Страница:
Когда-то башня Шухова тросами была связана с другой деревянной мачтой. Николай помнит, как однажды перед войной в плохую погоду зацепился за трос между ними почтовый самолет. Самолет упал, башня не пострадала.
Мальчишки соседних домов, среди них и Николай, прибегали в детстве играть к ней и просили старого мачтмейстера Назаренко показать Москву с высоты. Назаренко учил потом Николая профессии верхолаза. А теперь дети Николая просят поднять их ввысь.
Верхний ярус сливается своим цветом с небом. Сейчас он сохнет, и мне за воротник падает пара белых капель.
Тучи нависают низко со всех сторон, но дождя пока нет, и тучи бросают на город сверху синеватую тень, сливающуюся с синей дымкой.
- А на Чукотке дымки нет, - вдруг говорит верхолаз, служивший там солдатом. - Говорят, кислорода там не хватает, и холодно, и ночь - а мне нравится. Воздух чище. Охота какая! Грибы, ягоды - вот только высоты нет...
Мы зависли над самой вершиной. Но клеть не болтает. Ветер проскальзывает сквозь широкие окна ферм. Поднимали как-то сюда, наверх, бутылку с водой. Бутылку не сдуло, поверхность воды чуть-чуть всколыхнулась. Единственный враг - коррозия. Поэтому красят башню. Раньше в черный и желтый цвета. Сейчас - по новому стандарту - в белый и оранжевый.
И краски города меняются. Белые панели наложили на каркас гостиницы "Россия". Голубеют дома-исполины на Арбате. Сначала хочется узнать старых знакомых: высотные здания, купол Театра Советской Армии. Но потом уже нет охоты рассматривать картину по частям.
Мне, может быть, никто не поверит, но город вдруг стал розовым. Я присмотрелся: красные кирпичные стены сливаются с желтоватой плиткой новых домов, позолота куполов - с белыми стенами башен, зелень листвы - с синевой воды; все это замешано на дымке и излучает розовый цвет.
Смотри не смотри - не запомнишь всего. А как хотелось бы закрыть газа и видеть всегда то, что вижу сейчас: Москву, ее звезды, извилистую Москву-реку и висящий над ней Крымский мост, такой же красивый, как Шухова башня.
А на другом, северном краю города, прямо против нас выросла телебашня в Останкино. А как же старая вершина, откуда начались первые телепередачи, откуда вещала самая мощная радиостанция имени Коминтерна? Ей нашлась работа и тогда, когда эфир прорезали лучи останкинского небоскреба.
Но даже если когда-нибудь работы на Шаболовке не окажется, башня Шухова останется стоять как памятник, воздвигнутый Москвой в 1922 году, холодным и голодным временем, как память о том, что не хлебом единым жив человек.
"Майна!" - прозвучала команда мачтмейстера. Лебедка раскрутилась обратно, клеть пошла вниз, и занавес над Москвой опустился.
ДВА ДОПОЛНЕНИЯ К РЕПОРТАЖУ
Циркуляр № 25/366
Первое дополнение взято из старого бюллетеня Народного комиссариата почт и телеграфа № 18 за 1922 год, где опубликовано циркулярное распоряжение № 25/366. Строки циркуляра сложены в честь героев-строителей. Вот полный текст этого документа:
"На Красную доску
При постройке башни на Московской Шаболовской радиостанции в период 1919-1921 гг. рабочие-строители этой башни, несмотря на ненормально получаемый паек и одежду, ревностно выполняли и довели до конца порученную им работу, сознавая исключительное значение строительства башни. Даже в тяжелые моменты, будучи совершенно голодными и плохо одетыми и невзирая на жертвы, происшедшие при крушении башни, эти рабочие, воодушевляемые своей комячейкой, непоколебимо остались на посту.
За такой героизм и сознательное отношение к своим обязанностям нижепоименованные товарищи заносятся на Красную доску:
Инженер-изобретатель В.Г. Шухов, мастера и рабочие А.П. Галанкин, И.П. Галанкин, А.С. Федоров, А.К. Сычев, Малышев, братья Смирновы, Воронин, Гусев, Казаков, Власов, Шмельц, Каманин, Петрушин, Анисимов, Сукманов, Варенышев, Орлов, Лебедев, Филатов, Ланин, Туманов, Сергеев, Мохов, Петрушков, Мусатов, Ухорцев, Шван, П. Галанкин".
Письмо Н. Галанкиной
Второе дополнение - письмо дочери А.П. Галанкина, чье имя занесено на Красную доску. Это письмо прислано в редакцию "Известий" в 1967 году.
"...Было это давно, в девятнадцатом году. Отец мой, Александр Галанкин строил вместе с известным инженером В.Г. Шуховым знаменитую радиобашню на Шаболовке. Отец сидел часами над проектом Шухова, разрабатывал чертежи, подбирал рабочих, доставал металл. А тогда не только металла, ткань простую достать очень трудно было. Помню, когда уже секции монтировали, отец для сигналов придумал какую-то систему флажков. А вот материи для флажков нигде достать не мог. Сидели мы с ним вечером, он спрашивает:
- Соседка наша в красной кофте ходит?
Я и ответить не успела, а он уже побежал. Возвращается с кофтой. Была она не совсем красная, в какую-то горошинку. Отец ее на свет посмотрел и начал на флажки резать.
- А что с горошинками - это ничего. Они совсем незаметны будут.
Жили мы за Преображенской заставой, трамваи не ходили, и отец каждое утро отправлялся через всю Москву на велосипеде. Каждый день, зимой и летом, - и так два года подряд. А башня, самое высокое тогда сооружение в стране, росла.
Отец приезжал с работы усталый, ужинал и снова садился за свои бумаги. Иногда брал в руки гармошку. Учился играть. Решили они с рабочими устраивать концерты. Кто-то из рабочих сказал, что без гармошки ничего не получится. Отец и купил гармошку. Потом о концертах галанкинской артели много говорили.
Когда башню закончили, отец взял меня с собой. В тот день он проверял ее в последний раз. Мы влезли с ним в какой-то деревянный ящик, отец махнул рукой, закрутились барабаны лебедок, и мы медленно поднялись вверх. Оба молчали. Я взглянула на отца и поняла, что не было у него минуты счастливей, чем эта. Я даже не могу описать, какое было у него выражение лица, хотя отлично все помню. Светлое - наверное, это будет самое точное слово. Позднее в дневнике отца мы нашли слова: "Это башня отняла у меня полжизни, но и дала радости на всю жизнь".
ОСТАНКИНСКАЯ БАШНЯ
Она выше всего, что построено в Москве. Прежде чем подняться в небо, строители спустились под землю. 31 августа 1960 года экскаваторщик Иван Глотов зачерпнул ковшом своей машины первый куб останкинской земли.
