Страница:
Где же была "родилка" и барак? За оградой больницы я увидел в углу четырехэтажной постройки здание в плане буквы "П", с признаками архитектуры тридцатых годов. Когда же вошел во внутрь, то заметил на полу метлахскую плитку, еще один признак довоенной старины. Сидевшая у окошка пожилая женщина подтвердила мою догадку, сообщив, что сама рожала в этом доме дважды после войны.
Прошел я маршрутом плотника Лужкова от роддома на противоположную сторону 3-го Павелецкого проезда и оказался перед воротами пожарной части, за которыми стояли наготове груженные водой машины. Прежний барак заменил дебаркадер, возле него стоят катера аварийной службы. Как и полвека назад пристань служит пожарным. Теперь с каменной набережной не сиганешь в воду, как в прошлом, загаженную масляными кругами и прочей нечистью, пластиковыми бутылками, сбрасываемыми в русло несчастной Москвы-реки. В ее водах закалялся как сталь характер будущего мэра, прыгавшего в холодные и заразные волны наперекор пожарным и милиционерам.
Рядом с "пожаркой" увидел я проходную некоего завода пластмасс, "советского-югославского совместного предприятия". Нет ни СССР, ни прежней Югославии, но завод трепыхается, что-то производит. Не здесь ли на месте этого маленького гиганта большой химии располагалась "мыловарка", где любил созерцать огонь котла сын кочегарши-"матушки"?
И эту догадку подтвердила вахтер, рассказавшая, что недавно, когда рыли у завода яму, нашли в земле обрывки кож, остатки той самой запомнившейся на всю жизнь отвратительным запахом мездры, из которой варили хозяйственное мыло, стратегический продукт военного времени.
Нашел я вслед за тем на той же набережной "картонажку", разросшуюся в картонажный комбинат, окруженный высоким забором. Над ним поднимаются старые и новые корпуса, демонстрирующие, что дела здесь идут. На эту территорию, как прежде, не пройдешь запросто, не проникнешь в неохраняемый ангар, где складировались фантики конфет "Сказки Пушкина", заворожившие дизайном воображение всегда голодного московского мальчишки, от которого сегодня зависит будущее и музея изобразительных искусств имени Пушкина, и музея Пушкина, попавших в сферу действий московского правительства.
Итак, "родилка", "картонажка", "пожарка" здравствуют. Местонахождение "мыловарки" установлено. Но где стоял барак, в чьей комнате замерзала чернильница, где был тот самый двор, где дети пухли и умирали от голода?
На этот вопрос мог мне дать точный ответ только бывший житель этого барака, что он и сделал в перерыве между заседаний правительства в минувший вторник.
- Мой барак находился на Павелецкой набережной, дом 4, дробь шесть, вблизи седьмого хлебозавода.
Есть такой московский хлебозавод в Третьем Павелецком проезде рядом с заводом пластмасс. А барака нет. И никто о нем не скорбит. Но глубоко сожалеет сын Москвы об утраченном вместе с этим ничтожным жилищем высоком духе, объединявшем, сплачивавшем, воспитывавшем людей. С печалью вспоминает о бывших московских дворах, для которых как премьер и мэр нашел множество научных определений. Суть ее в том, что эта изничтоженная советскими планировщиками структура служила крепостью, "теплой общинной средой", где человек становился не только гражданином, но истинным москвичом, для которого Москва родной и самый лучший в мире город.
Под прежним номером 4 на Павелецкой набережной высится сегодня десятиэтажный жилой дом, выстроенный в послевоенные сталинские годы, с высокими потолками, пилонами на углах фасада. Рядом с ним огорожен забором пустырь, служащий стоянкой. Здесь на углу с проездом на Павелецкой набережной располагался первый московский дом Юрия Лужкова и незабываемый "двор моего детства". Точно так же остались в памяти друг Ленька Карамнов, участковый Брит, добрая врачиха Вильнер, учительница Нина Николаевна...
Школу я нашел с трудом. В кратком старом справочнике средних учебных заведений нет. Вблизи двора оказалась школа, но блочная, появившаяся вместе с кварталом типовых домов сравнительно недавно. Довоенная, кирпичная, нашлась на Дербеневской, недалеко от бывшей поликлиники. Там она светит огнями по вечерам, где ярче всего горят окна спортивного зала. Как раз на этом месте Нина Николаевна сказала вещие слова,
"Ты, Лужков, допрыгаешься!"
Как в воду смотрела учительница.
АНЕКДОТЫ И БЫЛИ ОТ ГЛАЗУНОВА
Полдня из 65 лет жизни художника
В памяти автора знаменитых рисунков, портретов, картин, декораций, архитектурных проектов, Ильи Глазунова, которому за день до описываемого полдня исполнилось 65 лет, хранится множество анекдотов. Он не из тех, кто их записывает. Держит в голове и разбрасывает перед слушателями горстями, разыгрывает, как артист, везде, где ему приходится говорить: дома, в мастерской, Академии живописи...
...Звонит Брежнев в Америку, соединяют его с Рокфеллером.
- Я у телефона, - говорит Рокфеллер.
Брежнев не слышит, снова просит:
- Соедините меня с Рокфеллером!
- Слушаю вас, господин Брежнев! Это я - Рокфеллер.
- Извини, не узнал, богатым будешь...
Это анекдот. А теперь быль из жизни Ильи Сергеевича.
- Приглашают меня на правительственную дачу и говорят:
- Так, утром пойдем по грибы. Чудная рыбалка! На обед зажарим барашка. Посмотрим футбол: "Спартак" - "Торпедо". Вечером рюмашечка, банька...
А я ненавижу собирать грибы, сидеть с удочкой! Смотреть футбол! Пить водку! Париться в бане!.
Меня из сауны однажды в Крыму Кобзон на себе выносил. Они с Юлианом Семеновым надели на голову шерстяные шапки и стали стегать себя вениками, а мне дурно от жары!
Записал я это в тот день, когда состоялся ректорский обход в Академии живописи на Мясницкой. Глазунов часов пять ходил неутомимо по этажам, где выставлены были полотна студентов всех курсов. После просмотра разговор продолжился в приемной, за чашкой чая... И здесь монолог длился часа два, видно было, что такое самовыражение, такой отдых дороже этому человеку грибов, рыбалки, футбола, шашлыков на природе, сауны. И рюмашечки.
