Страница:
Но обратимся к фактической стороне дела, к сравнительному анализу масштабов насилия в истории России и Европы. Чем объяснить, к примеру, обилие казней при Иване Грозном, его национальностью и принадлежностью к русской истории или все-таки тем, что он правил в XVI веке? Как известно, он решал задачи политической централизации и цена, которую заплатила Россия за преодоление своей политической раздробленности, вполне сопоставима с числом жертв европейских народов, положенных на алтарь централизации государства. Более внимательно всмотримся в современников Ивана Грозного. Разве французский король Карл IX запятнал себя меньшим количеством убийств, чем Иван IV? За одну только ночь, но какую - Варфоломеевскую, была зверски убита добрая половина родовитой французской знати - примерно столько же людей, сколько за восемь лет опричнины. По указу другого современника Ивана IV - английского короля Генриха VIII повешены 72 тысячи людей, повинных лишь в том, что они стали бродягами в результате превращения арендуемых ими земель в овечьи пастбища; при Елизавете - свыше 89 тысяч человек. За годы правления еще одного современника Ивана Грозного испанского короля Карла V было казнено около 100 тысяч еретиков.
Сравним, так сказать, и жертвы революций. В течение XVIII-XIX столетий по политическим обвинениям в России было казнено всего лишь 56 человек (6 пугачевцев, 5 декабристов, 31 террорист времен Александра II и 14 времен Александра III). В это же время только одна гильотина французской революции обезглавила 17 тысяч человек. За пять дней июня 1848 года в Париже было расстреляно свыше 11 тысяч восставших, а за несколько дней мая 1871 года более 30 тысяч коммунаров и 40 тысяч было сослано на каторгу. На этом фоне ни в какое сравнение не идут все казненные в России за революционные события 1905-1910 гг.- 3151 человек. Что касается революционного насилия, то и оно в I Русской революции не выходило за пределы европейской нормы, а, скорее, даже не дотягивало до нее. Так, в 1905 году только эсерами было убито от 1000 до 1500 человек. Правда, за несколько месяцев 1906 года было убито и ранено уже 1921 человек, включая сюда 34 губернатора, 38 высших чинов полиции, 31 духовное лицо, 64 крупных фабрикантов, управляющих, банкиров, купцов.
В целом же, если сравнить демографические потери Франции и России от их главных революций, то они оказываются сопоставимыми. За четверть века, до 1814 года Французская буржуазная революция пожрала от 3,5 до 4,5 млн. человек. Если такие потери в процентном отношении к общей численности населения Франции и России были бы в России, то это соответствовало бы 25-30 млн. жизней россиян. Это сопоставимые величины: в России с 1917 по 1922 г. погибло, по разным подсчетам, от 19,8 до 25 млн. человек. По всей видимости, в этом случае действует общая логика всех революций: чем они радикальнее, тем они разрушительнее для демографических основ истории. В этом отношении показательно, что даже в такой мирной и подчеркнуто маленькой стране, как Финляндия, при населении в 3 млн. человек в период подавления революции в 1918 году в течение нескольких дней было казнено 16 700 человек и заключено в концлагеря свыше 70 000 человек.
Таким образом, ничего специфически национального ни в масштабах насилия, ни в самом насилии в пределах истории России нет. А если есть, то легко объясняется масштабами России и спецификой решаемых исторических задач. Не стоит забывать, что такого радикализма в преобразовании формационных основ и логики истории, который был предложен Октябрем 1917-го, не знала вся предшествующая мировая история. Напомним: речь шла не об изменении исторической формы частной собственности, а об уничтожении ее в принципе; не об изменении форм эксплуатации человека человеком, а об ее преодолении в принципе; не об изменении субъекта классового господства, а о преодолении классов вообще и связанной с ними классовой борьбы? Все это и многое другое неизбежно порождало сопротивление и сопутствующее ему взаимное насилие, масштабы которого адекватны масштабам формационных преобразований. Но у проблемы насилия в России XX века есть специфическое измерение, не перекрываемое полностью объяснениями с позиций формационной логики истории, которое, собственно, и объясняет, почему одна треть граждан оказалась репрессированными собственным государством в собственной стране. Оно определяется цивилизационными истоками и цивилизационной направленностью насилия в России XX века.
В самом деле, Французская буржуазная революция была только социальной революцией, изменением только формационных качеств общества и только в пределах одного типа формационного развития, классово-антагонистического. Октябрь 1917-го уже в формационном измерении истории стал нечто большим, претендовал на изменение самого типа формационного развития общества, на переход к принципиально новому обществу и типу развития - бесклассовому. Кроме того, и это главное, Октябрь 1917-го радикальнейшие формационные преобразования общества превратил лишь в средство становления основ принципиально новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах коммунизма. Европа не знала исторических изменений такой глубины и масштаба, начиная с принятия христианства. Ведь что такое европейское Возрождение? Радикальный цивилизационный сдвиг в истории, связанный с изменением отношения к античному культурному наследию - с актуализацией античной культуры в более полном объеме и глубине, с ее творческой переработкой и выработкой на этой основе новых оснований культуры, ставших продолжением европейской, но никак не ее преодолением. Именно поэтому Возрождение - это цивилизационная модернизация, но никак не цивилизационный переворот, модернизация основ европейской цивилизации, генетического кода ее истории для освоения новых формационных качеств общества, буржуазных.
