Страница:
Во-вторых, татаро-монгольский погром стал причиной выхода России из европейского цивилизационного пространства. До него Россия была ближе к Европе, развивалась со своей и все нараставшей спецификой, но все-таки в одном типе и логике европейского цивилизационного развития. После татаро-монгольского нашествия Россия окончательно вошла в пространство иного цивилизационного бытия, с иной системой исторических вызовов, которых не было у Европы, но ответы на которые всякий раз усиливали локально цивилизационное своеобразие России. Подчеркнем, оно было не лучше и не хуже, оно стало просто иным - пространством иного цивилизационного бытия и развития, в котором в итоге и сформировался цивилизационный феномен и российскости, и русскости.
В-третьих, Киевская Русь - развитая аграрная цивилизация с выраженными элементами урбанизма, основанная на принципе окультуривания пространства, столкнулась со скотоводческой цивилизацией, базирующейся на исчерпании ресурсов без дальнейшего их воспроизводства. При этом на принципиально разных материальных основах цивилизации базировались принципиально разные духовные архетипы, обусловленные разными религиозными системами, лежащими в основе этнического мировоззрения - восточным христианством и символами языческого поклонения. А потому и мироощущение, и мировосприятие, и миропонимание обусловливались разной системой духовных абсолютов, что сформировало совершенно различные системы стереотипов понимания, отношения и поведения в мире. Все это усиливало цивилизационную несовместимость, проявившуюся, ко всему прочему, и в уровне цивилизационного развития, что в итоге объективно затрудняло межцивилизационное взаимодействие. Не случайно главным принципом во взаимоотношении Руси и Орды стало цивилизационное сосуществование, а не взаимодействие. Русь представляла для Орды экономический, а не культурный и духовный интерес, а Орда для Руси вообще по большей части никакого интереса. По этой причине цивилизационное взаимовлияние было невелико.
В-четвертых, но оно все-таки было и для Руси в основном сосредоточилось в системе общественного управления. Собственно русская система общественного управления в период вассальной зависимости от Золотой Орды была разрушена, и ее воссоздание шло в интересах Орды, воспроизводившей на просторах поверженной Киевской Руси все прелести восточной деспотии, с такими ее типичными чертами, как абсолютное всевластие деспота, полное пренебрежение интересами личности, полная бесконтрольность и безответственность управления, позволявшая в любых масштабах дистанцироваться от народа и его интересов, навязывание системы отношений власти и подчиненных не по принципу наделения и защиты их прав, а по принципу наделения их обязанностями, за несение и исполнение которых полагалось "государево жалование". С течением времени эти нормы управления обществом вошли в кровь и плоть общества, обросли спецификой российской ментальности, став ведущими императивами долженствования в системе управления в России.
Таким образом, нет достаточных оснований говорить о равномощности влияния Востока и Запада на Россию. Главные цивилизационные потоки влияния на Россию шли все-таки с Запада. И этому в определяющей мере способствовало два обстоятельства: главное и основное - принадлежность России к христианскому цивилизационному универсуму и цивилизованная продвинутость Запада на острие формационного прогресса, что делало естественным цивилизационные заимствования, которые, как правило, идут по линии влияния исторически более развитого социума на менее развитый, а не наоборот. В этой связи отнюдь не случайно, что при крутых поворотах истории, при выборе новой исторической судьбы, новых ценностей идентичности, цивилизационных идеалов, культурных и духовных абсолютов, исторические вихри, если и "сдвигали" страну, то это был сдвиг всегда в сторону Запада.
Так было при Петре I, так было и в Октябре 1917-го, сблизившего Россию с социалистической Европой, ее социал-демократической частью, так стало и в Августе 1991-го. В этом смысле, если Россия и "дрейфовала" в цивилизационных потоках истории, то преимущественно между собой как Россией и Западом, а не между Западом и Востоком. Основным движущим цивилизационным противоречием России было и остается противоречие между Россией и Западом, а не между Востоком и Западом в России. То, что делает Россию не похожей на Запад и цивилизационно специфицирует ее как Россию, связано не столько с присутствием некоего "внутреннего Востока" в России, пресловутой азиатчины, сколько с самой Россией - и хорошим, и плохим - но в ней как в России.
Четвертое. Все это ставит под сомнение основную авторскую идею о России, как о неком "дрейфующем обществе" на перекрестке цивилизационных магнитных полей Запада и Востока. Цивилизационную неустойчивость России, как следствие ее особой близости к западной цивилизации и постоянно, в силу уже только геополитической, а потому и исторической близости находящейся под ее мощным культурным и духовным облучением, также не стоит преувеличивать. Это облучение сказывалось на цивилизационной стабильности России, в крайних случаях приводило к слому цивилизационной идентичности России, но никогда не приводило к превращению России в НЕ Россию. Во всех исторических ситуациях цивилизационного дрейфа Россия в конечном итоге дрейфовала к себе как к России, всякий раз на новом уровне и в новых исторических условиях осознавая свою цивилизационную неидентичность Западу.
Таким образом, введением концепта "дрейфующего общества" центр тяжести в понимании основ цивилизационной идентичности России смещается в сторону от ее русско-российской сущности в сферу цивилизационной маргинальности, в пространство межцивилизационного бытия, в котором, как в пространстве маргинальности, нельзя быть локальной цивилизацией, можно только имитировать формы ее бытия. Тем самым радикально деформируется понимание действительного места России-цивилизации в мировом сообществе цивилизаций, которое достигается через признание реальности ее русско-российской сущности. Ее игнорирование на протяжении всего исследования носит не случайный характер.
