МакРоберт Стюарт. Полые холмы

- Этого я не могу тебе сказать, - каменным голосом ответил Лукан.
- А больше у Утера нет никого, кто мог бы командовать на севере?
- Разве что он сам возьмется. А ставить кого-то над Лотом он не
может. Его дочь сговорена за Лота.
Я удивился.
- Его дочь? Стало быть. Лот все же согласился взять Моргаузу?
- Да нет, не Моргаузу. Этим браком Лотиана не соблазнить, хотя она и
выросла красавицей. Лот честолюбив, он не станет волочиться за побочной
дочерью, когда можно получить законную принцессу. Я имел в виду дочь
королевы, Моргиану.
- Моргиану? Да ведь ей едва ли пять лет!
- Тем не менее она сговорена. А слово короля обязывает, сам знаешь.
- Да, кому и знать, как не мне, - сухо отозвался я, и Лукан понял,
что я думаю о своей матери, которая родила меня Амброзию, не связав его
ничем, кроме тайного обещания, и о своем отце, который соблюл это тайное
обещание, как священную клятву.
Впереди показались стены Лондона; бесчисленные возы и тележки катили
по дороге, поспешая на утренний рынок. Речи Лукана дали мне пищу для
размышлений, и я был рад, когда оттянувшийся было эскорт теперь плотно
сомкнулся вокруг нас, и Лукан смолк, предоставив меня моим мыслям.


Я предполагал, что застану Утера в окружении придворных и занятого
хоть какими-то делами; но он лежал у себя в опочивальне и был совершенно
один.
Меня провели к нему по королевским покоям, где лорды, военачальники,
слуги - все собрались в ожидании, храня настороженную тишину, которая была
красноречивей слов. Вельможи тихо и озабоченно переговаривались,
скучившись по двое, по трое; слуги не находили себе места, а в коридорах
толпились просители и торговцы, но вид у них был понурый, изверившийся.
Вслед мне поворачивались головы, побежал шепоток, обгоняя меня, точно
ветер на безлюдной равнине, и один христианский епископ, совсем забывшись,
во всеуслышание произнес: "Слава богу! Теперь наконец чары будут сняты".
Кое-кто из знакомых устремились было мне навстречу с радостными возгласами
и расспросами, но я только улыбнулся, покачал головой и поспешил мимо,
обменявшись с ними кратким словом приветствия. При этом, помня, что где
короли, там козни и предательство, я пристально заглядывал в знакомые
лица: меж этими рыцарями в латах и драгоценных каменьях, быть может, есть
и такие, кто не рад моему возвращению, кто желает падения Утера прежде
совершеннолетия его сына, кто враг Артуру и тем самым также и мне.
Иных там я знал хорошо, но и этим старался повнимательнее заглянуть в
глаза. Валлийские вожди: Инир из Гуэнта, Мадор и Гвилим из моей родной
земли Дифед, из Гвинедда не сам Маэлгон, но один из его сыновей, Кунедда.
Рядом, окруженные земляками, Брихан и Цинфелин из Корнуолла и Нентрес из
Гарлота, которые тогда вместе с Утером проехали мимо меня у Тинтагеля.
Потом люди с севера: Бан из Бенойка, здоровяк и красавец, очень смуглый,
может быть тоже, как мой отец и я, потомок испанца Максима; рядом с Баном
его кузен из Бретани, чье имя я не смог вспомнить; Кадви и Боре, два
мелких царька из Регеда, соседи Эктора; и еще его сосед, Аррак, один из
многочисленных сыновей Кау из Стрэтклайда. Этих я взял на заметку, помня
все, что мне было про них известно. Пока что никаких зловещих признаков,
но надо быть настороже. Самого Регеда я не увидел, и Лота тоже - это
означало, что дела на севере требовали их присутствия еще настоятельнее,
нежели болезнь короля. Но зять Лота, Уриен, худощавый и рыжий мужчина, со
светло-голубыми глазами и скорым румянцем ярости, был здесь, и Тудваль из
Динпелидра, который во всем с ним заодно, - тоже, а также и его побратим
Агвизель, о чьей жизни в холодной башне близ Бремениума ходили кое-какие
странные слухи.