За пределы цивилизационной модернизации не выходит и Реформация, хотя с ней был связан более радикальный раскол общества, близкий к цивилизационному. Но тем не менее слом старых символов Веры, выработка новой иерархии ценностей, новых духовных оснований бытия в истории не сопровождались тотальным отрицанием предшествующих. Они как бы вырастали из них, были их развитием в новых исторических условиях. Реформация, отвергая святость Священного предания, не покушалась на святость Священного писания, отрицая необходимость церкви, не отрицала необходимости самой религии. Она вообще не претендовала на смену системы архетипов социальности, культуры, духовности, лежащих в основах генетического кода европейской цивилизации, на сам способ их проживания в истории. Не покушалась на национальное своеобразие субъектных носителей европейской цивилизации, на саму цивилизационную логику истории.
Реформация, как и Возрождение, стала продолжением модернизационных процессов в генетическом коде европейской цивилизации, подготовки архетипов ее социальности, культуры, духовности, самого европейского способа их проживания в истории к тому, чтобы стать новым цивилизационным основанием для продолжения формационного прогресса общества. При этом и с Возрождением, и с Реформацией, как с цивилизационно модернизационными процессами, были связаны цивилизационные потрясения и сопутствующее им насилие. Чего стоит в этой связи только Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.), демографически опустошившая пол Европы. Но при всем при этом это были цивилизационные потрясения и насилие только цивилизационной модернизации, а не цивилизационного переворота, куда более радикального феномена цивилизационного развития.
Всем этим цивилизационные потрясения и насилие в Европе отличались от цивилизационных потрясений и насилия в России XX века. У них разные основания. В России они определялись логикой цивилизационного переворота. Навязывая стране абсолютно новую цивилизацию, Октябрь 1917-го превратил геоисторическое пространство России в пространство цивилизационного беспредела. Речь шла о становлении принципиально новой общечеловеческой цивилизации, с новым генетическим кодом истории, с новой субъектной базой и на этой основе с новой цивилизационной логикой истории, мало или вообще не имеющей ничего общего с предшествующей ей, русско-российской. И все это должно было стать цивилизационной основой для принципиально нового типа общественно-экономической формации и формационного прогресса коммунистического.
Вполне закономерно, что для достижения всего этого понадобилось тотальное насилие над генетическим кодом истории России, слом исторически выстраданных архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории. Потребовалось насилие над субъектной базой российской цивилизации, проявившее себя в классовом геноциде всех социально-классовых групп, укорененных в исторической и национальной России. Понадобилось насилие над самой цивилизационной логикой истории, над самой исторической реальностью и в той самой мере, в какой им навязывалась цивилизационная утопия коммунизма - предельно универсалистский проект цивилизационного переустройства человеческой цивилизации, ни в какой мере не считающийся с многообразием ее локального воплощения. А у всякой утопии в истории есть лишь одно средство реализации - насилие и тем большее, чем больше масштаб утопии.
Таким образом, источники, масштаб и направленность насилия в истории России XX века имеют цивилизационное происхождение, определяются и направляются логикой цивилизационного переворота, исторически абсурдными задачами превращения России в НЕ-Россию, русских - в НЕ-русских. Естественно, для осуществления всего этого понадобилось не просто насилие, а именно тотальное насилие, проникающее во все поры социальности, доходящее до архетипов социальности, культуры, духовности - до самих духовных основ истории в основах человеческой души. Предстояло перевернуть саму историю, поставить ее с ног на голову, преодолеть ее русско-российскую сущность.
Но это значит, что непомерные масштабы насилия в истории России XX века обусловлены не специфически русскими причинами, отнюдь не тем, что насилие якобы сущностное свойство русской нации и на этой основе неотъемлемая составляющая всей национальной истории. Как раз напротив, насилие стало тем, что оно стало в истории России ХХ столетия, именно потому, что оно стало главным средством борьбы против национального в истории и исторического в нации. Это парадоксально, но это именно так: насилие было вызвано не национальной почвой и национальной спецификой России, а задачами тотальной борьбы с ними, их преодоления вообще, преодоления русско-российской сущности российской цивилизации. Оно было вызвано цивилизационным переворотом в России и последовавшим вслед за ним цивилизационным расколом ее субъектной базы на национальную и вненациональную Россию и отчаянной борьбы между ними. Цивилизационный масштаб насилия стал следствием цивилизационной катастрофы России и одновременно с этим главным способом ее объективации в истории.
Итак, феномен России ХХ века парадоксален, и истоки этой парадоксальности не только и не столько в самой России, сколько в сложившейся исторической практике ее преодоления как России: в преступном навязывании ей на протяжении всего ХХ столетия вместо логики цивилизационной модернизации логики цивилизационного переворота и связанного с ним цивилизационного раскола России на национальную и вненациональную Россию. Логика парадоксальности России ХХ века элементарна - это логика слома основ цивилизационной идентичности России, попытка продолжить ее историю на иных, вненациональных, не русско-российских цивилизационных основах.
Чем дальше от национальных начал России, от сложившихся основ локальности ее национальной цивилизации, тем дальше от сложившихся исторических реальностей, самой возможности жить реальностями истории, тем больше всякий акт исторического творчества превращается в парадоксальный, порождающий парадоксы, в которых национальная история умирает как национальная и на этой основе как история. В этих процессах Россия рискует нечто большим, чем только основательно заблудиться в истории, она рискует уже самой своей историей, тем, чтобы просто быть - и Россией, и в истории.
