МакРоберт Стюарт. Полые холмы

положиться в соблюдении тайны, я готов был отдать ему на время моего
Стилико.
Он посмотрел на меня с удивлением, и я объяснил, что Стилико
обнаружил настоящий талант к приготовлению зелий из сушеных корешков и
трав, вывезенных мною из Пергама. Правда, он не умел читать, но я сделал
на банках наклейки со знаками и на первое время допустил его только к
неядовитым растениям. Он выказал себя надежным и при всем своем живом
нраве на диво старательным юношей. Впоследствии я узнал, что у него на
родине знают толк в гранах и снадобьях, у них там ни один сеньор не
надкусит яблоко, пока его не отведал особо для того приставленный слуга. Я
радовался, что мне достался такой ценный помощник, и многому его обучил.
Расстаться с ним теперь мне было бы жаль, и я с облегчением услышал, что у
Гандара есть доверенный ученик и он пришлет его, как только мне будет
удобно.
Я, не откладывая, приступил к работе. Для Стилико по моей просьбе
было приспособлено отдельное помещение, там была угольная плита, стол и
разные необходимые сосуды и принадлежности. Комнаты наши были рядом и
сообщались, но на дверном проеме я распорядился повесить двойной занавес:
Стилико никак не мог примириться с британским летом и выдерживал у себя в
комнате невыносимую, вулканическую жару.
Три дня ушло у меня на поиски состава, сулившего королю
выздоровление. Я сразу дал знать Гандару. Он прибыл сам, запыхавшись в
спешке, а вместо ожидаемого мною ученика привел с собой девушку, совсем
еще молоденькую, в которой я, к недоумению своему, узнал побочную дочь
короля Моргаузу. Лет тринадцати-четырнадцати, не более, но рослая для
своего возраста, она была, как и утверждала молва, на диво хороша собой. В
эти лета в девочках, бывает, проглядывает будущая красота, но красота
Моргаузы была не будущая, а настоящая, и даже я, совсем не знаток женщин,
понимал, что такие сводят мужчин с ума. Ее стан был по-детски легок, но
грудь полная, высокая, и шея округлая, как лилейный стебель. Длинные
волосы розовато-золотистой завесой ниспадали поверх золотисто-зеленого
платья. Большие, запомнившиеся мне глаза были тоже золотисто-зеленые,
влажные и прозрачные, как вода, струящаяся по зеленому мху, углы
маленького рта приподнимались в улыбке, обнажая мелкие, кошачьи зубки. Она
низко присела, приветствуя меня:
- Принц Мерлин.
Голос жеманный, тоненький, едва слышный. Я увидел, как Стилико
обернулся от стола и так и застыл с выпученными глазами.
Я протянул ей руку.
- Мне говорили, что ты выросла красавицей, Моргауза. Счастлив будет
тот, кто получит тебя в жены. Ты еще не сговорена ни за кого? Что же это
зевают мужчины Лондона?
Улыбка ее стала шире, распустившись двумя ямочками в углах рта. Она
не промолвила ни слова. Стилико, перехватив мой взгляд, снова согнулся над
работой, однако, как мне показалось, без надлежащей сосредоточенности.
- Уф-ф! - произнес, обмахиваясь, Гандар. По всему лицу у него уже
выступили капельки пота. - Неужели для твоей работы необходима эта
парилка?
- Мой слуга родом из более благословенного края, чем наш. В Сицилии
разводят саламандр.
- Более благословенным ты это называешь? Я бы и часа не выдержал,
умер.
- Я велю ему перенести все в мою комнату, - предложил я.
- Ради меня - нет нужды, - ответил Гандар. - Я ухожу. Я пришел,
только чтобы представить тебе моего ученика и помощника, который будет
ходить за королем. Не смотри так изумленно. Тебе трудно поверить, я
понимаю, но это дитя уже теперь неплохо разбирается в целебных снадобьях.