Были там и другие, кого я не знал, этих я обвел взглядом мельком, на
ходу. Их имена можно было узнать потом у Лукана или у Кая Валерия,
сторожившего на пороге королевской опочивальни. Рядом с Валерием стоял
молодой человек, который показался мне знаком: крепкий, загорелый, на вид
лет двадцати. Он мне кого-то напоминал, но я так и не догадался, кто это.
Юноша смотрел на меня в упор с королевского порога, но не приветствовал
меня ни словом, ни жестом. Я спросил шепотом у Лукана:
- Вот тот молодчик у двери, рядом с Валерием. Кто он?
- Кадор Корнуолльский.
Теперь я узнал это лицо, виденное мною в последний раз в полночь над
телом Горлойса в замке Димилок. Оно не изменилось: те же льдистые голубые
глаза, сведенные в одну линию брови. Лицо воина, с годами совершенно
уподобившегося отцу и такого же, как он, грозного.
Наверно, дальше можно было не искать. Изо всех присутствующих у него
было более всего причин меня ненавидеть. И он находился при короле, хотя
Лукан говорил, что ему поручена охрана Ирландского берега. В отсутствие
Регеда и Лота он был здесь ближайшим родичем Утера, не считая, конечно,
меня.
Я прошел в одном ярде от него и нарочно посмотрел ему прямо в глаза,
а он не отвел взгляда, но не поклонился и не приветствовал меня. Голубые
глаза глядели холодно и бесстрастно. Ну что ж, подумал я, здороваясь с
Валерием, посмотрим. Почему он здесь, я без труда узнаю у самого Утера.
Как узнаю и то, много ли может ожидать для себя юный герцог в случае, если
король не поправится.
Лукан прошел вперед оповестить короля о моем прибытии. Теперь он
появился на пороге и знаком пригласил меня войти. Вместе с ним вышел
Гандар. Я хотел было остановиться и перемолвиться словом с королевским
лекарем, но он поспешно покачал головой.
- Нет, нет. Он ждет тебя безотлагательно. Клянусь Змеей, Мерлин, я
рад тебя видеть! Но будь осторожен... Вон он зовет. Потолкуем позже.
- Хорошо. Спасибо.
Из глубины опочивальни опять донесся повелительный призыв. Гандар
шагнул в сторону, пропуская меня, и я на мгновение встретился с его
хмурым, озабоченным взглядом. Слуга затворил двери, и я остался один на
один с королем.

4

Он оказался на ногах и одет: на нем был халат, распахнутый спереди,
снизу рубаха, пояс, шитый драгоценными каменьями, за поясом - длинный
кинжал. Королевский меч Фалар покоился на подставке у стены за кроватью
под золотым драконом. Было еще лето, но ночью поднялся холодный северный
ветер, и я был рад - видно, разнежился в своих странствиях, - что в пустом
очаге пышет теплом медная жаровня и кресла придвинуты к ней.
Он быстро прошел через комнату мне навстречу, и я заметил, что он
хромает. Отвечая на его приветствие, я разглядывал его лицо, ища в нем
признаки болезни и уныния. Он похудел, новые морщины пролегли у губ,
придавая ему вид пятидесятилетнего (а ему было сорок), и под глазами
лежали тени - знак телесного страданья или долгой бессонницы. Однако
двигался он хоть и припадая на одну ногу, но вполне свободно и, как
прежде, порывисто. И речь его прозвучала все так же громко, четко и
распорядительно:
- Вино вон там. Будем наливать себе сами. Я хочу говорить с тобой с
глазу на глаз. Садись.
Я повиновался, налил вина и протянул кубок ему. Он взял, но пить не
стал, а поставил и опустился в кресло против меня, резко, почти сердито
натянув на колени полу халата. Я заметил, что он смотрит в пол, на
жаровню, на вино, куда угодно, только не мне в глаза.
