МакРоберт Стюарт. Полые холмы

отвозили ему те гонцы, все равно он не вступит в битву, покуда не станет
очевидно, на чью сторону клонится победа. Так два кровопролитных часа, от
полудня до трех, бились британские силы, лишенные свежих подкреплений.
Ранен король Регеда и унесен с поля битвы, его полки удерживают позиции,
но мне видно, что они готовы дрогнуть. И однако, по-прежнему не
показываются воины Лотиана. Еще немного, и, если они не ввяжутся в бой,
будет, пожалуй, поздно.
Потом и впрямь стало похоже на то, что исход сраженья решен. Раздался
крик в гуще сечи, крик ярости и отчаяния. Королевский штандарт с алым
драконом закачался, покосился и начал падать. И вдруг, несмотря на
расстояние, я увидел все с такой отчетливостью, словно находился там,
рядом с носилками короля. Отряд саксов, рыжебородых великанов, красных от
крови, текущей из нечувствительных ран, набросился на британцев,
сражавшихся вокруг короля, со всей своей мощью и свирепостью. Иные из них
пали под ударами защитников короля, иных удалось потеснить назад, но двое,
размахивая боевыми топорами, пробились слева к самым носилкам. Топор
ударил по древку штандарта, дракон закачался, стал валиться. Державший его
знаменосец, облившись кровью из перерубленного запястья, упал под копыта
лошадей. А топор, описав дугу в воздухе, уже готов был обрушиться на
короля. Утер, поднявшись на ноги, замахнулся было мечом. Но меч Ральфа
сверкнул и, опередив его, вонзился в сакса, тело окровавленного врага
рухнуло поперек носилок, золотая королевская мантия обагрилась. Король
оказался пригвожден к креслу телом убитого. Второй сакс, грозно воя,
бросился к нему. Ральф с проклятьями заворачивал коня, стремясь загородить
беззащитного короля от нового нападения. Но исполин сакс раздвинул
британские копья, как разъяренный бык - высокую траву, и занес топор над
королем. Казалось, ничто уже не остановит его руку. Но я увидел, как Артур
направил вперед белого жеребца, в это время древко штандарта упало коню на
грудь, и тот, заржав, взвился на дыбы. Артур, сжав коленями коня, поймал
древко, крикнул и перебросил его другому ратнику по ту сторону от
королевских носилок, а сам обернул ржущего, бьющего копытами жеребца
навстречу нападающему исполину саксу. Сверкнул дугой боевой топор,
обрушился вниз. Жеребец подпрыгнул, отпрянул, удар пришелся мимо, однако
задел на пути меч Артура и выбил его из руки наземь. Снова взвился на дыбы
жеребец, ударил убийственными передними копытами, и лицо сакса с топором
превратилось в кровавое месиво. Но вот конь опустился на ноги подле
королевских носилок, рука Артура потянулась к поясу за кинжалом, и в это
время негромко, но отчетливо раздался голос короля: "Бери!" - и он бросил
Артуру рукоятью вперед свой собственный меч. Артур вытянул навстречу руку
и поймал рукоять меча. Я видел, как блеснул в воздухе острый клинок. Белый
жеребец уже опять поднялся на дыбы, и штандарт снова реял высоко в
воздухе, алый на золотом. Грянул крик и покатился по полкам от центра, где
белый горячий жеребец под королевским драконом ступал по бабки в крови. И
с криком ратники ринулись к ним. Я видел, как воин со штандартом замялся и
нерешительно оглянулся на короля, но король взмахом руки отослал его
вперед, а сам с улыбкой откинулся на спинку своего кресла.
Тут и лотианские полки, упустив минуту для задуманного Лотом
картинного вмешательства, высыпали из леса и обрушились вниз, множа ряды
наступающих британцев. Но битва была уже выиграна. Не было на поле
человека, от чьего взгляда ускользнуло бы то, что произошло. На глазах у
всех, белый на белом коне, казалось, воинский дух короля вырвался из его
немощного тела и, точно блик света на острие копья, устремился вперед,
нанося удар в самое сердце саксонского войска.
