Страница:
Конечной целью всего этого должен был стать слом системы архетипов русскости и России, полный демонтаж системообразующих оснований генетического кода российской цивилизации. Он должен был расчистить историческое пространство для освоения новых цивилизационных оснований бытия в истории, мало или вообще ничего общего не имеющих с российскими, так как они должны были стать общими всему человечеству, формироваться на принципах классовой идентичности и исключительности поверх всех реально сложившихся национальных, культурных и исторических различий. Это был первый случай в истории России, когда она должна была переподчинить свои национальные интересы общечеловеческим, задачам общечеловеческого прогресса, таким, как их понимала тогда партия большевиков - задачам мировой пролетарской революции, социального освобождения всего человечества. Такое, естественно, можно было осуществить только на иных архетипических основах. Поэтому и начались замены.
Место Православия, как самой глубокой духовной основы России, выстраданной всей ее историей, должно было занять заемное западноевропейское учение - марксизм. И это весьма симптоматично: впервые в своей истории Россия заимствовала у Запада не технологические достижения, не фасон одежды, отдельную идею или даже элемент культуры, а целое мировоззрение и связанную с ним идеологию и в масштабах, далеко выходящих за пределы простого заимствования. Ведь именно марксизм был призван заменить Православие, ни много ни мало, но в ее основной функции в истории России - быть основой русско-российской национальной идентичности. Вполне закономерно, что именно поэтому она переставала быть национальной, русско-российской, и как раз по мере того, как становилась марксистской, она просто разрушалась как национальная. Именно в этой связи и на этой основе марксизму был придан несуразный мессианский масштаб, а потому и выраженные свойства религиозности.
Маркс был признан чуть ли не в качестве новой Мессии; избранником стал пролетариат; церковь заменила коммунистическая партия; вторым пришествием Христа стала социалистическая революция; адом - власть капиталистов; тысячелетнее царство - коммунизмом. Аналогии напрашиваются и далее: священное писание - "Капитал"; катехизис - "Манифест коммунистической партии"; много общего в приемах интерпретации и комментирования текстов классиков марксизма с текстами священного писания и священного предания; в разделении всех на "пламенных революционеров", членов партии и просто население просматривается деление на духовенство, клир и просто мирян; наконец, непогрешимость коммунистических вождей сродни непогрешимости если не самого Бога, то, безусловно, отцов церкви. При всей условности такого сравнения вместе с тем оно делает более прозрачной ту духовную мутацию, которая навязывалась России на уровне ее духовных архетипов.
Но на этом подмены не закончились. Они, как раковая опухоль, своими метастазами опутали и поразили тело и душу всей страны и нации. На бескрайних просторах России начали происходить, по меньшей мере, странные вещи, странные с позиции нормальной логики истории, которая является нормальной лишь только постольку, поскольку считается с внутренней логикой истории страны, с ее историческим, культурным и духовным своеобразием, то есть не просто со сложившимися социально-экономическими и политическими реальностями, реалиями формационной исторической реальности, но и с цивилизационными, и в первую очередь с цивилизационными, хотя бы потому, что они, в конечном счете, адаптируют к себе формационные реалии, а не наоборот. Они сохраняются при всех формационных изменениях истории, сохраняя Россию. Но это не было исторической целью большевизма.
Задача ставилась как раз иного порядка - на преодоление всего цивилизационного своеобразия России, ее уникального генетического кода истории. И для того, чтобы легче было это осуществить, был изобретен пресловутый и до настоящего времени постоянно подпитываемый миф о принципиальной исторической неполноценности России как России, которую, естественно, в этом случае можно преодолеть только с преодолением самой России, ее как исторический и национальный феномен. Эта связь между мифологемами исторической неполноценности России и цивилизационным погромом России весьма симптоматична и показательна. Нельзя навязывать стране цивилизационный беспредел без предварительной ее цивилизационной и национальной дискредитации. Есть прямая связь между клинической русофобией в понимании истории России как скопища замшелой отсталости и исторически неполноценных, а потому никаким исторически нормальным образом не реализуемых в нормальной истории исторических комплексов русской нации и цивилизационным предательством собственной истории.
Пора не просто осознать эту связь, но и дать ей оценку как массированной, ни на чем не основанной антинациональной акции, направленной на разрушение исторических устоев существования русской нации в истории, а значит, и России. История, которая не представляет никакой ценности, ничего не стоит, даже простой жалости. Поэтому ее преодоление - это лучшее в ее участи. Пора осознать: цивилизационный погром собственной страны возможен только там и в той мере, где и в какой дискредитация ее истории принимает цивилизационный масштаб и глубину, доводится до дискредитации ее архетипических оснований, до разрушения исторического сознания нации. Именно в той самой мере, в какой в сознании нации преодолевается ее история, преодолевается и сама нация, а вслед за ней и все остальное, в нашем случае - Великая Россия.