У него свои пристрастия, привязанности, никому никогда не удавалось принудить его делать то, что ему не по душе. Потому что, на мой взгляд, Глазунов, как личность, как художник, олицетворяет то, что называют абсолютной свободой. Этой данностью дорожит как зеницей ока, не позволяет посягнуть на нее, рвет отношения с любым, кто не понимает этой особенности его характера.
Вот вам глазуновские слова, подтверждающие мою мысль:
- Карл Маркс провозгласил - и большевики нам долго внушали: свобода есть осознанная необходимость. Нет, я это не признаю.
- Наша великая государыня Екатерина Вторая (русская императрица немка по национальности, но сделала для империи больше других русских, а русскими я считаю всех, кто любит Россию) сказала: свободный - это такой человек, который всегда может делать то, что хочет. И я так считаю!
Царской формуле Глазунов следует, ею объясняются многие его кажущиеся странными слова и поступки, несколько из которых произошли на моих глазах в описываемые полдня. Так, дома, куда без приглашения явилась давняя знакомая, пожилая дама, он вел себя не как кавалер. На предложение гостьи полюбоваться фотографиями ее сына, проживающего в сей момент за границей, рассерженный Илья Сергеевич ответил, что смотреть фотографии не желает, потому что у него нет времени взглянуть на собственного сына. И вообще, нечего будить его утром телефонным звонком, когда нет дела и сердечной привязанности.
Через два часа на Мясницкой я стал свидетелем еще более драматической сцены, когда ректор выставил из стен академии известного искусствоведа. Этого господина Глазунов запомнил по давним враждебным статьям, где ему и студентам мастерской портрета досталось за отступления от соцреализма. Спиной почувствовав недобрый взгляд, услышав бормотанье, Глазунов повернулся в сторону незваного оппонента и громко, с пафосом сказал, глядя ему в лицо: "Вы наш злейший враг. Но мы великодушны! Пусть враги видят нашу победу!" Однако великодушие иссякло, когда непрошеный гость не без сарказма высказался, что, мол, на портрете студента: "Дягилев не похож..."
- Но вы-то его узнали! Не на Сталина же он похож! - взорвался профессор. И властно показал рукой на дверь, на выход, куда ушел посрамленный искусствовед, опираясь на палку. Да, силы у него уже не те, что в молодости, когда пел по нотам ЦК комсомола, но, думаю, их еще у него хватит, чтобы этой самой палкой пройтись на страницах какой-нибудь газеты по широкой спине Ильи Сергеевича. Как прошелся недавно сосед, настоятель церкви, сообщивший прессе, что Глазунов якобы забором, поставленным вокруг мастерской, не дает прихожанам совершать крестный ход. И я было чуть не поверил настоятелю. Но в Девятинском переулке увидел, что святой отец у порога церкви, вырубив деревья, нарушив благолепие, возвел капитальный гараж, оставив такой узкий проход в церковный двор, заставленный машинами, что верующим с хоругвями придется шествовать в шеренге по одному. Только дойдя до забора старинной усадьбы, решительно передвинутого художником из уважения к церкви с исконного места на восток, они смогут перестроиться в колонну, как на демонстрации... Но это уже не анекдот, это, как теперь пишут, реалии нашей жизни.
...Анекдот про Рокфеллера художник вспомнил во время встречи с другой дамой, которую в свое время гладил по головке, а сегодня она - президент и генеральный директор набирающей силу и вес компании. Ее Илья Сергеевич представил всем, сравнив с миллиардером, с чем президент и гендиректор не согласилась, сделав уточнение: "Еще не Рокфеллер". Как ректор и как художник Глазунов ищет встреч с "новыми русскими", кандидатами в Рокфеллеры, потому что помощи родного государства катастрофически не хватает. Наступило лето, время практики, а на поездки студентам двести миллионов рублей нет. Где их взять? Еще задумал, чтобы преподаватели побывали в Венеции, посмотрели Тициана, Тинторетто, великих венецианцев. И на эту поездку в бюджете не предусмотрено ни копейки, но я уверен, что командировка к площади святого Марка состоится, как состоялось недавно паломничество преподавателей в Иерусалим. Вот о них-то, о молодых соратниках, никаких анекдотов ректор никому не рассказывает, а награждает такими звонкими эпитетами, что я не рискую их повторить.
(Когда стрелы башенных кранов на Мясницкой после очередной заминки, вызванной безденежьем, снова начинают вращаться над стенами стоящего в лесах замечательного здания бывшего императорского училища живописи, то мне кажется, что это сам ректор берется за штурвал. И вертит валы застывшего от холода неплатежей подъемного механизма, крутит покрывшееся ржавчиной колесо государственной машины, ответственной за будущее художников России.)
А про известных художников, не захотевших учить молодых в новой академии, не устает рассказывать Глазунов истории, не страшась нажить в их лице врагов. Поэтому я узнал, что популярный мэтр требовал исключать талантливых, но не дисциплинированных студентов, опаздывавших по утрам к звонку. Их отчисляли, одного, другого, третьего... Остальные ушли от наставника. Некого стало учить. Сам же гений не нашел время, чтобы заполнить анкету для предоставления в высшую аттестационную комиссию на звание профессора. "Разве нет у вас моей монографии", - ответил сотрудницам канцелярии, упрашивавшим народного художника СССР выполнить собственноручно необременительую формальность. Пришлось с ним расстаться.
Распрощались и с другим народным художником, на всех углах ратующим за святую Русь и дружбу славян. Встречает его однажды Глазунов в большом возбуждении:
- У нас большая победа!
- У кого у нас?
- У русских!
- Что за победа?
- Мой памятник утвердили!
- Рвется на каждом квадратном километре России установить свой памятник, который в академии не прошел бы даже как дипломная работа. Ему мастерскую дали, студентов. Он их бросил! Не верю, что любит Россию. Себя любит родимого!
А ярый индивидуалист Глазунов не бросает студентов, добывает краски, холсты, белье для общежития, практику в Питер и поездки за границу, хотя познал, что значит предательство учеников. Да, на академию времени у Ильи Сергеевича есть, хотя сам в 65 лет жаждет писать картины и портреты каждый день. В его перспективных планах сто новых работ, не считая тех, которые приходится делать срочно, исполняя портреты людей, способных платить. Если когда-нибудь все эти портреты соберут вместе, то им мало будет нескольких залов, которых хватило Левицкому и Боровиковскому, выставленных в новых стенах Третьяковской галереи.