Он продолжал так же отрывисто, не тратя времени на вежливые расспросы
о моем путешествии:
- Тебе, наверное, уже передали, что я был болен?
- Я так понял, что ты и сейчас хвораешь, - ответил я. - Рад видеть
тебя на ногах и полным сил. Лукан рассказал мне о схватке при Вагниациях;
ране твоей уже два месяца, это верно?
- Да. Рана невелика, так, задело копьем. Но она загнила и долго не
заживала.
- А теперь зажила?
- Да.
- И не болит?
- Нет!
Он почти выкрикнул это и откинулся в кресле, выпрямив спину, сжав
пальцами подлокотники и наконец встретившись глазами со мной. Я узнал этот
каменный взгляд его светлых глаз, не выражающий ничего, кроме злобы и
неприязни. Но теперь я прочел в нем, кроме злобы и неприязни, еще досаду
человека, который против воли вынужден обращаться за помощью к тому, чьей
помощи поклялся больше не просить никогда. Я ждал.
- Как поживает мальчик?
Если его вопрос и удивил меня, я не показал вида. Правда, я говорил
Эктору и Хоэлю, чтобы короля не извещали о местопребывании мальчика,
покуда он сам не спросит, однако распорядился время от времени посылать
ему - в туманных выражениях, никому, кроме короля, не понятных, - доклады
о здоровье и успехах его сына. С тех пор, как Артур переселился в Галаву,
эти отчеты шли сначала в Бретань к Хоэлю, а от него - к Утеру;
непосредственная связь между Галавой и королем была исключена. Хоэль писал
мне, что за все эти годы Утер ни разу прямо не справился о сыне. И стало
быть, сейчас не имел представления о том, где он находится.
Я ответил:
- Последнее известие ты должен был получить раньше меня. Разве оно не
прибыло?
- Нет еще. Я сам написал месяц назад Хоэлю, спрашивал, где мальчик.
Он мне не ответил.
- Возможно, он отправил ответ в Тинтагель или Винчестер.
- Может быть. А может быть, он не хочет мне ответить.
Я вздернул брови.
- Отчего же? С самого начала предполагалось, что от тебя это не
секрет. Он разве уже раньше уклонялся от ответов на твои вопросы?
Утер отозвался холодно, пряча смущение:
- Я не спрашивал. Нужды не было.
Это уже было кое-что. Оказывается, королю захотелось узнать, где
Артур, только после неудачных родов королевы. Значит, я был прав, когда
предположил, что, родись у него другие сыновья, он бы с удовольствием
забыл своего бастарда в Бретани. Было в этом и еще кое-что, довольно для
меня неприятное: если королю вдруг понадобился Артур, может, он сейчас еще
скажет, что кончилось мое опекунство, которое так и не успело начаться.
Я решил выждать, а пока продолжить игру.
- В таком случае ответ Хоэля просто еще не дошел, - сказал я. -
Впрочем, теперь это и неважно: я здесь и могу ответить за него.
Он все с тем же каменным выражением лица задал мне вопрос:
- Я слышал, ты все это время провел, путешествуя в чужих краях. Ты
брал его с собой?
- Нет. Я счел, что мне лучше держаться вдали, покуда не придет время,
когда я смогу быть ему полезен. Я убедился, что оставляю его в
безопасности, и покинул Бретань, но постоянно получал известия... - Я
улыбнулся. - О, ничего такого, что могли бы выследить твои соглядатаи...
или чьи бы то ни было. Ты ведь знаешь, у меня другие приемы. Я не хотел
рисковать. И раз ты не имеешь понятия о его местонахождении, значит, можно
быть уверенным, что и никому другому оно не известно.
Он бросил на меня взгляд из-под опускающихся век, и я успел прочесть
в нем подтверждение моим словам: он действительно получал от своих
соглядатаев сведения обо мне и моих переездах, и всюду, где было возможно,
за мной по его приказу следили. Я так и думал. Властители живы доносами. И
недруги Утера тоже, наверное, пытались за мной следить. Может быть,
соглядатаи короля даже как-то обнаружили вражескую слежку. Но когда я
спросил его об этом, он только покачал головой.