Преодоление исторических оснований бытия России в истории стало одной из программных целей большевизма. "Великое будущее, - вещал настолько же неукротимый, насколько и неутомимый революционер Л.Д. Троцкий, превращается для нас из туманной фантазии в реальность лишь постольку, поскольку стираются историей "самобытные" черты нашего "изумительного" прошлого"15. Вот так и не иначе. Отсюда и отношение к истории России как к "самобытному" и "изумительному" прошлому. Такое отношение к истории, в ряду прочих причин, возможно лишь в особых ментальных условиях: когда полностью потеряны основы исторической идентичности, когда история не выстрадана и не воспринимается в качестве своей собственной, единственно возможной и неповторимой, как собственная жизнь. А чужое - оно и есть чужое, его не так жалко, как свое, родное. Не жалко отказаться от исторически сложившихся названий улиц, городов, областей - превратить карту страны в географию по большей части малозначащих имен. Не жалко отказаться от самого названия государства, преодолеть все политические, социальные и институциальные традиции.
Дероссиизация России во всем, что поддается дероссиизации,- вот лозунг целого исторического периода. Он был перекинут и на саму культуру. А как иначе можно интерпретировать предложение того же Троцкого "цивилизовать" русский язык, переведя его алфавит с кириллицы на латиницу. Как иначе можно интерпретировать жалкие потуги "пролеткульта" заменить всю русскую культуру так называемой "пролетарской", в частности, собой всю литературную классику. Как иначе понимать бесконечное выискивание с "кристально классовых позиций" идейной и художественной неполноценности великой русской литературы, превращение литературной критики из объективного литературного процесса в процесс сведения счетов со всяким национально мыслящим писателем. Как иначе понимать постоянное стремление новые культурные стандарты и ценности формировать преимущественно вне их национальной сущности и специфики, на ярко выраженной вненациональной основе, как антистандарты и антиценности, жестко противостоящие собственно национально-русским стандартам и ценностям.
Подлинная самобытность и самоценность русской культуры была грубо отождествлена с ее отсталостью, а в некоторых случаях даже и с реакционностью. По этой причине любое дистанцирование от культурной самобытности и национально центрированной системы ценностей воспринималось как прогрессивное явление. Прогресс вообще стал определяться степенью дистанцирования от национальных культурных и духовных святынь, а в ряде случаев и их разрушением, тем, насколько нацию заставляли жить не своими национальными, а вненациональными интересами, такими, которые в пределе принадлежали всему человечеству. Прогресс стал ассоциироваться с преодолением всякой национальной субъектности в истории.
Все эти изменения, а сказано далеко не обо всех - изменения цивилизационного масштаба и направленности с абсолютно разрушительным потенциалом по отношению к цивилизационным основам России. Разрушая непрерывность исторической преемственности истории России, они были центрированы на то, чтобы начать историю России как бы заново, с чистого листа. Но историю и до тех пор, пока она остается историей, нельзя начать заново, ее можно лишь продолжить в новом направлении, историческая эффективность которого будет находиться как раз в зависимости от исторической преемственности. Иначе говоря, от того, насколько новое направление в историческом развитии будет выражать в себе опыт всего предшествующего развития, и прежде всего насколько оно будет соответствовать генетическому коду истории, будет реализацией его архетипических основ, связывающих всю историю законами исторической преемственности. Но после Октября 1917-го это никого не волновало, ибо все были одержимы идеей тотального разрушения не просто до оснований, но и самих оснований истории России.
Все были одержимы идеей строительства новой исторической реальности вне какой-либо существенной связи преемственности с российской, ее цивилизационными основами, с тем, что составляет незыблемую основу нашей истории, ее русскости и российскости. У кормила власти оказались люди, для которых сама идея патриотизма - "идея насквозь лживая", для которых "преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено"16. Отброшена должна была быть сама история России. И она была отброшена. Преподавание истории России было возобновлено в школах лишь через 20 лет после революции, в 1936 году. Такого радикализма исторического действия по уничтожению основ собственной истории всемирная история не знала. И это уже преступление.
Все эти изменения своим острием были центрированы на разрушение базовых систем ценностей, выстраданных всей предшествующей историей России, на уничтожение их системообразующего основания, закрепленного в исторически сложившейся иерархии ценностей, в их русской и российской сущности. Именно на основе преодоления в них их национального начала взламывались основы национальной идентичности - исторической, культурной, духовной. Россию втянули в процессы преодоления своих уникальных архетипов в социальности, культуре, духовности, самого способа их проживания в истории, в процессы преодоления России как исторической и национальной России. Был совершен акт цивилизационного предательства России, который становился цивилизационным в той самой мере, в какой предавались цивилизационные основы России, начиная с их архетипических глубин. На европейских просторах России начался поиск нового Абсолюта, новых символов Веры, по сути, новой истории и, соответственно, нового способа ее проживания, новых сакральных смыслов истории, отличительной особенностью которых стала их подчеркнутая вненациональность, а на ранних этапах революции и антинациональность.
И это больше чем закономерно, ибо все исторические преобразования в России были подчинены осуществлению исторической миссии единственного избранника тогдашней истории - пролетариата. Именно с его классово зауженных позиций все истинно русское и российское в России преодолевалось, преодолевалась сама историческая и национальная Россия. Она стала помехой на пути строительства новой цивилизации, с новым генетическим кодом истории. Россия подлежала преодолению именно как Россия, и именно это втянуло Россию в цивилизационный переворот, в эпоху не просто цивилизационной смуты, а великих исторических потрясений цивилизационных основ ее бытия в истории.