У нее была, я слышал, нянюшка в Бретани, из тамошних знахарок, она обучила
ее собирать, высушивать и варить травы, и, переехав сюда, она рвалась
учиться дальше. Да только войсковые лекаря для нее неподходящая компания.
- Ты меня удивил, - сухо признался я. Юная Моргауза подошла к столу,
где работал Стилико, и грациозно склонила к нему головку.
Розовато-золотистая прядь задела его руку. Он, как ослепший, налепил на
две банки неверные наклейки, потом спохватился и стал их отдирать.
- И вот теперь, - продолжал Гандар, - услышав, что король нуждается в
лечении, она вызвалась ходить за ним. Не беспокойся, дело она знает.
Король согласился. Несмотря на юный возраст, она умеет держать язык за
зубами, да и кто лучше родной дочери сможет за ним смотреть и хранить его
тайну?
Я сказал, что это, пожалуй, справедливо. Сам Гандар, хоть и числился
главным лекарем короля, был также главой всех войсковых лекарских команд.
До этой последней раны король мало нуждался в его услугах, теперь же при
первом признаке начала боевых действий место Гандара при войске. Родная
дочь Утера, да еще владеющая искусством врачевания, - что может быть лучше
на этот случай?
- Пусть обучится здесь, чему сможет. Я согласен и даже рад. - Я
обратился к ней: - Моргауза, я составил лекарство, которое, мне кажется,
должно помочь королю. Вот здесь я записал рецепт, ты сможешь разобрать
его? Прекрасно. У Стилико есть все составные снадобья, если только он
правильно пометил банки... Я теперь оставлю вас, он тебе покажет, как
смешивать лекарство. Только дай ему полчаса, чтобы он перенес приборы из
этой бани...
- Ради меня - нет нужды, - скромно потупясь, повторила она слова
Гандара. - Я люблю жару.
- В таком случае я ухожу, - с облегчением сказал Гандар. - Мерлин, ты
отужинаешь нынче со мной или будешь у короля?
Я вышел с ним в соседнее помещение, где стояла благодатная прохлада.
Из-за плотного занавеса доносился взволнованный, пресекающийся голос слуги
вперебивку с редкими тихими вопросами принцессы.
- Она справится, вот увидишь, - сказал мне Гандар. - Незачем тебе
качать головой.
- Я разве качал? Я думал не о лечении, тут я, во всяком случае, готов
тебе верить.
- Но ты ведь еще побудешь в Лондоне и проследишь хоть немного за ее
успехами?
- Разумеется. Засиживаться здесь я не хочу, но несколько дней могу ей
уделить. Ты ведь тоже пока не уезжаешь?
- Нет. Но в короле произошла такая заметная перемена в эти три дня,
что ты с нами, думаю, он теперь уже недолго будет во мне нуждаться.
- Будем надеяться, - ответил я. - Сказать по правде, я не особенно
обеспокоен - общим состоянием его здоровья, во всяком случае. А что до
бессилия - если к нему вернется душевное равновесие и сон, душа его
перестанет терзать тело и положение еще может выправиться. К тому как
будто бы и идет. Ты ведь знаешь, как это бывает.
- О да, он выздоровеет, - Гандар покосился на занавес и снизил голос,
- насколько требуется. А будет ли у нас прежний жеребец в стойле,
по-моему, теперь уже неважно, раз есть принц, живой и невредимый,
он-растет, мужает и готов унаследовать корону. Мы избавим короля от
теперешнего недомогания, и если с помощью господа и твоих снадобий он
снова сможет сражаться и вести за собой войско...
- Сможет.
- Тогда... - Он не договорил.
Здесь я могу сказать, что король и в самом деле быстро поправился.
Хромота прошла, он стал лучше спать и прибавил в весе, а позже я узнал от
одного из его постельничих, что хотя король никогда уже больше не был тем
Быком Митры, чья сила служила его солдатам предметом шуток и восхищения, и
хотя детей больше не было, однако ему случалось преуспеть и на ложе, и
неожиданные приступы ярости, пугавшие его приближенных, постепенно сошли
на нет. А как воин он вскоре уже снова стал тем безоглядным храбрецом,
который вдохновлял и вел войско к победе.
