Страница:
А "фотолюбитель" - это главный инженер башни Борис Алексеевич Злобин. Его студенческий проект, защищенный тридцать с лишним лет назад в Московском строительном институте, был посвящен железобетонным конструкциям ветровой электростанции на вершине Ай-Петри. Ее спроектировал пионер космонавтики - гениальный самоучка Юрий Кондратюк, мечтавший о покорении неисчерпаемых запасов ветровой энергии. Высокую электростанцию Кондратюка не достроили. Но его ученик Борис Злобин стал главным инженером высочайшей вершины, воздвигнутой на земле человеком.
Те 15 тонн металла, что должны сейчас поднять, - капля в море железобетона.
...Что такое высота, я ощутил не тогда, когда оказался на полукилометровой отметке и увидел город, горизонты которого простирались на десятки километров, а когда очутился в замкнутом пространстве и увидел перед собой лишь прутья вертикальной лестницы, не имевшей, казалось, конца.
Иду путем, каким каждый день поднимаются монтажники. Движешься вверх, перебирая ступеньки ногами и руками. Попробуй без рук - улетишь в пропасть. Без лифта тяжело забраться и на седьмой этаж, а здесь 40.
На отметку "503" - место стыковки - давно уже поднялись монтажники, словно у них на плечах не брезентовая роба, а парус, способный надуваться без ветра. С высоты 503 метра я и веду свой последний репортаж. Рядом мой давний знакомый - инженер Михаил Колесник с микрофоном в руках дает последние указания и улыбается. Здесь очень хорошо. Ветра нет. Давний недруг монтажников, невидимый и сильный, обжигавший холодом лицо и руки, срывал каски, не раз пытался при подъеме раскачать многотонные секции антенны. Только к самому концу монтажа, поняв безнадежность своих попыток, он, усмиренный, затих. Солнце тоже не показывается из-за туч, чтобы не слепить глаза.
Москва покоряет высоты.
Сейчас она водрузит свой флаг на полукилометровой вершине.
- Флагшток достигает своим концом отметки 536,3 метра от пулевой отметки башни, - дают мне справку геодезисты, установившие свой треножник на пятачке, где должна произойти стыковка.
Уровень геодезического прибора чуть вздрагивает, реагируя не на ветер, а на усилия подъемного крана. Пока виден только медленно ползущий трос.
Все ждут в напряжении.
Острый пик флагштока проходит на уровне глаз и, не останавливаясь, поднимается выше, где на верхней площадке крана его ждут монтажники.
На минуту замер флагшток. Стоя над пропастью, один из смельчаков закрепляет на нем трос со свернутым, перевязанным шпагатом, флагом.
Кран приподнял антенну выше, и только сейчас настает время развернуть ее по часовой стрелке и опустить так, чтобы круглое основание стало на края ствола.
Руки монтажников касаются, наконец, стальной оболочки, помогая крану под извечное: "Раз-два! Взяли! Еще раз!" Я тоже, забыв про блокнот, схватился за круглый край, опустившийся над нашими головами...
Голоса звучат, как в трубе. Суживается просвет между стволом башни и венцом, что вот-вот навсегда украсит вершину. Еще одно усилие...
- Майна на зубочек! - уже не командует, а просит Колесник. - Майна на волосинку! - Вот когда пригодилось словечко самого Щипакина, что изнывает от нетерпения внизу на 385-й отметке. (Мне рассказывали потом, что Щипакин от радости плакал. Я этого сверху не видел.) Слышу только последние удары монтажного молота.
Грохот.
Хохот.
Ура!
Все. Тяжесть упала с плеч и легла на плечи башни. Все 32 тысячи тонн бетона и железа уложены. Высота достигнута. Сварщики прильнули к зазорам, сваривая сверхпрочный шов марочной стали, сожалея о том, что не захватили серебряного рубля. Все, кто свободен, спешат спуститься вниз, чтобы радоваться на земле.
Вдруг все смолкают и смотрят ввысь. Какой-то монтажник поднимается по реям к самому флагштоку, не дождавшись указаний. Флаг освобожден.
Налетает ветер и подхватывает стяг. Все видят красное полотнище и размахивающего каской счастливого монтажника.
Смотрю на часы: 18.30.
Так в половине седьмого 27 апреля 1967 года над Москвой стал реять флаг, водруженный на самом высоком сооружении в мире.
ЧАС НА КАЛАНЧЕ
Каждый пожарный - герой!
В. Гиляровский
В пейзаже Сокольников этот кирпичный дом с каланчой выглядит таким же давним и неизменным, как деревья старинного парка. Высокая башня покрыта куполом, похожим на каску пожарного. Если купол каланчи отшлифовать, он будет выглядеть, как зеркальная каска начальника караула, которая покоится на полке в ожидании боевой тревоги. Ныне только у начальника караула осталась сверкающая, нарядная каска с эмблемой. Среди дыма и копоти она помогает различить командира.
У пожарных все, как у солдат. Форма с погонами, боевая техника, казарма. И техника и казарма - все умещается в доме под каланчой, верном страже Сокольников вот уже сто с лишним лет. Да, прошел век с тех пор, как по просьбе жителей прилегающих улиц на собранные ими 1800 рублей началась постройка пожарной части.
30 лошадей и 40 пожарных обосновались поначалу в ее каменных стенах среди деревянных домиков сокольнических улиц. Брандмейстер и его команда с двумя бочками едва успевали выезжать на пожары. Дерево горело отлично...
Бывшая конюшня превращена давно в депо. Стоят в нем готовые сорваться с места в карьер сотни лошадиных сил, упрятанные в моторах красных машин. В любую минуту, в любую погоду готовы распахнуться ворота и выпустить под звуки сирен пожарный обоз, оснащенный генератором, турбиной, радиостанцией впридачу к традиционным лестницам и стволам.
Не спеша переступаю черту ворот, еще не зная, что эту линию задние колеса машины должны пересечь через 45 секунд после сигнала "пожар".
В Сокольнической части, случалось, успевали собраться и выезжали из депо за 32 секунды. Мне рассказал об этом молодой еще, несмотря на свои десять с лишним лет службы, техник-лейтенант Вячеслав Деев - начальник караула, а по-старому - брандмейстер. Он же показал, как успевают одеться за 18 секунд. Взмах руки - каска на голове, в два приема натягивают брюки, куртку перебрасывают через голову, а спасательный пояс пристегивают на ходу. Попробовал я повторить обряд одевания, но не смог.