Меньше чем через месяц в землю уложили первый кубометр бетона. Это произошло 27 сентября 1960 года, когда журналисты всего Советского Союза хронометрировали сутки, создавая летопись дня мира.
Но вдруг работы прервали, и ученые начали дискуссию: выдержит ли фундамент без свай полукилометровую башню весом в десятки тысяч тонн?
Решили на всякий случай укрепить фундамент.
Напряженный железобетон, по расчетам, должен выстоять века. В этих веках - годы жизни главного конструктора Николая Никитина, архитекторов Леонида Баталова, Дмитрия Бурдина, Владимира Милашевского, главного инженера Бориса Злобина и всех тех, кто вкладывает в основание башни бетон и железо.
Какими железными объятиями схвачен фундамент, уже засыпанный землей, вижу внутри конуса башни. Откуда-то сверху спускается стальной трос, толстый, как корабельный канат. Не только фундамент, но и вся башня внутри бетонного стакана стянута тросами.
Стакан - не то слово. Внутри башни, пока ее еще не заполнили шахты лифтов, как в стенах высочайшего собора с нерасписанными стенами, тишина и величие.
...Башня растет даже в самые лютые морозы. В это трудно поверить. Но, попав в стены башни, забываю, что на дворе холодно. Свет, тепло. Пахнет битумом, штукатуркой - всем, чем пахнет при сооружении жилого дома. Так и есть: в конусе башни, по существу, многоэтажный дом телецентра.
Кухня ресторана - самого высокого на земле - располагается у подножия, на отметке 43 метров. А столики - на высоте 328 метров. Если учесть, что лифт движется со скоростью 7 метров в секунду, то официант сможет подать закуску на стол через минуту после того, как ее отправят наверх.
Побывать на строительстве башни, не поднявшись на вершину, все равно что увидеть новейший самолет и не полетать на нем.
Лететь на высоте 250 метров неудивительно. Но стоять, не слыша рева моторов, стоять на четвертькилометровой вершине так же удивительно, как летать на небывалой высоте.
Лифт поднимает смену монтажников не спеша. В проемы башни видна Москва. Сначала крыши Останкино, затем верхушки деревьев и, наконец, только небо. Здесь и находится самая высокая строительная площадка города. От ветра людей спасает брезентовый шатер, похожий на цирк шапито. Сверху совсем уж как в цирке - светят прожекторы.
Разобраться в том, что вокруг тебя, без сопровождающего трудно. Среди сплетений арматуры выделяется мощная железная опора.
- Нога, - уважительно говорит бригадир монтажников, поднявшийся сюда с земли на этой ноге-опоре.
Таких ног всего шесть. Три нижние опираются на затвердевшие края башен, а три верхние сменяют их, когда крепнет свежий бетон в опалубке, которой наращивают высоту башни. Высота опалубки равна 5,25 метра. Шагами такой длины и поднимается башня в небо.
Вдруг ветер распахивает дверь шатра и вталкивает человека. Успеваю заметить, что он в такой же брезентовой робе, как у всех монтажников, но в голубой каске.
На помощь голубой каске бросается дюжий парень, и вдвоем они закрывают дверь. В небесного цвета каске - девушка, у нее голубые глаза.
В руках лаборантки Елены Сивачевой два термометра: один - для погоды, другой - для бетона. Так же, как пробу погоды, берут пробу бетона. Его прочность внизу башни уже достигла проектной марки - "400".
Дверь на смотровую площадку, подпираемая потоками воздуха, будто на замке, не поддается сразу. С трудом перешагиваю через порог и словно попадаю в трубу, только аэродинамическую.
Долго под таким потоком не поглядишь на Москву, даже если она представляется столь необозримой и новой.
Также с трудом поддается дверь назад - обратно в шатер. Отогревшись, выхожу на противоположную сторону, на балкон. Попадаю словно в другой мир. Легкий ветер обдувает лицо, напоминая: весна пришла.
Уходя с высотной площадки, беру на память со стола, разлинованного, как шахматная доска, черную гайку и белый шпунт. Ими играют в обеденный перерыв в шашки: белые - шпунты, черные - гайки.
Последнюю партию бетонщики сыграют на высоте 385 метров - верхней точке бетонного основания. От нее - еще 148 метров в небо - начнет расти стальная вершина.
* * *
Второй раз прихожу в Останкино в ночь на 20 мая 1966 года. В эту ночь башня вырастет на 5,25 метра. В этом нет ничего знаменательного (все ее подъемы одинаковы: ни больше ни меньше - 5 метров 25 сантиметров), но когда в 8 часов 20 минут утра по московскому времени раздается лихой свист безымянного монтажника, им обозначен не только момент, когда кончилась смена и завершился подъем, но и то, что в Москве установлен европейский рекорд. Рабочая площадка телебашни поднялась на отметку 300,5.
Это значит: верхняя площадка Эйфелевой башни осталась на полметра ниже.
Так высоко стоит подняться хотя бы для того, чтобы увидеть самоподъемный агрегат весом 200 с лишним тонн.
Инженер, чтобы помочь мне, рисует (рискуя совсем запутать) на странице блокнота схему устройства. И вдруг умолкает. Рядом с ним появляется человек в спецовке, но в отличие от всех - без каски. Это Лев Николаевич Щипакин, главный конструктор агрегата.
Так вот, на 300-метровой высоте я встречаюсь с 68-летним инженером, который мог бы, если бы лифт в башне вдруг отказал, подняться сюда пешком, на встречу со своим творением, как когда-то поднимался пешком наверх высотного дома на Смоленской площади, где действовал кран его конструкции. Начинал конструктор давным-давно не на высоте, а под землей: в Москве, на Комсомольской площади, главным инженером строительства станции первой очереди метро. Создавал потом мосты, краны для домов, мачт, башен. Он директор института, чьи краны поднимали вверх этажи Московского университета, высотных домов.
Если верить Брокгаузу и Ефрону, с 300-метровой высоты Эйфелевой башни окрестности Парижа видны на 140 километров. Мы смотрим на Москву почти с такой же высоты.
Вдали зелеными пятнами выделяются бывшее Ходынское поле, Тушинский аэродром, вблизи - парки ВДНХ и Останкино. Все остальное - прямоугольники домов новых кварталов - окрашено одной краской, оранжевой. Не узнаю знакомых зданий по сторонам Ленинградского проспекта, кварталов по сторонам шоссе: они изменили свой цвет. На брезенте багровое пятно - отражение взошедшего солнца. Багровый шар повис ниже вершины башни.