Проводив Гандара, я зашел в комнату Стилико: Моргауза старательно
разбирала прописи, которые я ей дал, она называла, а он поочередно
показывал ей вещества для возгонки, порошки, из которых составляют
снотворные средства, мази, предназначенные для растирания сведенных
мускулов. Ни он, ни она не заметили, как я вошел, и я некоторое время
наблюдал за ними, ничего не говоря. Я убедился, что Моргауза все понимает
и усваивает и, хотя юноша по-прежнему то и дело поглядывает на нее и весь
дрожит перед ее красотой, словно жеребенок перед пламенем костра, ей до
него и до его переживаний нет ни малейшего дела - как и надлежит
принцессе, обращающейся к рабу.
В комнате было жарко, у меня разболелась голова. Я быстро подошел к
столу. Стилико оборвал свою речь на полуслове, а Моргауза подняла на меня
глаза и улыбнулась.
Я сказал:
- Тебе все понятно? Хорошо. Я оставлю тебя на Стилико, но, если он не
сможет ответить на какой-нибудь твой вопрос, пошли за мной.
Я повернулся к Стилико, чтобы дать ему наставления, но Моргауза
неожиданно шагнула ко мне и положила ладонь мне на рукав.
- Принц...
- Да, Моргауза?
- Разве тебе обязательно уходить? Я... я думала, ты будешь моим
учителем, ты сам. Мне так хочется учиться у тебя!
- Стилико научит тебя всему, что тебе надо, о лекарствах для короля.
Если хочешь, я могу показать тебе, как размять сведенную мышцу, но,
по-моему, королевский банщик сумеет сделать это лучше.
- О да, я понимаю. Я имела в виду другое, научиться тому, что нужно
для ухода за королем, совсем нетрудно. А я... я надеялась на большее.
Прося Гандара привести меня к тебе, я думала... надеялась...
Она не договорила и потупилась. Розовато-золотистые волосы повисли
блестящим покрывалом перед ее лицом. Сквозь них, как сквозь дождевые нити,
на меня смотрели ее глаза, внимательные, послушные глаза ребенка.
- Надеялась? На что же?
Едва ли даже Стилико, стоящий в четырех шагах, расслышал ее шепот:
- ...что ты обучишь меня хоть немного своему искусству, принц.
Ее глаза взывали ко мне с надеждой и боязнью, как глаза собаки,
трепещущей перед плетью в руке хозяина.
Я улыбнулся ей, но чувствовал сам, что держусь чересчур натянуто и
говорю излишне учтиво. Проще встретить лицом к лицу вооруженного врага,
чем противостоять юной деве, когда она искательно заглядывает тебе в
глаза, кладет ладонь тебе на рукав и в горячем воздухе сладко пахнет
спелыми плодами, будто в солнечном саду. Клубникой? Или абрикосами?
Я поспешил ответить:
- Моргауза, я не владею никаким искусством сверх того, о чем ты
можешь узнать из книг. Ты ведь умеешь читать, не так ли? Да, конечно, ведь
ты разобрала мои прописи. Так вот, читай Гиппократа и Галена. Пусть они
будут твоими учителями: я учился у них.
- Принц Мерлин, в искусстве, о котором я говорю, нет даже равных
тебе.
Жара в комнате становилась нестерпимой. У меня болела голова. Я,
видно, нахмурился, потому что Моргауза приблизилась ко мне, грациозно,
словно птичка, садящаяся на ветку, и проговорила заискивающе, торопливо:
- Не сердись на меня. Я так долго ждала и подумала, что вот теперь-то
наконец дождалась. Всю жизнь я слышала рассказы о тебе. Моя нянька в
Бретани... она говорила, что видела, как ты бродил по лесу и по берегу
моря, собирал соцветья и корни и белые ягоды волчьего лыка и иной раз
ступал бесшумнее призрака, а тень от тебя не падала даже в солнечный день.