4. РОССИЯ В ПЛЕНУ ЛОГИКИ
ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ПОТРЯСЕНИЙ
Коммунистический проект цивилизационного переустройства человеческого общества, который начал осуществляться в России после Октября 1917-го, можно отнести к самому грандиозному, величественному и одновременно с этим самому трагическому эксперименту в истории человечества. Впервые человек предпринял попытку взять собственную историю в свои собственные руки, превратить ее из процесса стихийного в составную часть процесса своей сознательной деятельности, в объективированный результат силы знаний, человеческого разума. Человек бросил воистину прометеевский вызов собственной истории, дерзнул встать вровень с ее объективной логикой, больше того, сделать ее средством собственного саморазвития. Впервые не человек должен был стать средством для истории, а история средством саморазвития самого человека. И это действительно может обрести реальность, если человек сможет взять условия собственного существования в свои собственные руки, превратить их из просто условий существования в условия собственного саморазвития.
Впервые историческое творчество было сконцентрировано на достижении социального освобождения человека и, соответственно, социальной справедливости как на главных целях формационного исторического развития и в масштабах, соизмеримых с изменением самого типа истории и исторического развития. Речь шла о решении загадки всей мировой истории, о переходе от предыстории к подлинной истории, в которой коммунизм "есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом"40. И главное, впервые все это должно было стать реальностью на базе радикальнейшего, не имевшего аналогов во всей мировой истории цивилизационного переворота, на базе строительства основ новой общечеловеческой цивилизации. Принципами этого строительства должны были стать принципы коммунизма. Именно на их основе, с одной стороны, должно было преодолеваться локальное многообразие цивилизаций, а с другой происходить их интеграция на единых принципах коммунизма, которые - суть высшие и конечные принципы цивилизационного объединения человечества и его подлинно человеческого бытия в истории.
Но в том-то и трагизм истории ХХ века, что эти принципы, как уже отмечалось, строго говоря, не являются цивилизационными. Они не вырастают непосредственно из цивилизационной исторической реальности и поэтому, в свою очередь, не могут стать основами новой цивилизационной исторической реальности. Это не значит, что они вообще не имеют никакого отношения к цивилизационной исторической реальности. В истории вообще нет ничего, что так или иначе, но не имело бы отношения к ней, не было бы выражением цивилизационных основ истории. Они абсолютно вездесущи, адаптируя к себе и под себя любые изменения в истории, насыщая их своей спецификой, превращая их в изменения определенной истории определенной цивилизации.
Отметим и другое, между формационной исторической реальностью и цивилизационной складываются отношения соответствия: исторический процесс как формационный, как процесс смены общественно-экономических формаций возможен лишь на базе определенных цивилизационных основ истории, в частности, лишь в процессе их исторической модернизации, такого изменения духовных основ истории в основах человеческой души, которое способно стать базой для освоения новых формационных качеств общества. Так было с любой формацией и, в частности, с капитализмом, который не может возникнуть на любых, произвольных духовных основах истории в основах человеческой души, а лишь на тех, которые соответствуют формационным качествам капитализма в экономике, социальности, политике, допускающих саму их реальность, больше того, порождающих ее в основах своей души.
Там, где история не имеет таких основ, она, не переставая быть, перестает быть историей определенных формационных качеств общества. Все, что хочет просто быть в истории и, следовательно, самой историей, должно иметь духовные основания своего бытия в истории в основах человеческой души. Они оказываются альфой и омегой всякого бытия в истории, которое становится таковым, если находит основы своего бытия в основах человеческой души. В этом смысле социально-экономические принципы коммунизма не составляют никакого исключения. Их реальность в истории возможна лишь постольку, поскольку не противоречит цивилизационным основам общества, подготовлена саморазвитием духовных основ истории в основах человеческой души.
Исходя из принципа цивилизационно-формационного соответствия в истории, можно заключить, что принципы коммунизма являются цивилизационными лишь в той мере, в какой являются формационной формой бытия цивилизации. И не более того, так как принципы коммунизма - принципы по преимуществу формационные, вырастающие из саморазвития формационной исторической реальности и нацеленные на ее изменение как формационной, на самое принципиальное изменение отношений собственности и власти, но не самого генетического кода истории, духовных основ истории в основах человеческой души. И вот почему.
В них полностью игнорируется локальное многообразие воплощения цивилизационной исторической реальности в национальном многообразии архетипов социальности, культуры, духовности, в самом способе их проживания в истории. И это закономерно, так как коммунизм стремится объединить людей поверх их национальных и цивилизационных спецификаций. Для него они та и, по большей части, несущественная помеха в бытии людей, за которой скрываются их действительные и куда более фундаментальные социально-экономические различия. А потому преодолейте то, что отчуждает людей от собственности и власти, что отличает их друг от друга в этом измерении бытия, и вы создадите достаточные условия для любых объединительных процессов в истории, снимите главное препятствие на пути всеобщего братства всех людей. Но история оказалась сложнее и противоречивее, чем наши представления о ней. ХХ век выявил, что на пути всеобщего братства всех людей лежат не только формационные различия, но и куда более глубокие и фундаментальные - цивилизационные, уходящие своими корнями в духовные основы истории в основах человеческой души, в систему архетипов социальности, культуры, духовности, сам способ их объективации в истории - генетический код истории.