Чувствую легкую качку. Но колеблет башню не ветер, продувающий шатер, хотя сила его семь баллов. Качка означает: начался подъем.
Острых ощущений - никаких. Вижу только, как движется огромный черный винт, густо смазанный маслом, в самом центре агрегата.
Винт имеет калибр 222 миллиметра: он нарезан на стальной заготовке для ствола тяжелого морского орудия. Приводит винт в движение вал редуктора от тяжеловесного "МАЗа" Минского автозавода. Два богатыря, предназначенные для службы на воде и на земле, без устали трудятся в небе.
Полдела сделано, хотя мы не сдвинулись ни на сантиметр. Пока стал на 5,25 метра выше ствол. Теперь можно переместить весь агрегат. Вновь движется винт, но сейчас он уходит вверх. Вместе с ним начинает подниматься рабочая площадка, где мы все стоим. Вниз идет широкий бетонный пояс - плечи башни, из которых ощетинились стержни арматуры. Они уходят буквально из-под рук: хватаюсь за шершавый стержень, но он медленно опускается с такой же скоростью, с какой над затвердевшим краем башни поднимается железное кольцо опалубки, готовое принять очередную порцию бетона.
Только раз смолкает мотор, и движение останавливается. Монтажники автогеном срезают стержни арматуры, расчищая место на бетонном краю для опор. Им недолго покоиться на этом ложе. Через пять дней все повторится сначала.
В минуты, когда происходит необыкновенное, люди говорят простые слова.
На рабочей площадке:
Инженер: Минут через 10 доедем.
Конструктор: Не кажи гоп...
У пульта управления:
Монтажник: Ну как, плывем?
Электромеханик: Потихонечку...
Так проходит полчаса, пока наконец опоры не поднимаются над краями бетонного ствола. Винт опускает на плечи башни всю тяжесть 200-тонного агрегата.
На часах 8.20. Солнце давно уже поднялось выше нас и залило все майским светом. Сейчас его лучи не страшат никого на рабочей площадке. С лучами, как и с ветром, здесь не шутят.
... Лифт поднимает утреннюю смену монтажников, а ночная в таких же точно касках покидает свое рабочее место. Умытые светом люди не выглядят усталыми после бессонной ночи, после того, как они поднялись выше Эйфелевой башни.
* * *
Третье восхождение происходит осенью, в дни, когда москвичи уже спрашивают, глядя и бетонную вершину:
- Как ее держит земля?
Взгляды, брошенные на башню, рождают множество подобных вопросов, произносимых одними мысленно, другими вслух, с тех пор как труба Останкинской телебашни поднялась над землей.
24 тысячи тонн железобетона уложили в ствол Останкинской башни монтажники Высотспецстроя. Последний кубометр был поднят 15 сентября 1966 года и залит в основание площадки, что станет поддерживать стальную антенну. Последний кубометр бетона - праздник, собравший всех, кто осуществлял уникальное строительство.
- Я всего лишь автор инструкции по применению бетона, - говорит о себе генеральный контролер Борис Тринкер.
Я думаю, что эта инструкция дополняет проект башни. Тринкер имел дело с неповторимым серо-стального цвета останкинским бетоном еще за два года до того, как его уложили в ствол. Серые кубы бетона я увидел в опустевшей лаборатории, где два года длилось испытание холодом и теплом. Бетон замораживали беспрерывно 500 раз, а затем разогревали: крепость его только увеличивалась.
Первый куб бетона уложили в котлован, покрыв им обнаженный пласт земли и брошенные по традиции на его дно монеты. Их бросали все, начиная от землекопа, кончая начальником строительства, припасшим для этой цели новенький металлический рубль. Бетон навсегда покрыл кружочки металла, тот бетон, что будет служить и тогда, когда исчезнут из обращения монеты.
Ни одно сооружение мира из железобетона не будет подвергаться такому воздействию ветра, мороза, солнца, как телебашня в Останкино.
- Башня будет вечной, - говорит генеральный контролер по бетону. Эти слова сказаны с сознанием исполненного долга.
В крепости железобетона воплотились крепость мысли инженеров, крепость рук бетонщиков Москвы, ни разу не сорвавших подачу бетона.
В железобетонный пьедестал телебашни уложены тысячи тонн цемента Волковысского завода Белоруссии, щебня Клесовского карьера Украины, песка Татаровского карьера из Подмосковья и 1500 тонн отличной воды московского водопровода.
Последние струи воды стекают с самого верха ствола - из-под шатра, парящего в поднебесье. Монтажники поливают водой свежий бетон. Следят за регулярностью этой водной процедуры лаборантки.
Их было восемь. Они измеряли температуру бетона, прощупывали ствол ультразвуком, брали тяжелые пробы бетона и спускались с ними на землю. Лифт работал не всегда - тогда спускались на землю просто по лестнице. И поднимались по лестнице на высоту, скажем, 250 метров, то есть 80-этажного дома.
- Холодно было зимой?
- Когда поднимаешься, жарко...
Есть еще одна наружная лестница на башне, как на заводской трубе, сделанная на всякий пожарный случай.
Пожарным не пришлось ею воспользоваться. По этой лестнице спускались монтажники, спускались девушки-лаборантки.
В теплой дощатой комнатке сидят трое из восьми - Соня, Альбина, Таня. Они успевали подниматься на башню, ходить в школу и институт. Одна из них встретила на башне своего суженого. Он монтажник. То ли монтажник заприметил лаборантку, то ли она первая увидела его - башня сохранит эту тайну.
Вместе с лаборанткой, которая идет за последней пробой бетона, подхожу к лифту, где стоит котел с супом, шницели, бидон с молоком и ящик с хлебом.
Наверху с нетерпением ждут обеда. Бригада уместилась за двумя столами. От пара из котлов и тарелок стало теплее под куполом шатра.
Это последний обед бригады монтажников Алексея Никишина на высоте 385 метров. Его им не забыть никогда, как и мне, приглашенному за этот стол в поднебесье. Будут на башне другие обеды в комфортабельном ресторане. Но я не променяю этот обед, приготовленный в рабочей столовой и поданный на стол монтажникам, на самый первоклассный.
Вместо оркестра нам играет ветер, и в распахнутые двери брезентового шатра доносят шум города, стук колес по рельсам, звуки моторов. Вместо люстры нам светит скупое осеннее солнце.
Не успеваю встать из-за стола, как бригада исчезает. За минуту все шестнадцать человек поднимаются по лестнице на самый верх, на крышу.
Крыша как крыша, оцинкованная железом, окольцованная оградой. За ней в синей дымке, в облаках, туго перепоясанная нитями железных и шоссейных дорог Москва.
