крохотная арбатская площадка. Над ней высится церковь Успения на Могильцах с двумя колокольнями. Вокруг нее-то и кружил кучер, когда лошади везли по ночной Москве Сергея Есенина и Айседору Дункан в день их первой встречи...
Быстро опускается осенний вечер. Стал неразличим текст на мемориальных досках. У каждого угла дома начинается новая улочка, их сходится в один узел сразу шесть... Да рядом еще двадцать других... Тут, как в трех соснах, можно заблудиться. Стоишь посередине площадки, вокруг шуршат шинами машины и разбегаются в разные стороны переулки...
УРОН НА ПОВАРСКОЙ
Соседка Арбата улица Поварская отстоит от него всего на несколько сот метров, а совсем на него не похожа. На ней меньше многоэтажных "доходных домов", выстроенных на месте бывших городских усадеб, практически нет магазинов и ресторанов и кафе. Причина тому есть. Арбат служил магистралью, которая вела некогда на рыночную площадь на Садовом кольце, она же вела на Брянский, позднее Киевский вокзал. Первые этажи домов этой улицы попали в руки предпринимателей, купцов, содержателей заведений, где можно было поесть и попить, на этой же улице открылись две аптеки, располагались врачебные кабинеты, парикмахерские, ломбард и многое другое, необходимое для города, пешеходов и пассажиров. По Арбату провели трамвайную линию, что сделало его шумным и еще более многолюдным.
Почти все пятьдесят девять владений на Арбате перед революцией принадлежали главным образом купцам, потомственным почетным гражданам, то есть выходцам из купцов, церквам, военно-окружному суду (в этом здании и сегодня располагается судебный орган Московского военного округа), некоторыми домами владели инородцы, среди которых, например, был купец второй гильдии Гоберман Вульф Хаимович, купивший два дома: на четной стороне № 14 и на нечетной стороне № 21. И так далее.
На Поварской некоторые строения также перешли в руки состоятельных купцов, но большая часть оставалась в руках титулованных особ, среди которых были князья, графы, бароны, на этой улице находился особняк Управления Государственного коннозаводства, дом призрения московского дворянства имени Казакова... Зубовы, Гагарины, Шуваловы и такие, как они, владели домами на Поварской. Они-то и не позволяли вторгаться на эту улицу питейным заведениям, лавкам, прокладывать по ней линию трамвая...
Поварская, как и Арбат, понесла урон, когда строили проспект Калинина; она лишилась части Большой Молчановки, начала Мерзляковского переулка. Исчез фасад известного многим в Москве дома с аптекой на первом этаже. На его верхнем этаже в старой Москве располагался театральный зал. Во всех советских путеводителях его непременно поминали, потому что в этом театральном зале собрался на свое первое учредительное заседание в дни русской революции 1905 года Московский Совет рабочих депутатов. То есть этот дом с ротондой, где помещалась упомянутая аптека, был тем местом, откуда пошла в Москве советская власть. Казалось бы, реликвия. Достопримечательность. Но такая то была власть, что в шестидесятые годы XX века она не придавала особого значения охране памятников истории, тогда во главе этой власти возвышался Никита Сергеевич Хрущев, на совести которого много порушенных замечательных зданий в Москве. Их ломали и в годы его молодости, когда он возглавлял Московский горком партии и претворял в жизнь "Сталинский план реконструкции Москвы", предполагавший тотальный снос исторических пластов города. Их ломали и спустя тридцать лет, когда дорогой Никита Сергеевич возглавлял государство и партию. Порубленный Арбат - как раз вина Хрущева, санкционировавшего проект проспекта Калинина, предполагавший тотальный снос десятков зданий.
"Правая сторона улицы после сноса в 1960-х годах в связи с прокладкой Нового Арбата стоявших здесь старых строений начинается с бывших доходных домов № 8 (угловую его ротонду с аптекой снесли) и 10, малоинтересных в художественном отношении", - пишет ничтоже сумняшеся автор очерков об улицах центра "Москва в кольце Садовых" Юрий Федосюк. В очерке "Улица Воровского", а именно так до недавних пор называлась древняя Поварская, он вслед за процитированными выше строчками пишет:
"Малоэтажные особнячки № 12-16 снесли в 1950-х годах, открыв вид на построенное в те же годы в глубине участка белое школьное здание - это экспериментальная школа Академии педагогических наук СССР".
Как видно из приведенных мною цитат, у Никиты Сергеевича были в прошлом, есть и по сей день люди, оправдывающие его варварство. У дома с аптекой и театральным залом не было архитектурных достоинств, раз он "малоинтересен в художественном отношении", а снесенные "особнячки" открыли вид чуть ли не на некий шедевр.