Под видом борьбы против капитализма в экономике и политике, против русского "великодержавного" национализма в культуре и духовности практически велась борьба против исторической и национальной России, на уничтожение России как России.
Все это повлекло за собой необходимость изменений в самой субъектной базе российской цивилизации, которые были тем радикальнее, чем радикальнее были изменения в цивилизационных основах России. И это понятно: сама потребность в изменении субъекта российской цивилизации - потребность, производная от тех изменений, которые происходят в генетическом коде ее истории. И в этом случае складывается строгое соответствие - генетический код истории формирует себе подобного субъекта и характер его изменений, сам их исторический масштаб определяется характером и масштабом изменений в генетическом коде истории, тем, что начинает доминировать в духовных основах общества и истории в основах человеческой души. При этом чрезвычайно важно различать формационный и цивилизационный характер и масштаб изменений субъектной базы истории вообще и в России, в частности.
Изменения социально-классового состава общества всегда сопровождают формационные изменения. Новые формационные качества истории могут возникнуть, утвердиться и развиться в истории только как результат деятельности новых классовых сил, только в связи и на основе их реальности и активности в истории. Они с необходимостью сопровождают и цивилизационные изменения. И так как нации состоят, прежде всего, из классов и в определенном смысле больше ни из кого состоять не могут, то все цивилизационные изменения одновременно с этим превращаются в изменения изменяющие классы. Но цивилизационные изменения придают им не формационный, а цивилизационный масштаб и характер - не социально-классовый, а этнокультурный. Цивилизационные изменения всегда больше и глубже социально-классовых, они идут дальше и глубже их, придают им выраженное этнокультурное измерение и направленность, взрывая социально-классовую структуру общества посредством изменения ее этнокультурной основы, в частности, посредством процессов ее интернационализации. В этих процессах этнокультурная основа общества вначале денационализируется, после чего неизбежно наделяется иным национальным содержанием, смыслом и спецификой.
В этом смысле всякая интернационализация основ общественной жизни эвфеменизм их денационализации, процесс, предшествующий перепрограммированию основ национального бытия в истории на иные национальные основы. Ибо вненациональных основ у истории не бывает в принципе, так как в этом случае история лишается цивилизационных основ, в частности, субъектных носителей этих основ - наций. А потому любые процессы в истории, с любым вектором исторического развития неизбежно приобретают национальную составляющую. И весь вопрос в этой связи сводится лишь к тому, чтобы определить ее национальную сущность.
Что касается России, то после Октября 1917-го ее этнокультурная основа в результате революционных преобразований превращалась в основу с подчеркнуто вненациональным содержанием, смыслом и спецификой, легко переходившими в открыто антинациональное, ибо вненациональное в ряде предельных случаев может утвердить себя в истории лишь только через непримиримую борьбу с национальным, только через его уничтожение. Все это активно формировало на евразийских просторах России вненациональный исторический субъект, потребность в котором возникает не сама по себе, а лишь на основе вненационального генетического кода истории. И чем вненациональнее становится последний, тем более радикальным преобразованиям должен быть подвергнут выражающий его основное историческое содержание цивилизационный субъект, в данном случае русская нация.
"Пролетарское принуждение во всех своих формах,- писал "ценнейший и крупнейший теоретик партии", ее "общий любимец" Н.И. Бухарин, - начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи". При этом "элемент принуждения и репрессии играет большую роль, тем большую, чем больше процент не чисто пролетарских элементов - с одной стороны, и несознательных или полусознательных элементов среди самого пролетариата - с другой. Принуждение не ограничивается рамками прежде господствовавших классов и близких к ним группировок. Оно переносится и на самих трудящихся, и на сам правящий класс" и до тех пор, пока "широкие круги рабочего класса носят печать товарно-капиталистического мира"17. Приведенное высказывание весьма показательно по целому ряду позиций.
Во-первых, методами выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи. Это тотальный террор, причем начиная сразу с расстрелов. Это не столько парадоксально, сколько абсурдно - вырабатывать новое "коммунистическое человечество" посредством расстрелов. Уничтожать саму субъектную базу истории для того, чтобы ее же превратить в принципиально иную. Весьма своеобразный метод социального отбора, но по-своему логичный, так как речь идет о принципиально новом субъекте истории, который не вызревает и не формируется в недрах капитализма (там имеются только его предпосылки), подобно тому, как это происходит с буржуазией, возникающей и вызревающей в недрах феодального общества. Новый субъект не просто новой формации, но и новой цивилизации должен быть только еще создан. И поскольку его созидание опережает создание социально-экономических и цивилизационных условий для его созидания, то методам революционного насилия над человеческим материалом капиталистической эпохи изначально отводится, мягко говоря, не самая последняя роль и тем большая, чем больше сопротивление этого человеческого материала целям и задачам его исторической перековки в принципиально нового исторического субъекта.