Саксы, теряя позицию за позицией, отступали к заболоченному краю
поля, теснимые торжествующими, распалившимися бриттами, а позади
сражающихся на поле выбегали люди и выносили раненых и умирающих. Носилки
с Утером, вместо того чтобы двинуться назад, продолжали следовать за
Артуром. Но самая гуща сражения кипела теперь не вокруг них, а далеко
впереди, где под красным драконом всем были видны белый жеребец, и белый
плащ, и блистающий клинок королевского меча.
Дальше стоять у всех на виду на вершине холма мне было незачем, да
никто уже и не обращал на меня внимания. Я спустился вниз, где под защитой
поваленных яблонь был устроен полевой лазарет. Палатки уже наполнялись,
лекари и помощники трудились не покладая рук. Я послал мальчишку за ящиком
с инструментами, а сам скинул плащ и повесил на нижний сук яблони,
отгородив угол от солнечных лучей; и в эту тень я зазвал проходивших
санитаров с носилками и велел им оставить здесь раненого.
Один из санитаров был худой, седеющий ветеран, его лицо было мне
знакомо. Он работал со мной под Каэрконаном.
- Повремени минуту, Павел, - сказал я ему. - Не торопись уходить.
Выносить раненых найдется кому и без тебя. А твоя помощь пригодилась бы
мне здесь.
Он явно обрадовался, что я его узнал.
- Я так и подумал, что понадоблюсь тебе, господин. У меня и
снаряжение с собой.
Он опустился на колени по ту сторону от лежавшего в беспамятстве
раненого, и вдвоем мы стали осторожно стягивать с него разрубленный
кожаный панцирь, из-под которого хлестала кровь.
- А как состояние короля? - спросил я.
- Трудно сказать. Я ведь думал, ему конец - ас ним и многому еще в
нашей жизни, - а вот поди ж ты, он там сидит себе с Гандаром и улыбается,
довольный. Да и есть ему чего улыбаться.
- Д-да, пожалуй... Хватит, дальше стаскивать не будем. Дай-ка я
посмотрю...
Рана была нанесена топором, кожа и металл панциря смешались в глубине
с мясом и осколками кости. Я сказал:
- Боюсь, тут мало что можно сделать. Однако попытаемся. Бог сегодня
на нашей стороне, стало быть, и на стороне этого бедняги. Держи вот тут
крепче... Так ты говоришь, ему есть чего улыбаться? Это верно. Теперь
удача нам не изменит.
- Удача? Скажем так: удача на белом коне. Любо-дорого было смотреть,
как этот юнец врубился в гущу схватки в решающую минуту. Как раз то, что
было нужно, когда король вдруг на глазах у всех рухнул в кресло, будто
умер, и королевский дракон пошатнулся и упал. Мы тогда высматривали короля
Лота, да только его не видно было. Поверь мне, еще бы полминуты, и мы бы
все метнулись в обратную сторону. В отражении оно всегда так: диву
даешься, как много решают какие-то мгновенья да толика удачи. Вот так,
вовремя сделанный шаг, да еще чтобы человек подходящий объявился - и все,
выиграно или проиграно целое царство.
Еще некоторое время мы работали молча, я торопился, потому что
раненый начал шевелиться у меня под руками и надо было успеть, пока к нему
не возвратилось сознание мучительной действительности. Когда я кончил и мы
уже бинтовали, Павел задумчиво заметил:
- Странная вещь.
- Что именно?
- Ты помнишь Каэрконан?
- Мне ли забыть его?
- Так вот, этот юнец сильно смахивает на него... то есть на Амброзия,
я хочу сказать, на графа Британского, как он тогда именовался. На белом
коне и все такое и под развевающимся драконом. Так люди говорили... И имя
то же самое, верно? Эмрис. Может быть, родич ваш?