Судя по всему, это принципиальная позиция автора, весьма далекая от принципов научного анализа, ибо как можно игнорировать то, что составляет сущность всего в России и самой России. Как можно игнорировать реальность национальной и исторической России. При всех исторических потрясениях России ее русско-российская сущность всегда сохранялась, благодаря чему сохранялась и Россия. Она, эта сущность - последний духовный оплот России, с падением которого падет и сама Россия. И надо иметь очень большое и специфическое желание, чтобы, исследуя Россию как цивилизационный феномен, не заметить ее русско-российской сущности и всю цивилизационную специфику России свести к концепту "дрейфующего общества".
Вместе с тем автор совершенно справедливо констатирует факт цивилизационного раскола России, что как ничто другое в истории России, подтверждает не только цивилизационную нестабильность России-цивилизации, но и источники этой не стабильности - наличие в России цивилизационного субъекта не до конца идентифицирующего себя с Россией,- вненационального субъекта. Но этому факту дается несколько неожиданная интерпретация, которая, впрочем, хорошо гармонирует с общей авторской логикой цивилизационного подхода к феномену России. И эта неожиданность обнаруживается уже в самой терминологии, с помощью которой осмысливается природа цивилизационного раскола России: в нем национальная и историческая "почва" России противопоставляется "цивилизации", под которой понимается Запад и европейский цивилизационный способ бытия в истории.
Тем самым "почва" разводится с "цивилизацией" уже на уровне первичных терминов, уже здесь задается программа на несовместимость русско-российских начал в истории с цивилизационными. "Почва" не есть "цивилизация", это другой путь в истории, а посему "либо "почва" и значит, скатывание к восточному типу развития, ...либо европейский путь и тогда - отказ от московских традиций и возрождение традиций Киевской Руси, республиканского Новгорода, усвоение того, что проделано Европой. ...Почти 300 лет Россия решает эту проблему". Такая постановка и такое решение проблемы цивилизационного раскола России вызывает системное возражение.
1. Не выдерживает критики противопоставление "почвы" и "цивилизации". Мягко говоря, такое противопоставление не точно. "Почва" и есть "цивилизация", только она и образует подлинное основание цивилизационного бытия в истории. У той же европейской цивилизации своя этнокультурная почва, благодаря которой она есть цивилизация. Цивилизация всегда почвенна - это воплощение духа этноса, его национальной почвы. Беспочвенная цивилизация - это существование без сущности, несуществующая сущность, так как цивилизация вырастает из самобытных культурных и духовных основ бытия этнокультурной общности в истории и есть специфический способ их бытия в истории. Это система архетипов социальности, культуры, духовности, своими корнями глубоко уходящая в национальную почву истории. По этой причине всякое противопоставление "почвы" и "цивилизации" по признаку нецивилизованности первой и цивилизованности второй носит явно искусственный характер, связанный больше с авторской позицией по дискредитации национальных основ идентичности в истории и их противопоставлению нарочито "хорошим" западным, которые, однако, тоже оказываются национальными, только другими, не русско-российскими.
2. Автор исповедует странную выборочную логику отношения к периодам цивилизационного развития России - по степени близости к цивилизационному идеалу в истории, за который, естественно, принимается европейский цивилизационный идеал. Соответственно ему вся история России делится на "хорошие" и "плохие" периоды. Так, московский период истории России, начавшийся с образования Московского княжества и кончая Петром I, закономерно становится самым "плохим", от исторических итогов и традиций которого следует как можно скорее отказаться. Правда, не совсем ясно, как можно отказаться от истории, от прошлого, как от ставшей реальности, ушедшей в основание нашего исторического бытия. Но все становится ясно, когда обнаруживается, что автор исповедует принципы совершенно внеисторического подхода к глубоко историческим явлениям.
Московский период в цивилизационном развитии России стал таким, каким он стал, не по прихоти московских князей и царей, а по причине специфики тех исторических проблем, которые он решал после монгольского погрома Руси, и которых не было у Европы. У Европы не было в этот период проблем, связанных с потребностями самого выживания в истории в качестве Европы. А для России эти проблемы в этот период стали жизнеопределяющими. Европа входила в период Возрождения, Россия - в период исторического выживания. И в этот период своей истории Россия дала такие ответы на вызовы истории, которые стали единственно адекватными этой истории. В конце концов, именно этот период истории России позволил ей выжить в истории и стать Россией. Иная его трактовка, а тем более попытка оценить его через призму того, насколько он стал периодом осуществления "либеральных ценностей" в истории, просто не будет считаться с историей и ее конкретностью. Как не будет считаться с конкретностью истории попытка понять и оценить саму Европу этого же периода с позиций правового демократического государства, гражданского общества, свободного рынка и прав человека - либеральных ценностей. Это ценности другого периода ее истории, связанные и вытекающие из ему предшествующего, но все-таки другого.
