Страница:
Двадцать лет назад встречался я с бывшим начальником метрополитена И. Новиковым. Вот кто мог бы рассказать о былом. Но его уже нет на свете. К счастью, информацию мне дал бывший начальник отдела метрополитена, Степан Евдокимов Теплов. Начальник метрополитена и он были срочно вызваны в Наркомат путей сообщения 15 октября.
- В наркомате мы увидели нечто невероятное: двери раскрыты, суетятся люди, выносят кипы бумаг - одним словом, паника. Нас принял нарком Л. М. Каганович. Он был, как никогда, возбужден, отдавал направо и налево приказания.
И вот от человека, чье имя носил тогда Московский метрополитен, ставший гордостью народа и достопримечательностью советской Москвы, лучшим в мире, от Кагановича услышали Новиков и Теплов слова, которым не сразу поверили:
- Метрополитен закрыть. Подготовить за три часа предложения по его уничтожению, разрушить объекты любым способом.
Поезда приказывалось с людьми эвакуировать в Андижан. Что нельзя эвакуировать - сломать, уничтожить. Насколько Теплов помнит, нарком сказал, что Москву могут захватить внезапно, поэтому нужно срочно начать эвакуацию.
Далее С.Е. Теплов сказал:
- Я сочинил нечто вроде клятвы о неразглашении приказа, и все, кому он был объявлен, подписывались под этой клятвой.
Ночью шло минирование, его выполняли прибывшие пиротехники. Рубился кабель, в реку сбросили трансформаторы.
Я зашел домой, переоделся потеплее на случай, если придется уходить из Москвы, Новиков показал мне билет на спецпоезд. Мне было приказано уезжать на машине начальника метрополитена.
Мы ждали у телефона звонка наркома. Наконец он позвонил и спросил, что сделано во исполнение приказа. Когда Новиков доложил, то услышал в трубке, что приказ отменяется и нужно срочно возобновить движение, пустить хотя бы один поезд. Это было выполнить трудно, пиротехники сделали свое дело и ушли, не оставив нам плана. Но поезда пошли, те, конечно, что не успели отправить из Москвы.
В 18 часов 45 минут пошли поезда от "Сокольников" до "Парка культуры", пошли мимо станции метро "Кировская", которая была, как известно, объектом ГКО, на ней находился подземный пункт связи Сталина.
Очевидцы вспоминают, что Москва выглядела непохожей сама на себя, люди стремились к центру, на главные улицы, тянулись к Кремлю: окраины казались покинутыми жителями. Уголовники в открытую грабили магазины.
Но замешательство продолжалось недолго. 17 октября пошли поезда по линии, что вела к "Соколу". Здесь задержка на сутки произошла потому, что в ночь на 16-е демонтировали эскалаторы, требовалось время, чтобы их снова собрать и пустить.
Однако некоторые факты (подобные демонтажу эскалаторов) говорят о том, что в Москве проводились акции, выходившие за рамки эвакуации. Так, была взорвана мачта радиостанции имени Коминтерна, стоявшая восточнее города, в 50 километрах. На нелегальное положение перешел секретарь МГК партии К. Ф. Калашников, устроившийся под фамилией Засорин учителем сельской школы в Подмосковье. Комплектовались подпольные партийные центры, создавались явки, типографии, склады оружия, продовольствия на случай, если Москва будет сдана.
18 октября фашистские войска захватили Можайск - последний город перед Москвой на Западном направлении.
Подводя итоги того дня, в Военном совете констатировали: положение в Москве все еще неспокойное. Усилились налеты, они стали проходить не только ночью, но и днем. Члены Военного совета решили обратиться в ГКО с просьбой разрешить переместить штаб Московского военного округа в Горький, а также ввести в Москве осадное положение.
В.П. Пронин вспоминает:
"В сырой промозглый вечер 19 октября идем вместе с А.С. Щербаковым по темному и пустынному Кремлю. Нас пригласили на заседание Государственного Комитета Обороны.
Входим в кабинет. Начинаем заседание. Без лишних слов Сталин подходит к столу и говорит: "Положение на фронте всем известно. БУДЕМ ЛИ ЗАЩИЩАТЬ МОСКВУ?" (подчеркнуто мною. - Л.К.). Наступило тягостное молчание. Помолчав немного, он обратился с этим вопросом к каждому члену ГКО и к нам. (Позже мы узнали, что он о защите столицы предварительно советовался с командованием Западного фронта.)
Получив от всех утвердительный ответ, Сталин продиктовал известное постановление о введении осадного положения в Москве и прилегающих к ней районах. После принятия этого постановления Верховный Главнокомандующий сразу же стал вызывать по телефону командующих военными округами восточных районов и отдал приказ о направлении на защиту Москвы дополнительных дивизий. Он называл многие дивизии по памяти, иногда заглядывал в записную книжку".
Это свидетельство убеждает, что окончательное, на самом высшем уровне, решение о судьбе Москвы было принято только к вечеру 19 октября. До этого обсуждалось и другое, возможное в тех обстоятельствах решение, некоторые мероприятия которого и вызвали шок у населения.
Сама постановка вопроса: "Будем ли защищать Москву?" - говорит о многом, как и проведенное поименное голосование. Продиктованное в тот вечер Сталиным постановление (вариант, написанный Г. М. Маленковым, он забраковал) памятно многим москвичам. Оно начиналось архаичным официальным русским словом, вышедшим к тому времени из употребления, - "сим". Это слово проникло в душу каждого русского человека, возбуждало чувство, пересиливающее тягостные и тревожные настроения, вызванные поспешной, неожиданной эвакуацией и прочими решительными мерами.
"Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу т. Жукову..."
На войне как на войне. Вот почему в городе объявлялось осадное положение, нарушителей порядка требовалось отдавать под суд трибунала, а всех "провокаторов, шпионов и агентов врага" - расстреливать на месте. В распоряжение военных властей города, вновь назначенного коменданта передавались три дивизии НКВД и внутренних войск, в их числе имени Ф. Э. Дзержинского, семь других имевшихся в столице воинских частей, прежде подчинявшихся разным ведомствам, и флотский экипаж.
По радио постановление ГКО передавалось не один раз, его напечатали газеты, листовки с текстом белели на стенах домов, афишных тумбах, заборах... Кризис преодолевался, город восстанавливал дыхание, налаживал новый ритм жизни.