В этом смысле насилие и масштабное насилие есть составная часть марксистского проекта коммунистического переустройства общества, обусловленного самими исходными историческими условиями его начала и продолжения, а не национальной спецификой его чисто русского воплощения. Национальное, чисто русское начало, естественно, было и определяло больше саму возможность продолжения революции как социалистической. И в этом она подпитывалась такими архетипами русской духовности, как способностью жить больше "горним", чем "земным"; приматом идеи коллективного спасения над индивидуальным и на этой основе для всеобщего счастья не жалеющего своего собственного, самой своей жизни; готовность к непомерной личной жертвенности ради достижения духовных целей и ценностей, тем большая, чем больше они являются выражением идеалов всеобщего блага и благоденствия.
Общим и весьма благоприятным фоном для всего этого явилась высокая степень национального нигилизма, если не всего, то существенной части российского общества, по крайней мере, исторически наиболее активной. Как показала история, наиболее агрессивные формы коммунистический цивилизационный проект приобретает на исторической почве развитого национального нигилизма - национального беспамятства и самоотрицания. И это закономерно, вненациональная идея коммунизма подпитывается только вненациональной субъектной базой истории.
Во-вторых, так и непонятно, по каким признакам должен осуществляться отбор в "новое коммунистическое человечество". По признакам чистой пролетарскости? Как показала последующая история, в частности, история сталинских репрессий, чистая пролетарскость - признак с весьма широко трактуемым содержанием. При желании под него можно подвести почти все, что угодно. Но не вызывает никаких сомнений, что в одном из своих фундаментальных и принципиальных измерений, пролетарий - это не просто тот, кто лишен всякого отношения к собственности, но и тот, у кого нет Родины. "Нет корней, нет традиции - нет и Бога. Но паче всего - нет мозгов"18. И хотя эту уничижительную характеристику пролетариата, данную И. Солоневичем, может разделить далеко не всякий реально существовавший пролетарий - у многих из них была и родина, и корни, и традиции, и Бог, ибо были и мозги, но не вызывает сомнений, на какой идеал пролетарскости ориентировались большевистские вожди.
Это идеал вненационального исторического субъекта, лишенного всего, что может характеризовать его в качестве национального, всех связей с предшествующей историей, с самой ее основой - национальным генетическим кодом истории. И этот идеал полностью совпадал с идеалом пролетарскости ортодоксального марксизма, для которого само собой разумеющимся было не только то, что "рабочие не имеют отечества", так как "у них нельзя отнять то, чего у них нет", но и то, что посредством завоевания политического господства пролетариат должен "подняться до положения национального класса, конституироваться как нация"19 и тем самым собой преодолеть всякое национальное различие, нацию как таковую.
Эта идея-идеал, как показала последующая история, оказалась на корню утопичной. Нация и национальное в истории не может быть преодолено классом и классовым точно так же, как цивилизационная историческая реальность не может быть преодолена формационной. Классы не могут преодолеть в себе то, что делает их классами определенной локальной цивилизации и неотъемлемой частью цивилизационнообразующего субъекта - нации. Всякая попытка преодолеть в себе национальное оборачивается геноцидом против собственной нации и, в частности, против себя самого, против той части в себе, которая делает любой класс, включая сюда и сам пролетариат, составной частью более широкого и несравненно более фундаментального образования, чем любой класс любого общества - нации.
Нация принципиально непреодолимый для класса и классовой борьбы субъект истории. Средствами классовой борьбы можно преодолеть другой класс, но не нацию. Нация преодолевается другой нацией. Другой культурой, другой цивилизацией, ибо она субъект другой исторической реальности и логики истории - цивилизационной.
Все это многое объясняет в позиции Н.И. Бухарина, высвечивая третью составляющую в большевистской социально-классовой вивисекции, которой была подвергнута социально-классовая структура российского общества, а в итоге русская нация. Суть ее сводится к нечто большему, чем просто к преодолению буржуазности и вместе с тем к нечто совершенно иному, чем просто к достижению тотальной пролетаризации общества. В самом деле, с одной стороны, выработка нового коммунистического человечества из человеческого материала капитализма не ограничивается уничтожением ранее господствовавших классов. Классовое "принуждение" переносится и на самих трудящихся, на сам правящий класс - пролетариат и совершается до тех пор, пока он носит на себе печать "товарно-капиталистического мира". Следовательно, по сути, все слои и классы, вся социально-классовая структура общества подлежит "исправлению" с целью достижения истинной пролетарскости.
Но, с другой стороны, истинная пролетаризация общества достижима лишь в той мере и тогда, в какой и когда пролетариат "конституируется в нацию", в какой преодолевает в себе все спецификации того буржуазного общества, могильщиком которого он является. А он им является и в той мере, в какой преодолевает в себе и во всем обществе его национальное начало. Пролетариат просто не может справиться со своей исторической миссией социального освобождения человечества без освобождения себя и всего общества в целом от национального многообразия, без социально-классовой и этнокультурной унификации. Ведь пролетариат не просто могильщик буржуазии и буржуазного общества, но и главный субъект строительства новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах преодоления всех и всяких не только социально-классовых, но и этнокультурных различий. Последние, согласно марксизму, вообще чуть ли не автоматически преодолеваются вслед за социально-классовыми различиями. Поэтому достаточно преодолеть социально-классовые, как тотчас же за ними и на их основе будут преодолены и национальные. Вот, собственно, почему направленность на крушение буржуазного общества и буржуазных классов становится больше, чем только социально-классовой, она приобретает еще и этнокультурный характер, направленность на разрушение развитым именно буржуазным обществом национального начала истории.