3. Автор, так или иначе, но исходит из признания в мировой истории общего всем локальным цивилизациям цивилизационного идеала, под которым понимаются "ценности прогрессивного типа развития... Это рынок, правовое демократическое государство, гражданское общество, права человека". И вся история человечества, всех локальных цивилизаций и культур препарируется под углом зрения того, в какой мере они достигают и осуществляют в своей истории указанные ценности. Это действительно ценности, но ценности не цивилизационные, а преимущественно формационные, а потому стадиальные, то есть, которые становятся таковыми только на определенной ступени формационного развития человечества. В данном случае это ценности постиндустриальной стадии капитализма. И поверять ими всю историю человечества, оценивать прогрессивность ее этапов и типов исторического развития в зависимости от того, в какой степени они были этапами достижения и типом развития либеральных ценностей, по меньшей мере просто несерьезно.
Несерьезно вообще все многообразие цивилизационных ценностей свести к либеральным, прежде всего потому, что нет и не может быть общего для всех локальных цивилизаций цивилизационного идеала. Может быть общий формационный идеал истории, в котором либеральные ценности занимают свое исторически обусловленное место, но не может быть общего цивилизационного идеала. Он у каждой локальной цивилизации свой, неподражаемо уникальный, настолько, насколько является уникальным генетический код истории, лежащий в основании бытия каждой локальной цивилизации. Уникальность цивилизованного идеала есть порождение уникальности генетического кода истории локальной цивилизации, высшее выражение исторических устремлений его архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их бытия в истории и самой истории. Именно поэтому в исламском мире цивилизационный идеал один, в буддийском - другой, а в конфуцианском - третий... И это не должно обескураживать.
Цивилизации отличаются друг от друга не только генетическим кодом своей истории, не только своей этнокультурной субъектной базой, но и своим цивилизационным идеалом, то есть своим образом должного в сущем, своей целью всех целей и ценностью всех ценностей - предметом высших жизненных упований. Попытка навязать всем локальным цивилизациям некий общий цивилизационный идеал и по степени исторического приближения к нему определять степень прогрессивности локальных цивилизаций не только не имеет ничего общего с цивилизационным подходом к пониманию истории, но и с самим реальным пребыванием и историческим творчеством в пространстве цивилизационного бытия и развития истории.
4. Справедливо констатируя факт цивилизационного раскола России, вместе с тем автор дает ему весьма спорную интерпретацию, спорную как с точки зрения понимания исторической и цивилизационной сущности этого раскола, так и с точки зрения понимания путей его преодоления в истории. Прежде всего, выбор между "почвой" и "цивилизацией" не есть выбор между "восточным типом развития" и "западным". Автор находится в плену глубоко укоренившегося предрассудка, что русско-российская национальная почва олицетворение восточного пути развития в истории. На самом деле выбор между "почвой" и "цивилизацией" - это выбор между русско-российским, национальным, и вненациональным или инонациональным типами развития в истории. И если первый тип развития в истории подпитывается всей мощью национальной и исторической идентичности, то второй нацелен на слом этой идентичности со всеми вытекающими отсюда последствиями для существования самих национальных основ бытия в истории. В этом смысле выбор между "почвой" и "не почвой" в современной истории России - это выбор не просто типов развития в истории, а выбор между тем, чтобы быть или не быть в истории вообще, ибо для России быть в истории НЕ-Россией - это и значит не быть вовсе.
Что же касается самих либеральных ценностей и задач овладения ими в их подлинной сущности, то решение задач такого рода в истории не стоит доводить до идеи и уж тем более до самой практики цивилизационного переворота. Во-первых, они этого не стоят, ибо любые исторически преходящие ценности перед исторической самоценностью самой России есть ничто. Во-вторых, то, что либеральные ценности, как формационно-стадиальные, в настоящее время больше специфицируют Запад просто в силу большей его формационной развитости, вовсе не значит, что для их освоения России надо стать Западом. Они вполне усвояемы и без слома основ русско-российской цивилизационной идентичности в истории. История человечества превратилась бы в хаос, если всякий раз в связи с потребностями освоения новых формационных качеств, свойств и ценностей, надо было бы жертвовать основами своего цивилизационного бытия в истории, генетическим кодом своей истории, взламывать все формы своей идентичности в истории.
5. Рассмотренные выше концептуальные неожиданности имеют общий концептуальный источник - цивилизационый евроцентризм. В разной связи он уже был предметом критического анализа. Формационная развитость современного Запада в истории еще не основание для признания только его цивилизованных основ и ценностей основами и ценностями прогрессивного типа развития, единственно достойными для существования в истории. Тем самым нарушаются главные принципы цивилизационного подхода к истории: принцип самоценности и самодостаточности любой локальной цивилизации, ее типа развития в истории, ее основ и базовых ценностей. Они не сравнимы суть и представляют самодостаточные и самоценные способы бытия и типы развития в истории, а посему сущность цивилизационного прогресса, по сравнению с формационным, проявляет себя несколько иначе. Она состоит "не в том, чтобы всем идти в одном направлении, а в том, чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях"1.
Нельзя многообразие культурных и духовных смыслов исторического творчества человечества загнать в прокрустово ложе каких-то одних цивилизованных форм и способов их воплощения в истории. Это стало бы концом истории. Что же касается узко центрированного понимания истории только через призму западных цивилизационных ценностей, только через превращение их в исходное основание для интерпретации всей сферы должного в истории, для различения исторического и прогрессивного от их антиподов, то при такой методологической установке практика и итоги понимания истории неизбежно сводятся к ничем не оправданным упрощениям. И это в лучшем случае. Методология цивилизационного анализа не должна превратиться в основание для произвольного отношения и понимания истории и уж точно не для отношения и понимания ее с позиций привилегированности какой-то одной цивилизационной позиции и ценностей в мировой истории.
