МакРоберт Стюарт. Полые холмы

даже больше, и Экторов... И про Ральфа мне тоже приятно было узнать. Я
понимаю... о, теперь я многое начинаю понимать. - Произнося отрывисто
слова, он возбужденно, как Утер, расхаживал по комнате. - Столько всего...
слишком много, чтобы все усвоить, мне понадобится время... Я рад, что
услышал это от тебя. А король сам хотел мне рассказать?
- Да. Он собирался раньше с тобой побеседовать, да не оказалось
времени. Надеюсь, он еще успеет.
- То есть как это?
- Он умирает, Артур. Ты готов стать королем?
Он стоял передо мною с винным кувшином в руке, глаза запали после
бессонной ночи, мысли теснились, не успевая выразиться на лице.
- Прямо сегодня?
- Думаю, да. Но точно не знаю. Скоро.
- А ты будешь со мной?
- Разумеется. Я же сказал.
И только теперь, когда он с улыбкой поставил кувшин и потянулся
погасить лампу, настигла его новая мысль. Я видел, как пресеклось его
дыхание, как он боязливо, осторожно выдохнул - так боится перевести дух
человек, получивший смертельный удар.
Стоя спиной ко мне, он потянулся к лампе. Рука его не дрожала. Зато
другая, украдкой от меня, сложилась в знак, оберегающий от зла. Но,
оставаясь Артуром, он еще через мгновенье обернулся ко мне и сказал:
- А теперь и я должен кое-что тебе сказать.
- Что же?
Он ответил, словно вытягивая слово за словом из глубины:
- Женщина, с которой я был сегодня - Моргауза. - И, видя, что я
молчу, спросил: - Ты знал?
- Узнал, когда было уже поздно тебя останавливать. А должен был бы
знать. Я, еще отправляясь к королю, чувствовал, что что-то не так. Ничего
определенного, но меня давили тяжелые тени.
- Если бы я сидел у себя в комнате, как ты велел...
- Артур. Что свершилось, то свершилось. Бессмысленно теперь говорить
"если бы то" да "если бы се". Разве тебе не ясно, что ты невиновен? Ты
послушался своей природы, так всегда поступают юноши. А вот я, я виноват
кругом. По справедливости ты мог бы теперь проклинать меня за такую
скрытность. Если бы я раньше открыл тебе тайну твоего рождения...
- Ты велел мне сидеть здесь и никуда не уходить. Пусть ты и не знал,
какое зло носится в воздухе, зато ты знал, что, если я тебя послушаюсь,
зло меня не коснется. Если бы я послушался, то не только избег бы
опасности, но и остался бы чист... - он проглотил какое-то слово, - не
запятнан. Ты виноват? Нет, вина на мне, бог это знает, и он нас рассудит.
- Бог рассудит всех нас.
Он в три нервных шага пересек комнату, метнулся обратно.
- Изо всех женщин на свете - моя сестра, дочь моего отца...
Слова не шли, застревали в глотке. Я видел, как ужас липнет к нему,
точно слизняк к зеленому листу. Левая рука его все еще была сложена в
знак, оберегающий от зла, - древний языческий знак: с незапамятных времен
то был тяжкий грех перед любыми богами. Вдруг он остановился, оборотясь ко
мне лицом, даже в эту минуту он думал шире, чем о себе одном:
- А Моргауза? Когда она узнает то, что ты сейчас открыл мне, что она
подумает о грехе, нами содеянном? Что сделает? Если она придет в
отчаяние...
- Она не придет в отчаяние.
- Откуда ты знаешь? Ты же сказал, что не знаешь женщин. Я так
понимаю, что для женщин эти вещи значат еще гораздо больше. - Ужасная
мысль-объяснение поразила его. - Мерлин, что, если будет ребенок?