В те самые тревожные дни середины октября в Москве удалось сформировать четыре новые стрелковые дивизии. Они занимали новую линию обороны в ночь с 16 октября. Занимали рядом с вновь прибывшими к Москве дивизиями из Сибири. И уже никакой силе не удалось больше прорвать фронт перед столицей, как это случилось в октябре.
Наступили новые дни. 16 октября 1941 года уходило в историю, чтобы напоминать потомкам о пережитом Москвой, подготовив ее к новым тяжким испытаниям, из которых она вышла с честью, как город-герой.
* * *
На первый очерк о дне 16 октября я получил много откликов очевидцев, дополняющих картину описанием неизвестных эпизодов. Некоторые читатели оспаривают приведенные в публикации цифры потерь наших войск, попавших в окружение под Вязьмой. Есть и такие письма, где утверждается, что никаких беспорядков, паники, отчаяния не было. Оспаривается факт появления на Ленинградском шоссе отряда фашистских мотоциклистов, по утверждению ветеранов дивизии НКВД имени Ф. Дзержинского, уничтоженных утром того дня на мосту у Химок.
После моей публикации в печати появились новые материалы, касающиеся дня 16 октября. Все это дает основание продолжить тему, чтобы, пока живы участники обороны столицы, уточнить, что же происходило тогда в Москве, в самые опасные дни ее истории.
Начнем со свидетельства одного из главных действующих лиц минувшей войны - бывшего командующего Западным фронтом Георгия Константиновича Жукова.
В обязанности командующего он вступил 11 октября в 18.00. Ему пришлось воссоздавать прорванную линию обороны Москвы после катастрофы под Вязьмой, где попали в "котел" войска 19-й, 20-й армий, группа войск генерала Болдина Западного фронта и войска 24-й и 32-й армий Резервного фронта. При этом в окружении оказались также войска 16-й армии, штаб которой находился за пределами роковой черты.
Вскоре после того как новый командующий взвалил на плечи тяжкий груз ответственности за судьбу Москвы, ему позвонил Молотов, заместитель председателя Государственного Комитета Обороны, член Ставки, и пригрозил расстрелом, если тот не остановит продвижение прорвавшихся на одном из участков фронта фашистских танков.
"- Не пугайте меня, я не боюсь ваших угроз. Еще нет двух суток, как я вступил в командование фронтов. Я еще полностью не разобрался в обстановке, не до конца знаю, где что делается...
- В ответ, - как рассказывал Жуков, - он снова повысил голос и стал говорить в том же духе. Как же это так, не суметь разобраться за двое суток!
Я ответил, что, если он способен быстрее меня разобраться в положении, пусть приезжает и вступает в командование фронтом. Он бросил трубку, а я стал заниматься своим делом..."
Разговор этот, о котором стало известно из публикации "Заметок к биографии Г.К. Жукова" в "Военно-историческом журнале", мог состояться примерно днем 13 октября.
В тот и последующие дни фронт отступал все ближе к Москве. В официальном вечернем сообщении 15 октября говорилось: "В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону".
На каком из участков? На одном ли только?
В "Воспоминаниях и размышлениях" маршал Жуков отмечает, что с 13 октября "разгорелись ожесточенные бои на всех главных стратегических направлениях, ведущих к Москве".
14 октября пал Калинин, нынешняя Тверь, прикрывавшая путь к столице с северо-запада. Однако не это поражение оказало решающее значение на последующие события в Москве.
Подтверждение этому можно найти в одном из выступлений Жукова 60-х годов, касающемся сражения на Можайском направлении, Бородинском поле.
"Особенно трудно сложилась обстановка 14 и 15 октября. Фашистам удалось вклиниться в глубину обороны дивизии. Назревала очевидная катастрофа" (подчеркнуто мною. - Л.К.).
Речь идет о дивизии, которой командовал полковник В. И. Полосухин, входивший в армию генерала Д. Д. Лелюшенко. Штаб армии отбивался от прорвавшихся танков гранатами, один из танков дополз до окопа, где находился командарм, тяжело раненный в том бою.
По-видимому, именно на этом участке Западного фронта могла произойти катастрофа - прорыв танков, в результате чего они могли бы "внезапно появиться под Москвой". О такой опасности командующий говорил Сталину за неделю до сражения под Бородином.
Еще об одном важном разговоре по прямому проводу стало известно недавно после публикации "Заметок к биографии Жукова". Хотя состоялся этот разговор задолго до событий октября, когда Георгий Константинович добился первого в войне успеха под Ельней, этот диалог помогает лучше понять причину событий, потрясших Москву 16 октября.
"...Сталин заговорил о Ленинграде и Ленинградском фронте. Положение, сложившееся под Ленинградом в тот момент, оценивал как катастрофическое. Помню, он даже употребил слово "безнадежное". Он говорил, что, видимо, пройдет еще несколько дней, и Ленинград придется считать потерянным. А с потерей Ленинграда произойдет соединение немцев с финнами, и в результате там создастся крайне опасная группировка, нависающая с севера над Москвой. Сказав все это, он спросил у меня:
- Что вы думаете делать дальше?
Я с некоторым удивлением ответил, что собираюсь ехать обратно к себе на фронт.
- Ну а если не ехать обратно, а получить новое назначение?
Услышав это, я сказал, что, если так, я бы хотел поехать командовать Ленинградским фронтом.
- А если это безнадежное дело? - сказал он.
Я высказал надежду, что оно может оказаться не таким безнадежным.
- Когда можете ехать? - коротко спросил он..."
Из этого эпизода можно заключить, что Сталин, как Верховный Главнокомандующий, считал обстановку, сложившуюся в начале сентября под Ленинградом, "безнадежной", пришел к мысли, что город придется сдать. Как известно, заводы, фабрики, мосты Ленинграда минировались. Эвакуация не производилась по той простой причине, что мешала тому блокада, железное кольцо.
Этот же эпизод наводит на мысль, что в середине октября Сталин точно так же оценивал ситуацию, сложившуюся и под Москвой, то есть как безнадежную, катастрофическую. Поэтому минировались заводы и фабрики, поэтому в ночь на 16 октября началась массовая эвакуация населения, заводов, фабрик, государственных учреждений, посольств, радиокомитета, дикторы многих редакций которого вели вещание от имени Москвы, будучи в глубоком тылу...
