Страница:
В итоге в условиях цивилизационного переворота поиск новых формационных качеств общества становится не модернизацией исторически сложившихся социально-экономических реальностей, в частности, продолжением самых продуктивных тенденций в их развитии, а сломом этой реальности как системы и подчинением всех процессов ее слома и преобразования поиску и освоению таких формационных свойств и качеств, которые были бы совместимы с основами не старой, а именно новой локально цивилизационной системы. Общество втягивается в эпоху небывалых по своей остроте и противоречивости потрясений, суть которых составляет навязывание формационной исторической реальности изменений, определяемых не столько логикой самой формационной реальности, ее изменения и модернизации, сколько логикой цивилизационного переворота.
Формационная реальность становится заложницей цивилизационного проекта преобразования общества, она начинает жить не по своей собственной логике, а по логике этого проекта, сообразуясь с его целями, задачами, ценностями и смыслами, по логике великих потрясений истории - вхождения в локальность новой цивилизации. И это в лучшем случае, а в худшем происходит еще более глубокая историческая аберрация - когда вместо формационной модернизации общества или под видом его модернизации, обществу навязывают цивилизационный переворот, только или преимущественно только смену основ локальности цивилизации.
Но в любом случае, совмещение в одном историческом пространстве и в одном историческом времени решения задач по переходу к новой общественно-экономической формации и одновременно с этим к новой цивилизации - по освоению новых формационных свойств и качеств и принципиально нового генетического кода истории относится не просто к самым сложным, а к запредельно сложным задачам исторического развития. В границах истории просто нет более сложных и масштабных проблем, нет проблем, более определяющих ее сущность, чем проблемы формационного перехода и цивилизационного переворота, ибо развитие истории, в конечном счете, сводится либо к смене общественно-экономической формации, либо локальной цивилизации. Все устремлено к этому, все завершается этим, все победы и все поражения. В последнем случае речь вообще идет о смерти истории, так как вместе с локальностью цивилизации умирает все, что может и делает историю историей, сама история, начиная с ее генетического кода и кончая той этнокультурной общностью людей, в формах исторической активности которой эта история воспроизводится не как история вообще, а как история именно данной этнокультурной общности.
Именно это обстоятельство многое объясняет в нашей истории, и в истории Октября, и уже в истории Августа и, прежде всего, неслучайность совмещения в их историческом пространстве и времени идеологии национального нигилизма с идеей и исторической практикой цивилизационного переворота, и то и другое с великими историческими потрясениями России. Это абсолютно связанные состояния истории: всякий национальный нигилизм рано или поздно, но завершается национальным предательством главного цивилизационнообразующего субъекта, собственной нации. После этого и на основе этого всякое национальное предательство, в конечном счете, становится предательством основ локальности своей цивилизации, генетического кода ее истории, системы архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории. А всякое цивилизационное предательство, бегство от основ локальности своей цивилизации завершается бегством от истории, великими историческими потрясениями, разрушением основ самого исторического бытия.
В связи с этим весьма показательно и другое - то, что объединяет разрушение основ цивилизационного бытия России начала и конца XX столетия крайний радикализм исторического действия. И это не должно удивлять. При всей внешней несхожести большевизации и западнизации России между ними есть принципиальная внутренняя связь - идеология вненациональной бесовщины, национального нигилизма. Логика российского радикализма XX века элементарна: чем дальше от национальных начал России, от сложившихся основ национальной цивилизации, тем дальше от сложившихся реальностей, тем большие усилия следует мобилизовывать и прикладывать для их преодоления, вплоть до открытого террора и геноцида против собственного народа. Если он безразличен к историческим проектам его осчастливливания, ну что ж, тем хуже для этого народа.
Исторический опыт России, русская трагедия XX столетия однозначно свидетельствуют: именно в той самой мере, в какой России навязываются преобразования, нацеленные не просто на ее реформирование как России, а на преодоление основ ее цивилизации как российской, на преобразование ее цивилизационной специфики в некую иную, имеющую мало или вообще ничего общего с российской, в той же самой мере происходит нарастание исторического радикализма, страна спускается с естественных и объективных исторических, геополитических, экономических, социальных, культурных и духовных тормозов, в ней становится все или почти все возможно, вплоть до открытого погрома России. Пора осознать: идеология национального нигилизма, идеология бегства от России есть идеология исторического и национального погрома России.
Есть и другой источник крайнего радикализма исторического действия в истории России XX века. Он порожден максимализмом самого национального сознания и поведения в истории, во сто крат усиленного логикой цивилизационного переворота. Истинно русский дух жаждет абсолютного и очень тяжело мирится с чем-то относительным в себе и вне себя, справедливо считая его проявлением земного, а не божественного начала истории. Вот почему он устремлен к крайнему и предельному, к абсолютному во всем, только его считает признаком истинного бытия, а потому склонен к прямому применению абсолютных ценностей, целей и духовных смыслов в живую ткань исторической реальности, которая, как объективная реальность, живет в мире относительных сущностей. В итоге прямого применения абсолютных ценностей духовной жизни к ограниченным целям и задачам исторического творчества, к относительной сфере реально сущего порождается противоречие между абстрактным и конкретным, идеальным и реальным - противоречие, которое разрывает реальность, навязывая ей такие формы жизни, которые она, как реальность, освоить не может.
