Страница:
такой законченной и особенной.
Она прошла жизнь [2] легкой поступью, сохраняя изящество до самых
последних минут сознания. В ней не было и тени ханжества. Она была человеком
светским и свободным, снисходительным к слабостям других, а сама подчинялась
какому-то строгому и непреложному внутреннему уставу. А сколько терпения,
стойкости, мужества в ней было, - это по-настоящему знают только те, кто был
с ней в ее последние недели и дни.
И, конечно, Вы правы: главным ее талантом, превосходящим все другие
человеческие таланты, была любовь. Любовь добрая и строгая, безо всякой
примеси корысти, ревности, зависимости от другого человека. Ей было чуждо
преклонение перед громким именем или высоким положением в обществе. Да и
сама она никогда не искала популярности и мало думала о своих материальных
делах.
Ей были по душе и по характеру стихи Мильтона (сонет "О слепоте"):
...Но, может быть, не меньше служит тот
Высокой воле, кто стоит и ждет [2].
Она была внешне неподвижна и внутренне деятельна. Я говорю о
неподвижности только в том смысле, что ей стоило больших усилий хождения по
редакциям или по театрам, где шел разговор о постановке ее пьес, но зато она
могла целыми днями бродить по городу или за городом в полном одиночестве,
вернее - наедине со своими мыслями. Она была зоркая - многое видела и знала
в природе, очень любила архитектуру. На Аэропортовской ее маленькая квартира
была обставлена с несравненно большим вкусом, чем все другие квартиры, на
которые было потрачено столько денег.
Если Шекспир говорит о своих стихах
...И кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово [3], -"
то в ее комнатах каждая полочка, лампа или этажерка могли назвать по
имени свою хозяйку. Во всем этом была ее легкость, ее приветливость, ее вкус
и женское изящество.
Грустно думать, что теперь эти светлые, уютные, не загроможденные
мебелью и всегда открытые для друзей и учеников комнаты достанутся кому-то
постороннему. Горько сознавать, что мы, знавшие ей цену, не можем убедить
жилищный кооператив и Союз писателей, что следует сохранить в
неприкосновенности эти несколько метров площади, где жила и умерла
замечательная писательница, друг и советчик очень многих молодых и старых
писателей.
Мое письмо затянулось, но в заключение мне хочется рассказать Вам два
случая, которые могут дать более ясное представление о Тамаре Григорьевне,
чем самые пространные характеристики.
Она умерла, не оставив завещания. Друзья должны были справиться, не
завещан ли кому-нибудь из родственников ее вклад. И вот, когда они зашли в
сберкассу того района, где Тамара Григорьевна жила несколько лет тому назад,
и сказали, что она умерла, - женщины, выглядывавшие из окошек перегородки,
встретили это известие так, будто им сообщили о смерти самого близкого им
человека. Одна из сотрудниц сказала со слезами на глазах: "Неужели же друзья
так и не могли спасти ее!" И тут выяснилось, что однажды вечером Тамара
Григорьевна зашла в сберкассу перед самым закрытием. Она сразу же заметила,
что служащие чем-то взволнованы. Оказалось, что в кассе не хватает какой-то
суммы денег и об этом надо составить акт.
Тамара Григорьевна подошла к одному из окошек и сказала просто,
по-дружески:
- Отчего же вы у меня не попросите?..
Она тут же внесла недостающую сумму и, конечно, никому из родных и
знакомых об этом не рассказала.
А вот другой случай.
Фадеев накануне самоубийства пришел ко мне и застал у меня Тамару
Григорьевну. Он был немного более сдержан, чем всегда, но по его виду я
никак не мог предположить, что передо мной человек, который на другой день
лишит себя жизни.
Он подробно расспрашивал меня о моем здоровье, о том, куда я намерен
поехать лечиться.
А я заговорил с ним о Твардовском, с которым он незадолго перед этим
серьезно поссорился. Мне очень хотелось их помирить.
Не желая мешать нашему разговору, Тамара Григорьевна поспешила
проститься с нами, и я вышел проводить ее. В коридоре она сказала мне
вполголоса, но твердо и уверенно:
- Не говорите с ним ни о себе, ни о Твардовском. Вы посмотрите на
него!..
Она заметила то, что как-то ускользнуло от меня, знавшего Фадеева
гораздо больше и ближе.
Такова была она.
Простите, что я так расписался. Впрочем, в этом повинны Вы и Ваше
письмо, которое меня растрогало и взволновало,
В первый раз вверяю я бумаге свои мысли и воспоминание об этом человеке
высокой души, в котором так нераздельно жили "правда с красотою" [4] -
этическое и эстетическое.
Простите и бессвязность моего письма. Написал его единым духом, не
задумываясь, не подбирая слов.
Очень хотел бы, чтобы Вы когда-нибудь написали о пьесах и сказках
Тамары Григорьевны - и о ней самой.
Крепко обнимаю Вас.
Ваш С. Маршак
1 Ответ на письмо К. И. Чуковского от 5 мая 1960 года, по-священное
памяти Т. Г. Габбе, скончавшейся 2 марта. Корней Иванович писал о своем
восхищении "красотой ее личности, ее безошибочным вкусом, ее дарованием, ее
юмором, ее эрудицией и - превыше всего - ее героическим благородством, ее
гениальным умением любить".
2 Заключительные строки сонета Дж. Мильтона в переводе С. Маршака (см.
т. 3 наст. изд.).
3 Из 76-го сонета В. Шекспира в переводе С. Маршака.
4 Из 14-го сонета В. Шекспира в переводе С. Маршака.
<Москва>, 20 мая 1960 г.
Уважаемый Израиль Григорьевич,
Я получил Ваши стихи перед самым уходом в больницу [1] и потому должен
ограничиться всего несколькими словами.,
В стихах Ваших есть настоящие мысли, которые говорят о том, что Вы
человек сложный и содержательный. Встречаются у Вас строчки, в которых
чувствуется поэтическая энергия, но отыскать их нелегко среди множества
строчек сырых, торопливых, а иной раз даже безвкусных.
Ведь вот как хорошо у Вас сказано:
Две радуги. Две радости.
И чем они вас радуют?
А за этими строчками следуют очень невразумительные:
Огромной ввысь аркадою
Изысканной покатости?
Капроновой одеждою?.. -
и т. д.
Радугу и даже две радуги нельзя называть аркадой. Аркада - это ряд
арок, галерея арок. И очень неубедительна "капроновая одежда".
Мне кажется, что основные Ваши недостатки заключаются в следующем.