Потом помолчал немного, мысленно прослеживая какие-то ему одному
известные ходы. На меня он больше не смотрел. Протянул руку за кубком, но
не выпил, а только поболтал в нем вино. И неопределенно сказал:
- Ему сейчас уже семь.
- На рождество исполнится восемь. Здоровый и крепкий мальчик. За него
можешь не бояться. Утер.
- Ты так думаешь? - Во взгляде, брошенном на меня, сверкнула не
злоба, а горечь. У меня тоже, при всем наружном спокойствии, сжалось
сердце: если вид обманчив и болезнь короля на самом деле смертельна, что
ждет сейчас мальчика на престоле, если половина малых властителей (я снова
вспомнил лицо Кадора) готовы перегрызть ему глотку? Даже я не мог
разглядеть в дыму и пламени, что сулит ему улыбка божества.
- Ты так думаешь? - повторил король. Я увидел, как побелели у него
суставы пальцев, сжимавших кубок, и подивился прочности тонкого серебра. -
Последний раз, когда мы беседовали с тобой, Мерлин, я просил тебя
сослужить мне службу я верю, что ты мою просьбу исполнил. Теперь, когда
служба твоя подошла к концу... Нет, ты выслушай меня! - хотя я ни слова не
произнес и даже рта не раскрыл. Он был точно человек, которого загнали в
угол и который спешит опередить удар. - Мне нет нужды напоминать тебе о
сути нашего уговора, как нет нужды спрашивать, соблюл ли ты его. Где бы ты
ни содержал мальчика, как бы его ни обучал, я не сомневаюсь, что он не
ведает о своем высоком рождении, но что он может в достойном виде
предстать перед людьми как принц и мой наследник.
Я ощутил, как вскипающая кровь хлынула мне в лицо.
- Ты что же, хочешь меня убедить, что время для этого уже наступило?
Я забыл умерить голос. Серебряный кубок со стуком вернулся на столик.
На меня сверкнули гневом светлые глаза короля.
- Королю незачем "убеждать" своих слуг, чтобы они выполняли его
повеления, Мерлин.
Я опустил глаза и медленно, с усилием разжал тиски дурного
предчувствия на сердце, как разжимают палкой сведенные мертвой хваткой
челюсти бульдога. При этом я чувствовал на себе гневный королевский взгляд
и слышал, как со свистом вырывается дыхание из его сузившихся ноздрей.
Стоит сейчас по-настоящему разозлить Утера, и дорога к мальчику заказана
мне на годы. Король повернулся в кресле, как будто ему вдруг стало
неудобно сидеть. Я два раза перевел дух, поднял на него глаза и
проговорил:
- В таком случае, государь, соблаговоли мне сказать, что послужило
причиной твоего приглашения: собственное твое нездоровье или твой сын? В
любом случае я твой слуга.
Минуту он грозно взирал на меня, но потом лоб его разгладился, рот
тронуло подобие усмешки.
- Нет, Мерлин, уж кто-кто, но не слуга. И ты прав, я хочу убедить
тебя кое в чем, одинаково относящемся и к моему здоровью, и к моему сыну.
Клянусь Скорпионом, почему у меня слова не идут с языка! Я позвал тебя не
для того, чтобы ты вернул мне сына, но чтобы сказать тебе: если твои
целительные силы меня не спасут, он должен будет стать королем.
- Ты мне только что говорил, что у тебя все зажило.
- Я сказал, что рана зажила. Яд вышел, и боль прошла, но осталась
болезнь, которую Гандар не в силах излечить. Он посоветовал обратиться к
тебе.
Мне на ум пришли слова Лукана про то, что король видит призраки,
вспомнилось кое-что, с чем я имел дело в Пергаме.
- Ты не похож на смертельно больного. Утер. Ты говоришь про душевную
болезнь?