Так происходит обрушение реальности и в той самой мере, в какой происходит вторжение абсолютных и отвлеченных начал в историческую реальность. Отсюда и догматика слов, буквально загипнотизированность словами, жизнь в пространстве фикций слов, так характерная для практики российской жизни, особенно в эпоху перемен. Жизнь не конкретикой, не относительным, а абстракциями, абсолютным. Они заслоняют пространство реального бытия, вытесняя из него реальность самого бытия. Суть максимализма в истории в том и заключается, что его идеи, неважно, коммунистического или либерального разлива, превышают реальную жизнь, а потому, входя в нее, ее же и разрушают.
Цивилизационный подход многое объясняет в истории современной России, в странностях и закономерностях совпадений исторических потрясений начала и конца XX века, в частности, вскрывает цивилизационные истоки происхождения коммунистического тоталитаризма. Их искали повсюду и на всю глубину российской истории, хотя большей и самой существенной своей частью они неглубокого исторического залегания, современники Октября 1917-го, порождены его необузданными историческими претензиями одновременно и на новую формационную систему, и на новую локальность цивилизации. Формационные истоки тоталитаризма - формационный нигилизм, помноженный на крайний радикализм преобразований, был неимоверно усилен цивилизационными причинами.
В Октябре 1917-го тоталитаризм понадобился для того, чтобы обеспечить решение задач цивилизационного переворота, строительства основ новой общечеловеческой цивилизации - коммунистической. Развязанная В.И.Лениным и доведенная до абсурда И.В.Сталиным война против собственного народа была единственным средством доведения этого народа до целей и задач цивилизационного переворота, до целей и задач преодоления локальности русско-российской цивилизации. Только в формах тоталитаризма, только теми средствами, которые предоставляет тоталитарный режим, можно обеспечить осуществление трудно осуществимого - попытаться начать принципиально новую историю в формах локальности новой цивилизации с новым генетическим кодом истории. Только тоталитаризм может заставить людей делать в истории то, что противоестественно их природе - предавать свою собственную историю.
На эту сторону проблемы стоит обратить особое внимание, так как коммунистический тоталитаризм своими истоками имеет не столько некие необузданные тоталитарные комплексы русской нации, сколько тоталитаризм самого коммунистического исторического проекта как цивилизационного, его претензии на решение задач цивилизационного переворота в России. В этой связи Август 1991-го еще не стал тоталитаризмом, но стоит перед искушением тоталитаризмом и в той самой мере, в какой стоит перед искушением осуществить в России новый проект нового цивилизационного переворота западнизации России.
Для осуществления новой цивилизационной утопии понадобятся новые экстраординарные средства, по большей части лежащие в плоскости тоталитарных средств и методов, так как только они одни адекватны целям и задачам осуществления утопии, тому, чтобы "в новое светлое будущее" загонять новые поколения россиян, никак не считаясь с основами их цивилизационной и национальной идентичности, взламывая и разрушая эти основы. А позже вновь возникнут представления о неисправимо тоталитарной сути русской национальной души и истории, их архетипов. Хотя в действительности дело не в архетипах, не в их национальной составляющей, а как раз в обратном - в попытках лишить их этой национальной составляющей, навязать России не цели и смыслы исторической модернизации, а цели и смыслы цивилизационного переворота.
Таким образом, эволюция вненациональной, а в итоге, как мы видим, антинациональной сущности большевизма начала века в конце столетия логически завершает его политический антипод - либерализм, который в политическом отношении, быть может и скорее всего, действительно является его антиподом, но в цивилизационном - это близнецы и братья, два крыла русского западничества - левое, большевистское и правое, либеральное, умудрившиеся за одно столетие дважды втянуть Россию в цивилизационный переворот, дважды навязать всеразрушающий системный кризис, дважды развести Россию и русскую нацию с основами ее существования в истории, лишить их плодов предшествующего исторического развития и исторических завоеваний, дважды поставить на грань существования в истории.
Россия и в ней русская нация до основания деморализованы русским западничеством, который, способствуя потере Россией своей цивилизационной и национальной идентичности, способствовал потере ею своей пассионарности, прозябанию в истории вне ценностных смыслов истории, идентичных генетическому коду истории России. Духовный и конечный источник такого прозябания - национальный нигилизм русского западничества. Нельзя быть западнее или восточнее, правее или левее своего Отечества-России, чтобы рано или поздно не стать предателем своего Отечества - Великой России.
Тем самым знаменитый спор русского западничества с русским почвенничеством, славянофилами разрешила сама история. К исторической истине ближе оказался тот, кто оказался ближе к самой истории, ее реальностям, к реальностям исторической и национальной России. А это, как его ни трактовать, русское почвенничество. Но путь к этой очевидности оказался не просто извилист, а усеян десятками миллионов человеческих жизней. Какие же еще жертвы необходимо принести для того, чтобы прийти к пониманию истин этой очевидности: России больше там, где ее больше как России и, соответственно, где ее развитие становится саморазвитием ее как исторической и национальной России, ее внутренних архетипических основ генетического кода ее истории.
Россия как локальная цивилизация не может быть самоорганизована без цивилизационных синтезов, и прежде всего связей-заимствований со стороны западной цивилизации. Но столь же очевидно и другое: Россия именно потому, что она локальная цивилизация, не может быть самоорганизована только на принципах западнического эпигонства, за счет забвения собственного цивилизационного, культурного и духовного своеобразия и, главное, потенциала развития - за счет России и на обломках России. Пора остановить бегство русских от своей русскости и от России, а России - от российской сущности своей цивилизации. Пора стать хозяевами в своем собственном историческом доме как национальном, пока в нем не стал хозяином кто-то другой, пока Россия еще является Россией, вообще существует как Россия.