У людей, которые пишут стихи "для себя", без мысли о печатании их,
бывает иной раз какая-то дилетантская безответственность. В сущности, Вы
прислали мне ворох черновиков.
Правда, в стихах, написанных "для себя", бывает подчас и та искренность
и острота, которые не часто найдешь в печатных строчках. Но есть и сумбур и
недоработанность, заглушающие то лучшее, что в них есть.
Читая Ваши стихи, трудно определить, каких поэтов Вы любите, у кого из
них учились. Только в одном-двух чувствуется внешнее влияние Маяковского.
Можно предполагать, что Вы знакомы с Гейне.
Мне думается, что Вам следует позаботиться о том, чтобы выработать у
себя более строгий художественный вкус. А этому может способствовать
пристальное и вдумчивое чтение лучших образцов русской поэзии.
Мы все читали с юных лет Пушкина, Баратынского, Жуковского, Тютчева,
Фета, но только в зрелом возрасте можем по-настоящему оценить этих поэтов -
так же как и Блока и Маяковского.
Да и не только стихи, но и лучшая поэтическая проза (проза Пушкина,
Лермонтова, Чехова) может многому научить нас в те годы, когда мы начинаем
что-то понимать.
Я не знаю Вас, мне неизвестен Ваш возраст, биография. Поэтому - как Вы
сами понимаете, - мне трудно давать Вам советы. Но я бы сказал, что Вам
следовало бы подумать о том, чтобы несколько обогатить Вашу речь. В тех
местах, где Вы живете, хорошо говорят по-русски. Надо прислушиваться к
богатой и живой устной речи - такой отличной от худосочного языка, которым
мы пользуемся в обиходе.
Не знаю, поможет ли Вам мое письмо разобраться в себе и в своем
литературном хозяйстве. Но если под его влиянием Вы стали бы писать
вдумчивее и бережнее, не утратив непосредственности & смелости, я был бы
очень рад.
С искренним приветом
С. Маршак
1 И. Г. Калиман (г. Орехово-Зуево Московской обл.) прислал свои стихи в
рукописи для отзыва.
Москва, 9 июня 1960 г.
Уважаемая А. Т.
Мне было очень приятно получить письмо из Острогожска [1] - да еще с
Майдана. Я непременно пришлю Вам свои воспоминания, когда выйдут отдельной
книгой.
Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь побывать еще раз в родном
Острогожске, но память детских лет живет в нашей душе всю жизнь.
Попытаюсь ответить на Ваши вопросы, касающиеся отдельных персонажей
моей повести.
Фамилия моего учителя рисования Дмитрия Семеновича - Коняев. Фамилия
учителя немецкого языка Густава Густавовича - Вихман. В повести я назвал его
Рихман.
Владельцем книжного и писчебумажного магазина был и в самом деле
Поляков, - Вы совершенно правы. Мак-симильяна Максимильяновича при мне еще
не было, а директором был "Циклоп" - одноглазый Никодим Петрович Греков. Я
не упоминаю директора в повести, так как он не оставил никакого следа в моей
памяти.
По поводу пьесы "За океаном" [2] я могу только высказать предположение,
что это инсценировка повести Шолом-Алейхема. Впрочем, я в этом не уверен.
Очень рад, что страницы "воспоминаний" нашли живой отклик в сердцах
моих земляков - острогожцев.
Примите мой искренний привет.
Жму Вашу руку.
С. Маршак
1 В письме от 4 мая 1960 года А. Т. Эссаулова (г. Острогожск
Воронежской обл.) вспоминала о своих гимназических годах; училась она в
гимназии намного позже С. Я. Маршака, но помнит многих преподавателей,
упомянутых в повести "В начале жизни".
2 Речь идет о постановке пьесы "За океаном" в острогожском театре в
начале 20-х годов. А. Т. Эссаулова спрашивала, кем написана эта пьеса.
Москва, 26 июня 1960 г.
Мой дорогой внук Алешенька,
Очень был я рад получить от тебя весточку и узнать, что ты здоров и
весел.
Надеюсь, что к этому времени вы уже раскопали селище X века и
приступили к раскопке курганов [1].
Завидую тебе, что ты каждый день купаешься в Днепре, хоть Днепр у вас
не так широк, как описано у Гоголя. Помнишь: "Редкая птица долетит до
середины Днепра"...
И все же - по стариковской привычке - очень прошу тебя соблюдать во
время купания необходимую осторожность. Боюсь этих "омутов днепровских".
Надеюсь, что ты окрепнешь за время пребывания в экспедиции, наберешься
разнообразных и свежих впечатлений, а потом за чаем в столовой на Чкаловской
расскажешь мне и всей нашей семье о своих находках и приключениях. Мы все -
я, твой отец, Машенька, братья - очень по тебе соскучились. Твой
оглушительно громкий голос давно уже не сотрясал наших стен.
Я вышел из больницы и собираюсь в Барвиху, а пока день и ночь сижу над
версткой своего 4-го тома. (...)
Крепко обнимаю и очень люблю тебя, мой славный внук. Жду от тебя
вестей.
Твой дед С. Маршак
1 А. И. Сперанский в то время был студентом исторического факультета
МГУ.
Москва, <29 июня I960 г.>
Мой дорогой Адриан Владимирович,
Я был очень рад Вашему письму [1] и только пожалел, что нам не удалось
увидеться в те дни, когда Вы были в Москве. Но, может быть, мы увидимся
после Вашего пребывания в Дубултах?
Врачи меня отпустили только с условием, что я немедленно отправлюсь в
клинический санаторий (в Барвиху). Задержала меня верстка моего 4-го тома,
куда входят статьи, "Страницы воспоминаний", новые лирические стихи и
переводы.
Рад, что выходит Ваша книга [2]. Буду ее ждать.
Моя статья о Твардовском была безбожно сокращена и потеряла
значительную часть своей ценности.
Последние главы "За далью - даль" [3] так обрадовали меня после
некоторого затишья в творчестве их автора да и всей нашей поэзии. Столько в
них победных, предельно метких строчек, что поэму в целом принимаешь, как
подарок, и ждешь после нее новых, еще более высоких удач поэта, работающего
в нашей литературе чуть ли не за всех поэтов, да и прозаиков. Но об этом еще
поговорим, когда увидимся.
Если к Вашему приезду я еще буду в санатории, мои домашние дадут Вам
машину, чтобы Вы могли побывать у меня. Только мне надо знать накануне,
чтобы устроить пропуск. Крепко жму Вашу руку и прошу передать самый
сердечный привет Р(аисе) А(брамовне) [4].