На этом фоне решают сделать свой прощальный снимок монтажники. Фотолетописец стройки, раз в неделю снимающий для потомков ее рост, на этот раз фотографирует не арматуру, тросы и кладку бетона.
Все на местах, кто стоит, кто сидит. Все в кадре. Готово.
- Майна! - командует какой-то весельчак, и бригада встает, чтобы уложить последний кубометр бетона в основание плиты - фундамента высочайшей антенны.
Бешено вращается анемометр, трепещет на ветру красный флажок. Его монтажники водрузили над кабиной крановщика - на самом высоком рабочем месте Москвы.
* * *
Она уже не похожа на ракету: слишком тонка стала ее вершина, так часто окутываемая облаками. Не похожа она и на заводскую трубу: снизу доверху ствол опоясали монтажные площадки. Башня выглядит красивой и стройной, почти как на конкурсном проспекте, за который получена первая премия.
На вершину телебашни смотришь, как на солнце в зените. В четвертый раз я стал свидетелем взятия высоты, обозначенной на чертежах отметкой 456,7. Это на 8,7 метра выше нью-йоркского небоскреба Эмпайр стейтс билдинг (448 метров).
У подножия бетонного колосса высятся серые трубы, похожие на корабельные. Все вместе они составляют металлическую антенну высотой в 148 метров, а каждая в отдельности - ее фрагмент, называемый монтажниками "царга".
Вблизи это стакан из стального листа толщиной в 30 миллиметров, внутри окрашенный суриком, как днище судна. На земле царги напоминают многотрубный корабль, над которым гордо возвышается главная мачта высотой в 385 метров.
Верхушка антенны - тоже труба, но только самая тонкая и с крышкой лежит на земле. В нее можно забраться, правда, плечи при этом будут упираться в округлые стенки. Тесно придется радистам в этом гнезде на полукилометровой высоте. Над крышкой - острый стержень. Такой должна была быть по первоначальному проекту верхушка антенны. Но в последний момент решено было верхнюю крышку срезать и на края опустить еще одну - 8-метровую конструкцию. Высота башни будет уже определяться не такой круглой цифрой, как прежде. На проектах заново обозначено: H - 533,45 метра.
К началу каждого подъема приезжают представители министерства, главка, треста, инспектор Гостехнадзора, придирчиво исследующий подъемные механизмы. Но по радио слышны слова команды одного человека - руководителя подъема инженера Михаила Колесника. Он живет недалеко от стройки, в Останкино, и, выходя из дому, слышит по утрам, как гудит башня, струны которой перебирает ветер.
Их 150 струн, туго натянутых монтажниками-настройщиками внутри башни от основания до самого конца бетонного ствола. Руками из этих струн не извлечешь звука. Троссы точно окаменели - с такой силой натянули их домкратами.
Пространство вокруг башни оцеплено красными флажками, как на охоте, а сами "охотники" в пластмассовых касках, приготовив к подъему стальной стакан, разошлись по своим местам, согласной первой заповеди монтажников: "Не стой под грузом!"
Первый блин вышел комом. Сжатая в лепешку махина лежит в стороне, напоминая о неудавшемся подъеме. Одна из деталей лебедки, имевшая, очевидно, скрытый дефект, рассыпалась в тот момент, когда первая царга была поднята на 120 метров.
- Чувствую, трос ослаб, - говорит очевидец-монтажник, - слова не успел сказать, а она уже внизу - сорвалась...
Падая, царга соскользнула вниз по конусу башни, оставив царапину на бетоне и зарубку в сердцах монтажников.
Но башня не шелохнулась.
...Подъем начат. Стальной стакан медленно отрывается от земли. Операция длится три часа. Груз поднимают лебедкой, укрепленной на высоте 385 метров. Тросом другой лебедки - с Останкинского пруда - оттягивают стакан, чтобы не зацепить им за ствол.
На отметке 385 метров происходит пересадка царги с крана на кран. Последние десятки метров она должна подниматься ползучим краном ПК-25, установленным на самой вершине.
Пока монтажники меняют тросы, поднимаюсь на площадку крана и вижу царгу уже на высоте, вблизи. В центре ее выделяется нарисованный масляной краской геодезически красный знак.
Пульт управления находится внизу, на площадке. Крановщик Валентин Коновалов не видит, как стыкуются царги. С каждым подъемом груз все больше отдаляется от него. Но он блестяще выполняет команду: "Валя, дай вира на зубок!"
Здесь не говорят: "Вира помалу". Только шеф-консультант Лев Николаевич Щипакин имеет привилегию давать распоряжение: "Вира на волосинку!"
В эту минуту на самом верху башни должен опуститься стальной стакан. Он зависает над головой. Какое-то мгновение, и монтажники оказываются под грузом. Стакан доворачивают и плавно опускают. Внутри ствола остается Колесник с радиомикрофоном. Нас разделяет стена. Царга опущена.
Монтажный ключ точно входит в паз. Пока на площадке трое монтажников и я, старающийся им не мешать. Монтажники без касок. Бесполезно их надевать. Ветер все равно сдувает. Да можно обойтись и без них. Над головой только небо.
...Вниз путь остается теперь один - по наружной стене, по вертикальной лестнице. Быстро спускаюсь по ней на крановую площадку, где уже идет "пир горой". Повара подняли наверх обед, по кругу ходят кружки кофе с молоком.
Я пришел на стройку в субботу. Но короткого дня не было. На стройке работа идет круглые сутки.
* * *
Сегодня конец подъема. Бетонный ствол башни скрывается в облаках. Лишь верхняя антенна еще не водружена.
Рядом с циклопическим основанием антенна кажется не больше телеграфного столба. Все, кто с утра пораньше приехал на строительную площадку Останкинской телебашни, чтобы стать свидетелем последнего подъема, знают: высота антенны - 30 метров, и весит она 15 тонн. А также и то, что никто в мире не поднимал ввысь на полкилометра ничего подобного.
Стоя у подножия башни, рядом с дощатой будкой, служащей пультом управления, где отдает предстартовые команды, сдабривая их шутками, механик, можно подумать: сейчас произойдет интересное представление, нечто вроде трюка на высоте. И для этого собрались кинооператоры и журналисты. За одного из них можно принять подвижного человека с фотоаппаратом, расхаживающего по площадке в поисках лучшей точки для съемки. Другой, пожилой мужчина с обветренным лицом, в высоких сапогах и монтажной фуфайке, походит на охотника, который по дороге из лесу случайно завернул на стройплощадку.
Но те, кто заканчивает последние приготовления, хлопоча у гигантского ствола, знают, что перед ними не охотник, а корифей в области конструирования подъемных механизмов, чья работа должна сейчас пройти последние испытания, Лев Николаевич Щипакин.