В этой связи нельзя оставить без внимания и то, что все авторское исследование цивилизованного феномена России, основ ее цивилизационной идентичности строится не с русско-российских, а евроцентристских цивилизационных позиций. Это стало и не могло не стать источником целой системы упрощений, особенно в аксиологической интерпретационной части исследования. Они неизбежны при такой концептуальной установке. Это то же самое, как если бы посмотреть на историю России или Европы, к примеру, с исламских или конфуцианских цивилизационных позиций. Итог был бы обескураживающим. Продолжением логики обескураживающих упрощений исторической реальности России стала и цивилизационная интерпретация спектра политических сил России начала ХХ столетия.
В авторском понимании они, естественно, делятся на политические силы "почвы" и "цивилизации", олицетворяющие собой соответствующие направления цивилизационного развития России. И если к "почве" относятся "консервативно-охранительное" и "народническое", то к "цивилизации" "либеральное" и направление "рабочего социализма" Между ними кочует "анархизм". Само по себе такое понимание основных цивилизационных сил России и их политических эквивалентов - это один из возможных вариантов их классификации, хотя уже вызывает возражение противопоставление "почвы" и "цивилизации" по признаку нецивилизованности первой и цивилизованности второй. Но еще большее возражение вызывает последующая интерпретация их цивилизационной ценности и исторической перспективности.
Все, кроме либерального направления, автор огульно относит к "не западному типу развития" в истории, а потому и не к "прогрессивному". С исторической точки зрения такое искусственное отделение от западного типа развития целого веера политических сил России, проявивших себя в 1917 году, не соответствует строго фактической стороне проблемы. Основные политические партии, действовавшие на политической арене в том году и оппозиционные официальной власти, а таких было большинство - кадеты и примыкавшие к ним "прогрессисты", эсеры, меньшевики и большевики - были, несмотря на все их различия, по своей социально-политической сути, господствующим идеологемам "западническими" партиями. Кадеты и прогрессисты брали за образец Запад в его классических буржуазных формах социальности; эсеры и меньшевики западную социал-демократию; большевики - радикальную, коммунистическую версию той же западной социал-демократии, возлагая надежды на "будущий Запад", на победу в нем радикальных социалистических сил мировой пролетарской революции. Все это заметно проблематизирует искусственную подгонку к "не западному типу развития" всех политических сил России первой четверти ХХ века, кроме либеральных, и еще больше процедуру определения того, какая из них является более прогрессивной, в смысле более "западной", ибо все они отмечены идеологической печатью Запада, выросли из его культурных и духовных корней, и, пожалуй, леворадикальные партии даже в большей степени, чем либеральные.
Таким образом, отношение между либеральным, западным и не западным, прогрессивным и не прогрессивным в России 1917 года носит куда более сложный и противоречивый характер, чем это представлено в авторской позиции. Но при всем при этом главное заключается не в этом, а в авторском стремлении отлучить русский либерализм от национальной почвы, обосновать их полную несовместимость. Соответственно, все, что отмечено печатью национального, русско-росийского бытия в истории, все, что связано с исторической и национальной Россией, автоматически относится к не западному и не прогрессивному типу развития в истории. Отсюда сам собой напрашивающийся вывод: для того, чтобы войти в прогресс, в авторском его понимании, следует стать Западом, освоить архетипы западного типа цивилизационного развития. Вполне очевидно, что это невозможно сделать без слома базовых структур национальной, исторической и цивилизационной идентичности России и в ней русской нации, без новой цивилизационной катастрофы России. И это при всем при том, что овладение системой либеральных ценностей в принципе не предполагает такой жертвы. Они вполне усвояемы и на русско-российской цивилизационной основе.
Для того чтобы превратить государство российское в правовое и демократическое, а все общество перестроить на принципах гражданского общества - для всего этого и для многого другого нет никакой необходимости превращать Россию в НЕ-Россию. Она нуждается в идее перманентной - и цивилизационной, и формационной - модернизации на основе сохранения в неприкосновенности и одновременно с этим саморазвития генетического кода своей истории, а не в идее цивилизационного переворота. А это необычайно актуализирует вопрос другого и принципиального рода: когда в истории России прекратится навязывание ей вместо решения задач исторической модернизации решение задач цивилизационного переворота?
Бескомпромиссный ответ звучит жестко, но благодаря этому и предельно точно: тогда, когда российская интеллигенция из интеллигенции национального предательства или, в лучшем случае, безразличия к национальной составляющей судьбы собственной страны и нации превратится в национальную интеллигенцию, в интеллигенцию национального возрождения России как исторической и национальной России. Должен сформироваться субъект национального возрождения, а он для национального возрождения должен стать национальным. Пора перестать быть интеллигенцией, праздно шатающейся по своей собственной истории, походя взламывающей основы собственной национальной и цивилизационной идентичности.
И последнее, оно касается уже общих авторских представлений о типах цивилизаций и, соответственно, о типах цивилизационного развития всего человечества. Авторский опыт типологии многообразия локальных цивилизаций свидетельствует о сложности этой процедуры, во всяком случае, с тех методологических позиций, с которых она осуществляется. Выделяются три типа цивилизаций, отличающиеся друг от друга по типу исторического развития: "непрогрессивный, циклический и прогрессивный". Непрогрессивный тип развития концентрирует в себе "народы, живущие в рамках природного годового цикла, в единстве и гармонии с природой". Это народы Тропической Африки, аборигены Австралии, народы Крайнего Севера. Циклический тип развития олицетворяет Восток, все восточные цивилизации. Прогрессивный тип развития - это прерогатива западной цивилизации.