Ваш С. Маршак
1 Письмо литературного критика А. В. Македонова из Дубулты (Рижское
взморье) от 24 июня 1960 года, в котором он делился впечатлениями от только
что прочитанной им статьи С. Я. Маршака "Ради жизни на земле" о поэзии А. Т.
Твардовского ("Литературная газета", 1960, Э 73, 21 июня).
2 А. В. Македонов, Очерки советской поэзии, Смоленск, 1960.
3 В майском номере "Нового мира" за 1960 год были напечатаны
заключительные главы поэмы А. Т. Твардовского "За далью - даль".
4 Жена А. В. Македонова.
295. ВСЕРОССИЙСКОМУ СЪЕЗДУ УЧИТЕЛЕЙ
(Барвиха, начало июля 1960 г.)
Привет Вам, дорогие товарищи учителя!
В эти памятные дни, когда в Москве работает ваш съезд, внимание всей
нашей страны обращено к вам.
Ваша многотысячная армия - великая сила. Вам родители уступают
значительную долю своих прав на воспитание ребенка. К вам в школу дети
приходят в том возрасте, когда характер ребенка так легко поддается
воздействию умного и чуткого воспитателя. Можно сказать, что именно вы
формируете наше будущее.
Но для того, чтобы вести других, надо и самому не стоять на месте.
Учителю надо знать гораздо больше того, что он отдает ученикам.
Во время Яснополянской школы Лев Толстой говорил, что для того, чтобы
преподавать в младших классах арифметику, учитель должен знать высшую
математику. Познания преподавателя истории будут далеко не достаточны, если
они окажутся немногим больше того, что содержится в школьных учебниках.
Но дело не только в знаниях. Прежде всего учителю нужна любовь к своему
предмету. Опыт показал, что наибольшее число математиков выходит из школ,
где преподают не только знающие, но и влюбленные в математику люди. То же
можно сказать о преподавании литературы* Спросите наших выдающихся
писателей, и они скажут вам, что любовь к родному языку и литературе привил
им учитель, сельский или городской.
От воспитателя зависит и такое важное дело, как развитие
художественного вкуса его питомцев. Я знаю, что у большинства наших учителей
не слишком-то много свободного времени. И все же они должны находить время,
чтобы развивать свой собственный художественный вкус. Только по-настоящему
оценив и полюбив литературу, преподаватель имеет право говорить с учениками
о творчестве порта или прозаика.
Что может сказать о композиторе человек, лишенный слуха и не
понимающий, не любящий музыки? Равнодушный преподаватель словесности, не
испытывающий ни малейшего восторга при чтении лучших поэтических страниц,
способен убить в ребятах всякий интерес к художественной литература.
Зазубривание отрывков из Пушкина (чаще всего о природе) вырабатывает у
ребят как бы некий иммунитет к стихам нашего величайшего поэта. Помню, я
как-то читал Пушкина вслух знакомому школьнику. Он слушал неизвестные ему
стихи с напряженным вниманием. Но стоило мне прочесть строчки:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна... -
как мой юный слушатель запротестовал: - Ох, не надо!..
Очевидно, это прекрасное стихотворение потеряло всю свою прелесть на
тех уроках, где его читали бесконечное число раз. И не только читали, но и
разъясняли, то есть "прорабатывали".
Отдельные, вырванные из классических стихов строфы и строчки,
напечатанные в учебных книгах для чтения, часто теряют рифмы, стихотворный
размер, а иной раз и большую часть смысла.
Мне кажется, что учителя вправе потребовать от Министерства просвещения
и Учпедгиза хороших учебных книг по родному языку и литературе.
У нас есть известные и любимые детские книги. Пора создать любимые
учебники.
И, пожалуй, не меньше нужны школе книги, помогающие учителю, такие
книги, где были бы статьи лучших педагогов, литературоведов и критиков, где
молодой учитель мог бы найти записи лучших уроков, проведенных талантливыми
и опытными преподавателями.
Дорогие друзья, мы должны помнить, что учителя и писатели в одинаковой
мере служат великому делу воспитания. Наши встречи с вами не должны быть
редкими и случайными. Пишите нам со всех концов страны, пишите запросто,
по-дружески о вашем житье-бытье, о работе, о разных событиях и эпизодах в
жизни школы. Такие письма не только могут дать нам, литераторам, ценный
материал, но и по-настоящему свяжут нас со школой.
Я очень жалею, что болезнь помешала мне быть сегодня с вами. В этом
письме я попытался высказать кое-какие мысли, которые накопились у меня как
у литератора, более сорока лет связанного с читателями-детьми. Вероятно, о
многом из того, о чем я пишу здесь, вы думали и сами.
И все же я не мог удержаться от желания поделиться с вами своими
раздумьями.
Желаю вам, товарищи, здоровья, успехов и неугасающего вдохновения. Оно
одинаково необходимо в нашем и вашем деле.
С. Маршак
Печатается по тексту "Литературной газеты", 1960, Э 81, 9 июля, где
было напечатано под редакционным названием "Учитель и писатель - соратники".
Обращение к съезду было зачитано на заседании 8 июля.
(Москва), 3 сентября 1960 г.
Уважаемый товарищ Мартисов,
Мне очень трудно ответить на Ваш вопрос, стоит ли Вам заново
приниматься за начатую Вами в 1935 году книгу [1]. Если у Вас есть желание и
уверенность в том, что Ваш материал не устарел и не потерял своей
значительности по сравнению с делами новых арктических и антарктических
"робинзонов", то, конечно, пишите.
Но, может быть, Вам следовало бы шире использовать свой богатый
жизненный и трудовой опыт, рассказав в книге и о днях, проведенных Вами на
льдине, и о работе во главе юного коллектива на заводе, и об участии в
строительстве Волго-Дона и восстановлении Сталинграда [2].
Конечно, это отнюдь не должно быть простым и внешне последовательным
перечислением всего, что Вам пришлось делать на своем веку. Любопытно было
бы показать, как одна работа готовила Вас к другой, как постепенно,
преодолевая трудности, Вы накапливали умение и сноровку. И все это надо дать
на фоне того или иного времени и места, показать не столько в описаниях,
сколько в событиях, приключениях, эпизодах.
Я нисколько не настаиваю на своем предложении. Вы можете вернуться к
своему первоначальному замыслу, если учтете замечания, о которых я пишу
выше.
Мы давно с Вами не встречались, и я не помню ни Вашей манеры, ни стиля.
Одно только скажу: избегайте книжности, пишите просто и живо, как пишут по
горячим следам событий.
Если мое письмо хоть в малой мере поможет Вам, буду очень рад.
От души желаю Вам успеха.