Дорога на каланчу ведет мимо дежурной части. Она похожа сразу на красный уголок, спортивный клуб и зал ожидания. Под одной крышей стоят телевизор, брусья и кресла-диваны. Здесь учатся, отдыхают, ждут сигнала "тревога". Рядом пульт связи. Все, что происходит в Москве, становится тотчас известно дежурному. Информируют по радио с центрального пульта "01". Я тоже услышал, как зазвенел звонок и голос по радио сообщил:
- На проспекте Мира, 101, загорание ликвидировано в 17 часов 34 минуты.
Вот так периодически что-нибудь да случается. Давний московский житель - пожар, теснимый камнем и железом, бетоном и стеклопластиком, напоминает о себе дымом и огнем. Его видят раньше других на вышке. Если отмерить по винтовой пожарной лестнице 101 ступень вверх - на тебя пахнет, как на чердаке, теплым, прогретым воздухом. Еще шаг, и его вытесняет свежий ветер. Каланча.
Выхожу на площадку под куполом, где стоял на вахте лишь один дозорный, человек исчезнувшей московской профессии. В давние годы, завидев огонь, он рвал пожарную веревку и звонил в колокол.
Дозорный мог стоять на вышке час и день, сутки, неделю, ничего не увидев. Но наступала минута, когда он замечал пожар, замечал, когда его не видел никто, когда молчал телефон и никто не набирал на диске номер "01". Один вышковой срывал телефонную трубку и сообщал: "В северо-западном направлении, у дома возле парка, вижу сильный огонь".
Об этом событии записывали потом подробные сведения в "Исторический формуляр", вечно хранимый в части: "Рядовой Иван Рахманов обнаружил начинающийся в предутренний час пожар. Сообщений об этом пожаре не последовало. Пожар был успешно ликвидирован. Материальные ценности спасены. За бдительность вышковой награжден именными часами".
- Вышковой Рахманов, - представился мне бравый пожарный с обветренным лицом.
Это не тот Рахманов, что увековечен в "Историческом формуляре", а его родной брат - Алексей. Время он проверяет пока не по именным часам. Но горячих дел за годы службы было много. Сколько пожаров потушил - не считал. Сколько людей спас - помнит. Снял по веревке старика с верхнего этажа. И так каждый пожарный - кого-нибудь да спас. Не зря писал Гиляровский: "Каждый пожарный - герой!"
С утра сокольнические "вороные" три раза выезжали по тревоге: два загорания, один пожар.
А сейчас - горизонт чист, картине, открывающейся с каланчи, может позавидовать любой художник. Такая Москва видна только отсюда, она предстает во всех своих измерениях: в длину, ширину и высоту, во всем своем многообразии - в цвете и объеме.
Сквозь зеленый заслон Сокольников прорывается водяной фонтан и горбится сферический купол павильона - это все, что видно из парка. Зато город бросается в глаза, не таясь, играя всеми красками. Сверху их больше, в цвета домов вплетаются цвета крыш. Сверху, как в стереокино: плоские улицы стали объемными.
Во все четыре стороны с каланчи нацелены указатели: на запад и восток, на юг и север. Северный край застилает зеленая завеса парка и лесов. Профиль города на юге и западе прочертили шпили высоких зданий и радиомачт. На востоке силуэт проще: заводские трубы, пузатые бочки газгольдеров. Но со всех сторон над крышами качаются стрелы кранов.
Четыре шага направо - и с севера дозорный попадал на восток, еще четыре шага - юг. Вот так за двенадцать шагов совершал кругосветное путешествие.
Как всякого, кто в пути, продували вышкового ветры, секли дожди, засыпало снегом.
"Трудно приходилось этому "высокопоставленному" лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее: солнце печет, да и пожары летом чаще, чем зимой, только жди, не зевай!" - так писал о вышковом В. Гиляровский, репортер, почетный пожарный.
Опустела вышка в Сокольниках, только мне интересно, что с нее видно. Воспользовавшись случаем, наблюдаю с каланчи: косые лучи солнца пробиваются по краям черной тучи, доставая до крыш. Налетел северный ветер, и теперь уже достают до крыш косые струи дождя. А когда прошел ливень, крыши горят огнем, как зеркало, отражая в небе золото заходящего дня.
Среди домов на востоке различаю в бинокль еще одну пожарную каланчу. Но она пуста. Вид с нее на Москву закрыли многоэтажные дома.
Час пролетел быстро, как птица над крышей.
Пора в обратный путь.
Винтовая лестница приводит вниз, до второго этажа. С него на землю можно спуститься двумя путями - или по лестнице, или по трубе. Достопримечательность пожарных - стальная труба. Один ее конец упирается в потолок дежурной части, другой ушел под пол, на первый этаж - в депо. Это лифт пожарных. Вверх на нем не подняться: труба отшлифована до блеска ногами и руками бойцов, но вниз спускаться - лучшего средства нет. Скорость спуска такая же, как у падающего камня, - 9,8 м/сек2.
Охватив трубу ногами, камнем падают по тревоге со второго этажа вниз к машинам все, кто дежурит наверху. Только такой "лестнице" выдержать напор и движение людей, у которых в запасе 45 секунд. Съезжаю и я по трубе. Такую возможность предоставляют журналистам и дорогим гостям из соседней школы. Мальчишки не зря любят ходить в дом под под каланчей, где вот уже век, как нашли себе место быстрота, мужество, отвага.
К ЗВЕЗДЕ В ГОСТИ
Подъем к звездам везде одинаков. Сначала нажимают кнопку. Кабина отрывается от земли, на табло мелькают всевозрастающие цифры: 2, 20, 30... На высоте птичьего полета срабатывает вторая ступень. Выше в небо - теснее лифт. В кабине нас двое: старожил высотного дома, не раз совершавший головокружительные рейсы, и я.
Дальше ехать некуда. Можно только идти. Сюда можно водить на экскурсию специалистов. Нигде в Москве нет такой коллекции лестниц, как здесь - в шпиле Московского университета. Маршевая лестница с перилами переходит в винтовую. Та ввинчивается в шпиль и превращается в трап. На звездах не ждут в гости. Сводки погоды долго пророчили сильный ветер, мороз, облачность. Они откладывали подъем со дня на день, пока не наступило затишье. Но когда я шагнул из лифта под шпиль, то пожалел, что погода успокоилась.
Внутри шпиля тихо, как под безъязычным колоколом.