Итак, при всех формационных различиях Октября 1917-го и Августа 1991-го между ними существует глубокое цивилизационное родство. Хотя не стоит преувеличивать и формационных различий. С точки зрения идентичности целям и задачам формационной модернизации России Август оказался чрезвычайно близко стоящим к Октябрю, несмотря на диаметральную противоположность прокламируемых экономических, социальных и политических целей и ценностей. Он, подобно Октябрю, предложил наиболее затратный, наиболее разрушительный, наиболее не аутентичный формационным реальностям России курс ее реформирования. Наш выход из коммунизма, из коммунистического проекта исторического развития по своему характеру и разрушительным последствиям оказался под стать вхождению в него.
Август, как и Октябрь, попытался просто не заметить сложившихся формационных реальностей России как реальностей, попытался свести суть реформ просто к тому, чтобы сбросить их со своих плеч, руководствуясь при этом не столько реальными интересами реальной модернизации России, сколько новыми концепциями, новыми ценностями, новыми архетипами социальности, культуры, духовности, заимствованными из природы локальности иной цивилизации и включенными в контекст нового цивилизационного переворота России.
Именно здесь, в пространстве нового цивилизационного переворота, второй раз за одно столетие навязанного России, истоки и сущность исторической трагедии России, ее Августа 1991-го, того, что он не стал тем, чем мог и обязан был стать в современной истории России: подлинным возвращением к истинным истокам исторической и национальной России и на этой основе полномасштабной формационной модернизацией России, считающейся не только со сложившимися социально-экономическими реальностями и тенденциями их развития, но и с цивилизационной спецификой России, с тем, что всякий формационный прогресс должен стать прогрессом в России и для России, составной частью цивилизационного прогресса локальности ее цивилизации.
Именно здесь, в пространстве нового цивилизационного переворота находятся конечные истоки и действующие причины, сближающие Октябрь 1917-го и Август 1991-го не по их акциденциальным свойствам и формам проявления в истории, а по их глубинной субстанциальной сути, превращающей Август в историческое продолжение Октября - в продолжение процесса бегства России от русско-российских основ своей цивилизации, а русских - от своей русскости и России, в продолжение слома всех базовых структур идентичности в истории, вплоть до преодоления самого генетического кода истории России, а значит, и самой России.
Именно здесь, в пространстве цивилизационного переворота скрыты главные причины, приводящие в действие трагический механизм великих исторических потрясений России в XX столетии. Они имеют не столько формационное, сколько цивилизационное происхождение, не столько в логике формационного перехода, сколько в логике цивилизационного переворота. Они суть цивилизационные потрясения, которые сопровождаются формационными лишь только постольку, поскольку становятся цивилизационными, в той связи и мере, в какой формационные изменения в России и в начале и в конце столетия были подчинены цивилизационным изменениям самой России. Поэтому вне цивилизационной логики истории нельзя понять ничего более или менее существенного и значимого в истории современной России, ни того, чем она была, ни того, чем она стала, ни того, чем она должна быть. Нельзя понять сам цивилизационный феномен России, стягивающий к себе большее из того, в понимании чего нуждается Россия начала третьего тысячелетия от рождества Христова.
А она нуждается прежде всего в цивилизационном историческом самосознании, в адекватном понимании того, что есть Россия в цивилизационных потоках современной истории и в цивилизационном многообразии мира. Она нуждается в восстановлении основ своей истинной цивилизационной и национальной идентичности, безжалостное разрушение которых начатое еще в Октябре 1917-го было продолжено в Августе 1991-го. Россия нуждается не в преодолении, а в понимании себя как России и на этой основе в утверждении себя в мировой истории в качестве Великой России.
6. ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ФЕНОМЕН РОССИИ
Итак, что же есть Россия? Не с точки зрения исторически относительных формационных противопоставлений, будь то капитализм - социализм, традиционное - индустриальное - постиндустриальное общество, а исторически абсолютным образом, как цивилизационный феномен. С этой точки зрения можно констатировать несколько сложившихся подходов к пониманию сущности и специфики цивилизационного феномена России - что есть Россия в своей действительной и глубинной цивилизационной сущности, лежащей в основе основ исторической идентичности России, всякого акта идентификации в России, в основе исторического, цивилизационного и национального самосознания России.
Сущность первого легко специфицируется тем, что в его пределах фактически отрицается цивилизационная самодостаточность России, больше и хуже того, сам факт реальности России в цивилизационном пространстве истории. Тем самым снимается сама проблема цивилизационного самоопределения России в истории в качестве России.
В самом деле, если есть Россия-цивилизация - есть проблема, нет России-цивилизации - нет проблемы. А проблемы действительно нет, если "Россия не является самостоятельной цивилизацией и не относится ни к одному из типов цивилизаций", так как народы, населяющие Россию, "проповедуют ценности, которые не способны к сращиванию, синтезу, интеграции... Татаро-мусульманские, монголо-ламаистские, православные, католические, протестантские, языческие и другие ценности нельзя свести воедино"55. А раз так, раз Россия существует в пространстве цивилизационного хаоса, оказалась вне основных цивилизационных потоков истории, не принадлежит ни к одному из типов цивилизаций, то нет никаких оснований говорить и о реальности России-цивилизации, о цивилизационных проблемах России вообще.
