МакРоберт Стюарт. Полые холмы

вывести Ягодку на топкую черную тропу, ко мне явились гости. Двое жителей
леса: низкорослый коренастый мужчина в плохо выделанных оленьих шкурах,
издававших неприятный запах, и девушка, его дочь, закутанная в
грубошерстное полотнище. Они были такие же смуглые и черноглазые, как и
жители холмов в Гвинедде, но притом еще обветренное темное лицо девушки
было осунувшимся, бескровным. Она страдала, хотя и немо, как животное, -
не дернулась, не издала ни звука, когда отец размотал ветошь у нее на
руке, от локтя до запястья раздувшейся и почерневшей от яда.
- Я обещал ей, что ты ее исцелишь, - просто сказал мужчина.
Я ничего не ответил на это, но взял ее руку и ласково обратился к ней
на древнем языке. Она отшатнулась в страхе, когда я объяснил мужчине - его
звали Маб, - что должен нагреть воды и прокалить в огне нож, и он ввел ее
в мое жилище. Я взрезал опухоль, очистил и перевязал рану. Продолжалось
это довольно долго, и за все время девушка не издала ни звука, только
бескровное лицо ее под слоем грязи еще больше побледнело, поэтому, сделав
перевязку, я подогрел им обоим немного вина и вынес последние запасы изюма
и несколько ячменных лепешек. Лепешки были моего собственного
приготовления - я припомнил, как пекли их дома слуги, и попытался им
подражать. Первый мой хлеб был малосъедобен, даже будучи размочен в вине,
но постепенно дело у меня пошло на лад, и теперь я с гордостью наблюдал,
как Маб и его дочка едят и тянутся взять еще. Вот так, от магии и
божественных голосов до ячменных лепешек, и этим самым низменным из моих
искусств я гордился не меньше, чем другими.
- Ну, - сказал я Мабу, - так вы, выходит, знали, что я здесь?
- Слух прошел по лесам. Нет, ты не смотри так, Мирддин Эмрис. Мы
никому не передаем. Но мы следуем за каждым, кто движется лесом, и знаем
все, что происходит.
- Да. В этом ваша сила. Мне говорили. Мне еще придется, быть может, к
ней прибегнуть, покуда я сижу в этой часовне.
- Наша сила - к твоим услугам. Ты возжег здесь старые светильники.
- Тогда поведай мне, что слышно на свете.
Он выпил и утерся.
- Зима прошла спокойно. На побережьях тихо - благодаря штормам. На
юге шли сражения, но кончились, и границы восстановлены прежние. Цисса
уплыл на корабле обратно в Германию. Аэлле с сыновьями остался. На севере
мир. Правда, Гвартегидд повздорил с отцом своим Кау, ну да это племя
отродясь не сидело спокойно. Он убежал в Ирландию, но это все пустое. Еще
говорят, Риагат в Ирландии у Ниалла. Ниалл задал пир Гилломану, и теперь
между ними мир.
Это было голое перечисление фактов, и говорилось все без понимания и
выражения, будто заученное наизусть. Но я смог разобраться, о чем идет
речь. Саксы, Ирландия, пикты на севере: угрозы со всех сторон, но, кроме
угроз, ничего - пока что.
- А король? - спросил я.
- Король в себе, но не тот, что был. Раньше был храбр, теперь зол.
Приближенные его боятся.
- А сын короля? - Я ждал ответа. Много ли знают эти люди?
Черные глаза посмотрели загадочно.
- Он, слышно, находится на Стеклянном острове, но тогда что делаешь
здесь ты, Мирддин Эмрис?
- Смотрю за святилищем. Чтобы ты мог зайти, когда вздумаешь. Чтобы
каждый мог зайти.
Он промолчал. Его дочь сидела на корточках у очага и смотрела на меня
уже без всякого страха. Она поела и еще украдкой сунула несколько лепешек
себе за пазуху. Я посмеялся про себя.
Я спросил у Маба:
- Если мне понадобится послать весть, ваши люди возьмутся ее
доставить?