Таким образом, принципами коммунизма игнорируется сам генетический код истории, который, если и обладает реальностью в истории, то только через формы реальности своего локального воплощения. Поэтому тот, кто игнорирует национально-локальное воплощение генетического кода истории, тот игнорирует реальность самого генетического кода истории. Вслед за этим это означает, что принципами коммунизма никак на отражается специфика субъектной основы цивилизационной исторической реальности, и прежде всего тот факт, что носителем генетического кода истории являются не классы, а этнокультурные общности людей. И, следовательно, локальные цивилизации создаются не классами, а иным, этнокультурным субъектом истории, а потому есть результат не классовой борьбы, а исторического творчества куда более фундаментального субъекта истории, в современной истории - современными нациями.
В итоге все это означает, что принципы коммунизма не считаются с самой цивилизационной логикой истории и есть попытка средствами формационного исторического развития радикально изменить саму цивилизационную историческую реальность, в частности, создать общечеловеческую, объединив людей только на основе идей социальной справедливости и социального освобождения человека. Но, во-первых, социальная справедливость, поиск и достижение ее в истории, это еще не основание для слома основ цивилизационной и национальной идентичности. Она не может достигаться посредством преодоления локально цивилизационного многообразия человечества. А во-вторых, нельзя цивилизационно объединить человечество только идеей социальной справедливости. Для такого объединения это недостаточные основания. Нельзя объединить человечество, опираясь пусть на самые достойные и прекрасные, но все-таки формационные принципы. Они не обладают цивилизационно объединительным потенциалом. Ими можно объединить людей формационно - социально, экономически, политически, но не цивилизационно, не на уровне архетипов социальности, культуры, духовности, не на уровне духовных оснований истории в основах человеческой души. Этим одна локальная цивилизация вечно будет отличаться от другой, по крайней мере, до тех пор, пока будут существовать как цивилизации.
Из всего вышеизложенного следует один и для целей настоящего исследования принципиально важный вывод. Коммунистический проект цивилизационного переустройства общества, который начал осуществляться в России после Октября 1917-го, оказался крайне неаутентичным исторической, национальной, цивилизационной специфике России. Он стал тотальным насилием над Россией. Все в ней сопротивлялось преодолению себя как России, отрицанию своих цивилизационных и национальных основ. Это обессмысливает всякую попытку представить Октябрь 1917-го, особенно в его цивилизационном измерении, как чисто русское явление, как только эпифеномен российской истории. Коммунизм - явление всемирно-историческое, с выраженной претензией на достижение всемирности истории через строительство основ новой общечеловеческой цивилизации. Октябрь 1917-го стал одним из вариантов достижения этой всемирности. Россия наложила лишь отпечаток своего цивилизационного, национального и исторического своеобразия на этот процесс. И это не могло быть иначе.
Любая локальная цивилизация - это абсолютный максимум истории. Ее нельзя преодолеть, ибо нельзя преодолеть генетического кода истории, лежащего в ее основе. Именно он и есть абсолютный максимум истории, исчезающий последним из истории и вместе с которым исчезает сама история. Вот почему все, что происходит в истории, адаптируется к особенностям локальной цивилизации, генетического кода ее истории. В любых изменениях истории он не только сохраняется, но и приспосабливает к себе, своей специфике все изменения в истории, наполняя их своим специфическим содержанием. Что, собственно, и наблюдалось на протяжении всего советского периода истории России. Это в высшей степени противоречивая история. И суть этого противоречия выражается в следующем: в Октябре 1917-го был совершен акт национального предательства по отношению к основам национальной цивилизации, а потом под давлением логики собственной истории и отношений с окружающим миром пришлось осваивать собственные архетипы социальности, культуры, духовности, предварительно измордовав их до неузнаваемости.
Вся история советского периода России - это история борьбы и трудного сочетания порой несочетаемого: утопии и реальности, желаемого и действительного, внеисторического и исторического, советского и российского, интернационального и национального, новой общечеловеческой цивилизации и русско-российской. Это история советизации России, но одновременно с этим и россиизации большевизма, советизма, коммунизма. С одной стороны, слома основ русско-российской идентичности, а с другой - их восстановления в новых и нередко в весьма деформированных формах. Это история небывалой в истории исторической кентавристики, ставшей следствием цивилизационного переворота, навязанного России Октябрем 1917-го.
Но в любом случае советский период истории не был только "черной дырой" в истории нашего Отечества. Это был период, в течение которого русско-российские цивилизационные архетипы адаптировали к себе, под основания своего бытия в истории формационный романтизм и цивилизационный утопизм большевизма. Это был период не только одних великих исторических потрясений, деформировавших саму историческую реальность и логику исторического развития России и в них основы исторической, цивилизационной и национальной идентичности. Это был период и великих исторических достижений, поставивших Россию-СССР вровень с ХХ столетием, больше того, подготовивших все необходимые условия для прорыва в ХХI век и при этом с сохранением и развитием лидерства в мировой истории на всех основных ее направлениях и во всех основных ее измерениях, включая сюда главное среди них, которое задается качеством человеческого материала истории и, прежде всего, его культурой и образованностью, способностью адекватно духовно и интеллектуально откликнуться на новые вызовы истории. Подготовить такую субъектную базу истории - это уже под стать историческому подвигу.