Точнее, они есть, но лишают Россию именно в качестве России всякой выраженной цивилизационной перспективы на внятную цивилизационную идентичнсть. Это полностью хаотизированная в цивилизационном отношении страна, пытающаяся соединить в себе несоединимые цивилизационные начала истории и именно поэтому лишенная основ цивилизационного бытия в истории, основ самой цивилизационной идентичности. Этнокультурное многообразие России - это неразрешимая для нее проблема, что-то вроде цивилизационной квадратуры круга, не позволяющая ей решать проблемы цивилизационной идентичности и интеграции цивилизационными средствами, что в итоге выталкивает Россию из цивилизации и цивилизационных потоков истории и в лучшем случае к чисто эпигонским формам бытия в истории.
Данным подходом констатируется действительная цивилизационная специфика России и ее действительные цивилизационные проблемы, обусловленные задачами исторического синтеза принципиально различных цивилизационных блоков, из которых складывается Россия. Но, думается, этой специфике и этим проблемам дается несколько упрощенная интерпретация. Во-первых, нельзя быть в истории и одновременно с этим быть вне цивилизационных потоков истории. Одно абсолютно предполагает другое и неотделимо от него. Нельзя отрицать цивилизационной исторической реальности, не отрицая историческую реальность вообще, в основе которой, как исторической, лежит не формационная, а именно цивилизационная историческая реальность. Она есть абсолютный максимум истории, с исчезновением которого исчезает сама история.
Во-вторых, из того факта, что цивилизационное пространство России складывается из разных цивилизационных блоков, еще не следует, что оно не является цивилизационным, а Россия не есть самостоятельная цивилизация. В первом случае, если цивилизационное пространство России складывается из разных цивилизационных блоков, то оно уже является цивилизационным, хотя бы в том смысле, что складывается из этих блоков. Во втором не учитывается реальное процентное соотношение между нациями России, исповедующими разные ценности идентичности, образующие основу локальности разных цивилизаций. Странным образом не учитывается как раз самое очевидное, что в России пока что все еще живут русские и не просто живут: от 82,5% до 85% населения составляют именно этнически русские, то есть именно те, кто по факту уже своего этнического происхождения являются русскими и, соответственно, неизбежно оказываются укорененными в системе православных культурных и духовных архетипов, даже в том случае, когда эта укорененность не сопряжена с верой в реальность Абсолюта-Бога. Даже в этом случае они в своем бытии все равно оказываются центрированными на православную систему ценностей, целей и смыслов существования, как на определяющую истоки всякого духовного бытия в России в качестве русского.
К собственно русским следует присовокупить и иные народы России, идентифицирующие себя с православными архетипами, просто с русским языком, культурой и историей, и не только славянские. Итоговая цифра становится достаточно внушительной для этнической, цивилизационной, культурной и духовной самодостаточности России. В этом смысле цивилизационное многообразие России, как это ни странно звучит, базируется на колоссальном цивилизационном однообразии и единстве России, на русско-российских и, в частности, православных цивилизационных архетипах.
В-третьих, совершенно недопустимо цивилизационные основы локальности цивилизации сводить только к религиозным и связанным с ними ценностям. Безусловно, они составляют самый глубокий и самый фундаментальный пласт цивилизационной идентичности любой локальной цивилизации, любого этноса. Они образуют своеобразное затравочное ядро, духовный керн любого генетического кода истории любой цивилизации. Но ими не исчерпываются все духовные пласты генетического кода истории, содержание всей системы архетипов социальности, духовности, культуры, сам способ проживания их в истории и самой истории. Поскольку люди не живут одними религиозными ценностями и не объединяются друг с другом только на основе религии, постольку проблему цивилизационной идентичности и цивилизационной интеграции нельзя свести только к религиозной идентичности, религиозной совместимости и интеграции. Хотя, повторяем, в цивилизационных основах истории и в процессах цивилизационной интеграции они играют совершенно особую роль, образуя исходный пункт цивилизационной идентичности и на этой основе цивилизационной интеграции, так как человек объединяет себя в первую очередь с тем, с чем себя идентифицирует, а религия - исходный пласт такой идентификации.
В-четвертых, к интеграции способно не только то, что едино суть, не только подобное, но и различное. Более того, подлинное единство - это как раз такое, которое достигается не в единстве подобного, а в единстве многообразного и многоразличного. Сама проблема единства - это все-таки проблема единства не подобного, а многообразного, поиск сущностных оснований единства многообразного. И в данном случае, несмотря на различия в религиозно-духовных архетипах и связанных с ними ценностях, разные этносы с разными исповедальными ценностями могут и обнаруживают много общего в самом способе их проживания в истории и, соответственно, в единстве с той и в той истории, которую они проживают.
Сказанное ставит под сомнение справедливость тезиса о принципиальной несовместимости на евразийских просторах России многообразия существующих исповедальных ценностей. Помимо того, что есть немало ценностей и факторов с выраженным объединительным характером и потенциалом, к примеру, всех и все объединяющий русский язык; помимо того, что социокультурное пространство России есть пространство, в котором все-таки доминируют архетипы русской культуры и русской духовности, превращающие евразийское пространство России в русско-российское цивилизационное пространство, есть единство, обусловленное общностью в самом способе проживания разных архетипов социальности, культуры, духовности - в способе их объективации в истории. На эту сторону проблемы цивилизационной идентичности стоит обратить особое внимание. Есть цивилизационное единство, достигаемое через единство в самом способе проживания своей истории и в нем и через него в самых различных исповедальных ценностях и связанных с ними различиях в архетипах социальности, культуры, духовности. В России этот способ проживания истории - истории в человеке и человека в истории - является русско-российским. Именно он втягивает в процессы интеграции социокультурное и духовное многообразие российской Евразии, превращая его в многообразие одной истории, одного способа бытия в истории - в российское многообразие и в русско-российский способ бытия в истории. И эта проблема проблема интеграции русско-российской цивилизации, обретения своей русско-российской идентичности, намного упростилась после распада СССР, в условиях исторического одиночества России.
