МакРоберт Стюарт. Полые холмы

- Что ж, дай господи, дай господи. Приближается время, Мерлин, быть
может, не на будущий год, и не в ближайшие пять лет, и, может быть, даже
не десять, но такое время настанет, когда год Всемирного Потопа
повторится, и дай нам бог, чтобы в Британии нашелся король, способный
противостоять нашествию с мечом Максима в руке. - Он резко обернулся. -
Что это? Что это был за звук?
- Только ветер в тетивах луков.
- А мне показалось, арфа. Странно. Что с тобой, дружище? Почему ты
так смотришь?
- Ничего. Так просто.
Он поглядел на меня долгим внимательным взглядом, хмыкнул, но ничего
не сказал. Стало тихо, и в тишине внятно прозвучал протяжный, напевный
звон, холодная музыка, как бы родившаяся из воздуха. Мне вспомнилось, как
я ребенком, бывало, лежал, смотрел на звезды и прислушивался к музыке,
которую, по рассказам старших, они издают, перемещаясь в небе. Вот так
она, наверное, звучала, подумалось мне.
Вошел слуга с охапкой дров, и горний звон умолк. А когда слуга
удалился, плотно закрыв за собой дверь, Эктор снова заговорил, теперь уже
совсем другим тоном:
- Ну что ж, я, конечно, согласен. И буду горд все исполнить. Ты прав,
ближайшие несколько лет Утеру, похоже, будет не до него. При нынешнем
положении самая жизнь младенца у такого отца может оказаться в опасности.
В Тинтагеле он мог бы, конечно, расти, но там, как ты справедливо заметил,
Кадор... А знает король, что ты обратился ко мне?
- Нет. И пока что я не намерен ему рассказывать.
- Вот как? - Эктор поразмыслил немного, хмуря брови. - И он что же,
по-твоему, не спросит даже?
- Не знаю. Может быть, и не спросит. Про Бретань он особенно не
расспрашивал. По-моему, сейчас он хочет только одного: чтобы от этой
заботы его избавили. Да притом еще, - я горько усмехнулся, - сейчас у
короля со мной перемирие, но едва ли оно продлится, если мы будем рядом. А
с глаз долой - из головы вон. Если мне предстоит заниматься воспитанием
ребенка, лучше мне для этой цели быть от короля подальше.
- Да, об этом мы тоже наслышаны. Помогать королям в осуществлении их
желаний - дело небезопасное. Будет ли мальчик христианином?
- Воля королевы такова, и я постараюсь устроить в Бретани крещение.
Мальчика нарекут Артуром.
- Ты будешь восприемником?
Я засмеялся.
- Поскольку сам я не крещен, вряд ли я гожусь для этой роли.
Эктор обнажил в улыбке зубы.
- Я и забыл, что ты язычник. Ну да я рад за мальчика. Не то бы тут
еще возникли сложности.
- С твоей женой? Она набожная христианка?
- Да, бедняжка. Ей другого утешения не осталось с тех пор, как умер
наш младший. И больше, ей сказали, не будет. Для нее просто милость божья,
что мы возьмем еще одного мальчика в дом, мой сын Кей хоть и всего-то трех
годов от роду, но строптив, разбойник, мамки и няньки его вконец
избаловали. Второй ребенок в семье - как раз то, что надо. Как, ты сказал,
его будут звать? Артур? Предоставь мне обговорить все с Друзиллой. Хотя,
без сомнения, она будет рада ребенку не меньше меня. И могу заверить тебя,
что она хоть и женщина, но умеет держать язык за зубами. Он будет у нас в
безопасности.
- Знаю. Это мне не понадобилось вычитывать по звездам.
Но он прервал мои изъявления благодарности:
- Ну и отлично. Все решено, стало быть. Подробности обсудим позже. А
с Друзиллой я поговорю нынче же вечером. Ты у нас погостишь, надеюсь?