Подтверждают этот вывод неопубликованные мемуары бывшего заместителя наркома обороны и начальника тыла Красной Армии А. В. Хрулева, отрывок из которых опубликован в 1988 году.
"Утром 16 октября мне позвонил начальник Генштаба маршал Б. М. Шапошников и передал приказ Сталина всем органам тыла немедленно эвакуироваться в Куйбышев. Ставка должна была согласно тому же приказу переехать в Арзамас. Для вывоза Ставки мне было приказано подготовить специальный поезд.
Позднее в тот же день у меня состоялся разговор со Сталиным, который подтвердил это распоряжение...
16 октября началась эвакуация управлений Генштаба, военных академий, а также посольств, наркоматов и других гражданских учреждений. Эвакуировались по железной дороге в сторону Горького, речным и автомобильным транспортом...
События 16 октября очень плохо характеризовали некоторых наших руководителей, и особенно секретаря МК партии А. С. Щербакова. Узнав какими-то путями, что у нас на главном складе интенданства хранится 500 тысяч пар обуви и много другого имущества, он предложил раздать имущество населению. Я высказал на это Щербакову категорический протест. Сдаваться на милость немецких войск мы не собираемся. Следовательно, мы должны дорожить нашими ресурсами.
Однако 17 октября по дороге в Наркомат путей сообщения я увидел людей, тащивших в больших количествах ушанки, перчатки, другие теплые вещи. Оказалось, вещи эти раздают производственные артели, работающие на армию, по распоряжению МК партии.
Я тут же позвонил Щербакову и выразил свое большое неудовольствие этими действиями, на что последовал ответ, что это делается правильно, "а вы, видимо, хотите отдать эти вещи немцам". Весь этот разговор мною был передан заместителю Председателя СНК А. И. Микояну, и раздача вещей была прекращена.
В эти тяжелые дни Берия, Маленков и Каганович наперебой уговаривали Сталина покинуть Москву. Тем самым каждый из них хотел показать, что самая главная для них ценность - это его жизнь. Меньше всего интересовала судьба самой Москвы. Некоторое время Сталин, по-видимому, подумывал об отъезде.
Зная состояние дел, было нетрудно прийти к выводу, что если он, Верховный Главнокомандующий, покинет Москву, то ее, без всякого сомнения, сдадут фашистам. Такой шаг был бы равносилен предательству. Поэтому в конце концов он остался".
Судя по реплике А. С. Щербакова во вполне сталинском духе "а вы, видимо, хотите отдать эти вещи немцам", а также по тому, как он распорядился поступить с имуществом, которое невозможно было эвакуировать, очевидно, что и он разделял мнение о "безнадежном" положении Москвы, сложившееся в Ставке в середине октября.
Помимо приказа, на который ссылается А. В. Хрулев, согласно которому проводилась эвакуация военных учреждений, 15 октября было принято постановление Государственного Комитета Обороны об эвакуации Москвы. Об этом постановлении неоднократно упоминалось в документальной литературе, в воспоминаниях участников обороны Москвы. Суть их сводится к тому, что 15 октября следовало немедленно начать эвакуацию аппарата правительства, Верховного Совета, наркоматов, предприятий, дипкорпуса и т.д. Однако полный текст постановления нигде не публиковался. Почему? Ведь постановление об эвакуации, вполне понятное и целесообразное в те дни, и сегодня ни у кого не вызывает особых сомнений. Что же тогда за дополнительная секретная информация есть в нем? О минировании мостов, электростанций, заводов? Но и это вполне оправданная мера.
Так что же тогда?
С таким вопросом я обратился к академику историку А. М. Самсонову, который в своем известном труде о Московской битве также не смог опубликовать текст постановления.
- В этом постановлении был пункт, гласивший, что товарищ Сталин должен эвакуироваться на следующий день, то есть 16 октября.
Вот что, оказывается, никто не должен был знать ни тогда, ни много лет спустя!
Ведь столько лет до войны народу внушалось, что там, где Сталин, там победа. И вдруг выносится постановление, обязывающее самого вождя покинуть столицу державы. Кто бы тогда поверил, что Москву мы удержим, если сам Сталин покинул свой пост?
Хотя держался этот документ в тайне почти полвека после Московской битвы, сразу после его появления в середине октября 1941 году информация о сверхсекретном пункте, касающемся самого Сталина, на наш взгляд, не удержалась в стенах Кремля.
Именно эта каким-то образом разглашенная тайна (наряду с другими известными факторами) послужила толчком для событий 16 октября, породила лавину слухов, панику среди людей. Эта же информация дала импульс к сочинению эпизодов, попавших на страницы не только художественных произведений (например, в роман Петра Проскурина "Имя твое"), но и в исторические исследования, о чем мы уже говорили.
Доподлинно известно, что 15 октября с наступлением ночи Верховный Главнокомандующий побывал в военном госпитале в Петровско-Разумовском, куда доставили раненого командующего Брянским фронтом генерала А. И. Еременко. Ему удалось, хотя и с большими потерями, вывести вверенные армии из оперативного окружения, избежать катастрофы, подобной той, что случилась под Вязьмой.
Скажем о том, что стало известно недавно, после того как удалось стереть еще несколько "белых пятен" истории, имеющих отношение к 16 октября 1941 года. Именно тогда Сталин принял срочные меры, чтобы уничтожить тех, кого он считал своими противниками, кто мог бы ему предъявить счет за поражения в войне.
В ночь с 15 на 16 октября из Москвы среди прочих наркоматов эвакуировался и зловещий НКВД. На волгу была перевезена и находившаяся под следствием большая группа генералов, всей душой рвавшихся на фронт, на защиту Родины. Их везли в Куйбышев, Саратов.
Одних арестовали до начала, других - в первые дни войны, когда уже гремели выстрелы. В числе арестованных оказались три заместителя наркома обороны, нарком вооружения и многие другие высшие должностные лица армии, военной промышленности. На них были собраны с помощью "физических методов воздействия", то есть пыток, свидетельские показания о... заговоре против Сталина.
Хотя фронт стремительно приближался к Москве, следователи продолжали творить свои черные дела. Только некоторых заключенных, испытавших на себе все ужасы застенков, Сталин распорядился выпустить из тюрьмы, в том числе К. Мерецкова, будущего Маршала Советского Союза, наркома вооружения Б. Ванникова.