Однако подробный анализ всего этого не входит в основные цели и задачи настоящей работы, посвященной исследованию несколько иной проблемы - логики исторических потрясений России в XX веке и путей выхода из нее к логике национального возрождения России. Нас не интересует советский период истории России-СССР под углом зрения его очевидных достижений, и если интересует, то только в той связи, в какой исторический феномен Августа 1991-го, в частности, его историческую трагедию нельзя до конца понять, не поняв, что он стал отрицанием не только исторически мертвого, но и исторически живого и, прежде всего, тех новых цивилизационных форм существования в истории, выстраданных за почти вековое блуждание России-СССР по тропам истории XX столетия, на путях сложнейших, противоречивейших и чрезвычайно болезненных синтезов - исторических, культурных, духовных, на путях встраивания СССР в общую историю России, из которой он пытался отчаянно вырваться, особенно первые двадцать лет советской истории.
Сравним, так сказать, и жертвы революций. В течение XVIII-XIX столетий по политическим обвинениям в России было казнено всего лишь 56 человек (6 пугачевцев, 5 декабристов, 31 террорист времен Александра II и 14 времен Александра III). В это же время только одна гильотина французской революции обезглавила 17 тысяч человек. За пять дней июня 1848 года в Париже было расстреляно свыше 11 тысяч восставших, а за несколько дней мая 1871 года более 30 тысяч коммунаров и 40 тысяч было сослано на каторгу. На этом фоне ни в какое сравнение не идут все казненные в России за революционные события 1905-1910 гг.- 3151 человек. Что касается революционного насилия, то и оно в I Русской революции не выходило за пределы европейской нормы, а, скорее, даже не дотягивало до нее. Так, в 1905 году только эсерами было убито от 1000 до 1500 человек. Правда, за несколько месяцев 1906 года было убито и ранено уже 1921 человек, включая сюда 34 губернатора, 38 высших чинов полиции, 31 духовное лицо, 64 крупных фабрикантов, управляющих, банкиров, купцов.
В целом же, если сравнить демографические потери Франции и России от их главных революций, то они оказываются сопоставимыми. За четверть века, до 1814 года Французская буржуазная революция пожрала от 3,5 до 4,5 млн. человек. Если такие потери в процентном отношении к общей численности населения Франции и России были бы в России, то это соответствовало бы 25-30 млн. жизней россиян. Это сопоставимые величины: в России с 1917 по 1922 г. погибло, по разным подсчетам, от 19,8 до 25 млн. человек. По всей видимости, в этом случае действует общая логика всех революций: чем они радикальнее, тем они разрушительнее для демографических основ истории. В этом отношении показательно, что даже в такой мирной и подчеркнуто маленькой стране, как Финляндия, при населении в 3 млн. человек в период подавления революции в 1918 году в течение нескольких дней было казнено 16 700 человек и заключено в концлагеря свыше 70 000 человек.
Таким образом, ничего специфически национального ни в масштабах насилия, ни в самом насилии в пределах истории России нет. А если есть, то легко объясняется масштабами России и спецификой решаемых исторических задач. Не стоит забывать, что такого радикализма в преобразовании формационных основ и логики истории, который был предложен Октябрем 1917-го, не знала вся предшествующая мировая история. Напомним: речь шла не об изменении исторической формы частной собственности, а об уничтожении ее в принципе; не об изменении форм эксплуатации человека человеком, а об ее преодолении в принципе; не об изменении субъекта классового господства, а о преодолении классов вообще и связанной с ними классовой борьбы? Все это и многое другое неизбежно порождало сопротивление и сопутствующее ему взаимное насилие, масштабы которого адекватны масштабам формационных преобразований. Но у проблемы насилия в России XX века есть специфическое измерение, не перекрываемое полностью объяснениями с позиций формационной логики истории, которое, собственно, и объясняет, почему одна треть граждан оказалась репрессированными собственным государством в собственной стране. Оно определяется цивилизационными истоками и цивилизационной направленностью насилия в России XX века.
В самом деле, Французская буржуазная революция была только социальной революцией, изменением только формационных качеств общества и только в пределах одного типа формационного развития, классово-антагонистического. Октябрь 1917-го уже в формационном измерении истории стал нечто большим, претендовал на изменение самого типа формационного развития общества, на переход к принципиально новому обществу и типу развития - бесклассовому. Кроме того, и это главное, Октябрь 1917-го радикальнейшие формационные преобразования общества превратил лишь в средство становления основ принципиально новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах коммунизма. Европа не знала исторических изменений такой глубины и масштаба, начиная с принятия христианства. Ведь что такое европейское Возрождение? Радикальный цивилизационный сдвиг в истории, связанный с изменением отношения к античному культурному наследию - с актуализацией античной культуры в более полном объеме и глубине, с ее творческой переработкой и выработкой на этой основе новых оснований культуры, ставших продолжением европейской, но никак не ее преодолением. Именно поэтому Возрождение - это цивилизационная модернизация, но никак не цивилизационный переворот, модернизация основ европейской цивилизации, генетического кода ее истории для освоения новых формационных качеств общества, буржуазных.
За пределы цивилизационной модернизации не выходит и Реформация, хотя с ней был связан более радикальный раскол общества, близкий к цивилизационному. Но тем не менее слом старых символов Веры, выработка новой иерархии ценностей, новых духовных оснований бытия в истории не сопровождались тотальным отрицанием предшествующих. Они как бы вырастали из них, были их развитием в новых исторических условиях. Реформация, отвергая святость Священного предания, не покушалась на святость Священного писания, отрицая необходимость церкви, не отрицала необходимости самой религии. Она вообще не претендовала на смену системы архетипов социальности, культуры, духовности, лежащих в основах генетического кода европейской цивилизации, на сам способ их проживания в истории. Не покушалась на национальное своеобразие субъектных носителей европейской цивилизации, на саму цивилизационную логику истории.