- С охотою.
- Даже королю?
- Мы так устроим, что она дойдет до короля.
- А теперь про сына короля, - сказал я. - Ты говоришь, вы знаете все,
что происходит в лесу. Если моя магическая сила доберется до сына короля в
его укрытии и привлечет его ко мне, будет ли он в безопасности, проезжая
через лес?
Он сделал странный знак, который у меня на глазах делали раньше люди
Ллида, и кивнул.
- Он будет в безопасности. Мы позаботимся об этом. Ты ведь обещал
Ллиду, что он будет и для нас королем, а не только для жителей городов
юга?
- Он будет король для всех, - ответил я.


Рука его дочери, как видно, заживала хорошо, потому что больше он ее
ко мне не приводил. Через два дня у моей задней двери появился
свежезабитый фазан и мех с медвяным пивом. Я в ответ расчистил снег с
жертвенного камня и поставил чашу в нише над родником. На глаза мне
по-прежнему никто не попадался, но я заметил кое-какие следы, и ячменные
лепешки, оставляемые мною у порога от свежей выпечки, всякий раз к утру
исчезали, а взамен появлялись разные приношения: олений бок, например, или
ползайца.
Как только лесные тропы достаточно просохли, я оседлал Ягодку и
поехал в Галаву. Путь шел вдоль речки, а потом вокруг озера. Это было
озеро небольшое, много меньше того, над которым стояла Галава, наверное в
милю длиной и в треть мили шириной, и лес со всех сторон подступал к самой
воде. Я уже доехал до середины, и вдруг посреди озера, но ближе к тому
берегу, я увидел небольшой, густо поросший деревьями остров, словно
кусочек окрестных лесов, оторванный и заброшенный в тихую заводь. Остров
был скалистый, деревья теснились на валунах, обступая высокий обрывистый
утес, возвышавшийся посредине. Серый каменный утес, еще припорошенный
последним снегом, стоял на островке как настоящий неприступный замок. В
свинцовом свете безветренного дня слегка поблескивали его скальные
бастионы. Остров, казалось, плавал на воде над своим отражением, и
перевернутые башни уходили в тихую глубину, к самому сердцу озера.
У дальнего конца озера речка снова вытекала, помолодевшая,
многоводная после таяния снегов, и бежала резво и решительно в Галаву,
прокладывая себе путь среди тростников и черных болотистых низин между
рядами ивняка и ольшаника. Еще через милю долина расширялась, болота
уступили место полям и жилицам поселян, а под защитой замковых стен жались
ремесленные слободки. Позади замка, принадлежавшего графу Эктору, между
черными голыми деревьями сквозила серая холодная гладь большого озера, оно
тянулось на запад сколько хватал глаз и сливалось с суровым небом.
Первая сельская усадьба, которая попалась мне на пути, была
расположена чуть отступя от речного берега. Это не была настоящая ферма,
забитая по римскому плану, как у нас на юге и юго-западе, а простой
крестьянский дом, к каким я привык здесь на севере, - кучка круглых
строений, побольше и поменьше, от жилого дома и до сараев для скота и
птицы, теснящихся в кольце прочной ограды из дерева и камня. Пес у ворот
завелся лаем, натягивая цепь. В дверях сарая появился мужчина - хозяин,
судя по одежде, - и уставился на меня, не переступая порога. Он держал в
руке большой садовый нож. Я натянул поводья и выкрикнул приветствие. Он
вышел мне навстречу с выражением любопытства, но и настороженности, какую
постоянно приходилось видеть теперь у людей при появлении незнакомца.
- Куда ты держишь путь, господин? В графский замок в Галаве?
- Нет. До ближайшего дома, где я смогу купить себе пищу - мяса и
лепешек и, может быть, немного вина. Я еду из лесной часовни, что стоит
там, наверху. Ты ее знаешь?
- Кто же ее не знает. Как поживает старец, добрый человек Проспер?
- Он умер на рождество.
Селянин перекрестился.
- Ты был с ним?