В-третьих, Киевская Русь - развитая аграрная цивилизация с выраженными элементами урбанизма, основанная на принципе окультуривания пространства, столкнулась со скотоводческой цивилизацией, базирующейся на исчерпании ресурсов без дальнейшего их воспроизводства. При этом на принципиально разных материальных основах цивилизации базировались принципиально разные духовные архетипы, обусловленные разными религиозными системами, лежащими в основе этнического мировоззрения - восточным христианством и символами языческого поклонения. А потому и мироощущение, и мировосприятие, и миропонимание обусловливались разной системой духовных абсолютов, что сформировало совершенно различные системы стереотипов понимания, отношения и поведения в мире. Все это усиливало цивилизационную несовместимость, проявившуюся, ко всему прочему, и в уровне цивилизационного развития, что в итоге объективно затрудняло межцивилизационное взаимодействие. Не случайно главным принципом во взаимоотношении Руси и Орды стало цивилизационное сосуществование, а не взаимодействие. Русь представляла для Орды экономический, а не культурный и духовный интерес, а Орда для Руси вообще по большей части никакого интереса. По этой причине цивилизационное взаимовлияние было невелико.
В-четвертых, но оно все-таки было и для Руси в основном сосредоточилось в системе общественного управления. Собственно русская система общественного управления в период вассальной зависимости от Золотой Орды была разрушена, и ее воссоздание шло в интересах Орды, воспроизводившей на просторах поверженной Киевской Руси все прелести восточной деспотии, с такими ее типичными чертами, как абсолютное всевластие деспота, полное пренебрежение интересами личности, полная бесконтрольность и безответственность управления, позволявшая в любых масштабах дистанцироваться от народа и его интересов, навязывание системы отношений власти и подчиненных не по принципу наделения и защиты их прав, а по принципу наделения их обязанностями, за несение и исполнение которых полагалось "государево жалование". С течением времени эти нормы управления обществом вошли в кровь и плоть общества, обросли спецификой российской ментальности, став ведущими императивами долженствования в системе управления в России.
Таким образом, нет достаточных оснований говорить о равномощности влияния Востока и Запада на Россию. Главные цивилизационные потоки влияния на Россию шли все-таки с Запада. И этому в определяющей мере способствовало два обстоятельства: главное и основное - принадлежность России к христианскому цивилизационному универсуму и цивилизованная продвинутость Запада на острие формационного прогресса, что делало естественным цивилизационные заимствования, которые, как правило, идут по линии влияния исторически более развитого социума на менее развитый, а не наоборот. В этой связи отнюдь не случайно, что при крутых поворотах истории, при выборе новой исторической судьбы, новых ценностей идентичности, цивилизационных идеалов, культурных и духовных абсолютов, исторические вихри, если и "сдвигали" страну, то это был сдвиг всегда в сторону Запада.
Так было при Петре I, так было и в Октябре 1917-го, сблизившего Россию с социалистической Европой, ее социал-демократической частью, так стало и в Августе 1991-го. В этом смысле, если Россия и "дрейфовала" в цивилизационных потоках истории, то преимущественно между собой как Россией и Западом, а не между Западом и Востоком. Основным движущим цивилизационным противоречием России было и остается противоречие между Россией и Западом, а не между Востоком и Западом в России. То, что делает Россию не похожей на Запад и цивилизационно специфицирует ее как Россию, связано не столько с присутствием некоего "внутреннего Востока" в России, пресловутой азиатчины, сколько с самой Россией - и хорошим, и плохим - но в ней как в России.
Четвертое. Все это ставит под сомнение основную авторскую идею о России, как о неком "дрейфующем обществе" на перекрестке цивилизационных магнитных полей Запада и Востока. Цивилизационную неустойчивость России, как следствие ее особой близости к западной цивилизации и постоянно, в силу уже только геополитической, а потому и исторической близости находящейся под ее мощным культурным и духовным облучением, также не стоит преувеличивать. Это облучение сказывалось на цивилизационной стабильности России, в крайних случаях приводило к слому цивилизационной идентичности России, но никогда не приводило к превращению России в НЕ Россию. Во всех исторических ситуациях цивилизационного дрейфа Россия в конечном итоге дрейфовала к себе как к России, всякий раз на новом уровне и в новых исторических условиях осознавая свою цивилизационную неидентичность Западу.
Таким образом, введением концепта "дрейфующего общества" центр тяжести в понимании основ цивилизационной идентичности России смещается в сторону от ее русско-российской сущности в сферу цивилизационной маргинальности, в пространство межцивилизационного бытия, в котором, как в пространстве маргинальности, нельзя быть локальной цивилизацией, можно только имитировать формы ее бытия. Тем самым радикально деформируется понимание действительного места России-цивилизации в мировом сообществе цивилизаций, которое достигается через признание реальности ее русско-российской сущности. Ее игнорирование на протяжении всего исследования носит не случайный характер.