- Она сочиняла все это, чтобы внушить тебе страх. Я обыкновенный
смертный.
- Разве обыкновенные смертные беседуют со звездами, как с хорошими
знакомыми? Или передвигают стоячие камни? Или уходят за друидами в глубь
горы Немет и не погибают под их ножом?
- Я не погиб под ножом друидов, потому что верховный друид боялся
моего отца, - возразил я. - А когда я жил в Бретани, то был еще совсем
юнцом и, уж конечно, не магом. Я обучался тогда моему ремеслу, вот как ты
обучаешься сейчас. Мне не было семнадцати, когда я покинул те края.
Но она словно бы не слышала. Вся замерев, она смотрела на меня сквозь
завесу волос своими продолговатыми глазами, прижав к зеленому платью под
грудью узкие белые ладони.
- Но сейчас ты мужчина, господин мой, - бормотала она. - И не станешь
отрицать, что здесь, в Британии, ты совершал волшебные чудеса. Живя здесь,
с моим отцом, я только и слышу о тебе от людей, что ты величайший чародей
мира. Я своими глазами видела Висячие Камни, которые ты поднял и
установил, и слышала, что ты предсказал славные победы Пендрагона, и
привел в Тинтагель звезду, и перенес королевского сына по воздуху на
остров Ги-Бразиль...
- Ты и это здесь слышала? - Я попытался обернуть все шуткой. - Лучше
остановись, Моргауза, не то совсем запугаешь моего слугу, а он мне нужен,
я не хочу, чтобы он от меня сбежал.
- Не смейся надо мною, принц. Неужели ты станешь все это отрицать?
- Нет, не стану. Однако обучить тебя тому, о чем ты просишь, я не
могу. Кое-какие виды магии ты можешь перенять от алхимиков, тайны же,
которыми владею я, я никому раскрывать не вправе. И не смогу обучить им
тебя, даже когда ты вырастешь и будешь способна понять.
- Я и сейчас поняла бы. Я уже немного владею магией... самой простой,
доступной молодым девушкам. Я хочу быть твоей последовательницей и
ученицей. Научи меня, как получить в руки силу, подобную твоей.
- Это невозможно, говорю тебе. Поверь мне. Ты слишком молода. Прости
меня, дитя. Чтобы владеть силой, подобной моей, ты, вероятно, всегда
останешься слишком молода. Едва ли есть на свете женщина, способная дойти
туда, куда дошел я, и видеть то, что открыто мне. Это нелегкое искусство.
Бог, которому я служу, требователен и жесток.
- Какой бог? Я знаю только людей.
- Вот и узнавай людей. А моя сила, сколько у меня ее есть, тебе
недоступна. Повторяю, преподать ее тебе не в моей власти.
Она глядела на меня, не понимая. Она была еще слишком молода, чтобы
понимать. Отсветы огня из плиты падали на ее чудесные волосы, на ее
широкий чистый лоб, на пышную грудь и детские ладони. Я вспомнил, что Утер
предлагал ее в жены Лоту, а Лот отверг ее и предпочел ее младшую
единокровную сестру. Знает ли об этом Моргауза? - подумал я, и мне стало
жаль ее. Что-то с ней в жизни станется?
Я сказал мягко:
- Это правда, Моргауза. Бог дает человеку силу, но только ради своих
собственных целей. А когда свершится желаемое, что будет дальше, не ведомо
никому. Если он изберет тебя, ты будешь призвана, но не вступай в огонь
сама, дитя. Довольствуйся той магией, что доступна молодым девушкам.
Она хотела было что-то возразить, но нас прервали. Стилико подогревал
какую-то смесь в чаше над горелкой и, как видно, все внимание употребил на
то, чтобы расслышать наши речи, чаша у него наклонилась, и часть жидкости
выплеснулась в огонь. Раздалось шипение, треск, и густое облако пахучего
пара распространилось между мной и принцессой, скрыв ее от моих глаз. Я
только увидел ее руки, эти послушные детские ладони - она быстро вскинула
их, отгоняя от глаз едкие испарения. У меня тоже глаза наполнились
слезами. Размытые очертания залучились. Нестерпимая головная боль
ослепила. Белые маленькие ладони взлетали в темном чаду, словно творя
колдовство. Мимо тучей пронеслись летучие мыши. Где-то рядом простонали
струны моей арфы. Стены вокруг меня сблизились, как грани ледяного
кристалла, как гробница...