С искренним приветом
С. Маршак
1 В письме от 1 августа 1960 года Л. Д. Мартисов (Волгоград),
пенсионер, бывший механик, пароход а "Челюскин", вспоминал, что в 1934 году
он заключил договор с ленинградской редакцией Детиздата на "Книгу о
Челюскине" ("Полярные робинзоны"); рукопись погибла во время бомбежки;
спрашивал, стоит ли начать снова работу над книгой.
2 Л. Д. Мартисов рассказал также о своей жизни, полной труда и событий;
спрашивал о целесообразности работы над автобиографической книгой.
Москва, 21 сентября 1960 г.
Дорогой товарищ!
Музыку к сказке "Кошкин дом" писали в разное время несколько
композиторов [1]. Первым написал музыку старейший композитор, ученик
Римского-Корсакова и Балакирева, В. А. Золотарев. Ему удалось написать очень
доходчивое и в то же время достаточно богатое музыкальное сопровождение. Я
не знаю его адреса, но полагаю, что Вы можете обратиться к нему через Союз
композиторов.
Очень хорошую музыку написал к фильму "Кошкин дом" композитор Вайнберг,
однако эта музыка несколько сложнее. Ему тоже можно написать по адресу Союза
композиторов (Москва, ул. Огарева, д. 13).
И, наконец, для спектакля в Кукольном театре Образцова и для
радиоспектакля музыку написала композитор Александрова. Если Вы напишете ей
по адресу Центрального Кукольного Театра п/р Образцова или через тот же
самый Союз композиторов, вероятно, она не откажется прислать Вам ноты.
Я согласен с Вами, что для этого спектакля нужны и танцы.
От души желаю Вам успеха в этой постановке.
Мне кажется, что Вы могли бы с успехом поставить одну из пьес недавно
умершего талантливого драматурга Т. Г. Габбе, - например, "Хрустальный
башмачок". Сборник ее пьес "Город мастеров" (название дано по первой пьесе)
Вы, вероятно, найдете в библиотеке. Книга была издана Детгизом.
В моем сборнике "Сказки, песни, загадки" посмотрите пьесы
"Петрушка-иностранец", "Двенадцать месяцев" и "Горя бояться - счастья не
видать".
Посылаю Вам, всем сотрудникам клуба, а также участникам спектакля
сердечный привет и лучшие пожелания.
Уважающий Вас
С. Маршак
1 В письме от 12 сентября 1960 года Е. Д. Рядчикова (г. Минеральные
Воды Ставропольского края), заведующая детским сектором железнодорожного
клуба, просила рекомендовать хорошую музыку для спектакля по пьесе С.
Маршака "Кошкин дом"; просила совета в выборе "сценического материала для
детей",
<Москва>, 24 сентября 1960 г.
Дорогая Екатерина Ивановна!
Не могу Вам сказать, как тронула меня Ваша посылка, - два тома пьес
Евгения Львовича [1], моего дорогого Жени, с которым так тесно связана и
переплетена моя жизнь, моя работа.
Я очень рад, что книги довольно хорошо изданы, и уверен, что они будут
долго жить и еще не раз переиздаваться. С каждым годом Евгений Львович
приобретает все новых и новых друзей - читателей и зрителей. Его добрый и
умный талант находит дорогу к сердцам детей и взрослых.
Надо бы позаботиться о более полном издании того, что оставлено
Евгением Львовичем. Работает ли кто-нибудь над его литературным наследством?
Я был бы очень благодарен, если бы Вы написали мне несколько слов о
себе.
В ближайшее время я ложусь в больницу на обследование, а может быть, и
на операцию, но письма мне будут пересылать.
Глубоко уважающий и любящий Вас
С. Маршак
Я хочу, чтобы Вы знали, как дороги мне Вы, лучший друг Евгения
Львовича, его радость и счастье.
1 Е. И. Шварц прислала книги: Е. Шварц, Сказки. Повести. Пьесы,
"Искусство", Л. 1960, и сборник пьес, выпущенный издательством "Советский
писатель" в 1960 году.
<Москва, сентябрь 1960 г.>
Решение избрать меня почетным Президентом еще сильнее скрепило узы
дружбы, которыми связаны с Шотландией не только я, но и все почитатели
Бернса у меня на Родине. Пожалуй, ныне нет поэта более современного, более
определенно выражающего надежды человечества, чем Берне с его заветной
мечтой о братстве людей. Сейчас можно говорить о том, что настал день, когда
мечта Бернса становится явью.
С. Маршак
Печатается по тексту "Литературной газеты", 1960, Э 117, 1 октября.
(Больница, 8 октября 1960 г.)
Дорогие товарищи,
Я очень рад, что вопрос о дальнейшем развитии нашей переводной
литературы обсуждается сегодня не в секции переводчиков, а в секретариате
Союза писателей СССР с участием представителей национальных республик и
ведущих писательских организаций нашей страны.
Так оно и должно быть. Не только люди, занимающиеся художественным
переводом, но и вся наша литература заинтересована в успехе этого дела.
Алексей Максимович Горький никогда не был переводчиком, кажется, не
перевел с иностранных языков ни одной страницы, но все мы знаем, с каким
горячим вниманием относился он к воссозданию лучших произведений мировой
литературы на языках нашей Родины. В самые первые годы революции, среди
бессчетных дел, требовавших его участия, Горький отдавал много времени и
души организации беспримерного по своей широте и размаху издательства
"Всемирная литература". Он привлек к делу перевода и редактирования
крупнейших писателей и ученых, знатоков западной и восточной литературы.
Отделами в этом издательстве заведовали Александр Блок, Михаил Лозинский, К.
Чуковский, академики Крачковский, Ольденбург и другие видные деятели
литературы и науки. Один только перспективный план "Всемирной литературы",
охватывавший поэзию, прозу, драматургию, народный эпос множества стран,
может дать убедительное представление о том, чего ждали Горький и его
сотрудники от этого нового начинания.
Горького и его "Всемирную литературу" следует вспомнить нам сейчас,
когда мы хотим крупно, принципиально и широко рассмотреть стоящие перед нами
проблемы художественного перевода.
В настоящее время "всемирная литература" раздроблена у нас между
многими издательствами (Гослитиздат, Издательство иностранной литературы,
"Детгиз", "Искусство" и т. д.). Издается немало хороших переводов, но все
это дело лишено той далекой перспективы, того широкого идейного плана,
который был у Горького в героическую пору становления советской культуры.