На самом же деле снесенные здания представляли собой добротные, выразительные постройки, каждая из которых имела свое лицо. Эти здания были воротами улицы, ее опознавательными знаками. Сегодня Поварская в своем истоке представляет бесформенное, неорганизованное пространство. На месте особняков появилось типовое школьное строение, грубо вписанное в строй зданий старинной улицы, сломавшее ее прямую линию. В книге Федосюка приводится выписка из путеводителя 1831 года, где как раз отмечается прямизна этой московской улицы:
"Нет улицы, которая была бы так пряма и ровна, как она. На ней нет величественных зданий, но она очень красива". Эту красоту как раз и придавали ей малоэтажные особнячки. Два из них сломали в начале восьмидесятых годов в середине улицы, на ее углу с Большим Ржевским переулком, где сегодня виднеются глухие торцы зданий, перед которыми растет старый вяз, несколько деревьев, некогда росших во дворах сломанных зданий. Рядом с ними появилась детская площадка. История сноса этих двух домов мне хорошо известна, их не позволила сломать работавшая несколько лет так называемая "несносная" комиссия, созданная по воле МГК партии для решения вопроса о судьбе исторических зданий. Появилась эта комиссия после шумных протестов общественности, известных художников, в частности Ильи Глазунова, после представления самому Леониду Ильичу альбома фотографий уничтоженных зданий. Этот альбом мне показывали в комендатуре Кремля. Альбом сыграл свою важную роль. Он произвел впечатление на правителей. Ознакомившись с этим альбомом, Брежнев, Косыгин и другие вожди решили больше, как прежде, старую Москву не ломать. Действительно, в начале восьмидесятых годов необоснованный снос практически прекратился.
Я был в числе тех членов "несносной" комиссии, которые настаивали на том, чтобы здания на Поварской не ломали, хотя они были рядовыми строениями, к памятникам архитектуры не относились, но служили для них достойным окружением.
На месте этих зданий, на углу Поварской и Большого Ржевского, предлагалось выстроить жилое здание для турецкого посольства. По межправительственному соглашению Москва обязана была это сделать. Лучшего места для турок прежнее руководство архитектурным управлением найти не могло и настаивало на своем.
Дома снесли, до начала строительства устроили временный сквер, понравившийся жильцам соседних домов. Им не было дела до того, что обнажившиеся глухие стены уродуют улицу, что образовался провал между домами, никто из жителей не брал в расчет и такую категорию, как стоимость московской земли, особенно в ее центре, той земли, где сотни лет стояли здания.
Вокруг вяза и нескольких деревьев развернулся бой, в результате которого отцы города вынуждены были отступить перед шумной, хорошо организованной общественностью, поддержанной новоявленными депутатами, желавшими показать свою власть, свой демократизм:
"Живописный сквер между Большим Ржевским переулком и улицей Писемского - недавнего происхождения, - пишет в очерке "Улица Воровского" Юрий Федосюк. - Он образовался после сноса двух старых особняков. Здесь ныне господствует патриарх улицы - двухсотлетний вяз, взятый под охрану после того, как этот участок задумали застроить восьмиэтажным зданием. В 1987 году местная общественность дружными усилиями побудила Мосгорисполком отказаться от строительства, а древний вяз, ныне бережно огражденный цепями, объявить памятником природы. Новый сквер с вязом стал украшением района и памятником успешной борьбы москвичей за сохранение родного города".
На мой взгляд, этот сквер стал действительно памятником, но не таким, каким он представляется Юрию Федосюку. Это памятник торжествующего популизма, грубого вмешательства в вопросы градостроительства непрофессионалов, примером неправильного использования городской ценнейшей земли. Это памятник пресловутой "перестройки", когда сначала ломают, а потом начинают думать, что нужно делать. Точно такая же "успешная борьба москвичей" закончилась торможением, приостановлением на несколько лет строительства на Поклонной горе, "третьего транспортного кольца". Северной тепловой станции, а это торможение принесло Москве на сотни миллионов рублей убытков.
Конечно, я не призываю пилить вяз, пусть он распускается весной, пока еще жив. Но земля, где были здания, должна быть застроена, улица должна быть в этом месте восстановлена.
Оказавшись на Поварской, кажется, что она не познала в общем-то более значительных потерь, не считая тех нескольких строений, о которых выше шла речь. На ней нет пустырей, дома стоят, теснясь друг к другу. Но это только так кажется. Поварская не стала исключением из правила. И по ней прошли с катком разрушители, сокрушив несколько замечательных сооружений средневековой Москвы.
Когда Марина Цветаева поселилась в районе Поварской, в доме по Борисоглебскому переулку, то, сворачивая с улицы к себе домой, она крестилась, глядя на встававшую на ее пути старинную церковь Бориса и Глеба на Поварской улице. На улицу выходила колоннада портика в классическом стиле, над ней возвышался однокупольный храм, к которому примыкала колокольня с островерхим шпилем, увенчанная крестом. Когда-то в первой половине семнадцатого века она была деревянной, позднее в том же веке прихожане после очередного пожара на месте деревянной выстроили каменную церковь. Последний раз она переделывалась, укрупнялась в конце XVIII века, в год рождения Пушкина, 1799-м, началось возведение храма, который радовал сердце Марины Цветаевой. Он служил приходской церковью для жителей соседних домов, в том числе для статского советника Сергея Киселева, друга поэта. Вместе с ним Киселев наведывался часто на Пресню к сестрам Ушаковым, Елизавете и Екатерине. Два друга женились почти в одно и то же время, весной 1830 года. Киселев взял в жены Елизавету, венчался с ней в церкви Бориса и Глеба, а с его стороны поручителем выступал "10 класса Александр Сергеев Пушкин", женившийся месяц спустя. Жил Киселев в двухэтажном доме, сохранившемся до наших дней, под № 27, ныне восстанавливаемом. Сюда Пушкин наезжал часто и, как отмечается пушкинистами, первый раз в Москве читал публично поэму "Полтава"...