- Учитель, прости! Ты болен, учитель? Учитель!
Я встрепенулся и пришел в себя. Взгляд мой прояснился. Чадное облако
рассеялось, последние редкие клочья уходили сквозь решетку окна. Ее ладони
опять недвижно покоились под грудью. Она откинула волосы со лба и
разглядывала меня с любопытством. Стилико подхватил опрокинувшуюся чашу и,
держа ее перед собой, смотрел на меня испуганно и озабоченно.
- Господин, эту смесь ты составил сам. Ты говорил, что она
безвредна...
- Совершенно безвредна. Но другой раз, когда будешь ее варить,
смотри, что делаешь. - Я обернулся к принцессе. - Прости, я напугал тебя.
Это пустяки, просто головная боль, у меня они бывают. Внезапные, и так же
внезапно проходят. А теперь я должен проститься. Я уезжаю из Лондона в
конце этой недели. Если тебе понадобится до той поры моя помощь, пошли за
мной, и я с радостью приду. - Я улыбнулся и, протянув руку, коснулся ее
волос. - Не гляди так уныло, дитя. Тяжек этот дар, и он не для юных дев.
Я пошел к дверям, и она еще раз сделала мне реверанс, и личико ее
снова укрыла сияющая завеса волос.

6

То был, наверно, единственный раз в моей жизни, когда Брин Мирддин
оказался для меня не домом, куда я нетерпеливо рвусь, а всего лишь
остановкой в пути. И, добравшись до Маридунума, я не радовался, как
бывало, привычной тишине, и своим книгам, и досугу, который можно
посвятить музыке и медицине, а, наоборот, тяготился промедлением, всеми
помыслами устремляясь на север, где живет мальчик, в котором отныне - вся
моя жизнь.
Все, что я знал о нем, не считая туманных заверений, полученных через
Хоэля и Эктора, сводилось к тому, что он здоров и крепок, хотя ростом и
меньше для своих лет, чем был в его возрасте Кей, родной сын Эктора.
Теперь Кею было одиннадцать, а принцу Артуру восемь, и оба они нередко
являлись мне в моих видениях. Я видел, как Артур борется со своим старшим
названым братом, как садится на чересчур высокого, на мой опасливый
взгляд, коня, как они рубятся друг с другом сначала на палках, а потом и
на мечах; клинки, наверно, были затуплены, но я заметил только опасный
взблеск металла, а также и то, что хотя у Кея мускулы крепче и длинные
руки, зато Артур быстр, как само сверканье меча. Я наблюдал, как они на
пару удят рыбу, лазят по камням, носятся по опушке Дикого леса, тщетно
пытаясь укрыться от бдительного Ральфа, который, с двумя доверенными
людьми Эктора, неотступно, денно и нощно, караулит Артура. Все это
рисовалось мне в пламени, в дыму, на звездном небе, а однажды, когда не
было ни огня, ни звезд на небе, - в грани драгоценного хрустального кубка,
которым я любовался во дворце Адьяна над бухтой Золотой Рог. То-то, должно
быть, Адьян подивился моей внезапной рассеянности, а может быть, приписал
ее несварению желудка после его более чем обильных угощений - немочи,
которая на Востоке считается заслуженной данью гостеприимству.