Ветер тут воет, плачет, кричит на разные голоса в непогоду... Я мог только представить это со слов сопровождающего инженера. Прошло сорок лет с небольшим, как из шпиля ушли монтажники.Срок ничтожный для исполина, воздвигнутого на века. Время еще не успело отметиться на стекле и металле. Зеркальное, цвета позолоты, стекло так же отлично, как свет, отражает ветер и влагу, защищая своим хрупким панцирем броню металла.
Плечи касаются круглой стенки, суживающейся с каждым шагом. Приходится и ногами и руками перебирать тонкие ступеньки, приваренные к трубе. Когда кажется, что дальше не протиснешься, сбоку появляется овальная дверь. Еще шаг и - балкон.
Под звездой на острие шпиля строители свили из стальных прутьев нечто вроде гнезда, уложив в его основание бетон. Правда, оно так высоко и ветры обдувают его так сильно, что даже птицы не претендуют на столь видное место.
Над головой повисли колосья звезды. Под ногами - Москва. Здесь мы и познакомились. Александр Владимирович Залесский - инженер, любитель восхождений на вершины, будь то гора или шпиль, добровольный экскурсовод. На его счету купол Исаакиевского собора, Чатыр-Даг - вторая вершина Крыма и неоднократные подъемы на звезду университета - высшую точку города. Но и отсюда - с высоты в четверть километра - не видно всей Москвы. Даже ее ближайшая юго-западная граница далеко за горизонтом, к которому, как к финишу, устремились наперегонки стройные шеренги домов. А северные, восточные, южные горизонты скрывают бесчисленные крыши. Какая же нужна вершина, чтобы увидеть с нее всю Москву?
- Между прочим, - сказал инженер, - я вам как-то звонил. - И я сразу же вспомнил голос одного дотошного читателя, который часто звонил по телефону в редакцию. По его просьбе я выяснял, откуда в Москве идет счет километрам - от почтамта, как в других городах, или от Красной площади...
Любознательность была той силой, что легко подняла сорокадвухлетнего инженера в январский холод навстречу всем ветрам. Больше желающих сопровождать корреспондента туда, где нужно надевать спасательный пояс и мерзнуть, не оказалось...
Теперь мы разговорились, как старые знакомые, не видевшие давно друг друга. Окрестности университета давно знакомы инженеру. Вернувшись с фронта, он копал огороды на Воробьевых горах.
На месте огородов сегодня раскинулись корпуса Дворца для детей.
- А ваш дом виден отсюда?
Нет, дом инженера находится не среди корпусов Юго-запада. Он живет на Зубовской, в старом доме.
Старые улицы не видны отсюда, старая Москва тоже. Ее заслонили овал стадиона, гостиница "Юность", корпуса на подходах к Лужникам.
Ни огородов, ни деревень. Только маленькая церковь на вершине холма и купольный град Новодевичьего монастыря у Москвы-реки остались от картины, виденной Герценом и Огаревым с бровки Воробьевых гор.
Новая Москва заполнила все пространство: метромост, спортивные арены, лучи проспектов, круглые тарелки вестибюлей метро "Университет". Рядом с ними третий круг прочертила арена цирка. Вслед за москвичами-новоселами на Юго-запад перебрался Московский цирк.
Светлое небо сливается с белыми корпусами университета. Его башни ступенями спускаются к земле. И дома, деревья, крыши постепенно уходят вдаль, сглаживая углы, разрушая ощущение высоты.
Высоты не чувствуешь, наверное, потому, что все неподвижно. Звезда не описывает орбиту на московском небосклоне, она непоколебима. Движение происходит на земном круге. И мы в центре этого круга медленно вращаемся вслед за поездами Окружной железной дороги и матовым солнцем, что катится ярким шаром по дорожке из облаков, нависших над головой.
Не слышно шума городского. Он не долетает сюда, перехваченный карнизами этажей. Лишь ветер свободно обвевает золотой стебель и его колосья, нависшие над головой.
- Поднимемся выше, - предложил инженер.
Вновь втискиваемся в трубу, чтобы через несколько ступенек оказаться еще у одного порога. Он повис над головой. Открыть его дверцу можно, поддев шапкой. Створки раскрылись - мы вышли из люка. Створки закрылись образовался настил площадки. По сторонам ее два нижних луча звезды, сходящиеся над головой.
Но и это еще не вершина. Снова ныряем внутрь. К коллекции лестниц прибавилась стремянка из стальных тонких прутьев. На нее становишься с опаской: не согнется ли? Но лесенка только пружинит и подталкивает нас через стальные дверцы на палубу звезды.
- Вершина, - сказал Александр Залесский, первый ставший ногами на прямой луч. Выше нас теперь был только острый конец звезды. Тесно на этой площадке, похожей на палубу подводной лодки. Расставишь ноги и достанешь борт. За краем - океан, только воздушный. Его не удивишь звездой, даже если на ней люди.
На поручнях ограды повис красный сигнальный фонарь. Он горит по ночам. Сейчас золотом, как начищенные до блеска фанфары, горят трубчатые концы колосьев - венец над звездой... На этих трубах мог играть только ветер, и я снова пожалел, что тихая погода. Даже юго-западный ветер - главный ветер Москвы, знаменитый зюйд-вест, в честь которого склоняются "розы ветров" на картах московских архитекторов, - даже он притих, может быть, для того, чтобы дать нам, редким гостям, осмотреться в его царстве, необозримом с такой высоты.
Если бы на этой точке установить кинокамеру и делать каждый день кадры, получилась бы великолепная картина роста Москвы.
Я дотронулся рукой до золотистых колосьев.
Осторожно, стекло. Звезда зеркальная. В ее золотистых зеркалах первым по утрам прихорашивается дневное светило, прежде чем показаться над Москвой, а вечером в последний раз бросает прощальный взгляд, прячась за края заката.
С обратной стороны стекла покрыты, как и все зеркала, черной краской. На ней оставили свой след те, кто бывал на звезде когда-то. "Здесь были Гондобин и Гаврилов. Марков и Ахметов". Под автографами дата - 1952 год. Это тогда работали здесь монтажники. С тех пор сюда поднимаются в любую погоду лишь хранители пятиконечной красавицы да Александр Владимирович Залесский, работающий в университете давно, время от времени просит разрешения совершить подъем.
- Жаль, дочь нельзя поднять сюда. Хорошо! - сказал инженер, глядя на Москву.
Ветер не сдувал нас с прямых лучей. Солнце светило в зеркала. Но на звездах не ждут в гости. Спустившись вниз, мы почувствовали, как холодно наверху зимой. Но я не пожалел, что поднимался по винтовым лестницам, маршам, трапам и стремянкам. Потому что увидел Москву и ее самую большую звезду.
НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ
Судьба грандиозных проектов всегда зависит от воли правительств. Большая политика постоянно воздействует на замыслы творцов, которым государство поручает увековечить триумф народа. Проходит время, прежде чем такой замысел реализуется усилиями всей страны. Так было в прошлом, когда император Александр Первый повелел воздвигнуть в Москве Храм Христа Спасителя в ознаменование дарованной победы над Наполеоном. Прошло семьдесят лет, на троне сменилось три императора и только при Александре III вблизи Кремля, выше Ивана Великого поднялся золотой купол храма-памятника в честь победы в Отечественной войне 1812 года. Его главный купол поднялся на сто метров, выше Ивана Великого, став символом Москвы и Российской империи. Поэтому взорвали его осатаневшие большевики.
Державный исполин возрождается как птица Феникс из пепла волею правительств России и Москвы, стараниями мэра столицы Юрия Лужкова.
Такая непреложная зависимость прослеживается и на примере памятника, задуманного в 1942 году, вскоре после битвы под Москвой, когда над истекавшей кровью страной начало всходить солнце Победы. Впереди был Сталинград, Курская дуга, годы отделяли нас от Берлина, но московские архитекторы и скульпторы проектировали памятники Победы. Главный монумент каждый художник видел на вершине холма в виде обелиска, статуи в образе солдата.
После парада Победы в Москве задумали было установить такой монумент на Красной площади, высвободив для него пространство за счет сноса больших исторических зданий. Но на это даже Сталин не пошел, повелев поднять над городом в ознаменование триумфа семь исполинских белокаменных высотных зданий, наподобие башен Кремля.
Утвердившийся во власти Никита Хрущев вернулся к давней идее, заложив памятник Победы на Поклонной горе, вдали от центра. В 1958 году зимой на вершине самого высокого холма в междуречье реки Сетуни и ручья Фильки, на отметке 170 установили памятный камень, мимо которого прошли в торжественном марше войска.
Веками по Поклонной горе проходил главный путь из Европы в древнюю российскую столицу. Конные и пешие на ее окраине поднимались на возвышенность, откуда открывалась панорама златоглавого города. Православные, пораженные красотой своей столицы, останавливались и по традиции отдавали поклон церквам и монастырям, завидев под крестами московские сорок-сороков. На этом месте Михаил Кутузов в 1812 году решил судьбу города. Здесь не дождался Наполеон ключей от захваченной Москвы.
Отсюда шли по Можайскому шоссе на Запад в 1941-м войска Красной Армии навстречу полчищам врага, чтобы спасти Москву и Россию.
Вот почему именно это легендарное место выбрал для монумента Евгений Вучетич, чей Солдат в 1945-м встал на холме Трептов-парка в Берлине. Скульптор мечтал и над Москвой на девяносто метров поднять увеличенную фигуру этого Солдата с мечом в руке и спасенным ребенком на груди. Но Хрущеву не хватило "великого десятилетия", чтобы осуществить проект. Ему главней был стадион на сто тысяч мест, дворец на шесть тысяч мест, где бы он мог произносить пространные речи.
Леонид Брежнев также не спешил заменить памятный камень на памятник, и у него оказались дела поважней в Москве, где возводились Олимпийские объекты, реконструировался Центральный стадион, чтобы на виду всего мира глава партии и государства мог произнести давно задуманную речь.
Выпавшую из рук Вучетича эстафету подхватил Николай Томский, предложивший поднять над Поклонной горой обелиск в виде Красного знамени. Много лет скульптор менял форму, размеры каменного стяга. Но и ему жизни не хватило, чтобы материализовать запроектированный обелиск высотой 70 метров.
У Поклонной горы спланировали площадь Победы, воссоздали Триумфальную арку 1812 года, сломанную в лихие годы на Тверской, как Храм Христа Спасителя на Волхонке.
После Брежнева, сменявшие друг друга престарелые и больные генеральные секретари, чтобы укрепить шаткую власть, наконец стали возводить мемориал на Поклонной горе. Начались земляные работы, прокладка коммуникаций, дорог. Строители были преисполнены желанием быстро исполнить свой долг. Их порыв поддержал начавший перестройку Михаил Горбачев. В 1985 году утвердили новый проект, предложенный Анатолием Полянским. Он наметил воздвигнуть дворец Победы с залами Славы и Памяти - музей Великой Отечественной войны, развернув главный фасад к востоку, центру Москвы.
Обелиск-знамя ученики Томского трансформировали в памятник, где на высоком пьедестале поднимались солдаты, осеняющие себя "победным Красным Ленинским знаменем" с образом вождя. Стройка длилась недолго, потому что народ больше не желал жить по ленинским заветам, видеть над Москвой еще один образ вождя, еще одно красное знамя. Не смея тогда сказать об этом открыто, летом 1987 года поэт Андрей Вознесенский с высокой трибуны заявил, что красный гранит силуэтно на свету смотрится как черный, поэтому на въезде в Москву будет пугать всех гигантское "черное знамя". И сгоряча произнес, что якобы строители "снесли Поклонную гору".
Так началось единоборство общественности, охотно поверившей этим словам, с властными структурами, раскрутившими к тому времени маховик строительства на холме, где выросли стены музея, вот-вот должны были поднять стальной шестисоттонный купол над залом Славы...
Протесты все сильнее звучали в средствах массовой информации, на встречах с новым руководством Москвы во главе с Борисом Ельциным. Впервые в истории советской столицы в центре города люди вышли на политическую демонстрацию, требуя не только прекратить строительство мемориала, но и "Восстановить Поклонную гору!", пройдя с этим лозунгом по главной улице. Вполне серьезно многие общественные деятели требовали от правительства, чтобы стены музея Великой Отечественной войны снесли, а на его месте насыпали холм, таким образом воссоздав "снесенную святыню".
Протестовали против коммунизма, а неправедный удар наносили по музею. Демонстранты не хотели знать заключение экспертов, доложивших правительству, что на отметке 170, где поднялось здание, никто ничего не срывал. Холм, с другой отметкой, в 800 метрах от мемориала, откуда в прошлом поклонялись Москве, спланировали в предвоенные и послевоенные годы, сооружая Кутузовский проспект и площадь Победы.