Формационная реальность становится заложницей цивилизационного проекта преобразования общества, она начинает жить не по своей собственной логике, а по логике этого проекта, сообразуясь с его целями, задачами, ценностями и смыслами, по логике великих потрясений истории - вхождения в локальность новой цивилизации. И это в лучшем случае, а в худшем происходит еще более глубокая историческая аберрация - когда вместо формационной модернизации общества или под видом его модернизации, обществу навязывают цивилизационный переворот, только или преимущественно только смену основ локальности цивилизации.
Но в любом случае, совмещение в одном историческом пространстве и в одном историческом времени решения задач по переходу к новой общественно-экономической формации и одновременно с этим к новой цивилизации - по освоению новых формационных свойств и качеств и принципиально нового генетического кода истории относится не просто к самым сложным, а к запредельно сложным задачам исторического развития. В границах истории просто нет более сложных и масштабных проблем, нет проблем, более определяющих ее сущность, чем проблемы формационного перехода и цивилизационного переворота, ибо развитие истории, в конечном счете, сводится либо к смене общественно-экономической формации, либо локальной цивилизации. Все устремлено к этому, все завершается этим, все победы и все поражения. В последнем случае речь вообще идет о смерти истории, так как вместе с локальностью цивилизации умирает все, что может и делает историю историей, сама история, начиная с ее генетического кода и кончая той этнокультурной общностью людей, в формах исторической активности которой эта история воспроизводится не как история вообще, а как история именно данной этнокультурной общности.
Именно это обстоятельство многое объясняет в нашей истории, и в истории Октября, и уже в истории Августа и, прежде всего, неслучайность совмещения в их историческом пространстве и времени идеологии национального нигилизма с идеей и исторической практикой цивилизационного переворота, и то и другое с великими историческими потрясениями России. Это абсолютно связанные состояния истории: всякий национальный нигилизм рано или поздно, но завершается национальным предательством главного цивилизационнообразующего субъекта, собственной нации. После этого и на основе этого всякое национальное предательство, в конечном счете, становится предательством основ локальности своей цивилизации, генетического кода ее истории, системы архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории. А всякое цивилизационное предательство, бегство от основ локальности своей цивилизации завершается бегством от истории, великими историческими потрясениями, разрушением основ самого исторического бытия.
В связи с этим весьма показательно и другое - то, что объединяет разрушение основ цивилизационного бытия России начала и конца XX столетия крайний радикализм исторического действия. И это не должно удивлять. При всей внешней несхожести большевизации и западнизации России между ними есть принципиальная внутренняя связь - идеология вненациональной бесовщины, национального нигилизма. Логика российского радикализма XX века элементарна: чем дальше от национальных начал России, от сложившихся основ национальной цивилизации, тем дальше от сложившихся реальностей, тем большие усилия следует мобилизовывать и прикладывать для их преодоления, вплоть до открытого террора и геноцида против собственного народа. Если он безразличен к историческим проектам его осчастливливания, ну что ж, тем хуже для этого народа.
Исторический опыт России, русская трагедия XX столетия однозначно свидетельствуют: именно в той самой мере, в какой России навязываются преобразования, нацеленные не просто на ее реформирование как России, а на преодоление основ ее цивилизации как российской, на преобразование ее цивилизационной специфики в некую иную, имеющую мало или вообще ничего общего с российской, в той же самой мере происходит нарастание исторического радикализма, страна спускается с естественных и объективных исторических, геополитических, экономических, социальных, культурных и духовных тормозов, в ней становится все или почти все возможно, вплоть до открытого погрома России. Пора осознать: идеология национального нигилизма, идеология бегства от России есть идеология исторического и национального погрома России.
Есть и другой источник крайнего радикализма исторического действия в истории России XX века. Он порожден максимализмом самого национального сознания и поведения в истории, во сто крат усиленного логикой цивилизационного переворота. Истинно русский дух жаждет абсолютного и очень тяжело мирится с чем-то относительным в себе и вне себя, справедливо считая его проявлением земного, а не божественного начала истории. Вот почему он устремлен к крайнему и предельному, к абсолютному во всем, только его считает признаком истинного бытия, а потому склонен к прямому применению абсолютных ценностей, целей и духовных смыслов в живую ткань исторической реальности, которая, как объективная реальность, живет в мире относительных сущностей. В итоге прямого применения абсолютных ценностей духовной жизни к ограниченным целям и задачам исторического творчества, к относительной сфере реально сущего порождается противоречие между абстрактным и конкретным, идеальным и реальным - противоречие, которое разрывает реальность, навязывая ей такие формы жизни, которые она, как реальность, освоить не может.
Так происходит обрушение реальности и в той самой мере, в какой происходит вторжение абсолютных и отвлеченных начал в историческую реальность. Отсюда и догматика слов, буквально загипнотизированность словами, жизнь в пространстве фикций слов, так характерная для практики российской жизни, особенно в эпоху перемен. Жизнь не конкретикой, не относительным, а абстракциями, абсолютным. Они заслоняют пространство реального бытия, вытесняя из него реальность самого бытия. Суть максимализма в истории в том и заключается, что его идеи, неважно, коммунистического или либерального разлива, превышают реальную жизнь, а потому, входя в нее, ее же и разрушают.