Сломали Бориса и Глеба на Поварской в 1936 году, спустя три года после решения Моссовета о закрытии храма. На его земле находится здание музыкального института имени Гнесиных, где располагалась также квартира основательницы этого, второго по значению после консерватории, центра музыкальной культуры в Москве Елены Гнесиной, начавшей вместе с сестрами дело в маленьком особнячке на Арбате. Она дожила до строительства нового концертного зала, пристроенного к институту, на его открытие ее привезли в коляске. Она же добилась, что рядом с институтом появилось высотное здание для ее любимого детища - музыкального училища. В нем этажей двенадцать, оно умело поставлено, вписалось в ансамбль улицы, ничего и никого не подавляет, лишний раз доказывая, что, когда за дело берутся умелые люди, оно только от этого выигрывает, высокая новостройка не причинила ущерба старинной улице и ее приземистым зданиям. Наконец, недавно восстановлен особняк, принадлежавший некогда Марине Александровне Шуваловой, стоявший рядом с церковью Бориса и Глеба. Этот особняк передан музыкальному Гнесинскому центру, в нем располагается еще один концертный зал. И я, рассказывая об утратах, не могу не упомянуть о таком событии последних лет, внушающем надежду на то, что больше никогда в Москве не будут уничтожать ее памятники.
Церковь Бориса и Глеба стояла во владении под № 32, а на нечетной стороне улицы, неподалеку, под № 15 располагалась другая церковь - Ржевской Божьей Матери на Поварской. Ее выстроили впервые прихожане Поварской слободы. Я еще не упомянул, что в этом районе Москвы жили повара, хлебники, квасники и другие ремесленники, обслуживавшие потребности государева стола. В память о них сохранились названия трех поварских переулков - Столового, Скатертного, Хлебного. Между Хлебным переулком и Поварской находился маленький Чашников переулок, не сохранившийся, как и еще один здешний Ножовый переулок, который состоял всего из трех строений и тянулся между Столовым переулком и Большой Никитской улицей.
Упоминавшаяся впервые в документах в 1653 году церковь Ржевской Божьей Матери перестраивалась в XIX веке, у нее была большая трапезная, одноглавый храм и колокольня. Крушить ее начали перед войной, доломали после ее окончания. На ее месте выстроено большое здание для Верховного суда СССР, сейчас тут находится Верховный суд Российской Федерации.
И это еще не последняя церковь, уничтоженная на Поварской. В конце улицы в одной из стрелецких слобод выстроили храм Святой Софии, было это в первой половине XVII века. Позднее рядом с деревянным ее строением появился каменный храм Рождества Христова, позже обросший приделами Казанской Божьей Матери и Тихвинской Божьей Матери. На место, занимаемое храмом Рождества в Кудрине, положили глаз политкаторжане, чье общество, бывшее влиятельным в первые годы советской власти, вознамерилось построить клуб. Проект этого клуба поручили знаменитым архитекторам, братьям Весниным. Они исполнили заказ, и по их проекту соорудили здание с большим зрительным залом и другими клубными помещениями.
Но воспользоваться комфортом нового клуба политкаторжане не успели. Общество состояло из старых большевиков, а также недобитых во время гражданской войны революционеров других партий, при товарище Сталине ставших неугодными восторжествовавшей диктатуре. Несмотря на всем известные заслуги перед революцией, политкаторжане и бывшие "ссыльнопоселенцы" вынуждены были прикрыть свое общество, многие из них снова оказались в тюрьме, но уже не царской, а советской, многие были отправлены в лагеря, расстреляны.
В клубе открыли кинотеатр, а позднее в нем обосновался Театр киноактера.
Таким образом, подводя итог, можно констатировать, что на Поварской из четырех церквей сохранилась только одна, церковь Симеона Столпника, которая ныне воспринимается как строение на Новом Арбате.
Проходя у Никитских ворот, хорошо видно, что восстанавливается небольшая древняя церковь, последние годы стоявшая без снесенной главы и без колокольни. В ней предлагалось создать музей генералиссимуса Александра Суворова, поскольку, по преданию, полководец, большой любитель церковного пения, не раз пел на клиросе этой церкви. Дом его отца, генерала, находится рядом, на Большой Никитской, за оградой дома № 42, где обитает заморское посольство. Несколько лет тому назад ревнители старины не могли предложить нечто более радикальное, не могли предугадать, что настанет время, когда эту церковь начнут восстанавливать не под музей, а для исполнения той функции, ради которой она появилась в Москве по воле патриарха Филарета. Восемь лет он пробыл в польском плену, с великим почетом вернулся в столицу, где его сына Михаила избрали на царство. Сын и повелел в 1626 году у Никитских ворот воздвигнуть храм Феодора Студитского, как сказано в указе, "по обещанию отца нашего", то есть храм был обетный, в память о возвращении из плена, в благодарность Богу за счастливый исход, возвращение Смоленска. Поэтому главный престол церкви был во имя иконы Смоленской Божьей Матери. Церковь расписал известный мастер Назарий Истомин.
И вот на наших глазах второй раз поднимается над землей колокольня, вскоре откроется возрожденная церковь, а не музей.