- Да. А теперь блюду святилище. - В подробности я не стал вдаваться.
Если он заключит, что я прожил там какое-то время и помогал старцу, тем
лучше. - Мое имя Мирддин, - сказал я ему. Я решил не добавлять "Эмрис".
Имя Мирддин достаточно распространено на западе и не обязательно должно
связываться с пропавшим Мерлином; с другой стороны, если Артур все еще
зовется здесь Эмрис, могут обратить внимание, что появился какой-то
приезжий человек, носящий такое же имя, и находится при мальчике.
- А-а, Мирддин. Откуда же ты?
- Я до этого жил в пещерном святилище Дифеды.
- Понятно. - Он обвел меня взглядом, счел неопасным и кивнул. - Что
ж, каждому свое. Надо думать, твои молитвы приносят такую же пользу, как и
меч графа в грозное время. А графу известно о перемене в часовне?
- Я еще никого не видел. Сразу после кончины Проспера выпал снег. А
что он за человек, граф Эктор?
- Хороший господин и хороший человек. И госпожа хорошая, ему под
стать. Ты не будешь испытывать лишения, покуда лес принадлежит ему.
- Есть у него сыновья?
- Двое, и оба парнишки на славу. Да ты их небось скоро увидишь, вот
только установится погода. Они что ни день ездят в лес. А граф, как
вернется домой, непременно за тобою пошлет. Сейчас-то он в отъезде, и
старший сын с ним. Их ждут обратно с весной. - Он отвернулся от меня,
позвал, и на порог дома вышла женщина. - Катра, вот новый хранитель
часовни. Старый Проспер недавно помер. Ты правильно говорила, что он до
нового года не дотянет. Найдется у тебя несколько хлебов нынешней выпечки
и мех вина? Добрый господин, перекуси пока с нами, а тем временем вынут
хлеб из печи.
Я принял приглашение и воспользовался их гостеприимством. Здесь я
нашел все, в чем нуждался: хлеб и муку, и мех с вином, овечье сало для
изготовления свечей, масло для лампы и корм для кобылы. Расплатился, и
Федор - так он назвался - помог мне упаковать припасы в чересседельные
сумки. Вопросов я больше не задавал, но внимательно слушал все, что он
рассказывал, а потом, вполне довольный, поехал обратно в часовню. Сведения
о моем появлении дойдут до Эктора, и имя тоже, и уж кто-кто, а он сразу же
сопоставит нового отшельника в Диком лесу с тем Мирддином, что с
наступлением зимы в один прекрасный день исчез из холодных пещер Уэльса.
В начале февраля я опять спустился вниз, на этот раз заехал прямо в
селение, и оказалось, что жители уже наслышаны обо мне и, как я и думал,
приняли мое присутствие в лесу как должное. Отыщи я себе пристанище
где-нибудь в деревне или в замке, я бы до сих пор, конечно, был бы для них
"тот приезжий человек" и "чужак", и обо мне судачили бы все кому не лень;
но святые отшельники - люди особенные, они часто перебираются с места на
место, и добрым поселянам это не в диковину. Я с облегчением узнал, что
наверх, в часовню, они никогда не ездят, это место своей древней святостью
пугает их. Они почти все христиане и за душевным утешением обращаются к
святой братии в близлежащий монастырь, но старые верования так легко не
умирают, и я внушал им, наверное, больше трепета, чем сам аббат.
Та же древняя святость одевала в их представлении, как я узнал, и
скалистый остров посреди озера. Я спросил о нем одного из лесных жителей.