Все остальные продолжали подвергаться допросам, готовился суд по сценарию тех судов, которые проводились в 1937-1938 годах.
Из Москвы под конвоем отправили заместителя наркома обороны генерал-лейтенанта авиации Героя Советского Союза П. Рычагова, начальника управления ПВО генерал-полковника Героя Советского Союза Г. Штерна, помощника начальника Генерального штаба дважды Героя Советского Союза Я. Смушкевича и других замечательных людей, молодых, отважных, закаленных в боях...
Вслед им 18 октября пошло предписание за № 2756/Б, подписанное Берией, наркомом НКВД, генеральным комиссаром государственной безопасности, обер-палачом. Это был приказ: срочно привести в исполнение, прекратив следствие и без всякого суда, приговор о ВМН (то есть о высшей мере наказания - расстреле) в отношении 25 заключенных, в их числе трех жен. Среди этих женщин оказалась летчица майор Мария Нестеренко, заместитель командира авиаполка, схваченная на летном поле только за то, что, как сказано в материалах следствия, "будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности мужа". И любовь сгодилась как основание для ареста и расстрела.
Тогда же отправили в Саратов в числе многих заключенных академика Николая Ивановича Вавилова, умершего там от жесточайших истязаний.
...Вернемся в Москву, где с 16 октября происходили события, волнующие память многих москвичей. Процитируем строки из писем в редакцию.
Бывший член партбюро КБ В. Л. Таубкин пишет:
"Утром 16 октября мы узнали, что метро не работает. Начальник КБ и секретарь парторганизации были вызваны в райком партии. Мне велели дозвониться в наркомат и выяснить обстановку. Дозвонился только до коммутатора. Телефонистка мне открытым текстом сообщила: наркомат пуст, а нарком Дмитрий Федорович Устинов со своим секретариатом на месте, однако в данный момент уезжает на оборонный завод в Подмосковье, чтобы лично руководить эвакуацией. Это было связано с волнением рабочих, которые требовали информации.
Вернувшись из райкома, начальники и секретарь парторганизации сообщили нам, что, во-первых, в ближайшие часы к нам на Большую Полянку прибудут взрывники, чтобы заминировать наше предприятие, во-вторых, что погрузку в эшелон нужно прервать, всем, кто еще не уехал, выдать справки об увольнении, рассчитать, чтобы каждый мог самостоятельно выбираться из города.
К вечеру взрывники действительно прибыли. Спустя какое-то время нам позвонили и сообщили, что взрыв откладывается.
В тот день на Большой Полянке я видел своими глазами: склады магазинов были открыты, продукты выдавались бесплатно всем, кто хотел из взять. Естественно, многие, я в том числе, восприняли это как знак предстоящей сдачи Москвы.
Однако распоряжение о расчете всех сотрудников, прекращении работы партком не выполнил. Этим мы спасли коллектив. Мы были не единственными, кто поступил так. Но многие предприятия это сделали, и, таким образом, в течение нескольких часов ряд коллективов превратился в фактически неуправляемую толпу.
Часть нашего коллектива продолжала погрузку в эшелон для эвакуации, часть - работала, изготавливала детали для оружия.
На следующий день, утром 17 октября, положение стало нормализовываться, заработал транспорт. Нас, однако, заставили произвести полный расчет сотрудников под предлогом, что, если человек не успеет по какой-либо причине эвакуироваться или отстанет от поезда, у него бы имелись на руках деньги и документы.
В те дни ходили слухи о прорыве на Ленинградском шоссе".
Слухи эти попали на страницы известной книги Александра Верта "Россия в войне 1941-1945".
"По сей день рассказывают, - пишет он, касаясь событий 16 октября, что в то утро два немецких танка ворвались на северо-западную окраину Москвы, в Химки, где были быстро уничтожены. Правда, пока ни один серьезный источник не подтвердил, что эти танки существовали не только в воображении некоторых перепуганных москвичей".
Что касается моей предыдущей публикации - в ней речь шла не о танках, а об отряде мотоциклистов, достигших моста в Химках. Есть довольно серьезный источник информации об этих мотоциклистах, как я уже говорил, бывшие танкисты дивизии НКВД имени Ф. Дзержинского, в частности подполковник в отставке А. Машнин. Вот выдержки из его писем в редакцию.
"Для борьбы с фашистскими авиадесантами наша танковая часть дивизии вошла в состав маневренного резерва на основании приказа войскам Западного боевого участка № 1/оп от 2.8.41г. Согласно приказу наши танковые роты несли ответственность за обеспечение поставленной задачи в направлениях шоссейных дорог - Минского, Волоколамского, Ленинградского.
Для быстрого выхода в свои сектора наша часть расположилась на Покровке. Для каждого танка отрыли окопы на бульварах. Дежурные экипажи располагались в танках, остальной личный состав размещался в Покровских казармах, где дислоцировался тогда третий полк нашей дивизии. Мы затрачивали всего 30-35 минут на движение от Покровки до развилки Волоколамского и Ленинградского шоссе на Соколе.
Я не пойму, почему некоторые историки подходят субъективно к такому случаю. В минувшей войне известны примеры, когда подвижные части вклинивались далеко вперед в глубину обороны, врывались в города, где никто их не ожидал, где ходили трамваи, шли киносеансы и т.д.
Утром 16 октября начальник связи лейтенант Боков С.И. (живет в Реутове-1, д. 14. кв. 9) получил радиограмму, из которой стало известно, что необходимо выехать в район Крюкова и уничтожить противника.
После получения боевой задачи вторая танковая рота старшего лейтенанта Стребко И.И. шла совместно с мотоциклетным взводом лейтенанта Козлова Ф. В головном охранении находился первый взвод этой роты. Когда этот взвод приближался к мосту в Химках, ему навстречу двигались мотоциклисты с колясками. Мы считали, что это наши мотоциклисты. Только когда они открыли огонь, мы поняли, что это враг.
В головном танке механиком-водителем был тов. Линников В. К. (живет в г. Балашихе, Московский бульвар, д. 7, кв. 42), а командиром танка - Панин. Этот танк первым открыл пулеметный огонь по фашистам. Было уничтожено два экипажа мотоциклистов. Три мотоциклиста по пешеходной дорожке моста, защитившись от огня фермами, прорвались на водную станцию "Динамо", где были уничтожено нашим мотоциклетным взводом.