Реформация, как и Возрождение, стала продолжением модернизационных процессов в генетическом коде европейской цивилизации, подготовки архетипов ее социальности, культуры, духовности, самого европейского способа их проживания в истории к тому, чтобы стать новым цивилизационным основанием для продолжения формационного прогресса общества. При этом и с Возрождением, и с Реформацией, как с цивилизационно модернизационными процессами, были связаны цивилизационные потрясения и сопутствующее им насилие. Чего стоит в этой связи только Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.), демографически опустошившая пол Европы. Но при всем при этом это были цивилизационные потрясения и насилие только цивилизационной модернизации, а не цивилизационного переворота, куда более радикального феномена цивилизационного развития.
Всем этим цивилизационные потрясения и насилие в Европе отличались от цивилизационных потрясений и насилия в России XX века. У них разные основания. В России они определялись логикой цивилизационного переворота. Навязывая стране абсолютно новую цивилизацию, Октябрь 1917-го превратил геоисторическое пространство России в пространство цивилизационного беспредела. Речь шла о становлении принципиально новой общечеловеческой цивилизации, с новым генетическим кодом истории, с новой субъектной базой и на этой основе с новой цивилизационной логикой истории, мало или вообще не имеющей ничего общего с предшествующей ей, русско-российской. И все это должно было стать цивилизационной основой для принципиально нового типа общественно-экономической формации и формационного прогресса коммунистического.
Вполне закономерно, что для достижения всего этого понадобилось тотальное насилие над генетическим кодом истории России, слом исторически выстраданных архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории. Потребовалось насилие над субъектной базой российской цивилизации, проявившее себя в классовом геноциде всех социально-классовых групп, укорененных в исторической и национальной России. Понадобилось насилие над самой цивилизационной логикой истории, над самой исторической реальностью и в той самой мере, в какой им навязывалась цивилизационная утопия коммунизма - предельно универсалистский проект цивилизационного переустройства человеческой цивилизации, ни в какой мере не считающийся с многообразием ее локального воплощения. А у всякой утопии в истории есть лишь одно средство реализации - насилие и тем большее, чем больше масштаб утопии.
Таким образом, источники, масштаб и направленность насилия в истории России XX века имеют цивилизационное происхождение, определяются и направляются логикой цивилизационного переворота, исторически абсурдными задачами превращения России в НЕ-Россию, русских - в НЕ-русских. Естественно, для осуществления всего этого понадобилось не просто насилие, а именно тотальное насилие, проникающее во все поры социальности, доходящее до архетипов социальности, культуры, духовности - до самих духовных основ истории в основах человеческой души. Предстояло перевернуть саму историю, поставить ее с ног на голову, преодолеть ее русско-российскую сущность.
Но это значит, что непомерные масштабы насилия в истории России XX века обусловлены не специфически русскими причинами, отнюдь не тем, что насилие якобы сущностное свойство русской нации и на этой основе неотъемлемая составляющая всей национальной истории. Как раз напротив, насилие стало тем, что оно стало в истории России ХХ столетия, именно потому, что оно стало главным средством борьбы против национального в истории и исторического в нации. Это парадоксально, но это именно так: насилие было вызвано не национальной почвой и национальной спецификой России, а задачами тотальной борьбы с ними, их преодоления вообще, преодоления русско-российской сущности российской цивилизации. Оно было вызвано цивилизационным переворотом в России и последовавшим вслед за ним цивилизационным расколом ее субъектной базы на национальную и вненациональную Россию и отчаянной борьбы между ними. Цивилизационный масштаб насилия стал следствием цивилизационной катастрофы России и одновременно с этим главным способом ее объективации в истории.
Итак, феномен России ХХ века парадоксален, и истоки этой парадоксальности не только и не столько в самой России, сколько в сложившейся исторической практике ее преодоления как России: в преступном навязывании ей на протяжении всего ХХ столетия вместо логики цивилизационной модернизации логики цивилизационного переворота и связанного с ним цивилизационного раскола России на национальную и вненациональную Россию. Логика парадоксальности России ХХ века элементарна - это логика слома основ цивилизационной идентичности России, попытка продолжить ее историю на иных, вненациональных, не русско-российских цивилизационных основах.
Чем дальше от национальных начал России, от сложившихся основ локальности ее национальной цивилизации, тем дальше от сложившихся исторических реальностей, самой возможности жить реальностями истории, тем больше всякий акт исторического творчества превращается в парадоксальный, порождающий парадоксы, в которых национальная история умирает как национальная и на этой основе как история. В этих процессах Россия рискует нечто большим, чем только основательно заблудиться в истории, она рискует уже самой своей историей, тем, чтобы просто быть - и Россией, и в истории.
4. РОССИЯ В ПЛЕНУ ЛОГИКИ
ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ПОТРЯСЕНИЙ
Коммунистический проект цивилизационного переустройства человеческого общества, который начал осуществляться в России после Октября 1917-го, можно отнести к самому грандиозному, величественному и одновременно с этим самому трагическому эксперименту в истории человечества. Впервые человек предпринял попытку взять собственную историю в свои собственные руки, превратить ее из процесса стихийного в составную часть процесса своей сознательной деятельности, в объективированный результат силы знаний, человеческого разума. Человек бросил воистину прометеевский вызов собственной истории, дерзнул встать вровень с ее объективной логикой, больше того, сделать ее средством собственного саморазвития. Впервые не человек должен был стать средством для истории, а история средством саморазвития самого человека. И это действительно может обрести реальность, если человек сможет взять условия собственного существования в свои собственные руки, превратить их из просто условий существования в условия собственного саморазвития.