Цивилизационный подход многое объясняет в истории современной России, в странностях и закономерностях совпадений исторических потрясений начала и конца XX века, в частности, вскрывает цивилизационные истоки происхождения коммунистического тоталитаризма. Их искали повсюду и на всю глубину российской истории, хотя большей и самой существенной своей частью они неглубокого исторического залегания, современники Октября 1917-го, порождены его необузданными историческими претензиями одновременно и на новую формационную систему, и на новую локальность цивилизации. Формационные истоки тоталитаризма - формационный нигилизм, помноженный на крайний радикализм преобразований, был неимоверно усилен цивилизационными причинами.
В Октябре 1917-го тоталитаризм понадобился для того, чтобы обеспечить решение задач цивилизационного переворота, строительства основ новой общечеловеческой цивилизации - коммунистической. Развязанная В.И.Лениным и доведенная до абсурда И.В.Сталиным война против собственного народа была единственным средством доведения этого народа до целей и задач цивилизационного переворота, до целей и задач преодоления локальности русско-российской цивилизации. Только в формах тоталитаризма, только теми средствами, которые предоставляет тоталитарный режим, можно обеспечить осуществление трудно осуществимого - попытаться начать принципиально новую историю в формах локальности новой цивилизации с новым генетическим кодом истории. Только тоталитаризм может заставить людей делать в истории то, что противоестественно их природе - предавать свою собственную историю.
На эту сторону проблемы стоит обратить особое внимание, так как коммунистический тоталитаризм своими истоками имеет не столько некие необузданные тоталитарные комплексы русской нации, сколько тоталитаризм самого коммунистического исторического проекта как цивилизационного, его претензии на решение задач цивилизационного переворота в России. В этой связи Август 1991-го еще не стал тоталитаризмом, но стоит перед искушением тоталитаризмом и в той самой мере, в какой стоит перед искушением осуществить в России новый проект нового цивилизационного переворота западнизации России.
Для осуществления новой цивилизационной утопии понадобятся новые экстраординарные средства, по большей части лежащие в плоскости тоталитарных средств и методов, так как только они одни адекватны целям и задачам осуществления утопии, тому, чтобы "в новое светлое будущее" загонять новые поколения россиян, никак не считаясь с основами их цивилизационной и национальной идентичности, взламывая и разрушая эти основы. А позже вновь возникнут представления о неисправимо тоталитарной сути русской национальной души и истории, их архетипов. Хотя в действительности дело не в архетипах, не в их национальной составляющей, а как раз в обратном - в попытках лишить их этой национальной составляющей, навязать России не цели и смыслы исторической модернизации, а цели и смыслы цивилизационного переворота.
Таким образом, эволюция вненациональной, а в итоге, как мы видим, антинациональной сущности большевизма начала века в конце столетия логически завершает его политический антипод - либерализм, который в политическом отношении, быть может и скорее всего, действительно является его антиподом, но в цивилизационном - это близнецы и братья, два крыла русского западничества - левое, большевистское и правое, либеральное, умудрившиеся за одно столетие дважды втянуть Россию в цивилизационный переворот, дважды навязать всеразрушающий системный кризис, дважды развести Россию и русскую нацию с основами ее существования в истории, лишить их плодов предшествующего исторического развития и исторических завоеваний, дважды поставить на грань существования в истории.
Россия и в ней русская нация до основания деморализованы русским западничеством, который, способствуя потере Россией своей цивилизационной и национальной идентичности, способствовал потере ею своей пассионарности, прозябанию в истории вне ценностных смыслов истории, идентичных генетическому коду истории России. Духовный и конечный источник такого прозябания - национальный нигилизм русского западничества. Нельзя быть западнее или восточнее, правее или левее своего Отечества-России, чтобы рано или поздно не стать предателем своего Отечества - Великой России.
Тем самым знаменитый спор русского западничества с русским почвенничеством, славянофилами разрешила сама история. К исторической истине ближе оказался тот, кто оказался ближе к самой истории, ее реальностям, к реальностям исторической и национальной России. А это, как его ни трактовать, русское почвенничество. Но путь к этой очевидности оказался не просто извилист, а усеян десятками миллионов человеческих жизней. Какие же еще жертвы необходимо принести для того, чтобы прийти к пониманию истин этой очевидности: России больше там, где ее больше как России и, соответственно, где ее развитие становится саморазвитием ее как исторической и национальной России, ее внутренних архетипических основ генетического кода ее истории.
Россия как локальная цивилизация не может быть самоорганизована без цивилизационных синтезов, и прежде всего связей-заимствований со стороны западной цивилизации. Но столь же очевидно и другое: Россия именно потому, что она локальная цивилизация, не может быть самоорганизована только на принципах западнического эпигонства, за счет забвения собственного цивилизационного, культурного и духовного своеобразия и, главное, потенциала развития - за счет России и на обломках России. Пора остановить бегство русских от своей русскости и от России, а России - от российской сущности своей цивилизации. Пора стать хозяевами в своем собственном историческом доме как национальном, пока в нем не стал хозяином кто-то другой, пока Россия еще является Россией, вообще существует как Россия.