Он не ответил на мой вопрос, но то, что он сказал, не прозвучало как
перемена темы разговора:
- После твоего отъезда королева родила мне еще двоих детей. Ты знал?
- О девочке Моргиане я слышал. А про мертворожденного узнал только
сегодня. Сочувствую вам.
- А не открыл тебе твой знаменитый дар прозренья, что больше их у
меня не будет?
Он вдруг стукнул кубком о столик, и я заметил, что на серебре все же
остались вмятины от пальцев. Он рывком вскочил с кресла, словно брошенное
вверх копье. Теперь я увидел, что им движет не сила, как мне показалось
вначале, а страшное напряжение, жилы и нервы натянуты, будто тетива, на
щеках под скулами обозначились провалы, точно что-то точит его изнутри.
Как может быть королем тот, кто даже и не мужчина? - Он бросил мне этот
вопрос и, не дожидаясь ответа, быстрыми шагами отошел к окну и там встал,
прислонив лоб к камню и глядя на летнее утро.
Теперь я наконец понял, что он пытался мне сказать. Он уже однажды
призывал меня вот в эту же самую комнату, чтобы поведать о сжигающей его
страсти к Игрейне, жене герцога Горлойса. Тогда, как и теперь, он был вне
себя от того, что вынужден обращаться за помощью к моему искусству; тогда,
как и теперь, в нем было то же лихорадочное напряжение, как тетива,
готовая лопнуть. И причина была та же. Амброзии однажды сказал про него:
"Если бы он хоть иногда думал рассудком, а не плотью, ему было бы гораздо
лучше". До сих пор бурные плотские страсти шли Утеру на пользу, принося
ему не только удовольствие и облегчение, но также и уважение подчиненных,
таких же солдат, как и он сам, - перед ними он если и не похвалялся своими
подвигами, то, во всяком случае, секрета из них не делал. Его талантам
дивились, завидовали, даже восхищались. Да и для самого Утера это было
больше чем просто удовольствие - это был еще и способ самоутверждения, и
предмет гордости, из таких вещей не в последнюю очередь складывалось его
представление о самом себе как о доблестном полководце.
Он не отходил от окна и хранил молчание. Я сказал:
- Если тебе трудно говорить со мною, может быть, мне сначала
потолковать с твоими лекарями?
- Они не знают. Кроме Гандара.
- Значит, с Гандаром?
Но в конце концов он все-таки рассказал мне сам, расхаживая из угла в
угол своей стремительной, прихрамывающей походкой. Когда он поднялся, я
тоже встал было с кресла, но он нетерпеливым жестом велел мне остаться на
месте, и я откинулся на спинку и отвернул голову к теплу жаровни, понимая,
что он потому и мечется по комнате, что не хочет встречаться со мной
взглядом. Он рассказал мне о набеге на Вагниации и о том, как он возглавил
заградительный отряд и как у них завязалась горячая схватка на прибрежной
гальке. Острие копья угодило ему в пах, рана неглубокая, но рваная, и
лезвие было нечистым. Рану перевязали, и, поскольку она не причиняла
особых страданий, он не придал ей значения; по новой тревоге в связи с
высадкой саксов в Медузе он снова ринулся в бой, не давая себе передышки,
пока опасность не миновала. Сидеть в седле было неловко, но почти не
больно, он и не чаял худа, а тут вдруг рана начала воспаляться и гнить.
Даже сам Утер вынужден был в конце концов признать, что не может больше
ездить верхом, и его в повозке отвезли назад, в Лондон. Послали за
Гандаром, он тогда был не при войске, и его стараниями яд постепенно
вышел, воспаленный рубец зажил. Осталась небольшая хромота от
неправильного сращения мышц, но боль уже не чувствовалась, и дело шло,
казалось бы, на полную поправку. Королева была на сносях и все это время
находилась в Тинтагеле, Утер, как только окреп, собрался к ней туда. Он
уже считал себя совсем здоровым и верхом доехал до Винчестера, где они
остановились и стали держать совет. И в ту же ночь... там была одна
женщина...
Утер оборвал свою речь и снова прошелся по комнате от очага к окну.
Он, может быть, думал, что я ожидал от него верности королеве? Но у меня и
в мыслях этого не было. Там, где Утер, всегда была какая-нибудь женщина.
- И что же? - спросил я.
Тут наконец правда вышла наружу. Там была одна женщина, и Утер уложил
ее к себе в постель, как укладывал многих других, побуждаемый минутной, но
неодолимой похотью. И оказался бессилен.
- Знаю, знаю, - остановил он меня, видя, что я порываюсь что-то
сказать. - Это и раньше случалось, даже со мной. Случается с каждым. Но в
тот раз не должно было случиться. Я желал ее, и она знала свое дело, но
говорю тебе: ничего не получилось - ничего... Я подумал, что устал с
дороги, что неудобство, которое я испытывал, сидя в седле - это было не
более чем неудобство, - чересчур раздражило меня, потому я и решил
остаться в Винчестере на ночь. И снова лег с этой женщиной, и с ней, и с
другими. И снова ни с одной ничего не вышло. - Он оторвался от окна и
подошел ко мне. - А тут прибыл гонец с известием, что королева до срока
разрешилась от бремени мертвым принцем. - Он глядел на меня сверху вниз
почти с ненавистью. - Этот бастард, которого ты от меня прячешь, ты ведь с
самого начала знал, не правда ли, что он будет после меня королем? Похоже,
что ты не ошибся, ты и этот твой проклятый дар прозрения. У меня больше
детей не будет.
Соболезнования здесь были бы неуместны, да он и не ждал их от меня. Я
сказал только:
- Гандар владеет искусством врачевания не хуже меня. У тебя нет
причины в нем сомневаться. Я готов осмотреть тебя, если тебе угодно, но
мне хотелось бы прежде потолковать с Гандаром.
- Он хуже твоего разбирается в снадобьях. Кто может в этом с тобой
сравниться? Я хочу, чтобы ты составил мне снадобье, которое вернуло бы
силу моим чреслам. Что тебе стоит? Все старухи, послушаешь их, умеют
варить такие зелья...
- А ты их испробовал?
- Как же я могу их испробовать, не открыв всем солдатам в моем
войске, да и всем женщинам Лондона, если на то пошло, что их король
бессилен? Представляешь себе, какие песни они будут обо мне распевать,
какие истории рассказывать, если узнают?
- Ты - хороший король, Утер. Люди над этим не издеваются. И солдаты
не издеваются над полководцами, под чьим началом идут в бой и одерживают
победы.
- Долго ли еще я смогу вести их в бой в теперешнем моем положении?
Говорю тебе, я страдаю не только телом, но и духом. Эта немощь точит
меня... Я - полчеловека, и жить так мне невмоготу. А что до солдат, то ты
бы согласился биться с врагом, сидя на мерине?
- Они пойдут за тобой, даже если ты поедешь в паланкине, как женщина.
Ты потерял голову, иначе бы ты в этом не усомнился. Скажи, а королева
знает?
- Я поспешил из Винчестера в Тинтагель. Думал, что, может быть, с
ней... но...
- Понятно. - Я не стал вдаваться в дальнейшие подробности. Король
сказал мне довольно, и я видел, что он страдает. - Ну что ж. Если
существует снадобье, которое может тебя исцелить, верь, я его отыщу. На
Востоке я узнал об этом немало нового. Думаю, что здесь нет ничего такого,
что время и врачебное искусство не могли бы превозмочь. Такие вещи
случаются достаточно часто, и нет нужды отчаиваться. У тебя еще, глядишь,
родится сын и займет то место, что ты так не хотел бы отдать "бастарду",
которого я для тебя ращу.
- Ты сам в это не веришь! - резко оборвал меня он.
- Не верю. Я верю тому, что говорят мне звезды, если я правильно их
прочел. Но можешь мне довериться, я сделаю все, что в силах, чтобы тебе
помочь; а что из этого выйдет, на то воля богов. Иной раз они поступают с
нами жестоко, кому и знать это, как не тебе и мне. Но еще я прочел по
звездам. Утер, что, кто бы ни унаследовал после тебя трон, свершится это
не теперь, а позже. Ты еще не один год будешь сам сражаться и побеждать.
И тут по его лицу я увидел, что он опасался не только бессилия. При
моих словах взгляд его просветлел, и я понял, что исцеление его духа и
тела уже началось. Он снова опустился в кресло, осушил кубок и поставил
его обратно.
- Добро, - сказал он и впервые за весь наш разговор улыбнулся. - Я
теперь первый готов поверить тем, кто говорит, что королевский прорицатель
не ошибается. Ловлю тебя на слове... Давай же наполним снова кубки,
Мерлин, и потолкуем. Ты должен многое мне рассказать, и теперь я могу
слушать.
Мы еще некоторое время провели с ним в беседе. Я рассказал ему, что
знал, об Артуре, а он слушал спокойно и с глубоким вниманием. Из его слов
я мог понять, что в это последнее время он волей или неволей, быть может,
и сам того не сознавая, все надежды стал возлагать на своего первенца. Я
открыл ему, где находится мальчик, и, к моему облегчению, он ничего на это
не возразил, наоборот, задав еще несколько вопросов и обдумав мои ответы,
одобрительно кивнул.
- Эктор - добрый человек. Я бы и сам мог о нем вспомнить, да только я
все перебирал королевские дворы, а такие, как он, мне в голову не
приходили. Да, да, это верный выбор... Галава - хорошее место и
безопасное... И клянусь Светом, пусть только заключенные мною на севере
договоры останутся в силе, а уж я позабочусь, чтобы Галаве не грозила
опасность. И что ты рассказываешь о положении мальчика и о воспитании -
все это очень правильно. Если кровь и воспитание сказываются, он вырастет
отличным воином и будет способен внушать к себе доверие и преданность.
Надо позаботиться, чтобы в распоряжении Эктора был лучший учитель рубки и
фехтования, какой есть в стране.
Я, верно, выразил видом своим несогласие, потому что он поспешил с
улыбкой меня успокоить.
- Не бойся, я тоже умею хранить тайны. В конце-то концов, если наукам
его будет обучать самый блестящий учитель в стране, то и королю ведь
нельзя отставать. Каким образом думаешь ты попасть в Галаву, Мерлин, и
чтобы пол-Британии не потянулось туда вслед за тобой, уповая на твои чары
и снадобья?
Я ответил неопределенно. Мой публичный въезд в Лондон успел сослужить
свою службу: повсюду, должно быть, уже шли разговоры, что принц Артур жив
и благоденствует. Как и когда я исчезну опять, я еще не придумал; сейчас
все мысли у меня были заняты тем, что король, по счастью, согласился с
моими планами и не собирается взять Артура из-под моей опеки. Мне
показалось, что он, как и прежде, рад возможности переложить эти заботы на
мои плечи, и стоит мне скрыться с глаз в далекой Галаве, как король
забудет меня с той же легкостью, что и добрые жители Маридунума.
Об этом шла речь напоследок. Если раньше не объявится нужда, сказал
Утер, он призовет к себе мальчика, только когда тот вырастет лет до
четырнадцати и будет уже способен возглавить воинский отряд, и тогда он
публично признает его своим сыном и наследником.
- При условии все же, что не будет другого, - добавил король, на
минуту опять сделав прежнее каменное лицо. И жестом отпустил меня для
разговора с Гандаром.

5

Гандар ждал меня в отведенном мне дворцовом покое. Пока я был у
короля, мой слуга Стилико внес доставленную с корабля поклажу, разобрал и
привел в порядок. Я показал Гандару, какие снадобья привез из дальних
странствий, и, обсудив с ним болезнь короля, предложил, чтобы он прислал
ко мне помощника, который сможет научиться у меня до моего отъезда, как их
готовить и применять. Если у него не найдется человека, на которого можно