- В наркомате мы увидели нечто невероятное: двери раскрыты, суетятся люди, выносят кипы бумаг - одним словом, паника. Нас принял нарком Л. М. Каганович. Он был, как никогда, возбужден, отдавал направо и налево приказания.
И вот от человека, чье имя носил тогда Московский метрополитен, ставший гордостью народа и достопримечательностью советской Москвы, лучшим в мире, от Кагановича услышали Новиков и Теплов слова, которым не сразу поверили:
- Метрополитен закрыть. Подготовить за три часа предложения по его уничтожению, разрушить объекты любым способом.
Поезда приказывалось с людьми эвакуировать в Андижан. Что нельзя эвакуировать - сломать, уничтожить. Насколько Теплов помнит, нарком сказал, что Москву могут захватить внезапно, поэтому нужно срочно начать эвакуацию.
Далее С.Е. Теплов сказал:
- Я сочинил нечто вроде клятвы о неразглашении приказа, и все, кому он был объявлен, подписывались под этой клятвой.
Ночью шло минирование, его выполняли прибывшие пиротехники. Рубился кабель, в реку сбросили трансформаторы.
Я зашел домой, переоделся потеплее на случай, если придется уходить из Москвы, Новиков показал мне билет на спецпоезд. Мне было приказано уезжать на машине начальника метрополитена.
Мы ждали у телефона звонка наркома. Наконец он позвонил и спросил, что сделано во исполнение приказа. Когда Новиков доложил, то услышал в трубке, что приказ отменяется и нужно срочно возобновить движение, пустить хотя бы один поезд. Это было выполнить трудно, пиротехники сделали свое дело и ушли, не оставив нам плана. Но поезда пошли, те, конечно, что не успели отправить из Москвы.
В 18 часов 45 минут пошли поезда от "Сокольников" до "Парка культуры", пошли мимо станции метро "Кировская", которая была, как известно, объектом ГКО, на ней находился подземный пункт связи Сталина.
Очевидцы вспоминают, что Москва выглядела непохожей сама на себя, люди стремились к центру, на главные улицы, тянулись к Кремлю: окраины казались покинутыми жителями. Уголовники в открытую грабили магазины.
Но замешательство продолжалось недолго. 17 октября пошли поезда по линии, что вела к "Соколу". Здесь задержка на сутки произошла потому, что в ночь на 16-е демонтировали эскалаторы, требовалось время, чтобы их снова собрать и пустить.
Однако некоторые факты (подобные демонтажу эскалаторов) говорят о том, что в Москве проводились акции, выходившие за рамки эвакуации. Так, была взорвана мачта радиостанции имени Коминтерна, стоявшая восточнее города, в 50 километрах. На нелегальное положение перешел секретарь МГК партии К. Ф. Калашников, устроившийся под фамилией Засорин учителем сельской школы в Подмосковье. Комплектовались подпольные партийные центры, создавались явки, типографии, склады оружия, продовольствия на случай, если Москва будет сдана.
18 октября фашистские войска захватили Можайск - последний город перед Москвой на Западном направлении.
Подводя итоги того дня, в Военном совете констатировали: положение в Москве все еще неспокойное. Усилились налеты, они стали проходить не только ночью, но и днем. Члены Военного совета решили обратиться в ГКО с просьбой разрешить переместить штаб Московского военного округа в Горький, а также ввести в Москве осадное положение.
В.П. Пронин вспоминает:
"В сырой промозглый вечер 19 октября идем вместе с А.С. Щербаковым по темному и пустынному Кремлю. Нас пригласили на заседание Государственного Комитета Обороны.
Входим в кабинет. Начинаем заседание. Без лишних слов Сталин подходит к столу и говорит: "Положение на фронте всем известно. БУДЕМ ЛИ ЗАЩИЩАТЬ МОСКВУ?" (подчеркнуто мною. - Л.К.). Наступило тягостное молчание. Помолчав немного, он обратился с этим вопросом к каждому члену ГКО и к нам. (Позже мы узнали, что он о защите столицы предварительно советовался с командованием Западного фронта.)
Получив от всех утвердительный ответ, Сталин продиктовал известное постановление о введении осадного положения в Москве и прилегающих к ней районах. После принятия этого постановления Верховный Главнокомандующий сразу же стал вызывать по телефону командующих военными округами восточных районов и отдал приказ о направлении на защиту Москвы дополнительных дивизий. Он называл многие дивизии по памяти, иногда заглядывал в записную книжку".
Это свидетельство убеждает, что окончательное, на самом высшем уровне, решение о судьбе Москвы было принято только к вечеру 19 октября. До этого обсуждалось и другое, возможное в тех обстоятельствах решение, некоторые мероприятия которого и вызвали шок у населения.
Сама постановка вопроса: "Будем ли защищать Москву?" - говорит о многом, как и проведенное поименное голосование. Продиктованное в тот вечер Сталиным постановление (вариант, написанный Г. М. Маленковым, он забраковал) памятно многим москвичам. Оно начиналось архаичным официальным русским словом, вышедшим к тому времени из употребления, - "сим". Это слово проникло в душу каждого русского человека, возбуждало чувство, пересиливающее тягостные и тревожные настроения, вызванные поспешной, неожиданной эвакуацией и прочими решительными мерами.
"Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу т. Жукову..."
На войне как на войне. Вот почему в городе объявлялось осадное положение, нарушителей порядка требовалось отдавать под суд трибунала, а всех "провокаторов, шпионов и агентов врага" - расстреливать на месте. В распоряжение военных властей города, вновь назначенного коменданта передавались три дивизии НКВД и внутренних войск, в их числе имени Ф. Э. Дзержинского, семь других имевшихся в столице воинских частей, прежде подчинявшихся разным ведомствам, и флотский экипаж.
По радио постановление ГКО передавалось не один раз, его напечатали газеты, листовки с текстом белели на стенах домов, афишных тумбах, заборах... Кризис преодолевался, город восстанавливал дыхание, налаживал новый ритм жизни.
В те самые тревожные дни середины октября в Москве удалось сформировать четыре новые стрелковые дивизии. Они занимали новую линию обороны в ночь с 16 октября. Занимали рядом с вновь прибывшими к Москве дивизиями из Сибири. И уже никакой силе не удалось больше прорвать фронт перед столицей, как это случилось в октябре.