Социальная напряженность разрядилась только тогда, когда последовал приказ - строительство прекратить. Замерли башенные краны, ушли монтажники, успевшие напоследок поднять купол. Объявили очередной конкурс на проект памятника Победы, сначала открытый, потом закрытый... Возник нашедший одобрение замысел авторов, предлагавших поднять монумент на холме у Боровицкой башни Кремля...
Те 15 тонн металла, что должны сейчас поднять, - капля в море железобетона.
...Что такое высота, я ощутил не тогда, когда оказался на полукилометровой отметке и увидел город, горизонты которого простирались на десятки километров, а когда очутился в замкнутом пространстве и увидел перед собой лишь прутья вертикальной лестницы, не имевшей, казалось, конца.
Иду путем, каким каждый день поднимаются монтажники. Движешься вверх, перебирая ступеньки ногами и руками. Попробуй без рук - улетишь в пропасть. Без лифта тяжело забраться и на седьмой этаж, а здесь 40.
На отметку "503" - место стыковки - давно уже поднялись монтажники, словно у них на плечах не брезентовая роба, а парус, способный надуваться без ветра. С высоты 503 метра я и веду свой последний репортаж. Рядом мой давний знакомый - инженер Михаил Колесник с микрофоном в руках дает последние указания и улыбается. Здесь очень хорошо. Ветра нет. Давний недруг монтажников, невидимый и сильный, обжигавший холодом лицо и руки, срывал каски, не раз пытался при подъеме раскачать многотонные секции антенны. Только к самому концу монтажа, поняв безнадежность своих попыток, он, усмиренный, затих. Солнце тоже не показывается из-за туч, чтобы не слепить глаза.
Москва покоряет высоты.
Сейчас она водрузит свой флаг на полукилометровой вершине.
- Флагшток достигает своим концом отметки 536,3 метра от пулевой отметки башни, - дают мне справку геодезисты, установившие свой треножник на пятачке, где должна произойти стыковка.
Уровень геодезического прибора чуть вздрагивает, реагируя не на ветер, а на усилия подъемного крана. Пока виден только медленно ползущий трос.
Все ждут в напряжении.
Острый пик флагштока проходит на уровне глаз и, не останавливаясь, поднимается выше, где на верхней площадке крана его ждут монтажники.
На минуту замер флагшток. Стоя над пропастью, один из смельчаков закрепляет на нем трос со свернутым, перевязанным шпагатом, флагом.
Кран приподнял антенну выше, и только сейчас настает время развернуть ее по часовой стрелке и опустить так, чтобы круглое основание стало на края ствола.
Руки монтажников касаются, наконец, стальной оболочки, помогая крану под извечное: "Раз-два! Взяли! Еще раз!" Я тоже, забыв про блокнот, схватился за круглый край, опустившийся над нашими головами...
Голоса звучат, как в трубе. Суживается просвет между стволом башни и венцом, что вот-вот навсегда украсит вершину. Еще одно усилие...
- Майна на зубочек! - уже не командует, а просит Колесник. - Майна на волосинку! - Вот когда пригодилось словечко самого Щипакина, что изнывает от нетерпения внизу на 385-й отметке. (Мне рассказывали потом, что Щипакин от радости плакал. Я этого сверху не видел.) Слышу только последние удары монтажного молота.
Грохот.
Хохот.
Ура!
Все. Тяжесть упала с плеч и легла на плечи башни. Все 32 тысячи тонн бетона и железа уложены. Высота достигнута. Сварщики прильнули к зазорам, сваривая сверхпрочный шов марочной стали, сожалея о том, что не захватили серебряного рубля. Все, кто свободен, спешат спуститься вниз, чтобы радоваться на земле.
Вдруг все смолкают и смотрят ввысь. Какой-то монтажник поднимается по реям к самому флагштоку, не дождавшись указаний. Флаг освобожден.
Налетает ветер и подхватывает стяг. Все видят красное полотнище и размахивающего каской счастливого монтажника.
Смотрю на часы: 18.30.
Так в половине седьмого 27 апреля 1967 года над Москвой стал реять флаг, водруженный на самом высоком сооружении в мире.
ЧАС НА КАЛАНЧЕ
Каждый пожарный - герой!
В. Гиляровский
В пейзаже Сокольников этот кирпичный дом с каланчой выглядит таким же давним и неизменным, как деревья старинного парка. Высокая башня покрыта куполом, похожим на каску пожарного. Если купол каланчи отшлифовать, он будет выглядеть, как зеркальная каска начальника караула, которая покоится на полке в ожидании боевой тревоги. Ныне только у начальника караула осталась сверкающая, нарядная каска с эмблемой. Среди дыма и копоти она помогает различить командира.
У пожарных все, как у солдат. Форма с погонами, боевая техника, казарма. И техника и казарма - все умещается в доме под каланчой, верном страже Сокольников вот уже сто с лишним лет. Да, прошел век с тех пор, как по просьбе жителей прилегающих улиц на собранные ими 1800 рублей началась постройка пожарной части.
30 лошадей и 40 пожарных обосновались поначалу в ее каменных стенах среди деревянных домиков сокольнических улиц. Брандмейстер и его команда с двумя бочками едва успевали выезжать на пожары. Дерево горело отлично...
Бывшая конюшня превращена давно в депо. Стоят в нем готовые сорваться с места в карьер сотни лошадиных сил, упрятанные в моторах красных машин. В любую минуту, в любую погоду готовы распахнуться ворота и выпустить под звуки сирен пожарный обоз, оснащенный генератором, турбиной, радиостанцией впридачу к традиционным лестницам и стволам.
Не спеша переступаю черту ворот, еще не зная, что эту линию задние колеса машины должны пересечь через 45 секунд после сигнала "пожар".
В Сокольнической части, случалось, успевали собраться и выезжали из депо за 32 секунды. Мне рассказал об этом молодой еще, несмотря на свои десять с лишним лет службы, техник-лейтенант Вячеслав Деев - начальник караула, а по-старому - брандмейстер. Он же показал, как успевают одеться за 18 секунд. Взмах руки - каска на голове, в два приема натягивают брюки, куртку перебрасывают через голову, а спасательный пояс пристегивают на ходу. Попробовал я повторить обряд одевания, но не смог.
Дорога на каланчу ведет мимо дежурной части. Она похожа сразу на красный уголок, спортивный клуб и зал ожидания. Под одной крышей стоят телевизор, брусья и кресла-диваны. Здесь учатся, отдыхают, ждут сигнала "тревога". Рядом пульт связи. Все, что происходит в Москве, становится тотчас известно дежурному. Информируют по радио с центрального пульта "01". Я тоже услышал, как зазвенел звонок и голос по радио сообщил:
- На проспекте Мира, 101, загорание ликвидировано в 17 часов 34 минуты.