Дело часто зависит от случая, от авторских заявок, от вкусов и личных
пристрастий редакторов, а иной раз и от финансовых соображений. Да, в
Она прошла жизнь [2] легкой поступью, сохраняя изящество до самых
последних минут сознания. В ней не было и тени ханжества. Она была человеком
светским и свободным, снисходительным к слабостям других, а сама подчинялась
какому-то строгому и непреложному внутреннему уставу. А сколько терпения,
стойкости, мужества в ней было, - это по-настоящему знают только те, кто был
с ней в ее последние недели и дни.
И, конечно, Вы правы: главным ее талантом, превосходящим все другие
человеческие таланты, была любовь. Любовь добрая и строгая, безо всякой
примеси корысти, ревности, зависимости от другого человека. Ей было чуждо
преклонение перед громким именем или высоким положением в обществе. Да и
сама она никогда не искала популярности и мало думала о своих материальных
делах.
Ей были по душе и по характеру стихи Мильтона (сонет "О слепоте"):
...Но, может быть, не меньше служит тот
Высокой воле, кто стоит и ждет [2].
Она была внешне неподвижна и внутренне деятельна. Я говорю о
неподвижности только в том смысле, что ей стоило больших усилий хождения по
редакциям или по театрам, где шел разговор о постановке ее пьес, но зато она
могла целыми днями бродить по городу или за городом в полном одиночестве,
вернее - наедине со своими мыслями. Она была зоркая - многое видела и знала
в природе, очень любила архитектуру. На Аэропортовской ее маленькая квартира
была обставлена с несравненно большим вкусом, чем все другие квартиры, на
которые было потрачено столько денег.
Если Шекспир говорит о своих стихах
...И кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово [3], -"
то в ее комнатах каждая полочка, лампа или этажерка могли назвать по
имени свою хозяйку. Во всем этом была ее легкость, ее приветливость, ее вкус
и женское изящество.
Грустно думать, что теперь эти светлые, уютные, не загроможденные
мебелью и всегда открытые для друзей и учеников комнаты достанутся кому-то
постороннему. Горько сознавать, что мы, знавшие ей цену, не можем убедить
жилищный кооператив и Союз писателей, что следует сохранить в
неприкосновенности эти несколько метров площади, где жила и умерла
замечательная писательница, друг и советчик очень многих молодых и старых
писателей.
Мое письмо затянулось, но в заключение мне хочется рассказать Вам два
случая, которые могут дать более ясное представление о Тамаре Григорьевне,
чем самые пространные характеристики.
Она умерла, не оставив завещания. Друзья должны были справиться, не
завещан ли кому-нибудь из родственников ее вклад. И вот, когда они зашли в
сберкассу того района, где Тамара Григорьевна жила несколько лет тому назад,
и сказали, что она умерла, - женщины, выглядывавшие из окошек перегородки,
встретили это известие так, будто им сообщили о смерти самого близкого им
человека. Одна из сотрудниц сказала со слезами на глазах: "Неужели же друзья
так и не могли спасти ее!" И тут выяснилось, что однажды вечером Тамара
Григорьевна зашла в сберкассу перед самым закрытием. Она сразу же заметила,
что служащие чем-то взволнованы. Оказалось, что в кассе не хватает какой-то
суммы денег и об этом надо составить акт.
Тамара Григорьевна подошла к одному из окошек и сказала просто,
по-дружески:
- Отчего же вы у меня не попросите?..
Она тут же внесла недостающую сумму и, конечно, никому из родных и
знакомых об этом не рассказала.
А вот другой случай.
Фадеев накануне самоубийства пришел ко мне и застал у меня Тамару
Григорьевну. Он был немного более сдержан, чем всегда, но по его виду я
никак не мог предположить, что передо мной человек, который на другой день
лишит себя жизни.
Он подробно расспрашивал меня о моем здоровье, о том, куда я намерен
поехать лечиться.
А я заговорил с ним о Твардовском, с которым он незадолго перед этим
серьезно поссорился. Мне очень хотелось их помирить.
Не желая мешать нашему разговору, Тамара Григорьевна поспешила
проститься с нами, и я вышел проводить ее. В коридоре она сказала мне
вполголоса, но твердо и уверенно:
- Не говорите с ним ни о себе, ни о Твардовском. Вы посмотрите на
него!..
Она заметила то, что как-то ускользнуло от меня, знавшего Фадеева
гораздо больше и ближе.
Такова была она.
Простите, что я так расписался. Впрочем, в этом повинны Вы и Ваше
письмо, которое меня растрогало и взволновало,
В первый раз вверяю я бумаге свои мысли и воспоминание об этом человеке
высокой души, в котором так нераздельно жили "правда с красотою" [4] -
этическое и эстетическое.
Простите и бессвязность моего письма. Написал его единым духом, не
задумываясь, не подбирая слов.
Очень хотел бы, чтобы Вы когда-нибудь написали о пьесах и сказках
Тамары Григорьевны - и о ней самой.
Крепко обнимаю Вас.
Ваш С. Маршак
1 Ответ на письмо К. И. Чуковского от 5 мая 1960 года, по-священное
памяти Т. Г. Габбе, скончавшейся 2 марта. Корней Иванович писал о своем
восхищении "красотой ее личности, ее безошибочным вкусом, ее дарованием, ее
юмором, ее эрудицией и - превыше всего - ее героическим благородством, ее
гениальным умением любить".
2 Заключительные строки сонета Дж. Мильтона в переводе С. Маршака (см.
т. 3 наст. изд.).
3 Из 76-го сонета В. Шекспира в переводе С. Маршака.
4 Из 14-го сонета В. Шекспира в переводе С. Маршака.
<Москва>, 20 мая 1960 г.
Уважаемый Израиль Григорьевич,
Я получил Ваши стихи перед самым уходом в больницу [1] и потому должен
ограничиться всего несколькими словами.,
В стихах Ваших есть настоящие мысли, которые говорят о том, что Вы
человек сложный и содержательный. Встречаются у Вас строчки, в которых
чувствуется поэтическая энергия, но отыскать их нелегко среди множества
строчек сырых, торопливых, а иной раз даже безвкусных.
Ведь вот как хорошо у Вас сказано:
Две радуги. Две радости.
И чем они вас радуют?
А за этими строчками следуют очень невразумительные:
Огромной ввысь аркадою
Изысканной покатости?
Капроновой одеждою?.. -
и т. д.
Радугу и даже две радуги нельзя называть аркадой. Аркада - это ряд
арок, галерея арок. И очень неубедительна "капроновая одежда".
Мне кажется, что основные Ваши недостатки заключаются в следующем.