Место Православия, как самой глубокой духовной основы России, выстраданной всей ее историей, должно было занять заемное западноевропейское учение - марксизм. И это весьма симптоматично: впервые в своей истории Россия заимствовала у Запада не технологические достижения, не фасон одежды, отдельную идею или даже элемент культуры, а целое мировоззрение и связанную с ним идеологию и в масштабах, далеко выходящих за пределы простого заимствования. Ведь именно марксизм был призван заменить Православие, ни много ни мало, но в ее основной функции в истории России - быть основой русско-российской национальной идентичности. Вполне закономерно, что именно поэтому она переставала быть национальной, русско-российской, и как раз по мере того, как становилась марксистской, она просто разрушалась как национальная. Именно в этой связи и на этой основе марксизму был придан несуразный мессианский масштаб, а потому и выраженные свойства религиозности.
Маркс был признан чуть ли не в качестве новой Мессии; избранником стал пролетариат; церковь заменила коммунистическая партия; вторым пришествием Христа стала социалистическая революция; адом - власть капиталистов; тысячелетнее царство - коммунизмом. Аналогии напрашиваются и далее: священное писание - "Капитал"; катехизис - "Манифест коммунистической партии"; много общего в приемах интерпретации и комментирования текстов классиков марксизма с текстами священного писания и священного предания; в разделении всех на "пламенных революционеров", членов партии и просто население просматривается деление на духовенство, клир и просто мирян; наконец, непогрешимость коммунистических вождей сродни непогрешимости если не самого Бога, то, безусловно, отцов церкви. При всей условности такого сравнения вместе с тем оно делает более прозрачной ту духовную мутацию, которая навязывалась России на уровне ее духовных архетипов.
Но на этом подмены не закончились. Они, как раковая опухоль, своими метастазами опутали и поразили тело и душу всей страны и нации. На бескрайних просторах России начали происходить, по меньшей мере, странные вещи, странные с позиции нормальной логики истории, которая является нормальной лишь только постольку, поскольку считается с внутренней логикой истории страны, с ее историческим, культурным и духовным своеобразием, то есть не просто со сложившимися социально-экономическими и политическими реальностями, реалиями формационной исторической реальности, но и с цивилизационными, и в первую очередь с цивилизационными, хотя бы потому, что они, в конечном счете, адаптируют к себе формационные реалии, а не наоборот. Они сохраняются при всех формационных изменениях истории, сохраняя Россию. Но это не было исторической целью большевизма.
Задача ставилась как раз иного порядка - на преодоление всего цивилизационного своеобразия России, ее уникального генетического кода истории. И для того, чтобы легче было это осуществить, был изобретен пресловутый и до настоящего времени постоянно подпитываемый миф о принципиальной исторической неполноценности России как России, которую, естественно, в этом случае можно преодолеть только с преодолением самой России, ее как исторический и национальный феномен. Эта связь между мифологемами исторической неполноценности России и цивилизационным погромом России весьма симптоматична и показательна. Нельзя навязывать стране цивилизационный беспредел без предварительной ее цивилизационной и национальной дискредитации. Есть прямая связь между клинической русофобией в понимании истории России как скопища замшелой отсталости и исторически неполноценных, а потому никаким исторически нормальным образом не реализуемых в нормальной истории исторических комплексов русской нации и цивилизационным предательством собственной истории.
Пора не просто осознать эту связь, но и дать ей оценку как массированной, ни на чем не основанной антинациональной акции, направленной на разрушение исторических устоев существования русской нации в истории, а значит, и России. История, которая не представляет никакой ценности, ничего не стоит, даже простой жалости. Поэтому ее преодоление - это лучшее в ее участи. Пора осознать: цивилизационный погром собственной страны возможен только там и в той мере, где и в какой дискредитация ее истории принимает цивилизационный масштаб и глубину, доводится до дискредитации ее архетипических оснований, до разрушения исторического сознания нации. Именно в той самой мере, в какой в сознании нации преодолевается ее история, преодолевается и сама нация, а вслед за ней и все остальное, в нашем случае - Великая Россия.
Преодоление исторических оснований бытия России в истории стало одной из программных целей большевизма. "Великое будущее, - вещал настолько же неукротимый, насколько и неутомимый революционер Л.Д. Троцкий, превращается для нас из туманной фантазии в реальность лишь постольку, поскольку стираются историей "самобытные" черты нашего "изумительного" прошлого"15. Вот так и не иначе. Отсюда и отношение к истории России как к "самобытному" и "изумительному" прошлому. Такое отношение к истории, в ряду прочих причин, возможно лишь в особых ментальных условиях: когда полностью потеряны основы исторической идентичности, когда история не выстрадана и не воспринимается в качестве своей собственной, единственно возможной и неповторимой, как собственная жизнь. А чужое - оно и есть чужое, его не так жалко, как свое, родное. Не жалко отказаться от исторически сложившихся названий улиц, городов, областей - превратить карту страны в географию по большей части малозначащих имен. Не жалко отказаться от самого названия государства, преодолеть все политические, социальные и институциальные традиции.