Вернули верующим возвышающийся над площадью Никитских ворот храм Большое Вознесение, известный тем, что в его трапезной венчался Александр Пушкин. Лет десять тому назад в "Московской правде" я опубликовал статью "Гром под куполом", где рассказал, как под сводами этого замечательного здания гремят разряды высоковольтных пушек, и поставил вопрос о выдворении отсюда энергетической лаборатории. Для испытаний ей требовалось сооружение с высоким, как у храма, потолком. Казалось, что никакой силой электрификаторов - а именно их деяния (электрификация) вкупе с советской властью по известной ленинской формуле должны были в сумме своей дать нашей стране коммунизм, - не сдвинуть с насиженного места.
Однако лед тронулся. Помог этому не кто иной, как всем известный азербайджанский лидер Гейдар Алиев, о чем я хотел бы публично заявить. Как раз в то время, когда появилась моя статья, он работал в Москве, руководил как первый заместитель главы правительства культурой. Ему доложили о выступлении газеты, и он, обладая громадной тогда властью, будучи членом всесильного Политбюро ЦК КПСС, распорядился вывести лабораторию из храма. Что это было именно так, а не иначе, мне рассказывали сотрудники исполкома Моссовета, ведавшие "нежилыми помещениями", готовившие проект решения по этому вопросу. Так что никакой высокопоставленный митрополит здесь ни при чем, как мне приходилось читать, спасибо нужно сказать товарищу Алиеву.
Вскоре после этого сюда прибыли Дзержинский, а затем Ленин и Свердлов. В парадной комнате особняка они выразили соболезнование по поводу случившегося и обещали принять меры к розыску и строгому наказанию виновных. Затем Ленин и его соратники прошли во внутренний двор, чтобы посовещаться. В это время им сообщили о мятеже левых эсеров. То было 6 июля 1918 года... Денежный, как и многие арбатские переулки, стал в наши дни улицей дипломатов. Тут находятся здания посольств, МИДа, в одном из особняков работает Информационный центр Организации Объединенных Наций.
Первый нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский поселился в 20-е годы в большом пятиэтажном доме № 5/9, принадлежавшем до революции адвокату. Свою квартиру прежний владелец соорудил на самом верху: в два этажа, с антресолями. Был в ней и тихий маленький кабинет, и большой зал для приемов.
Теперь здесь музей, где особенно много книг: и тех, что выходили при жизни автора, и тех, что изданы недавно. Значит, Луначарский - наш современник, значит, сбылись его слова: "Кто был хорошим современником своей эпохи, тот имел наибольшие шансы остаться современником многих эпох грядущего".
Самая важная пора жизни Луначарского началась в ноябре 1917 года, когда он получил мандат, удостоверяющий, что Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов назначил его наркомом просвещения. Под мандатом - подпись Ленина. Рядом роспись Анатолия Васильевича в том, что "подлинник получил". Этот документ среди многих других можно увидеть в музее.
Высокая светлая гостиная с зеленым камином видела многих выдающихся людей.
...В февральские дни 1922 года в дом № 12 в переулке было доставлено письмо наркома просвещения. Оно было адресовано режиссеру Евгению Багратионовичу Вахтангову, прожившему лучшие годы жизни в арбатских переулках... Об этом - следующий рассказ.
ТЕАТР НА АРБАТЕ
Так случалось не раз: в арбатских переулках, в стенах маленьких домов и особняков начиналась жизнь поэм, симфоний, спектаклей. Тут впервые звучали строки "Демона", аккорды "Прометея", сцены "Плодов просвещения". Тут возникли Институт имени Гнесиных и Театр Вахтангова...
Его можно по праву назвать театром на Арбате. Первый его спектакль состоялся на этой улице в полуразрушенном, брошенном особняке, пустовавшем до тех пор, пока его после революции не передали артистам студии, руководимой Евгением Вахтанговым. Жизнь этой блистательной театральной студии началась поблизости - в двухэтажном жилом доме (№ 3) в тихом Мансуровском переулке.
Там тайно от всех группа студентов-любителей после провала своего первого выступления на сцене сняла квартиру и под руководством Вахтангова начала серьезнейшие занятия. В комнатах рядом с кухней - общежитие, в комнатах ближе к выходу - сцена и зрительный зал. В него удалось втиснуть 34 стула. Через площадку в соседней квартире поселился Вахтангов с семьей.
Через шесть лет, когда студия перебралась из Мансуровского переулка на Арбат, 26, студенты-любители стали уже профессиональными актерами, овладевшими вершинами искусства под руководством замечательного режиссера. Родился новый театр - оптимистический, жизнеутверждающий.
27 февраля 1922 года на сцену вышли артисты в масках, и началось веселое представление "Принцессы Турандот". Москва увидела Бориса Щукина, Рубена Симонова, Юрия Завадского и многих других артистов, чьи имена стали гордостью театра.
В день триумфа актеры плакали не только от радости: их любимый учитель лежал в это время тяжело больной у окна, выходящего в Денежный переулок. В эту комнату на первом этаже с улицы доносилось пение птиц, звуки шагов. Сюда в антракте пришел взволнованный Станиславский, чтобы поздравить с триумфом своего любимого ученика. Его он считал "единственным преемником". Отсюда вскоре артисты проводили великого режиссера в последний путь.