Мальчишки соседних домов, среди них и Николай, прибегали в детстве играть к ней и просили старого мачтмейстера Назаренко показать Москву с высоты. Назаренко учил потом Николая профессии верхолаза. А теперь дети Николая просят поднять их ввысь.
Верхний ярус сливается своим цветом с небом. Сейчас он сохнет, и мне за воротник падает пара белых капель.
Тучи нависают низко со всех сторон, но дождя пока нет, и тучи бросают на город сверху синеватую тень, сливающуюся с синей дымкой.
- А на Чукотке дымки нет, - вдруг говорит верхолаз, служивший там солдатом. - Говорят, кислорода там не хватает, и холодно, и ночь - а мне нравится. Воздух чище. Охота какая! Грибы, ягоды - вот только высоты нет...
Мы зависли над самой вершиной. Но клеть не болтает. Ветер проскальзывает сквозь широкие окна ферм. Поднимали как-то сюда, наверх, бутылку с водой. Бутылку не сдуло, поверхность воды чуть-чуть всколыхнулась. Единственный враг - коррозия. Поэтому красят башню. Раньше в черный и желтый цвета. Сейчас - по новому стандарту - в белый и оранжевый.
И краски города меняются. Белые панели наложили на каркас гостиницы "Россия". Голубеют дома-исполины на Арбате. Сначала хочется узнать старых знакомых: высотные здания, купол Театра Советской Армии. Но потом уже нет охоты рассматривать картину по частям.
Мне, может быть, никто не поверит, но город вдруг стал розовым. Я присмотрелся: красные кирпичные стены сливаются с желтоватой плиткой новых домов, позолота куполов - с белыми стенами башен, зелень листвы - с синевой воды; все это замешано на дымке и излучает розовый цвет.
Смотри не смотри - не запомнишь всего. А как хотелось бы закрыть газа и видеть всегда то, что вижу сейчас: Москву, ее звезды, извилистую Москву-реку и висящий над ней Крымский мост, такой же красивый, как Шухова башня.
А на другом, северном краю города, прямо против нас выросла телебашня в Останкино. А как же старая вершина, откуда начались первые телепередачи, откуда вещала самая мощная радиостанция имени Коминтерна? Ей нашлась работа и тогда, когда эфир прорезали лучи останкинского небоскреба.
Но даже если когда-нибудь работы на Шаболовке не окажется, башня Шухова останется стоять как памятник, воздвигнутый Москвой в 1922 году, холодным и голодным временем, как память о том, что не хлебом единым жив человек.
"Майна!" - прозвучала команда мачтмейстера. Лебедка раскрутилась обратно, клеть пошла вниз, и занавес над Москвой опустился.
ДВА ДОПОЛНЕНИЯ К РЕПОРТАЖУ
Циркуляр № 25/366
Первое дополнение взято из старого бюллетеня Народного комиссариата почт и телеграфа № 18 за 1922 год, где опубликовано циркулярное распоряжение № 25/366. Строки циркуляра сложены в честь героев-строителей. Вот полный текст этого документа:
"На Красную доску
При постройке башни на Московской Шаболовской радиостанции в период 1919-1921 гг. рабочие-строители этой башни, несмотря на ненормально получаемый паек и одежду, ревностно выполняли и довели до конца порученную им работу, сознавая исключительное значение строительства башни. Даже в тяжелые моменты, будучи совершенно голодными и плохо одетыми и невзирая на жертвы, происшедшие при крушении башни, эти рабочие, воодушевляемые своей комячейкой, непоколебимо остались на посту.
За такой героизм и сознательное отношение к своим обязанностям нижепоименованные товарищи заносятся на Красную доску:
Инженер-изобретатель В.Г. Шухов, мастера и рабочие А.П. Галанкин, И.П. Галанкин, А.С. Федоров, А.К. Сычев, Малышев, братья Смирновы, Воронин, Гусев, Казаков, Власов, Шмельц, Каманин, Петрушин, Анисимов, Сукманов, Варенышев, Орлов, Лебедев, Филатов, Ланин, Туманов, Сергеев, Мохов, Петрушков, Мусатов, Ухорцев, Шван, П. Галанкин".
Письмо Н. Галанкиной
Второе дополнение - письмо дочери А.П. Галанкина, чье имя занесено на Красную доску. Это письмо прислано в редакцию "Известий" в 1967 году.
"...Было это давно, в девятнадцатом году. Отец мой, Александр Галанкин строил вместе с известным инженером В.Г. Шуховым знаменитую радиобашню на Шаболовке. Отец сидел часами над проектом Шухова, разрабатывал чертежи, подбирал рабочих, доставал металл. А тогда не только металла, ткань простую достать очень трудно было. Помню, когда уже секции монтировали, отец для сигналов придумал какую-то систему флажков. А вот материи для флажков нигде достать не мог. Сидели мы с ним вечером, он спрашивает:
- Соседка наша в красной кофте ходит?
Я и ответить не успела, а он уже побежал. Возвращается с кофтой. Была она не совсем красная, в какую-то горошинку. Отец ее на свет посмотрел и начал на флажки резать.
- А что с горошинками - это ничего. Они совсем незаметны будут.
Жили мы за Преображенской заставой, трамваи не ходили, и отец каждое утро отправлялся через всю Москву на велосипеде. Каждый день, зимой и летом, - и так два года подряд. А башня, самое высокое тогда сооружение в стране, росла.
Отец приезжал с работы усталый, ужинал и снова садился за свои бумаги. Иногда брал в руки гармошку. Учился играть. Решили они с рабочими устраивать концерты. Кто-то из рабочих сказал, что без гармошки ничего не получится. Отец и купил гармошку. Потом о концертах галанкинской артели много говорили.
Когда башню закончили, отец взял меня с собой. В тот день он проверял ее в последний раз. Мы влезли с ним в какой-то деревянный ящик, отец махнул рукой, закрутились барабаны лебедок, и мы медленно поднялись вверх. Оба молчали. Я взглянула на отца и поняла, что не было у него минуты счастливей, чем эта. Я даже не могу описать, какое было у него выражение лица, хотя отлично все помню. Светлое - наверное, это будет самое точное слово. Позднее в дневнике отца мы нашли слова: "Это башня отняла у меня полжизни, но и дала радости на всю жизнь".
ОСТАНКИНСКАЯ БАШНЯ
Она выше всего, что построено в Москве. Прежде чем подняться в небо, строители спустились под землю. 31 августа 1960 года экскаваторщик Иван Глотов зачерпнул ковшом своей машины первый куб останкинской земли.