Я подсчитал, что после услышанных мною устных рассказов отношения Ильи Сергеевича рискуют резко осложниться с четырьмя народными художниками. Вот еще две истории, проливающие свет на вопрос - почему всемирно известный живописец удостоен чести быть членом испанских Королевской академии изящных искусств Сан Фернандо и Каталонской Королевской академии изящных искусств Сан Хосе, но остается за бортом нашенской академии на Пречистенке.
...Когда на очередных выборах в Академию художеств в Москве обсуждалась кандидатура Глазунова, встал с места Герой Соцтруда, лауреат всех мыслимых премий, Народный художник СССР, утяжеливший землю монументами классиков марксизма-ленинизма, и дал кандидатуре претендента решительный отлуп, охарактеризовав его творчество "антисоветским", что было верно, и "антисемитским", что было ложью. На каком основании? На своей известной картине "Мистерия XX века" Глазунов изобразил в 1977 году в числе прочих израильских лидеров Голду Меир и Моше Даяна, представил среди других плакатов XX века один юдофобский, сфабрикованный фашистами, поместив его рядом с плакатами ленинских и сталинских времен. Это и дало повод навесить на него ярлык антисемита.
Что было дальше? С этим академиком не согласился другой герой и лауреат, обратившийся к высокому собранию с речью:
- Я старый еврей, коммунист и интернационалист, много лет состою в партии Ленина. Нет, товарищи! Глазунов не антисемит, он ярый сионист! Я видел оформленные им спектакли еврейского театра на Таганке, так написать мог только сионист. Через него действует сионистское подполье!
Чтобы покончить с темой скажу, что главным художником маленького, бедного, гонимого еврейского театра Глазунов стал тогда, когда не было моды ездить в Израиль, когда даже говорить-то об этом государстве не поощрялось. Постучали однажды к нему в дверь двое незнакомых мужчин и представились: "Мы жиды, мы из еврейского театра, помогите!" Один из них был главный режиссер Шерлинг. Глазунова давно интересовала Палестина, Иерусалим и как художника, и как историка: библейские, древнееврейские образы жили в его душе, тема, предложенная для исполнения, была ему близка. Вот почему художник не отказал в помощи, практически безвозмездной. Он не только делал эскизы декораций, сам их писал. Ездил с еврейскими артистами в Биробиджан, на Дальний Восток, а когда в пути декорации были повреждены, то за ночь написал новые! Это ли не вклад в еврейскую культуру? Если их не утратили, то я уверен: эти декорации выставят когда-нибудь в музее, как сейчас выставили давние витебские декорации Шагала. Мог ли в роли главного режиссера еврейского театра несколько лет служить, дружить с артистами антисемит? Между прочим, ярлык юдофоба прочно приклеили ко лбу Ильи Сергеевича.
Ну, а то, что он никакой не сионист, опровергать, конечно, нет смысла. Такое могло прийти в голову только члену ленинско-сталинской партии, всю жизнь с энтузиазмом лепившему гениальные образы Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича.
Таким вот образом остался Илья Сергеевич за бортом Академии художеств на Пречистенке, где пребывает по сей день, не особенно печалясь. Потому что успел за время, минувшее со дня того давнего голосования, создать свою академию живописи на Мясницкой, где учится около двухсот пятидесяти студентов. Нетрудно подсчитать, что через несколько лет дипломников академии будет тысячи. Эта мысль, очевидно, удесятеряет силы Глазунова, который в свои годы работает без выходных и часового перерыва на обед, без месячных и более продолжительных академических отпусков, положенных ему как профессору.
Да, на груди других юбиляров сияют ордена и медали, а в богатой коллекции Глазунова клейма и ярлыки, один другого чернее. Есть среди них знак "черносотенца". По этой причине задержалось учреждение академии на Мясницкой. Требовалась аудиенция у главного идеолога партии члена Политбюро ЦК КПСС Александра Яковлева, который должен был наложить резолюцию на документе. Шли дни, а звонка со Старой площади не было. Причину задержки Яковлев объяснил, когда долгожданная встреча состоялась.
- Я долго не принимал Вас, Илья Сергеевич, потому, что, по имевшейся у меня информации, считал основателем черносотенного общества "Память". Попросил Комитет государственной безопасности навести справки, проверить, действительно ли вы, как в Москве говорят, связаны с этой "Памятью". Справки навели, и мне сказали, что разговоры об этом не имеют под собой основания.
Что Глазунов есть агент КГБ - не только говорили, но даже написали в книге, вышедшей под названием на три зловещие буквы "КГБ". Опубликовал ее на Западе, опираясь на вымыслы диссидентов, некий Джон Баррон. На него подал в западногерманский суд Илья Глазунов. И выиграл дело! То был первый случай, когда советский гражданин обратился за восстановлением попранной справедливости в буржуазный суд, и тот присудил 60 тысяч марок в пользу истца.
- Будьте шире! - напутствовал художника, расставаясь, Александр Яковлев, имея в виду частые бескомпромиссные высказывания Глазунова против авангардистов, модернистов, представителей абсолютно всех течений абстрактной беспредметной живописи.
- У меня руки раскрылись для объятий так широко, что даже плечи болят! Мы любим всех, кто любит Леонардо, но не Татлина, - восклицает профессор. Да, в этом отношении позиция художника никогда не менялась, в этом он постоянен, как в антикоммунизме и в других своих давних убеждениях.
- Вот если бы в нашей академии рисовали шарики и кубики, если бы ухо пририсовывали к ноге, вот тогда бы к нам валили западные корреспонденты. Учились бы педерасты и лесбиянки, примчалось бы телевидение. А так мы на Мясницкой год, то никто не едет и не идет!
Да, открытие в Москве Всероссийской академии живописи, ваяния и зодчества прошло без особого внимания средств массовой информации. Часто ли даже в таком городе, как Москва, открываются высшие художественные учебные заведения? Раз в сто лет. Это большое, историческое событие, ему мы обязаны Глазунову.
На выставку в Манеж, где экспонировались картины преподавателей и студентов академии, все журналисты устремились только тогда, когда наведался туда президент Ельцин и мэр Лужков.
- Ходил Борис Николаевич по выставке с ребятами. Они показывали ему свои работы. У картины Ивана Глазунова "Суд Пилата" остановился президент и сказал, глядя на Христа:
- И меня предали, как его.
- А что написали газеты?
- Глазунов сказал президенту, что Прибалтику нужно давить танками!
- Какая чушь!