- Благодарю, но это невозможно. Я задержусь здесь не дольше, чем
необходимо для отдыха, моего и коня. В декабре я должен быть снова в
Тинтагеле, а перед тем мне надо еще побывать дома и встретить Ральфа на
возвратном пути из Бретани. О многом еще предстоит позаботиться.
- Жаль. Но ты потом появишься у нас. Будем ждать с нетерпением. -
Эктор опять ухмыльнулся и потрепал одну из собак. - То-то забавно будет
принять тебя в дом на место наставника, или как там будет называться твоя
должность при мальчике. К тому же, признаюсь, мне хочется, чтобы и на
моего Кея нашлась наконец управа. Надеюсь, что с тобой он будет вести себя
прилично, хотя бы уж из страха, как бы ты за непослушание не превратил его
в жабу.
- Мне больше удаются летучие мыши, - смеясь, ответил я. - Ты очень
добр, и я твой вечный должник. Однако поселюсь я отдельно от вас.
- Э, нет, дружище, сын Амброзия не будет рыскать по округе в поисках
пристанища, покуда у меня есть очаг и четыре стены, чтобы предложить ему
гостеприимство. Отчего же не с нами?
- Потому что меня могут узнать, а где Мерлин, там люди станут
ближайшие несколько лет искать и Артура. Нет, я должен жить скрытно.
Большой дом со множеством домочадцев для меня опасен, и четыре стены, при
всей моей признательности, не самое надежное прибежище.
- А-а, ну да. Стало быть, пещера. Что ж, в наших краях их, я слышал,
несколько, только придется сначала выселить волков. Ладно, тебе лучше
знать. Но скажи мне, а как же королева? Что она-то обо всем этом думает?
Мыслимо ли, чтобы женщина позволила забрать своего первенца прямо с ложа,
на котором произвела его на свет, и не попыталась бы потом найти его или
дать о себе знать?
- Королева сама тайно призвала меня и просила, чтобы я взял младенца.
Ей нелегко было принять такое решение, я знаю, но такова воля короля, а не
просто прихоть его, рожденная досадой; королева тоже ясно видит опасность,
грозящую ребенку. И она прежде всего королева, а потом уж женщина. - Я
добавил, осторожно подбирая слова: - Мне кажется, она не рождена для
материнства, как и Утер не рожден быть отцом. Они - мужчина и женщина,
созданные друг для друга, и, восстав с брачного ложа, остаются лишь
королем и королевой. Возможно, что когда-нибудь Игрейна спохватится и
спросит, ну да это дело будущего. А покамест она согласна на разлуку.
В тот вечер мы беседовали за полночь, обсуждая в подробностях все,
что предстояло сделать. Условились, что Артур проживет в Бретани лет до
трех-четырех, а затем, в безопасное время года, Ральф переправит его из
Бретани и доставит в дом Эктора.
- А ты? - спросил Эктор. - Где ты в это время будешь?
- Только не в Бретани, по тем же причинам, по которым не смогу жить
здесь. Я исчезну, Эктор. У магов есть такой дар - исчезать. А когда
появлюсь снова, то где-нибудь в таком месте, где смогу отвести глаза людей
и от Бретани, и от Галавы.
Он стал было меня допрашивать, но я только засмеялся и больше ничего
ему не открыл.
- По правде сказать, я и сам еще толком не решил. А теперь прощай, я
и так слишком долго удерживал тебя вдали от супружеского ложа. Твоя жена,
наверное, удивляется, что за таинственный гость не отпускает тебя к ней? Я
принесу мои извинения, когда ты утром меня ей представишь.
- А я постараюсь искупить вину сейчас, - сказал он вставая. - Ну да
признаться, такая повинность мне по душе. Ты много теряешь, Мерлин, могу
тебя уверить, - впрочем, откуда тебе знать?
- Знаю, - сказал я.
- Знаешь? Тогда, стало быть, у тебя есть нечто, ради чего ты на это
идешь, ради чего отказываешься от женщин?
- Да, есть.
- Ну что ж, в таком случае, пожалуй вот сюда, на свое необогретое
ложе. - И он распахнул передо мною дверь.