Судя по всему, это принципиальная позиция автора, весьма далекая от принципов научного анализа, ибо как можно игнорировать то, что составляет сущность всего в России и самой России. Как можно игнорировать реальность национальной и исторической России. При всех исторических потрясениях России ее русско-российская сущность всегда сохранялась, благодаря чему сохранялась и Россия. Она, эта сущность - последний духовный оплот России, с падением которого падет и сама Россия. И надо иметь очень большое и специфическое желание, чтобы, исследуя Россию как цивилизационный феномен, не заметить ее русско-российской сущности и всю цивилизационную специфику России свести к концепту "дрейфующего общества".
Вместе с тем автор совершенно справедливо констатирует факт цивилизационного раскола России, что как ничто другое в истории России, подтверждает не только цивилизационную нестабильность России-цивилизации, но и источники этой не стабильности - наличие в России цивилизационного субъекта не до конца идентифицирующего себя с Россией,- вненационального субъекта. Но этому факту дается несколько неожиданная интерпретация, которая, впрочем, хорошо гармонирует с общей авторской логикой цивилизационного подхода к феномену России. И эта неожиданность обнаруживается уже в самой терминологии, с помощью которой осмысливается природа цивилизационного раскола России: в нем национальная и историческая "почва" России противопоставляется "цивилизации", под которой понимается Запад и европейский цивилизационный способ бытия в истории.
Тем самым "почва" разводится с "цивилизацией" уже на уровне первичных терминов, уже здесь задается программа на несовместимость русско-российских начал в истории с цивилизационными. "Почва" не есть "цивилизация", это другой путь в истории, а посему "либо "почва" и значит, скатывание к восточному типу развития, ...либо европейский путь и тогда - отказ от московских традиций и возрождение традиций Киевской Руси, республиканского Новгорода, усвоение того, что проделано Европой. ...Почти 300 лет Россия решает эту проблему". Такая постановка и такое решение проблемы цивилизационного раскола России вызывает системное возражение.
1. Не выдерживает критики противопоставление "почвы" и "цивилизации". Мягко говоря, такое противопоставление не точно. "Почва" и есть "цивилизация", только она и образует подлинное основание цивилизационного бытия в истории. У той же европейской цивилизации своя этнокультурная почва, благодаря которой она есть цивилизация. Цивилизация всегда почвенна - это воплощение духа этноса, его национальной почвы. Беспочвенная цивилизация - это существование без сущности, несуществующая сущность, так как цивилизация вырастает из самобытных культурных и духовных основ бытия этнокультурной общности в истории и есть специфический способ их бытия в истории. Это система архетипов социальности, культуры, духовности, своими корнями глубоко уходящая в национальную почву истории. По этой причине всякое противопоставление "почвы" и "цивилизации" по признаку нецивилизованности первой и цивилизованности второй носит явно искусственный характер, связанный больше с авторской позицией по дискредитации национальных основ идентичности в истории и их противопоставлению нарочито "хорошим" западным, которые, однако, тоже оказываются национальными, только другими, не русско-российскими.
2. Автор исповедует странную выборочную логику отношения к периодам цивилизационного развития России - по степени близости к цивилизационному идеалу в истории, за который, естественно, принимается европейский цивилизационный идеал. Соответственно ему вся история России делится на "хорошие" и "плохие" периоды. Так, московский период истории России, начавшийся с образования Московского княжества и кончая Петром I, закономерно становится самым "плохим", от исторических итогов и традиций которого следует как можно скорее отказаться. Правда, не совсем ясно, как можно отказаться от истории, от прошлого, как от ставшей реальности, ушедшей в основание нашего исторического бытия. Но все становится ясно, когда обнаруживается, что автор исповедует принципы совершенно внеисторического подхода к глубоко историческим явлениям.
Московский период в цивилизационном развитии России стал таким, каким он стал, не по прихоти московских князей и царей, а по причине специфики тех исторических проблем, которые он решал после монгольского погрома Руси, и которых не было у Европы. У Европы не было в этот период проблем, связанных с потребностями самого выживания в истории в качестве Европы. А для России эти проблемы в этот период стали жизнеопределяющими. Европа входила в период Возрождения, Россия - в период исторического выживания. И в этот период своей истории Россия дала такие ответы на вызовы истории, которые стали единственно адекватными этой истории. В конце концов, именно этот период истории России позволил ей выжить в истории и стать Россией. Иная его трактовка, а тем более попытка оценить его через призму того, насколько он стал периодом осуществления "либеральных ценностей" в истории, просто не будет считаться с историей и ее конкретностью. Как не будет считаться с конкретностью истории попытка понять и оценить саму Европу этого же периода с позиций правового демократического государства, гражданского общества, свободного рынка и прав человека - либеральных ценностей. Это ценности другого периода ее истории, связанные и вытекающие из ему предшествующего, но все-таки другого.
3. Автор, так или иначе, но исходит из признания в мировой истории общего всем локальным цивилизациям цивилизационного идеала, под которым понимаются "ценности прогрессивного типа развития... Это рынок, правовое демократическое государство, гражданское общество, права человека". И вся история человечества, всех локальных цивилизаций и культур препарируется под углом зрения того, в какой мере они достигают и осуществляют в своей истории указанные ценности. Это действительно ценности, но ценности не цивилизационные, а преимущественно формационные, а потому стадиальные, то есть, которые становятся таковыми только на определенной ступени формационного развития человечества. В данном случае это ценности постиндустриальной стадии капитализма. И поверять ими всю историю человечества, оценивать прогрессивность ее этапов и типов исторического развития в зависимости от того, в какой степени они были этапами достижения и типом развития либеральных ценностей, по меньшей мере просто несерьезно.
Несерьезно вообще все многообразие цивилизационных ценностей свести к либеральным, прежде всего потому, что нет и не может быть общего для всех локальных цивилизаций цивилизационного идеала. Может быть общий формационный идеал истории, в котором либеральные ценности занимают свое исторически обусловленное место, но не может быть общего цивилизационного идеала. Он у каждой локальной цивилизации свой, неподражаемо уникальный, настолько, насколько является уникальным генетический код истории, лежащий в основании бытия каждой локальной цивилизации. Уникальность цивилизованного идеала есть порождение уникальности генетического кода истории локальной цивилизации, высшее выражение исторических устремлений его архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их бытия в истории и самой истории. Именно поэтому в исламском мире цивилизационный идеал один, в буддийском - другой, а в конфуцианском - третий... И это не должно обескураживать.
Цивилизации отличаются друг от друга не только генетическим кодом своей истории, не только своей этнокультурной субъектной базой, но и своим цивилизационным идеалом, то есть своим образом должного в сущем, своей целью всех целей и ценностью всех ценностей - предметом высших жизненных упований. Попытка навязать всем локальным цивилизациям некий общий цивилизационный идеал и по степени исторического приближения к нему определять степень прогрессивности локальных цивилизаций не только не имеет ничего общего с цивилизационным подходом к пониманию истории, но и с самим реальным пребыванием и историческим творчеством в пространстве цивилизационного бытия и развития истории.
4. Справедливо констатируя факт цивилизационного раскола России, вместе с тем автор дает ему весьма спорную интерпретацию, спорную как с точки зрения понимания исторической и цивилизационной сущности этого раскола, так и с точки зрения понимания путей его преодоления в истории. Прежде всего, выбор между "почвой" и "цивилизацией" не есть выбор между "восточным типом развития" и "западным". Автор находится в плену глубоко укоренившегося предрассудка, что русско-российская национальная почва олицетворение восточного пути развития в истории. На самом деле выбор между "почвой" и "цивилизацией" - это выбор между русско-российским, национальным, и вненациональным или инонациональным типами развития в истории. И если первый тип развития в истории подпитывается всей мощью национальной и исторической идентичности, то второй нацелен на слом этой идентичности со всеми вытекающими отсюда последствиями для существования самих национальных основ бытия в истории. В этом смысле выбор между "почвой" и "не почвой" в современной истории России - это выбор не просто типов развития в истории, а выбор между тем, чтобы быть или не быть в истории вообще, ибо для России быть в истории НЕ-Россией - это и значит не быть вовсе.
Что же касается самих либеральных ценностей и задач овладения ими в их подлинной сущности, то решение задач такого рода в истории не стоит доводить до идеи и уж тем более до самой практики цивилизационного переворота. Во-первых, они этого не стоят, ибо любые исторически преходящие ценности перед исторической самоценностью самой России есть ничто. Во-вторых, то, что либеральные ценности, как формационно-стадиальные, в настоящее время больше специфицируют Запад просто в силу большей его формационной развитости, вовсе не значит, что для их освоения России надо стать Западом. Они вполне усвояемы и без слома основ русско-российской цивилизационной идентичности в истории. История человечества превратилась бы в хаос, если всякий раз в связи с потребностями освоения новых формационных качеств, свойств и ценностей, надо было бы жертвовать основами своего цивилизационного бытия в истории, генетическим кодом своей истории, взламывать все формы своей идентичности в истории.
5. Рассмотренные выше концептуальные неожиданности имеют общий концептуальный источник - цивилизационый евроцентризм. В разной связи он уже был предметом критического анализа. Формационная развитость современного Запада в истории еще не основание для признания только его цивилизованных основ и ценностей основами и ценностями прогрессивного типа развития, единственно достойными для существования в истории. Тем самым нарушаются главные принципы цивилизационного подхода к истории: принцип самоценности и самодостаточности любой локальной цивилизации, ее типа развития в истории, ее основ и базовых ценностей. Они не сравнимы суть и представляют самодостаточные и самоценные способы бытия и типы развития в истории, а посему сущность цивилизационного прогресса, по сравнению с формационным, проявляет себя несколько иначе. Она состоит "не в том, чтобы всем идти в одном направлении, а в том, чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях"1.
Нельзя многообразие культурных и духовных смыслов исторического творчества человечества загнать в прокрустово ложе каких-то одних цивилизованных форм и способов их воплощения в истории. Это стало бы концом истории. Что же касается узко центрированного понимания истории только через призму западных цивилизационных ценностей, только через превращение их в исходное основание для интерпретации всей сферы должного в истории, для различения исторического и прогрессивного от их антиподов, то при такой методологической установке практика и итоги понимания истории неизбежно сводятся к ничем не оправданным упрощениям. И это в лучшем случае. Методология цивилизационного анализа не должна превратиться в основание для произвольного отношения и понимания истории и уж точно не для отношения и понимания ее с позиций привилегированности какой-то одной цивилизационной позиции и ценностей в мировой истории.