Название этого острова, сказал он мне, Каэр Банног, что значит "замок в
горах", и в нем, согласно поверьям, обитает Крошка Билис, король
Загробного царства. Островок может ни с того ни с сего исчезать и
появляться, может плавать на воде невидимо для глаз, будто бы сделанный из
стекла. К нему никто не рискует приблизиться. Люди, правда, удят рыбу в
озере, и на тучных лугах в западном конце долины пасутся стада, но остров
объезжают стороной. Как-то одного рыбака забросило туда штормом, и он
провел на островке ночь. А когда возвратился домой, то оказался не в своем
уме, толковал, что будто бы целый год жил в огромном замке из стекла и
золота, где невиданные ужасные чудовища караулят сокровища, которым нет
счета. За сокровищами этими так никто и не съездил, потому что рыбак, не
приходя в себя, через неделю помер. С тех пор на остров никто ни ногой, и
хотя, как говорят, ясным вечером на закате замок бывает отлично виден,
подгребешь поближе - и он бесследно исчезает, а стоит ступить на берег,
как остров тут же и потонет.
Такими пастушескими баснями лучше не пренебрегать. Я давно уже
подумывал о здешнем "стеклянном острове", который оказался прямо у меня
под боком, прикидывал, будет ли он со своей зловещей славой достаточно
надежным укрытием для меча Максена. Пройдет еще несколько лет, прежде чем
Артур вырастет и сможет поднять меч Британии, а до тех пор небезопасно, да
и не подобает, хранить его запрятанным под стрехой хлева при часовне в
дальнем лесу. Чудо еще, думалось мне, что от него до сих пор не загорелся,
не вспыхнул сухой тростник кровли. Если это в самом деле меч королей
Британии и если Артур в самом деле станет тем королем, которому суждено
поднять этот меч, то пусть до поры до времени меч дожидается его в
священном и издревле волшебном месте наподобие того, где он был мною
найден. А настанет срок, и юный король разыщет его, ведомый свыше, как был
ведом я. Потому что я - орудие бога, но не десница его.
Вот я и думал про этот остров. Думал, думал и в один прекрасный день
принял решение.
В марте я в третий раз спустился в деревню, чтоб пополнить свои
запасы. Когда я ехал обратно берегом озера, как раз садилось солнце и
легкий туман заклубился над водой. Из-за этого островок казался-отдаленным
и как бы плавающим на поверхности озера, так что легко было представить
себе его волшебным, готовым затонуть под ногой. Лучи пылающего заката
падали на отвесные утесы, и они выступали, алые, из темной завесы
окружающих деревьев. В этом освещении причудливые каменные очертания и
впрямь напоминали башни и бастионы солнечного замка, возвышающегося над
лесом. Я любовался им и вспоминал старинные поверья, потом поглядел снова
и, вытаращив глаза, резко натянул поводья. Там, за блестящей гладью вод,
из зыбкого тумана выступала башня моего видения, Максенова Башня,
неразрушенная, целая, сложенная из закатного света. Башня меча.
На следующий день я перевез меч туда. Туман скопился еще гуще
прежнего и скрывал меня от любого любопытного глаза.
Остров находился менее чем в двухстах ярдах от южного берега озера. Я
хотел было пустить Ягодку вплавь, но оказалось, что там глубины ей всего
по грудь. Озеро лежало тихое и гладкое, как стекло. Несколько осторожных
всплесков - так переходят воду дикие олени, - и мы перебрались на тот
берег, не встретив никого, если не считать пары уточек-нырков да цапли,
которая пролетела мимо в тумане, плавно взмахивая крыльями.
Оставив кобылу пастись у берега, я взял меч и поднялся с ним сквозь
заросли к подножию отвесного утеса. Наверное, я знал заранее, что там
увижу. Кусты и молодая древесная поросль вплотную подступали к каменистой
осыпи под скалами, но, еще не одетые листвою, они не могли скрыть от
взгляда узкого отверстия пещеры, круто уходящей в глубину. Я захватил с
собою факел. И теперь, запалив его, по тесному проходу спустился в грот у
глубинных оснований утеса, недоступный для дневного света.
У ног моих лежала черная, недвижная гладь воды, покрывшей дно грота.