Наступили новые дни. 16 октября 1941 года уходило в историю, чтобы напоминать потомкам о пережитом Москвой, подготовив ее к новым тяжким испытаниям, из которых она вышла с честью, как город-герой.
* * *
На первый очерк о дне 16 октября я получил много откликов очевидцев, дополняющих картину описанием неизвестных эпизодов. Некоторые читатели оспаривают приведенные в публикации цифры потерь наших войск, попавших в окружение под Вязьмой. Есть и такие письма, где утверждается, что никаких беспорядков, паники, отчаяния не было. Оспаривается факт появления на Ленинградском шоссе отряда фашистских мотоциклистов, по утверждению ветеранов дивизии НКВД имени Ф. Дзержинского, уничтоженных утром того дня на мосту у Химок.
После моей публикации в печати появились новые материалы, касающиеся дня 16 октября. Все это дает основание продолжить тему, чтобы, пока живы участники обороны столицы, уточнить, что же происходило тогда в Москве, в самые опасные дни ее истории.
Начнем со свидетельства одного из главных действующих лиц минувшей войны - бывшего командующего Западным фронтом Георгия Константиновича Жукова.
В обязанности командующего он вступил 11 октября в 18.00. Ему пришлось воссоздавать прорванную линию обороны Москвы после катастрофы под Вязьмой, где попали в "котел" войска 19-й, 20-й армий, группа войск генерала Болдина Западного фронта и войска 24-й и 32-й армий Резервного фронта. При этом в окружении оказались также войска 16-й армии, штаб которой находился за пределами роковой черты.
Вскоре после того как новый командующий взвалил на плечи тяжкий груз ответственности за судьбу Москвы, ему позвонил Молотов, заместитель председателя Государственного Комитета Обороны, член Ставки, и пригрозил расстрелом, если тот не остановит продвижение прорвавшихся на одном из участков фронта фашистских танков.
"- Не пугайте меня, я не боюсь ваших угроз. Еще нет двух суток, как я вступил в командование фронтов. Я еще полностью не разобрался в обстановке, не до конца знаю, где что делается...
- В ответ, - как рассказывал Жуков, - он снова повысил голос и стал говорить в том же духе. Как же это так, не суметь разобраться за двое суток!
Я ответил, что, если он способен быстрее меня разобраться в положении, пусть приезжает и вступает в командование фронтом. Он бросил трубку, а я стал заниматься своим делом..."
Разговор этот, о котором стало известно из публикации "Заметок к биографии Г.К. Жукова" в "Военно-историческом журнале", мог состояться примерно днем 13 октября.
В тот и последующие дни фронт отступал все ближе к Москве. В официальном вечернем сообщении 15 октября говорилось: "В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону".
На каком из участков? На одном ли только?
В "Воспоминаниях и размышлениях" маршал Жуков отмечает, что с 13 октября "разгорелись ожесточенные бои на всех главных стратегических направлениях, ведущих к Москве".
14 октября пал Калинин, нынешняя Тверь, прикрывавшая путь к столице с северо-запада. Однако не это поражение оказало решающее значение на последующие события в Москве.
Подтверждение этому можно найти в одном из выступлений Жукова 60-х годов, касающемся сражения на Можайском направлении, Бородинском поле.
"Особенно трудно сложилась обстановка 14 и 15 октября. Фашистам удалось вклиниться в глубину обороны дивизии. Назревала очевидная катастрофа" (подчеркнуто мною. - Л.К.).
Речь идет о дивизии, которой командовал полковник В. И. Полосухин, входивший в армию генерала Д. Д. Лелюшенко. Штаб армии отбивался от прорвавшихся танков гранатами, один из танков дополз до окопа, где находился командарм, тяжело раненный в том бою.
По-видимому, именно на этом участке Западного фронта могла произойти катастрофа - прорыв танков, в результате чего они могли бы "внезапно появиться под Москвой". О такой опасности командующий говорил Сталину за неделю до сражения под Бородином.
Еще об одном важном разговоре по прямому проводу стало известно недавно после публикации "Заметок к биографии Жукова". Хотя состоялся этот разговор задолго до событий октября, когда Георгий Константинович добился первого в войне успеха под Ельней, этот диалог помогает лучше понять причину событий, потрясших Москву 16 октября.
"...Сталин заговорил о Ленинграде и Ленинградском фронте. Положение, сложившееся под Ленинградом в тот момент, оценивал как катастрофическое. Помню, он даже употребил слово "безнадежное". Он говорил, что, видимо, пройдет еще несколько дней, и Ленинград придется считать потерянным. А с потерей Ленинграда произойдет соединение немцев с финнами, и в результате там создастся крайне опасная группировка, нависающая с севера над Москвой. Сказав все это, он спросил у меня:
- Что вы думаете делать дальше?
Я с некоторым удивлением ответил, что собираюсь ехать обратно к себе на фронт.
- Ну а если не ехать обратно, а получить новое назначение?
Услышав это, я сказал, что, если так, я бы хотел поехать командовать Ленинградским фронтом.
- А если это безнадежное дело? - сказал он.
Я высказал надежду, что оно может оказаться не таким безнадежным.
- Когда можете ехать? - коротко спросил он..."
Из этого эпизода можно заключить, что Сталин, как Верховный Главнокомандующий, считал обстановку, сложившуюся в начале сентября под Ленинградом, "безнадежной", пришел к мысли, что город придется сдать. Как известно, заводы, фабрики, мосты Ленинграда минировались. Эвакуация не производилась по той простой причине, что мешала тому блокада, железное кольцо.
Этот же эпизод наводит на мысль, что в середине октября Сталин точно так же оценивал ситуацию, сложившуюся и под Москвой, то есть как безнадежную, катастрофическую. Поэтому минировались заводы и фабрики, поэтому в ночь на 16 октября началась массовая эвакуация населения, заводов, фабрик, государственных учреждений, посольств, радиокомитета, дикторы многих редакций которого вели вещание от имени Москвы, будучи в глубоком тылу...
Подтверждают этот вывод неопубликованные мемуары бывшего заместителя наркома обороны и начальника тыла Красной Армии А. В. Хрулева, отрывок из которых опубликован в 1988 году.