- Может быть.
- Понятно, - буркнул Павел и больше вопросов не задавал. Но мне уже
все было ясно: слух разнесся по всему нашему лагерю, едва только мы с
Артуром появились в сопровождении эскорта. И пусть себе. Утер уже
обнаружил свои намерения. Мальчик выказал столько отваги, и воинская удача
нам улыбнулась, а Лот так позорно просчитался - пусть-ка он теперь
попробует переубедить короля или доказать лордам, что сын Утера не годится
в вожди.
Раненый очнулся и закричал, и больше нам уже было не до бесед.

2

К ночи с поля унесли всех павших. Король покинул сражение, но прежде,
чем стало ясно, на чьей стороне победа, и никакому маневру саксов уже не
под силу было тут что-либо изменить. Когда все стихло, главные британские
силы отошли к северо-западу в свое прежнее расположение на окраине города,
а удерживать поле оставили только Кадора и Кау, короля Стрэтклайда. Лот не
стал искать сочувствия у остальных военачальников, а сразу же, как
прекратился бой, убрался в город, залег в своем шатре, подобно Аяксу, и
никому не показывался. По слухам, он пришел в бешеную ярость из-за того,
что король так отличил неизвестного юнца на поле брани, и погрузился в
свирепое молчание, узнав, что Эмрис приглашен вместе со мной на победный
пир, где его, конечно же, ожидают дальнейшие почести. Толковали в лагере и
о причинах, побудивших Лота так промедлить с введением в бой своих полков.
О предательстве прямо речи не было, но люди открыто говорили, что
задержись они еще хоть немного да не окажись там Артура, свершившего
маленькое чудо, и бездействие Лотиана стоило бы Утеру поражения в бою.
Гадали также вслух и о том, перестанет ли Лот дуться и молчать и примет ли
участие в пире, назначенном на следующий вечер. Но я-то знал, что Лот не
усидит в одиночестве. Побоится. Он хотя и помалкивал, но наверняка знал,
кто такой на самом деле Эмрис, и, если он намерен прилюдно его опорочить,
дабы отнять у него власть, которой так давно добивается, другого случая у
него не будет.
Когда в палатках под яблонями кончили возиться с теми из
пострадавших, чьи раны нуждались в безотлагательном внимании, лекарский
отряд тоже вернулся в город, где устроили лазарет. Я перебрался вместе с
ними и до самой ночи хлопотал над ранеными. Наши потери были для такого
побоища не очень велики, но все-таки похоронным командам предстояло ночью
немало потрудиться под взглядами волков и слетающегося воронья. А в
болотистой низине мерцали огни - саксы сжигали своих мертвецов.
К полуночи я кончил работу в лазарете и сидел в сенях, пока Павел
укладывал мои инструменты, как вдруг кто-то быстро прошел через двор и
остановился на пороге у меня за спиной.
Можете обругать меня старым дураком - если оглянуться через все годы
на мою несостоявшуюся жизнь, то, пожалуй, это будет не так уже далеко от
истины, - но мне не только любовь подсказала, что это он. Я еще не
повернул головы, как на меня сквозь запахи целебных снадобий, сквозь смрад
мук и страхов повеяло отрадным благоуханием. Даже светильники вспыхнули
ярче.
- Мерлин? - позвал он тихо, как всякий перед лицом чужого страдания;
но голос его еще звенел упоением недавнего боя. Я оглянулся с улыбкой, но
тут же нахмурился:
- Ты ранен? Глупый мальчишка, что же ты так поздно пришел? Дай я
осмотрю тебя.
Он вырвал у меня задубевший от крови рукав.