В этой связи нельзя оставить без внимания и то, что все авторское исследование цивилизованного феномена России, основ ее цивилизационной идентичности строится не с русско-российских, а евроцентристских цивилизационных позиций. Это стало и не могло не стать источником целой системы упрощений, особенно в аксиологической интерпретационной части исследования. Они неизбежны при такой концептуальной установке. Это то же самое, как если бы посмотреть на историю России или Европы, к примеру, с исламских или конфуцианских цивилизационных позиций. Итог был бы обескураживающим. Продолжением логики обескураживающих упрощений исторической реальности России стала и цивилизационная интерпретация спектра политических сил России начала ХХ столетия.
В авторском понимании они, естественно, делятся на политические силы "почвы" и "цивилизации", олицетворяющие собой соответствующие направления цивилизационного развития России. И если к "почве" относятся "консервативно-охранительное" и "народническое", то к "цивилизации" "либеральное" и направление "рабочего социализма" Между ними кочует "анархизм". Само по себе такое понимание основных цивилизационных сил России и их политических эквивалентов - это один из возможных вариантов их классификации, хотя уже вызывает возражение противопоставление "почвы" и "цивилизации" по признаку нецивилизованности первой и цивилизованности второй. Но еще большее возражение вызывает последующая интерпретация их цивилизационной ценности и исторической перспективности.
Все, кроме либерального направления, автор огульно относит к "не западному типу развития" в истории, а потому и не к "прогрессивному". С исторической точки зрения такое искусственное отделение от западного типа развития целого веера политических сил России, проявивших себя в 1917 году, не соответствует строго фактической стороне проблемы. Основные политические партии, действовавшие на политической арене в том году и оппозиционные официальной власти, а таких было большинство - кадеты и примыкавшие к ним "прогрессисты", эсеры, меньшевики и большевики - были, несмотря на все их различия, по своей социально-политической сути, господствующим идеологемам "западническими" партиями. Кадеты и прогрессисты брали за образец Запад в его классических буржуазных формах социальности; эсеры и меньшевики западную социал-демократию; большевики - радикальную, коммунистическую версию той же западной социал-демократии, возлагая надежды на "будущий Запад", на победу в нем радикальных социалистических сил мировой пролетарской революции. Все это заметно проблематизирует искусственную подгонку к "не западному типу развития" всех политических сил России первой четверти ХХ века, кроме либеральных, и еще больше процедуру определения того, какая из них является более прогрессивной, в смысле более "западной", ибо все они отмечены идеологической печатью Запада, выросли из его культурных и духовных корней, и, пожалуй, леворадикальные партии даже в большей степени, чем либеральные.
Таким образом, отношение между либеральным, западным и не западным, прогрессивным и не прогрессивным в России 1917 года носит куда более сложный и противоречивый характер, чем это представлено в авторской позиции. Но при всем при этом главное заключается не в этом, а в авторском стремлении отлучить русский либерализм от национальной почвы, обосновать их полную несовместимость. Соответственно, все, что отмечено печатью национального, русско-росийского бытия в истории, все, что связано с исторической и национальной Россией, автоматически относится к не западному и не прогрессивному типу развития в истории. Отсюда сам собой напрашивающийся вывод: для того, чтобы войти в прогресс, в авторском его понимании, следует стать Западом, освоить архетипы западного типа цивилизационного развития. Вполне очевидно, что это невозможно сделать без слома базовых структур национальной, исторической и цивилизационной идентичности России и в ней русской нации, без новой цивилизационной катастрофы России. И это при всем при том, что овладение системой либеральных ценностей в принципе не предполагает такой жертвы. Они вполне усвояемы и на русско-российской цивилизационной основе.
Для того чтобы превратить государство российское в правовое и демократическое, а все общество перестроить на принципах гражданского общества - для всего этого и для многого другого нет никакой необходимости превращать Россию в НЕ-Россию. Она нуждается в идее перманентной - и цивилизационной, и формационной - модернизации на основе сохранения в неприкосновенности и одновременно с этим саморазвития генетического кода своей истории, а не в идее цивилизационного переворота. А это необычайно актуализирует вопрос другого и принципиального рода: когда в истории России прекратится навязывание ей вместо решения задач исторической модернизации решение задач цивилизационного переворота?
Бескомпромиссный ответ звучит жестко, но благодаря этому и предельно точно: тогда, когда российская интеллигенция из интеллигенции национального предательства или, в лучшем случае, безразличия к национальной составляющей судьбы собственной страны и нации превратится в национальную интеллигенцию, в интеллигенцию национального возрождения России как исторической и национальной России. Должен сформироваться субъект национального возрождения, а он для национального возрождения должен стать национальным. Пора перестать быть интеллигенцией, праздно шатающейся по своей собственной истории, походя взламывающей основы собственной национальной и цивилизационной идентичности.
И последнее, оно касается уже общих авторских представлений о типах цивилизаций и, соответственно, о типах цивилизационного развития всего человечества. Авторский опыт типологии многообразия локальных цивилизаций свидетельствует о сложности этой процедуры, во всяком случае, с тех методологических позиций, с которых она осуществляется. Выделяются три типа цивилизаций, отличающиеся друг от друга по типу исторического развития: "непрогрессивный, циклический и прогрессивный". Непрогрессивный тип развития концентрирует в себе "народы, живущие в рамках природного годового цикла, в единстве и гармонии с природой". Это народы Тропической Африки, аборигены Австралии, народы Крайнего Севера. Циклический тип развития олицетворяет Восток, все восточные цивилизации. Прогрессивный тип развития - это прерогатива западной цивилизации.