"Утром 16 октября мне позвонил начальник Генштаба маршал Б. М. Шапошников и передал приказ Сталина всем органам тыла немедленно эвакуироваться в Куйбышев. Ставка должна была согласно тому же приказу переехать в Арзамас. Для вывоза Ставки мне было приказано подготовить специальный поезд.
Позднее в тот же день у меня состоялся разговор со Сталиным, который подтвердил это распоряжение...
16 октября началась эвакуация управлений Генштаба, военных академий, а также посольств, наркоматов и других гражданских учреждений. Эвакуировались по железной дороге в сторону Горького, речным и автомобильным транспортом...
События 16 октября очень плохо характеризовали некоторых наших руководителей, и особенно секретаря МК партии А. С. Щербакова. Узнав какими-то путями, что у нас на главном складе интенданства хранится 500 тысяч пар обуви и много другого имущества, он предложил раздать имущество населению. Я высказал на это Щербакову категорический протест. Сдаваться на милость немецких войск мы не собираемся. Следовательно, мы должны дорожить нашими ресурсами.
Однако 17 октября по дороге в Наркомат путей сообщения я увидел людей, тащивших в больших количествах ушанки, перчатки, другие теплые вещи. Оказалось, вещи эти раздают производственные артели, работающие на армию, по распоряжению МК партии.
Я тут же позвонил Щербакову и выразил свое большое неудовольствие этими действиями, на что последовал ответ, что это делается правильно, "а вы, видимо, хотите отдать эти вещи немцам". Весь этот разговор мною был передан заместителю Председателя СНК А. И. Микояну, и раздача вещей была прекращена.
В эти тяжелые дни Берия, Маленков и Каганович наперебой уговаривали Сталина покинуть Москву. Тем самым каждый из них хотел показать, что самая главная для них ценность - это его жизнь. Меньше всего интересовала судьба самой Москвы. Некоторое время Сталин, по-видимому, подумывал об отъезде.
Зная состояние дел, было нетрудно прийти к выводу, что если он, Верховный Главнокомандующий, покинет Москву, то ее, без всякого сомнения, сдадут фашистам. Такой шаг был бы равносилен предательству. Поэтому в конце концов он остался".
Судя по реплике А. С. Щербакова во вполне сталинском духе "а вы, видимо, хотите отдать эти вещи немцам", а также по тому, как он распорядился поступить с имуществом, которое невозможно было эвакуировать, очевидно, что и он разделял мнение о "безнадежном" положении Москвы, сложившееся в Ставке в середине октября.
Помимо приказа, на который ссылается А. В. Хрулев, согласно которому проводилась эвакуация военных учреждений, 15 октября было принято постановление Государственного Комитета Обороны об эвакуации Москвы. Об этом постановлении неоднократно упоминалось в документальной литературе, в воспоминаниях участников обороны Москвы. Суть их сводится к тому, что 15 октября следовало немедленно начать эвакуацию аппарата правительства, Верховного Совета, наркоматов, предприятий, дипкорпуса и т.д. Однако полный текст постановления нигде не публиковался. Почему? Ведь постановление об эвакуации, вполне понятное и целесообразное в те дни, и сегодня ни у кого не вызывает особых сомнений. Что же тогда за дополнительная секретная информация есть в нем? О минировании мостов, электростанций, заводов? Но и это вполне оправданная мера.
Так что же тогда?
С таким вопросом я обратился к академику историку А. М. Самсонову, который в своем известном труде о Московской битве также не смог опубликовать текст постановления.
- В этом постановлении был пункт, гласивший, что товарищ Сталин должен эвакуироваться на следующий день, то есть 16 октября.
Вот что, оказывается, никто не должен был знать ни тогда, ни много лет спустя!
Ведь столько лет до войны народу внушалось, что там, где Сталин, там победа. И вдруг выносится постановление, обязывающее самого вождя покинуть столицу державы. Кто бы тогда поверил, что Москву мы удержим, если сам Сталин покинул свой пост?
Хотя держался этот документ в тайне почти полвека после Московской битвы, сразу после его появления в середине октября 1941 году информация о сверхсекретном пункте, касающемся самого Сталина, на наш взгляд, не удержалась в стенах Кремля.
Именно эта каким-то образом разглашенная тайна (наряду с другими известными факторами) послужила толчком для событий 16 октября, породила лавину слухов, панику среди людей. Эта же информация дала импульс к сочинению эпизодов, попавших на страницы не только художественных произведений (например, в роман Петра Проскурина "Имя твое"), но и в исторические исследования, о чем мы уже говорили.
Доподлинно известно, что 15 октября с наступлением ночи Верховный Главнокомандующий побывал в военном госпитале в Петровско-Разумовском, куда доставили раненого командующего Брянским фронтом генерала А. И. Еременко. Ему удалось, хотя и с большими потерями, вывести вверенные армии из оперативного окружения, избежать катастрофы, подобной той, что случилась под Вязьмой.
Скажем о том, что стало известно недавно, после того как удалось стереть еще несколько "белых пятен" истории, имеющих отношение к 16 октября 1941 года. Именно тогда Сталин принял срочные меры, чтобы уничтожить тех, кого он считал своими противниками, кто мог бы ему предъявить счет за поражения в войне.
В ночь с 15 на 16 октября из Москвы среди прочих наркоматов эвакуировался и зловещий НКВД. На волгу была перевезена и находившаяся под следствием большая группа генералов, всей душой рвавшихся на фронт, на защиту Родины. Их везли в Куйбышев, Саратов.
Одних арестовали до начала, других - в первые дни войны, когда уже гремели выстрелы. В числе арестованных оказались три заместителя наркома обороны, нарком вооружения и многие другие высшие должностные лица армии, военной промышленности. На них были собраны с помощью "физических методов воздействия", то есть пыток, свидетельские показания о... заговоре против Сталина.
Хотя фронт стремительно приближался к Москве, следователи продолжали творить свои черные дела. Только некоторых заключенных, испытавших на себе все ужасы застенков, Сталин распорядился выпустить из тюрьмы, в том числе К. Мерецкова, будущего Маршала Советского Союза, наркома вооружения Б. Ванникова.
Все остальные продолжали подвергаться допросам, готовился суд по сценарию тех судов, которые проводились в 1937-1938 годах.