Кажется, мне еще никогда в жизни не требовалось столько
самообладания. Он в испуге всматривался мне в лицо; позволь я выявиться
моим настоящим мыслям, и один бог знает, что бы с ним могло статься. При
последних его словах бесформенные тени, которые всю ночь угнетали и
когтили мне душу, вдруг обрели очертания и вес. Они нависли надо мною, они
заглядывали мне через плечо, тяжкокрылые стервятники, и от них разило
падалью. Я, так хлопотавший о зачатье Артура, сидел сложа руки и не видел,
как была зачата его погибель.
- Я должен буду сказать ей. - Голос его прозвенел, натянутый
отчаянием. - Немедленно, сейчас. Раньше, чем верховый король объявит меня
своим сыном. Может быть, кто-то догадывается, может быть, ей нашепчут...
Он продолжал взволнованно говорить, но я не слышал, поглощенный
собственными мыслями. Я думал: если я скажу ему, что она и так знает, что
она порочна и порочны чары ее; если я скажу ему, что она нарочно все
подстроила, чтобы получить в руки силу; если я скажу ему все это сейчас,
когда он и так потрясен событиями прошедшего дня и минувшей ночи, тогда он
просто схватит меч и зарубит ее. И она умрет, а с нею умрет и семя,
которому суждено вырасти порочным и подточить его в его славе, как ныне
точит его слизняк отвращения в юности. Но если он сейчас убьет их, никогда
больше не поднимет он меч во славу божию, и порок их восторжествует над
ним, когда дело его жизни еще даже не начато.
И я проговорил спокойно:
- Артур. Постой и выслушай меня. Я сказал уже: что сделано, то
сделано, мужчины должны уметь принимать последствия своих поступков. А
теперь вот что я тебе скажу. Близок тот день, когда ты станешь верховным
королем, а я, как ты знаешь, королевский прорицатель. Выслушай же мое
первое прорицание. То, что ты сделал, ты сделал в неведении. Ты один из
семени Утеров чист. Боги ревнивы, ты ведь знаешь. Они завидуют людской
славе. Каждый человек носит в себе семя своей погибели, и ты тоже не более
как человек. У тебя будет все; тебе нечего будет желать; но всякой жизни
наступает предел. И ныне ты сам положил такой предел для себя самого.
Распоряжаться собственной смертью - есть ли для человека жребий желаннее?
Каждая жизнь чревата смертью, каждый свет - тенью. Довольствуйся тем, что
стоишь в луче света, и не заботься о том, куда упадет тень.
Он слушал меня все умиротвореннее, а потом негромко и спокойно
спросил:
- Мерлин, что я должен делать?
- Предоставь все мне. А сам забудь, не вспоминай о ночи, думай об
утре. Слышишь, заиграли трубы? Ступай теперь и поспи немного до
наступления дня.
Так, незаметно, было выковано для нас первое звено новой цепи. Он
ушел и уснул, дабы быть готовым к великим свершениям грядущего дня; я же
остался сидеть и думать, а свет все разгорался, и день наступил.

6

Наконец, прибыл Ульфин, королевский постельничий, чтоб пригласить
Артура к королю. Я разбудил мальчика, а потом проводил до порога, и он
ушел, молчаливый и сдержанный, охваченный каким-то противоестественным
спокойствием, подобным гладкому льду над бешеным водоворотом. Наверно, по
молодости лет он уже и впрямь начал забывать про тени прошедшей ночи;
теперь это было мое бремя. Такое разграничение установилось меж нами на
все последующие годы.
Лишь только он ушел в торжественном сопровождении Ульфина - бывалый
царедворец, должно быть, вспоминал теперь ту давнюю ночь в Тинтагеле, а
сам Артур принимал королевские почести как должное, будто в жизни ничего
другого не видел, - как я тут же позвал слугу и велел пригласить ко мне
принцессу Моргаузу.
Слуга удивился, посмотрел на меня с сомнением: надо было так
понимать, что принцесса сама посылает за теми, кто ей нужен. Но сейчас был
не до того, я коротко повторил: "Делай, что тебе велено", и слуга
припустился со всех ног.