Меньше чем через месяц в землю уложили первый кубометр бетона. Это произошло 27 сентября 1960 года, когда журналисты всего Советского Союза хронометрировали сутки, создавая летопись дня мира.
Но вдруг работы прервали, и ученые начали дискуссию: выдержит ли фундамент без свай полукилометровую башню весом в десятки тысяч тонн?
Решили на всякий случай укрепить фундамент.
Напряженный железобетон, по расчетам, должен выстоять века. В этих веках - годы жизни главного конструктора Николая Никитина, архитекторов Леонида Баталова, Дмитрия Бурдина, Владимира Милашевского, главного инженера Бориса Злобина и всех тех, кто вкладывает в основание башни бетон и железо.
Какими железными объятиями схвачен фундамент, уже засыпанный землей, вижу внутри конуса башни. Откуда-то сверху спускается стальной трос, толстый, как корабельный канат. Не только фундамент, но и вся башня внутри бетонного стакана стянута тросами.
Стакан - не то слово. Внутри башни, пока ее еще не заполнили шахты лифтов, как в стенах высочайшего собора с нерасписанными стенами, тишина и величие.
...Башня растет даже в самые лютые морозы. В это трудно поверить. Но, попав в стены башни, забываю, что на дворе холодно. Свет, тепло. Пахнет битумом, штукатуркой - всем, чем пахнет при сооружении жилого дома. Так и есть: в конусе башни, по существу, многоэтажный дом телецентра.
Кухня ресторана - самого высокого на земле - располагается у подножия, на отметке 43 метров. А столики - на высоте 328 метров. Если учесть, что лифт движется со скоростью 7 метров в секунду, то официант сможет подать закуску на стол через минуту после того, как ее отправят наверх.
Побывать на строительстве башни, не поднявшись на вершину, все равно что увидеть новейший самолет и не полетать на нем.
Лететь на высоте 250 метров неудивительно. Но стоять, не слыша рева моторов, стоять на четвертькилометровой вершине так же удивительно, как летать на небывалой высоте.
Лифт поднимает смену монтажников не спеша. В проемы башни видна Москва. Сначала крыши Останкино, затем верхушки деревьев и, наконец, только небо. Здесь и находится самая высокая строительная площадка города. От ветра людей спасает брезентовый шатер, похожий на цирк шапито. Сверху совсем уж как в цирке - светят прожекторы.
Разобраться в том, что вокруг тебя, без сопровождающего трудно. Среди сплетений арматуры выделяется мощная железная опора.
- Нога, - уважительно говорит бригадир монтажников, поднявшийся сюда с земли на этой ноге-опоре.
Таких ног всего шесть. Три нижние опираются на затвердевшие края башен, а три верхние сменяют их, когда крепнет свежий бетон в опалубке, которой наращивают высоту башни. Высота опалубки равна 5,25 метра. Шагами такой длины и поднимается башня в небо.
Вдруг ветер распахивает дверь шатра и вталкивает человека. Успеваю заметить, что он в такой же брезентовой робе, как у всех монтажников, но в голубой каске.
На помощь голубой каске бросается дюжий парень, и вдвоем они закрывают дверь. В небесного цвета каске - девушка, у нее голубые глаза.
В руках лаборантки Елены Сивачевой два термометра: один - для погоды, другой - для бетона. Так же, как пробу погоды, берут пробу бетона. Его прочность внизу башни уже достигла проектной марки - "400".
Дверь на смотровую площадку, подпираемая потоками воздуха, будто на замке, не поддается сразу. С трудом перешагиваю через порог и словно попадаю в трубу, только аэродинамическую.
Долго под таким потоком не поглядишь на Москву, даже если она представляется столь необозримой и новой.
Также с трудом поддается дверь назад - обратно в шатер. Отогревшись, выхожу на противоположную сторону, на балкон. Попадаю словно в другой мир. Легкий ветер обдувает лицо, напоминая: весна пришла.
Уходя с высотной площадки, беру на память со стола, разлинованного, как шахматная доска, черную гайку и белый шпунт. Ими играют в обеденный перерыв в шашки: белые - шпунты, черные - гайки.
Последнюю партию бетонщики сыграют на высоте 385 метров - верхней точке бетонного основания. От нее - еще 148 метров в небо - начнет расти стальная вершина.
* * *
Второй раз прихожу в Останкино в ночь на 20 мая 1966 года. В эту ночь башня вырастет на 5,25 метра. В этом нет ничего знаменательного (все ее подъемы одинаковы: ни больше ни меньше - 5 метров 25 сантиметров), но когда в 8 часов 20 минут утра по московскому времени раздается лихой свист безымянного монтажника, им обозначен не только момент, когда кончилась смена и завершился подъем, но и то, что в Москве установлен европейский рекорд. Рабочая площадка телебашни поднялась на отметку 300,5.
Это значит: верхняя площадка Эйфелевой башни осталась на полметра ниже.
Так высоко стоит подняться хотя бы для того, чтобы увидеть самоподъемный агрегат весом 200 с лишним тонн.
Инженер, чтобы помочь мне, рисует (рискуя совсем запутать) на странице блокнота схему устройства. И вдруг умолкает. Рядом с ним появляется человек в спецовке, но в отличие от всех - без каски. Это Лев Николаевич Щипакин, главный конструктор агрегата.
Так вот, на 300-метровой высоте я встречаюсь с 68-летним инженером, который мог бы, если бы лифт в башне вдруг отказал, подняться сюда пешком, на встречу со своим творением, как когда-то поднимался пешком наверх высотного дома на Смоленской площади, где действовал кран его конструкции. Начинал конструктор давным-давно не на высоте, а под землей: в Москве, на Комсомольской площади, главным инженером строительства станции первой очереди метро. Создавал потом мосты, краны для домов, мачт, башен. Он директор института, чьи краны поднимали вверх этажи Московского университета, высотных домов.
Если верить Брокгаузу и Ефрону, с 300-метровой высоты Эйфелевой башни окрестности Парижа видны на 140 километров. Мы смотрим на Москву почти с такой же высоты.
Вдали зелеными пятнами выделяются бывшее Ходынское поле, Тушинский аэродром, вблизи - парки ВДНХ и Останкино. Все остальное - прямоугольники домов новых кварталов - окрашено одной краской, оранжевой. Не узнаю знакомых зданий по сторонам Ленинградского проспекта, кварталов по сторонам шоссе: они изменили свой цвет. На брезенте багровое пятно - отражение взошедшего солнца. Багровый шар повис ниже вершины башни.
Чувствую легкую качку. Но колеблет башню не ветер, продувающий шатер, хотя сила его семь баллов. Качка означает: начался подъем.