Из Москвы под конвоем отправили заместителя наркома обороны генерал-лейтенанта авиации Героя Советского Союза П. Рычагова, начальника управления ПВО генерал-полковника Героя Советского Союза Г. Штерна, помощника начальника Генерального штаба дважды Героя Советского Союза Я. Смушкевича и других замечательных людей, молодых, отважных, закаленных в боях...
Вслед им 18 октября пошло предписание за № 2756/Б, подписанное Берией, наркомом НКВД, генеральным комиссаром государственной безопасности, обер-палачом. Это был приказ: срочно привести в исполнение, прекратив следствие и без всякого суда, приговор о ВМН (то есть о высшей мере наказания - расстреле) в отношении 25 заключенных, в их числе трех жен. Среди этих женщин оказалась летчица майор Мария Нестеренко, заместитель командира авиаполка, схваченная на летном поле только за то, что, как сказано в материалах следствия, "будучи любимой женой Рычагова, не могла не знать об изменнической деятельности мужа". И любовь сгодилась как основание для ареста и расстрела.
Тогда же отправили в Саратов в числе многих заключенных академика Николая Ивановича Вавилова, умершего там от жесточайших истязаний.
...Вернемся в Москву, где с 16 октября происходили события, волнующие память многих москвичей. Процитируем строки из писем в редакцию.
Бывший член партбюро КБ В. Л. Таубкин пишет:
"Утром 16 октября мы узнали, что метро не работает. Начальник КБ и секретарь парторганизации были вызваны в райком партии. Мне велели дозвониться в наркомат и выяснить обстановку. Дозвонился только до коммутатора. Телефонистка мне открытым текстом сообщила: наркомат пуст, а нарком Дмитрий Федорович Устинов со своим секретариатом на месте, однако в данный момент уезжает на оборонный завод в Подмосковье, чтобы лично руководить эвакуацией. Это было связано с волнением рабочих, которые требовали информации.
Вернувшись из райкома, начальники и секретарь парторганизации сообщили нам, что, во-первых, в ближайшие часы к нам на Большую Полянку прибудут взрывники, чтобы заминировать наше предприятие, во-вторых, что погрузку в эшелон нужно прервать, всем, кто еще не уехал, выдать справки об увольнении, рассчитать, чтобы каждый мог самостоятельно выбираться из города.
К вечеру взрывники действительно прибыли. Спустя какое-то время нам позвонили и сообщили, что взрыв откладывается.
В тот день на Большой Полянке я видел своими глазами: склады магазинов были открыты, продукты выдавались бесплатно всем, кто хотел из взять. Естественно, многие, я в том числе, восприняли это как знак предстоящей сдачи Москвы.
Однако распоряжение о расчете всех сотрудников, прекращении работы партком не выполнил. Этим мы спасли коллектив. Мы были не единственными, кто поступил так. Но многие предприятия это сделали, и, таким образом, в течение нескольких часов ряд коллективов превратился в фактически неуправляемую толпу.
Часть нашего коллектива продолжала погрузку в эшелон для эвакуации, часть - работала, изготавливала детали для оружия.
На следующий день, утром 17 октября, положение стало нормализовываться, заработал транспорт. Нас, однако, заставили произвести полный расчет сотрудников под предлогом, что, если человек не успеет по какой-либо причине эвакуироваться или отстанет от поезда, у него бы имелись на руках деньги и документы.
В те дни ходили слухи о прорыве на Ленинградском шоссе".
Слухи эти попали на страницы известной книги Александра Верта "Россия в войне 1941-1945".
"По сей день рассказывают, - пишет он, касаясь событий 16 октября, что в то утро два немецких танка ворвались на северо-западную окраину Москвы, в Химки, где были быстро уничтожены. Правда, пока ни один серьезный источник не подтвердил, что эти танки существовали не только в воображении некоторых перепуганных москвичей".
Что касается моей предыдущей публикации - в ней речь шла не о танках, а об отряде мотоциклистов, достигших моста в Химках. Есть довольно серьезный источник информации об этих мотоциклистах, как я уже говорил, бывшие танкисты дивизии НКВД имени Ф. Дзержинского, в частности подполковник в отставке А. Машнин. Вот выдержки из его писем в редакцию.
"Для борьбы с фашистскими авиадесантами наша танковая часть дивизии вошла в состав маневренного резерва на основании приказа войскам Западного боевого участка № 1/оп от 2.8.41г. Согласно приказу наши танковые роты несли ответственность за обеспечение поставленной задачи в направлениях шоссейных дорог - Минского, Волоколамского, Ленинградского.
Для быстрого выхода в свои сектора наша часть расположилась на Покровке. Для каждого танка отрыли окопы на бульварах. Дежурные экипажи располагались в танках, остальной личный состав размещался в Покровских казармах, где дислоцировался тогда третий полк нашей дивизии. Мы затрачивали всего 30-35 минут на движение от Покровки до развилки Волоколамского и Ленинградского шоссе на Соколе.
Я не пойму, почему некоторые историки подходят субъективно к такому случаю. В минувшей войне известны примеры, когда подвижные части вклинивались далеко вперед в глубину обороны, врывались в города, где никто их не ожидал, где ходили трамваи, шли киносеансы и т.д.
Утром 16 октября начальник связи лейтенант Боков С.И. (живет в Реутове-1, д. 14. кв. 9) получил радиограмму, из которой стало известно, что необходимо выехать в район Крюкова и уничтожить противника.
После получения боевой задачи вторая танковая рота старшего лейтенанта Стребко И.И. шла совместно с мотоциклетным взводом лейтенанта Козлова Ф. В головном охранении находился первый взвод этой роты. Когда этот взвод приближался к мосту в Химках, ему навстречу двигались мотоциклисты с колясками. Мы считали, что это наши мотоциклисты. Только когда они открыли огонь, мы поняли, что это враг.
В головном танке механиком-водителем был тов. Линников В. К. (живет в г. Балашихе, Московский бульвар, д. 7, кв. 42), а командиром танка - Панин. Этот танк первым открыл пулеметный огонь по фашистам. Было уничтожено два экипажа мотоциклистов. Три мотоциклиста по пешеходной дорожке моста, защитившись от огня фермами, прорвались на водную станцию "Динамо", где были уничтожено нашим мотоциклетным взводом.