У людей, которые пишут стихи "для себя", без мысли о печатании их,
бывает иной раз какая-то дилетантская безответственность. В сущности, Вы
прислали мне ворох черновиков.
Правда, в стихах, написанных "для себя", бывает подчас и та искренность
и острота, которые не часто найдешь в печатных строчках. Но есть и сумбур и
недоработанность, заглушающие то лучшее, что в них есть.
Читая Ваши стихи, трудно определить, каких поэтов Вы любите, у кого из
них учились. Только в одном-двух чувствуется внешнее влияние Маяковского.
Можно предполагать, что Вы знакомы с Гейне.
Мне думается, что Вам следует позаботиться о том, чтобы выработать у
себя более строгий художественный вкус. А этому может способствовать
пристальное и вдумчивое чтение лучших образцов русской поэзии.
Мы все читали с юных лет Пушкина, Баратынского, Жуковского, Тютчева,
Фета, но только в зрелом возрасте можем по-настоящему оценить этих поэтов -
так же как и Блока и Маяковского.
Да и не только стихи, но и лучшая поэтическая проза (проза Пушкина,
Лермонтова, Чехова) может многому научить нас в те годы, когда мы начинаем
что-то понимать.
Я не знаю Вас, мне неизвестен Ваш возраст, биография. Поэтому - как Вы
сами понимаете, - мне трудно давать Вам советы. Но я бы сказал, что Вам
следовало бы подумать о том, чтобы несколько обогатить Вашу речь. В тех
местах, где Вы живете, хорошо говорят по-русски. Надо прислушиваться к
богатой и живой устной речи - такой отличной от худосочного языка, которым
мы пользуемся в обиходе.
Не знаю, поможет ли Вам мое письмо разобраться в себе и в своем
литературном хозяйстве. Но если под его влиянием Вы стали бы писать
вдумчивее и бережнее, не утратив непосредственности & смелости, я был бы
очень рад.
С искренним приветом
С. Маршак
1 И. Г. Калиман (г. Орехово-Зуево Московской обл.) прислал свои стихи в
рукописи для отзыва.
Москва, 9 июня 1960 г.
Уважаемая А. Т.
Мне было очень приятно получить письмо из Острогожска [1] - да еще с
Майдана. Я непременно пришлю Вам свои воспоминания, когда выйдут отдельной
книгой.
Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь побывать еще раз в родном
Острогожске, но память детских лет живет в нашей душе всю жизнь.
Попытаюсь ответить на Ваши вопросы, касающиеся отдельных персонажей
моей повести.
Фамилия моего учителя рисования Дмитрия Семеновича - Коняев. Фамилия
учителя немецкого языка Густава Густавовича - Вихман. В повести я назвал его
Рихман.
Владельцем книжного и писчебумажного магазина был и в самом деле
Поляков, - Вы совершенно правы. Мак-симильяна Максимильяновича при мне еще
не было, а директором был "Циклоп" - одноглазый Никодим Петрович Греков. Я
не упоминаю директора в повести, так как он не оставил никакого следа в моей
памяти.
По поводу пьесы "За океаном" [2] я могу только высказать предположение,
что это инсценировка повести Шолом-Алейхема. Впрочем, я в этом не уверен.
Очень рад, что страницы "воспоминаний" нашли живой отклик в сердцах
моих земляков - острогожцев.
Примите мой искренний привет.
Жму Вашу руку.
С. Маршак
1 В письме от 4 мая 1960 года А. Т. Эссаулова (г. Острогожск
Воронежской обл.) вспоминала о своих гимназических годах; училась она в
гимназии намного позже С. Я. Маршака, но помнит многих преподавателей,
упомянутых в повести "В начале жизни".
2 Речь идет о постановке пьесы "За океаном" в острогожском театре в
начале 20-х годов. А. Т. Эссаулова спрашивала, кем написана эта пьеса.
Москва, 26 июня 1960 г.
Мой дорогой внук Алешенька,
Очень был я рад получить от тебя весточку и узнать, что ты здоров и
весел.
Надеюсь, что к этому времени вы уже раскопали селище X века и
приступили к раскопке курганов [1].
Завидую тебе, что ты каждый день купаешься в Днепре, хоть Днепр у вас
не так широк, как описано у Гоголя. Помнишь: "Редкая птица долетит до
середины Днепра"...
И все же - по стариковской привычке - очень прошу тебя соблюдать во
время купания необходимую осторожность. Боюсь этих "омутов днепровских".
Надеюсь, что ты окрепнешь за время пребывания в экспедиции, наберешься
разнообразных и свежих впечатлений, а потом за чаем в столовой на Чкаловской
расскажешь мне и всей нашей семье о своих находках и приключениях. Мы все -
я, твой отец, Машенька, братья - очень по тебе соскучились. Твой
оглушительно громкий голос давно уже не сотрясал наших стен.
Я вышел из больницы и собираюсь в Барвиху, а пока день и ночь сижу над
версткой своего 4-го тома. (...)
Крепко обнимаю и очень люблю тебя, мой славный внук. Жду от тебя
вестей.
Твой дед С. Маршак
1 А. И. Сперанский в то время был студентом исторического факультета
МГУ.
Москва, <29 июня I960 г.>
Мой дорогой Адриан Владимирович,
Я был очень рад Вашему письму [1] и только пожалел, что нам не удалось
увидеться в те дни, когда Вы были в Москве. Но, может быть, мы увидимся
после Вашего пребывания в Дубултах?
Врачи меня отпустили только с условием, что я немедленно отправлюсь в
клинический санаторий (в Барвиху). Задержала меня верстка моего 4-го тома,
куда входят статьи, "Страницы воспоминаний", новые лирические стихи и
переводы.
Рад, что выходит Ваша книга [2]. Буду ее ждать.
Моя статья о Твардовском была безбожно сокращена и потеряла
значительную часть своей ценности.
Последние главы "За далью - даль" [3] так обрадовали меня после
некоторого затишья в творчестве их автора да и всей нашей поэзии. Столько в
них победных, предельно метких строчек, что поэму в целом принимаешь, как
подарок, и ждешь после нее новых, еще более высоких удач поэта, работающего
в нашей литературе чуть ли не за всех поэтов, да и прозаиков. Но об этом еще
поговорим, когда увидимся.
Если к Вашему приезду я еще буду в санатории, мои домашние дадут Вам
машину, чтобы Вы могли побывать у меня. Только мне надо знать накануне,
чтобы устроить пропуск. Крепко жму Вашу руку и прошу передать самый
сердечный привет Р(аисе) А(брамовне) [4].