Я даже не был уверен, что узнаю Артура, когда увижу воочию, и каким
он все-таки вырос, я тоже по-настоящему не знал. Видел его отвагу, его
веселость, его упорство и силу, но об истинной его природе я судить не
мог; видения питают духовный взор - чтобы понять сердцем, нужна живая
кровь. Я даже голоса его никогда не слышал. Как мне войти в его жизнь,
когда я доберусь на север, тоже пока еще было неясно, но всю дорогу от
Лондона до Брин Мирддина я шагал по ночам и высматривал знаки на звездном
небе, и каждую ночь Медведица висела прямо передо мной, мерцая и повествуя
о темном севере, о льдистых небесах и о запахах хвои в лесах и воды в
горных ручьях.
Стилико при виде моего пещерного жилища выказал совсем не те чувства,
которых я от него ожидал. Отправляясь в долгие странствия, я сделал
распоряжения, чтобы мой дом без меня содержался в порядке. Оставил
некоторую сумму здешнему мельнику и просил его время от времени посылать
слугу в пещеру. Сразу видно было, что мельник выполнил уговор: в пещере
было прибрано, сухо, лежала заготовленная провизия. Была припасена даже
свежая подстилка для лошадей, и мы едва лишь сошли с седел, как снизу по
тропе, запыхавшись, прибежала следом за нами девушка с мельницы и принесла
нам козьего молока и свежего хлеба и шесть только что выловленных форелей.
Я поблагодарил ее и попросил, чтобы она показала Стилико то место, где
вода из священного источника, в котором я не позволил ему чистить рыбу,
сбегала вниз по уступам. Они ушли, а я проверил печати на бутылках и
кувшинах и убедился, что замок на сундуке цел и, стало быть, мои книги и
инструменты, спрятанные в нем, никто не трогал, а меж тем снаружи
доносились веселые молодые голоса, они деловито жужжали, точно мельничные
жернова, то и дело раскатывались хохотом, растолковывая один другому слова
незнакомого языка.
Наконец девушка ушла, а юноша вернулся в пещеру с выпотрошенными,
готовыми для жарки рыбинами, и вид у него был вполне довольный, словно он
ничего особенного не видит в моем обиталище: дом как дом, не хуже любого,
где нам с ним случалось останавливаться. Сначала я склонен был приписать
такое благодушие всеискупающему женскому обществу, но потом оказалось, что
просто он родился и вырос в такой же пещере - у него на родине бедный люд
прозябает в столь ужасном ничтожестве, что владельцы сухой и удобной
пещеры почитают себя счастливцами и часто принуждены драться за свое
жилище, словно лисы за логово. Отец Стилико без долгих колебаний, точно
ненужного щенка, продал сына в рабство - в семье из тринадцати человек без
него легко могли обойтись, его место в пещере стоило дороже, чем его
присутствие. Рабом Стилико спал в конюшне, а еще чаще - прямо под открытым
небом, во дворе, и даже у меня, сказать по совести, обычно оказывался на
ночевке в таких домах, где лошадям отводятся лучшие помещения, чем слугам.
Каморка в Лондоне была единственным в его жизни человеческим жилищем, так
что моя просторная пещера казалась ему роскошной, а теперь сулила к тому
же еще и дополнительные радости, которые редко выпадают на долю молодому
рабу.
Стилико устроился в пещере, как дома, и вскоре по окрестным холмам
прошел слух, что маг Мерлин вернулся. Люди потянулись ко мне за целебными
снадобьями, а в уплату, как всегда, несли снедь и утварь. Девчонка
мельника - а звали ее Мэй - прибегала снизу всякий раз, как улучала
минуту, и приносила нам муку и хлеб, а бывало, люди передавали с нею и
другие подношения. И Стилико со своей стороны тоже взял за правило
заглядывать на мельницу, когда я посылал его в город. Вскоре я убедился,
что у Мэй он ни в чем не встречает отказа. Однажды ночью, когда сон никак
не шел ко мне, я встал и спустился на площадку перед священным источником,
чтобы посмотреть на звезды. В ночной тишине я услышал, что лошади в
укрытии под скалою беспокойно фыркают и переступают ногами. Сияли звезды,
светил белый серп месяца, так что я не стал возвращаться за факелом, а
негромко кликнул Стилико и, не дождавшись его, поспешил спуститься в
заросли терновника - посмотреть, что могло встревожить лошадей. И, только
разглядев под навесом на соломе два сплетенных молодых тела, понял, что
Стилико спустился еще раньше меня. Я отошел незамеченный и, вернувшись на
свое ложе, предался думам.