Впервые историческое творчество было сконцентрировано на достижении социального освобождения человека и, соответственно, социальной справедливости как на главных целях формационного исторического развития и в масштабах, соизмеримых с изменением самого типа истории и исторического развития. Речь шла о решении загадки всей мировой истории, о переходе от предыстории к подлинной истории, в которой коммунизм "есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом"40. И главное, впервые все это должно было стать реальностью на базе радикальнейшего, не имевшего аналогов во всей мировой истории цивилизационного переворота, на базе строительства основ новой общечеловеческой цивилизации. Принципами этого строительства должны были стать принципы коммунизма. Именно на их основе, с одной стороны, должно было преодолеваться локальное многообразие цивилизаций, а с другой происходить их интеграция на единых принципах коммунизма, которые - суть высшие и конечные принципы цивилизационного объединения человечества и его подлинно человеческого бытия в истории.
Но в том-то и трагизм истории ХХ века, что эти принципы, как уже отмечалось, строго говоря, не являются цивилизационными. Они не вырастают непосредственно из цивилизационной исторической реальности и поэтому, в свою очередь, не могут стать основами новой цивилизационной исторической реальности. Это не значит, что они вообще не имеют никакого отношения к цивилизационной исторической реальности. В истории вообще нет ничего, что так или иначе, но не имело бы отношения к ней, не было бы выражением цивилизационных основ истории. Они абсолютно вездесущи, адаптируя к себе и под себя любые изменения в истории, насыщая их своей спецификой, превращая их в изменения определенной истории определенной цивилизации.
Отметим и другое, между формационной исторической реальностью и цивилизационной складываются отношения соответствия: исторический процесс как формационный, как процесс смены общественно-экономических формаций возможен лишь на базе определенных цивилизационных основ истории, в частности, лишь в процессе их исторической модернизации, такого изменения духовных основ истории в основах человеческой души, которое способно стать базой для освоения новых формационных качеств общества. Так было с любой формацией и, в частности, с капитализмом, который не может возникнуть на любых, произвольных духовных основах истории в основах человеческой души, а лишь на тех, которые соответствуют формационным качествам капитализма в экономике, социальности, политике, допускающих саму их реальность, больше того, порождающих ее в основах своей души.
Там, где история не имеет таких основ, она, не переставая быть, перестает быть историей определенных формационных качеств общества. Все, что хочет просто быть в истории и, следовательно, самой историей, должно иметь духовные основания своего бытия в истории в основах человеческой души. Они оказываются альфой и омегой всякого бытия в истории, которое становится таковым, если находит основы своего бытия в основах человеческой души. В этом смысле социально-экономические принципы коммунизма не составляют никакого исключения. Их реальность в истории возможна лишь постольку, поскольку не противоречит цивилизационным основам общества, подготовлена саморазвитием духовных основ истории в основах человеческой души.
Исходя из принципа цивилизационно-формационного соответствия в истории, можно заключить, что принципы коммунизма являются цивилизационными лишь в той мере, в какой являются формационной формой бытия цивилизации. И не более того, так как принципы коммунизма - принципы по преимуществу формационные, вырастающие из саморазвития формационной исторической реальности и нацеленные на ее изменение как формационной, на самое принципиальное изменение отношений собственности и власти, но не самого генетического кода истории, духовных основ истории в основах человеческой души. И вот почему.
В них полностью игнорируется локальное многообразие воплощения цивилизационной исторической реальности в национальном многообразии архетипов социальности, культуры, духовности, в самом способе их проживания в истории. И это закономерно, так как коммунизм стремится объединить людей поверх их национальных и цивилизационных спецификаций. Для него они та и, по большей части, несущественная помеха в бытии людей, за которой скрываются их действительные и куда более фундаментальные социально-экономические различия. А потому преодолейте то, что отчуждает людей от собственности и власти, что отличает их друг от друга в этом измерении бытия, и вы создадите достаточные условия для любых объединительных процессов в истории, снимите главное препятствие на пути всеобщего братства всех людей. Но история оказалась сложнее и противоречивее, чем наши представления о ней. ХХ век выявил, что на пути всеобщего братства всех людей лежат не только формационные различия, но и куда более глубокие и фундаментальные - цивилизационные, уходящие своими корнями в духовные основы истории в основах человеческой души, в систему архетипов социальности, культуры, духовности, сам способ их объективации в истории - генетический код истории.
Таким образом, принципами коммунизма игнорируется сам генетический код истории, который, если и обладает реальностью в истории, то только через формы реальности своего локального воплощения. Поэтому тот, кто игнорирует национально-локальное воплощение генетического кода истории, тот игнорирует реальность самого генетического кода истории. Вслед за этим это означает, что принципами коммунизма никак на отражается специфика субъектной основы цивилизационной исторической реальности, и прежде всего тот факт, что носителем генетического кода истории являются не классы, а этнокультурные общности людей. И, следовательно, локальные цивилизации создаются не классами, а иным, этнокультурным субъектом истории, а потому есть результат не классовой борьбы, а исторического творчества куда более фундаментального субъекта истории, в современной истории - современными нациями.