Острых ощущений - никаких. Вижу только, как движется огромный черный винт, густо смазанный маслом, в самом центре агрегата.
Винт имеет калибр 222 миллиметра: он нарезан на стальной заготовке для ствола тяжелого морского орудия. Приводит винт в движение вал редуктора от тяжеловесного "МАЗа" Минского автозавода. Два богатыря, предназначенные для службы на воде и на земле, без устали трудятся в небе.
Полдела сделано, хотя мы не сдвинулись ни на сантиметр. Пока стал на 5,25 метра выше ствол. Теперь можно переместить весь агрегат. Вновь движется винт, но сейчас он уходит вверх. Вместе с ним начинает подниматься рабочая площадка, где мы все стоим. Вниз идет широкий бетонный пояс - плечи башни, из которых ощетинились стержни арматуры. Они уходят буквально из-под рук: хватаюсь за шершавый стержень, но он медленно опускается с такой же скоростью, с какой над затвердевшим краем башни поднимается железное кольцо опалубки, готовое принять очередную порцию бетона.
Только раз смолкает мотор, и движение останавливается. Монтажники автогеном срезают стержни арматуры, расчищая место на бетонном краю для опор. Им недолго покоиться на этом ложе. Через пять дней все повторится сначала.
В минуты, когда происходит необыкновенное, люди говорят простые слова.
На рабочей площадке:
Инженер: Минут через 10 доедем.
Конструктор: Не кажи гоп...
У пульта управления:
Монтажник: Ну как, плывем?
Электромеханик: Потихонечку...
Так проходит полчаса, пока наконец опоры не поднимаются над краями бетонного ствола. Винт опускает на плечи башни всю тяжесть 200-тонного агрегата.
На часах 8.20. Солнце давно уже поднялось выше нас и залило все майским светом. Сейчас его лучи не страшат никого на рабочей площадке. С лучами, как и с ветром, здесь не шутят.
... Лифт поднимает утреннюю смену монтажников, а ночная в таких же точно касках покидает свое рабочее место. Умытые светом люди не выглядят усталыми после бессонной ночи, после того, как они поднялись выше Эйфелевой башни.
* * *
Третье восхождение происходит осенью, в дни, когда москвичи уже спрашивают, глядя и бетонную вершину:
- Как ее держит земля?
Взгляды, брошенные на башню, рождают множество подобных вопросов, произносимых одними мысленно, другими вслух, с тех пор как труба Останкинской телебашни поднялась над землей.
24 тысячи тонн железобетона уложили в ствол Останкинской башни монтажники Высотспецстроя. Последний кубометр был поднят 15 сентября 1966 года и залит в основание площадки, что станет поддерживать стальную антенну. Последний кубометр бетона - праздник, собравший всех, кто осуществлял уникальное строительство.
- Я всего лишь автор инструкции по применению бетона, - говорит о себе генеральный контролер Борис Тринкер.
Я думаю, что эта инструкция дополняет проект башни. Тринкер имел дело с неповторимым серо-стального цвета останкинским бетоном еще за два года до того, как его уложили в ствол. Серые кубы бетона я увидел в опустевшей лаборатории, где два года длилось испытание холодом и теплом. Бетон замораживали беспрерывно 500 раз, а затем разогревали: крепость его только увеличивалась.
Первый куб бетона уложили в котлован, покрыв им обнаженный пласт земли и брошенные по традиции на его дно монеты. Их бросали все, начиная от землекопа, кончая начальником строительства, припасшим для этой цели новенький металлический рубль. Бетон навсегда покрыл кружочки металла, тот бетон, что будет служить и тогда, когда исчезнут из обращения монеты.
Ни одно сооружение мира из железобетона не будет подвергаться такому воздействию ветра, мороза, солнца, как телебашня в Останкино.
- Башня будет вечной, - говорит генеральный контролер по бетону. Эти слова сказаны с сознанием исполненного долга.
В крепости железобетона воплотились крепость мысли инженеров, крепость рук бетонщиков Москвы, ни разу не сорвавших подачу бетона.
В железобетонный пьедестал телебашни уложены тысячи тонн цемента Волковысского завода Белоруссии, щебня Клесовского карьера Украины, песка Татаровского карьера из Подмосковья и 1500 тонн отличной воды московского водопровода.
Последние струи воды стекают с самого верха ствола - из-под шатра, парящего в поднебесье. Монтажники поливают водой свежий бетон. Следят за регулярностью этой водной процедуры лаборантки.
Их было восемь. Они измеряли температуру бетона, прощупывали ствол ультразвуком, брали тяжелые пробы бетона и спускались с ними на землю. Лифт работал не всегда - тогда спускались на землю просто по лестнице. И поднимались по лестнице на высоту, скажем, 250 метров, то есть 80-этажного дома.
- Холодно было зимой?
- Когда поднимаешься, жарко...
Есть еще одна наружная лестница на башне, как на заводской трубе, сделанная на всякий пожарный случай.
Пожарным не пришлось ею воспользоваться. По этой лестнице спускались монтажники, спускались девушки-лаборантки.
В теплой дощатой комнатке сидят трое из восьми - Соня, Альбина, Таня. Они успевали подниматься на башню, ходить в школу и институт. Одна из них встретила на башне своего суженого. Он монтажник. То ли монтажник заприметил лаборантку, то ли она первая увидела его - башня сохранит эту тайну.
Вместе с лаборанткой, которая идет за последней пробой бетона, подхожу к лифту, где стоит котел с супом, шницели, бидон с молоком и ящик с хлебом.
Наверху с нетерпением ждут обеда. Бригада уместилась за двумя столами. От пара из котлов и тарелок стало теплее под куполом шатра.
Это последний обед бригады монтажников Алексея Никишина на высоте 385 метров. Его им не забыть никогда, как и мне, приглашенному за этот стол в поднебесье. Будут на башне другие обеды в комфортабельном ресторане. Но я не променяю этот обед, приготовленный в рабочей столовой и поданный на стол монтажникам, на самый первоклассный.
Вместо оркестра нам играет ветер, и в распахнутые двери брезентового шатра доносят шум города, стук колес по рельсам, звуки моторов. Вместо люстры нам светит скупое осеннее солнце.
Не успеваю встать из-за стола, как бригада исчезает. За минуту все шестнадцать человек поднимаются по лестнице на самый верх, на крышу.
Крыша как крыша, оцинкованная железом, окольцованная оградой. За ней в синей дымке, в облаках, туго перепоясанная нитями железных и шоссейных дорог Москва.