В театре по сей день идет неумирающая "Принцесса Турандот". Архитекторы по просьбе вахтанговцев разработали проект нового зала студии (тоже на Арбате).
Создавая новый театр, Вахтангов жаждал новых актеров. "Они должны появиться или из среды самого народа, или это должны были быть люди "услыхавшие Бога" народа", - писал Евгений Багратионович.
Один из таких актеров пришел в Мансуровский переулок. Ему было 26 лет. Малоразговорчивый, чуть насмешливый молодой человек с круглой, наголо бритой головой, в красноармейской форме, с обмотками на ногах... Вся его внешность противоречила привычному актерскому облику. За плечами бойца была большая жизнь. Сын официанта московского ресторана "Эрмитаж", а затем буфетчика станции Кашира, он учился в московском реальном училище, три года занимался в МВТУ, затем в военном училище, откуда младшим офицером попал на фронт, в окопы первой мировой войны. Работал слесарем, помощником машиниста паровоза. Но страстью его был театр. Любовь к нему привела Бориса Щукина в студию Вахтангова.
Поэт Павел Антокольский, знавший артиста в молодости, так рисует его портрет: "Был он гол как сокол, ночевал где-то в помещении театра. Все его имущество состояло из суконной серой блузы да чайника... Ничто в жизни не смогло смутить или сбить с толку этого привыкшего к жизненным передрягам пролетария..."
Мысль о портретном сходстве Щукина с Лениным возникла впервые у Максима Горького, когда он увидел актера в театре на репетициях пьесы "Егор Булычев", где тот играл заглавную роль.
- Но ведь это же Владимир Ильич, - сказал тогда изумленный Горький.
В 20-ю годовщину революции в Москве, в Большом театре был продемонстрирован впервые фильм "Ленин в Октябре". На этой же сцене в тот вечер Театр Вахтангова показал отрывок из пьесы "Человек с ружьем". Роль Ленина играл Борис Щукин. Этой работой он прославился.
Щукин готовил роль и репетировал не щадя себя. Ему было отпущено на это всего три месяца. Когда он выходил из дома, то его сосед и друг Рубен Симонов видел из окна, что Борис Васильевич уже на пути начинал репетировать, искать походку Ленина. Дорога начиналась от дома № 8 по Большому Левшинскому переулку (ныне на доме - мемориальные доски с портретами Б. Щукина и Р. Симонова) и вела к Арбату, 26. В тот звездный час своей жизни Щукин мог себе позволить лишь один вид отдыха - прогулки по арбатским переулкам, где свершалось - в который раз! - великое таинство искусства...
В арбатском Большом Левшинском переулке на доме № 12 укреплена белая мемориальная доска с барельефом Анны Голубкиной. Под ее одухотворенным профилем - молоток и резец - орудие скульптора. Мастерская находилась в глубине двора, на втором этаже. Теперь, после долгого перерыва, тут снова открылся музей, где можно увидеть десятки прекрасных, поэтичных произведений большого художника.
В глубине мастерской, в комнате, которая своей аскетичной обстановкой напоминает жилище студента, среди документов А. Голубкиной - удостоверение профессора и "главного мастера по скульптуре", дело, заведенное на нее губернским жандармским управлением и Московской судебной палатой уголовного департамента... Анну Голубкину подвергали допросам и судили за участие в первой русской революции.
Она создала "Идущего" - фигуру человека-труженика, что стал для современников символом свободы.
У входа в музей посетителей встречает стоящая под порывами ветра поэтичная "Березка". Это последняя работа...
Большим Левшинским, где сохранились ампирные домики и большой особняк (в нем в свое время жил В. Белинский, бывал Лев Толстой), выхожу к месту, где зеленеет сквер - еще одна крохотная арбатская площадка. Над ней высится церковь Успения на Могильцах с двумя колокольнями. Вокруг нее-то и кружил кучер, когда лошади везли по ночной Москве Сергея Есенина и Айседору Дункан в день их первой встречи...
Быстро опускается осенний вечер. Стал неразличим текст на мемориальных досках. У каждого угла дома начинается новая улочка, их сходится в один узел сразу шесть... Да рядом еще двадцать других... Тут, как в трех соснах, можно заблудиться. Стоишь посередине площадки, вокруг шуршат шинами машины и разбегаются в разные стороны переулки...
УРОН НА ПОВАРСКОЙ
Соседка Арбата улица Поварская отстоит от него всего на несколько сот метров, а совсем на него не похожа. На ней меньше многоэтажных "доходных домов", выстроенных на месте бывших городских усадеб, практически нет магазинов и ресторанов и кафе. Причина тому есть. Арбат служил магистралью, которая вела некогда на рыночную площадь на Садовом кольце, она же вела на Брянский, позднее Киевский вокзал. Первые этажи домов этой улицы попали в руки предпринимателей, купцов, содержателей заведений, где можно было поесть и попить, на этой же улице открылись две аптеки, располагались врачебные кабинеты, парикмахерские, ломбард и многое другое, необходимое для города, пешеходов и пассажиров. По Арбату провели трамвайную линию, что сделало его шумным и еще более многолюдным.