В дальнем конце виднелась плоская каменная глыба, естественного ли
происхождения или обтесанная человеческой рукой, трудно сказать; но она
стояла там наподобие алтаря, а сбоку в камне было выдолблено углубление в
виде чаши. В нем накопилось полно воды, и в дымном свете моего факела она
казалась красной, как кровь. Вода скапливалась и на потолке и падала там и
сям вниз медлительными каплями. Шлепаясь о черную поверхность подводного
озерка, они издавали тихий звук, подобный звону тронутой струны, и эхо
расходилось кругами вместе со светом факела. Там же, где они глухо падали
на камень, образовывались не впадины, а, наоборот, воздвигались столбы, а
над ними нависали массивные каменные сосульки, которые росли навстречу
столбам. Не грот, а настоящий храм, с беломраморными колоннами и
стеклянным полом. Даже я, пришедший сюда по праву и обладающий защитной
силой, почувствовал, как у меня зашевелились волосы на голове.
"По воде и по суше лежит его путь на родину, и оставаться ему скрытым
в плавучем камне, покуда огнем не подымется вновь". Так вещали Древние, и
они, как и я, с первого взгляда узнали бы этот грот. Как я и как те
злосчастные рыбаки, которые возвращались из Потустороннего мира и бредили
чертогами Черного короля. Здесь, в преддверье царства Билиса, будет лежать
сокрытым от всех глаз этот меч, пока не явится юноша, которому дано будет
его поднять.
Я вошел в черную воду. Дно круто уходило вниз, озерко становилось все
глубже. Позади каменной плиты потолок грота смыкался с водой - дальше
узкий проход терялся в подводных глубинах. Вода рябила и плескалась вокруг
плиты, и эхо расходилось кругами по стенам, обтекая каменные колонны. Вода
была ледяная. Я положил меч, завернутый, как он был, когда я его нашел,
подальше на плоский камень. Потом перешел через озерко обратно. В гроте
звенело эхо. Я постоял, пока оно не утихло до ровного гуденья, потом
замерло совсем. И сделалось так тихо, что даже дыхание мое казалось
неуместным вторжением в эту тишину. Оставив меч немо ожидать своего часа,
я поспешил обратно на свет дня. Тени расступились, и я беспрепятственно
вышел наружу.

2

Наступил апрель, когда ожидалось возвращение Эктора. Первую неделю
месяца лили дожди и дули ветры - совсем зимняя непогода, лес гудел, как
штормовое море, часовню продували сквозняки, пламя девяти светильников
пласталось и чадило. Белая сова сидела на яйцах под крышей и поглядывала
вниз.
Но однажды ночью я проснулся от тишины. Ветер упал, замолчали сосны.
Я встал, накинул плащ и вышел. Луна смотрела свысока, а Медведица на
севере плыла так низко и сияла так ярко, что, казалось, протяни руку - и
достанешь, только обожжешься. Кровь моя бежала в жилах свободно и легко, я
чувствовал себя чистым, умытым, как обступивший меня лес. Остальную часть
ночи я спал не больше, чем юный любовник, а с первым светом встал, утолил
голод и пошел седлать Ягодку.
В ясное небо всплыло блистательное солнце и свежими лучами залило
поляну. Капли вчерашнего дождя разноцветно переливались на отяжелевших
травинках и на тугих кулачках молодых папоротников, падали и всходили
паром с веток сосен, наполнявших воздух хвойным благоуханием. А выше их
зеленых верхушек со всех сторон дымились белые вершины гор.
Я вывел кобылу из сарая и как раз подносил седло, как вдруг она
перестала щипать траву, подняла голову и навострила уши. А через несколько
секунд и я услышал то, что вспугнуло ее: стук копыт, приближающихся
быстрым галопом - на таком галопе недолго и шею сломать на горной тропе,
извивающейся по корням, под нависшими ветвями. Я опустил седло на землю и
стал ждать.
Ладная вороная лошадь вылетела на полном скаку, с закинутой на
натянутых поводьях головой, осела на круп в трех шагах от меня, и в то же
мгновенье мальчик, плашмя лежавший у нее на спине, соскользнул с седла
наземь. Лошадь была в мыле, с удил капала пена. Раздутые ноздри рдели.