На этом фоне решают сделать свой прощальный снимок монтажники. Фотолетописец стройки, раз в неделю снимающий для потомков ее рост, на этот раз фотографирует не арматуру, тросы и кладку бетона.
Все на местах, кто стоит, кто сидит. Все в кадре. Готово.
- Майна! - командует какой-то весельчак, и бригада встает, чтобы уложить последний кубометр бетона в основание плиты - фундамента высочайшей антенны.
Бешено вращается анемометр, трепещет на ветру красный флажок. Его монтажники водрузили над кабиной крановщика - на самом высоком рабочем месте Москвы.
* * *
Она уже не похожа на ракету: слишком тонка стала ее вершина, так часто окутываемая облаками. Не похожа она и на заводскую трубу: снизу доверху ствол опоясали монтажные площадки. Башня выглядит красивой и стройной, почти как на конкурсном проспекте, за который получена первая премия.
На вершину телебашни смотришь, как на солнце в зените. В четвертый раз я стал свидетелем взятия высоты, обозначенной на чертежах отметкой 456,7. Это на 8,7 метра выше нью-йоркского небоскреба Эмпайр стейтс билдинг (448 метров).
У подножия бетонного колосса высятся серые трубы, похожие на корабельные. Все вместе они составляют металлическую антенну высотой в 148 метров, а каждая в отдельности - ее фрагмент, называемый монтажниками "царга".
Вблизи это стакан из стального листа толщиной в 30 миллиметров, внутри окрашенный суриком, как днище судна. На земле царги напоминают многотрубный корабль, над которым гордо возвышается главная мачта высотой в 385 метров.
Верхушка антенны - тоже труба, но только самая тонкая и с крышкой лежит на земле. В нее можно забраться, правда, плечи при этом будут упираться в округлые стенки. Тесно придется радистам в этом гнезде на полукилометровой высоте. Над крышкой - острый стержень. Такой должна была быть по первоначальному проекту верхушка антенны. Но в последний момент решено было верхнюю крышку срезать и на края опустить еще одну - 8-метровую конструкцию. Высота башни будет уже определяться не такой круглой цифрой, как прежде. На проектах заново обозначено: H - 533,45 метра.
К началу каждого подъема приезжают представители министерства, главка, треста, инспектор Гостехнадзора, придирчиво исследующий подъемные механизмы. Но по радио слышны слова команды одного человека - руководителя подъема инженера Михаила Колесника. Он живет недалеко от стройки, в Останкино, и, выходя из дому, слышит по утрам, как гудит башня, струны которой перебирает ветер.
Их 150 струн, туго натянутых монтажниками-настройщиками внутри башни от основания до самого конца бетонного ствола. Руками из этих струн не извлечешь звука. Троссы точно окаменели - с такой силой натянули их домкратами.
Пространство вокруг башни оцеплено красными флажками, как на охоте, а сами "охотники" в пластмассовых касках, приготовив к подъему стальной стакан, разошлись по своим местам, согласной первой заповеди монтажников: "Не стой под грузом!"
Первый блин вышел комом. Сжатая в лепешку махина лежит в стороне, напоминая о неудавшемся подъеме. Одна из деталей лебедки, имевшая, очевидно, скрытый дефект, рассыпалась в тот момент, когда первая царга была поднята на 120 метров.
- Чувствую, трос ослаб, - говорит очевидец-монтажник, - слова не успел сказать, а она уже внизу - сорвалась...
Падая, царга соскользнула вниз по конусу башни, оставив царапину на бетоне и зарубку в сердцах монтажников.
Но башня не шелохнулась.
...Подъем начат. Стальной стакан медленно отрывается от земли. Операция длится три часа. Груз поднимают лебедкой, укрепленной на высоте 385 метров. Тросом другой лебедки - с Останкинского пруда - оттягивают стакан, чтобы не зацепить им за ствол.
На отметке 385 метров происходит пересадка царги с крана на кран. Последние десятки метров она должна подниматься ползучим краном ПК-25, установленным на самой вершине.
Пока монтажники меняют тросы, поднимаюсь на площадку крана и вижу царгу уже на высоте, вблизи. В центре ее выделяется нарисованный масляной краской геодезически красный знак.
Пульт управления находится внизу, на площадке. Крановщик Валентин Коновалов не видит, как стыкуются царги. С каждым подъемом груз все больше отдаляется от него. Но он блестяще выполняет команду: "Валя, дай вира на зубок!"
Здесь не говорят: "Вира помалу". Только шеф-консультант Лев Николаевич Щипакин имеет привилегию давать распоряжение: "Вира на волосинку!"
В эту минуту на самом верху башни должен опуститься стальной стакан. Он зависает над головой. Какое-то мгновение, и монтажники оказываются под грузом. Стакан доворачивают и плавно опускают. Внутри ствола остается Колесник с радиомикрофоном. Нас разделяет стена. Царга опущена.
Монтажный ключ точно входит в паз. Пока на площадке трое монтажников и я, старающийся им не мешать. Монтажники без касок. Бесполезно их надевать. Ветер все равно сдувает. Да можно обойтись и без них. Над головой только небо.
...Вниз путь остается теперь один - по наружной стене, по вертикальной лестнице. Быстро спускаюсь по ней на крановую площадку, где уже идет "пир горой". Повара подняли наверх обед, по кругу ходят кружки кофе с молоком.
Я пришел на стройку в субботу. Но короткого дня не было. На стройке работа идет круглые сутки.
* * *
Сегодня конец подъема. Бетонный ствол башни скрывается в облаках. Лишь верхняя антенна еще не водружена.
Рядом с циклопическим основанием антенна кажется не больше телеграфного столба. Все, кто с утра пораньше приехал на строительную площадку Останкинской телебашни, чтобы стать свидетелем последнего подъема, знают: высота антенны - 30 метров, и весит она 15 тонн. А также и то, что никто в мире не поднимал ввысь на полкилометра ничего подобного.
Стоя у подножия башни, рядом с дощатой будкой, служащей пультом управления, где отдает предстартовые команды, сдабривая их шутками, механик, можно подумать: сейчас произойдет интересное представление, нечто вроде трюка на высоте. И для этого собрались кинооператоры и журналисты. За одного из них можно принять подвижного человека с фотоаппаратом, расхаживающего по площадке в поисках лучшей точки для съемки. Другой, пожилой мужчина с обветренным лицом, в высоких сапогах и монтажной фуфайке, походит на охотника, который по дороге из лесу случайно завернул на стройплощадку.
Но те, кто заканчивает последние приготовления, хлопоча у гигантского ствола, знают, что перед ними не охотник, а корифей в области конструирования подъемных механизмов, чья работа должна сейчас пройти последние испытания, Лев Николаевич Щипакин.