Почти все пятьдесят девять владений на Арбате перед революцией принадлежали главным образом купцам, потомственным почетным гражданам, то есть выходцам из купцов, церквам, военно-окружному суду (в этом здании и сегодня располагается судебный орган Московского военного округа), некоторыми домами владели инородцы, среди которых, например, был купец второй гильдии Гоберман Вульф Хаимович, купивший два дома: на четной стороне № 14 и на нечетной стороне № 21. И так далее.
На Поварской некоторые строения также перешли в руки состоятельных купцов, но большая часть оставалась в руках титулованных особ, среди которых были князья, графы, бароны, на этой улице находился особняк Управления Государственного коннозаводства, дом призрения московского дворянства имени Казакова... Зубовы, Гагарины, Шуваловы и такие, как они, владели домами на Поварской. Они-то и не позволяли вторгаться на эту улицу питейным заведениям, лавкам, прокладывать по ней линию трамвая...
Поварская, как и Арбат, понесла урон, когда строили проспект Калинина; она лишилась части Большой Молчановки, начала Мерзляковского переулка. Исчез фасад известного многим в Москве дома с аптекой на первом этаже. На его верхнем этаже в старой Москве располагался театральный зал. Во всех советских путеводителях его непременно поминали, потому что в этом театральном зале собрался на свое первое учредительное заседание в дни русской революции 1905 года Московский Совет рабочих депутатов. То есть этот дом с ротондой, где помещалась упомянутая аптека, был тем местом, откуда пошла в Москве советская власть. Казалось бы, реликвия. Достопримечательность. Но такая то была власть, что в шестидесятые годы XX века она не придавала особого значения охране памятников истории, тогда во главе этой власти возвышался Никита Сергеевич Хрущев, на совести которого много порушенных замечательных зданий в Москве. Их ломали и в годы его молодости, когда он возглавлял Московский горком партии и претворял в жизнь "Сталинский план реконструкции Москвы", предполагавший тотальный снос исторических пластов города. Их ломали и спустя тридцать лет, когда дорогой Никита Сергеевич возглавлял государство и партию. Порубленный Арбат - как раз вина Хрущева, санкционировавшего проект проспекта Калинина, предполагавший тотальный снос десятков зданий.
"Правая сторона улицы после сноса в 1960-х годах в связи с прокладкой Нового Арбата стоявших здесь старых строений начинается с бывших доходных домов № 8 (угловую его ротонду с аптекой снесли) и 10, малоинтересных в художественном отношении", - пишет ничтоже сумняшеся автор очерков об улицах центра "Москва в кольце Садовых" Юрий Федосюк. В очерке "Улица Воровского", а именно так до недавних пор называлась древняя Поварская, он вслед за процитированными выше строчками пишет:
"Малоэтажные особнячки № 12-16 снесли в 1950-х годах, открыв вид на построенное в те же годы в глубине участка белое школьное здание - это экспериментальная школа Академии педагогических наук СССР".
Как видно из приведенных мною цитат, у Никиты Сергеевича были в прошлом, есть и по сей день люди, оправдывающие его варварство. У дома с аптекой и театральным залом не было архитектурных достоинств, раз он "малоинтересен в художественном отношении", а снесенные "особнячки" открыли вид чуть ли не на некий шедевр.
На самом же деле снесенные здания представляли собой добротные, выразительные постройки, каждая из которых имела свое лицо. Эти здания были воротами улицы, ее опознавательными знаками. Сегодня Поварская в своем истоке представляет бесформенное, неорганизованное пространство. На месте особняков появилось типовое школьное строение, грубо вписанное в строй зданий старинной улицы, сломавшее ее прямую линию. В книге Федосюка приводится выписка из путеводителя 1831 года, где как раз отмечается прямизна этой московской улицы:
"Нет улицы, которая была бы так пряма и ровна, как она. На ней нет величественных зданий, но она очень красива". Эту красоту как раз и придавали ей малоэтажные особнячки. Два из них сломали в начале восьмидесятых годов в середине улицы, на ее углу с Большим Ржевским переулком, где сегодня виднеются глухие торцы зданий, перед которыми растет старый вяз, несколько деревьев, некогда росших во дворах сломанных зданий. Рядом с ними появилась детская площадка. История сноса этих двух домов мне хорошо известна, их не позволила сломать работавшая несколько лет так называемая "несносная" комиссия, созданная по воле МГК партии для решения вопроса о судьбе исторических зданий. Появилась эта комиссия после шумных протестов общественности, известных художников, в частности Ильи Глазунова, после представления самому Леониду Ильичу альбома фотографий уничтоженных зданий. Этот альбом мне показывали в комендатуре Кремля. Альбом сыграл свою важную роль. Он произвел впечатление на правителей. Ознакомившись с этим альбомом, Брежнев, Косыгин и другие вожди решили больше, как прежде, старую Москву не ломать. Действительно, в начале восьмидесятых годов необоснованный снос практически прекратился.
Я был в числе тех членов "несносной" комиссии, которые настаивали на том, чтобы здания на Поварской не ломали, хотя они были рядовыми строениями, к памятникам архитектуры не относились, но служили для них достойным окружением.
На месте этих зданий, на углу Поварской и Большого Ржевского, предлагалось выстроить жилое здание для турецкого посольства. По межправительственному соглашению Москва обязана была это сделать. Лучшего места для турок прежнее руководство архитектурным управлением найти не могло и настаивало на своем.