Итак, при всех формационных различиях Октября 1917-го и Августа 1991-го между ними существует глубокое цивилизационное родство. Хотя не стоит преувеличивать и формационных различий. С точки зрения идентичности целям и задачам формационной модернизации России Август оказался чрезвычайно близко стоящим к Октябрю, несмотря на диаметральную противоположность прокламируемых экономических, социальных и политических целей и ценностей. Он, подобно Октябрю, предложил наиболее затратный, наиболее разрушительный, наиболее не аутентичный формационным реальностям России курс ее реформирования. Наш выход из коммунизма, из коммунистического проекта исторического развития по своему характеру и разрушительным последствиям оказался под стать вхождению в него.
Август, как и Октябрь, попытался просто не заметить сложившихся формационных реальностей России как реальностей, попытался свести суть реформ просто к тому, чтобы сбросить их со своих плеч, руководствуясь при этом не столько реальными интересами реальной модернизации России, сколько новыми концепциями, новыми ценностями, новыми архетипами социальности, культуры, духовности, заимствованными из природы локальности иной цивилизации и включенными в контекст нового цивилизационного переворота России.
Именно здесь, в пространстве нового цивилизационного переворота, второй раз за одно столетие навязанного России, истоки и сущность исторической трагедии России, ее Августа 1991-го, того, что он не стал тем, чем мог и обязан был стать в современной истории России: подлинным возвращением к истинным истокам исторической и национальной России и на этой основе полномасштабной формационной модернизацией России, считающейся не только со сложившимися социально-экономическими реальностями и тенденциями их развития, но и с цивилизационной спецификой России, с тем, что всякий формационный прогресс должен стать прогрессом в России и для России, составной частью цивилизационного прогресса локальности ее цивилизации.
Именно здесь, в пространстве нового цивилизационного переворота находятся конечные истоки и действующие причины, сближающие Октябрь 1917-го и Август 1991-го не по их акциденциальным свойствам и формам проявления в истории, а по их глубинной субстанциальной сути, превращающей Август в историческое продолжение Октября - в продолжение процесса бегства России от русско-российских основ своей цивилизации, а русских - от своей русскости и России, в продолжение слома всех базовых структур идентичности в истории, вплоть до преодоления самого генетического кода истории России, а значит, и самой России.
Именно здесь, в пространстве цивилизационного переворота скрыты главные причины, приводящие в действие трагический механизм великих исторических потрясений России в XX столетии. Они имеют не столько формационное, сколько цивилизационное происхождение, не столько в логике формационного перехода, сколько в логике цивилизационного переворота. Они суть цивилизационные потрясения, которые сопровождаются формационными лишь только постольку, поскольку становятся цивилизационными, в той связи и мере, в какой формационные изменения в России и в начале и в конце столетия были подчинены цивилизационным изменениям самой России. Поэтому вне цивилизационной логики истории нельзя понять ничего более или менее существенного и значимого в истории современной России, ни того, чем она была, ни того, чем она стала, ни того, чем она должна быть. Нельзя понять сам цивилизационный феномен России, стягивающий к себе большее из того, в понимании чего нуждается Россия начала третьего тысячелетия от рождества Христова.
А она нуждается прежде всего в цивилизационном историческом самосознании, в адекватном понимании того, что есть Россия в цивилизационных потоках современной истории и в цивилизационном многообразии мира. Она нуждается в восстановлении основ своей истинной цивилизационной и национальной идентичности, безжалостное разрушение которых начатое еще в Октябре 1917-го было продолжено в Августе 1991-го. Россия нуждается не в преодолении, а в понимании себя как России и на этой основе в утверждении себя в мировой истории в качестве Великой России.
6. ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ФЕНОМЕН РОССИИ
Итак, что же есть Россия? Не с точки зрения исторически относительных формационных противопоставлений, будь то капитализм - социализм, традиционное - индустриальное - постиндустриальное общество, а исторически абсолютным образом, как цивилизационный феномен. С этой точки зрения можно констатировать несколько сложившихся подходов к пониманию сущности и специфики цивилизационного феномена России - что есть Россия в своей действительной и глубинной цивилизационной сущности, лежащей в основе основ исторической идентичности России, всякого акта идентификации в России, в основе исторического, цивилизационного и национального самосознания России.
Сущность первого легко специфицируется тем, что в его пределах фактически отрицается цивилизационная самодостаточность России, больше и хуже того, сам факт реальности России в цивилизационном пространстве истории. Тем самым снимается сама проблема цивилизационного самоопределения России в истории в качестве России.
В самом деле, если есть Россия-цивилизация - есть проблема, нет России-цивилизации - нет проблемы. А проблемы действительно нет, если "Россия не является самостоятельной цивилизацией и не относится ни к одному из типов цивилизаций", так как народы, населяющие Россию, "проповедуют ценности, которые не способны к сращиванию, синтезу, интеграции... Татаро-мусульманские, монголо-ламаистские, православные, католические, протестантские, языческие и другие ценности нельзя свести воедино"55. А раз так, раз Россия существует в пространстве цивилизационного хаоса, оказалась вне основных цивилизационных потоков истории, не принадлежит ни к одному из типов цивилизаций, то нет никаких оснований говорить и о реальности России-цивилизации, о цивилизационных проблемах России вообще.
Точнее, они есть, но лишают Россию именно в качестве России всякой выраженной цивилизационной перспективы на внятную цивилизационную идентичнсть. Это полностью хаотизированная в цивилизационном отношении страна, пытающаяся соединить в себе несоединимые цивилизационные начала истории и именно поэтому лишенная основ цивилизационного бытия в истории, основ самой цивилизационной идентичности. Этнокультурное многообразие России - это неразрешимая для нее проблема, что-то вроде цивилизационной квадратуры круга, не позволяющая ей решать проблемы цивилизационной идентичности и интеграции цивилизационными средствами, что в итоге выталкивает Россию из цивилизации и цивилизационных потоков истории и в лучшем случае к чисто эпигонским формам бытия в истории.