В итоге все это означает, что принципы коммунизма не считаются с самой цивилизационной логикой истории и есть попытка средствами формационного исторического развития радикально изменить саму цивилизационную историческую реальность, в частности, создать общечеловеческую, объединив людей только на основе идей социальной справедливости и социального освобождения человека. Но, во-первых, социальная справедливость, поиск и достижение ее в истории, это еще не основание для слома основ цивилизационной и национальной идентичности. Она не может достигаться посредством преодоления локально цивилизационного многообразия человечества. А во-вторых, нельзя цивилизационно объединить человечество только идеей социальной справедливости. Для такого объединения это недостаточные основания. Нельзя объединить человечество, опираясь пусть на самые достойные и прекрасные, но все-таки формационные принципы. Они не обладают цивилизационно объединительным потенциалом. Ими можно объединить людей формационно - социально, экономически, политически, но не цивилизационно, не на уровне архетипов социальности, культуры, духовности, не на уровне духовных оснований истории в основах человеческой души. Этим одна локальная цивилизация вечно будет отличаться от другой, по крайней мере, до тех пор, пока будут существовать как цивилизации.
Из всего вышеизложенного следует один и для целей настоящего исследования принципиально важный вывод. Коммунистический проект цивилизационного переустройства общества, который начал осуществляться в России после Октября 1917-го, оказался крайне неаутентичным исторической, национальной, цивилизационной специфике России. Он стал тотальным насилием над Россией. Все в ней сопротивлялось преодолению себя как России, отрицанию своих цивилизационных и национальных основ. Это обессмысливает всякую попытку представить Октябрь 1917-го, особенно в его цивилизационном измерении, как чисто русское явление, как только эпифеномен российской истории. Коммунизм - явление всемирно-историческое, с выраженной претензией на достижение всемирности истории через строительство основ новой общечеловеческой цивилизации. Октябрь 1917-го стал одним из вариантов достижения этой всемирности. Россия наложила лишь отпечаток своего цивилизационного, национального и исторического своеобразия на этот процесс. И это не могло быть иначе.
Любая локальная цивилизация - это абсолютный максимум истории. Ее нельзя преодолеть, ибо нельзя преодолеть генетического кода истории, лежащего в ее основе. Именно он и есть абсолютный максимум истории, исчезающий последним из истории и вместе с которым исчезает сама история. Вот почему все, что происходит в истории, адаптируется к особенностям локальной цивилизации, генетического кода ее истории. В любых изменениях истории он не только сохраняется, но и приспосабливает к себе, своей специфике все изменения в истории, наполняя их своим специфическим содержанием. Что, собственно, и наблюдалось на протяжении всего советского периода истории России. Это в высшей степени противоречивая история. И суть этого противоречия выражается в следующем: в Октябре 1917-го был совершен акт национального предательства по отношению к основам национальной цивилизации, а потом под давлением логики собственной истории и отношений с окружающим миром пришлось осваивать собственные архетипы социальности, культуры, духовности, предварительно измордовав их до неузнаваемости.
Вся история советского периода России - это история борьбы и трудного сочетания порой несочетаемого: утопии и реальности, желаемого и действительного, внеисторического и исторического, советского и российского, интернационального и национального, новой общечеловеческой цивилизации и русско-российской. Это история советизации России, но одновременно с этим и россиизации большевизма, советизма, коммунизма. С одной стороны, слома основ русско-российской идентичности, а с другой - их восстановления в новых и нередко в весьма деформированных формах. Это история небывалой в истории исторической кентавристики, ставшей следствием цивилизационного переворота, навязанного России Октябрем 1917-го.
Но в любом случае советский период истории не был только "черной дырой" в истории нашего Отечества. Это был период, в течение которого русско-российские цивилизационные архетипы адаптировали к себе, под основания своего бытия в истории формационный романтизм и цивилизационный утопизм большевизма. Это был период не только одних великих исторических потрясений, деформировавших саму историческую реальность и логику исторического развития России и в них основы исторической, цивилизационной и национальной идентичности. Это был период и великих исторических достижений, поставивших Россию-СССР вровень с ХХ столетием, больше того, подготовивших все необходимые условия для прорыва в ХХI век и при этом с сохранением и развитием лидерства в мировой истории на всех основных ее направлениях и во всех основных ее измерениях, включая сюда главное среди них, которое задается качеством человеческого материала истории и, прежде всего, его культурой и образованностью, способностью адекватно духовно и интеллектуально откликнуться на новые вызовы истории. Подготовить такую субъектную базу истории - это уже под стать историческому подвигу.
Однако подробный анализ всего этого не входит в основные цели и задачи настоящей работы, посвященной исследованию несколько иной проблемы - логики исторических потрясений России в XX веке и путей выхода из нее к логике национального возрождения России. Нас не интересует советский период истории России-СССР под углом зрения его очевидных достижений, и если интересует, то только в той связи, в какой исторический феномен Августа 1991-го, в частности, его историческую трагедию нельзя до конца понять, не поняв, что он стал отрицанием не только исторически мертвого, но и исторически живого и, прежде всего, тех новых цивилизационных форм существования в истории, выстраданных за почти вековое блуждание России-СССР по тропам истории XX столетия, на путях сложнейших, противоречивейших и чрезвычайно болезненных синтезов - исторических, культурных, духовных, на путях встраивания СССР в общую историю России, из которой он пытался отчаянно вырваться, особенно первые двадцать лет советской истории.