Через несколько дней я решил поговорить со Стилико. Я сказал ему, что
собираюсь отправиться дальше на север, но хочу, чтобы никто об этом не
догадался, поэтому ему лучше всего будет остаться и прикрыть мое
отступление. Он горячо заверил меня в своей преданности и поклялся
сохранить тайну. И я знал, что могу на него положиться: помимо таланта по
части лекарственных трав, он был еще невероятный лжец. Говорят, это тоже
национальная черта. Я только опасался, что он заврется, подобно своему
барышнику-папаше, и потом не оберешься неприятностей. Но ничего иного не
оставалось, как рискнуть; впрочем, зная его верную душу и то, как хорошо
ему живется в Брин Мирддине, я был уверен, что риск невелик. Пряча
нетерпение, он спросил, когда я предполагаю выехать, но я ответил ему
только, что жду знака. Как всегда, он принял мои слова без рассуждений и
расспросов. Он скорее стал бы вопрошать жрицу, вещающую в храме, - в
Сицилии придерживаются старой веры - или самого Гефеста, дышащего пламенем
с вершины гор. Как я обнаружил, он свято верил всем россказням, какие
слышал обо мне, и, наверное, не удивился бы, увидев, как я у него на
глазах растаял, словно дым, или извлек золото прямо из воздуха.
По-видимому, он, как прежде Гай, не прочь был пользоваться своим
положением слуги колдуна. Мэй, во всяком случае, трепетала и ни за что не
соглашалась приблизиться к пещере дальше терновых кустов, что ввиду моих
замыслов было мне только на руку.
Я выжидал не магического знака. Будь я уверен, что опасности нет, я
бы отправился на север без всякого промедления. Но я знал, что за мной
следят. Утер наверняка продолжал держать близ меня своих соглядатаев. Само
по себе это было не страшно, от шпионов короля мне не грозила опасность.
Но шпионов может послать всякий, и, конечно, найдутся и другие, кто будет
интересоваться мною, хотя бы из простого любопытства. А потому я сдержал
нетерпение и оставался на месте, промышляя своим ремеслом и выжидая, когда
мои соглядатаи не выдержат и обнаружат себя.
Однажды я послал Стилико вниз с лошадьми в кузню на краю города. Обе
наши лошади были подкованы перед выездом из Лондона, и, хотя на зиму
подковы обычно снимают, я хотел заново подковать мою кобылу, так как ей
предстоял еще один долгий переход. Пряжки подпруги тоже требовали починки.
Стилико поехал, и, пока кони будут у кузнеца, должен был выполнить еще
кое-какие поручения.
Подморозило. Было сухо и безветренно, небо обложили тяжелые облака, и
в них вязли солнечные лучи, один только тусклый багровый диск висел над
землей. Я отправился в хижину пастуха Аббы. Его сын Бан, дурачок,
несколько дней назад поранил колом руку, и рана загнила. Я взрезал опухоль
и наложил повязку с мазью, однако на Бана надеяться можно было не больше,
чем на неразумного пса, он содрал бы повязку, если б она его беспокоила.
Но тревожился я напрасно: повязка оказалась на месте и рана
затягивалась чисто и хорошо. На Бане, как и на всех убогих - я давно это
заметил, - любая болячка заживала быстро, точно на малом ребенке или
лесном звере. И хорошо, что так, ведь эти люди дня не могут прожить, чтобы
как-нибудь не пораниться. Я перевязал ему руку и остался у них. Пастушья
хижина притулилась в распадке между холмами, все овцы Аббы находились в
загоне. Как часто случается, ожидались ранние ягнята, хотя на дворе был
еще только декабрь. И я задержался, чтобы помочь Аббе с трудным окотом,