11

Мальчик родился в канун рождества, за час до полуночи.
Незадолго перед тем я и еще двое придворных, назначенных свидетелями,
были приглашены в королевины покои, где Гандар с несколькими помощницами
хлопотал над роженицей. Одна из них, молодая женщина по имени Бранвена,
недавно разрешилась от бремени мертвым младенцем - ей предстояло стать
кормилицей королевского сына. Когда все свершилось, младенца обмыли и
спеленали и королева забылась сном, я простился и выехал из замка по
Димилокской дороге. Но лишь только скрылись из вида надвратные огни, как я
тут же повернул коня на крутую тропу, что вела по оврагу обратно вниз, к
морю.
Тинтагельский замок стоит на крутой, далеко выступающей в море
прибрежной скале - почти что острове, со всех сторон окруженном бушующим
прибоем. С берегом его соединяет лишь узкий перешеек, а справа и слева
уходят круто к воде отвесные обрывы. У их подножий среди валунов есть
несколько засыпанных галькой бухточек. Из одной такой бухточки, проходимой
лишь в часы отлива, по крутым уступам можно пробраться вверх к низкой
дверце в подножии крепостной стены. Это и есть потайной задний вход в
замок. Дверца открывается на каменную винтовую лестницу, которая подводит
к черному ходу из королевских покоев.
На этой винтовой лестнице в одном месте есть широкая площадка, куда
выходит комната для стражи. Здесь я должен был ждать, пока младенец не
окрепнет настолько, что его можно будет вынести на холодный зимний воздух.
Стража там не стояла; несколько месяцев назад король распорядился наглухо
закрыть задний вход в замок, и дверь, что вела в замковые покои, тоже
замуровали. К моему приходу тайную дверцу снова распечатали, и никто ее не
сторожил, кроме Ульфина и его друга Валерия, телохранителя короля, которым
надлежало меня впустить. Валерий повел меня вверх по лестнице, а Ульфин
спустился в бухточку, где я оставил коня. Ральфа со мной не было. Он
должен был съездить удостовериться, что бретонский корабль уже находится в
условленном месте у берега, а после этого каждую ночь поджидать в бухте с
лошадьми, когда я вынесу младенца из замка.
В помещении стражи я переждал два дня и две ночи. Там была подстилка
для сна, Ульфин собственноручно развел огонь, чтобы разогнать давний холод
запустенья, и он же время от времени приносил мне пищу и свежее топливо, а
заодно и вести о том, что происходит наверху, в замке. Он готов был
остаться и прислуживать мне - он все еще питал ко мне благодарность за
некое оказанное ему благодеяние и сокрушался немилостью короля. Но я
отослал его сторожить у королевина порога и провел дни ожидания в
одиночестве.
На лестнице против моей двери была другая, пробитая в наружной
крепостной стене, она вела на узкую открытую площадку, обнесенную
невысокими каменными зубцами. В эту сторону не выходило ни одно окно, а
внизу, между подножием стены и береговым обрывом, был неширокий
травянистый склон. В летнюю пору здесь было шумно от гнездящихся птиц, но
сейчас, в разгар зимы, все было мертво и покрыто инеем. Только студеные
морские валы, не умолкая, с шуршанием откатывались по гальке, замирали и с
грохотом обрушивались на отвесную скалу.
На восходе и на закате я выходил на эту площадку и высматривал
признаки перемены погоды. Три дня все оставалось без изменений: холод,
серая, обледенелая трава внизу, едва различимая сквозь густой туман,
одевший все вокруг, от невидимого моря под невидимым обрывом до бледного
молочного свечения в небе, где сквозь тучи тщетно пробивалось зимнее
солнце. Море под покровом тумана лежало спокойное - насколько бывает оно
спокойно у этих бурных берегов. В полночь, перед тем как заснуть, я опять
выходил в студеную тьму и искал в небе звезды. Но все было затянуто слепой
пеленой тумана.