Ваш С. Маршак
1 Письмо литературного критика А. В. Македонова из Дубулты (Рижское
взморье) от 24 июня 1960 года, в котором он делился впечатлениями от только
что прочитанной им статьи С. Я. Маршака "Ради жизни на земле" о поэзии А. Т.
Твардовского ("Литературная газета", 1960, Э 73, 21 июня).
2 А. В. Македонов, Очерки советской поэзии, Смоленск, 1960.
3 В майском номере "Нового мира" за 1960 год были напечатаны
заключительные главы поэмы А. Т. Твардовского "За далью - даль".
4 Жена А. В. Македонова.
295. ВСЕРОССИЙСКОМУ СЪЕЗДУ УЧИТЕЛЕЙ
(Барвиха, начало июля 1960 г.)
Привет Вам, дорогие товарищи учителя!
В эти памятные дни, когда в Москве работает ваш съезд, внимание всей
нашей страны обращено к вам.
Ваша многотысячная армия - великая сила. Вам родители уступают
значительную долю своих прав на воспитание ребенка. К вам в школу дети
приходят в том возрасте, когда характер ребенка так легко поддается
воздействию умного и чуткого воспитателя. Можно сказать, что именно вы
формируете наше будущее.
Но для того, чтобы вести других, надо и самому не стоять на месте.
Учителю надо знать гораздо больше того, что он отдает ученикам.
Во время Яснополянской школы Лев Толстой говорил, что для того, чтобы
преподавать в младших классах арифметику, учитель должен знать высшую
математику. Познания преподавателя истории будут далеко не достаточны, если
они окажутся немногим больше того, что содержится в школьных учебниках.
Но дело не только в знаниях. Прежде всего учителю нужна любовь к своему
предмету. Опыт показал, что наибольшее число математиков выходит из школ,
где преподают не только знающие, но и влюбленные в математику люди. То же
можно сказать о преподавании литературы* Спросите наших выдающихся
писателей, и они скажут вам, что любовь к родному языку и литературе привил
им учитель, сельский или городской.
От воспитателя зависит и такое важное дело, как развитие
художественного вкуса его питомцев. Я знаю, что у большинства наших учителей
не слишком-то много свободного времени. И все же они должны находить время,
чтобы развивать свой собственный художественный вкус. Только по-настоящему
оценив и полюбив литературу, преподаватель имеет право говорить с учениками
о творчестве порта или прозаика.
Что может сказать о композиторе человек, лишенный слуха и не
понимающий, не любящий музыки? Равнодушный преподаватель словесности, не
испытывающий ни малейшего восторга при чтении лучших поэтических страниц,
способен убить в ребятах всякий интерес к художественной литература.
Зазубривание отрывков из Пушкина (чаще всего о природе) вырабатывает у
ребят как бы некий иммунитет к стихам нашего величайшего поэта. Помню, я
как-то читал Пушкина вслух знакомому школьнику. Он слушал неизвестные ему
стихи с напряженным вниманием. Но стоило мне прочесть строчки:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна... -
как мой юный слушатель запротестовал: - Ох, не надо!..
Очевидно, это прекрасное стихотворение потеряло всю свою прелесть на
тех уроках, где его читали бесконечное число раз. И не только читали, но и
разъясняли, то есть "прорабатывали".
Отдельные, вырванные из классических стихов строфы и строчки,
напечатанные в учебных книгах для чтения, часто теряют рифмы, стихотворный
размер, а иной раз и большую часть смысла.
Мне кажется, что учителя вправе потребовать от Министерства просвещения
и Учпедгиза хороших учебных книг по родному языку и литературе.
У нас есть известные и любимые детские книги. Пора создать любимые
учебники.
И, пожалуй, не меньше нужны школе книги, помогающие учителю, такие
книги, где были бы статьи лучших педагогов, литературоведов и критиков, где
молодой учитель мог бы найти записи лучших уроков, проведенных талантливыми
и опытными преподавателями.
Дорогие друзья, мы должны помнить, что учителя и писатели в одинаковой
мере служат великому делу воспитания. Наши встречи с вами не должны быть
редкими и случайными. Пишите нам со всех концов страны, пишите запросто,
по-дружески о вашем житье-бытье, о работе, о разных событиях и эпизодах в
жизни школы. Такие письма не только могут дать нам, литераторам, ценный
материал, но и по-настоящему свяжут нас со школой.
Я очень жалею, что болезнь помешала мне быть сегодня с вами. В этом
письме я попытался высказать кое-какие мысли, которые накопились у меня как
у литератора, более сорока лет связанного с читателями-детьми. Вероятно, о
многом из того, о чем я пишу здесь, вы думали и сами.
И все же я не мог удержаться от желания поделиться с вами своими
раздумьями.
Желаю вам, товарищи, здоровья, успехов и неугасающего вдохновения. Оно
одинаково необходимо в нашем и вашем деле.
С. Маршак
Печатается по тексту "Литературной газеты", 1960, Э 81, 9 июля, где
было напечатано под редакционным названием "Учитель и писатель - соратники".
Обращение к съезду было зачитано на заседании 8 июля.
(Москва), 3 сентября 1960 г.
Уважаемый товарищ Мартисов,
Мне очень трудно ответить на Ваш вопрос, стоит ли Вам заново
приниматься за начатую Вами в 1935 году книгу [1]. Если у Вас есть желание и
уверенность в том, что Ваш материал не устарел и не потерял своей
значительности по сравнению с делами новых арктических и антарктических
"робинзонов", то, конечно, пишите.
Но, может быть, Вам следовало бы шире использовать свой богатый
жизненный и трудовой опыт, рассказав в книге и о днях, проведенных Вами на
льдине, и о работе во главе юного коллектива на заводе, и об участии в
строительстве Волго-Дона и восстановлении Сталинграда [2].
Конечно, это отнюдь не должно быть простым и внешне последовательным
перечислением всего, что Вам пришлось делать на своем веку. Любопытно было
бы показать, как одна работа готовила Вас к другой, как постепенно,
преодолевая трудности, Вы накапливали умение и сноровку. И все это надо дать
на фоне того или иного времени и места, показать не столько в описаниях,
сколько в событиях, приключениях, эпизодах.
Я нисколько не настаиваю на своем предложении. Вы можете вернуться к
своему первоначальному замыслу, если учтете замечания, о которых я пишу
выше.
Мы давно с Вами не встречались, и я не помню ни Вашей манеры, ни стиля.
Одно только скажу: избегайте книжности, пишите просто и живо, как пишут по
горячим следам событий.
Если мое письмо хоть в малой мере поможет Вам, буду очень рад.
От души желаю Вам успеха.