Дероссиизация России во всем, что поддается дероссиизации,- вот лозунг целого исторического периода. Он был перекинут и на саму культуру. А как иначе можно интерпретировать предложение того же Троцкого "цивилизовать" русский язык, переведя его алфавит с кириллицы на латиницу. Как иначе можно интерпретировать жалкие потуги "пролеткульта" заменить всю русскую культуру так называемой "пролетарской", в частности, собой всю литературную классику. Как иначе понимать бесконечное выискивание с "кристально классовых позиций" идейной и художественной неполноценности великой русской литературы, превращение литературной критики из объективного литературного процесса в процесс сведения счетов со всяким национально мыслящим писателем. Как иначе понимать постоянное стремление новые культурные стандарты и ценности формировать преимущественно вне их национальной сущности и специфики, на ярко выраженной вненациональной основе, как антистандарты и антиценности, жестко противостоящие собственно национально-русским стандартам и ценностям.
Подлинная самобытность и самоценность русской культуры была грубо отождествлена с ее отсталостью, а в некоторых случаях даже и с реакционностью. По этой причине любое дистанцирование от культурной самобытности и национально центрированной системы ценностей воспринималось как прогрессивное явление. Прогресс вообще стал определяться степенью дистанцирования от национальных культурных и духовных святынь, а в ряде случаев и их разрушением, тем, насколько нацию заставляли жить не своими национальными, а вненациональными интересами, такими, которые в пределе принадлежали всему человечеству. Прогресс стал ассоциироваться с преодолением всякой национальной субъектности в истории.
Все эти изменения, а сказано далеко не обо всех - изменения цивилизационного масштаба и направленности с абсолютно разрушительным потенциалом по отношению к цивилизационным основам России. Разрушая непрерывность исторической преемственности истории России, они были центрированы на то, чтобы начать историю России как бы заново, с чистого листа. Но историю и до тех пор, пока она остается историей, нельзя начать заново, ее можно лишь продолжить в новом направлении, историческая эффективность которого будет находиться как раз в зависимости от исторической преемственности. Иначе говоря, от того, насколько новое направление в историческом развитии будет выражать в себе опыт всего предшествующего развития, и прежде всего насколько оно будет соответствовать генетическому коду истории, будет реализацией его архетипических основ, связывающих всю историю законами исторической преемственности. Но после Октября 1917-го это никого не волновало, ибо все были одержимы идеей тотального разрушения не просто до оснований, но и самих оснований истории России.
Все были одержимы идеей строительства новой исторической реальности вне какой-либо существенной связи преемственности с российской, ее цивилизационными основами, с тем, что составляет незыблемую основу нашей истории, ее русскости и российскости. У кормила власти оказались люди, для которых сама идея патриотизма - "идея насквозь лживая", для которых "преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено"16. Отброшена должна была быть сама история России. И она была отброшена. Преподавание истории России было возобновлено в школах лишь через 20 лет после революции, в 1936 году. Такого радикализма исторического действия по уничтожению основ собственной истории всемирная история не знала. И это уже преступление.
Все эти изменения своим острием были центрированы на разрушение базовых систем ценностей, выстраданных всей предшествующей историей России, на уничтожение их системообразующего основания, закрепленного в исторически сложившейся иерархии ценностей, в их русской и российской сущности. Именно на основе преодоления в них их национального начала взламывались основы национальной идентичности - исторической, культурной, духовной. Россию втянули в процессы преодоления своих уникальных архетипов в социальности, культуре, духовности, самого способа их проживания в истории, в процессы преодоления России как исторической и национальной России. Был совершен акт цивилизационного предательства России, который становился цивилизационным в той самой мере, в какой предавались цивилизационные основы России, начиная с их архетипических глубин. На европейских просторах России начался поиск нового Абсолюта, новых символов Веры, по сути, новой истории и, соответственно, нового способа ее проживания, новых сакральных смыслов истории, отличительной особенностью которых стала их подчеркнутая вненациональность, а на ранних этапах революции и антинациональность.
И это больше чем закономерно, ибо все исторические преобразования в России были подчинены осуществлению исторической миссии единственного избранника тогдашней истории - пролетариата. Именно с его классово зауженных позиций все истинно русское и российское в России преодолевалось, преодолевалась сама историческая и национальная Россия. Она стала помехой на пути строительства новой цивилизации, с новым генетическим кодом истории. Россия подлежала преодолению именно как Россия, и именно это втянуло Россию в цивилизационный переворот, в эпоху не просто цивилизационной смуты, а великих исторических потрясений цивилизационных основ ее бытия в истории.
Под видом борьбы против капитализма в экономике и политике, против русского "великодержавного" национализма в культуре и духовности практически велась борьба против исторической и национальной России, на уничтожение России как России.