И только на третью ночь поднялся ветер. Слабый ветер с запада,
который проник между крепостными зубцами, пробрался в щель под дверью и
встрепенул голубые язычки пламени на березовых поленьях. Я встал,
прислушался. И, уже положив ладонь на дверной засов, различил в ночном
безмолвии какое-то движение наверху лестницы. Вот тихо отворилась и вновь
затворилась дверь королевиных покоев. Я встал на своем пороге и поглядел
вверх.
Кто-то, осторожно ступая, спускался по ступеням: женщина, закутанная
в плащ и с ношей в руках. Я шагнул на площадку. Сзади меня от очага в
сторожевой комнате падал свет, и с ним - тень.
Ко мне спускалась Марсия. На ее щеках в тусклом свете блестели слезы.
Она склонила голову над тем, что лежало на ее руках, - над младенцем,
тепло укутанным от ночного холода. Увидев меня, она протянула мне свою
ношу.
- Береги его, - проговорила она. - Береги его, и да хранит вас обоих
бог.
Я взял дитя из ее рук. Из-под шерстяных одеял сверкнула золотая
парча.
- А знак? - напомнил я.
Марсия передала мне перстень. Я много раз видел его на пальце Утера,
оправленный в золото герб в виде дракона, вырезанный на розовой яшме. Я
надел перстень себе на палец. Марсия сразу негодующе вскинулась, но тут же
присмирела, вспомнив, кто я такой.
Я улыбнулся.
- Только на время. Я сохраню его для него.
- Господин мой принц... - Она склонила голову. Потом прислушалась,
оглянулась через плечо: сзади, закутанная в плащ с капюшоном, спускалась
молодая кормилица Бранвена, а за ней Ульфин нес мешок с ее пожитками.
Марсия опять быстро посмотрела на меня и с мольбой прошептала, положив
ладонь мне на рукав: - Ты скажешь мне, куда ты его увозишь?
Я покачал головой.
- Нет, прости, но этого никто не должен знать.
Она помолчала, пожевала губами.
- Хорошо, - гордо проговорила она. - Но обещай, что он будет в
безопасности. Прошу тебя об этом не как человека и даже не как принца, а
обращаюсь к твоему могуществу. Он будет жить?
Так, значит, Игрейна ни с кем не поделилась, даже с Марсией. И Марсия
теперь говорила со мной наугад. А ведь в предстоящее время обе женщины
будут особенно нуждаться в участии друг друга. Было бы жестоко оставлять
королеву в одиночестве с ее знанием и надеждами. Неверно, что женщины не
умеют хранить тайны. Если они любят, то будут молчать до могилы и за
могилой, даже вопреки здравому смыслу. В этом их слабость и их великая
сила.
Я посмотрел Марсии прямо в глаза.
- Он будет королем, - сказал я. - Королева это знает. Но ради
безопасности ребенка никому не проговорись об этом.
Она не ответила, только опять склонила голову. Бранвена с Ульфином
подошли к нам. Марсия отодвинула край одеяльца и открыла личико младенца.
Мальчик спал. Выпуклые веки лежали опущенные, точно бледно-розовые
раковины. На головке чернел густой пушок. Марсия вытянула шею и осторожно
поцеловала его в темечко. Он не проснулся. Она снова натянула край
одеяльца и умело и бережно уложила ребенка мне на руки.
- Вот так. Головку придерживай. Будете спускаться по уступам, смотри
поосторожнее.
- Я буду осторожен.
Она открыла было рот, чтобы добавить еще что-то, но только покачала
головой, и я увидел, как слеза соскользнула с ее щеки на одеяльце
младенца. Потом Марсия решительно повернулась и ушла вверх по лестнице.
Я спустился в бухту. Впереди, держа наготове обнаженный меч, шел
Валерий, а сзади, поддерживаемая Ульфином, спускалась Бранвена. Лишь
только мы сошли вниз и галька заскрежетала у нас под ногами, от черноты
под скалой отделилась тень Ральфа, мы услышали его торопливое, радостное
приветствие и перестук копыт по галечнику.