- Ты что, не можешь отличить по виду черную саксонскую кровь? На мне
нет ни царапины. Ах, Мерлин, какой день! И какой король! Отправиться в
битву хворым, на носилках - вот это настоящая храбрость, куда большая, чем
воевать верхом на добром коне и с добрым мечом в руке. Клянусь, мне даже
задуматься не понадобилось... все получилось само собой... Мерлин, это
было великолепно! Я рожден для этого, теперь я убедился! А ты видел, как
было дело, как поступил король? Видел его меч? Клянусь, этот меч прямо
повлек меня вперед, своей волей, не моей... И тут вдруг крики, и солдаты
хлынули за мной, будто море вышло из берегов. Я ни разу даже не пришпорил
Канрита... Все произошло так быстро, и вместе с тем так медленно и
отчетливо, каждый миг растянулся в вечность. Я и не подозревал, что можно
одновременно испытывать удушающий жар и ледяной холод, а ты?
Он продолжал торопливо говорить, не дожидаясь моих ответов, глаза его
еще горели восторгом боя, упоением пережитого. А я и не слушал почти, я
смотрел на него и на лица санитаров и слуг и тех раненых, кто был в
сознании и мог его слышать. И я видел, какое он оказывает действие - вот
так же и Амброзиево присутствие после битвы давало силы страждущим и
утешение умирающим. Артур обладал тем же удивительным свойством, в будущем
мне еще не раз предстояло видеть его в действии: он словно разливал вокруг
себя силу и сияние, и, однако же, они вновь преумножались в нем. Я знал,
что с возрастом все труднее ему будет даваться такое обновление, но сейчас
он был еще совсем юн, и впереди был расцвет его сил. После всего, что было
сегодня, кто осмелится утверждать, будто, он не годится в короли из-за
своей молодости? Неужели закосневший в интригах Лот, который спит и видит,
как бы ему сесть на чужой трон? Нет, сегодняшний день доказал, что самая
молодость Артура и вызвала в солдатах прилив отваги - так охотник
призывает на след стаю гончих, так колдун свистит, и подымается ветер.
На одной из коек он увидел знакомого солдата - тот рубился от него по
соседству - и, тихо ступая, прошел в глубь лазарета, чтобы потолковать
сначала с ним, а потом и с другими. Двоих, я слышал, он назвал по имени.
"Дай ему меч, - было сказано мне в видении, - и его собственная
природа доделает остальное. Короли создаются не из снов и пророчеств; ты
еще не начал работать на него, а уж он был таким, каков он сейчас. Все,
что ты мог, - это охранять его, пока он рос. Ты, Мерлин, точно кузнец
Веланд у черной наковальни: ты выковал меч и придал его лезвию остроту, но
он сам прорубит себе путь".
- Я видел, как ты стоял наверху у яблони, - весело сказал Артур. Он
вышел со мной в сени, где я задержался, давая наставления дежурному. -
Солдаты говорили, что это добрый знак. Что раз ты над нами, на холме,
битва, можно сказать, выиграна. И это - чистая правда, потому что я все
время, даже когда не думал, неизменно чувствовал на себе твой взгляд.
Чувствовал, что ты близко. Это было как щит, прикрывающий спину. Мне даже
казалось, будто я слышу...
Он осекся на полуфразе. Глаза его расширились и остановились на
чем-то у меня за спиной. Я оглянулся, чтобы узнать, что сковало ему язык.
Моргаузе было уже двадцать два года, и она стала еще обворожительнее,
чем в тот год, когда я ее видел в последний раз. Она явилась в сером, в
свободном длинном одеянии мышиного цвета, в котором должна была бы
походить на монахиню, но почему-то не походила. Украшений она не надела -
да и ни к чему они были. Кожа ее превосходила белизной мрамор, и
продолговатые глаза, которые я хорошо помнил, отливали золотисто-зеленым
из-под рыжеватых ресниц. Волосы она, как подобает незамужней женщине,
носила, распустив по спине золотой волной, только убрав со лба под широкую
белую ленту.
- Моргауза! - воскликнул я удивленно. - Тебе здесь не место! - Но тут
же вспомнил о ее лекарском искусстве и увидел у нее за спиной двух женщин
и пажа с коробками и скатанными бинтами. Она, должно быть, как и я,
возилась с ранеными; а может быть, она здесь в свите короля и ухаживала за
ним в его немощи. Я поспешил добавить: - Да, да, понимаю, прости. И
прости, что я неприветливо тебя встретил. Твое искусство здесь будет
полезно. Скажи мне, как здоровье короля?
- Он пришел в себя и сейчас отдыхает. Он весел и, по-видимому,
чувствует себя неплохо. Должно быть, битва была необыкновенная. Мне жаль,
что я ее не видела. - Она устремила долгий оценивающий взгляд на Артура,
стоящего у меня за спиной. Было очевидно, что она признала в нем юношу,
завоевавшего сегодня всеобщее восхищение, но король еще не успел открыть
ей, кто он таков. Ни в голосе ее, ни во взгляде не было и намека на такое
знание, когда она сделала ему реверанс: - Сударь.
Лицо Артура зарделось, как полковое знамя. Он, запинаясь, выговорил
какое-то приветствие, на глазах превратившись снова в неуклюжего,
застенчивого мальчика - а ведь мальчиком он не был ни застенчивым, ни
неуклюжим.
Она выслушала его равнодушно и опять обратила взгляд на меня:
двадцатилетняя женщина, пренебрегающая подростком. Я подумал: нет, она еще
не знает.
А она мелодичным, ласковым голосом произнесла:
- Господин мой Мерлин, я пришла к тебе с вестью от короля. Позднее,
когда ты отдохнешь, он хотел бы побеседовать с тобой.
Я с сомнением сказал:
- Но ведь уже очень поздно. Может быть, пусть он поспит?
- Мне кажется, он будет лучше спать, если сначала поговорит с тобой.
Ему не терпелось тебя увидеть сразу же по возвращении с поля боя, но
сначала ему следовало отдохнуть, и я дала ему снотворного снадобья. Сейчас
он проснулся. Ты мог бы прийти к нему через час?
- Хорошо.
Она, потупя взор, еще раз сделала реверанс и вышла так же неслышно,
как вошла.

3

Мы поужинали с Артуром вдвоем. Мне отвели комнату с окном на реку.
Вдоль берега, обнесенный высокой стеной с воротами, тянулся небольшой сад.
Комната Артура примыкала к моей, а вход в ту и в другую был через прихожую
где находилась вооруженная охрана. Утер принял все меры предосторожности.
Моя комната была просторна и богато убрана. Там нас дожидался слуга с
едой и вином. За ужином мы почти не говорили. Я устал и проголодался, а
Артур хоть и ел со своим всегдашним аппетитом, теперь, после недавнего
возбуждения, был как-то по-особенному молчалив - возможно, из уважения ко
мне, решил я. Я же ни о чем другом сейчас не мог думать, кроме
предстоящего разговора с Утером и того, что принесет нам завтрашний день;
а сам испытывал при этом только упадок духа, который относил за счет
трудного пути и долгого, полного событий дня. Но в глубине души я понимал,
что этим дело не исчерпывается - я словно ступил с залитой солнцем равнины
на болото, над которым навис густой, волглый туман.
Пришел Ульфин, слуга Утера, дабы сопровождать меня к королю. По
взгляду, который он задержал на Артуре, я понял, что правда ему известна,
но, проходя со мной длинными коридорами к опочивальне короля, он не
обмолвился о ней ни словом. Казалось, одно только заботило его сейчас -
нездоровье короля. И когда меня ввели в опочивальню, я убедился, что
беспокойство имело основание. Даже с утра перемена была разительна. Король
в подбитом мехом халате полулежал в постели, откинувшись на подушки, и без
королевского облачения, без лат, пурпура и парчи на виду была бедственная
худоба его тела. Я сразу увидал смерть в его лице. Не сегодня и не завтра,
но она недолго заставит себя ждать - вот откуда, подумалось мне, та
неясная тревога, что гнетет мне душу. Но немощный и недужный король,
однако, выказал радость при виде меня, ему не терпелось начать разговор, и
я отбросил горькие предчувствия. Пусть в нашем распоряжении только
нынешняя ночь и завтрашний день, мы с Утером еще успеем увидеть, как
взойдет и утвердится в зените наша звезда.
Он заговорил сначала о выигранной битве и о событиях минувшего дня. Я
понял, что все сомнения оставили его, что он сожалеет, хотя и не
признается открыто, о потерянных для него годах Артурова отрочества. Он
засыпал меня вопросами, и, как ни опасался я утомить его рассказом, было
ясно, что на душе у него станет легче, когда я удовлетворю его
любопытство. И потому, по возможности кратко и ясно, я поведал ему историю
последних лет, со всеми подробностями жизни мальчика в Диком лесу, которым
не нашлось места в донесениях, им от меня полученных. Поведал я ему и то,
что знал и что подозревал о недругах Артура; при имени Лота он не выказал
волнения и выслушал меня, не прервав. О мече Максима я говорить не стал.
Король сегодня прилюдно вложил собственный меч в руку сына; мог ли он
яснее выразить, что считает его своим наследником? А меч Максена, когда
объявится в нем нужда, вручит ему бог. Между двумя этими дарами оставался
еще темный промежуток будущего, который был скрыт от меня, - зачем
тревожить короля понапрасну?
Когда я кончил. Утер откинулся на подушки и полежал так в молчании,
глубоко задумавшись и устремив взгляд в дальний конец комнаты. Потом он
заговорил:
- Ты был прав, Мерлин. Даже в том, что трудно поддавалось пониманию и
за что, не понимая, я осуждал тебя, ты был прав. Бог держал нас в руке
своей. И несомненно, это бог внушил мне отказаться от сына и оставить его
на твое попечение, чтобы он вырос вот таким и возмужал в тайне и в
безопасности. Мне все же дано было увидеть, какого принца зачал я в ту
дикую ночь в Тинтагеле и какой король придет мне на смену. Мне бы
следовало больше тебе доверять, бастард, как доверял тебе мой брат. Мне
ведь нет нужды объяснять тебе, что я умираю? Кандар мнется и жмется и
увиливает от ответа, но ты, королевский прорицатель, ты ведь признаешь
правду?
Вопрос прозвучал властно, требуя ответа. И когда я сказал: "Да", на
устах Утера мелькнула почти довольная улыбка. И, видя, с какой суровой
отвагой встречает он смерь, я почувствовал к нему больше расположения, чем
испытывал прежде. Вот чем очаровал он сегодня Артура - гордым королевским
достоинством, которое пришло к нему с запозданием, но все же пришло.
Сейчас, когда близко свершение, мы с Утером словно объединились в этом
мальчике. Король кивнул. Бремя пережитого за день и вечер уже начинало
сказываться на нем, но взгляд его оставался дружелюбен, а речь жива:
- Ну что ж, с прошлым мы разобрались, а будущее - это уже его дело. И
твое. Но я еще не умер, я еще верховный король, и настоящее в моей власти.
Я послал за тобой, чтобы сказать; что завтра на праздничном пиру объявлю
Артура моим наследником. Лучше случая не придумать. После сегодняшнего боя
никто не скажет, что он недостоин королевского трона, он показал, чего он
стоит, и люди видели, более того, видела армия. Даже захоти я теперь
оставить тайну нераскрытой, едва ли это было бы возможно: слух пробежал по
лагерю, как огонь по соломе. А сам он еще ничего не знает?
- Похоже, что нет. Пора бы ему, кажется, начать догадываться, но он
как будто ничего не подозревает. Ты сам ему завтра скажешь?
- Да. Я пошлю за ним утром. А до тех пор, Мерлин, оставайся при нем и
не спускай с него глаз.
После этого он посвятил меня в свои планы на завтра. Сначала он
поговорит с Артуром, а вечером, когда все придут в себя после боя и
подлечат раны, Артур будет призван со славой и почетом на пир и предстанет
перед знатью. Что до Лота, спокойно и прямо продолжал король, то трудно
сказать, как он себя поведет, но он так много проиграл в глазах людей, не
вступив вовремя в битву, что даже в качестве сговоренного жениха
королевской дочери не отважится выдвинуть открыто свои притязания и
оспорить выбор верховного короля. О том, что Лот готов был, обернись
фортуна иначе, перекинуться на сторону саксов, король не упомянул, он
видел в его промедлении лишь попытку придать себе веса - чтобы вышло так,
будто вмешательство Лота принесло британцам победу. Я также промолчал. Как
бы то ни было, справедливы такие черные подозрения или нет, но это теперь
уже была не Утерова забота.
Потом он заговорил о дочери своей Моргиане. Брак, о котором был у них
твердый договор, непременно должен был свершиться, нарушить договор
значило бы смертельно оскорбить Лота и северных королей, кормившихся от
него. Да так оно будет и безопаснее. Лот по тем же соображениям тоже не
посмеет отказаться от нареченной невесты, а сыграв свадьбу, свяжет себя в
глазах людей с Артуром, который к этому времени будет уже объявлен и всеми
признан... "королем", чуть было не сказал Утер, но все-таки выговорил
"наследником". Вид у него был усталый, и я уже поднялся было, чтобы его
оставить, но он пошевелил исхудалой рукой, и я остался. Он заговорил не
сразу, а сначала полежал молча, с закрытыми глазами. Откуда-то потянуло
сквозняком, свечи затрещали и оплыли. Заколебались тени, затемнили
королевское лицо. Но вот свет выровнялся, и я опять увидел его глаза - они
ясно смотрели на меня из глубоких подбровий.
Потом я услышал его голос, тонкий от напряжения. Он просил меня. Нет,
не просил. Утер, верховный король, умолял меня не покидать Артура,
довершить начатый труд, хранить его сына, наставлять, оберегать...
Голос иссяк, но глаза глядели все так же искательно, с мольбой, и я
понимал, что они говорили: "Открой мне будущее, Мерлин Королевский Маг.
Дай услышать твое пророчество".
- Я буду с ним, - произнес я. - Остальное я уже говорил тебе раньше.
С мечом королей в руке он свершит такое, что превзойдет людские надежды.
Под его властью объединятся страны, и будет мир и свет перед тьмой. Когда
воцарится мир, я вернусь к своему одиночеству, но всегда буду готов по
первому его зову явиться на помощь, едва только он свистнет, как
высвистывают ветер.
Так говорил я, не потому что глазам моим опять предстало видение -
видения не являются по заказу, да и присутствие Утера никогда к этому не
располагало. Но, желая дать покой его душе, я говорил по памяти прежних
пророчеств и по знанию людей и событий, а такое знание нередко равносильно
провидению. И он успокоился, а мне только этого и надо было.
- Это я и хотел услышать, - проговорил он. - Что ты будешь с ним,
будешь служить ему при всех обстоятельствах... Может быть, если бы я
послушал брата и удержал бы тебя при себе... Ты дал обещание, Мерлин.
Никто не обладает таким могуществом, как ты, даже верховный король.
Он сказал это беззлобно, как вещь очевидную. Голос его вдруг
прозвучал устало, расслабленно.
Я поднялся.
- Теперь я оставлю тебя. Утер. Ты должен поспать. Что за питье дает
тебе Моргауза?
- Не знаю. Пахнет маком. Она разбавляет его теплым вином.
- А спит она здесь, подле тебя?
- Нет. Дальше по коридору, в первом женском покое. Но не буди ее
сейчас. Тут в кувшине еще довольно этого питья.
Я подошел к столу, взял в руки кувшин и понюхал. Питье было уже
смешано с вином; запах от него шел крепкий и сладкий: мак и еще кое-какие
известные мне снадобья; но было и что-то еще, чего я не мог назвать. Я