Все это повлекло за собой необходимость изменений в самой субъектной базе российской цивилизации, которые были тем радикальнее, чем радикальнее были изменения в цивилизационных основах России. И это понятно: сама потребность в изменении субъекта российской цивилизации - потребность, производная от тех изменений, которые происходят в генетическом коде ее истории. И в этом случае складывается строгое соответствие - генетический код истории формирует себе подобного субъекта и характер его изменений, сам их исторический масштаб определяется характером и масштабом изменений в генетическом коде истории, тем, что начинает доминировать в духовных основах общества и истории в основах человеческой души. При этом чрезвычайно важно различать формационный и цивилизационный характер и масштаб изменений субъектной базы истории вообще и в России, в частности.
Изменения социально-классового состава общества всегда сопровождают формационные изменения. Новые формационные качества истории могут возникнуть, утвердиться и развиться в истории только как результат деятельности новых классовых сил, только в связи и на основе их реальности и активности в истории. Они с необходимостью сопровождают и цивилизационные изменения. И так как нации состоят, прежде всего, из классов и в определенном смысле больше ни из кого состоять не могут, то все цивилизационные изменения одновременно с этим превращаются в изменения изменяющие классы. Но цивилизационные изменения придают им не формационный, а цивилизационный масштаб и характер - не социально-классовый, а этнокультурный. Цивилизационные изменения всегда больше и глубже социально-классовых, они идут дальше и глубже их, придают им выраженное этнокультурное измерение и направленность, взрывая социально-классовую структуру общества посредством изменения ее этнокультурной основы, в частности, посредством процессов ее интернационализации. В этих процессах этнокультурная основа общества вначале денационализируется, после чего неизбежно наделяется иным национальным содержанием, смыслом и спецификой.
В этом смысле всякая интернационализация основ общественной жизни эвфеменизм их денационализации, процесс, предшествующий перепрограммированию основ национального бытия в истории на иные национальные основы. Ибо вненациональных основ у истории не бывает в принципе, так как в этом случае история лишается цивилизационных основ, в частности, субъектных носителей этих основ - наций. А потому любые процессы в истории, с любым вектором исторического развития неизбежно приобретают национальную составляющую. И весь вопрос в этой связи сводится лишь к тому, чтобы определить ее национальную сущность.
Что касается России, то после Октября 1917-го ее этнокультурная основа в результате революционных преобразований превращалась в основу с подчеркнуто вненациональным содержанием, смыслом и спецификой, легко переходившими в открыто антинациональное, ибо вненациональное в ряде предельных случаев может утвердить себя в истории лишь только через непримиримую борьбу с национальным, только через его уничтожение. Все это активно формировало на евразийских просторах России вненациональный исторический субъект, потребность в котором возникает не сама по себе, а лишь на основе вненационального генетического кода истории. И чем вненациональнее становится последний, тем более радикальным преобразованиям должен быть подвергнут выражающий его основное историческое содержание цивилизационный субъект, в данном случае русская нация.
"Пролетарское принуждение во всех своих формах,- писал "ценнейший и крупнейший теоретик партии", ее "общий любимец" Н.И. Бухарин, - начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи". При этом "элемент принуждения и репрессии играет большую роль, тем большую, чем больше процент не чисто пролетарских элементов - с одной стороны, и несознательных или полусознательных элементов среди самого пролетариата - с другой. Принуждение не ограничивается рамками прежде господствовавших классов и близких к ним группировок. Оно переносится и на самих трудящихся, и на сам правящий класс" и до тех пор, пока "широкие круги рабочего класса носят печать товарно-капиталистического мира"17. Приведенное высказывание весьма показательно по целому ряду позиций.
Во-первых, методами выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи. Это тотальный террор, причем начиная сразу с расстрелов. Это не столько парадоксально, сколько абсурдно - вырабатывать новое "коммунистическое человечество" посредством расстрелов. Уничтожать саму субъектную базу истории для того, чтобы ее же превратить в принципиально иную. Весьма своеобразный метод социального отбора, но по-своему логичный, так как речь идет о принципиально новом субъекте истории, который не вызревает и не формируется в недрах капитализма (там имеются только его предпосылки), подобно тому, как это происходит с буржуазией, возникающей и вызревающей в недрах феодального общества. Новый субъект не просто новой формации, но и новой цивилизации должен быть только еще создан. И поскольку его созидание опережает создание социально-экономических и цивилизационных условий для его созидания, то методам революционного насилия над человеческим материалом капиталистической эпохи изначально отводится, мягко говоря, не самая последняя роль и тем большая, чем больше сопротивление этого человеческого материала целям и задачам его исторической перековки в принципиально нового исторического субъекта.
В этом смысле насилие и масштабное насилие есть составная часть марксистского проекта коммунистического переустройства общества, обусловленного самими исходными историческими условиями его начала и продолжения, а не национальной спецификой его чисто русского воплощения. Национальное, чисто русское начало, естественно, было и определяло больше саму возможность продолжения революции как социалистической. И в этом она подпитывалась такими архетипами русской духовности, как способностью жить больше "горним", чем "земным"; приматом идеи коллективного спасения над индивидуальным и на этой основе для всеобщего счастья не жалеющего своего собственного, самой своей жизни; готовность к непомерной личной жертвенности ради достижения духовных целей и ценностей, тем большая, чем больше они являются выражением идеалов всеобщего блага и благоденствия.