Дома снесли, до начала строительства устроили временный сквер, понравившийся жильцам соседних домов. Им не было дела до того, что обнажившиеся глухие стены уродуют улицу, что образовался провал между домами, никто из жителей не брал в расчет и такую категорию, как стоимость московской земли, особенно в ее центре, той земли, где сотни лет стояли здания.
Вокруг вяза и нескольких деревьев развернулся бой, в результате которого отцы города вынуждены были отступить перед шумной, хорошо организованной общественностью, поддержанной новоявленными депутатами, желавшими показать свою власть, свой демократизм:
"Живописный сквер между Большим Ржевским переулком и улицей Писемского - недавнего происхождения, - пишет в очерке "Улица Воровского" Юрий Федосюк. - Он образовался после сноса двух старых особняков. Здесь ныне господствует патриарх улицы - двухсотлетний вяз, взятый под охрану после того, как этот участок задумали застроить восьмиэтажным зданием. В 1987 году местная общественность дружными усилиями побудила Мосгорисполком отказаться от строительства, а древний вяз, ныне бережно огражденный цепями, объявить памятником природы. Новый сквер с вязом стал украшением района и памятником успешной борьбы москвичей за сохранение родного города".
На мой взгляд, этот сквер стал действительно памятником, но не таким, каким он представляется Юрию Федосюку. Это памятник торжествующего популизма, грубого вмешательства в вопросы градостроительства непрофессионалов, примером неправильного использования городской ценнейшей земли. Это памятник пресловутой "перестройки", когда сначала ломают, а потом начинают думать, что нужно делать. Точно такая же "успешная борьба москвичей" закончилась торможением, приостановлением на несколько лет строительства на Поклонной горе, "третьего транспортного кольца". Северной тепловой станции, а это торможение принесло Москве на сотни миллионов рублей убытков.
Конечно, я не призываю пилить вяз, пусть он распускается весной, пока еще жив. Но земля, где были здания, должна быть застроена, улица должна быть в этом месте восстановлена.
Оказавшись на Поварской, кажется, что она не познала в общем-то более значительных потерь, не считая тех нескольких строений, о которых выше шла речь. На ней нет пустырей, дома стоят, теснясь друг к другу. Но это только так кажется. Поварская не стала исключением из правила. И по ней прошли с катком разрушители, сокрушив несколько замечательных сооружений средневековой Москвы.
Когда Марина Цветаева поселилась в районе Поварской, в доме по Борисоглебскому переулку, то, сворачивая с улицы к себе домой, она крестилась, глядя на встававшую на ее пути старинную церковь Бориса и Глеба на Поварской улице. На улицу выходила колоннада портика в классическом стиле, над ней возвышался однокупольный храм, к которому примыкала колокольня с островерхим шпилем, увенчанная крестом. Когда-то в первой половине семнадцатого века она была деревянной, позднее в том же веке прихожане после очередного пожара на месте деревянной выстроили каменную церковь. Последний раз она переделывалась, укрупнялась в конце XVIII века, в год рождения Пушкина, 1799-м, началось возведение храма, который радовал сердце Марины Цветаевой. Он служил приходской церковью для жителей соседних домов, в том числе для статского советника Сергея Киселева, друга поэта. Вместе с ним Киселев наведывался часто на Пресню к сестрам Ушаковым, Елизавете и Екатерине. Два друга женились почти в одно и то же время, весной 1830 года. Киселев взял в жены Елизавету, венчался с ней в церкви Бориса и Глеба, а с его стороны поручителем выступал "10 класса Александр Сергеев Пушкин", женившийся месяц спустя. Жил Киселев в двухэтажном доме, сохранившемся до наших дней, под № 27, ныне восстанавливаемом. Сюда Пушкин наезжал часто и, как отмечается пушкинистами, первый раз в Москве читал публично поэму "Полтава"...
Сломали Бориса и Глеба на Поварской в 1936 году, спустя три года после решения Моссовета о закрытии храма. На его земле находится здание музыкального института имени Гнесиных, где располагалась также квартира основательницы этого, второго по значению после консерватории, центра музыкальной культуры в Москве Елены Гнесиной, начавшей вместе с сестрами дело в маленьком особнячке на Арбате. Она дожила до строительства нового концертного зала, пристроенного к институту, на его открытие ее привезли в коляске. Она же добилась, что рядом с институтом появилось высотное здание для ее любимого детища - музыкального училища. В нем этажей двенадцать, оно умело поставлено, вписалось в ансамбль улицы, ничего и никого не подавляет, лишний раз доказывая, что, когда за дело берутся умелые люди, оно только от этого выигрывает, высокая новостройка не причинила ущерба старинной улице и ее приземистым зданиям. Наконец, недавно восстановлен особняк, принадлежавший некогда Марине Александровне Шуваловой, стоявший рядом с церковью Бориса и Глеба. Этот особняк передан музыкальному Гнесинскому центру, в нем располагается еще один концертный зал. И я, рассказывая об утратах, не могу не упомянуть о таком событии последних лет, внушающем надежду на то, что больше никогда в Москве не будут уничтожать ее памятники.