После этого записал я еще два, быть может, старых, но мне неведомых анекдота. Глядя на картину, неудачную по композиции, где главный герой представал как-то приниженно, не там, где надлежало ему быть по всем правилам классицизма, Илья Сергеевич, чтобы мысль лучше усвоили, рассказал:
- Представил художник картину, посвященную Ленину. Ильича на ней нет. В центре стоят и беседуют Надежда Константиновна и Троцкий.
- Где же Ленин, - спрашивают у автора.
- А Ленин в Польше!
У картины, написанной студентом в преддипломной горячке, как оказалось, всего за несколько дней, ректор рассказал еще один анекдот на тему о цейтноте.
Инструктор учил начинающего парашютиста:
- Сначала дерни за кольцо основной парашют.
- А если он не распустится?
- Тогда тяни за кольцо запасной.
- А если запасной не раскроется?
- Тогда, если успеешь, дерни себя за...
На этом предлоге профессор остановился, дав каждому поработать дальше воображением. Рядом с ним ходил по залам председатель государственной комиссии, маститый академик живописи, которому предстояло подписывать дипломы художникам. Мне показалось, что ему нравятся не только анекдоты Ильи Сергеевича, но и картины студентов. (Я не ошибся. Через несколько дней десять художников блестяще защитили дипломы, семеро из них - с оценкой отлично.)
...Перессказываю анекдоты и были, пытаюсь таким нетрадиционным способом отклеить налипшие на тело художника оскорбительные, незаслуженные эпитеты. Парадокс! Будучи бесспорно давним антикоммунистом, сделав так много для разрушения тоталитаризма вообще и соцреализма в частности, Илья Глазунов не только выпал из круга противников советской власти, но и заслужил наклейку "конъюнктурщика".
Почему? Может быть, потому, что никогда не допускал даже мысли об эмиграции. Забыли сегодня многие, что его годами не выставляли, закрывали экспозиции, снимали со стен картины, как это случилось на Кузнецком мосту с бесстрашной "Мистерией XX века", впервые в 1977 году представившей Ильича на холсте кровавым тираном, а Николая II - жертвой. Написал художник на том холсте в образе праведника Александра Солженицына. Да это же был подвиг! За эту беспощадную к системе, марксизму-ленинизму картину его хотели выслать из пределов СССР. Но тогда, наученная горьким опытом, Старая площадь не захотела в его лице заиметь за границей еще одного сокрушителя - художника с мировым именем, Солженицына в живописи.
Есть еще одна причина выпадения из круга борцов с рухнувшей властью. Диссиденты-художники, представители авангарда, течения, чуждого Глазунову, завидовали его славе, заслуженной без особого содействия зарубежных средств массовой информации. С этими людьми, как и он преследуемыми, не сближался, будучи воинственным реалистом классического направления. Жил всегда своей жизнью, не в группе, партии, не подчиняясь никаким стереотипам поведения: ни коммунистов, ни диссидентов. Да, подобно другим мастерам культуры, самым известным, не покинувшим СССР, ездил на стройки коммунизма, в дальние страны, сражавшиеся с империализмом советским оружием. Но осанны партии не пел. "Коммунисты, вперед!" - не восклицал. В КПСС, куда звали, не вступал. За портреты Брежнева и Суслова сегодняшние правдолюбцы и отчаянные смельчаки художника осуждают, как прочих "шестидесятников" за прежние компромиссы с системой. Что было - то было.
Но когда Глазунова пытаются прижечь тавром, оставить на его коже клеймо со словом "конъюнктурщик, то тут я решительно протестую. И хочу напомнить выпад газеты "Известия", в самый разгар начавшихся преобразований в 1988 году обрушившейся на Глазунова за то, что он не остановился, как многие, на мысли: "Перестройка - это хорошее дело", а пошел дальше-дальше...
Только не туда, куда звала партия.
- Но если мы говорим серьезно, то что мы меняем? - говорил Глазунов. Крышу или фундамент?.. Чтобы изменить фундамент, НАДО ОТМЕНИТЬ МАРКСИЗМ-ЛЕНИНИЗМ И Т.Д." (выделено мною. - Л.К.).
Мог ли сказать такие решительные слова зарубежным корреспондентам тогда хоть один из тех, кто себя называл прорабом перестройки? Мог ли высказаться так смело и правдиво "конъюнктурщик"?
Вот за этот антикоммунизм врубили в правительственной газете Илье Сергеевичу в разгар демократических преобразований, чтобы не высовывался, а шел в ногу с прорабами. Его поучали высокомерно такими словами:
"Вот так, взять и отменить. Был марксизм и ленинизм и - нету. Правда, неясно, как отменять это самое "и т. д.", - с сарказмом писали "Известия" в ноябре 1988 года, - ну да ладно: не последнее же интервью".
Действительно, не последнее. Именно потому сегодня Глазунов не забыт, всем интересен, дает интервью, что всегда бежал впереди паровоза, лез поперед батьки в пекло, к черту на рога, рассказывая по пути в ад анекдоты и всякие истории, часть из которых я в меру моих сил сегодня воспроизвожу.
- Скоро я буду смотреть на всех оттуда, - пообещал он всем собравшимся у него в академии накануне дня рождения, указав пальцем в небо.
Не спешите туда, господин Глазунов, вы очень нужны на земле, городу Москве...
ПАРАДОКСЫ ЗУРАБА ЦЕРЕТЕЛИ
Трудно поверить, но это факт:
лауреат Ленинской и Государственных премий СССР, Народный художник СССР, получивший в Кремле орден Ленина вкупе с Золотой Звездой Героя, - ни разу не восславил вождя. Ни в бронзе, ни в камне, ни на бумаге, ни на холсте. Да, прихорашивал накануне столетия Ленина его родину, Симбирск-Ульяновск. И там отличился, но не так, как другие, не беломраморной статуей, не картинами с эпизодами жития. Сказочными рыбками на дне водного бассейна прославился тогда Зураб Церетели, предоставив другим двигать дальше Лениниану. После присуждения премии к лауреату явились американские журналисты и поразились, не увидев образа вождя в мастерской.
Нет произведений и на другие излюбленные в недавнем прошлом темы. Коммунистической партии, рабочему классу и трудовому крестьянству памятников не создал ни в каком подвластном материале. Не подвластных нет, как нет пролетариев с молотом, колхозниц с серпом и девушек с веслом. Что было, так это солдаты с оружием и знаменами, потому что много лет стремился создать памятник Победы для Москвы. Выполнил множество вариантов, участвовал в конкурсах и в конце концов взошел на Поклонную гору вместе со своими неистовыми воинами и неожиданным Георгием Победоносцем с крылатой Славой и ангелами, вызвав этими образами приступ ярости у воинствующих безбожников и интеллектуалов, забывших эти классические и христианские символы.