С искренним приветом
С. Маршак
1 В письме от 1 августа 1960 года Л. Д. Мартисов (Волгоград),
пенсионер, бывший механик, пароход а "Челюскин", вспоминал, что в 1934 году
он заключил договор с ленинградской редакцией Детиздата на "Книгу о
Челюскине" ("Полярные робинзоны"); рукопись погибла во время бомбежки;
спрашивал, стоит ли начать снова работу над книгой.
2 Л. Д. Мартисов рассказал также о своей жизни, полной труда и событий;
спрашивал о целесообразности работы над автобиографической книгой.
Москва, 21 сентября 1960 г.
Дорогой товарищ!
Музыку к сказке "Кошкин дом" писали в разное время несколько
композиторов [1]. Первым написал музыку старейший композитор, ученик
Римского-Корсакова и Балакирева, В. А. Золотарев. Ему удалось написать очень
доходчивое и в то же время достаточно богатое музыкальное сопровождение. Я
не знаю его адреса, но полагаю, что Вы можете обратиться к нему через Союз
композиторов.
Очень хорошую музыку написал к фильму "Кошкин дом" композитор Вайнберг,
однако эта музыка несколько сложнее. Ему тоже можно написать по адресу Союза
композиторов (Москва, ул. Огарева, д. 13).
И, наконец, для спектакля в Кукольном театре Образцова и для
радиоспектакля музыку написала композитор Александрова. Если Вы напишете ей
по адресу Центрального Кукольного Театра п/р Образцова или через тот же
самый Союз композиторов, вероятно, она не откажется прислать Вам ноты.
Я согласен с Вами, что для этого спектакля нужны и танцы.
От души желаю Вам успеха в этой постановке.
Мне кажется, что Вы могли бы с успехом поставить одну из пьес недавно
умершего талантливого драматурга Т. Г. Габбе, - например, "Хрустальный
башмачок". Сборник ее пьес "Город мастеров" (название дано по первой пьесе)
Вы, вероятно, найдете в библиотеке. Книга была издана Детгизом.
В моем сборнике "Сказки, песни, загадки" посмотрите пьесы
"Петрушка-иностранец", "Двенадцать месяцев" и "Горя бояться - счастья не
видать".
Посылаю Вам, всем сотрудникам клуба, а также участникам спектакля
сердечный привет и лучшие пожелания.
Уважающий Вас
С. Маршак
1 В письме от 12 сентября 1960 года Е. Д. Рядчикова (г. Минеральные
Воды Ставропольского края), заведующая детским сектором железнодорожного
клуба, просила рекомендовать хорошую музыку для спектакля по пьесе С.
Маршака "Кошкин дом"; просила совета в выборе "сценического материала для
детей",
<Москва>, 24 сентября 1960 г.
Дорогая Екатерина Ивановна!
Не могу Вам сказать, как тронула меня Ваша посылка, - два тома пьес
Евгения Львовича [1], моего дорогого Жени, с которым так тесно связана и
переплетена моя жизнь, моя работа.
Я очень рад, что книги довольно хорошо изданы, и уверен, что они будут
долго жить и еще не раз переиздаваться. С каждым годом Евгений Львович
приобретает все новых и новых друзей - читателей и зрителей. Его добрый и
умный талант находит дорогу к сердцам детей и взрослых.
Надо бы позаботиться о более полном издании того, что оставлено
Евгением Львовичем. Работает ли кто-нибудь над его литературным наследством?
Я был бы очень благодарен, если бы Вы написали мне несколько слов о
себе.
В ближайшее время я ложусь в больницу на обследование, а может быть, и
на операцию, но письма мне будут пересылать.
Глубоко уважающий и любящий Вас
С. Маршак
Я хочу, чтобы Вы знали, как дороги мне Вы, лучший друг Евгения
Львовича, его радость и счастье.
1 Е. И. Шварц прислала книги: Е. Шварц, Сказки. Повести. Пьесы,
"Искусство", Л. 1960, и сборник пьес, выпущенный издательством "Советский
писатель" в 1960 году.
<Москва, сентябрь 1960 г.>
Решение избрать меня почетным Президентом еще сильнее скрепило узы
дружбы, которыми связаны с Шотландией не только я, но и все почитатели
Бернса у меня на Родине. Пожалуй, ныне нет поэта более современного, более
определенно выражающего надежды человечества, чем Берне с его заветной
мечтой о братстве людей. Сейчас можно говорить о том, что настал день, когда
мечта Бернса становится явью.
С. Маршак
Печатается по тексту "Литературной газеты", 1960, Э 117, 1 октября.
(Больница, 8 октября 1960 г.)
Дорогие товарищи,
Я очень рад, что вопрос о дальнейшем развитии нашей переводной
литературы обсуждается сегодня не в секции переводчиков, а в секретариате
Союза писателей СССР с участием представителей национальных республик и
ведущих писательских организаций нашей страны.
Так оно и должно быть. Не только люди, занимающиеся художественным
переводом, но и вся наша литература заинтересована в успехе этого дела.
Алексей Максимович Горький никогда не был переводчиком, кажется, не
перевел с иностранных языков ни одной страницы, но все мы знаем, с каким
горячим вниманием относился он к воссозданию лучших произведений мировой
литературы на языках нашей Родины. В самые первые годы революции, среди
бессчетных дел, требовавших его участия, Горький отдавал много времени и
души организации беспримерного по своей широте и размаху издательства
"Всемирная литература". Он привлек к делу перевода и редактирования
крупнейших писателей и ученых, знатоков западной и восточной литературы.
Отделами в этом издательстве заведовали Александр Блок, Михаил Лозинский, К.
Чуковский, академики Крачковский, Ольденбург и другие видные деятели
литературы и науки. Один только перспективный план "Всемирной литературы",
охватывавший поэзию, прозу, драматургию, народный эпос множества стран,
может дать убедительное представление о том, чего ждали Горький и его
сотрудники от этого нового начинания.
Горького и его "Всемирную литературу" следует вспомнить нам сейчас,
когда мы хотим крупно, принципиально и широко рассмотреть стоящие перед нами
проблемы художественного перевода.
В настоящее время "всемирная литература" раздроблена у нас между
многими издательствами (Гослитиздат, Издательство иностранной литературы,
"Детгиз", "Искусство" и т. д.). Издается немало хороших переводов, но все
это дело лишено той далекой перспективы, того широкого идейного плана,
который был у Горького в героическую пору становления советской культуры.
Дело часто зависит от случая, от авторских заявок, от вкусов и личных
пристрастий редакторов, а иной раз и от финансовых соображений. Да, в