Общим и весьма благоприятным фоном для всего этого явилась высокая степень национального нигилизма, если не всего, то существенной части российского общества, по крайней мере, исторически наиболее активной. Как показала история, наиболее агрессивные формы коммунистический цивилизационный проект приобретает на исторической почве развитого национального нигилизма - национального беспамятства и самоотрицания. И это закономерно, вненациональная идея коммунизма подпитывается только вненациональной субъектной базой истории.
Во-вторых, так и непонятно, по каким признакам должен осуществляться отбор в "новое коммунистическое человечество". По признакам чистой пролетарскости? Как показала последующая история, в частности, история сталинских репрессий, чистая пролетарскость - признак с весьма широко трактуемым содержанием. При желании под него можно подвести почти все, что угодно. Но не вызывает никаких сомнений, что в одном из своих фундаментальных и принципиальных измерений, пролетарий - это не просто тот, кто лишен всякого отношения к собственности, но и тот, у кого нет Родины. "Нет корней, нет традиции - нет и Бога. Но паче всего - нет мозгов"18. И хотя эту уничижительную характеристику пролетариата, данную И. Солоневичем, может разделить далеко не всякий реально существовавший пролетарий - у многих из них была и родина, и корни, и традиции, и Бог, ибо были и мозги, но не вызывает сомнений, на какой идеал пролетарскости ориентировались большевистские вожди.
Это идеал вненационального исторического субъекта, лишенного всего, что может характеризовать его в качестве национального, всех связей с предшествующей историей, с самой ее основой - национальным генетическим кодом истории. И этот идеал полностью совпадал с идеалом пролетарскости ортодоксального марксизма, для которого само собой разумеющимся было не только то, что "рабочие не имеют отечества", так как "у них нельзя отнять то, чего у них нет", но и то, что посредством завоевания политического господства пролетариат должен "подняться до положения национального класса, конституироваться как нация"19 и тем самым собой преодолеть всякое национальное различие, нацию как таковую.
Эта идея-идеал, как показала последующая история, оказалась на корню утопичной. Нация и национальное в истории не может быть преодолено классом и классовым точно так же, как цивилизационная историческая реальность не может быть преодолена формационной. Классы не могут преодолеть в себе то, что делает их классами определенной локальной цивилизации и неотъемлемой частью цивилизационнообразующего субъекта - нации. Всякая попытка преодолеть в себе национальное оборачивается геноцидом против собственной нации и, в частности, против себя самого, против той части в себе, которая делает любой класс, включая сюда и сам пролетариат, составной частью более широкого и несравненно более фундаментального образования, чем любой класс любого общества - нации.
Нация принципиально непреодолимый для класса и классовой борьбы субъект истории. Средствами классовой борьбы можно преодолеть другой класс, но не нацию. Нация преодолевается другой нацией. Другой культурой, другой цивилизацией, ибо она субъект другой исторической реальности и логики истории - цивилизационной.
Все это многое объясняет в позиции Н.И. Бухарина, высвечивая третью составляющую в большевистской социально-классовой вивисекции, которой была подвергнута социально-классовая структура российского общества, а в итоге русская нация. Суть ее сводится к нечто большему, чем просто к преодолению буржуазности и вместе с тем к нечто совершенно иному, чем просто к достижению тотальной пролетаризации общества. В самом деле, с одной стороны, выработка нового коммунистического человечества из человеческого материала капитализма не ограничивается уничтожением ранее господствовавших классов. Классовое "принуждение" переносится и на самих трудящихся, на сам правящий класс - пролетариат и совершается до тех пор, пока он носит на себе печать "товарно-капиталистического мира". Следовательно, по сути, все слои и классы, вся социально-классовая структура общества подлежит "исправлению" с целью достижения истинной пролетарскости.
Но, с другой стороны, истинная пролетаризация общества достижима лишь в той мере и тогда, в какой и когда пролетариат "конституируется в нацию", в какой преодолевает в себе все спецификации того буржуазного общества, могильщиком которого он является. А он им является и в той мере, в какой преодолевает в себе и во всем обществе его национальное начало. Пролетариат просто не может справиться со своей исторической миссией социального освобождения человечества без освобождения себя и всего общества в целом от национального многообразия, без социально-классовой и этнокультурной унификации. Ведь пролетариат не просто могильщик буржуазии и буржуазного общества, но и главный субъект строительства новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах преодоления всех и всяких не только социально-классовых, но и этнокультурных различий. Последние, согласно марксизму, вообще чуть ли не автоматически преодолеваются вслед за социально-классовыми различиями. Поэтому достаточно преодолеть социально-классовые, как тотчас же за ними и на их основе будут преодолены и национальные. Вот, собственно, почему направленность на крушение буржуазного общества и буржуазных классов становится больше, чем только социально-классовой, она приобретает еще и этнокультурный характер, направленность на разрушение развитым именно буржуазным обществом национального начала истории.