Данным подходом констатируется действительная цивилизационная специфика России и ее действительные цивилизационные проблемы, обусловленные задачами исторического синтеза принципиально различных цивилизационных блоков, из которых складывается Россия. Но, думается, этой специфике и этим проблемам дается несколько упрощенная интерпретация. Во-первых, нельзя быть в истории и одновременно с этим быть вне цивилизационных потоков истории. Одно абсолютно предполагает другое и неотделимо от него. Нельзя отрицать цивилизационной исторической реальности, не отрицая историческую реальность вообще, в основе которой, как исторической, лежит не формационная, а именно цивилизационная историческая реальность. Она есть абсолютный максимум истории, с исчезновением которого исчезает сама история.
Во-вторых, из того факта, что цивилизационное пространство России складывается из разных цивилизационных блоков, еще не следует, что оно не является цивилизационным, а Россия не есть самостоятельная цивилизация. В первом случае, если цивилизационное пространство России складывается из разных цивилизационных блоков, то оно уже является цивилизационным, хотя бы в том смысле, что складывается из этих блоков. Во втором не учитывается реальное процентное соотношение между нациями России, исповедующими разные ценности идентичности, образующие основу локальности разных цивилизаций. Странным образом не учитывается как раз самое очевидное, что в России пока что все еще живут русские и не просто живут: от 82,5% до 85% населения составляют именно этнически русские, то есть именно те, кто по факту уже своего этнического происхождения являются русскими и, соответственно, неизбежно оказываются укорененными в системе православных культурных и духовных архетипов, даже в том случае, когда эта укорененность не сопряжена с верой в реальность Абсолюта-Бога. Даже в этом случае они в своем бытии все равно оказываются центрированными на православную систему ценностей, целей и смыслов существования, как на определяющую истоки всякого духовного бытия в России в качестве русского.
К собственно русским следует присовокупить и иные народы России, идентифицирующие себя с православными архетипами, просто с русским языком, культурой и историей, и не только славянские. Итоговая цифра становится достаточно внушительной для этнической, цивилизационной, культурной и духовной самодостаточности России. В этом смысле цивилизационное многообразие России, как это ни странно звучит, базируется на колоссальном цивилизационном однообразии и единстве России, на русско-российских и, в частности, православных цивилизационных архетипах.
В-третьих, совершенно недопустимо цивилизационные основы локальности цивилизации сводить только к религиозным и связанным с ними ценностям. Безусловно, они составляют самый глубокий и самый фундаментальный пласт цивилизационной идентичности любой локальной цивилизации, любого этноса. Они образуют своеобразное затравочное ядро, духовный керн любого генетического кода истории любой цивилизации. Но ими не исчерпываются все духовные пласты генетического кода истории, содержание всей системы архетипов социальности, духовности, культуры, сам способ проживания их в истории и самой истории. Поскольку люди не живут одними религиозными ценностями и не объединяются друг с другом только на основе религии, постольку проблему цивилизационной идентичности и цивилизационной интеграции нельзя свести только к религиозной идентичности, религиозной совместимости и интеграции. Хотя, повторяем, в цивилизационных основах истории и в процессах цивилизационной интеграции они играют совершенно особую роль, образуя исходный пункт цивилизационной идентичности и на этой основе цивилизационной интеграции, так как человек объединяет себя в первую очередь с тем, с чем себя идентифицирует, а религия - исходный пласт такой идентификации.
В-четвертых, к интеграции способно не только то, что едино суть, не только подобное, но и различное. Более того, подлинное единство - это как раз такое, которое достигается не в единстве подобного, а в единстве многообразного и многоразличного. Сама проблема единства - это все-таки проблема единства не подобного, а многообразного, поиск сущностных оснований единства многообразного. И в данном случае, несмотря на различия в религиозно-духовных архетипах и связанных с ними ценностях, разные этносы с разными исповедальными ценностями могут и обнаруживают много общего в самом способе их проживания в истории и, соответственно, в единстве с той и в той истории, которую они проживают.
Сказанное ставит под сомнение справедливость тезиса о принципиальной несовместимости на евразийских просторах России многообразия существующих исповедальных ценностей. Помимо того, что есть немало ценностей и факторов с выраженным объединительным характером и потенциалом, к примеру, всех и все объединяющий русский язык; помимо того, что социокультурное пространство России есть пространство, в котором все-таки доминируют архетипы русской культуры и русской духовности, превращающие евразийское пространство России в русско-российское цивилизационное пространство, есть единство, обусловленное общностью в самом способе проживания разных архетипов социальности, культуры, духовности - в способе их объективации в истории. На эту сторону проблемы цивилизационной идентичности стоит обратить особое внимание. Есть цивилизационное единство, достигаемое через единство в самом способе проживания своей истории и в нем и через него в самых различных исповедальных ценностях и связанных с ними различиях в архетипах социальности, культуры, духовности. В России этот способ проживания истории - истории в человеке и человека в истории - является русско-российским. Именно он втягивает в процессы интеграции социокультурное и духовное многообразие российской Евразии, превращая его в многообразие одной истории, одного способа бытия в истории - в российское многообразие и в русско-российский способ бытия в истории. И эта проблема проблема интеграции русско-российской цивилизации, обретения своей русско-российской идентичности, намного упростилась после распада СССР, в условиях исторического одиночества России.