Церковь Бориса и Глеба стояла во владении под № 32, а на нечетной стороне улицы, неподалеку, под № 15 располагалась другая церковь - Ржевской Божьей Матери на Поварской. Ее выстроили впервые прихожане Поварской слободы. Я еще не упомянул, что в этом районе Москвы жили повара, хлебники, квасники и другие ремесленники, обслуживавшие потребности государева стола. В память о них сохранились названия трех поварских переулков - Столового, Скатертного, Хлебного. Между Хлебным переулком и Поварской находился маленький Чашников переулок, не сохранившийся, как и еще один здешний Ножовый переулок, который состоял всего из трех строений и тянулся между Столовым переулком и Большой Никитской улицей.
Упоминавшаяся впервые в документах в 1653 году церковь Ржевской Божьей Матери перестраивалась в XIX веке, у нее была большая трапезная, одноглавый храм и колокольня. Крушить ее начали перед войной, доломали после ее окончания. На ее месте выстроено большое здание для Верховного суда СССР, сейчас тут находится Верховный суд Российской Федерации.
И это еще не последняя церковь, уничтоженная на Поварской. В конце улицы в одной из стрелецких слобод выстроили храм Святой Софии, было это в первой половине XVII века. Позднее рядом с деревянным ее строением появился каменный храм Рождества Христова, позже обросший приделами Казанской Божьей Матери и Тихвинской Божьей Матери. На место, занимаемое храмом Рождества в Кудрине, положили глаз политкаторжане, чье общество, бывшее влиятельным в первые годы советской власти, вознамерилось построить клуб. Проект этого клуба поручили знаменитым архитекторам, братьям Весниным. Они исполнили заказ, и по их проекту соорудили здание с большим зрительным залом и другими клубными помещениями.
Но воспользоваться комфортом нового клуба политкаторжане не успели. Общество состояло из старых большевиков, а также недобитых во время гражданской войны революционеров других партий, при товарище Сталине ставших неугодными восторжествовавшей диктатуре. Несмотря на всем известные заслуги перед революцией, политкаторжане и бывшие "ссыльнопоселенцы" вынуждены были прикрыть свое общество, многие из них снова оказались в тюрьме, но уже не царской, а советской, многие были отправлены в лагеря, расстреляны.
В клубе открыли кинотеатр, а позднее в нем обосновался Театр киноактера.
Таким образом, подводя итог, можно констатировать, что на Поварской из четырех церквей сохранилась только одна, церковь Симеона Столпника, которая ныне воспринимается как строение на Новом Арбате.
Проходя у Никитских ворот, хорошо видно, что восстанавливается небольшая древняя церковь, последние годы стоявшая без снесенной главы и без колокольни. В ней предлагалось создать музей генералиссимуса Александра Суворова, поскольку, по преданию, полководец, большой любитель церковного пения, не раз пел на клиросе этой церкви. Дом его отца, генерала, находится рядом, на Большой Никитской, за оградой дома № 42, где обитает заморское посольство. Несколько лет тому назад ревнители старины не могли предложить нечто более радикальное, не могли предугадать, что настанет время, когда эту церковь начнут восстанавливать не под музей, а для исполнения той функции, ради которой она появилась в Москве по воле патриарха Филарета. Восемь лет он пробыл в польском плену, с великим почетом вернулся в столицу, где его сына Михаила избрали на царство. Сын и повелел в 1626 году у Никитских ворот воздвигнуть храм Феодора Студитского, как сказано в указе, "по обещанию отца нашего", то есть храм был обетный, в память о возвращении из плена, в благодарность Богу за счастливый исход, возвращение Смоленска. Поэтому главный престол церкви был во имя иконы Смоленской Божьей Матери. Церковь расписал известный мастер Назарий Истомин.
И вот на наших глазах второй раз поднимается над землей колокольня, вскоре откроется возрожденная церковь, а не музей.
Вернули верующим возвышающийся над площадью Никитских ворот храм Большое Вознесение, известный тем, что в его трапезной венчался Александр Пушкин. Лет десять тому назад в "Московской правде" я опубликовал статью "Гром под куполом", где рассказал, как под сводами этого замечательного здания гремят разряды высоковольтных пушек, и поставил вопрос о выдворении отсюда энергетической лаборатории. Для испытаний ей требовалось сооружение с высоким, как у храма, потолком. Казалось, что никакой силой электрификаторов - а именно их деяния (электрификация) вкупе с советской властью по известной ленинской формуле должны были в сумме своей дать нашей стране коммунизм, - не сдвинуть с насиженного места.
Однако лед тронулся. Помог этому не кто иной, как всем известный азербайджанский лидер Гейдар Алиев, о чем я хотел бы публично заявить. Как раз в то время, когда появилась моя статья, он работал в Москве, руководил как первый заместитель главы правительства культурой. Ему доложили о выступлении газеты, и он, обладая громадной тогда властью, будучи членом всесильного Политбюро ЦК КПСС, распорядился вывести лабораторию из храма. Что это было именно так, а не иначе, мне рассказывали сотрудники исполкома Моссовета, ведавшие "нежилыми помещениями", готовившие проект решения по этому вопросу. Так что никакой высокопоставленный митрополит здесь ни при чем, как мне приходилось читать, спасибо нужно сказать товарищу Алиеву.