Вот так периодически что-нибудь да случается. Давний московский житель - пожар, теснимый камнем и железом, бетоном и стеклопластиком, напоминает о себе дымом и огнем. Его видят раньше других на вышке. Если отмерить по винтовой пожарной лестнице 101 ступень вверх - на тебя пахнет, как на чердаке, теплым, прогретым воздухом. Еще шаг, и его вытесняет свежий ветер. Каланча.
Выхожу на площадку под куполом, где стоял на вахте лишь один дозорный, человек исчезнувшей московской профессии. В давние годы, завидев огонь, он рвал пожарную веревку и звонил в колокол.
Дозорный мог стоять на вышке час и день, сутки, неделю, ничего не увидев. Но наступала минута, когда он замечал пожар, замечал, когда его не видел никто, когда молчал телефон и никто не набирал на диске номер "01". Один вышковой срывал телефонную трубку и сообщал: "В северо-западном направлении, у дома возле парка, вижу сильный огонь".
Об этом событии записывали потом подробные сведения в "Исторический формуляр", вечно хранимый в части: "Рядовой Иван Рахманов обнаружил начинающийся в предутренний час пожар. Сообщений об этом пожаре не последовало. Пожар был успешно ликвидирован. Материальные ценности спасены. За бдительность вышковой награжден именными часами".
- Вышковой Рахманов, - представился мне бравый пожарный с обветренным лицом.
Это не тот Рахманов, что увековечен в "Историческом формуляре", а его родной брат - Алексей. Время он проверяет пока не по именным часам. Но горячих дел за годы службы было много. Сколько пожаров потушил - не считал. Сколько людей спас - помнит. Снял по веревке старика с верхнего этажа. И так каждый пожарный - кого-нибудь да спас. Не зря писал Гиляровский: "Каждый пожарный - герой!"
С утра сокольнические "вороные" три раза выезжали по тревоге: два загорания, один пожар.
А сейчас - горизонт чист, картине, открывающейся с каланчи, может позавидовать любой художник. Такая Москва видна только отсюда, она предстает во всех своих измерениях: в длину, ширину и высоту, во всем своем многообразии - в цвете и объеме.
Сквозь зеленый заслон Сокольников прорывается водяной фонтан и горбится сферический купол павильона - это все, что видно из парка. Зато город бросается в глаза, не таясь, играя всеми красками. Сверху их больше, в цвета домов вплетаются цвета крыш. Сверху, как в стереокино: плоские улицы стали объемными.
Во все четыре стороны с каланчи нацелены указатели: на запад и восток, на юг и север. Северный край застилает зеленая завеса парка и лесов. Профиль города на юге и западе прочертили шпили высоких зданий и радиомачт. На востоке силуэт проще: заводские трубы, пузатые бочки газгольдеров. Но со всех сторон над крышами качаются стрелы кранов.
Четыре шага направо - и с севера дозорный попадал на восток, еще четыре шага - юг. Вот так за двенадцать шагов совершал кругосветное путешествие.
Как всякого, кто в пути, продували вышкового ветры, секли дожди, засыпало снегом.
"Трудно приходилось этому "высокопоставленному" лицу в бурю-непогоду, особенно в мороз зимой, а летом еще труднее: солнце печет, да и пожары летом чаще, чем зимой, только жди, не зевай!" - так писал о вышковом В. Гиляровский, репортер, почетный пожарный.
Опустела вышка в Сокольниках, только мне интересно, что с нее видно. Воспользовавшись случаем, наблюдаю с каланчи: косые лучи солнца пробиваются по краям черной тучи, доставая до крыш. Налетел северный ветер, и теперь уже достают до крыш косые струи дождя. А когда прошел ливень, крыши горят огнем, как зеркало, отражая в небе золото заходящего дня.
Среди домов на востоке различаю в бинокль еще одну пожарную каланчу. Но она пуста. Вид с нее на Москву закрыли многоэтажные дома.
Час пролетел быстро, как птица над крышей.
Пора в обратный путь.
Винтовая лестница приводит вниз, до второго этажа. С него на землю можно спуститься двумя путями - или по лестнице, или по трубе. Достопримечательность пожарных - стальная труба. Один ее конец упирается в потолок дежурной части, другой ушел под пол, на первый этаж - в депо. Это лифт пожарных. Вверх на нем не подняться: труба отшлифована до блеска ногами и руками бойцов, но вниз спускаться - лучшего средства нет. Скорость спуска такая же, как у падающего камня, - 9,8 м/сек2.
Охватив трубу ногами, камнем падают по тревоге со второго этажа вниз к машинам все, кто дежурит наверху. Только такой "лестнице" выдержать напор и движение людей, у которых в запасе 45 секунд. Съезжаю и я по трубе. Такую возможность предоставляют журналистам и дорогим гостям из соседней школы. Мальчишки не зря любят ходить в дом под под каланчей, где вот уже век, как нашли себе место быстрота, мужество, отвага.
К ЗВЕЗДЕ В ГОСТИ
Подъем к звездам везде одинаков. Сначала нажимают кнопку. Кабина отрывается от земли, на табло мелькают всевозрастающие цифры: 2, 20, 30... На высоте птичьего полета срабатывает вторая ступень. Выше в небо - теснее лифт. В кабине нас двое: старожил высотного дома, не раз совершавший головокружительные рейсы, и я.
Дальше ехать некуда. Можно только идти. Сюда можно водить на экскурсию специалистов. Нигде в Москве нет такой коллекции лестниц, как здесь - в шпиле Московского университета. Маршевая лестница с перилами переходит в винтовую. Та ввинчивается в шпиль и превращается в трап. На звездах не ждут в гости. Сводки погоды долго пророчили сильный ветер, мороз, облачность. Они откладывали подъем со дня на день, пока не наступило затишье. Но когда я шагнул из лифта под шпиль, то пожалел, что погода успокоилась.
Внутри шпиля тихо, как под безъязычным колоколом.
Ветер тут воет, плачет, кричит на разные голоса в непогоду... Я мог только представить это со слов сопровождающего инженера. Прошло сорок лет с небольшим, как из шпиля ушли монтажники.Срок ничтожный для исполина, воздвигнутого на века. Время еще не успело отметиться на стекле и металле. Зеркальное, цвета позолоты, стекло так же отлично, как свет, отражает ветер и влагу, защищая своим хрупким панцирем броню металла.
Плечи касаются круглой стенки, суживающейся с каждым шагом. Приходится и ногами и руками перебирать тонкие ступеньки, приваренные к трубе. Когда кажется, что дальше не протиснешься, сбоку появляется овальная дверь. Еще шаг и - балкон.
Под звездой на острие шпиля строители свили из стальных прутьев нечто вроде гнезда, уложив в его основание бетон. Правда, оно так высоко и ветры обдувают его так сильно, что даже птицы не претендуют на столь видное место.
Над головой повисли колосья звезды. Под ногами - Москва. Здесь мы и познакомились. Александр Владимирович Залесский - инженер, любитель восхождений на вершины, будь то гора или шпиль, добровольный экскурсовод. На его счету купол Исаакиевского собора, Чатыр-Даг - вторая вершина Крыма и неоднократные подъемы на звезду университета - высшую точку города. Но и отсюда - с высоты в четверть километра - не видно всей Москвы. Даже ее ближайшая юго-западная граница далеко за горизонтом, к которому, как к финишу, устремились наперегонки стройные шеренги домов. А северные, восточные, южные горизонты скрывают бесчисленные крыши. Какая же нужна вершина, чтобы увидеть с нее всю Москву?
- Между прочим, - сказал инженер, - я вам как-то звонил. - И я сразу же вспомнил голос одного дотошного читателя, который часто звонил по телефону в редакцию. По его просьбе я выяснял, откуда в Москве идет счет километрам - от почтамта, как в других городах, или от Красной площади...
Любознательность была той силой, что легко подняла сорокадвухлетнего инженера в январский холод навстречу всем ветрам. Больше желающих сопровождать корреспондента туда, где нужно надевать спасательный пояс и мерзнуть, не оказалось...
Теперь мы разговорились, как старые знакомые, не видевшие давно друг друга. Окрестности университета давно знакомы инженеру. Вернувшись с фронта, он копал огороды на Воробьевых горах.
На месте огородов сегодня раскинулись корпуса Дворца для детей.
- А ваш дом виден отсюда?
Нет, дом инженера находится не среди корпусов Юго-запада. Он живет на Зубовской, в старом доме.
Старые улицы не видны отсюда, старая Москва тоже. Ее заслонили овал стадиона, гостиница "Юность", корпуса на подходах к Лужникам.
Ни огородов, ни деревень. Только маленькая церковь на вершине холма и купольный град Новодевичьего монастыря у Москвы-реки остались от картины, виденной Герценом и Огаревым с бровки Воробьевых гор.
Новая Москва заполнила все пространство: метромост, спортивные арены, лучи проспектов, круглые тарелки вестибюлей метро "Университет". Рядом с ними третий круг прочертила арена цирка. Вслед за москвичами-новоселами на Юго-запад перебрался Московский цирк.
Светлое небо сливается с белыми корпусами университета. Его башни ступенями спускаются к земле. И дома, деревья, крыши постепенно уходят вдаль, сглаживая углы, разрушая ощущение высоты.
Высоты не чувствуешь, наверное, потому, что все неподвижно. Звезда не описывает орбиту на московском небосклоне, она непоколебима. Движение происходит на земном круге. И мы в центре этого круга медленно вращаемся вслед за поездами Окружной железной дороги и матовым солнцем, что катится ярким шаром по дорожке из облаков, нависших над головой.
Не слышно шума городского. Он не долетает сюда, перехваченный карнизами этажей. Лишь ветер свободно обвевает золотой стебель и его колосья, нависшие над головой.
- Поднимемся выше, - предложил инженер.
Вновь втискиваемся в трубу, чтобы через несколько ступенек оказаться еще у одного порога. Он повис над головой. Открыть его дверцу можно, поддев шапкой. Створки раскрылись - мы вышли из люка. Створки закрылись образовался настил площадки. По сторонам ее два нижних луча звезды, сходящиеся над головой.
Но и это еще не вершина. Снова ныряем внутрь. К коллекции лестниц прибавилась стремянка из стальных тонких прутьев. На нее становишься с опаской: не согнется ли? Но лесенка только пружинит и подталкивает нас через стальные дверцы на палубу звезды.
- Вершина, - сказал Александр Залесский, первый ставший ногами на прямой луч. Выше нас теперь был только острый конец звезды. Тесно на этой площадке, похожей на палубу подводной лодки. Расставишь ноги и достанешь борт. За краем - океан, только воздушный. Его не удивишь звездой, даже если на ней люди.
На поручнях ограды повис красный сигнальный фонарь. Он горит по ночам. Сейчас золотом, как начищенные до блеска фанфары, горят трубчатые концы колосьев - венец над звездой... На этих трубах мог играть только ветер, и я снова пожалел, что тихая погода. Даже юго-западный ветер - главный ветер Москвы, знаменитый зюйд-вест, в честь которого склоняются "розы ветров" на картах московских архитекторов, - даже он притих, может быть, для того, чтобы дать нам, редким гостям, осмотреться в его царстве, необозримом с такой высоты.
Если бы на этой точке установить кинокамеру и делать каждый день кадры, получилась бы великолепная картина роста Москвы.
Я дотронулся рукой до золотистых колосьев.
Осторожно, стекло. Звезда зеркальная. В ее золотистых зеркалах первым по утрам прихорашивается дневное светило, прежде чем показаться над Москвой, а вечером в последний раз бросает прощальный взгляд, прячась за края заката.
С обратной стороны стекла покрыты, как и все зеркала, черной краской. На ней оставили свой след те, кто бывал на звезде когда-то. "Здесь были Гондобин и Гаврилов. Марков и Ахметов". Под автографами дата - 1952 год. Это тогда работали здесь монтажники. С тех пор сюда поднимаются в любую погоду лишь хранители пятиконечной красавицы да Александр Владимирович Залесский, работающий в университете давно, время от времени просит разрешения совершить подъем.
- Жаль, дочь нельзя поднять сюда. Хорошо! - сказал инженер, глядя на Москву.
Ветер не сдувал нас с прямых лучей. Солнце светило в зеркала. Но на звездах не ждут в гости. Спустившись вниз, мы почувствовали, как холодно наверху зимой. Но я не пожалел, что поднимался по винтовым лестницам, маршам, трапам и стремянкам. Потому что увидел Москву и ее самую большую звезду.
НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ
Судьба грандиозных проектов всегда зависит от воли правительств. Большая политика постоянно воздействует на замыслы творцов, которым государство поручает увековечить триумф народа. Проходит время, прежде чем такой замысел реализуется усилиями всей страны. Так было в прошлом, когда император Александр Первый повелел воздвигнуть в Москве Храм Христа Спасителя в ознаменование дарованной победы над Наполеоном. Прошло семьдесят лет, на троне сменилось три императора и только при Александре III вблизи Кремля, выше Ивана Великого поднялся золотой купол храма-памятника в честь победы в Отечественной войне 1812 года. Его главный купол поднялся на сто метров, выше Ивана Великого, став символом Москвы и Российской империи. Поэтому взорвали его осатаневшие большевики.
Державный исполин возрождается как птица Феникс из пепла волею правительств России и Москвы, стараниями мэра столицы Юрия Лужкова.
Такая непреложная зависимость прослеживается и на примере памятника, задуманного в 1942 году, вскоре после битвы под Москвой, когда над истекавшей кровью страной начало всходить солнце Победы. Впереди был Сталинград, Курская дуга, годы отделяли нас от Берлина, но московские архитекторы и скульпторы проектировали памятники Победы. Главный монумент каждый художник видел на вершине холма в виде обелиска, статуи в образе солдата.
После парада Победы в Москве задумали было установить такой монумент на Красной площади, высвободив для него пространство за счет сноса больших исторических зданий. Но на это даже Сталин не пошел, повелев поднять над городом в ознаменование триумфа семь исполинских белокаменных высотных зданий, наподобие башен Кремля.
Утвердившийся во власти Никита Хрущев вернулся к давней идее, заложив памятник Победы на Поклонной горе, вдали от центра. В 1958 году зимой на вершине самого высокого холма в междуречье реки Сетуни и ручья Фильки, на отметке 170 установили памятный камень, мимо которого прошли в торжественном марше войска.
Веками по Поклонной горе проходил главный путь из Европы в древнюю российскую столицу. Конные и пешие на ее окраине поднимались на возвышенность, откуда открывалась панорама златоглавого города. Православные, пораженные красотой своей столицы, останавливались и по традиции отдавали поклон церквам и монастырям, завидев под крестами московские сорок-сороков. На этом месте Михаил Кутузов в 1812 году решил судьбу города. Здесь не дождался Наполеон ключей от захваченной Москвы.
Отсюда шли по Можайскому шоссе на Запад в 1941-м войска Красной Армии навстречу полчищам врага, чтобы спасти Москву и Россию.
Вот почему именно это легендарное место выбрал для монумента Евгений Вучетич, чей Солдат в 1945-м встал на холме Трептов-парка в Берлине. Скульптор мечтал и над Москвой на девяносто метров поднять увеличенную фигуру этого Солдата с мечом в руке и спасенным ребенком на груди. Но Хрущеву не хватило "великого десятилетия", чтобы осуществить проект. Ему главней был стадион на сто тысяч мест, дворец на шесть тысяч мест, где бы он мог произносить пространные речи.
Леонид Брежнев также не спешил заменить памятный камень на памятник, и у него оказались дела поважней в Москве, где возводились Олимпийские объекты, реконструировался Центральный стадион, чтобы на виду всего мира глава партии и государства мог произнести давно задуманную речь.
Выпавшую из рук Вучетича эстафету подхватил Николай Томский, предложивший поднять над Поклонной горой обелиск в виде Красного знамени. Много лет скульптор менял форму, размеры каменного стяга. Но и ему жизни не хватило, чтобы материализовать запроектированный обелиск высотой 70 метров.
У Поклонной горы спланировали площадь Победы, воссоздали Триумфальную арку 1812 года, сломанную в лихие годы на Тверской, как Храм Христа Спасителя на Волхонке.
После Брежнева, сменявшие друг друга престарелые и больные генеральные секретари, чтобы укрепить шаткую власть, наконец стали возводить мемориал на Поклонной горе. Начались земляные работы, прокладка коммуникаций, дорог. Строители были преисполнены желанием быстро исполнить свой долг. Их порыв поддержал начавший перестройку Михаил Горбачев. В 1985 году утвердили новый проект, предложенный Анатолием Полянским. Он наметил воздвигнуть дворец Победы с залами Славы и Памяти - музей Великой Отечественной войны, развернув главный фасад к востоку, центру Москвы.
Обелиск-знамя ученики Томского трансформировали в памятник, где на высоком пьедестале поднимались солдаты, осеняющие себя "победным Красным Ленинским знаменем" с образом вождя. Стройка длилась недолго, потому что народ больше не желал жить по ленинским заветам, видеть над Москвой еще один образ вождя, еще одно красное знамя. Не смея тогда сказать об этом открыто, летом 1987 года поэт Андрей Вознесенский с высокой трибуны заявил, что красный гранит силуэтно на свету смотрится как черный, поэтому на въезде в Москву будет пугать всех гигантское "черное знамя". И сгоряча произнес, что якобы строители "снесли Поклонную гору".
Так началось единоборство общественности, охотно поверившей этим словам, с властными структурами, раскрутившими к тому времени маховик строительства на холме, где выросли стены музея, вот-вот должны были поднять стальной шестисоттонный купол над залом Славы...
Протесты все сильнее звучали в средствах массовой информации, на встречах с новым руководством Москвы во главе с Борисом Ельциным. Впервые в истории советской столицы в центре города люди вышли на политическую демонстрацию, требуя не только прекратить строительство мемориала, но и "Восстановить Поклонную гору!", пройдя с этим лозунгом по главной улице. Вполне серьезно многие общественные деятели требовали от правительства, чтобы стены музея Великой Отечественной войны снесли, а на его месте насыпали холм, таким образом воссоздав "снесенную святыню".
Протестовали против коммунизма, а неправедный удар наносили по музею. Демонстранты не хотели знать заключение экспертов, доложивших правительству, что на отметке 170, где поднялось здание, никто ничего не срывал. Холм, с другой отметкой, в 800 метрах от мемориала, откуда в прошлом поклонялись Москве, спланировали в предвоенные и послевоенные годы, сооружая Кутузовский проспект и площадь Победы.
Социальная напряженность разрядилась только тогда, когда последовал приказ - строительство прекратить. Замерли башенные краны, ушли монтажники, успевшие напоследок поднять купол. Объявили очередной конкурс на проект памятника Победы, сначала открытый, потом закрытый... Возник нашедший одобрение замысел авторов, предлагавших поднять монумент на холме у Боровицкой башни Кремля...