Видно, немалых трудов стоил этот головоломный галоп и такая резкая
остановка. Сколько же ему? Девять? В его возрасте я ездил на пузатой
лошадке, которая и в рысь-то переходила, только если ее пнуть хорошенько.
Он одной рукой подобрал поводья и удержал лошадь, рвавшуюся к
водопою. Проделывалось это машинально, а все внимание гостя было
устремлено на меня.
- Это ты - новый святой?
- Да.
- Проспер был моим другом.
- Мне очень жаль.
- Ты не очень-то похож на отшельника. Ты правда теперь смотришь за
часовней?
- Да.
Он, задумчиво закусив губу, разглядывал меня. Взвешивал, оценивал. И
под взглядом этого мальчика, как еще никогда в жизни, я ощутил трепет в
груди и, усилием воли сдержав волнение, заставил сердце биться ровно. Я
ждал. Я знал, что по лицу моему ничего не заметно. Мальчик видел перед
собой безобидного, безоружного человека, который седлает неприметную
лошаденку, чтобы ехать в долину за припасами.
Наконец он счел возможным попросить:
- Ты никому не расскажешь, что видел меня?
- А разве за тобой кто-то гонится?
Губы его изумленно приоткрылись. По-видимому, от меня ожидалось
что-нибудь вроде "Слушаюсь и повинуюсь, господин". Но тут он тревожно
вскинул голову, и тогда я тоже услышал приближающийся перестук копыт,
негромкий, по мшистой земле. Кто-то торопился сюда, но все-таки скакал не
так быстро, как мой гость на вороной.
- Ты меня не видел, помни! - Рука его потянулась было к кошельку, но
на полпути задержалась. Сверкнула широкая улыбка и поразила меня: до этой
секунды он был вылитый Утер, но такая светлая улыбка - это от Амброзия, и
темные глаза - тоже Амброзиевы. Или мои.
- Прости, - выговорил он вежливо, но торопливо. - Поверь, я не делаю
ничего дурного. Ну то есть ничего особенного. Я потом дам себя поймать. Но
он не позволяет мне ездить так, как мне нравится.
Он ухватился за луку седла, готовясь вскочить на лошадь.
- Если ты скачешь так по здешним тропам, - сказал я, - то ничего
удивительного, что он не позволяет. Но зачем тебе уезжать? Ступай в
часовню, а я собью его со следа и коня твоего поставлю где-нибудь, пусть
остынет.
- Я так и знал, что ты не святой, - сказал мальчик тоном похвалы и,
бросив мне поводья, скрылся в задней двери.
Я отвел вороную в сарай и запер. Постоял минутку на пороге, дыша
тяжело и часто, как человек, только что выплывший из штормовых волн.
Десять лет я ждал этой минуты. Я проложил Утеру дорогу через тинтагельские
стены и убил Бритаэля, начальника крепости, не испытав такого
сердцебиения. Так или иначе, он здесь. Теперь посмотрим. Я пошел к опушке,
навстречу Ральфу.
Он выехал на поляну один, крупной рысью, припадая к самой гриве
рослого каурого коня. Вид у него был взбешенный. На щеке рдела царапина -
наткнулся на ветку.
Наверно, его ослепил солнечный свет, заливавший поляну. Я уж думал,
что он на меня наедет. Но потом он все-таки разглядел, что я стою на пути,
и осадил коня, с силой натянув поводья.
- Эй, ты! Тут не проезжал только что мальчик?
- Проезжал, - негромко ответил я и протянул руку к его поводу. - Ты
погоди, не торопись...
- Прочь с дороги, глупец! - Каурый, почуяв шпоры, взвился на дыбы,
вырвав у меня повод. И в это же мгновение Ральф, потрясенный, вымолвил: -
Господин! - и успел повернуть лошадь. Копыта мелькнули в двух дюймах от
моей головы. Ральф соскользнул с седла так же легко, как и мальчик Артур,
и потянулся было целовать мою руку.
Я успел ее отдернуть.
- Нет. И быстро подымись с колена, друг. Он здесь и видит нас.
- Милосердный Иисусе! Я чуть было не наехал на тебя! Солнце слепило
мне глаза - я тебя не узнал!