Она, конечно, заставила меня дожидаться, однако же пришла. В то утро
она была в красном, в платье вишневого цвета, и золото волос, рассыпанных
по плечам, тоже отсвечивало розовым, как набухшие почки лиственницы по
весне, как плоды абрикоса. Я ощутил густой, сладкий аромат, смесь
абрикосов с жимолостью, и сердце сжалось от воспоминаний. Но этим и
исчерпывалось ее сходство с той, которую я любил - попытался любить - так
бесконечно давно; в опущенных долу зеленых глазах Моргаузы не было и
намека на невинность. Она вошла улыбаясь, и прелестные ямочки играли в
углах ее нераскрытых изогнутых губ. Сделав мне реверанс, она грациозно
прошла через комнату и уселась в кресло с высокой спинкой. Красиво
распределила пышные красные складки, кивком отослала сопровождавших ее дам
и, вздернув подбородок, вопросительно посмотрела на меня. Руки она покойно
сложила на округлом животе, но не как скромница, а словно бы по-хозяйски.
В душе у меня шевельнулась давняя память. Вот так, сложив руки,
стояла моя мать лицом к лицу с человеком, пришедшим убить меня. "Я
обороняю ребенка, у которого нет отца!" Моргауза, верно, прочла мои мысли.
Изящные ямочки у губ дрогнули, золотисто-опущенные веки опустились.
Я не сел, а остался стоять сбоку от окна. Резче, чем мне хотелось, я
сказал:
- Ты, несомненно, знаешь, почему я послал за тобой.
- А ты, принц Мерлин, несомненно, знаешь, что я не привыкла, чтобы за
мной посылали.
- Не будем зря тратить время. Ты пришла, и хорошо сделала. Я хочу
говорить с тобой, покуда Артур у короля.
Она посмотрела на меня, высоко вздернув брови.
- Артур?
- Не смотри на меня невинными глазами, Моргауза. Ты ведь знала его
имя вчера, когда уложила его к себе в постель.
- Бедный мальчик, даже свои постельные дела он не может держать от
тебя в тайне? - Тонкий голосок прозвучал презрительно, ядовито. -
Прибежал, лишь только ты свистнул, и во всем отчитался перед тобою?
Удивительно, что ты хоть ненадолго спустил его с цепи и позволил ему такую
вольность. Желаю тебе с ним удачи, Мерлин, делатель королей. Да только
какой же король из недоученного щенка?
- А такой король, каким нельзя управлять в постели, - ответил я. -
Одну ночь ты получила, и это было слишком. Теперь наступает расплата.
Ладони ее на животе шевельнулись.
- Ты не можешь причинить мне вреда.
- Я и не собираюсь причинять тебе вред. - Глаза ее сверкнули, мой
ответ ее рассердил. - Но и не позволю тебе причинить вред Артуру. Ты
сегодня же покинешь Лугуваллиум и больше ко двору не вернешься.
- Мне покинуть двор? Какая чепуха! Ты же знаешь: я хожу за королем,
он из моих рук принимает лекарства, без меня он беспомощен. Вдвоем с его
постельничим мы все для него делаем. Даже и думать нечего, чтобы король
согласился на мой отъезд.
- После сегодняшнего дня король больше никогда не пожелает тебя
увидеть.
Она недоуменно посмотрела на меня. Щеки ее раскраснелись. Заметно
было, что мои слова ее задели.
- Да как ты можешь это говорить? Даже тебе, Мерлин, не удастся
закрыть мне доступ к моему отцу, и, ручаюсь, он никогда не согласится,
чтобы я уехала. Неужели ты собираешься рассказать ему о том, что
произошло? Он ведь больной человек и не переживет удара.
- Я не расскажу ему.
- Тогда что же ты ему скажешь? Как будешь добиваться моего изгнания?
- А я не говорил, что буду его добиваться, Моргауза.
- Ты сказал, что после сегодняшнего дня король больше не пожелает
меня видеть.
- Я говорил не об отце твоем.
- Не понимаю... - Она вдруг судорожно вздохнула, золотисто-зеленые
глаза широко раскрылись. - Но ведь ты сказал... король? - Задышала чаще. -
Ты имел в виду мальчика?
- Да, твоего брата. Где твое искусство, Моргауза? Утер помечен
печатью смерти.
Она заломила пальцы.
- Знаю. Но... разве сегодня?
Я повторил свой вопрос:
- Где твое искусство, Моргауза? Сегодня. Так что тебе лучше поскорее
отсюда убраться, верно? Не станет Утера, кто будет здесь твоим защитником?
Она подумала немного. Прекрасные зелено-золотистые глаза сузились,
стали хитрыми и совсем не прекрасными.
- А от кого меня защищать? От Артура? Ты так уж уверен, что склонишь
лордов признать его королем? И даже если и склонишь, ты, что же,
полагаешь, что мне понадобится от него защита?
- Ты не хуже меня знаешь, что королем он все равно будет. Это скажет
тебе твое магическое искусство. И какой король из него получится, ты тоже
понимаешь, хоть и отзывалась о нем с пренебрежением назло мне. От него,
Моргауза, может быть, защита тебе и не понадобится, зато наверняка
понадобится от меня. - Взгляды наши пересеклись. Я кивнул. - Да, да. Где
он, там и я. Считай, что я тебя предупредил, и уезжай, пока не поздно. От
таких чар, какие ты напустила на него нынче ночью, я смогу его оградить.
Она уже снова сидела спокойно. Маленький рот изогнут в прежней
загадочной усмешке. Да, какими-то чарами она владела, спору нет.
- А тебе так уж не страшна женская магия, принц Мерлин? В конце
концов и ты попадешься, верь мне.
- Знаю, - спокойно ответил я. - Ты думаешь, я не видел, какой конец
меня ждет? И меня, и всех нас, Моргауза. Для тебя я видел силу и для того,
кого ты понесла, тоже. Силу, но не радость. Ни теперь, ни после.
За окном у стены росло абрикосовое дерево. Солнце разогрело плоды -
золотистые, ароматные, налитые шарики. В блещущей листве гудели осы,
осоловелые от тепла и сладкого духа. Вот так же в благоухающем саду я уже
когда-то смотрел в глаза ненависти и смертной вражде.
Она сидела недвижно, сцепив на животе пальцы. Глаза ее вонзились,
словно всосались в мои. Запах жимолости загустел, поплыл золотисто-зеленым
облаком в окно, смешиваясь с ароматом абрикосов и солнечным сиянием...
- Довольно, - презрительно остановил я ее. - Неужто ты в самом деле
думаешь, что я могу поддаться твоей женской магии? Теперь не больше, чем
когда-то. Подумай, что ты делаешь, забудь пока про чары. Артур уже знает,
кто он, и понимает, что содеяно им ночью с тобою. И ты полагаешь, он
потерпит тебя близ себя? Будет безропотно наблюдать, как с каждым днем, с
каждым месяцем растет в твоем теле младенец? Он не отличается ни
хладнокровием, ни терпением. Зато у него есть совесть. Он верит, что ты
согрешила по неведению, так же как он. Иначе бы он не бездействовал.
- А что бы он сделал? Убил бы меня?
- Ты разве не заслужила этого?
- Он согрешил, если называть это грехом, точно так же, как и я.
- Он не знал, что совершает грех, а ты знала. Нет, нет, не пытайся
оправдываться. К чему притворство? Не надо было магии, чтобы слышать, как
люди зашептались, лишь только мы с ним прибыли ко двору. Ты знала, что он
- сын Утера.
Впервые тень страха пробежала по ее лицу. Упрямо она твердила свое:
- Нет, не знала. Ты не можешь доказать, что я знала. Зачем бы я стала
это делать?
Я скрестил руки на груди и прислонился плечом к стене.
- Сейчас я скажу тебе зачем. Затем, во-первых, что ты дочь Утера и,
подобно ему, любительница случайных удовольствий. Затем, что в тебе течет
кровь Пендрагонов, а в крови - жажда власти, женщина добивается власти
чаще всего у мужчины в постели. Ты знала, что король, твой отец, при
смерти, и боялась остаться без власти - тебя, единокровную сестру молодого
короля, неизбежно затмила бы будущая королева. Думаю, что ты, не
колеблясь, убила бы Артура, да только положение твое при дворе Лота было
бы еще менее выигрышным, ведь тогда королевой оказалась бы твоя родная
сестра. Кто бы ни стал верховным королем, незаменимой, как при Утере, тебе
уже не быть. Пойдешь замуж за какого-нибудь мелкого царька, уедешь с ним
на край земли и всю жизнь будешь рожать ему детей да ткать мужу плащи с
гербом, и всей власти твоей только и будет что над собственными
домочадцами и всего могущества - немного женской магии, которой ты успела
обучиться и сможешь применять в своих владениях. Вот почему ты сделала то,
что сделала, Моргауза. Ты хотела иметь какие-то права на короля, пусть
даже основанные на ненависти и отвращении. То, что ты сделала нынче ночью,
сделано тобою хладнокровно, ради приобретения власти.
- А сам-то ты кто такой, что так говоришь со мною? Сам ты хватал
власть, где только мог.
- Не где мог, а где она мне доставалась. А все, чем владеешь ты, ты
прибрала к рукам вопреки законам, божеским и человеческим. Если бы ты
согрешила в неведении, побуждаемая лишь похотью, тем бы дело и кончилось,
и говорить было бы не о чем. Я уже сказал тебе, он тебя ни в чем не винит.
Нынче утром, когда он узнал, что свершилось, его первая мысль была о тебе,
о твоем горе. - Я увидел, как блеснули торжеством ее глаза, и мягко
добавил: - Но тебе придется иметь дело не с ним, а со мною. И я говорю,
что ты должна уехать.
Она вскочила.
- Почему же ты не рассказал ему и не позволил ему меня убить? Тебе
ведь этого хотелось?
- Чтобы к одному прегрешению прибавить другое, еще худшее? Ты
говоришь вздор.
- Я иду к королю!
- Для чего? Ему сегодня не до тебя.
- Я всегда нахожусь при нем. Мне надо дать ему лекарства.
- У него теперь есть я. И Гандар. Ты ему больше не нужна.
- Он допустит меня к себе, когда узнает, что я пришла проститься!
Говорю тебе, я пойду к нему!
- Ступай, - ответил я. - Я тебя не держу. Если ты задумала открыть
ему правду, подумай получше. Потрясение убьет его, и Артур только скорее
станет королем.
- Лорды не признают его! Никогда не признают! Думаешь, Лот будет
молчать и слушать твои речи? Что, если я им расскажу о нынешней ночи?
- Тогда верховным королем будет Лот, - спокойно ответил я. - И долго
ты при нем останешься в живых, беременная Артуровым отпрыском? Да, да, об
этом ты, я вижу, еще не поразмыслила? Как ни клади, а у тебя нет иного
выбора, кроме как убраться отсюда, пока возможно. После свадьбы твоей
сестры пусть Лот найдет тебе мужа - так ты еще пожалуй, убережешься.
И вдруг она разъярилась и зашипела на меня, словно кошка, загнанная в
угол.
- Это ты, ты смеешь осуждать меня! Ты ведь и сам рос побочным
отпрыском... Всю жизнь я должна была смотреть, как все, все достается
Моргиане! Эта девчонка будет королевой, а я... Она и магии тоже обучается,
только как ею пользоваться в своих интересах, не понимает, точно слепой
котенок! Ей место в монастыре, а не на королевском троне, а вот мне... а
я... - Она осеклась и прикусила губу. И кончила не так, как собиралась: -
Я, владеющая начатками той силы, которая дала тебе величие, кузен мой
Мерлин, неужели ты думаешь, я соглашусь остаться никем? - Она говорила
нараспев, точно ведунья, произносящая всесильное заклинание. - Это ты,
Мерлин, который ни одному мужчине не друг и ни одной женщине не любовник,
ты - никто, в конце жизни от тебя только и останется, что тень да имя!
Я улыбнулся.
- Ты думаешь меня испугать? Я ведь вижу дальше, чем ты. Я - никто,
это верно, я лишь воздух, тьма, слово, обещание. Я заглядываю в глубь
прозрачного кристалла и живу ожиданием в горных гротах. Но здесь, на
свету, у меня есть юный король и блистающий меч, и они делают за меня мою
работу и возводят здание, которое останется стоять, когда мое имя будет
лишь непонятным словом в забытых песнях и изжитых сказаниях, а твое имя,
Моргауза, - лишь шипением из темного угла. - Я повернул голову и кликнул
слугу. - Довольно, нам более нечего сказать друг другу. Ступай соберись и
оставь этот двор.
Слуга вошел и встал на пороге, с опаской поглядывая то на нее, то на
меня. Я узнал в нем по виду смуглого кельта, жителя западных гор; это
племя и ныне чтит старых богов, и, может быть, он смутно ощутил в моей
комнате присутствие враждебных соревнующихся чар.
Но для меня она теперь опять была только юной женщиной, запрокинувшей
навстречу мне миловидное, встревоженное лицо, так что золотисто-розовые
волосы, обрамляющие бледный лоб, заструились по вишневому платью. Для
слуги в дверях это должно было выглядеть как обыкновенное прощанье, если
он не чувствовал единоборствовавших теней. Она на него даже не взглянула -
что он понял, о чем догадался, ее не интересовало.
Следующую фразу она произнесла негромко, спокойно:
- Я поеду к сестре. Она до свадьбы пребывает в Йорке.
- Я позабочусь об эскорте. Свадьба, без сомнения, состоится на
рождество, как и предполагалось. Король Лот скоро к вам присоединится и
предоставит тебе место при дворе твоей сестры.
Она опять, скрытно и коротко, сверкнула на меня глазами. Можно было
гадать, на что она надеялась - возможно, на то, что еще успеет занять
место сестры при Лоте, - но мне она уже наскучила. Я сказал:
- Итак, прощай, пожелаю тебе благополучного путешествия.
Она низко присела в реверансе и произнесла сквозь зубы:
- Мы еще встретимся, кузен.
Я ответил галантно:
- Я буду с нетерпением ждать этой встречи.
И она ушла, тонкая, прямая, руки снова сложены на животе. Слуга
закрыл за ней двери.
Я стоял у окна и собирался с мыслями. Я устал, глаза после бессонной
ночи саднило, но голова была легкая и ясная, образ Моргаузы отодвинулся
вдаль. Свежее дыхание утра проникало в окно и разгоняло черные флюиды,
запах жимолости все слабел, окончательно выдохся, и с ним развеялась
последняя тень. Когда пришел слуга, я умылся холодной водой и, велев ему
следовать за мной, прошел в лазарет. Здесь легче дышалось, и взгляд
умирающих было проще выдержать, чем присутствие женщины, которой
предстояло родить Мордреда, Артурова племянника и побочного сына.

7

Король Лот, оказавшись в стороне от главных событий, не сидел сложа
руки. Его хлопотливые посланцы сновали туда и сюда, убеждая всякого, кто
соглашался слушать, что Утеру для такого случая, как провозглашение
наследника, надо бы вернуться в один из своих дворцов в Лондоне или
Винчестере. Спешка, шептали они, неприлична, неуместна: в таких делах
следует придерживаться обычая, всех оповестить, все церемонии соблюсти и
заручиться благословением церкви. Но старались они напрасно. Простые люди
в Лугуваллиуме и солдаты, сейчас числом превосходящие мирных жителей,
придерживались иного мнения. Всем было ясно, что часы Утера сочтены, и
разве не правильно, не справедливо объявить наследника прямо сейчас и по
соседству с полем битвы, на котором Артур уже успел по-своему объявить
себя? А что при этом не будут присутствовать епископы, что за беда? Ведь
это будет пир по случаю победы, устроенный, можно сказать, прямо на
бранном поле.
Дом, где расположился в Лугуваллиуме король со своим двором, был
набит до отказа. Но празднество выплеснулось далеко за его стены. По всему
городу и окрестностям предавались ликованию солдаты, воздух был синь от
дыма и костров и полон запахами жарящегося мяса. Командиры на пути в
королевские палаты изо всех сил старались не замечать пьянство в
расположении полков и на улицах и не слышать женского смеха и визга там,
куда по правилам женщинам доступа не было.
Артура я почти весь день не видел. Он пробыл с королем наедине до
самого полудня и вышел от него, только чтобы дать отцу отдохнуть перед
началом пиршества. Я же весь день провел в лазарете. Там было тихо, не то
что в сутолоке вблизи королевских покоев. Двери наших с Артуром комнат
подверглись настоящей осаде - кто-то искал милостей у новоявленного
принца, кто-то рвался поговорить со мной или купить мою благосклонность
подарком, а кого-то просто влекло любопытство. Я велел объявить, что Артур
у короля и до начала пира ни с кем говорить не будет. А страже оставил
тайное распоряжение послать за мной, если меня будет спрашивать Лот. Но
Лот у моих дверей не появлялся. И в городе, как я узнал от слуг, его тоже
не было видно.
Но я не мог рисковать С утра пораньше я послал к Каю Валерию,
начальнику королевской стражи и старому моему знакомому, и попросил
назначить дополнительную охрану к дверям наших комнат, в сени и даже под
окна. А по дороге в лазарет я завернул в покои короля и перемолвился
несколькими словами с Ульфином.
Может показаться странным, что прорицатель, которому открылась
картина будущей коронации Артура, ясная, отчетливая, осиянная светом, так
заботится охранить себя от недругов. Но тем, кто общался с богами,
известно, что они прячут свои обетования в слепящих лучах света и что
улыбка на устах бога не всегда означает милость. Человек еще должен в этом
удостовериться. Боги любят вкус соли; пот человеческих усилий служит
приправой к их жертвенным яствам.
Стражи, стоявшие, скрестив пики, на пороге королевских покоев,
пропустили меня без единого слова. В первой комнате ждали пажи и слуги. В
следующей сидели женщины, помогавшие ухаживать за королем. Ульфин, как
всегда, находился у самой двери в королевскую опочивальню. Он поднялся мне
навстречу, и некоторое время мы толковали с ним о состоянии короля, об
Артуре, о вчерашних событиях и о том, что должно было произойти нынче
вечером, потом - мы беседовали в стороне и негромко, чтобы не слышали
женщины, - я спросил его:
- Ты знаешь, что Моргауза покинула двор?
- Да, слышал, никто не знает почему.
- Ее сестра Моргиана находится в Йорке в ожидании свадьбы, - сказал
я, - и очень нуждается в ее обществе.
- О да, это мы слышали.
По каменному выражению его лица можно был заключить, что такому
объяснению никто не придавал веры.
- Приходила она к королю?
- Трижды. - Ульфин улыбнулся. Было ясно, что Моргауза не принадлежит
к его любимицам. - И все три раза не была допущена, так как король был
занят с принцем.
Двадцать лет была любимой дочерью и за двадцать часов забыта ради
законного сына! "Ты и сам рос побочным отпрыском", - упрекнула она меня.
Когда-то я, помнится, задумывался о том, какая судьба ей уготована. Здесь,
при Утере, она имела положение, пользовалась каким-то влиянием и вполне
могла питать к отцу своего рода привязанность. Она даже отказалась от
брака, чтобы остаться при нем, как упомянул он вчера в разговоре со мной.
Быть может, я слишком строго ее судил, потрясенный открывшимся мне будущим
и охваченный своей безоглядной любовью к ее брату.
Я поколебался, но потом все-таки спросил:
- Она очень была огорчена?
- Огорчена? - пожал плечами Ульфин. - Вернее будет сказать,
разъярена. Этой даме становиться поперек дороги опасно. Всегда она такая
была, бешеная, с самого детства. Вот и нынче одна из ее камеристок плакала
- небось получила хлыстом от госпожи. - Он указал кивком на юного
белокурого пажа, скучавшего под окном. - Вон мальчишка, вышел к ней