Для кормилицы Ральф привел мула с крепкой спиной и крепкими ногами.
Ее усадили в седло, я передал ей младенца, и она прижала его к себе, укрыв
своим плащом. Ральф вспрыгнул на коня и взял за повод ее мула. Я должен
был вести в поводу второго мула, с поклажей. На этот раз я задумал
путешествовать как бродячий певец - арфисту, в отличие от лекаря, открыт
доступ ко двору короля, - и к седлу второго мула была приторочена моя
арфа. Ульфин передал мне повод и придержал моего мерина. Лошади были
свежи, им не терпелось пуститься в путь, согреться на бегу. Я произнес
слова благодарности и прощания, и они с Валерием стали карабкаться обратно
вверх по уступам. Они должны были наглухо заложить за собой потайную
дверцу.
Я повернул коня навстречу ветру. Ральф и женщина уже выехали на
высокий берег. Я увидел в вышине надо мною их смутные силуэты и бледный
овал обернутого ко мне лица Ральфа. Он, указывая, вытянул руку и крикнул:
- Гляди!
Я обернулся.
Туман редел, обнажая мерцающее звездами небо. Сзади нас, в вышине над
замком, проступил смутный лик луны. Тучи, точно паруса, раздутые попутным
западным ветром, мчались в сторону Бретани, вот уже последняя сбежала с
небес, и на востоке, в сиянии малых сестер своих, ровным светом
разгорелась большая звезда - она зажглась в ночь смерти Амброзия и теперь
возвещала рождение Зимнего короля.
Мы пришпорили коней и поспешили к судну.

12

Дул ровный попутный ветер, и на пятый день на восходе солнца мы
завидели берега Бретани. Море здесь никогда не бывает спокойно. Крутые
прибрежные скалы грозно чернели, загораживая зарю, а внизу их терзали
белые клыки морского прибоя; но лишь только мы обогнули мыс Винданис, и
волны сразу опали, притихли, я даже смог выйти на палубу и наблюдать, как
мы причаливали к пристани южнее Керрека, которую в свое время выстроили
мой отец и король Будек, когда готовили здесь армию вторжения.
Утро было тихое, в воздухе легкий морозец, поля одеты перламутровым
инеем. Прибрежные земли здесь равнинные, луга и вересковые пустоши тянутся
на многие мили, и морской ветер свободно гуляет над ними, просаливая травы
и корежа одинокие сосны да колючий терновник. Глубокими извилистыми
рытвинами сбегают к морю узкие, ручьи, а в часы отлива на прибрежных
отмелях полно всякой живности и крикливые морские птицы бродят между
камней, привлеченные легкой добычей. Суровый край, но изобильный, здесь в
свое время нашли приют не только Амброзии и Утер, когда Вортигерн убил их
брата-короля, но и многие сотни других беглецов, спасавшихся от Вортигерна
и грозной саксонской опасности. Здесь и тогда уже они застали поселения
кельтов, выходцев из Британии. На сто лет раньше, когда император Максим
пошел в поход на Рим, те из британских воинов, кто уцелел после разгрома
его армии, добрели, отступая, до этой гостеприимной земли. Кое-кто потом
уплыл на родину, но большинство остались, обзавелись семьями и осели в
здешних краях; мой родич король Хоэль принадлежал к одной из таких семей.
Здесь было так много поселенцев-британцев, что весь полуостров стали тоже
называть Британией, только Малой - в отличие от их родной Великой
Британии. В языке, на котором здесь говорят, до сих пор можно узнать
наречия родины, и люди поклоняются тем же богам, но память о более древних
местных божествах еще сохраняется в этом краю, и все здесь немного не так
и не то. Я видел, как Бранвена посматривала с палубы корабля, в изумлении
широко открыв глаза и рот, и даже Ральф, уже раньше побывавший здесь как
мой посланец, взирал не без видимого трепета на ряды стоячих камней,
открывшиеся нам у пристани за домами и грудами мешков и бочек.
Такие камни, ряд за рядом, стоят вдоль и поперек всей Малой Британии,
точно шеренги старых сивогривых воинов или рати мертвецов. И стояли, люди
говорят, всегда, с незапамятных времен. Никто не знает, зачем и как они
были установлены. Но мне хорошо известно, что их воздвигли не боги и не
исполины и даже не колдуны, а простые смертные умельцы, и секреты их
ремесла дошли до нас в песнях. Мальчиком, живучи в Бретани, я обучился
этому ремеслу. Люди считают его магией. Не знаю, может быть, они и правы.
Одно могу сказать наверняка: хоть камни эти воздвигнуты людьми, давно уже
обратившимися в прах у их подножий, но боги, которым они служили,
по-прежнему живут здесь. Когда я ходил по ночам между этих камней, я
чувствовал спиной чьи-то взгляды.
Но сейчас солнце стояло высоко и золотило гранитные грани, отбрасывая
на заиндевелую землю косые синие тени. У пристани было уже людно: наготове
стояли телеги, рабочие сновали взад-вперед, пришвартовывая и разгружая
наше судно. Мы были единственные пассажиры, но никто не взглянул дважды в
сторону скромных, приличных путешественников: певца с арфой среди поклажи,
его жены с ребенком и слуги. Ральф взял младенца из рук Бранвены и,
поддерживая ее свободной рукой, осторожно повел по сходням. Она была
бледна и молчалива и тяжело опиралась на руку Ральфа. И, видя, как он
заботливо склоняется к ней, я вдруг заметил, что он успел вырасти из
мальчика в мужчину. Ему пошел семнадцатый год, и, хотя Бранвена была,
должно быть, годом старше, Ральф, пожалуй, больше моего походил на ее
мужа. Он был оживлен, весел и наряден в своей новой одежде, точно весенний
петушок. И он, думал я, все еще ощущая, как пристань, не лучше палубы,
кренится и уходит у меня из-под ног, единственный из нас хорошо перенес
это плаванье.
На берегу нас уже ждали. Не конный эскорт, как непременно хотелось
королю Хоэлю, а заказанная Ральфом для Бранвены с младенцем простая
запряженная мулом повозка, при ней возница и еще один человек, державший
под уздцы двух лошадей. Этот второй шагнул мне навстречу и произнес
приветствие. Держался он по-военному, но военного облачения на нем не
было, и посторонний взгляд не определил бы, что это слуга короля. Ему, как
видно, тоже ничего не было про нас известно, кроме того, что он должен нас
встретить, отвезти в город и устроить там впредь до того дня, когда король
призовет нас к себе.
И потому приветствие его было учтивым, но без особых почестей.
- Добро пожаловать, господин. Король шлет тебе свой привет. Я должен
сопровождать вас в город. Надеюсь, плаванье ваше было удачным?
- Корабельщики говорят, что да, но мне и этой даме что-то не верится,
- ответил я.
Он усмехнулся.
- Да, вид у нее зеленоватый. Сочувствую ей. Я и сам не ахти какой
мореход. А ты, господин? Сможешь ли верхом доехать до города? Здесь
немногим более мили.
- Попробую, - сказал я.
Пока мы обменивались любезностями, Ральф усадил Бранвену в повозку и
задернул шторы от утреннего холода. Во время этих передвижений младенец
проснулся и заплакал. Отличные легкие были у маленького Артура. Я,
вероятно, поморщился, потому что мой новый знакомец поглядел на меня с
явной насмешкой. Я сдержанно спросил:
- Ты женат?
- А как же.
- Раньше я все пытался себе представить, что это за радости такие,
которых я лишен в жизни. А теперь, кажется, понимаю.
Он посмеялся.
- Всегда можно уехать куда подальше. Ради одного этого стоит быть
солдатом. Взбирайся в седло, господин.
И мы поскакали с ним бок о бок в город. Керрек - это довольно
большое, наполовину военное поселение, окруженное стеной и рвом и
расположенное вокруг срединного холма, на котором стоит королевская
крепость. У подножия холма, откуда дорога начинала подъем к крепостным
воротам, стоял дом, где жил в годы изгнания мой отец, вместе с королем
Будеком собиравший и обучавший здесь войско, чтобы высадиться в Британии и
отвоевать ее для себя, ее законного короля.
И вот теперь вместе со мной в Керрек прибыл, быть может, новый и
славнейший ее король, чей пронзительный младенческий вопль несся из
закрытой повозки, когда мы по деревянному мосту через ров въезжали под
своды городских ворот.
Мой спутник ехал рядом со мною и молчал, сзади Ральф с возницей
беззаботно болтали, и их голоса вместе с цокотом копыт по булыжной
мостовой и побрякиваньем сбруи далеко разносились в сонном утреннем
безмолвии. Город еще только просыпался. Перекликались петухи во дворах и
на навозных кучах. Отпирались двери домов, и женщины в платках сновали с
охапками и ведрами топлива, спеша начать новый трудовой день.
Глядя вокруг, я поневоле радовался молчаливости моего спутника. За
пять лет, что я здесь не был, Керрек изменился до неузнаваемости. Оно и
понятно: нельзя, должно быть, вывести из города стоявшую в нем армию,
которая здесь же формировалась и несколько лет обучалась, и чтобы на ее
месте не осталась гулкая пустота. Войско, правда, располагалось тогда
снаружи, за городскими стенами; шатры давно сняли; где был лагерь, теперь
все поросло травой. Но и сам город, хотя солдаты короля Будека из него и
не ушли, непоправимо утратил свой деловитый, целеустремленный характер,
отличавший его во времена моего отца. На улице Саперов, где я проходил
обучение под началом Треморинуса, осталось несколько мастерских, из
открытых дверей уже доносился с утра пораньше лязг железа, но былая бодрая
деловитость ушла вместе с многолюдьем и говором толпы, уступив место
какому-то пустынному унынию. Я был рад, что наш путь не лежал мимо бывшего
дома моего отца.
Мы должны были остановиться у одной супружеской четы. Там нас радушно
встретили, Бранвену с мальчиком сразу же увели куда-то в женские владения,
а меня проводили в уютную комнату, где горел огонь и стоял накрытый к
завтраку стол. Слуга внес мою поклажу и хотел было остаться, чтобы
прислуживать мне за трапезой, но Ральф его отослал и сам встал у меня за
спиной. Я велел ему сесть и позавтракать вместе со мной, и он принялся
уписывать еду как ни в чем не бывало. Позавтракав, Ральф спросил меня, не
хочу ли я пойти осмотреть город, и я его отпустил, а сам остался в доме. Я
человек не слабый и не так-то легко устаю, но одной короткой поездки по
твердой земле и одного хорошего завтрака мне мало, чтобы прогнать
мучительную дурноту и слабость, вызванные плаваньем по зимнему морю. И
потому, наказав Ральфу перед уходом позаботиться о благополучии Бранвены и
младенца, я расположился у очага отдыхать и дожидаться приглашения от
короля.
Прибыло оно под вечер, когда зажигали фонари, прибыло вместе с
Ральфом, у которого глаза были просто на лбу, а через руку висел пушистый
теплый плащ из мягкой шерстяной, с начесом материи густо-синего цвета.
- Вот, король тебе прислал. Наденешь?
- Разумеется. Поступить иначе - значит оскорбить монарха.
- Но ведь это королевский плащ. Люди будут смотреть на тебя и гадать,
кто ты такой.
- Нет, не королевский. Это почетный плащ певца. Здесь просвещенный
край, Ральф, такой же, как и моя родина. Здесь в почете не только короли и
военачальники. В котором часу король примет меня?
- Через час, он сказал. Он примет тебя с глазу на глаз, а потом ты
будешь петь перед всеми в дворцовой зале. Чему ты смеешься?