- Я так и понял. Однако не очень-то радушную встречу оказал ты новому
отшельнику, Ральф. Здесь на севере у всех такие манеры?
- Господин... господин! Прошу меня простить. Я был зол... - И пояснил
чистосердечно: - Он просто дурачил меня. Я иногда различал его впереди, а
догнать все равно не мог. Ну и я... - Но тут до него дошел смысл моих
слов. Он не договорил и сделал шаг назад, оглядывая меня с головы до ног и
словно не веря своим глазам. - Новый отшельник? Ты? То есть ты и есть
Мирддин, что поселился при часовне? Ну конечно! Какой же я глупец! Мне и в
голову не пришло. И никому другому тоже, можешь быть уверен. Я ни разу не
слышал, чтобы кто-нибудь высказал предположение, что это сам Мерлин.
- И надеюсь, не услышишь. Сейчас я всего только блюститель святилища
и останусь им сколько понадобится.
- А граф Эктор знает?
- Пока нет. Он скоро должен вернуться?
- На той неделе.
- Скажешь ему тогда.
Он кивнул и тут же захохотал - его удивление уступило место радости.
- Клянусь крестом, как я рад тебя видеть, господин! Благополучен ли
ты? Как ты жил все это время? Как добрался сюда? И что будет теперь?
Вопросы сыпались один за другим. Я с улыбкой поднял ладонь.
- Слушай, - торопливо прервал я его. - Мы потолкуем потом. Выберем
подходящее время. А теперь уезжай и заблудись на час или около того, дай
мне познакомиться с мальчиком с глазу на глаз, ладно?
- Конечно. Двух часов тебе хватит? Этим ты много выиграешь в его
глазах - меня обычно не так-то легко сбить с его следа. - Он обвел глазами
поляну, не поворачивая головы. Сияло утреннее солнце, было тихо, только
заливался весенний дрозд. - Где он? В часовне? Тогда он, наверное,
наблюдает за нами, так что ты махнешь рукой куда-нибудь в сторону.
- С удовольствием. - Я повернулся и указал на одну из тропинок,
уводящих прочь от моей поляны. - Сюда можно? Я не знаю, куда ведет эта
тропа, но надеюсь, ты сможешь на ней заблудиться?
- Если не сложу голову, - кротко заметил он. - Надо же было тебе
махнуть именно в эту сторону... Я бы сказал, что просто не повезло, но раз
это ты...
- Я махнул наугад, уверяю тебя. Прости. А что, там опасно?
- Как тебе сказать. Если я должен искать Артура в этой стороне, то
обратно мне скоро не выбраться. - Он подобрал поводья, изображая
поспешность, чтобы обмануть нашего невидимого наблюдателя. - А если по
правде, сказать, господин мой...
- Мирддин. Я теперь не господин тебе, да и никому другому.
- Хорошо, тогда Мирддин. Тропа там крутая и неровная, но проехать
можно. И больше того, именно ее и избрал бы дьяволенок, если бы... Я же
говорил - что ты ни сделаешь, все со смыслом. - Он засмеялся. - Как я рад,
что опять тебя вижу. У меня словно гору с плеч сняли. Последние несколько
лет были ох как нелегки, поверь!
- Верю.
Он поднялся в седло, махнул мне рукой. Я отступил. Он быстро
проскакал по поляне, и вскоре стук копыт замер на крутой, заросшей
папоротниками тропе.
Мальчик сидел на краю стола и ел хлеб с медом. Мед стекал у него по
подбородку. При моем появлении он спрыгнул со стола, утерся тыльной
стороной руки, слизнул с руки мед и проглотил.
- Ты не рассердишься? Тут было так много, а я просто умирал с голоду.
- Ешь, пожалуйста. Вон в той чаше на полке сушеные фиги.
- Спасибо, сейчас не хочется, я уже сыт. Я лучше пойду напою
Звездочку. Ральф, я слышал, уехал.
Мы повели лошадь к источнику. По пути он объяснил: