МакРоберт Стюарт. Полые холмы

тебе ждать не придется. У нас ты будешь в безопасности, как нигде в целом
Корнуолле. О выступлении войска нас загодя предупредят, да их и слышно тут
будет на дороге за добрую милю. И не опасайся Кау, мужа моего, он, правда,
из людей герцога, но в жизни не причинит вреда моей госпоже, и потом, он
всегда делает то, что я ему говорю. То есть, конечно, не всегда. Кое-что
он делает не так часто, как мне хочется. - И она озорно расхохоталась.
Ральф, ухмыляясь во весь рот, увел лошадей, а хозяйка, громко толкуя
о свободных постелях, о времени ужина и о больных глазах своего
меньшенького - давно пора подлечить! - провела меня через заднюю дверь в
харчевню.
Позже, увидев ее мужа, я удостоверился, что его мне и в самом деле
нечего бояться. Был он сухонький, тщедушный мужичок, невидный и
молчаливый, как устрица. Он появился в харчевне, когда мы садились
ужинать, удивленно взглянул на Ральфа, кивнул мне и, не промолвив ни
слова, занялся за стойкой своим делом. Его жена обходилась с ним и со
всяким, кто ни появлялся в харчевне, одинаково сердечно и
грубовато-ласково и неназойливо заботилась о том, чтобы всем было уютно и
сытно. Отличное это было заведение, а кормили у них просто превосходно.
Народ там, само собой, толпился постоянно, но опасность, что нас
узнают, была невелика. Как странствующий лекарь я не только не вызывал
любопытства, но и мог под удобным предлогом целыми днями вместе с Ральфом
бродить по окрестностям. Каждое утро, прихватив с собой еду и вина, мы
уходили в один из глубоких лесистых оврагов, по дну которых бегут питающие
реку Кэмел ручьи, и подымались на обдуваемое ветрами взгорье, что лежит
между Кэмелфордом и морем. Ральф знал здесь все тропы. Наверху мы с ним
обычно расходились, и каждый занимал скрытую наблюдательную позицию, так
чтобы видеть обе дороги, по которым Утер мог вывести войско из Тинтагеля.
Он должен был либо свернуть на северо-восток по берегу моря в направлении
к Димилоку и дальше к военному лагерю возле Геркулесова мыса, либо же -
если он торопился в Винчестер и к немирному Саксонскому берегу - перейти
вброд реку у Кэмелфорда и оттуда подняться на старую военную дорогу,
которая шла вдоль Корнуолльского хребта. Здесь, на взгорье, открытом всем
ветрам, лес редеет и перемежается вересковыми пустошами, частью
заболоченными, и над ними здесь и там возвышаются, как часовые,
причудливые каменные столбы. Старая римская дорога, постепенно
разрушающаяся в этих безлюдных краях, но все еще вполне пригодная для
передвижения, проходит вдоль всего полуострова и спускается к более
обжитым, удобным землям позади вала Амброзия. По моим расчетам. Утер
должен был избрать именно этот путь, а я хотел посмотреть, кто поедет
вместе с ним. Мы с Ральфом делали вид, что отправляемся на сбор трав для
моих снадобий, я и в самом деле каждый вечер возвращался с мешком ценных
ягод и кореньев, которые не растут на моих валлийских холмах. Погода, по
счастью, все еще стояла ясная, и никому не в диковину было, что мы
проводим дни под открытым небом. Люди только радовались, что у них
остановился искусный лекарь, к которому можно прийти со своими хворями в
любой вечер, и возьмет он за лечение не больше, чем ты можешь заплатить.
Так проходили дни, тихие, погожие. Мы ждали, когда король двинется в
поход и прибудет посланец от королевы.
Король выехал из крепости на восьмой день. По той самой дороге, что я
и думал. Я был на месте и все видел.
Проселок между Тинтагелем и Кэмелфордом проходит добрую четверть мили
вплотную под крутым лесистым откосом. Чаща там непроницаемая, склон
отвесный, лишь по краю на прогалины, на каменные осыпи, поросшие
папоротником, чертополохом и цепкой куманикой, пробиваются солнечные лучи.
Здесь стоят высокие кусты терновника, усыпанные лощеными ягодами. Были
среди них еще зеленые, но больше спелых, налитых чернотой под сизым
налетом. Отвар из терновых ягод - первое средство от поносов. Этой хворью
как раз маялся один из ребятишек Маэвы, и я обещал сварить ему вечером
целебное питье. Всего-то на это дело нужна была малая горстка, но сизые
ягоды поспели в самую меру, и я решил набрать побольше. Если их выдавить и
особым способом добавить к можжевеловому вину, получается прекрасный
напиток, крепкий, терпкий и ароматный. Я рассказал об этом Маэве, и ей
захотелось испытать мой рецепт.
Я почти уже наполнил мешок, когда услышал словно отдаленный рокот
грома - конский топот внизу по проселку. Я поспешно затаился на краю чащи
и стал наблюдать. Вскоре показался головной отряд, а за ним и все войско в
облаке пыли, в дробном перестуке копыт, сверкая пестрыми значками и
флажками, прокатилось внизу под обрывом. Тысяча всадников, а то и более. Я
застыл на своем наблюдательном посту за деревьями и смотрел во все глаза.
Впереди, один, ехал король. Чуть отступя, по левую от него руку,
знаменосец вез Красного Дракона. Сквозь пыль мелькали и другие цвета, но
ветер упал, флаги не развевались, и, как ни напрягал я зрение, поклясться
в достоверности того, что увидел, я бы не мог. А тот флаг, который я особо
высматривал, так и не показался, хотя, может быть, я его просто не
заметил. Я подождал, покуда замыкающий всадник не скрылся на рысях за
поворотом, а потом выбрался из чащи и пошел к тому месту, где условился
встретиться с Ральфом.
Он бежал мне навстречу, запыхавшись.
- Ты их видел?
- Да. А ты где был? Я же послал тебя следить за второй дорогой.
- Я и следил. Но на ней не было никакого движения, ни живой души. И я
как раз пошел обратно, когда услышал что они едут. И бросился бегом. Едва
не опоздал. Видел только задние ряды. Ведь это был король?
- Король. Ральф, а ты не разглядел значков? Никого не узнал?
- Узнал Брихана и Цинфелина, а больше из Корнуолла никого. Мне
показалось, там были люди из Гарлота и из Цернива и еще кое-кто вроде бы
знакомый, но сквозь пыль было плохо видно. И я не успел никого толком
разглядеть, как они уже скрылись за поворотом.
- А Кадора среди них не было?
- Господин, мне очень жаль, но я не разглядел.
- Неважно. Раз были другие из Корнуолла, значит, можно не
сомневаться, что и он с ними. В харчевне, конечно, будут знать. А ты
забыл, что не должен называть меня "господин", даже с глазу на глаз?
- Прости... Эмрис. - Мы так сблизились с ним за это время, что он
счел уместным тут же с наигранной кротостью добавить: - А ты забыл, что
меня зовут Бан? - Он, смеясь, увернулся от подзатыльника. - Надо же было
назвать меня по этому недоумку!
- Просто подвернулось на язык. Это, кстати, королевское имя. Бан,
король Бенойка. Так что ты вправе сам выбрать из них двоих себе патрона.
- Бенойк? А где это?
- На севере. Ну пошли, вернемся в харчевню. Едва ли от королевы можно
ждать известия ранее завтрашнего дня, но мне еще сегодня надо приготовить
целебный отвар, а это дело не на один час. На-ка вот, понеси.
Я оказался прав, гонец прибыл на следующее утро. Ральф спозаранку
встречал его на проселке, и они вдвоем явились ко мне с известием, что я
должен немедля ехать в Тинтагель для встречи с королевой.
Я не поделился с Ральфом, да и себе до конца не признался, что на
душе у меня от предстоящей аудиенции было неспокойно. В ту ночь в
Тинтагеле, когда младенец был зачат, я не сомневался ни в чем, я знал
твердо, как только можно твердо знать будущее, что мальчик, который
родится, будет отдан на мое попечение и что я взращу великого короля.
Утер, в досаде на смерть Горлойса, поклялся отвергнуть своего
"внебрачного" отпрыска, и из письма Марсии было видно, что он намерения не
изменил. Но от Игрейны я за долгие шесть месяцев, протекшие с той
мартовской ночи, не получил ни единой вести, откуда же мне было теперь
знать, а вдруг она не пожелает исполнить волю супруга, а вдруг не найдет в
себе сил расстаться с рожденным ею ребенком? Я без конца перебирал в уме
доводы, которые мог бы ей привести, и сам только дивился, куда подевалась
та уверенность, с какой обращал я раньше к ней и к Утеру свои речи.
Воистину тогда мой бог был со мною. И воистину, увы, теперь он покинул
меня. Порой бессонными ночами прежние ясные видения даже начинали казаться
мне просто прихотью фантазии, обманчивыми снами, рожденными неотступной
мечтой. Вспоминались горькие слова короля: "Теперь я понимаю, что это у
тебя за мания такая, что за волшебная сила, о которой ты толкуешь.
Обыкновенная человеческая хитрость, и больше ровным счетом ничего, страсть
лезть в государственные дела. Мой брат приучил тебя к этому, и ты вошел во
вкус, считаешь своим правом, своей тайной. Ты даже богом пользуешься в
собственных целях. "Бог велит мне делать то-то и то-то, бог требует
расплаты, бог взимает мзду с других..." За что, Мерлин? За то, что ты
суешься не в свое дело? А кто должен выплачивать богу долги за твои
победы? Уж не ты ли? Нет, те, чьими руками ты ведешь свою игру, они же и
расплачиваются за тебя. Ты-то не платишь". Прислушиваясь к этим резким
словам, так отчетливо звучавшим в молчании ночи, я и сам готов был
усомниться, что верно толковал свои видения, что все труды мои и мечты -
не пустая насмешка судьбы. И вспоминая тех, кто уже поплатился за них
жизнью, начинал думать, не отраднее ли смерть той пустыни неверия и
сомнений, в которой я лежу недвижим, напрасно ожидая, чтобы мне прозвучал
голос хоть самого малого из моих богов. Нет, я платил, и платил недешево.
Все эти долгие девять месяцев, каждую бессонную ночь.
Но сейчас был день, и скоро мне предстояло узнать, чего хочет от меня
королева. Помнится, я не находил себе места, пока Ральф седлал лошадей и
завершал сборы в путь. Маэва со служанками в кухне мыла терновые ягоды,
предназначенные для приготовления вина. Один чан с ягодами уже закипал на
плите. Не дико ли, что я увожу с собой к королеве этот терпкий терновый
дух? Вдруг он сделался для меня невыносим, я поспешил наружу, глотнуть
свежего воздуха, но одна из служанок выбежала вслед за мной с каким-то
вопросом, я стал давать ей объяснения, и это отвлекло меня от дум, а тут и
Ральф подошел сказать, что все готово, и вот уже мы втроем - Ральф, гонец
и я - поскакали легким галопом в ласковых, нежарких лучах сентябрьского
полдня, направляясь в Тинтагель.

7

Всего лишь несколько месяцев я не видел Игрейну, но как же она
переменилась! Сначала мне подумалось, что все дело в беременности: ее
некогда стройный стан разнесло, а лицо, правда, сохранило свежий здоровый
румянец, но под глазами и у губ легли, как бывает у женщин, страдальческие
тени. Но перемена в ней была глубже - во взгляде, в движениях, в том, как
она теперь сидела. Раньше, горячая, юная, она была похожа на птицу,
рвущуюся ввысь и бьющую крылами о прутья клетки, теперь же словно сникла в
своей тяжести, сложила подрезанные крылья, прижилась на земле.
Она приняла меня в своих покоях на верхнем этаже - в продолговатой
комнате с круглым углублением в северо-западной стене, где находилась
угловая башня. В длинной стене, выходящей на юго-запад, было несколько
окон, сквозь них свободно падали солнечные лучи, но королева сидела под
узким башенным оконцем, в которое веяло прохладой погожего сентябрьского
дня и доносился от подножия замка вечный шум морского прибоя. Во всем этом
я узнавал Игрейну прежних дней. Как похоже на нее, подумалось мне,
предпочесть солнечному теплу ветер и шум моря. Но хотя много здесь было
воздуха и света, все же оставалось что-то от клетки: в этой комнате
некогда томилась молодая жена старого герцога Горлойса - до той роковой
поездки в Лондон, когда она и король увидели друг друга. Теперь, после
краткого полета, она опять заточена здесь, заточена любовью к королю и
тяжестью его ребенка. В моей жизни была только одна женщина, которую я
любил, но ко многим испытывал жалость. И теперь эту юную королеву,
прекрасную и добившуюся своего, жалел так же горячо, как и боялся: что-то
она мне скажет?
Королева приняла меня с глазу на глаз. Паж провел меня к ней через
передний покой, где за прялками, тканьем и пересудами проводили время
придворные дамы. На меня устремились со всех сторон блестящие взоры, языки
замерли, чтобы заработать с новой силой, как только я скрылся за порогом.
Ни одна меня не узнала, а у некоторых на лицах даже выразилось
разочарование при виде такого невзрачного, бедно одетого мужчины, чей
приход не сулил им новых забав. Для них я был лишь посыльный, которого в
отсутствие короля вели к королеве, только и всего.
Паж постучал в дверь внутреннего покоя и удалился. Дверь отворила
Марсия, бабка Ральфа. Это была женщина в преклонных летах, с седыми
волосами, но с такими же, как у внука, голубыми глазами на пожелтевшем,
морщинистом лице и по-девичьи прямым станом. Она ожидала меня, и все-таки
взгляд ее выразил растерянность, которую затем сменило изумление. Даже
Игрейна посмотрела на меня сначала недоуменно, но потом с улыбкой
протянула руку:
- Принц Мерлин. Добро пожаловать.
Марсия сделала мне и королеве один общий реверанс и удалилась. Я
подошел, встал на колено и поцеловал королевину руку.
- Госпожа.
Она милостивым жестом велела мне подняться.
- Ты был столь добр, что сразу же явился на мой необычный зов.
Надеюсь, путешествие было легким?
- Вполне. Мы остановились у Маэвы и Кау, нам там удобно, и до сих пор
ни одна живая душа не узнала ни меня, ни даже Ральфа. Твоя тайна
соблюдена.
- Благодарю тебя за то, что ты так искусно ее блюдешь. Клянусь, я и
сама узнала тебя не раньше, чем ты заговорил.
Я улыбаясь поднес руку к подбородку.
- Как видишь, я готовился к этой поездке уже давно.
- На этот раз обошлось без магии?
- На этот раз магии не больше и не меньше, чем прежде, - ответил я.
Она подняла свои прекрасные синие глаза и открыто, как раньше,
посмотрела мне прямо в лицо, и я узнал в этом взгляде прежнюю Игрейну,
гордую и, как мужчина, бесхитростную. Вся эта томная лень была лишь
поверхностной, лишь молочной тишиной, что нисходит на женщин во время
беременности, а под нею оставался прежний огонь. Она развела руками.
- Глядя теперь мне в глаза, неужто ты станешь утверждать, что в тот
вечер в Лондоне, когда ты обещал мне любовь короля, во всем этом не било
никакой магии?
- Чтобы привести короля в твои объятия, магии не потребовалось. Вот
потом - может быть.
- Может быть? - Голос ее зазвенел, и я вовремя спохватился. Игрейна,
конечно, королева и отважна, как мужчина, но она же и женщина на седьмом
месяце. Мои сомнения должны оставаться при мне, я не вправе перекладывать
их на нее. Я еще подыскивал подходящие слова, когда она сама проговорила,
горячо, настойчиво, словно убеждала самое себя при моем молчанье: - Когда
ты впервые явился и посулил мне любовь короля, в этом была магия, я знаю.
Я ее чувствовала, видела в твоем лице. Ты говорил, что сила твоя - от бога
и что, подчиняясь тебе, я тоже, как и ты, стану сосудом божиим. Ты
говорил, что благодаря той магии, которая приведет ко мне Утера, всему
королевству будет дарован мир. Толковал о тронах и алтарях... И вот
теперь, когда я - королева и ношу под сердцем дитя короля, неужто ты
посмеешь утверждать, что все это был обман?
- Не обман, госпожа. То было время видений, страстных грез и желаний.
Теперь мы распростились с ними, настал трезвый день. Но магия не ушла, она
здесь, в твоем теле, только теперь она - не видение, а реальность. Он
родится под рождество, если не ошибаюсь?
- Он? Ты говоришь так, будто знаешь наверняка.
- Я знаю наверняка.
Я увидел, что она сжала губы словно от внезапной боли и опустила
глаза на свои руки, сложенные на животе. Голос ее, когда она заговорила,
звучал ровно, обращенный то ли к рукам, то ли к тому, что они закрывали:
- Марсия рассказала мне про письмо, которое отправила тебе летом. Но
ты ведь и без нее знал, верно? Знал, что думает об этом деле супруг мой,
король?
Я молчал, но она требовательно ждала ответа.
- Он сам мне сказал, - утвердительно отозвался я. - И если мнение его
неизменно, то, значит, мальчик не будет признан наследником престола.
- Его мнение неизменно. - Она опять подняла на меня глаза. - Не пойми
меня превратно. Он не сомневается во мне, не усомнился ни разу. Он знает,
что с первой нашей встречи я принадлежу ему одному, что с тех пор я под
тем или иным предлогом не всходила на герцогское ложе. Нет, нет, во мне он
не сомневается, он знает, что это - его дитя. И что бы он ни утверждал, -
на губах ее мелькнула улыбка, и голос зазвучал ласково-снисходительно, так
мать говорит о своем дитяти и жена - о любимом муже, - как бы громогласно
ни отрекался, на самом деле он знает твою силу и страшится ее. Ты предрек
ему, что после той ночи родится ребенок, и он поверил бы твоему слову,
даже если бы ему мало было моего. Но это ничего не меняет в его сердце. Он
винит себя - и тебя, и даже младенца - в гибели герцога Горлойса.
- Знаю.
- Повремени он еще одну ночь, так он говорит, и Горлойс бы все равно
погиб, тогда бы я стала королевой и младенец был бы зачат в браке, и никто
бы не мог усомниться в его происхождении и назвать его бастардом.
- А ты, Игрейна?
Долго она ничего не отвечала. Отвернула от меня свое прекрасное лицо
и смотрела в окно, за которым с криками, взвиваясь и падая, кружились на
ветру морские птицы. Я понял, сам не знаю как, что она как солдат, который
выиграл одну битву и отдыхает перед началом второй. Нервы мои напряглись.
Если следующая ее битва - со мною, дело будет нешуточное.
Она сказала, тихо и внятно:
- Может быть, это все верно, что говорит король. Не знаю. Но что
сделано, то сделано, и моя забота теперь - этот ребенок. Вот почему я
послала за тобой. - Она смолкла. Я ждал. Она повернула ко мне голову. -
Принц Мерлин, я боюсь беды для моего ребенка.
- От руки короля?
Это был слишком прямой вопрос, даже для Игрейны. Холодно взглянула
она на меня, и холодно прозвучал ее голос:
- Это дерзость. И глупость. Ты забываешься.
- Я? - столь же холодно отозвался я. - Это ты забываешься, госпожа.
Будь моя мать законной супругой Амброзия, когда он зачал меня, не Утеру бы
сейчас сидеть на престоле и не стал бы я трудиться приводить его к твоему
ложу ради младенца, которого ты носишь. Не тебе говорить мне о дерзости и
глупости. Никто лучше меня не знает, какая судьба ждет в Британии принца,
рожденного вне брака и не признанного отцом.
Ее прежде столь бледное лицо залилось ярким румянцем. Взгляд
потупился, гнев в нем угас. Она ответила мне не чинясь, как простая
девушка:
- Ты прав, я забылась. И прошу у тебя прощения. Я совсем отвыкла от
свободного разговора. Я никого не вижу, кроме Марсии и моего супруга, а с
Утером мне нельзя говорить о ребенке.
Все это время я стоял перед нею. Теперь же я принес в башню кресло и
сел подле нее под амбразурой. Отношения между нами вдруг переменились,
словно ветер задул с другой стороны. Я понял, что следующая ее битва будет
не со мной, а с собою, с ее собственной женской слабостью. Она смотрела на
меня теперь так, как человек в болезни смотрит на лекаря. И я ласково
сказал ей:
- Ну вот, ты позвала, и я здесь. И готов тебя выслушать. Что ты
хотела мне сообщить?
Она глубоко вздохнула. Голос ее в ответ мне прозвучал ровно, но еле
слышно, как шепот:
- Если родится мальчик, король не позволит мне оставить его у себя.
Девочку я вправе воспитать здесь, но мальчик, зачатый так, как этот, не
может быть признан принцем и законным наследником, а жить при дворе как
побочный сын короля он тоже не может. - Под моим взглядом королева
овладела собой. - Я уже сказала тебе. Утер во мне не сомневается. Но в ту
ночь все так совпало: и гибель герцога, и разговоры о магии, - король
клянется мне, что люди будут считать не его, а герцога отцом этого
младенца. У нас, он говорит, будут еще другие сыновья, чье рожденье не
вызовет кривотолков, и из них он выберет наследника престола.
- Игрейна, - сказал я, - я знаю, как горько женщине - так ли, эдак ли
- потерять своего ребенка. На свете наверно, нет горя тяжелее. И все-таки
я думаю, что король прав. В наше смутное, буйное время нельзя, чтобы
мальчик оставался при дворе как побочный сын короля. Если появятся другие
наследники, признанные и объявленные королем, они могут увидеть в нем
угрозу для себя и, уж конечно, сами будут угрозой для него. Кому и знать
это, как не мне: именно так было со мной в детские годы. А ведь мне выпало
на долю благо, которое может и не достаться этому принцу: покровительство
короля-отца.
Она молча кивнула, опять потупя взгляд.
- А если дитя должно быть отдано на сторону, это следует сделать
сразу же, пока мать еще не подержала его на руках. Поверь мне, - добавил я
поспешно, хотя она меня не перебивала, - это истинная правда. Я говорю
сейчас как врач.
Она облизнула губы.
- И Марсия то же говорит.
Я выждал, но она больше ничего не прибавила. Горло мне перехватила
хрипота. Я и не заметил, как сдавил побелевшими пальцами подлокотники
кресла. Но голос мой, когда я, откашлявшись, приступил к самому главному,
прозвучал спокойно и ровно:
- Король не распорядился, куда отдать сына на воспитание?
- Нет. Об этом с ним почти невозможно говорить. Когда последний раз у
нас зашла об этом речь, он сказал, что еще подумает. И упомянул Бретань.
- Бретань?! - Как я ни сдерживался, это слово выкриком сорвалось с
моих уст. Надо было овладеть собой. Я разжал пальцы на подлокотниках,
положил ладони на колени. Значит, опасения мои не напрасны. Как ни
странно, на душе у меня стало спокойнее. Если я должен сразиться не только
с Игрейной, но и с самим королем, да еще и с моими уклончивыми богами в
придачу - что ж, значит, будем сражаться. Главное - иметь почву под
ногами... - Что же, Утер хочет отослать его к королю Будеку?
- Похоже на то. - Она, как видно, не заметила моего смятения. - В
прошлом месяце он отправил туда гонца. Незадолго до того, как я послала за
тобой. Будек - это ведь выбор, который напрашивается сам собой.
Действительно, король Малой Британии Будек приходился Утеку кузеном.
Это он за тридцать лет до того принял моего отца и Утера под свою защиту,
когда их старший брат Констанций пал от руки захватчика Вортигерна, и в
его столице они собрали и обучили войско, с которым потом отвоевали себе у
Вортигерна верховное королевство.
Но я с сомнением покачал головой.
- Слишком уж напрашивается. Если кто-нибудь замыслит зло против
мальчика, сразу догадается, где его искать. Не сможет же Будек охранять
его день и ночь. К тому же...
- Будек не сможет печься о моем сыне так, как надо! - выкрикнула она,
горячо оборвав меня на полуслове. Но это было сказано не в обиду мне. Это
был вопль души. Она едва ли расслышала хоть что-нибудь из того, что я
сказал. Я видел, она борется с собой и подыскивает слова: - Он уже стар, и
к тому же Бретань далеко, и там сейчас неспокойно, еще неспокойней даже,
чем в наших истерзанных саксами краях. Принц Мерлин, я... мы с Марсией...
мы полагаем, что ты... - Она вдруг сжала лежащие на коленях руки. Голос ее
дрогнул. - Кроме тебя, мне не на кого положиться. И Утер... что он ни
говори, но и он на самом деле знает, что тебе может доверить хоть все свое
королевство. Ты сын Амброзия и ближайший родич моему ребенку. Твоя сила
известна повсюду и всем внушает страх - под твоим покровительством ребенок
будет в безопасности. Ты... ты должен взять его, Мерлин! - Теперь она
упрашивала меня. - Забери его куда-нибудь подальше от этих немирных
берегов и вскорми в безопасном месте. Обучи его всему, чему учили тебя, и
воспитай, как надлежит воспитать королевского сына, а когда он вырастет,
привези обратно, и пусть он займет свое место при дворе, как и ты, рядом с
будущим королем.
Она осеклась и смолкла, ломая руки. Должно быть, я выпучил на нее
глаза как помешанный. Между нами воцарилась тишина, наполненная соленым
дыханием моря и криками чаек. Я сам не заметил, как поднялся с кресла, но,
опомнившись, увидел, что стою у окна, спиной к королеве, и гляжу на небо.
Подо мной кружились и стенали на ветру чайки, а глубоко внизу, у подножия
башни, бился о камни и пенился прибой. Для меня сейчас ничего не
существовало. Я с такой силой надавил ладонями на край каменного
подоконника, что, отняв, увидел на них две белые, бескровные полосы. И
только тогда, растирая руки, обернулся лицом к королеве. Она тоже сумела
овладеть собой, черты ее как бы окаменели, лишь одна рука нервно
перебирала складки платья...
Я спросил без околичностей:
- Ты сможешь уговорить короля, чтобы он отдал мне младенца?
- Нет. Едва ли. Не знаю. - Она сглотнула. - Я, разумеется, могла бы
попытаться, но...
- Тогда зачем было посылать за мной, если убедить короля не в твоей
власти?
Без кровинки в лице, сжав губы, она смотрела мне прямо в глаза.
- Я думала, если ты согласишься, ты мог бы... попробовать...
- Я теперь бессилен воздействовать на Утера. Тебе ли не знать этого.
- И с горечью добавил: - Или ты рассчитываешь, как прошлый раз, на
вмешательство магии, будто я какая-нибудь старуха колдунья или деревенский
друид? Право же, госпожа... - Я не договорил. Я увидел боль в ее глазах и
скорбно поджатых губах и вспомнил о бремени, которое она носит. Гнев мой
погас. Я поднял руку и миролюбиво произнес: - Хорошо, Игрейна. Если это в
человеческих силах, я добьюсь от него согласия, пусть даже мне понадобится
самому говорить с ним и напомнить о данном мне обещании.
- Обещании? Он тебе что-то обещал? Когда же?
- Когда в первый раз послал за мною и поведал мне о своей любви к
тебе, он тогда поклялся, что подчинится мне во всем, если только желание