Прошел я маршрутом плотника Лужкова от роддома на противоположную сторону 3-го Павелецкого проезда и оказался перед воротами пожарной части, за которыми стояли наготове груженные водой машины. Прежний барак заменил дебаркадер, возле него стоят катера аварийной службы. Как и полвека назад пристань служит пожарным. Теперь с каменной набережной не сиганешь в воду, как в прошлом, загаженную масляными кругами и прочей нечистью, пластиковыми бутылками, сбрасываемыми в русло несчастной Москвы-реки. В ее водах закалялся как сталь характер будущего мэра, прыгавшего в холодные и заразные волны наперекор пожарным и милиционерам.
Рядом с "пожаркой" увидел я проходную некоего завода пластмасс, "советского-югославского совместного предприятия". Нет ни СССР, ни прежней Югославии, но завод трепыхается, что-то производит. Не здесь ли на месте этого маленького гиганта большой химии располагалась "мыловарка", где любил созерцать огонь котла сын кочегарши-"матушки"?
И эту догадку подтвердила вахтер, рассказавшая, что недавно, когда рыли у завода яму, нашли в земле обрывки кож, остатки той самой запомнившейся на всю жизнь отвратительным запахом мездры, из которой варили хозяйственное мыло, стратегический продукт военного времени.
Нашел я вслед за тем на той же набережной "картонажку", разросшуюся в картонажный комбинат, окруженный высоким забором. Над ним поднимаются старые и новые корпуса, демонстрирующие, что дела здесь идут. На эту территорию, как прежде, не пройдешь запросто, не проникнешь в неохраняемый ангар, где складировались фантики конфет "Сказки Пушкина", заворожившие дизайном воображение всегда голодного московского мальчишки, от которого сегодня зависит будущее и музея изобразительных искусств имени Пушкина, и музея Пушкина, попавших в сферу действий московского правительства.
Итак, "родилка", "картонажка", "пожарка" здравствуют. Местонахождение "мыловарки" установлено. Но где стоял барак, в чьей комнате замерзала чернильница, где был тот самый двор, где дети пухли и умирали от голода?
На этот вопрос мог мне дать точный ответ только бывший житель этого барака, что он и сделал в перерыве между заседаний правительства в минувший вторник.
- Мой барак находился на Павелецкой набережной, дом 4, дробь шесть, вблизи седьмого хлебозавода.
Есть такой московский хлебозавод в Третьем Павелецком проезде рядом с заводом пластмасс. А барака нет. И никто о нем не скорбит. Но глубоко сожалеет сын Москвы об утраченном вместе с этим ничтожным жилищем высоком духе, объединявшем, сплачивавшем, воспитывавшем людей. С печалью вспоминает о бывших московских дворах, для которых как премьер и мэр нашел множество научных определений. Суть ее в том, что эта изничтоженная советскими планировщиками структура служила крепостью, "теплой общинной средой", где человек становился не только гражданином, но истинным москвичом, для которого Москва родной и самый лучший в мире город.
Под прежним номером 4 на Павелецкой набережной высится сегодня десятиэтажный жилой дом, выстроенный в послевоенные сталинские годы, с высокими потолками, пилонами на углах фасада. Рядом с ним огорожен забором пустырь, служащий стоянкой. Здесь на углу с проездом на Павелецкой набережной располагался первый московский дом Юрия Лужкова и незабываемый "двор моего детства". Точно так же остались в памяти друг Ленька Карамнов, участковый Брит, добрая врачиха Вильнер, учительница Нина Николаевна...
Школу я нашел с трудом. В кратком старом справочнике средних учебных заведений нет. Вблизи двора оказалась школа, но блочная, появившаяся вместе с кварталом типовых домов сравнительно недавно. Довоенная, кирпичная, нашлась на Дербеневской, недалеко от бывшей поликлиники. Там она светит огнями по вечерам, где ярче всего горят окна спортивного зала. Как раз на этом месте Нина Николаевна сказала вещие слова,
"Ты, Лужков, допрыгаешься!"
Как в воду смотрела учительница.
АНЕКДОТЫ И БЫЛИ ОТ ГЛАЗУНОВА
Полдня из 65 лет жизни художника
В памяти автора знаменитых рисунков, портретов, картин, декораций, архитектурных проектов, Ильи Глазунова, которому за день до описываемого полдня исполнилось 65 лет, хранится множество анекдотов. Он не из тех, кто их записывает. Держит в голове и разбрасывает перед слушателями горстями, разыгрывает, как артист, везде, где ему приходится говорить: дома, в мастерской, Академии живописи...
...Звонит Брежнев в Америку, соединяют его с Рокфеллером.
- Я у телефона, - говорит Рокфеллер.
Брежнев не слышит, снова просит:
- Соедините меня с Рокфеллером!
- Слушаю вас, господин Брежнев! Это я - Рокфеллер.
- Извини, не узнал, богатым будешь...
Это анекдот. А теперь быль из жизни Ильи Сергеевича.
- Приглашают меня на правительственную дачу и говорят:
- Так, утром пойдем по грибы. Чудная рыбалка! На обед зажарим барашка. Посмотрим футбол: "Спартак" - "Торпедо". Вечером рюмашечка, банька...
А я ненавижу собирать грибы, сидеть с удочкой! Смотреть футбол! Пить водку! Париться в бане!.
Меня из сауны однажды в Крыму Кобзон на себе выносил. Они с Юлианом Семеновым надели на голову шерстяные шапки и стали стегать себя вениками, а мне дурно от жары!
Записал я это в тот день, когда состоялся ректорский обход в Академии живописи на Мясницкой. Глазунов часов пять ходил неутомимо по этажам, где выставлены были полотна студентов всех курсов. После просмотра разговор продолжился в приемной, за чашкой чая... И здесь монолог длился часа два, видно было, что такое самовыражение, такой отдых дороже этому человеку грибов, рыбалки, футбола, шашлыков на природе, сауны. И рюмашечки.
У него свои пристрастия, привязанности, никому никогда не удавалось принудить его делать то, что ему не по душе. Потому что, на мой взгляд, Глазунов, как личность, как художник, олицетворяет то, что называют абсолютной свободой. Этой данностью дорожит как зеницей ока, не позволяет посягнуть на нее, рвет отношения с любым, кто не понимает этой особенности его характера.
Вот вам глазуновские слова, подтверждающие мою мысль:
- Карл Маркс провозгласил - и большевики нам долго внушали: свобода есть осознанная необходимость. Нет, я это не признаю.
- Наша великая государыня Екатерина Вторая (русская императрица немка по национальности, но сделала для империи больше других русских, а русскими я считаю всех, кто любит Россию) сказала: свободный - это такой человек, который всегда может делать то, что хочет. И я так считаю!
Царской формуле Глазунов следует, ею объясняются многие его кажущиеся странными слова и поступки, несколько из которых произошли на моих глазах в описываемые полдня. Так, дома, куда без приглашения явилась давняя знакомая, пожилая дама, он вел себя не как кавалер. На предложение гостьи полюбоваться фотографиями ее сына, проживающего в сей момент за границей, рассерженный Илья Сергеевич ответил, что смотреть фотографии не желает, потому что у него нет времени взглянуть на собственного сына. И вообще, нечего будить его утром телефонным звонком, когда нет дела и сердечной привязанности.
Через два часа на Мясницкой я стал свидетелем еще более драматической сцены, когда ректор выставил из стен академии известного искусствоведа. Этого господина Глазунов запомнил по давним враждебным статьям, где ему и студентам мастерской портрета досталось за отступления от соцреализма. Спиной почувствовав недобрый взгляд, услышав бормотанье, Глазунов повернулся в сторону незваного оппонента и громко, с пафосом сказал, глядя ему в лицо: "Вы наш злейший враг. Но мы великодушны! Пусть враги видят нашу победу!" Однако великодушие иссякло, когда непрошеный гость не без сарказма высказался, что, мол, на портрете студента: "Дягилев не похож..."
- Но вы-то его узнали! Не на Сталина же он похож! - взорвался профессор. И властно показал рукой на дверь, на выход, куда ушел посрамленный искусствовед, опираясь на палку. Да, силы у него уже не те, что в молодости, когда пел по нотам ЦК комсомола, но, думаю, их еще у него хватит, чтобы этой самой палкой пройтись на страницах какой-нибудь газеты по широкой спине Ильи Сергеевича. Как прошелся недавно сосед, настоятель церкви, сообщивший прессе, что Глазунов якобы забором, поставленным вокруг мастерской, не дает прихожанам совершать крестный ход. И я было чуть не поверил настоятелю. Но в Девятинском переулке увидел, что святой отец у порога церкви, вырубив деревья, нарушив благолепие, возвел капитальный гараж, оставив такой узкий проход в церковный двор, заставленный машинами, что верующим с хоругвями придется шествовать в шеренге по одному. Только дойдя до забора старинной усадьбы, решительно передвинутого художником из уважения к церкви с исконного места на восток, они смогут перестроиться в колонну, как на демонстрации... Но это уже не анекдот, это, как теперь пишут, реалии нашей жизни.
...Анекдот про Рокфеллера художник вспомнил во время встречи с другой дамой, которую в свое время гладил по головке, а сегодня она - президент и генеральный директор набирающей силу и вес компании. Ее Илья Сергеевич представил всем, сравнив с миллиардером, с чем президент и гендиректор не согласилась, сделав уточнение: "Еще не Рокфеллер". Как ректор и как художник Глазунов ищет встреч с "новыми русскими", кандидатами в Рокфеллеры, потому что помощи родного государства катастрофически не хватает. Наступило лето, время практики, а на поездки студентам двести миллионов рублей нет. Где их взять? Еще задумал, чтобы преподаватели побывали в Венеции, посмотрели Тициана, Тинторетто, великих венецианцев. И на эту поездку в бюджете не предусмотрено ни копейки, но я уверен, что командировка к площади святого Марка состоится, как состоялось недавно паломничество преподавателей в Иерусалим. Вот о них-то, о молодых соратниках, никаких анекдотов ректор никому не рассказывает, а награждает такими звонкими эпитетами, что я не рискую их повторить.
(Когда стрелы башенных кранов на Мясницкой после очередной заминки, вызванной безденежьем, снова начинают вращаться над стенами стоящего в лесах замечательного здания бывшего императорского училища живописи, то мне кажется, что это сам ректор берется за штурвал. И вертит валы застывшего от холода неплатежей подъемного механизма, крутит покрывшееся ржавчиной колесо государственной машины, ответственной за будущее художников России.)
А про известных художников, не захотевших учить молодых в новой академии, не устает рассказывать Глазунов истории, не страшась нажить в их лице врагов. Поэтому я узнал, что популярный мэтр требовал исключать талантливых, но не дисциплинированных студентов, опаздывавших по утрам к звонку. Их отчисляли, одного, другого, третьего... Остальные ушли от наставника. Некого стало учить. Сам же гений не нашел время, чтобы заполнить анкету для предоставления в высшую аттестационную комиссию на звание профессора. "Разве нет у вас моей монографии", - ответил сотрудницам канцелярии, упрашивавшим народного художника СССР выполнить собственноручно необременительую формальность. Пришлось с ним расстаться.
Распрощались и с другим народным художником, на всех углах ратующим за святую Русь и дружбу славян. Встречает его однажды Глазунов в большом возбуждении:
- У нас большая победа!
- У кого у нас?
- У русских!
- Что за победа?
- Мой памятник утвердили!
- Рвется на каждом квадратном километре России установить свой памятник, который в академии не прошел бы даже как дипломная работа. Ему мастерскую дали, студентов. Он их бросил! Не верю, что любит Россию. Себя любит родимого!
А ярый индивидуалист Глазунов не бросает студентов, добывает краски, холсты, белье для общежития, практику в Питер и поездки за границу, хотя познал, что значит предательство учеников. Да, на академию времени у Ильи Сергеевича есть, хотя сам в 65 лет жаждет писать картины и портреты каждый день. В его перспективных планах сто новых работ, не считая тех, которые приходится делать срочно, исполняя портреты людей, способных платить. Если когда-нибудь все эти портреты соберут вместе, то им мало будет нескольких залов, которых хватило Левицкому и Боровиковскому, выставленных в новых стенах Третьяковской галереи.
Я подсчитал, что после услышанных мною устных рассказов отношения Ильи Сергеевича рискуют резко осложниться с четырьмя народными художниками. Вот еще две истории, проливающие свет на вопрос - почему всемирно известный живописец удостоен чести быть членом испанских Королевской академии изящных искусств Сан Фернандо и Каталонской Королевской академии изящных искусств Сан Хосе, но остается за бортом нашенской академии на Пречистенке.
...Когда на очередных выборах в Академию художеств в Москве обсуждалась кандидатура Глазунова, встал с места Герой Соцтруда, лауреат всех мыслимых премий, Народный художник СССР, утяжеливший землю монументами классиков марксизма-ленинизма, и дал кандидатуре претендента решительный отлуп, охарактеризовав его творчество "антисоветским", что было верно, и "антисемитским", что было ложью. На каком основании? На своей известной картине "Мистерия XX века" Глазунов изобразил в 1977 году в числе прочих израильских лидеров Голду Меир и Моше Даяна, представил среди других плакатов XX века один юдофобский, сфабрикованный фашистами, поместив его рядом с плакатами ленинских и сталинских времен. Это и дало повод навесить на него ярлык антисемита.
Что было дальше? С этим академиком не согласился другой герой и лауреат, обратившийся к высокому собранию с речью:
- Я старый еврей, коммунист и интернационалист, много лет состою в партии Ленина. Нет, товарищи! Глазунов не антисемит, он ярый сионист! Я видел оформленные им спектакли еврейского театра на Таганке, так написать мог только сионист. Через него действует сионистское подполье!
Чтобы покончить с темой скажу, что главным художником маленького, бедного, гонимого еврейского театра Глазунов стал тогда, когда не было моды ездить в Израиль, когда даже говорить-то об этом государстве не поощрялось. Постучали однажды к нему в дверь двое незнакомых мужчин и представились: "Мы жиды, мы из еврейского театра, помогите!" Один из них был главный режиссер Шерлинг. Глазунова давно интересовала Палестина, Иерусалим и как художника, и как историка: библейские, древнееврейские образы жили в его душе, тема, предложенная для исполнения, была ему близка. Вот почему художник не отказал в помощи, практически безвозмездной. Он не только делал эскизы декораций, сам их писал. Ездил с еврейскими артистами в Биробиджан, на Дальний Восток, а когда в пути декорации были повреждены, то за ночь написал новые! Это ли не вклад в еврейскую культуру? Если их не утратили, то я уверен: эти декорации выставят когда-нибудь в музее, как сейчас выставили давние витебские декорации Шагала. Мог ли в роли главного режиссера еврейского театра несколько лет служить, дружить с артистами антисемит? Между прочим, ярлык юдофоба прочно приклеили ко лбу Ильи Сергеевича.
Ну, а то, что он никакой не сионист, опровергать, конечно, нет смысла. Такое могло прийти в голову только члену ленинско-сталинской партии, всю жизнь с энтузиазмом лепившему гениальные образы Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича.
Таким вот образом остался Илья Сергеевич за бортом Академии художеств на Пречистенке, где пребывает по сей день, не особенно печалясь. Потому что успел за время, минувшее со дня того давнего голосования, создать свою академию живописи на Мясницкой, где учится около двухсот пятидесяти студентов. Нетрудно подсчитать, что через несколько лет дипломников академии будет тысячи. Эта мысль, очевидно, удесятеряет силы Глазунова, который в свои годы работает без выходных и часового перерыва на обед, без месячных и более продолжительных академических отпусков, положенных ему как профессору.
Да, на груди других юбиляров сияют ордена и медали, а в богатой коллекции Глазунова клейма и ярлыки, один другого чернее. Есть среди них знак "черносотенца". По этой причине задержалось учреждение академии на Мясницкой. Требовалась аудиенция у главного идеолога партии члена Политбюро ЦК КПСС Александра Яковлева, который должен был наложить резолюцию на документе. Шли дни, а звонка со Старой площади не было. Причину задержки Яковлев объяснил, когда долгожданная встреча состоялась.
- Я долго не принимал Вас, Илья Сергеевич, потому, что, по имевшейся у меня информации, считал основателем черносотенного общества "Память". Попросил Комитет государственной безопасности навести справки, проверить, действительно ли вы, как в Москве говорят, связаны с этой "Памятью". Справки навели, и мне сказали, что разговоры об этом не имеют под собой основания.
Что Глазунов есть агент КГБ - не только говорили, но даже написали в книге, вышедшей под названием на три зловещие буквы "КГБ". Опубликовал ее на Западе, опираясь на вымыслы диссидентов, некий Джон Баррон. На него подал в западногерманский суд Илья Глазунов. И выиграл дело! То был первый случай, когда советский гражданин обратился за восстановлением попранной справедливости в буржуазный суд, и тот присудил 60 тысяч марок в пользу истца.
- Будьте шире! - напутствовал художника, расставаясь, Александр Яковлев, имея в виду частые бескомпромиссные высказывания Глазунова против авангардистов, модернистов, представителей абсолютно всех течений абстрактной беспредметной живописи.
- У меня руки раскрылись для объятий так широко, что даже плечи болят! Мы любим всех, кто любит Леонардо, но не Татлина, - восклицает профессор. Да, в этом отношении позиция художника никогда не менялась, в этом он постоянен, как в антикоммунизме и в других своих давних убеждениях.
- Вот если бы в нашей академии рисовали шарики и кубики, если бы ухо пририсовывали к ноге, вот тогда бы к нам валили западные корреспонденты. Учились бы педерасты и лесбиянки, примчалось бы телевидение. А так мы на Мясницкой год, то никто не едет и не идет!
Да, открытие в Москве Всероссийской академии живописи, ваяния и зодчества прошло без особого внимания средств массовой информации. Часто ли даже в таком городе, как Москва, открываются высшие художественные учебные заведения? Раз в сто лет. Это большое, историческое событие, ему мы обязаны Глазунову.
На выставку в Манеж, где экспонировались картины преподавателей и студентов академии, все журналисты устремились только тогда, когда наведался туда президент Ельцин и мэр Лужков.
- Ходил Борис Николаевич по выставке с ребятами. Они показывали ему свои работы. У картины Ивана Глазунова "Суд Пилата" остановился президент и сказал, глядя на Христа:
- И меня предали, как его.
- А что написали газеты?
- Глазунов сказал президенту, что Прибалтику нужно давить танками!
- Какая чушь!
После этого записал я еще два, быть может, старых, но мне неведомых анекдота. Глядя на картину, неудачную по композиции, где главный герой представал как-то приниженно, не там, где надлежало ему быть по всем правилам классицизма, Илья Сергеевич, чтобы мысль лучше усвоили, рассказал:
- Представил художник картину, посвященную Ленину. Ильича на ней нет. В центре стоят и беседуют Надежда Константиновна и Троцкий.
- Где же Ленин, - спрашивают у автора.
- А Ленин в Польше!
У картины, написанной студентом в преддипломной горячке, как оказалось, всего за несколько дней, ректор рассказал еще один анекдот на тему о цейтноте.
Инструктор учил начинающего парашютиста:
- Сначала дерни за кольцо основной парашют.
- А если он не распустится?
- Тогда тяни за кольцо запасной.
- А если запасной не раскроется?
- Тогда, если успеешь, дерни себя за...
На этом предлоге профессор остановился, дав каждому поработать дальше воображением. Рядом с ним ходил по залам председатель государственной комиссии, маститый академик живописи, которому предстояло подписывать дипломы художникам. Мне показалось, что ему нравятся не только анекдоты Ильи Сергеевича, но и картины студентов. (Я не ошибся. Через несколько дней десять художников блестяще защитили дипломы, семеро из них - с оценкой отлично.)
...Перессказываю анекдоты и были, пытаюсь таким нетрадиционным способом отклеить налипшие на тело художника оскорбительные, незаслуженные эпитеты. Парадокс! Будучи бесспорно давним антикоммунистом, сделав так много для разрушения тоталитаризма вообще и соцреализма в частности, Илья Глазунов не только выпал из круга противников советской власти, но и заслужил наклейку "конъюнктурщика".
Почему? Может быть, потому, что никогда не допускал даже мысли об эмиграции. Забыли сегодня многие, что его годами не выставляли, закрывали экспозиции, снимали со стен картины, как это случилось на Кузнецком мосту с бесстрашной "Мистерией XX века", впервые в 1977 году представившей Ильича на холсте кровавым тираном, а Николая II - жертвой. Написал художник на том холсте в образе праведника Александра Солженицына. Да это же был подвиг! За эту беспощадную к системе, марксизму-ленинизму картину его хотели выслать из пределов СССР. Но тогда, наученная горьким опытом, Старая площадь не захотела в его лице заиметь за границей еще одного сокрушителя - художника с мировым именем, Солженицына в живописи.
Есть еще одна причина выпадения из круга борцов с рухнувшей властью. Диссиденты-художники, представители авангарда, течения, чуждого Глазунову, завидовали его славе, заслуженной без особого содействия зарубежных средств массовой информации. С этими людьми, как и он преследуемыми, не сближался, будучи воинственным реалистом классического направления. Жил всегда своей жизнью, не в группе, партии, не подчиняясь никаким стереотипам поведения: ни коммунистов, ни диссидентов. Да, подобно другим мастерам культуры, самым известным, не покинувшим СССР, ездил на стройки коммунизма, в дальние страны, сражавшиеся с империализмом советским оружием. Но осанны партии не пел. "Коммунисты, вперед!" - не восклицал. В КПСС, куда звали, не вступал. За портреты Брежнева и Суслова сегодняшние правдолюбцы и отчаянные смельчаки художника осуждают, как прочих "шестидесятников" за прежние компромиссы с системой. Что было - то было.
Но когда Глазунова пытаются прижечь тавром, оставить на его коже клеймо со словом "конъюнктурщик, то тут я решительно протестую. И хочу напомнить выпад газеты "Известия", в самый разгар начавшихся преобразований в 1988 году обрушившейся на Глазунова за то, что он не остановился, как многие, на мысли: "Перестройка - это хорошее дело", а пошел дальше-дальше...
Только не туда, куда звала партия.
- Но если мы говорим серьезно, то что мы меняем? - говорил Глазунов. Крышу или фундамент?.. Чтобы изменить фундамент, НАДО ОТМЕНИТЬ МАРКСИЗМ-ЛЕНИНИЗМ И Т.Д." (выделено мною. - Л.К.).
Мог ли сказать такие решительные слова зарубежным корреспондентам тогда хоть один из тех, кто себя называл прорабом перестройки? Мог ли высказаться так смело и правдиво "конъюнктурщик"?
Вот за этот антикоммунизм врубили в правительственной газете Илье Сергеевичу в разгар демократических преобразований, чтобы не высовывался, а шел в ногу с прорабами. Его поучали высокомерно такими словами:
"Вот так, взять и отменить. Был марксизм и ленинизм и - нету. Правда, неясно, как отменять это самое "и т. д.", - с сарказмом писали "Известия" в ноябре 1988 года, - ну да ладно: не последнее же интервью".
Действительно, не последнее. Именно потому сегодня Глазунов не забыт, всем интересен, дает интервью, что всегда бежал впереди паровоза, лез поперед батьки в пекло, к черту на рога, рассказывая по пути в ад анекдоты и всякие истории, часть из которых я в меру моих сил сегодня воспроизвожу.
- Скоро я буду смотреть на всех оттуда, - пообещал он всем собравшимся у него в академии накануне дня рождения, указав пальцем в небо.
Не спешите туда, господин Глазунов, вы очень нужны на земле, городу Москве...
ПАРАДОКСЫ ЗУРАБА ЦЕРЕТЕЛИ
Трудно поверить, но это факт:
лауреат Ленинской и Государственных премий СССР, Народный художник СССР, получивший в Кремле орден Ленина вкупе с Золотой Звездой Героя, - ни разу не восславил вождя. Ни в бронзе, ни в камне, ни на бумаге, ни на холсте. Да, прихорашивал накануне столетия Ленина его родину, Симбирск-Ульяновск. И там отличился, но не так, как другие, не беломраморной статуей, не картинами с эпизодами жития. Сказочными рыбками на дне водного бассейна прославился тогда Зураб Церетели, предоставив другим двигать дальше Лениниану. После присуждения премии к лауреату явились американские журналисты и поразились, не увидев образа вождя в мастерской.
Нет произведений и на другие излюбленные в недавнем прошлом темы. Коммунистической партии, рабочему классу и трудовому крестьянству памятников не создал ни в каком подвластном материале. Не подвластных нет, как нет пролетариев с молотом, колхозниц с серпом и девушек с веслом. Что было, так это солдаты с оружием и знаменами, потому что много лет стремился создать памятник Победы для Москвы. Выполнил множество вариантов, участвовал в конкурсах и в конце концов взошел на Поклонную гору вместе со своими неистовыми воинами и неожиданным Георгием Победоносцем с крылатой Славой и ангелами, вызвав этими образами приступ ярости у воинствующих безбожников и интеллектуалов, забывших эти классические и христианские символы.